Герои. Человечество и чудовища. Поиски и приключения Фрай Стивен

Да здравствует царь

Эдип остался в царском дворце в Фивах почетным гостем. Вскоре стало ясно, насколько бесценен он для Креонта. Хватка Эдипа в вопросах торговли, налогообложения и правления потрясла старика. Иокаста же наслаждалась обществом Эдипа. Вместе они играли, пели и сочиняли стихи.

Как-то раз под вечерЭдип обратился к Креонту с просьбой о разговоре с глазу на глаз.

– Речь о твоей сестре Иокасте, – сказал Эдип. – Мы влюблены друг в друга. Я знаю, она старше меня, но…

– Дружище! – Креонт воодушевленно схватил Эдипа за руку. – Думаешь, я слепой? Я сразу увидел, что между вами что-то есть. Эрот стрельнул из лука в тот же миг, когда вы только познакомились. Я совершенно счастлив, дальше некуда. И, Эдип… если женишься на царице, станешь, само собой, царем.

– Государь, я бы ни на миг не замахнулся узурпировать твой…

– «Узурпировать» – какой вздор. И никаких мне «государь», брат мой. Юный царь – как раз то, что нужно этому городу. Народ любит тебя. Боги послали тебя нам, кто бы сомневался?

И вот так, ко всеобщей радости, Эдип женился на Иокасте и был коронован в Кадмее на фиванское царство. Фиванцы обожали Эдипа. Помимо победы над чудищем, Эдип своим появлением, казалось, принес городу удачу.

По мнению Креонта и совета фиванских старейшин, новый царь был поразительно современен. Эдип редко совещался со жрецами. В храмах появляться не удосуживался почти совсем – только по очень важным священным праздникам. В подходе к молитве и жертвоприношению был чуть ли не святотатцем. Но вместе с тем все у него получалось подвижно, продуктивно и плодовито. Он составлял математические таблицы и графики, связывавшие все со всем, от налогообложения до населения, вводил законы хозяйствования и дворцового управления, правоохраны и торговли.

Налоговые и пошлинные деньги полились в казну как никогда прежде, часть их расходовалась на школы и гимназии, асклепионы[254] и дороги. Этот радикально новый стиль правления назывался логархия – «власть разума». Ни один фиванец не стал бы спорить, что никогда еще со времен великого основателя Фив Кадма не правил городом царь мудрее Эдипа.

У царя Эдипа и царицы Иокасты родилось четверо детей – два мальчика, ЭТЕОКЛ и ПОЛИНИК, и две девочки, АНТИГОНА и ИСМЕНА. Счастливая была семья. Город продолжал процветать и благоденствовать на зависть всему греческому миру, и наблюдатели предсказывали долгое и плодотворное царствование.

И так оно и было бы, не разразись ужасная эпидемия.

Поползли слухи, что некую семью скосила болезнь, при которой за день до кончины человека тошнит и у него лютый жар. Вскоре хворь расползлась по улицам той части города, что победнее, а затем вспыхнула лесным пожаром по всем Фивам. Почти не осталось домов, не затронутых этой напастью.

Спокойная логика и разум, какие Эдип применял в ответ на любую беду, тут казались бессильными. Перепуганные граждане толпились в храмах, и вот уж воздух пропитался жертвенным дымом. Ходатайства достигли царя, тот обратился к Креонту.

– Приходится признать: я в тупике, – сказал Эдип. – Пытаюсь донести до людей, что эпидемии – естественный порядок вещей, они со временем проходят, но люди настойчиво верят, что навлекли на себя некую божественную кару или вселенское воздаяние.

– Давай я съезжу в Дельфы к оракулу, может, даст какой-нибудь совет, – ответил Креонт. – Вреда же не будет?

Эдип отнесся скептически, но согласился. Пока Креонт был в отлучке, заболела дочь самих Эдипа и Иокасты Исмена – и даже чуть не умерла. Когда помрачневший Креонт вернулся, она еще выздоравливала.

– В Дельфах толпа народу, – сказал он. – Отстоял очередь, как простой гражданин. Когда пришел мой черед, я задал пифии один вопрос: «Почему Фивы страдают от эпидемии?»

– Ты не спросил: «Как нам от нее избавиться?» – уточнил Эдип.

