Напряжение Ильин Владимир

Глава 6

Одиночество и кошки

— Это Маша, она будет жить с нами! — уверенно заявил я с порога комнаты в спину распивающему чай дядьке.

— Ч-что?.. — закашлялся сосед, пролив полчашки на стол.

— Ну… не на улице же ей жить, беременная она, — привел я довод.

Чашка звонко упала на пол, дядька медленно повернулся на стуле.

— Максим! — рыкнул он, глядя на меня и Машу.

— Ч-что?

— Ремень подай.

— Не-не-не! Я все объясню! — закачал я головой и прижался спиной к некстати закрытой двери.

В руках жалобно мяукнула кошка.

— У тебя минута… — закрыл он глаза и тяжело вздохнул.

— В интернате держать кошку нельзя, а на улице они блохастые! — затараторил я. — Вот я и подумал, если взять Машку с улицы и отмыть, то ее можно за плату давать поласкать!

— Та-а-ак… — сжав кулак, протянул дядька.

— Вот. Пять минут — один стакан молока. Да! Молоко быстро портится, но из молока можно сбивать сливки! А сливки обменивать в столовой на шоколад, — быстро завершил я, поглядывая на секундную стрелку на наручных дядькиных часах. — То есть сдаем Машку, снимаем сливки — и мы в шоколаде!

Дядька грузно поднялся с места, прихватил по пути ремень и через два шага нависал надо мной.

— У меня для тебя две новости, — странным, как эхо, голосом, произнес дядя Коля. — Во-первых, это кот. Жирный, откормленный кот.

— Вот блин, я уже котят успел пристроить заранее… — замедлился я на последнем слове и икнул, уставившись на черные как ночь дядькины глаза.

— Во-вторых, отпусти кота на улицу.

— Я столько котлет в него вложил!

— Живо! И по пути внимательно подумай над своим поведением.

Через две минуты я снова стоял перед дядькой — тот будто замер, ожидая меня в том же положении, с ремнем в руках.

— Ну? — строгим голосом спросил он.

— Я забыл про вашу долю? — вопросительным тоном произнес я.

— Неверно, Максим! — И он указал ремнем на кровать.

Неправильным ответом оказалось даже: «Я больше не буду».

— Пойми, в твоей жизни будет много силы, много власти. Но ты не имеешь никакого права распоряжаться чужими жизнями и чужой свободой! — ярился дядька между полетами ремня. — А если когда-нибудь забудешь об этом, я явлюсь к тебе даже из преисподней и отхлестаю ремнем еще раз!

Мог бы и просто объяснить — я бы разобрался и без ремня. Раз нельзя, то нельзя. И вроде как он сам это понял — оттого выставил на стол сахарницу, заварку и удалился, ковыляя, обходить территорию.

В общем, ко времени, когда пришел Семен, я все-таки смог сидеть на стуле. Заходил он уже два месяца, почти каждый вечер после ужина, и этого хватило, чтобы растолковать значение Подковы, Палки и Большой буквы «Р» с хвостиком. Очень интересно!

— Вот смотри. Напряжение равно сопротивлению умножить на силу тока. Что-то не понятно? — Семен терпеливо тыкал карандашом в формулу, показывая загогулины и рассказывая, что они обозначают.

— Ага. Что такое «умножить»?

Семен звонко шлепнул раскрытой ладонью по лицу. Он так часто делает, перед тем как ответить. Наверное, думать помогает.

— Умножить — это действие, — закатив глаза к потолку, пояснил он.

— Круто! А я могу делать это действие?

— Да. Ты умножаешь скорбь.

— На что? — деловито уточнил я, записывая важную информацию в тетрадь.

— На тоску.

— И что получается?

— Безысходность, — тоскливо вздохнул мой учитель. — В общем, закрывай тетрадь и переворачивай. Видишь столбики?

— Ага. — Я уставился на ровные строчки цифр с тем же знаком.

— Выучишь к следующему разу. Заодно поймешь, что такое умножение, — засобирался Семен.

— Два умножить на семь равно четырнадцать… — прочитал я строчку. — А это точная информация?

— Абсолютно. Все, что тут написано, — полная правда.

— Хм… — Я приписал в конец колонки: «Максим = император». Теперь этой таблице можно верить.

— Завтра зайду, — помахал рукой Семен.

