Второй помощник Найтов Комбат

Глава 25

Особое задание

Совсем другое дело! Выйдя из штольни, в которой располагался командный пункт местного капитана порта, провожаемый несколько недоуменными взглядами присутствовавших при первом разговоре с комфлота, я дошел до причала, на котором заканчивали погрузку торпед обратно на лодку. Сказал Малафееву, чтобы поторапливался, и разговорился с Виктором Аркадьевичем о том, сможем ли мы выйти ночью, так чтобы нас даже теоретически никто увидеть не мог.

– Особой сложности в этом нет. Ночью выходить даже легче, если не будет тумана.

Так оно и оказалось! Ночью фарватер мог быть подсвечен заглубленными буями двух цветов. А створы были видны через специальные очки, насколько я понимаю, створы были инфракрасными. Но включались они по требованию. Такими же створами были оборудованы проходы в минных банках в Новороссийске и Севастополе. Жуков к моменту нашего выхода уже крутился мористее мыса Кийский. Подошли к нему вплотную, перешли на электроход, заглушив даже вспомогачи. Убрав всех вниз, сообщил Жукову, Малафееву, Строгову и Карпову (командирам пловцов) о цели и задачах похода.

– Действовать быстро, себя не раскрывать. Установить место, где заканчиваются минные заграждения, обследовать вот в этом месте пляжи и их плотность по обоим берегам реки. Постараться определить грузоподъемность моста, наличие береговых укреплений и минных полей, возможность установить дополнительные понтонные средства. Бойцам вместо карт выдать кальку без названий. Вся эта информация – особой секретности. Всем всё понятно?

– Конечно, товарищ комбриг.

Я достал рукой «Березку»:

– По местам стоять, со швартовых сниматься.

Отдали концы и разбежались на четыре мили друг от друга. Мы бегаем быстрее, у нас 28 узлов, поэтому отрывались мы, затем уравняли скорость. Пробежав 22 мили курсом 270°, через час ушли под воду и легли на курс 180°, начав подкрадываться к берегу. Но некоторые сомнения у меня все же возникли. Мы зафиксировали работу трех радиолокационных станций: в Местерсанде, в Киберге и в Эккеройе. Два из них работали на частоте 380 МГц, это были артиллерийские радары, один – на другой, 120 МГц. Так как из Киберга выскочило три звена катеров, то получается, что нас засекли, когда мы находились всего в 22 милях от места отхода. Довольно оперативно сработано. Дальше можно было ничего и не смотреть, но задание получено, поэтому продолжили движение и через четыре часа подошли к месту. Здесь тихо, удалось даже кое-что рассмотреть в перископ. Жуков высадил разведгруппу, а мы прошли вглубь небольшого фьорда, где обнаружили три грузовых причала. Дальнейшая разведка показала, что участок в 25 миль шириной, во-первых, не прикрыт с моря минными заграждениями, во-вторых, все фарватеры обвехованы.

Почему так? Весь этот сектор простреливался орудиями двух батарей: Местерсанд (28 cm SK L/50) и Ристиниеми (4 французских орудия 15 см).

Нам пришлось пропустить в Линахамари один конвой, но затем Жуков передал сведения о нем на Средний. Стрельбу видели, результаты неизвестны, так как мы полным ходом, в крейсерском положении, отходим к Рыбачьему, пользуясь темнотой, как и немцы. В этот раз нам дальше, идем в Пала-губу и Гремиху. Оставлять Жукова под боком у Головко нежелательно. Этот, если заточил зуб, то достанет! Пусть пока в Гремихе посидит, в месте расположения бригады. Меня катером снимают на входе в Кольскую губу, К-3 разворачивается и уходит тоже в Гремиху, от греха подальше. Сколько это будет еще продолжаться – одному богу известно. А меня ждет присланный из Москвы борт.

Отчитывался не в Кремле, а в Генштабе, Антонову. Василевский выехал на фронт, как обычно, представителем Ставки.

– На месте высадки мы насчитали шесть взводных опорных пунктов: 3–4 пулемета, 25–35 человек, плюс, не во всех, 1–2 миномета. Система перекрестного огня отсутствует. Однако, не подавив работу радиолокационных станций, операция обречена на провал. Немцы видят все, что происходит в открытой части фьорда. Ну, или почти все, так как полутораметровый локатор в тех условиях сильно зависит от погоды и состояния атмосферы, – резюмировал я, показав на карте всю картинку.

– То есть вы хотите сказать, что задача нерешаемая? Или есть какие-то предложения?

– Ключом к обороне является остров Кьёлмес-Ойен, на котором расположена крупнокалиберная батарея, локатор и три оптических дальномера. Кроме того, южнее, в бухте Ранспервикен опорный пункт и причал.

– И?

– Локатор, прожектор и одно орудие «Флак-88» расположены на острове Гандл, вот здесь. Этот остров на пару метров выше, чем мыс, на котором стоят остальные орудия. Высадка возможна в трех местах, и там всего три постройки. Необходимо уточнить, где находится сам локатор.

– Может быть, авиацией?

– Это было бы здорово, если бы они так не мазали.

– Заказанные корабли прибыли?

– Да, прибыли, ведем передачу, экипажи предварительно прошли подготовку на имеющихся.

– Место погрузки – Териберка.

– Есть. Мне нужно…

– Никаких переносов дат не будет. Сутки назад 23-й УР неудачно высадился в Мотовском заливе. Бои еще идут, только одна из высаженных групп сумела выполнить свое задание. Речь идет о смене командующего. Вы меня поняли?

– Как обычно… – вырвалось у меня.

– Что как обычно? «Как обычно» поняли меня?

– Вас-то я понял, я о смене командующего. Что с частями ОМАГ? Мы пропустили через свой учебный класс личный состав четырех полков, они получили новую технику. Мне было обещано, что эта группа будет обеспечивать высадки и контроль района восточной части моря.

– Да, это остается в силе, вот приказ о том, что 13-й, 20-й, 121-й и 255 ИАПы, 28-й, 29-й, 221-й БАПы и 35 мтап, входящие в ОМАГ РГК, придаются особой корабельной группе под вашим командованием. Командующий ОМАГ генерал-майор Петрухин такой приказ получил. Группой прикрытия командует капитан 2-го ранга Колчин. Он об этом еще не знает, но ему приказано сосредоточить свою бригаду к 27 сентября.

«То, что с 27-го до 2 октября – это понятно! Там придет очередной конвой, и эсминцы у меня заберут», – подумал я и внимательно посмотрел на Антонова.

– Что-то не нравится?

– Спешка. Плюс приход нового конвоя лишит меня поддержки с моря.

– Мы считаем, что к тому времени десант придется снимать.

– Для чего он тогда нужен?

– Возможно, наиболее вероятно, что немцы начнут отводить передовые части, чтобы не допустить его прорыва к мосту через Эльвенес. Если это произойдет, то части 14-й армии перейдут в наступление, и немцам станет не до вашего десанта.

«Да, Генштаб есть Генштаб! Мыслят здесь совершенно другими категориями! А что, корабли в основном получены по ленд-лизу, чего их жалеть? Танки и все остальное постараются сунуть такие же. В авиагруппе – в основном американская и английская техника. Вот только люди наши…» Но они надеются, что подвешенная передо мной «морковка» сработает. К сожалению, я уже не могу ничего изменить: все приказы подписаны, силы и средства выделены. Интересно, почему меня катера не охраняют? Ни одного слова о них сказано не было. В совершенно мрачном настроении сажусь обратно в самолет и лечу в Гремиху. Времени – в обрез!

Лодки получили снабжение, принял доклады командиров восемнадцати десантных кораблей, среди которых шесть танко-десантных и двенадцать пехотно-десантных, из них восемь больших и четыре малых. Двадцать «БОшек» и двадцать восемь «мошек». Довольно большой ордер. Все переходим в Териберку, где в шести местах начинаем погрузку. Первыми уходят «МО», они идут в Пумманки. Затем отходим и сами. Лодки уже на позиции, связи с ними нет. В ночь с 26-го на 27-е на траверзе Кильдина встречаем 1-й ОДЭМ, но вместе с ним идут семь эсминцев типов «S», «B» и «G» и два «Флетчера»: «Редфорд» и «Джекинс». Неожиданный «подарок». Через три часа начали вызывать «моих». Получена квитанция, что нас слышат, работают. Вокруг кромешная мгла, сыпет мелкий осенний дождь со снегом, но ветер и волна вполне умеренные. Ветер от SWW, метра три-четыре. Слева видны вспышки выстрелов, работают наши прожектора, долбят по кому-то в районе Девкиной заводи. Очередной конвой пытаются потопить. Зажглись прожектора справа по курсу, примерно там, где находится батарея Местерсанд. Принимаем короткое сообщение из трех «семерок»: «Дай-дай-закурить». А мы как раз подходим к повороту. Теперь не отвертеться! Я, честно говоря, надеялся, что убрать радар не удастся и с удовольствием бы дал команду на отход. Начинаем перестраиваться, вперед уходят «мошки» и «БОшки». Справа и слева «загораются» два инфракрасных створа. Затем вспыхивает и остается стоять вертикально прожектор, и раздаются три очереди взрывов в четырех местах, прожектор гаснет. Буквально через 30 секунд загорается сигнал: «веду высадку» у МО-1024, лидера первой волны. А берег молчит! Но напряжение не спадает: первая волна должна разойтись со второй и третьей. Правое крыло ордера вытягивается в кильватер и следует к заводским причалам. «Иоканга» стоит в очереди последней, на ней восемь тяжелых танков КВ-8, основная ударная сила десанта. Подзываю радиста и передаю ему шифровку:

– Срочно в два адреса, с пометкой «Воздух».

Одна из «мошек» столкнулась с большим десантным кораблем, но пока держится на плаву. Отсемафорили ей, чтобы шла к молу и ремонтировалась там. Видимость оставляет желать много лучшего. Опять припустил дождь, усилился ветер с берега. Но для ожидающих высадки командиров кораблей – это манна небесная. Через три часа выгрузка закончена, и все, кроме эсминцев и сторожевиков, перестраиваются в походный ордер. Я воспользовался катером, чтобы пересесть на «Осмотрительный». Советские эсминцы, почти в полном составе, уходят, чтобы вернуться вместе со второй волной. Здесь остаются «Карл Либкнехт», «Урицкий» и «Грозный». Всего: 11 эскадренных миноносцев, три БО и восемь тральщиков типа АМ. Остальные ушли на Рыбачий. Им хватит времени, чтобы прийти туда, им полтора часа хода, и еще затемно вернуться. Ночи довольно длинные! Только бы там не произошло какого-нибудь срыва.