– Сводится к одному и тому же, разве нет? – отозвался Креонт. – Короче, пифия ответила так: «Фивы будут спасены, когда найдется и будет назван убийца царя Лая».

Иокаста охнула:

– Ерунда какая-то. Лая убила целая шайка!

Эдип крепко задумался.

– Если напала шайка, кто-то один нанес решающий удар. Истину всегда можно вскрыть, если рассуждать системно. Но давайте я сперва скажу вот что. Сообщите всем, что любой, кто попытается принять у себя в доме или скрыть убийцу Лая, будет наказан. Что до убийцы, то мое ему проклятие. Он еще пожалеет, что родился на свет. Его распознают, найдут и справедливо осудят без всякой пощады. Я прослежу за этим лично. Вот что следует объявить.

– Славно, – сказал Креонт. – А есть же еще Тиресий. Всю дорогу домой я думал: и чего это мы не посоветовались с Тиресием?

– Неужели он все еще жив? – Эдип был наслышан о великом фиванском провидце. Кто ж не был? – Он, наверное, сама древность.

– Немолод, это точно, но пока в своем уме. Можем послать за ним.

Отправили к Тиресию гонцов. Эдипу было любопытно познакомиться с прорицателем, столько пережившим от рук богов. В молодости Тиресий навлек на себя гнев Геры, и та превратила его в женщину. Семь лет прослужил он в ее храме жрицей, прежде чем богиня вернула Тиресию мужское обличье. Затем его угораздило вновь вызвать ее ярость, и на этот раз она лишила его зрения. Из жалости к нему Зевс наделил Тиресия внутренним видением – даром пророчества[255]. Не одно поколение подряд его мудрость и провидческие способности служили фиванскому царскому двору, но ныне он отошел от дел и жил укромно.

Не понравилось старику, что его тащат во дворец посреди ночи к человеку вчетверо младше. Разговор пошел наперекосяк. Эдип ожидал почтения, положенного царю и тем более великому владыке и сфинксоистребителю, преобразившему судьбу Фив и его народа. А общались с ним в итоге с ворчливой наглостью.

– Я слеп, – молвил Тиресий, опираясь на высокий посох. – Но незряч при этом ты. А может, просто отказываешься узреть. Тот, кто клянет, проклят сильнее прочих. Тому, кто ищет вовне, сильнее прочих надо искать внутри.

– Несомненно, безграмотным и доверчивым такая вот премудрая чепуха и зловещие загадки морочат головы, – проговорил Эдип, – но не мне. Загадки – мой конек.

– Никакими загадками я не изъясняюсь, – сказал Тиресий, вперив невидящий взгляд чуть выше Эдиповой головы. – Я говорю ясно. Желаешь найти осквернителя Фив – глянь в зеркало.

Эдип не мог далее терпеть все это и выслал Тиресия обратно домой, в глушь.

– Усадить его в самую неудобную повозку, какую сумеете добыть. Пусть по дороге в эти чокнутые старые кости тряска вобьет разум… Кляты пусть будут такие вот, – сказал Эдип Иокасте, описывая беседу с Тиресием. – О Дельфийском оракуле нам известно, что он правдив. Властвуют над ним Аполлон и древние силы самой Геи, а этот Тиресий – попросту фальшивка. Сплошное вот это вот: «Правды не найдешь – она сама тебя отыщет», «Ищи не знания – знай, как искать», «Не ты творишь ошибки – ошибки творят тебя». Чепуха. Так всякий может, перевертываешь фразу вверх ногами да задом наперед. Барахло. Бессмыслица. Он, должно быть, считает меня идиотом.

– Тш… – сказала Иокаста. – Прими вина и успокойся.

– А! – воскликнул Эдип и воздел палец, довольно похоже изображая Тиресия: – Прими вина – но пусть вино не примется за тебя.

Иокаста рассмеялась.

– Как бы то ни было, – проговорила она, – я бы и на оракула в Дельфах не очень-то полагалась. Он предсказал, что Лая прикончит его сын, а не шайка грабителей.

– Да, я собирался расспросить тебя о смерти Лая, – сказал Эдип. – Если прикончили и его, и всю свиту, откуда нам известно, что в этом замешана шайка?