Дядька вернулся ближе к ночи, и вернулся явно из большого города — на это указывали запахи одежды, пыль на ботинках.

— Присядь, — указал на место за столом и разлил чай по кружкам.

Извиняться будет?

— Я продолжаю поиски твоих родных, — начал он, выуживая из кармана пачку настоящих вафель. — Пока удается плохо, — признался он, присаживаясь напротив.

— Совсем плохо? — приуныл я, придвинул к себе пачку и, не заметив запрещающего взгляда и жеста, великодушно забыл про утреннюю обиду.

— Через роддом — ни одной зацепки. Через Силу Крови — тоже мало успехов. Разве что у одного японского рода вроде что-то похожее, но ты, — оглядел он меня с головы до ног, — совсем не похож.

Я перестал растягивать уголки глаз в стороны и ссутулился.

— Как я уже сказал, поиски я продолжаю. Но делать это в стенах интерната очень сложно, долго пропадать в городе я не могу.

Дядька помялся некоторое время, даже поднес чашку к губам, но поставил ее назад.

— А еще находиться мне здесь опасно, — признался он. — Помнишь, я говорил тебе, что нельзя показывать виду, что мы что-то знаем?

— Да, — кивнул в ответ.

— У мужчин, взрослых, я имею в виду, мозгам иногда не получается обмануть тело. В общем, мне каждый раз сложнее вести себя так же, как раньше. — Дядя Коля отвернулся к окну.

— Вы уйдете? — с грустью произнес я, осознав, к чему ведет сторож.

— Через несколько месяцев, — подтвердил он мое предположение. — Я начал процедуру усыновления Семена. После окончания учебного года мы уйдем оба.

— А я?! — обиженно вздернул я подбородок.

— Тебя я не могу усыновить, — извиняясь, понурил он голову. — Я же говорил — тебя вроде как и не существует. А так бы — обязательно.

— А Семена почему? — проглатывая обиду, шмыгнул я.

— После девятого класса интерната его никуда не возьмут. Интернатским стараются отказывать. Ему надо учиться в хорошей школе, не здесь, — сухо отламывал фразы дядька. — Я переведу его в другую школу, у меня хватит для этого возможностей. Ты ведь желаешь Семену добра?

— Да.

— Тем более что я тебе не сильно хороший помощник, — помахал он клюкой в воздухе. — С каждым годом ходить все сложнее. А Семен — молодой и умный, ему легче. Он станет взрослым раньше тебя и сможет опекать, передавать посылки, сахар. Тайком.

— Получается, Семен мне не из-за книжки помогает? — уставился я в пол и ковырял носком кед крашеные доски.

— Да, это я с ним поговорил, — признался сосед, — и он согласен и насчет школы, и дальше…

— Вот так вот поверил и согласился? — недоверчиво приподнял я бровь. Если вспомнить все байки и сказки про людоеда-сторожа…

— Он взрослее, чем кажется. Есть такие скучные взрослые слова, как «конкурс на поступление», «блат», «льготы»… Ты не ведаешь их значений, а Семен уже начал о первом из них задумываться. Без второй вещи Семен не сможет поступить в университет. С третьей сможет, — но ее смогу дать ему только я, отец-одиночка, инвалид.

— А? — не понимая, переспросил я.

— Он сможет учиться в хорошем университете, если я его усыновлю, — расшифровал дядя Коля. — Поэтому согласился.

— Понятно… А он знает про меня?

— Нет, — коротко качнул сторож головой. — И ты не говори. Меньше знаешь — крепче спишь.

— Это если я всю физику выучу — вообще спать не буду?!

— Это поговорка, — отмахнулся дядька. — Не знает — переживать не будет. И выдать тебя не сможет.

— Он не станет, — убежденно произнес я.

— Я тоже так думаю, но давай не рисковать.

Сторож некоторое время молчал, разглядывая поверхность стола и размазывая капельки воды пальцем. Показалось — решал, говорить мне что-то или умолчать.

— А еще, когда придет время вытаскивать тебя отсюда, мне лучше быть давным-давно уволенным, — все-таки сказал он. — Знаешь, что такое месть?

— Ага. Это то, что Машк сделал с вашими тапками, — согласно качнул я головой.

— Ну вот… Что-о?