Малафеев доложил о снятии группы с мыса Смаастрёмнесет, но приходит сообщение десанта, что в Лапимукка-бухт до взвода противника изготовилось к обороне. Это в пяти километрах от места высадки. Карпов по этому поводу по звукопроводке сообщил, что волноваться не стоит, немцу сообщить об этом некому и нечем. Телефон перерезан в 8 километрах от него, а станция на катере немного выпила морской воды, пить хотела! А нефиг оставлять катер без присмотра!

– Рассветет – он попытается выйти, если сможет запустить двигатель на воде и с песком за фильтром.

Было понятно, что на К-3 сейчас все «угорают». Но фактически место высадки захвачено ими. Они здесь уже третьи сутки «веселятся».

Десант блокировал немцев в их домике, охватив их с трех сторон. Пока со стороны противника не прозвучало ни одного выстрела. Бой разгорелся не у нас, а в 27 километрах от места высадки, там, где тропа, по которой двигался батальон Инзарцева, пересекалась дорогой из Долгой щели в Линахамари, у озера Трифоноярви. Прошумели из-за шталага «322 Цет». Кто-то из пленных или «хиви» поднял тревогу. Они здесь долбят камень, городят новую батарею. Немцы сюда привезли башни «Тирпица». Однако нас больше интересует не новостройка, а «Линахамари», самая тяжелая на тот момент береговая батарея немцев в этом районе. У всех немецких батарей был общий недостаток в проекте: наблюдательный и командный пункт развернут в море, а дальномерные посты находятся в открытом укреплении. Они стянуты с кораблей в том виде, как там и стояли. А зря, что ли, десантура на себе перла 82- и 120-миллиметровые минометы? Плюс еще темновато, но моим «ластоногим» это не мешает использовать «тихие» винтовки. Сухо щелкают ударники, перекусывается проволока, шустрые тени расползаются по территории батареи. Орудийные дворики защищают только от настильного огня, а не от мин и выстрелов практически в упор. Но точку над «i» поставили не они, а торпедные катера СФ, ворвавшиеся в гавань Линахамари на полном ходу и высадившие десант в основных точках. Наши действия отвлекли противника, они больше озаботились тем, что происходит в их ближайшем тылу. К рассвету Печенга, Линахамари и вся губа Девкина заводь находились под нашим контролем. У немцев оставался последний козырь: «Айсмеер». Там сосредоточены 88-миллиметровые «флаки», Ju-87 и «мессершмитты».

Но операция была задумана таким образом, что восемь полнокровных авиаполков находилось сейчас во взаимодействии с десантом. Плюс Головко, высадив десант в Девкиной заводи, вовсе не собирался отсиживаться и почивать на лаврах, тем более что представителем Ставки в Полярном сидел сам Василевский. Мы уже слышали его. Состоялся массовый налет на Луостари, а как по-другому? Где Юра Гагарин, по-вашему, служить должен? Расчищали место для него! Пока немцы пытались отразить массовую атаку сверху, на аэродром ворвались лучшие представители нашего «ПВО»: краснозвездные «шерманы» и «Ли». Этих генералов, конечно, свергли с пьедесталов, потом, в другом веке, ибо расисты и совсем нетолерантны, но в том году до этого еще не додумались. Поэтому взлетевшим асам 5-го флота сесть назад было некуда. Тот, кто сумел вовремя уловить пятой точкой ситуацию, тот долетел до Хебухтена или Шуонийоки. Остальным предстояла жесткая посадка в тундре. Неприятное это занятие в тех местах: сплошной мох да камень.

А наступление, которое обещал Антонов, начала не 14-я, а 19-я армия. Они ударили с правого фланга через тундру от Туломы и Ниванкюля навстречу нам. Им понадобилось всего три дня, чтобы соединиться с нашим десантом западнее Луостари, у Колосъйоки. Форсировав реку Патсойоки в верхнем течении, они двинулись в двух направлениях: на Альту и Киркинес. Оказалось, что сил здесь было накоплено даже с избытком, а немецкий горнострелковый корпус был предельно ослаблен отводом частей на Восточный фронт. И мы, и 19-я армия, затем и 14-я, массово использовали танки, а у немцев практически не было артиллерии, способной с ними бороться. Наш, в общем-то, небольшой десант немного потерялся на этом фоне. Мы сумели высадить чуть более дивизии, но эти части первыми оказались в Печенге и Линахамари, на Луостари и в Киркинесе. Они показали остальным, что у немцев «за душой», во втором и третьем эшелонах, ничего нет, требуется только прорваться через их позиции в первом эшелоне обороны.

Действия их флота тоже оказались хаотичными и непродуманными до конца. На заводские причалы мы выгрузили запасные торпеды для обеих лодок, и я дал команду их не жалеть. Бой с семью эсминцами и двадцатью «эМками» состоялся в квадрате 70–31, при этом обе лодки добились попаданий в миноносцы, в момент, когда немцы готовились к артиллерийскому бою. Наличие у нас довольно хороших радиолокаторов и двух «флетчеров» в качестве «кораблей ПВО», дало возможность отразить атаку торпедоносцев и самим атаковать расстроенные порядки немцев. Бой закончился без больших потерь с нашей стороны, лишь на выходе из боя немцам удалось потопить два американских торпедных катера и повредить артогнем три наших эсминца. Катера появились «ниоткуда», четыре звена, свои действия с нами не координировали. Нам хотели «помочь», тогда, когда бой нами был фактически выигран. Но еще один эсминец и три «М», «стотонников», они записали на свой счет. Эсминец был только поврежден, но тонул долго и отстреливался, добившись артиллерийских попаданий по «Урицкому». Место для боя выбрал я и заранее поставил там лодки. В этот квадрат могла бить только «Ристиниеми», у которой не было артиллерийского локатора. Попытки немцев оттянуть нас под огонь Киберга не удались. К тому же большая часть немцев, впрочем, как и у нас, локаторов не имела, а погода продолжала быть пасмурной и дождливой. «Ристиниеми» ни одного раза выстрелить не смогла.

Глава 26

Кому вершки, а кому корешки

Окружение частей горного корпуса «Норвегия» совпало по времени с окружением 6-й армии Паулюса на юге, что в корне переломило ситуацию на всем советско-германском фронте. Корпус досидел до морозов, убедился, что сбрасываемой пищи и боеприпасов совершенно недостаточно, а попытки немецкого флота организовать поставки через Волоковую губу стали абсолютно невозможны из-за установки там радиолокаторов, стационарных гидролокаторов на Среднем и восстановления немецких акустических станций. Уже 4 ноября первые немцы потянулись к теплу и пище. Хуже всего было у них с топливом, а так – подъедали лошадей и мулов. Холод не тетка, к 10 ноября позиции немцев оказались в руках 14-й армии. Правда, это происходило уже без нашего участия: после боя 30 сентября немцы подорвали «Ристиниеми» и попытались уйти, что им не удалось, мы дополнительно высадили роту КВ-2 для обороны побережья и выгрузили четыре башенных установок 130 и 180 миллиметров. Пляжи Ворьёмы были значительно укреплены, выставлены минные и противодесантные укрепления. Эту «дырку» флот закрывал более двух месяцев.

«Морковка» не сработала: адмирал Головко сумел усидеть на своем месте, разговоры о его снятии стихли сами собой, тем более что я был у Ворьёмы, а он в Полярном, где в это время обитал и генерал-полковник Василевский. Да и не сделал он ничего такого, чтобы его снимать, ну, кроме некоторых его личных особенностей, например, за все время боевых действий он ни одного раза не вышел в море и не руководил лично ни одной операцией флота. А утром 27 сентября, имея перед глазами карту минных постановок, два дивизиона торпедных катеров и хорошо подготовленную к десантам 12-ю бригаду морской пехоты полковника Рассохина, он дождался, когда мои завяжут бой на подступах к порту и сообщат, что их взяли под обстрел все четыре батареи противника. После этого он дал команду идти на прорыв. Там дистанция всего 9,6 мили. Катера на полном ходу проскакивают ее за 900 секунд. Плюс видимость была менее двух миль, что сокращало время до 180 секунд. «Ристиниеми» его обнаружить не могла, только «Нумерониеми». Батарея на Крестовом находилась под минометным обстрелом. В результате они прорвались, не имея потерь, что решило в конечном итоге исход операции. Плюс он поставил у 140-й батареи два тральщика, с радарами, и наводил катера точно в проход между минными полями. Не лично, он, как обычно, сидел в своем кабинете. Реализовывали задумку совершенно другие люди. Но дело сделано! В отличие от меня, он предпочитает «удаленку».

Однако я сам прекрасно понимал, что возможности стать командующим флотом теперь у меня нет. Он – выкрутился. «За» меня играло то обстоятельство, что все сделали мои люди, под моим чутким руководством: они уничтожили радар, ближайший к точке входа в Девкину заводь, перед этим были нанесены на карту минные поля и заглушены акустические станции противника. Трижды ходили и проводили эту работу. Именно наши сонары показали, что внутри фьорда минных постановок нет. Но «против» меня играли еще более весомые резоны: ну, во-первых, пятый пункт, по моей «липовой» анкете, я – литовец, во-вторых, я не заканчивал «Фрунзэ», то есть военного образования не имею. Я – «торгаш», второй помощник капитана. Еще один момент: полной проверки я еще не проходил, и, скорее всего, ее не пройду. Не знаю я реальной биографии моего «визави». Именно поэтому я не стал выпячивать собственные заслуги в этой операции, и лишний раз напомнил Василевскому, что моей бригаде поставлена задача очистить Баренцево море от подводных лодок противника. А Северные флот и фронт будут очищать Норвегию от его авиации. Так что возвращайте мне мои «игрушки» и авиацию, я пошел. Десантную дивизию я принимать не буду. На этой территории укрепления врага проще брать с суши, чем корячиться с моря. Тут же было решено, что это соединение, моя бригада, станет «дивизией ПЛО». Ну, дивизия – значит дивизия, но в составе Беломорской флотилии.

– Это почему? – спросил Василевский.

– Моя бригада входит туда и имеет основное место базирования в Иоканге, в Гремихе.