– Так убили не всех. Антимед, один из слуг Лая, улизнул. Примчал в Фивы и рассказал, что случилось.

– И что именно он сообщил?

– Он сообщил, что была засада. Больше дюжины разбойников, все вооружены дубинами и мечами. Выскочили на перекрестке трех дорог. Стащили Лая с колесницы…

Эдип вытаращился на нее.

– Повтори.

– Они стащили его с колесницы…

– Нет, прежде этого. На перекрестке трех дорог?

– Так Антимед сказал.

– Где теперь этот Антимед?

– Живет близ Исмена, кажется.

– Правдив ли он?

– Мой муж доверял ему больше всех прочих слуг.

– Его надо отыскать.

Эдип яростно размышлял. Старика стащили с колесницы на перекрестке трех дорог. Наверняка совпадение. В конце концов, этот Антимед описывает ватагу кровожадных разбойников, вооруженных до зубов, а не одинокого невооруженного юношу. Но все равно тревожно.

Эдип метался туда-сюда по дворцу и ждал прибытия Антимеда. Хворь продолжала ежедневно забирать десятки жизней. «Не решить мне этой загадки без дополнительных сведений, – сказал он про себя. – Без свежих фактов мозг лишь крутится вхолостую, как колесо, застрявшее в грязи».

Наутро Эдип сидел с Иокастой, и тут к ним заглянул лакей:

– Государь, к тебе гонец.

– Новости от Антимеда?

– Нет, владыка, это человек из Коринфа.

– Можно с этим повременить?

– Гонец говорит, это срочно, государь.

– Что ж, ладно, впусти.

– Коринф, – промолвила Иокаста, когда лакей удалился. – Не там ли ты вырос?

– Да. Я о нем много лет не вспоминал. Итак, сударь мой. Что привело тебя сюда?

Потрепанный погодой, обожженный солнцем старик вошел в зал и низко поклонился.

– Великий государь.

– Да, да, – проговорил Эдип, изумленно разглядывая пришельца. – Ты утомлен, я вижу.

– Пришел пешком, государь.

– Не знаю, кто назначил тебя гонцом, но бессердечно это – отправлять человека, настолько уже пережившего зенит своих сил, в такой долгий путь. Надеюсь, ты останешься с нами и отдохнешь, прежде чем пускаться в обратный путь.

– Ты участлив и добр, государь, – сказал гонец. – А в это странствие к тебе я сам умолял пустить меня.

– Да?

– Желал взглянуть своими глазами в лицо знаменитого царя Эдипа.

Эдип, всегда открытый для лести, улыбнулся.

– Царица подтвердит: я обыкновенный человек, – сказал он.

– Вот уж точно нет, мой дорогой, – отозвалась Иокаста. Улыбнулась гонцу: – Новости твои спешны, как нам сообщили. Пусть ноги твои отдохнут, а ты излагай.

– Я постою, государыня, – сказал гонец, отвергая предложенный табурет, – ибо новость у меня тяжелая. Твой отец, государь, царь Полиб…

– Что такое?

– Путь его жизни окончен.

– Умер?

– Никто из нас не избежит, государь. Жизнь у него была долгая и богатая на благословения.

– Как он умер?

– В своей постели, государь. Царица Меропа держала его за руку, когда он испустил последний вздох. Ему было много больше восьмидесяти. Пришел его час.

– Ха! – воскликнул Эдип, хлопая в ладоши. – Вот тебе и оракулы. Не изумляйтесь, – быстро добавил он. – Я исполнен скорби от вести о кончине отца. Он был славный человек и мудрый царь.

Иокаста сжала ему руку и пробормотала соболезнования.

– Смею ли я надеяться, владыка, – проговорил гонец, – что ты вернешься со мной в Коринф на погребальную церемонию? И что взойдешь на трон? Царица Меропа жаждет этого.

– Как моя мать поживает?

– Горюет по супругу – и от утраты сына. Юноши, что однажды вышел вон и не вернулся.

– Я писал ей много раз, – сказал Эдип. – Но есть глубокие тайные причины, почему ноги моей не должно быть в Коринфе.

– Народ тебя ждет, владыка.

– Да не может же быть препятствий твоему царствованию и в Фивах, и в Коринфе? – спросила Иокаста. – Двойные царства история знает. Взять Арголиду. Чудесно и славно будет, если ты станешь править сразу двумя великими городами.