Я бы пояснил, но в этот момент срочно доедал остатки вафель. Интуиция!

Три следующих месяца прошли как ванильная тянучка — вроде и не торопишься, прислушиваясь и наслаждаясь, но вот раз — и нет ее, кончилась вся.

Все это время дядька носился по городу и интернату, меняя красивые фигурные бутыли с коричневой водой на серые справки и довольные улыбки преподавателей, Семен почти ночевал у нас в комнате, устало вглядываясь в десяток книг с цифрой восемь на обложке. А я, лежа на постели, медленно нагревал свой браслет, доводя до алого цвета, и остужал вновь — если окружить руки даром, оказалось совсем даже не горячо.

Пока за этим делом меня не поймал дядька.

— Комнату спалишь, — почему-то совсем не зло сказал он, изучая раскаленный до темно-красного обод в моей руке.

— Не, — глянул я в его сторону и перевел взгляд обратно, убедившись, что запрещать пока ничего не будут.

— И что ты… чувствуешь? — с осторожностью в голосе спросил он, присаживаясь на край постели.

— Любопытно просто, — пожал я плечами, разглаживая металл пальцами.

— Любопытство — это хорошо, — одобрительно улыбнулся дядька. — Вот если бы скука — тогда совсем плохо. Даже хуже злости.

— Почему? — надел я браслет на запястье, давая ему остыть на руке, и присел, развернувшись в его сторону.

— Дар управляется эмоциями. Нас учили через злость, для рядовых отлично подходит. Там думать не надо, вызвать в себе легко — знай, ненавидь противника или препятствие. Когда меня повысили, я злился на начальство, на погоду, иногда камешек в ботинок подкладывал. А когда поумнел — злился на жизнь, — пустился дядька в воспоминания.

Я хоть и не все понимал, но не переспрашивал — интересно ведь. А слова потом пойму.

— Злость мешает думать. На старших офицеров учат иначе, через гордость, верность, честь. Это очень сильные эмоции, большая сила ими удерживается и управляется. Такие спокойно могли держать частную армию даже в одиночку, сутками. Бывали, правда, осечки, когда вместо гордости дар офицера управлялся тщеславием. И ведь не сразу такое прознаешь — задачи-то офицер выполняет, а когда выясняется, что ради медальки он целый отряд отличных ребят в землю уложил, тогда уже поздно…

— А почему скука — это плохо? — когда пауза затянулась, решил все-таки я спросить.

— Представь такого монстра, — вкрадчиво начал он, — который сжигает человека, потому что ему скучно. Он рушит дома, потому что скучно. Страшно?

— Н-но человек ведь не обязательно будет… делать это все?

— Дар влияет на мозги, — постучал сторож пальцем по виску, — поэтому, кстати, слово аристократа нерушимо. Они воспитываются через честь рода, для них немыслимо переступить через слово, это часть их души. А если в душе человека — скука, то вся его жизнь превратится в постоянные поиски новых впечатлений. Самые доступные из них при наличии силы и власти — война, страдания других людей. Он не сможет ничего создавать, потому что это долго и скучно… Поэтому я… испугался, когда тебя увидел сегодня, — завершил он.

— А любопытство и дар — они дружат? — стало мне любопытно.

— Хм, — почесал он затылок, — не знаю даже. Вроде ничего страшного вспомнить не могу. У Целителей — сострадание и любовь, — еле слышно начал перебирать он, — у Палачей — голод…

— А у ученых?

— У ученых, чтобы ты знал, гордыня чаще всего, — почему-то подмигнул он. — Там ведь деньги выбивать надо на исследования, а для этого характер надо — о-го-го! На одном любопытстве далеко не уйдешь. Даже клановые ученые — вот у кого денег точно хватает, те тоже на Чести и Долге. Все ради Рода, все во славу Клана! Так что про любопытство сам узнавай… да ты и узнаешь — дар заставит.

Через две недели Семен завершил год со всеми пятерками. А еще через день весь, казалось, интернат провожал двух человек — большого, с клюкой, неуклюже ковыляющего к ограде по мощеной дорожке, и маленького, с портфелем в одной руке и рукой нового отца в другой. Та рука, как все знали, сторожа не слушалась, да и сам он был калекой — о чем зло шутили себе под нос старшеклассники, по пояс высовываясь из окон. И завидовали — как и все остальные. Потому что у них не было даже такого папки.