Почти все десантные корабли ушли в новое соединение, мне оставили четыре штуки, максимально переделанные в корабли ПЛО. Добавили эсминцы, пришедшие по ленд-лизу, два «флетчера» и два «Джи». Оставили двенадцать «БО», большая часть из которых были «американцами», и два звена «мошек». Тральщиков стало четыре. Но бабье лето кончилось, предстояли жестокие шторма в ноябре и декабре, а как я уже писал, корабли строились не для этих широт. Но скидку на это давать никто не будет. Я выбил деньги у Галлера на переоборудование, так как подошло время для установки новых бомбометов, получил на все корабли радиолокаторы и сонары трех типов. Трижды выходили на испытания, в ходе которых доходили до кромки льда и шесть раз сопровождали конвойные суда. В одном из этих походов я познакомился с адмиралом Фрейзером.

В середине декабря мы пошли встречать конвой PQ-25. Зимой они не такие большие, как летом, но 18 транспортов и танкеров подходили к Медвежьему, далее они должны были идти под нашей охраной в качестве «дальнего» прикрытия. Погода – восьмибалльный шторм, сильно заливало палубы, пока добрались. «Метеоролухи» дают усиление после подхода очередного циклона. Этот уже прошел, волна большая, а ветер подстих. Мы развернулись, обменялись позывными, приступили к конвоированию. Так как прогноз был весьма поганый, то Фрейзер решил назад в Исландию не идти, переждать это дело в Мурманске, там забункероваться и после этого выйти в море, чтобы сопроводить очередной PQ. А мы как раз подходим к району развертывания 11-й флотилии. Здесь обычно мы начинали их гонять. Но погода такая, что лишний раз перископ не выставишь. Поэтому немцы нырнули и решили нас пропустить. Но с нами шкандыбает и англо-американское «дальнее прикрытие»! Ну, а какой же «серый волк» пропустит такую «овечку», в виде двух линкоров и двух авианосцев? Хоть в его сторону, но пальнуть надо! Поэтому ухо держим востро, все в полной готовности, паром посбивали все сосульки. Есть контакт! Идет мимо, стараясь сблизиться с тяжелыми кораблями. «Иоканга» на глазах у всех дает залп, и 12 глубинок, оставляя яркие следы в кромешной тьме, уходят на правый борт. И практически сразу гремит серия взрывов, слившихся в один взрыв. И шум сминаемого корпуса через четыре минуты после этого.

Еще до того, как стало понятно, что мы попали, по радио звучит запрос:

– «Иоканга», чем там бабахаете?

А у нас еще две отметки на сонаре. Еще два залпа и в разные стороны, один с левого, а второй с правого борта. Затем с левого приходится повторять, так как лодка пошла на глубину, пытается уйти, сменив курс, скорость и стремясь нырнуть как можно глубже. И вторым залпом мы ее не достали, но туда уже бежит «большой охотник», чтобы добить. У него – классика, большие бомбы на корме. Англичане резко поменяли курс и скорость, их атаковали, эсминцы и охотники перестраиваются и все начинают искать лодку. Больше друг другу мешают, но все равно это довольно эффективно, так как лодки уходят на глубину, с которой атаковать не могут. А мы обнаружили еще одну, которая уже поставила черточку над «t», оказалась с носовых курсовых углов и всплывает для залпа. Прямо через «Кинга», чуть у него по носу, бьем еще раз 12 глубинками. Англичане «все вдруг» ныряют нам под корму, переводя противника за корму. Мы же добавляем по нему еще шестью бомбами, и он начинает погружаться, несмотря на потерю хода. Готов! Больше отметок нет, где-то сзади «БО» бегает и сбрасывает парно бомбы, затем разворачивается и догоняет ордер. Ближнее прикрытие в бой так и не вступило. Затем мы разделились, часть судов идет к ледоколам «Ленин» и «И. Сталин» в Горло, а часть в Мурманск.

– Адмирал Фрейзер вызывает командира русского конвоя.

– Контр-адмирал Станкявичус на приеме.

– Вас не затруднит пройти с нами в Мурманск?

– Должен запросить разрешение у командования.

– Я уже запросил это у командующего флотом адмирала Головко, он не возражает.

«Вот дурак!» – подумал я и объявил аврал. Приказал разрядить бомбометы и снарядить их серией «М», без кавитатора. Приказал убрать всю реальную литературу, вместо нее выложить ту, которую мы подготовили для подобных случаев. На всякий пожарный связался с Москвой и дал туда сообщение о приказании.

Но надеялся я напрасно, Москва подтвердила мой заход в Полярный. Дело было в том, что «Иоканга» с виду обыкновенный танко-десантный корабль, серийный, американский. Это мы его переделали в противолодочный крейсер. Большие трюма и излишек водоизмещения позволяли загрузить на него кучу боезапаса. Мало того что сам он стреляет много, так еще и снабжает остальные корабли боезапасом. У англичан и американцев эти функции выполняют корабли снабжения. Они есть, но – это не «вояки», а транспорты. Плюс таких «глубинок» еще ни у кого нет, с такой скоростью погружения и синхронизированным подрывом. Их тоже нежелательно показывать. Но приказ есть приказ, как-нибудь отбрешемся. Продукция-то не серийная! Самопал! Будем крутиться, чтобы нашим «дорогим партнерам» это не перепало. К сожалению, волна до сих пор высокая, поэтому с «Иоканги» на другую посудину не пересесть, а так бы я отправил ее домой, а сам бы пришел на любой другой, у которой нет РБУ. Таких еще много. Испытания еще не закончены, нет подписей комиссии, да и сама она еще не прилетала. Сейчас всем «некогда», слишком интересные дела разворачиваются на всех фронтах. Подумаешь, какую-то безделицу сделали! И прись из-за нее в кромешной тьме на место бывшей каторги! Но Белое море уже во льду, и там ничего не испытаешь. Плюс требуется посмотреть, как на приводы установки будет действовать вода и лед.

В Кольской губе получили приказание следовать в Мурманск, вместо Полярного, указанного в первой РДО, то есть стоять вместе с англо-американцами. Дают место у торцевого третьего причала, так что визитов не избежать. Вот козлы! Недаром их после войны к суду привлекли за передачу сверхсекретного вооружения союзникам. Головко особо не спешит, его катера пока даже и не видно. Он отлично понимает, что делает, и хочет остаться в стороне от решения этого вопроса. Характер у него такой: всегда пытается подставить вместо себя кого-то другого. На связи его, естественно, нет. Он, кроме телефона и ВЧ, у себя в кабинете ничего не держит. Связаться с ним можно только таким образом. А где их взять на ходу? Черт с ним! Родионов, командир «Иоканги», бывший штурман с К-23, разворачивается и подходит к третьему причалу. Поданы концы, боцмана обтягивают их на шпилях. Спущен трап, и я побежал в конторку на причале. Там ВЧ, естественно, нет, а телефон у командующего не отвечает. Даже его адъютант его не берет. Или соединили куда-то не туда. Так тоже бывает. Поняв, что меня круто подставляют, причем под нарушение режима, я быстренько выскочил из «стивидорки», конторки на причале, откуда я звонил, и приказал Родионову отдать концы и следовать в Гремиху. Передать на «Осмотрительный», чтобы пришел на третий причал с рейда, чтобы забрать меня отсюда. Час-другой придется побродить по причалу. От линкора «Howe», типа «Кинг Джордж Пятый», отвалил катер, направившийся в нашу сторону. Ему оставалось около кабельтова, когда Родионов отвалил от причала и двинулся на выход из губы. Я, как ни в чем не бывало, остался стоять на месте. Перед самым отходом Родионов сверху прокричал, что Сей будет через 25 минут.

Англичане лихо отработали самым полным назад и очень шустро ошвартовались на самом углу косого причала. У разъездного катера оказался даже телескопический трап, так чтобы начальству не требовалось карабкаться на довольно высокий причал. Причалы в Кольской губе учитывают двухметровые приливы. Вода стояла низко. Как младший по званию, представился первым:

– Контр-адмирал Станкявичус, командир дивизии ПЛО Беломорской флотилии.

– Что такое «ПЛО»? Адмирал Фрейзер. По-моему, мы знакомы? Во всяком случае, я слышал вашу фамилию. – Коротко козырнув и засыпав меня вопросами, представился адмирал.

– Anti-submarine forces, sir.

– Мы хотели бы посмотреть: чем вы так лихо расправились с тремя минимум лодками, а вы отправили свой корабль куда-то.

– В полученных мной радиограммах не было ни одного слова об этом.

– Неужели это было непонятно?

– Нет, это было понятно, но комплекс «Смерч» пока не принят на вооружение даже нашего флота, он проходит испытания, поэтому имеет гриф «Особой важности», отменить который я лично не могу. А так, в моей дивизии почти все корабли построены в США и Великобритании. Но их противолодочное оружие мы посчитали недостаточно эффективным и начали работать над его совершенствованием. Если вы можете атаковать лодку только на параллельных курсах, следуя в том же направлении, что и лодка, то есть показывая ей, что вы готовите на нее атаку, то мы можем ее атаковать из любого положения, как только смогли получить ее относительное место и глубину хода. Вся разница.

– Мы бы хотели посмотреть, как это сделано.

– Руками, адмирал, руками. Будет межгосударственное соглашение между нашими странами, мы покажем установку. А на нет и суда нет.

– Но мы же сняли гриф «секретно» и передали вам радиолокаторы и сонары!

– Вы хорошо знаете, что за это вам передали кое-какие немецкие технологии, непосредственное участие в их поиске и захвате принимали моряки моей дивизии, откуда вам и известна моя фамилия. Плюс не стоит забывать, что последнее решение только сняло ограничение на экспорт из США и производство этих приборов у нас в стране. Сами радары и сонары были переданы нам по другому соглашению: мы разрешили вам и американцам одеть ваших моряков вот в эти костюмы. – Я показал рукой на стоящих у швартовых и трапа английских моряков. – Или вы считаете, что жизни ваших подчиненных не стоят даже этой безделицы?

Мы бы еще долго препирались, но подошел «Осмотрительный», и все отвлеклись на его маневры. Я сделал приглашающий жест адмиралу, так как погода была достаточно холодной, чтобы просто стоять на причале. Однако адмирал показал на часы. «Осмотрительный» был ему не интересен. Он просто не знал, что под брезентами на торпедной палубе у него стоят такие же РБУ, вместо американских четырехтрубных аппаратов, четыре установки по шесть пусковых в каждой. На «Иоканге» – шесть по 12 и кольцом. Эти были плоскими. Плюс работы по системе наведения этих установок еще не были закончены, так что показать в действии мы их не могли. Этим я убил «второго зайца» одним выстрелом: если Головко «провентилировал» показ техники в ГШФ, то Фрейзер сам отказался от посещения. Ожидать прибытия Головко я не стал и подал команду всем сниматься с якорей и следовать в Гремиху. Катер командующего мы встретили, следуя на выход в кильватерной колонне, у Белокаменки. Он немного опоздал.

Позже произошел бурный обмен радио- и телефонограммами, но на моей стороне стоял НКВД, Особые отделы и существовало мнение «одного человека», что в данной ситуации я не допустил ошибок: «Англичане и так слишком много получили за свои радары!» Тем более что сонары были американского производства. По завершению испытаний отчитываться пришлось непосредственно Верховному. Выделив финансы, он никогда не забывал проверить, на что они потрачены.

Глава 27

Авиазаморочки в Архангельске и окрестностях

Основным занятием второй половины зимы 1942/1943 годов стало натаскивание экипажей 28-го, 29-го, 221-го БАПов и 35-го МТАБ на полеты на максимальную дальность. Часть из них отвели в Архангельск, хотя по уму их требовалось расположить много севернее, но экипажи и аэродромные службы были к этому не готовы. А у нас не было возможности перебросить туда тяжелую технику для расчистки взлетных полос. Заранее об этом «побеспокоиться» не дали возможности. Пока выделили технику, там началась зима. А мы были заняты под Линахамари. Подходящих аэродромов было всего два: Амдерма и Диксон. Вот только вместить все самолеты бомбардировочных полков ОМАГ они возможности не имели, поэтому мои «хотелки» быстренько урезали, несмотря на то, что еще в октябре мы перебросили трактора и два батальона аэродромного обслуживания в Белушью губу, что на Южном острове, с задачей создать три площадки, как для истребителей, так и для бомбардировщиков и торпедоносцев. Но их в конце концов просто забрали оттуда, оставив какой-то минимум и заменив большую часть личного состава на пленных и бывших пленных, не прошедших проверку в Особых отделах. Что-то там делалось, но от авиационной группы осталось четыре звена по три самолета и восемь «аэрокобр» с двумя типами подвесных баков. Три звена имели самолеты B-25G, одно: один А-20C и два «Бостон Мk IIIA». «Бостон» и А-20 не слишком отличались друг от друга, но «начинка» у них была разная. Оба «Бостон Мk IIIA» имели радиолокатор «Гнейс-2м» и встроенный в бомболюк топливный танк на 1036 литров, что существенно повышало их дальность.

Что касается В-25G, то их только-только получили из 222-й дивизии АДД. Там их испытали и слегка переделали на 81-м заводе. Для нужд авиации дальнего действия их признали негодными. Рекомендовали передать их в авиацию ВМФ, что и было сделано. Дело было в том, что нижняя полусфера у них не была защищена. 222-я дивизия дала рекомендации американцам убрать нижнюю оборонительную башню и перенести ее два пулемета в корму. Это было сделано еще на модификации «С». У «G» в носу стояло 75-мм орудие с запасом снарядов на 24 выстрела. Испробовав ее в ночных полетах написали: «Самолет Б-25 (пушечный вариант) целесообразно использовать в ВМФ для удара по кораблям противника». Все поступившие машины слили нам. Сами в поезд попасть из нее не могли, а наши летчики должны были ими стрелять, тоже ночью, по маленькой подводной лодке. К тому же пушка была не автоматической! А так как после первого же выстрела самолет уводило в сторону (орудие стояло не в диаметрали), то требовалось попасть с первого раза. Угу! Как же! Сели писать ценные и важные письма, так как по навигационному оборудованию нас самолеты тоже не устраивали. Кстати, занятие совсем не бесполезное, американские инженеры всегда прислушивались к тому, что им пишут, и быстро производили переделки. И, хотя полуавтоматическое зарядное устройство американцы прислали очень быстро, уже в декабре, большинство машин нами были переделаны под использование трех видов автоматических 37- и 57-мм пушек: ШФК-37, РШР-57 и опытную НС-37. От ШФК-37 впоследствии отказались, в связи со снятием ее с производства, несмотря на выдающуюся бронепробиваемость ее снарядов. Но дело портил магазин на 40 патронов, используемый в ней. Две остальные питались бесконечной лентой. Устанавливаемый внутренний бензобак на 518 галлонов позволял В-25-му находиться в воздухе до 17 часов. Поставляемые американцами радиолокаторы AN/APS-2 достаточно эффективно работали по водной поверхности и позволяли обнаруживать места зарядки подводных лодок. Малогабаритные противолодочные торпеды, хотя и не поставлялись по ленд-лизу, но производились в СССР, поэтому уже в январе стало заметно, что противник сократил до минимума количество развернутых подводных сил в нашей зоне ответственности. Этому способствовали как наши успехи в установке на корабли дивизии бомбометов РБУ, так и действия 12 ночных бомбардировщиков и торпедоносцев.

В целом зима прошла довольно спокойно, впервые за прошедшие полтора года, если не считать того обстоятельства, что мне пришлось перенести довольно значительную часть штаба дивизии в Архангельск из Гремихи. Способствовали этому два обстоятельства: во-первых, необходимо было наладить производство глубинных бомб, их делали в Новодвинске, то есть в Мехкастрое, во-вторых, летунам повысили звания и передали их нам в оперативное подчинение, причем с переменным составом. Все полки Особой группы должны были пройти тренировки по нашей программе, и они постоянно меняли экипажи. Только «построишь» одних, их меняют на других. Плюс вместе с ними приходят новые самолеты, которые требуется переоснастить и перевооружить, а это все возможно только в Талагах или Лахте. А там – город под боком, причем тыловой, да еще и с большим количеством представителей «союзников». В общем, устав «воспитывать» моих летунов, которые не вылезали с местной гауптвахты, вице-адмирал Степанов приказал мне перемещаться и навести полный порядок во вверенных частях.

– Я не посмотрю на былые заслуги! Как твои, так и твоих орлов! Делай, что хочешь, а этот бардак требуется прекратить!

А люди не были в тылу чуть ли не с сорок первого года. Вот и пытались «оттянуться», ведь закончат переоборудование, и они окажутся в Амдерме, на Диксоне или в Белушьей (Амдерме-2). А там ни ресторанов, ни девочек, сплошные тюлени да белые медведи. И 17-часовые полеты над зимней Арктикой. Это тоже приходилось иметь в виду. Вот вчерашние сержанты и оттягивались. С пьянкой, мордобоями и даже со стрельбой. Пришлось вызывать Петрухина и его зама по политической Суслова. Ну и своих комиссаров тоже привлечь, так как нарекания шли не в адрес ОМАГ, а в наш адрес. Они же «приданные». Вот такое «приданое». Ну, а куда деваться? Думаю, что мои бы, переправь их из Иоканги сюда, вели бы себя примерно так же. Я имею в виду средний командный состав. В итоге ОМАГ в декабре расформировали, нам же передали имеющиеся самолеты и их экипажи в состав дивизии. Стало несколько спокойнее.

Но тут вторая напасть вылезла: госиспытания! А проводить их негде, все во льду, только в «поле». А там – постоянная темень. Чуть посереет к 12 часам точно на севере, и опять темно. А сроки жмут, да и комиссии жить в этих богом забытых местах не слишком хочется. Плюс условия для работы, ну, «очень специфические». В общем, пришлось лететь в Андерму-2, подтягивать туда готовые кораблики и, прошедшие модернизацию, самолеты двух марок. Городить там стенд для подготовки «изделий», заканчивать радиостанцию, приводы, установить десять «бочек» от союзников, это готовые дома с внутренней теплоизоляцией. Сами – металлические, с герметичными окнами-термосами, между стекол воздух откачан. Нас-то этим не удивить: «евроремонт!», а тогда – это было в диковинку. Членов комиссии распределили по самолетам и кораблям. Одни смотрят сверху, а вторые – снизу ищут, что получилось, на дне. К сожалению, цели для испытаний стремились уйти от них как можно дальше и глубже. И сами о своем состоянии не докладывали. Было пару раз, когда SOS давали, тогда проще, а в основном приходилось искать сонаром и осматривать поверхность моря, чтобы что-нибудь понять и зафиксировать. Но чаще всего ничего не обнаруживали. Попробуй в таких условиях что-нибудь найди!

Самому тоже пришлось «переквалифицироваться». В-25, точнее PBJ-1D, под заводским номером 41-30133, 15-й серии, был оборудован для работы в условиях Крайнего Севера. Плюс, по нашей просьбе, все его топливные баки имели систему принудительного пожаротушения, с отводом выхлопных газов от двигателя. Стоял высокоширотный гироазимут-компас АМ и система выпуска шасси использовала настоящий «ликер-шасси», изготовленный в Америке из натурального спирта по советской технологии. Кроме того, 70 %-й спирт применялся для борьбы с обледенением винтов. Все топливные баки в крыльях позволяли их наддуть, и с их помощью бороться со льдом. Из навигационного оборудования стоял приемоиндикатор для LORAN-A(C), принимал сигналы от обеих систем. В законцовке правого крыла находилась антенна РЛС, под днищем, на месте нижней оборонительной башни, находилась вторая антенна, которая могла убираться в корпус. В носовой части стояло три неподвижных и один подвижный 12,7-мм «Браунинг», справа и слева торчали стволы двух РШР-57. То есть «вооружен и очень опасен». Стоял он на берегу Карского моря, которое с двух сторон охватывало его стоянку. С одной стороны – до моря было сто метров, со второй – 230. Впрочем, на востоке находилось тоже море, проливчик, соединяющий внутреннюю лагуну с морем. Аэродром назывался «Амдерма». Ненцы так называют места, где летом находится лежбище моржей. Поселок и рудник, стоявшие чуть в стороне от аэродрома, назывались так же. Это, кстати, самый авиационный поселок на Северах. С его появлением весь выплавляемый алюминий в Советском Союзе изготавливался без применения импортного флюорита. Это легкоплавкая шихта, плавиковый шпат, плотно покрывающая расплавленный алюминий в ванне, чтобы он не прореагировал с воздухом, и не окислился во время плавки. А еще из этого самого флюорита добывают фтор, который необходим для получения «ядрен-батона». Так что место здесь стратегическое, авиационное. Аэродром расположен на песчаной косе, которая долго служила родильным домом для моржей. Летом, в прилив и хороший шторм, волна может свободно перекатиться через косу, так как расстояние до уреза воды падает до 25–50 метров. Но зимой там высятся торосы, высотой до трех-четырех метров. (Сейчас поселок стоит почти пустой: рудник закрыт, авиаполк выведен, ракетчики – тоже. Два раза в месяц, в случае погоды и проданных билетов по совершенно атомным ценам, сюда может из Архангельска прилететь самолет.)