А меня перевели в старшую группу. Оказывается, не полагается ребенку жить одному, а я выгляжу достаточно взросло, чтобы занять койку в большом зале на третьем этаже.

Я только успел перенести одеяло на новую постель и расстелил простыню, как на матрас напротив бухнулся темноволосый крепыш с наглыми карими глазами. Мазнул по нему взглядом — вроде бы с Семеном в одном классе учился, и они даже дрались. Значит, мстить собрался. Между тем парень положил ногу на ногу и принялся демонстративно меня разглядывать.

— Говорят, ты хороший парень. Калеке помогал? В сортире пальчиками придерживал, а? — осклабился желтой улыбкой местный.

На потеху подошла вся комната, с интересом ожидая продолжения беседы.

— Я не слишком хорош, чтобы смешно ответить тебе прямо сейчас, — честно признался я.

— Ха-ха!

— Поэтому я просто сломаю тебе нос.

…На следующий день меня вернули обратно.

Глава 7

Погрешность в один день

— Мама, мама, я нашла братика!

Маленькое светловолосое чудо в снежно-белом платье повисло на руке статной красавицы.

— Где, моя радость? — мягко вымолвили в ответ, приседая рядом.

Серебряное шитье платья коснулось пыли мощеной дорожки, но хозяйку драгоценного наряда совсем не заботила материальная роскошь — счастливая улыбка зеленоглазого чуда ценилась куда дороже.

— Во-от там! — уверенно ткнула пальчиком дочка, указывая на забор с чуланом. Заметила взгляд матери и спрятала пальчик за спиной. — Серый фургон с маленьким окошком. — На этот раз девочка почти не шевельнулась, умудрившись указать точное положение взглядом и поворотом подбородка.

— Амир, — чуть повернула голову госпожа.

Смуглый мужчина с короткой, аккуратно стриженной черной бородкой склонил голову, но не сдвинулся с места. Зато чуть ли не бегом унеслась в указанную сторону пятерка безликих, почти одинаковых крепких парней в черных костюмах.

— А главное — р-ра! И искры во всю сторону! — тем временем торопилась поделиться маленькая принцесса, вскидывая руки вверх и кружась вокруг матери.

Взрослая же красавица с улыбкой на устах и скрытой тоской в глазах смотрела на неказистое здание на границе поляны, в тени огромного циркового шатра. Вот мелькнули тени подле строеньица, перекрыв все подходы и буквально выдернув хлипкую дверцу. Один из дружинников скрылся внутри и появился через мгновение — в самом деле, что в том закутке смотреть. Грусть сжала сердце — дружинник отрицательно качнул головой.

— Показалось тебе, солнышко, — погладила мама дочку по волосам, — нет там твоего братика.

— Но! — насупилась было девочка, но тут же словно воздух из нее выпустили — даже сгорбилась немножко. — Я буду искать, мам. Я его найду!

— Обязательно, радость моя. — Госпожа коснулась ее лобика устами. — Хочешь на карусели?

— Нет, — хлюпнула носом принцесса. — Поедем домой?

— Хорошо, только сначала мы купим тебе самое вкусное мороженое!

— Здорово, — совсем не весело прозвучало в ответ, но тут же девочка исправилась, выдав искренне: — Спасибо!

К паре ненавязчиво подкатил мороженщик в белоснежном переднике, с ярким и цветастым холодильником на колесиках. А внутри того холодильника — чего там только не было!

Два очарования — зрелое и юное, медленно шли по тропинке в сторону выхода, огибая столь же неспешно идущих людей, иногда обгоняя, иногда давая себя обогнать. Мороженое медленно, по крохотным кусочкам таяло в девичьих устах. Позади них также лакомились мороженым — шесть мужчин, во главе с Амиром, которым девочка также щедро купила по мороженому. Только вот держали они вафельные рожки скорее как ножи, а само мороженое отрывали кусками — в те моменты, когда девочка поворачивалась к ним — естественно, не забывая улыбаться.

— И все равно он там был, — скорее из вредности пробурчала девочка, останавливаясь перед черным минивэном.

— Когда-нибудь все придет, — подмигнула ей мама и одарила еще одним поцелуем — в очаровательный носик. — Ты обязательно его найдешь.