Самолетик новенький, изготовлен в Канзас-сити в конце прошлого 1942 года, собран и переоборудован в Архангельске, в Талагах. Экипаж прошел переобучение в Гремихе и Талагах, налетал 70 часов на аналогичной машине, но «сухопутной». Это уже «морской» самолет. У него 11 человек в экипаже, но на боевой вылет идет сокращенный экипаж, так как четверых пришлось заменить членами высокой Государственной комиссии. Двое из комиссии – женщины, что очень не нравится командиру корабля капитану Волошину и командиру звена майору Костькину. Но в составе комиссии полковник Преображенский, начштаба авиации ПВО/ПЛО флота, и я, командир отдельной дивизии. Оба идем в этот полет. А девчонки… одна ведущий конструктор противолодочной торпеды, вторая – отвечала за переделку «торпедного моста» на этих машинах, под точки крепления наших торпед. Наталья Григорьевна и Леночка Соболевы, «Морфизприбор», из Фрунзе.

– Мы, вообще-то, ленинградки. Леночка – моя племянница. Сейчас живем в Средней Азии, я – в Алма-Ате, а Лена – во Фрунзе, но работаем в Пржевальске, на полигоне. Там у нас тоже холодно зимой, только озеро не замерзает, а так – такие же ветра, даже сильней, и пронизывающая сырость. Здесь даже легче мороз переносится, – заявила старшая из них сразу по приезду. Затем немного заскучала, по солнцу. Оно здесь практически не показывается.

В общем, сидим, завтракаем, упакованы по летным нормам, Леночка принюхивается к спасательному костюму. Медкомиссия у них пройдена, даже прыжки с парашютом имеются. Экипаж «заправляется» чуть в стороне за двумя столиками, мы пьем «кофе», без кавычек его пить и писать о нем просто невозможно, сплошной цикорий. Затем построение в здании СКП, потом все сели в автобус на базе ГАЗ-ААА с тремя мостами, и нас подвезли к еле освещенной стоянке самолетика. Два киля, между которыми торчат два ствола пулеметов, по крыльям еще бегают краснофлотцы и обметают снег и изморозь. С обеих сторон стоят красные гудящие воздуходувки, от которых поданы шланги в оба двигателя и во все двери и люки самолета. Пока экипаж принимает машину, мы продолжаем сидеть в автобусе, перебрасываясь между собой какими-то дежурными фразами. Вообще-то, вылет боевой, идем к Шпицбергену. Четыре с половиной часа туда, семь часов крутимся над очередным конвоем, а затем обратно. Нам помахали рукой, приглашают в машину. Расселись по креслам и лямкам. У меня и старшей Соболевой они – «настоящие», даже с бронеспинкой, а у Евгения Николаевича и Леночки – это обыкновенные лямки из брезента. Они сидят у бортовых пулеметов, изготовленных в виде округлых казематов. Оттуда видно обстановку вдоль борта от носа до кормы. У меня есть иллюминатор на левый борт и индикатор РЛС, Наталья Григорьевна сидит на правом борту, перед ней контрольная панель подготовки торпеды. Пыхнул воздухом левый двигатель, затем правый, закрыта, наконец, бортовая дверь, из которой сильно поддувало ветром, перемешанным со снегом. Бортмеханик протиснулся между бомбовым отсеком и мной, и прошел вперед. Довольно тесно. Самолет куда-то покатился, поревел двигателями и взлетел. За иллюминатором сплошная темень с какими-то полосами, снег и облачность. РЛС работает, так что, где находимся, определить можно, да и карта лежит на столике.

Пробили облачность на высоте 4 200. Прямо на нас опрокинулось звездное небо, с крупными светилами, которые, казалось, можно пощупать руками. Мне не видно, а Наталья Григорьевна прокричала, что с той стороны все небо в сплошном огне. Ей-то – красиво, а вот остальным – это сплошные заморочки: связи не будет, место по Лорану не получить. У меня внизу сплошные засветки от облаков, в которых полно снега. Поднимаясь у Новой Земли, облака генерируют в себе огромное его количество. Через час и шесть минут проходим траверз Белушьей, Амдермы-2. Но радиомаяк в Longyearbyen пока слышен, и радиополукомпас пока его принимает. Накладываю кальку с расположением наших сил и сил союзников на карту на столике. Она на борту одна, и моя задача, в непредвиденных обстоятельствах, ее быстро и надежно уничтожить. Жму на кнопку на столе и сообщаю по СПУ, что можно подойти и ознакомиться. До свободной воды еще пять минут лёта. С этого момента любое «корыто», найденное в море, вне отметок на этой карте, считается вражеским. В случае сомнения, есть канал связи на УКВ, 16-й, на котором можно вызвать тот или иной пароходик, запросить его координаты по коду и получить его место. Теоретически…

Нас протрясло над заливом Мюллера, прошли метеофронт и начали снижение, так как сплошной покров облаков остался сзади. Прошли еще 120 миль, и на индикаторе высветилась отметка цели. Слабенькая, еле заметная.

– Командир! Слева, курсовой 35, дистанция шесть и пять, отметка цели, – доложил я Александру Волошину.

– Понял, тащ адмирал. Атакую!

Последовал крутой вираж, но цель исчезла, несмотря на то, что я ее «привязал к карте». Трижды прошли над квадратом и завершили поиск. Нет еще акустических буев, не готовы. Вместить в такой маленький объем ламповую схему достаточно сложно, да еще, чтобы она выдерживала перегрузки. Где-то в Новосибирске эта работа идет, но к нам в руки она еще не попала. Я составил радиограмму-оповещение и направил в квадрат «охотников». Пусть пошукают. Передал это радисту. Все, что можем сделать, пока.

Саша набрал высоту и вернулся на свой курс. Монотонно гудят движки, поверхность моря – чистая, возникающие иногда отметки оказываются просто помехами. Тянет в сон, от которого помогает избавиться только кофе из термоса. Кофе в городе есть, но только за валюту в «Инторге». И не в Амдерме, а в Архангельске. Затем стало чуточку веселее, так как под нами появился ордер. Теперь я старательно перерисовал отметки на кальку и наложил это на маневренный планшет. Делается это для того, чтобы обнаружить «цель» и не спутать ее с судами и кораблями союзников. Так как скорость у нас больше, то мы кружимся над ордером эдаким вытянутым овалом, уходя вперед до 15–20 миль, потом возвращаемся. Ходим «по восьмерке», изредка подтирая нарисованное место кораблей конвоя, которые довольно часто меняют свое положение. «Грузовики» держатся своего места. К исходу пятого часа патрулирования, наконец, засекаем цель! Подходит со стороны кромки льда, слева, если считать по ходу движения конвоя. Из-под крыла уходят четыре FFAR, 3,5-дюймовые ракеты, а затем следует сброс торпеды. Члены комиссии оживились к этому моменту и старательно фиксируют все действия, как свои, так и экипажа. Пологий вираж, так, чтобы держать в поле зрения место приводнения. Десять томительных минут, и взрыв. Он – довольно слабенький, еле заметный, но фиксируется кораблями эскорта, два из которых уже бегут к месту атаки. Один из них – «Осмотрительный», который голосом старпома Мартыненко доложил, что лодка продувается и всплывает. Но задержалась она на поверхности всего несколько минут. Её успели осветить прожектором, затем она потеряла продольную остойчивость, корма окончательно погрузилась. Немного постояла, как поплавок, и скрылась с поверхности.

Через час нам дали команду отходить, так как на подходе был еще один самолет. Такой же скучный полет обратно, и тут командир корабля решил проверить еще раз тот квадрат, в котором была отметка цели. Но, вместо одной, мы там обнаружили четыре цели. Приготовились к атаке, и тут из задней нижней полусферы были атакованы неизвестным самолетом. Саша крутнулся в сторону, дырок нам наделали от души, но самолет управлялся. В носу у него мощнейшая батарея, я переключился на обзор «Вперед». Двухмоторный «юнкерс» мелькнул в носовом прожекторе и исчез. Пока Саша выключал прожектор и промаргивался (спрашивается: на фига он его включал???) – «юнкерс» ушел, скорость у него побольше, чем у неторопливого «двадцать пятого». Лодки нырнули и ушли, до берега – 73,5 мили. Высоту набрать не можем, один из двигателей встал. Слава богу, не горим. Преображенский прошел в кабину. Вниз полетело все, что было подвешено под крыльями, включая торпедные мостики и подвесной танк из бомбового отсека. А летает на одном двигателе эта машина очень паршиво: тяжело управлять рулями направления. Девицы сидят белые, с окаменевшими лицами. Движок идет на средних, а тут еще трясти начало, рядом фронт (метеорологический). Вошли в облачность, высота чуть больше сотни метров. До берега дотянули, и там Преображенский дал команду всем покинуть борт. Дверь возле меня, открываю и помогаю семи членам экипажа покинуть машину, затем выхожу сам и сразу бью по кольцу. Дернуло и через несколько секунд пришлось кувыркаться, чтобы ноги остались целы. Мне-то хорошо, я этим делом увлекался некогда, а каково остальным?

Так как сидел перед радаром, то я знал место, где мы пересекли береговую черту. Компас в аварийке за спиной. Снял парашют, свернул его и, посмотрев на компас, развернулся на обратный курс. Справа у меня река Саучиха, впереди мыс Людсаля. Это – Гусиная Земля, на мысу есть маячная постройка и балок, дом сборщиков яиц и пуха. Теперь надо найти тех семерых, которые вышли до меня. Один приехал ко мне сам, не смог погасить купол, видимо нож-стропорез выронил, а замков АСК (аварийного сбрасывания купола) еще не придумали, и ударился головой об камень. Бортрадист. У него я обнаружил маузер-автомат и четыре магазина к нему. Снял аварийный паек с парашюта. Труп положил сверху на свернутый купол. Судя по всему, его тащило довольно долго. Кое-где виднелся на снегу след от волочения. Двинулся вперед. Через километр увидел ракету, кто-то запаниковал и тратил бесценный боезапас. Леночка, ободранная, но живая. Потеряла перчатки, а соображалки не хватило достать их из спаскостюма. Напялил на нее шапочку, оттер руки и засунул их в рукавицы. Скорость передвижения совсем упала, она еле идет, ударилась сильно об землю. Нашли ее парашют и аварийный паек. Я нашел ручей, впадающий в озерко на полуострове. Она пошла там, по льду, а я выше, так, чтобы видеть хоть что-нибудь. Но дошли до озера, так никого и не обнаружив. Перешли озеро и по распадку вышли к балку. Дрова там были. Наколол щепок, растопил печку и ушел искать остальных. Нашел троих, всех вместе, тащат на куполе Наталью Григорьевну. У нее перелом, но мужики ей шину наложили. Вчетвером за полтора часа дотащили ее до домика. Где-то там остался штурман самолета Валентин Асеев. Собрались с бортмехаником идти его искать, но, только вышли и начали спускаться к озеру, как заметили его. У него тоже перелом, но руки. Ветер был «непарашютный» сегодня. На чердаке обнаружили небольшой запас соленой и мороженой рыбы, и пару кусков копченого мяса нерпы. Внизу немного муки и соль.

Отсюда до Белушьей губы – 16 километров, можно сказать, рукой подать. Но у нас трое раненых. А идти одному, можно и не дойти, заслабо. Мишки на Севере вечно голодные и очень быстрые. Поэтому сходили только за радистом, вчетвером, и привезли его к балку. Подняли красный флаг на небольшой мачте, попили чаю и легли спать. Утро вечера мудренее. Но через несколько часов нас разбудил лай собак. Восемь нарт подъехали к домику, с ними один политрук и восемь каюров. Наши приземлились в семи километрах от Белушьей, на лед в губе Юнко. Не совсем удачно, самолет разбит, и у них тоже раненые. Преображенский и второй пилот Санько добрались до поселка и организовали спасательную экспедицию. Командир уже в поселке, а до нас они только добрались. Погрузились, выбрались на Саучиху и с ветерком приехали в поселок. Утром следующего дня нас всех вывезли в Архангельск и уложили в госпиталь ВВС на Кегострове. Всех!

С Леночкой мог возникнуть романчик, но «проклятый квартирный вопрос» все испортил: в госпитале все двери просто нараспашку. Не уединиться. А в доме переменного состава на Кегострове совершенно не вовремя, из-за технических проблем, вернулся экипаж, в комнате которого мы успели только немного раздеть друг друга. Впрочем, у нее муж-тыловик, один из руководителей завода, и ребенок. А я… Еще не совсем понятно: вернусь или не вернусь, да и что будет после войны.

Глава 28

Зима 1943-го

Что касается «женского вопроса», то после неудачного романа, который так и закончился только обнимашками, он, само собой, встал довольно остро. Так, когда об этом не думаешь, а на это требуется определенное время и настроение, которых вечно не было, то эта проблема не возникает. А тут куча свободного времени, так как должность в это время «ранбольной», в дополнение к этому придана Леночка, которая в Амдерме держала себя строго, а тут «растаяла», дескать, жизнью обязана, если бы не ты… и тому подобное. Поначалу я к этому относился спокойно, сам себя притормаживал, но женщины могут, когда хотят, зажечь. А условия не слишком позволяли, да и я застеснялся договариваться об этом с персоналом. Ну, а в доме переменного состава мы пробыли всего несколько часов, и были не одни. Там же находились все члены экипажа. Их вывезли самолетом в тот же день, а я проводил женщин до вокзала на Бакарице и поехал в свой штаб. По дороге зашел в «Север» поужинать, он был коммерческим рестораном в то время. Почти сразу, как принесли заказ, у стола оказалась девушка с довольно знакомым лицом.

– Тащ адмирал, разрешите обратиться? Вы меня не помните? Я – Лена Смирнова, кок с «Венты».

Честно говоря, я не присматривался тогда к девчонкам. Они все были для меня на одно лицо: подчиненные. Но сделал «чиз» и пригласил ее за столик.

– У нас с этим делом строго, я сейчас здесь работаю, поваром, – отказалась она.

– А что с «Вентой»?

– Была в порту в ноябре, опять ушла. Девочки просили вам привет передать и найти время, чтобы попасть к ним. Марина! – позвала она девушку, которая меня обслуживала. Взяла у той какую-то бумажку, затем сказала, что не прощается, и пожелала приятного аппетита. Мясо было приготовлено, как я любил! Когда я расплатился и оделся, меня решительно взяли под руку. Вышли мы из ресторана вместе.

История ее была довольно грустной: двенадцать рейсов, туда и обратно, из них девять – в конвоях, затем контузия, госпиталь и списание. В этом ресторане работала до того, как подала рапорт о переходе во флот, но она честно сказала, что вернулась на это место по блату. В госпитале ей вручали награду британцы, Military medal, она встала к орудию, заменив собой свою подругу. По боевому расписанию коки становятся санинструкторами при орудиях. Вместе с этой медалью ей вручили «Красную Звезду». Вручал комендант города, а один из его помощников на нее глаз положил. Ухаживал за ней, пристроил на это место, а затем выяснилось, что у него семья в эвакуации, а здесь ему требовалась просто ППЖ. В общем, обычная история тех лет. С майором они расстались, и его сейчас в Архангельске нет. Но теперь на нее глаз положил метрдотель, буквально проходу не дает, а парень с душком, от армии откручивается каким-то образом. В общем, меня подводили к мысли, что ей требуется «крыша». Место довольно хлебное, и терять его, в условиях карточной системы и всеобщего голода, она не хочет. Вот если бы… Да еще в таких чинах и с таким иконостасом… Хотя бы изредка… Она предложила попить чаю, а я не стал отказываться. Через два-три месяца предстояло возвращаться в Гремиху, как только кончится полярная ночь, так вся дивизия будет развернута на передовых позициях, от Земли Александры до Горла. Я честно предупредил об этом, естественно, без упоминания географических названий.

– Это не имеет большого значения, просто, когда будете здесь, заходите и не стесняйтесь. Хорошо? Я, честно говоря, вздыхала о вас еще на «Венте», но так сложилось, что большего я вам предложить не могу. Но ждать я вас буду. А то, что все в кабаке знают, что я ушла с вами, и вы – бывший мой капитан, это оградит меня от Веньки и его «кодлы». Да, я – не девушка, и не вдова, но я – и не шлюха. Все девчонки, которые с ним связывались, сейчас в «Интерклубе» «работают». – Ее даже передернуло от того, что вспомнила об этом человеке.

На стене дома, в котором она жила, висел жестяной знак «СевМорПути», дом довольно большой, двухэтажный.

– А это почему? – спросил я, показывая на эмалевый треугольный белый развевающийся флаг с надписями: «СССР», «СМП» и золотым якорем. СевМорПуть был государством в государстве в то время. Он «прикарманил» не только проводку судов по морям Ледовитого океана, но и всю хозяйственную и научную деятельность на Севере. Ему принадлежали рудники и поселки. Он их снабжал, эксплуатировал и развивал. Строилось все это на хозрасчете. Это было коммерческое предприятие, к тому же имевшее огромные льготы со стороны государства. Те же «полярки» и «северный коэффициент» для работников выбили Шмидт и Папанин.

– Папа и мама у меня работают в СевМорПути. Папа – гидролог и ледовый разведчик, мама – гляциолог. Они на полярных станциях работают, сейчас на Новосибирских островах. Только от них давно письма не приходят. Дом папа и дедушка построили после первых двух зимовок еще в 25-м году. Часть материалов получили через СевМорПуть бесплатно. Семья у нас большая была. Вот папа и старался.

– А почему была?

– Дедушка умер перед войной, бабушка – в прошлом году. А на братьев – похоронки пришли, одна – в сорок первом, вторая – весной 42-го. Папа и мама молчат второй год, но похоронок не было. Так что я теперь одна тут живу.

Она отперла дверь, и мы прошли вовнутрь. Она тут же предложила мне тапочки, провела в столовую. Чисто, на окнах светомаскировка и красивые занавески. Везде ковровые дорожки. На стенах – фотографии, в том числе с полярных станций: медведи, моржи, выбеленные морозом и ветрами сероватые стенки домов на сваях, и зимние пейзажи с многометровыми сугробами. Как выяснилось, с этим домом у нее тоже проблемы: так как в действующей армии уже никого не осталось, то обещают подбросить подселенцев. Справку о том, что родители находятся на зимовке, она обновила, но это не гарантия того, что к ней не поселят эвакуированных, без прописки, с временной. А какая-то дамочка за это тянет с нее продукты. Вот, если бы…

– А что можно сделать?

– Так ведь вы – генерал, то есть адмирал. Вот у вас жилье в городе есть?

– Нет, я в штабе живу.

– Так у вас и штаб здесь?

– Здесь и еще в одном месте.

– Так снимайте у меня весь верхний этаж, командиру части положено квартирное довольствие. Я отнесу договор с вашей частью в ЖЭК, и пошлю Жанну Исааковну куда подальше! Не вы же будете платить, а воинская часть.

Во, великий комбинатор отдыхает!

– Там же денег совсем немного выделяют.

– Да деньги, по сравнению с подселенцами, это ничто! Вон у Марьванны, через три дома, подселили двух теток и семеро детишек. Мало того что дети все на участке вытоптали и все стены в доме разрисовали, так эти две вдовые каждый день из «Интерклуба» мужиков таскают. А ей приходится на их ораву готовить. И слова им не скажи, заклюют! Есть, конечно, и другие примеры, там все совершенно по-другому, но это же как повезет.

В практичности ей было не отказать, да и ничего незаконного в этом не было. А жить на диванчике в кабинете, площадью девять квадратных метров приходилось. Тем более дом в квартале от штаба. Телефоны радисты могут сюда пробросить. В общем, заодно решился и квартирный вопрос. В конце концов, если что пойдет не так, то можно это дело и свернуть быстренько. Не вопрос!

Что приятно удивило, так это то, что у нее в доме не было водки или самогона. Все решалось на трезвую голову. И меня самого подпоить даже и не пытались.

– Я же в ресторане работаю, вижу каждый день, что водка с людьми делает. Да и… – она замолчала, но потом рассказала, что майор тот уговорил ее в ресторане под тост «За Победу, за Родину, за Сталина!» отхлебнуть чуток, а дальше она ничего не помнила. Очнулась среди ночи на диванчике в кабинете директора, голой, рядом с этим козлом. Клофелин какой-нибудь подсунул.

– А что ты на него не заявила?

– Написала, но потом забрала, комендант его и так на фронт отправил. До трибунала решили не доводить.

– Так, может быть, пойдем в штаб, все оформим?

Она обиделась, но помотала головой с выступившими слезами на глазах. Пришлось выкручиваться.

– Ты не обижайся, сама же предложила замечательный вариант. И все остальные твои предложения принимаются. Все-все!

– Я не хочу, чтобы вы уходили сегодня. Там, в штабе, всегда найдется причина, чтобы вы не вернулись. Это так?

– Так, моя дивизия действует и днем, и ночью. И дел всегда хватает. Я в госпитале был еще утром.

– Вот и обойдутся ваши заместители до утра. Я пойду баню истоплю, а вы пока наверх поднимитесь и посмотрите комнаты. Вдруг не понравится! Две крайние нетопленые, дров на одну карточку выдают мало, приходится экономить. А покупать – дорого.