— Угу, — с кислым видом кивнула принцесса, глянула в сторону оставшегося позади парка и решительно шагнула к машине (дверь отъехала в сторону словно по волшебству), придирчиво посмотрела на десяток аккуратно пристегнутых ремнем безопасности игрушек и уцепилась за крупного — в половину ноги — игрушечного зайца.

— Амир…

Дядька Амир мягко отстранил девочку в сторону и с искренней улыбкой подал ей угловатую игрушку.

— Спасибо!

Принцесса столь же внезапно, как расцвела улыбкой, замерла, закрыв глаза, и утратила вообще какие-либо эмоции — будто спала без снов. Открыв глаза, внимательно огляделась по сторонам, решительно шагнула к скамейке возле входа и запрятала игрушку в кустах позади.

— Это — братику! — категорично заявило юное очарование.

— Хорошо, — с грустью улыбнулась ее мама. — Амир, едем.

Принцесса тут же подлетела к дядьке и требовательно протянула к нему руки, не забыв робко и застенчиво улыбнуться.

— Ами-ир… — заворчала старшая госпожа, но дядька уже кружил счастливо визжащую пигалицу на руках, а затем так же ловко усадил на кресло минивэна, застегивая ремешок.

В машине словно ожили: секунду назад — ни движения, а сейчас две красавицы-нянечки уже вовсю обихаживали юную госпожу, меняя ей обувку на мягкие тапочки, оттирая где-то испачкавшиеся щечки. Правда, делали это молча и не сюсюкая, с опаской поглядывая на смуглого мужчину возле машины. Дядька Амир такие нежности с будущим воином рода не терпел. И плевать ему было, что тому воину девятый годик! Но все свои ворчания нянечки разумно держали при себе.

Дверца захлопнулась, отсекая сантиметрами зачарованной стали и стекла юное чудо от взрослых проблем. Минивэн тихо взрыкнул волхвовским мотором, давая место длинной сигаре лимузина — для матери госпожи и ее спутника. Стоило и этим дверям захлопнуться, как некая магия буквально сковала посетителей парка — парочки, семейные группы, одинокие романтики внезапно теряли интерес к своим занятиям, клеткам с дивным зврьем и аттракционам, принимали отрешенное и сосредоточенное выражение лица, бросали в урны леденцы и мороженое, книги и билеты и направлялись на выход. Аккуратно снимали с себя форму продавцы и билетеры, накидывая на плечи одинаковые пиджаки. Дрожали ветви на деревьях, стряхивая к подножию человекообразные скопления листвы и веток с длинными и тяжелыми винтовками. Через пять минут из парка исчезла большая часть народа — не в воздухе растворилась, а организованно загрузилась в десяток черных автомобилей, уверенно влившихся в длинную черную стрелу кортежа километровой длины. На острие той стрелы — два турбированных джипа с косыми лезвиями отвалов под рев сирен сшибали на обочину все, что посмело вылезти головным машинам навстречу или стояло слишком близко к дороге. Князь этих мест будет явно недоволен. Тем, что были в его городе, но не зашли в гости, разумеется.

Быстрая езда — все равно ожидание. А ожидание и тишина порождают разговоры.

— Я боюсь за Ксюшу. Это уже походит на какую-то манию. Она тыкает пальцем в небо, и мы несемся сломя голову на край мира, — высказалась госпожа, глядя на пролетающий за окном город.

— Всего раз в месяц, — уточнил Амир, рассматривая другую сторону города. — Принцессе полезны новые впечатления, новые места.

Его голос звучал совершенно без всякого акцента, низко, с легкой хрипотцой, без всякой спешки. Легко заслушаться и потерять запал.

— Но ведь она страдает!

— Мы все скорбим, — дипломатично ответил тот, которого нельзя назвать начальником охраны, но дело жизни которого — охрана принцессы.

С одной стороны, это позволяло говорить что угодно. С другой — лучше защищать тех, кто склонен тебе верить, доверяет и хорошо относится.

— Кроме этой с-сволочи, — начала заводиться леди.

— Ваш муж желал лучшего для семьи и рода. — Амир знал слова, которые надо произнести и которые он произнесет уже не первый раз.

— Бывший! Бывший муж! — словно выплюнула женщина.

— Воспитание Оракула — всегда боль и поиск. Как воспитывали вас, госпожа.