Несмотря на то что в двух комнатах было «свежо», но сырости не было. Дом сухой, деревянный, обшитый изнутри и снаружи. Добротно построен. А первая комната отапливалась снизу, от печки здесь только труба проходит. Елена, видимо, этот вариант давно вынашивала, понимала, что одной ей будет совсем туго. А тут еще и предрассудки, свойственные нашей провинции: «Береги честь смолоду…» И, действительно, в довоенное время пойти под венец (или в загс) после такого было сложно. В больших городах это было по-другому, но Архангельск – это пять больших деревень. Плюс, как я уже писал, здесь существовал определенный круг лиц, не пользовавшихся любовью и уважением у основной части населения. Порт, по большей части, последние годы был каботажным, приход «иностранцев» был редкостью. «Интерклубом» пользовались моряки загранплавания, деньжата у которых водились, а вот внимания женского они были лишены. В 1941-м это резко изменилось. Плюс голод, который не тетка. Тыловых норм ни на что не хватало. Выручали огороды и «несуны». Воровали в порту много, но далеко не все, пойманные за руку на этом, шли под суд. Если брали не в товарных количествах, то обходились штрафами и выговорами. За повторные случаи могли послать на фронт, в штрафную роту.

Елена вернулась и принесла с кухни морс и кисель из клюквы и брусники.

– Минут через десять все будет готово, Сергус Ионович.

– Меня все последнее время Сергеем Ивановичем кличут. А ты помнишь, что я – Сергус Ионавкас?

– Да, специально учила. Вы такой строгий были, но никогда наших девочек не обижали, и лекций не читали о том, как пользоваться туалетом. – Она еле сдержала смех, вспоминая, как их встретили на флоте.

– Ну, коков это особо не касалось вроде. Женщин на эти специальности брали давно.

– Клавдий Иванович ни для кого не делал исключений. Нас он учил вермишель и макароны в фановую систему не спускать и жир не сливать. Фильтры и стаканы разбирать и очищать самостоятельно. А так, душевный человек, и никогда не жаловался на качество или количество блюд. И вообще, экипаж у нас был очень дружный. Одна Марина Николаевна чего стоила! И Панова Верочка, я у нее по тревоге саносом была. Убило ее той бомбой, которая меня контузила. Готово, наверное. Пойдемте? А в госпитале почему были? Ранение?

– Нет, выпрыгнуть с парашютом пришлось в сильный ветер, весь экипаж туда положили на неделю. Четверых увезли в Москву, с переломами, еще одну женщину, со сломанной ногой, отправили в тыл в Алма-Ату.

– Господи! Никогда бы не решилась прыгнуть на парашюте. Пыталась однажды, еще до войны, в парке, не смогла.

– На парашюте не прыгают, только когда его укладывают. Прыгают с ним.

Баня находилась в глубине сада, у сараев. Меня туда провели, показали, где и что, освещалась она керосиновой лампой, которую надо было перевесить, чтобы в мыльне было светло. Из-за этого Елена и прошла вместе со мной, но на легкую попытку чуточку к ней поприставать она не отреагировала, вывернулась и сказала:

– Мойтесь, Сергей Иванович! Легкого пара! – и ушла.

«Так не интересно!» – подумал я, но решил не обижаться, действительно, зачем торопить события и добиваться всего и сразу. Квартиръерная служба за это время мне пыталась подсунуть три «квартиры», но только глянув на них, я отказывался. Одну – так даже смотреть не поехал, далеко.

Но когда я зашел в дом, там было теплее, чем до того, Елена была на кухне, куда закрыла дверь.

– С легким паром! Я сейчас, проходите вперед и направо, я там квас поставила.

Это была спальня, которая до этого даже не отапливалась, в ней никто не жил. Елена что-то вынесла на улицу, затем вернулась и вошла сюда.

– А почему здесь, а не там? – я показал рукой наверх, где была определена комната мне.

– Там ужасно скрипучая кровать.

– Я вроде проверял, не скрипит.

– Там жили бабушка и дедушка. Когда бабушка спала одна, то кровать не скрипела, а когда был жив дед, то любое их движение сопровождалось таким скрипом, что в конце улицы было слышно. – Она прижала губы сжатой ладошкой правой руки, чтобы не рассмеяться вслух, и хихикнула. – Поэтому я решила, что нам здесь будет удобнее.

– А мы не слишком торопим события?

– Нет, уходя отсюда, вы должны будете знать, что вас здесь ждут, иначе вы не придете. Я это чувствую. Терять мне абсолютно нечего, кроме цепей. Все что могла, я уже потеряла. Я давно люблю и восхищаюсь вами. И упускать свой случай я не хочу.

Утром в штабе оформили все бумаги, мне еще за завтраком передали ключи от дома. Я озадачил начальника службы «Р» дивизии заняться телефонизацией дома, и заодно провести электричество в баню. Темновато там с одной керосинкой. С Еленой вместе туда ушли ремонтники и связисты. Работа у нее начиналась с 12 часов, и до 24.00. Раз в неделю – до двух ночи, но позже начинался рабочий день. Как и все в то время, она «перерабатывала». У всех был 12-часовой рабочий день. Но и мне вырваться из штаба раньше часа – двух ночи было сложно. А уж говорить о том, что «перерабатываю» было просто неприлично. Это – глубокий тыл, и, если у тебя есть возможность пойти «домой», где можно лечь в чистую постель, да еще и не одному… то жаловаться просто грех. С «Веней и его кодлой», которые сделали вид, что они «ни понили», разобрался Особый отдел комендатуры города. Быстро и со стрельбой у стенки. Времена были суровыми, а город – прифронтовой. Церемониться никто не стал, тем более что там оказались не только уголовники, но и реальные «засланные казачки» от финнов и немцев. Часть «девиц» тоже занималась тем, что выуживали у любителей «клубнички» данные по приходу-уходу судов и кораблей в и из порта. Нашлась радиостанция, которую давно искали, и другие «интересные» вещественные доказательства. Противник не церемонился и использовал все способы получения информации. И находились люди, которые поставляли ее, кто по глупости, кто для «борьбы с Советами».

Так или иначе, но «личная жизнь» постепенно начала налаживаться, правда, сдобренная большой подготовительной работой к будущим «дневным» боям. С появлением первых буйковых станций, достаточно дешёвых и снабженных самоуничтожителем, мы смогли в течение февраля раскрыть шесть позиций немцев в Баренцевом и Норвежском морях. Наступление Северного фронта шло достаточно медленно, сказывались зимние условия и полярная ночь, но войска не останавливались и вышли к Лаксельву. Здесь территория Норвегии резко расширялась, и стала очевидна нехватка войск в двух армиях фронта. Финны из войны пока не вышли и оказывали большое сопротивление, гораздо большее, чем разбитые войска Гитлера. Если не считать действий немецкой авиации. Но приближалась весна, день уже немного увеличился. Гитлер и Маннергейм обещают задать нам трепку, хотя ситуация складывается совсем не в их пользу. Дивизия заканчивает переоборудование и перевооружение. Основные испытания закончились к 12 марта 1943 года, и меня вызвали в Москву для отчета. Как я уже писал, отчетность здесь поставлена на очень высоком уровне, и контроль за исполнением жесткий.

Глава 29

Разбор «прыжков в сторону»

Кузнецов, Галлер, Иван Иванович Грен плюс нарком судостроительной промышленности Носенко со своими «нукерами»: Резчиком и Алферовым, находились в кабинете Кузнецова, когда его адъютант разрешил мне войти в «святая святых». Доложился. Но нарком уже ознакомился с моим докладом, он его затребовал еще неделю назад. Рукой показал мне на стул и снял трубку ВЧ. Назвал позывные, немного помолчал, после этого доложил, что Беломорская флотилия завершила формирование дивизии ПЛО, согласно Постановлению ГКО № 586 – 42/0308 в полном объеме. Испытания новой техники успешно завершены, все образцы вооружений приняты на вооружение и поставлены в производство на шести заводах Судпрома и Наркомата боеприпасов.

Он замолчал, слушая собеседника.

– Конечно, товарищ Иванов, с товарищем Носенко вопрос согласован. Есть определенные сложности с ритмичностью поставок и качеством сборки, но на арсеналах флота нами созданы группы, занимающиеся проверкой и подготовкой изделий для применения их на кораблях.

После недлительного молчания нарком продолжил:

– Несомненно, товарищ Иванов. Просят увеличить на летнее время количество задействованных авиабортов. По их докладам, там имеются еще 48 подготовленных самолетов и экипажей, если их не растеряли авиаторы. – Нарком опять замолчал, похоже, что я зря волновался, этот вопрос Сталина не слишком интересует.

– Так точно, понял! Приложим все усилия. Направлю, приобщим и тех, кого просит наградить Носенко… Понял… Через полтора часа. Есть, товарищ Иванов. – Нарком повесил трубку, затем показал на нас четверых: меня, Грена, Резчика и Алферова: – Вас сейчас отвезут. Иван Исидорович, списочки давай, мои все оформят. Вот и замечательно!

– Иванов! – сказал он, нажав кнопку селектора. И передал бумаги, вместе с еще документами, которые он достал из ящика стола, адъютанту. – И сообрази-ка что-нибудь людям на посошок.

Руководство флотом Сталин к себе почему-то не позвал, впрочем, и нарком Носенко тоже в Кремль с нами не поехал. Чуть позднее я узнал причину такого отношения Верховного.

Нас провели не в кабинет Сталина, а в отдельный небольшой зал на втором этаже Большого дворца, где мы разложили свои плакаты и стенды, в изобилии доставленные директорами заводов и начальником АНИМИ. Я этими вопросами особо не заморачивался, хотя большинство этих «плакатиков» вышли из-под моей руки, ну, кроме тех, которые были ранее разработаны в стенах артиллерийского института или в недрах «МорФизПрибора». Там, в процессе подготовки к показу, у Грена и Резчика прорвалось, что наши первые неудачи на испытаниях привели к довольно большой дискуссии и появлению докладной записки, в которой рекомендовалось финансирование снять, темы закрыть и прекратить заниматься ерундой, нарушая план выпуска уже разработанного оружия. Под этим подписались и Носенко, и Кузнецов. Но Галлер и Грен отказались ставить свои подписи под этим. Слишком уж эффективными получались новые разработки. Ну и проявленный интерес англичанами к РБУ склонил чашу весов на нашу сторону. В общем, Сталин положил под сукно «закладную», проявив большее терпение, нежели наркомы и иже с ними. Теперь предстояло ознакомить его с результатами нашего общего труда.

Сталин вошел не один, с ним были Андрей Жданов, незнакомый мне человек по фамилии Вознесенский, член ГКО, как нам его представили, и некий Сабуров, председатель Госплана СССР. Плохо дело! Вряд ли «высокая комиссия» собралась для того, чтобы нас хвалить. Но не будем торопить события.

От моего доклада Сталин отмахнулся:

– Вот, товарищи, в августе прошлого года, в период, когда мы особо остро нуждались в поставках вооружений от союзников, нами было подписано Постановление № 586, о создании специальной противолодочной дивизии, тогда бригады, позже стало понятно, что одной бригадой тут не обойтись. Мы поручили адмиралу Станкявичусу и командованию флотом рассмотреть вопрос об усилении авиационной поддержки действий флота и изменении состава вооружений, как флотской авиации, так и противолодочных сил. Неделю назад мы получили сообщение, что дивизия сформирована, вооружения и средства управления ими созданы. В ходе войсковых и Государственных испытаний, в условиях реальных боевых действий на Северном театре, дивизия показала высокую эффективность. Потоплено 22 подводные лодки противника, обстреляно и повреждено более пятидесяти, тогда как дела у наших союзников идут не слишком хорошо, за этот же период они повредили и потопили всего восемь лодок. И большинство этих потерь немцы понесли в условиях полярной ночи. Однако развертывание производства данных видов вооружений оказалось весьма затратной частью бюджета, как следует из полученной мною записки товарища Носенко, на заводах у которого производится значительная часть этих изделий. К тому же повышенный интерес к этим изобретениям проявляют как наши союзники, так и противник. Даже японцы подключились. Союзники настоятельно «бомбардируют» меня письмами с просьбой немедленно предоставить им доступ к этим разработкам. Это далеко не первый случай с изобретениями товарища Станкявичуса. Спасательные средства на всех флотах мира, я имею в виду страны Объединенных наций, начиная с 1941 года, заменяются на «систему Станкявичуса», что принесло немалые доходы стране в инвалюте, включая патентные отчисления при производстве их в странах союзников. Мы собрали вас для того, чтобы решить вопрос о серийном производстве этих вооружений и возможности их продажи на другие флоты. Подчеркиваю: затратная часть, их себестоимость, достаточно велика. На их производство идут в том числе и драгоценные металлы. Стоимость самонаводящейся торпеды оценивается примерно как звено самолетов. Может быть, имеет смысл, как предлагают некоторые товарищи, заморозить производство данной продукции, не ставить их на вооружение, за исключением тех изделий, которые могут переломить ситуацию на море. К ним, в первую очередь, относятся пассивные средства обнаружения лодок противника, так называемые радиобуи.

В общем, идея понятна, делиться с потенциальным противником таким богатством он не хочет. Мысль ценная, я тоже не рвусь, чтобы меня или моих ребят гоняли с помощью РБУ англичане или американцы. Да и не исключено, что немцы тоже начнут городить нечто подобное. УСЭТ и САЭТ-80 также передавать не стоит. Поторопились мы с этими изобретениями. Бывает! Комиссия начала ходить по кругу и смотреть, что сделано.

Ну, в первую очередь, слегка модернизирован ASDIС 2400. Я-то такую древность не изучал. Мне более понятен ЦТС (цирконат-титанат свинца) в качестве сегнетоэлектрика, чем тот пакет непонятно чего, где перемешаны магнитострикционные пластины с сегнетовой солью, примененный в ASDIC. Сам я, еще в училище, изучал «Скат-КС» и «Арктику-М», поэтому «конструлил» их. «Исправлен» основной недостаток: слепое пятно под корпусом носителя. И снижена, значительно, реверберация на малых глубинах. В целом станция стала более надежной, и возросла дальность обнаружения, так как разнесены приемная и передающая антенны, и они сделаны секционными, что позволяет использовать их для работы в узком секторе. Но на большинстве кораблей дивизии продолжают стоять не модифицированные ГАС. Денег и времени произвести замену не было. Плюс она пока изготовлена в единственном экземпляре, который установили на К-23, так как у нее гидролокатор был американской копией ASDICа и его излучатели постоянно барахлили. Не от хорошей жизни пришлось городить это устройство. Главное достоинство станции: работала в нескольких частотах, что позволяло отстроиться от помех.

К копии авианосимой торпеды МК-24 вопросов почти не было, за исключением высокой стоимости ее аккумулятора, который мы избавили от «пуков», выбросов водорода. В прилагаемой пояснительной записке нами было указано, что этих торпед много не требуется, плюс это совсем не наша разработка, но вполне надежная и работоспособная. От американской отличается наличием двух винтов, так как используется биротативный электродвигатель, аналогичный стоит на торпеде ЭТ-80, этот гораздо меньшей мощности. Насчет дешевизны не скажу, так как магниты у него сделаны из того самого сплава, который удалось добыть на «Тайгрис». Не интересовался, от слова «вообще». Я, конечно, подозревал, что там, скорее всего, используются «редкозёмы», но сам этим вопросом не занимался. Мне его аналог привезли, из него и делали. За счет этого торпеда имеет не 7 узлов подводного хода, а 12, есть возможность повысить это дело до 26, но сейчас этого не требуется. У немцев еще нет лодок с турбиной Вальтера.

Дальше перешли к САЭТ-80, фактически ее номер «сорок шесть», но официально она «восьмидесятая». Самонаводящаяся, акустическая, с аналоговой активно-пассивной системой наведения по двум осям. Мы, собственно, разрабатывали только систему наведения и три типа батарей, потому, что батарея «В-6-П», серийная, показала невысокую надежность и склонность к взрывам. Мы сделали М-3, свинцово-кислотную, на основе немецкой АБ от торпеды G7E, М-3-2, серебряно-цинковую, в ее основе лежала американская разработка от Mk-24, и серебряно-магниевую М-3-3, от УСЭТ-80, которую хорошо знал я сам. Последняя позволяет торпеде набрать скорость в 46 узлов. Основой для этих торпед послужила ЭТ-80, выпущенная перед самой войной, испытания которой были проведены на К-23. Всего нами испытано 11 торпед всех типов. Новые торпеды позволяли стрелять как по надводным кораблям, так и по лодкам, тогда как ЭТ-80 могла стрелять только по надводным кораблям. Но стоимость этих «машинок» была слишком велика, в основном из-за батарей. Наиболее дешевой была свинцово-кислотная, но она не могла быть использована против скоростных целей. Ее скорость была равна 22 узлам. И запас хода – менее 6 миль. Перспективной была только последняя разработка. В общем, хвастаться особо нечем, хотя подключившиеся к разговору Резчик и Алферов, а это их продукция, наперебой хвалят все три варианта. Дескать, ни у кого нет, а мы имеем. Они провели гораздо больше нас стрельб, показали отчеты по ним, сделанные на полигоне Кой-Сара на Иссык-Куле. Но к нам поступило всего 40 торпед, из которых мы использовали всего 11. Тем не менее они у нас есть, часть из них уже с системой самонаведения.

Затем в разговор вступил хорошо знакомый Сталину Грен. Он руководил созданием и испытанием крупнокалиберных орудий 356 и 406 мм для любимых вождем тяжелых кораблей. Имел весьма большой вес в его глазах, да и немалые заслуги, как до войны, так и при обороне Ленинграда. Речь сразу пошла о системе наведения, использованной мной для РБУ, в состав которой была включена гиростабилизированная платформа. Грен на основе этих разработок модернизировал работу приборов управления стрельбой береговой артиллерии и его отдел морской артиллерии подготовил переход на стабилизированные башни всей универсальной артиллерии калибром от 37 до 180 мм.

– За счет новых приводов и новой платформы удалось значительно повысить точность и плотность огня корабельной артиллерии. Провели испытания с установкой башен на бронепоездах Ленинградского, Карельского и Северного фронтов со стрельбой на ходу поезда, как по движущейся цели, так и по неподвижной. Расход снарядов на поражение снизился на 35–40 процентов. Готовы передать часть этих приводов для производства танков. Закончена разработка орудий с повышенной скоростью вылета снарядов, за счет увеличения длины ствола до 68–80 калибров. Дали прирост в 18–30 калибров и значительно снизили износ лейнеров и нарезов за счет новых ведущих поясков и нового флегматизатора зарядов, предложенных товарищем Станкявичусом. Кроме того, проведена большая работа, закончившаяся приемом на вооружение двух реактивных установок для стрельбы глубинными бомбами с дальностью залпа до 40 артиллерийских кабельтовых и двумя основными типами новых глубинных бомб, со скоростью погружения 11 и 100 метров в секунду. Готовится к серийному выпуску автомат заряжания для этих систем. Пока подача автоматизирована, но зарядка – ручная. Требуется разработка нового проекта большого противолодочного корабля, крейсерского водоизмещения. Но финансирование на этот проект пока не выделено.

– С этим, скорее всего, придется подождать, – задумчиво сказал Сабуров, из Госплана. Он лучше других знал наши возможности по этому вопросу. «Лишних» денег в воюющей стране не было. Но Сталин имел несколько иное мнение.

– Вы забываете, товарищ Сабуров, что на Дальнем Востоке продолжается строительство новых кораблей по устаревшему проекту. К тому же четыреста второй завод из металла, поставляемого по ленд-лизу и импортных комплектующих, выпускает противолодочные корабли старых проектов. Поэтому необходимо изыскать средства для проведения этих работ! Без проектов корабли не строятся, – с резким акцентом произнес Сталин.

– В Ульяновске два института фактически сидят без работы, приходится темы добывать на стороне, – мрачно заметил Грен.

– А заработную плату и пайки мы людям даем, – вставил Жданов. Оба института были ленинградскими, так что ситуацию там он знал.

– Вы провели оценку стоимости разработки? – спросил Грена Сталин.

– Я – нет, это сделал адмирал Крылов. Вот выкладки.

– По копеечке, но деньги мы найдем, и корабли такого класса у нашего флота будут, товарищи, – медленно проговорил Сталин. Судя по всему, мы зацепили что-то в его душе, и обрели мощного союзника.

– Товарищ Грен, необходимо передать ваши разработки в ГАУ и на заводы, производящие орудия для Красной армии. По данным нашей разведки, Гитлер готовится применить на нашем фронте новые тяжелые танки. Два из них мы сумели захватить, и они сейчас находятся на полигонах ГАУ. Опробуйте на них свои орудия. Пока с ними справляется только артиллерия в 6 дюймов. Где планируете изготавливать?

– На Обуховском, товарищ Сталин.