– Покуда жива моя мать – нет, – сказал Эдип.

Растерянный вид Иокасты подтолкнул к дальнейшим разъяснениям.

– Раз уж заходила у нас с тобой речь об оракулах, знай вот что. В юности навестил я Дельфы и услышал, что судьба мне – убить своего отца и… разделить постель с матерью. Та часть, которая об убийстве отца, – очевидная неправда, но я не могу вернуться в Коринф – есть риск как-то исполнить вторую часть пророчества. Можешь себе представить что-нибудь отвратительнее?

– Но ты же сам все время повторяешь, что лучший наставник к действию – разум, а не пророчество.

– Понятно, понятно, и разум говорит мне, что все это чепуха, но даже если вероятность исполнения пророчества невообразимо мала, само преступление столь невообразимо чудовищно, что лучше предпринять все возможное, чтобы его избежать.

– Но, государь, государь! – Гонец поразил их обоих – он скакал, хлопал в ладоши и сиял от радости. – Прости, но у меня для тебя чудесные вести, они принесут тебе облегчение. Ты вне опасности, это преступление никак не грозит тебе. Ибо Меропа – не мать тебе!

– Не мать? – Эдип оторопел. Ум устремился вспять, к памяти о том пьяном болване, чьи насмешки много лет назад подтолкнули Эдипа отправиться в Дельфы. «Тебя усыновили, приятель… Ты царевич не больше, чем я».

– Нет, государь, – ответил гонец. – Я могу объяснить. Да и кто сможет лучше? Есть серьезная причина, почему я так хотел сам принести тебе весть о кончине царя Полиба, почему хотел вглядеться в твои черты. Видишь ли, я – тот, кто тебя нашел.

– Кто меня нашел? Растолкуй.

– Меня звать Стратоном, государь, и когда-то я был пастухом. Много лет назад я навещал Форбанта, знакомого пастуха, чьи стада паслись на горе Киферон, на границе с Аттикой. Как-то вечером Форбанту открылось жуткое зрелище. На склоне горы кто-то бросил младенца.

Иокаста застонала.

– Ой да, государыня. Как тут не вскричать. Несчастное дитя пригвоздили к скале. И приковали. Проткнули лодыжки…

Иокаста вцепилась в руку мужу.

– Не слушай дальше, Эдип. Не слушай! Уходи, человек. Оставь нас. Чепуха эта твоя история. Как ты смеешь рассказывать нам столь омерзительную ложь?

Эдип оттолкнул Иокасту.

– Да ты в своем ли уме? Я всю жизнь ждал этого знания. Говори дальше…

Иокаста с безумным криком выбежала вон. Эдип не обратил внимания – он схватил Стратона за тунику.

– Этот ребенок… что случилось с ним дальше?

– Форбант отдал его мне, чтобы я позаботился о ребенке. Когда мне пришло время возвращаться в Коринф, я забрал младенца с собой. Царь Полиб и царица Меропа узнали об этом и спросили, можно ли им взять ребенка себе. Я с радостью отдал им… тебя…

– Меня? Тот ребенок был я?

– Ты, а кто же, государь. Боги вложили тебя мне в руки и направили в Коринф. Раны у тебя на щиколотках исцелились, и ты вырос славным мальчиком, благородным царевичем. Я всегда тобой очень гордился, очень.

– Но кто же мои настоящие родители? – Руки Эдипа скрутили Стратону тунику так, что старик чуть не задохнулся.

– Я никогда не ведал, государь! Никто не ведает. Нехорошие они были люди, раз приколотили тебя к камням да оставили помирать.

– А этот твой друг? Мог он быть мне отцом?

– Форбант? Нет, государь. Ой нет. Он хороший человек. Кто б ни был тот, кто тебя приковал и бросил погибать, недостоин он называться родителем. Ты заслужил лучшей доли, и боги присмотрели за тем, чтобы тебе такой удел выпал. Они навели Форбанта на тебя – и на меня. А теперь вернись со мной домой в Коринф, мой мальчик, и правь как наш царь.

Эдип отпустил Стратона. Все верно, теперь можно без опаски вернуться в Коринф. Да и покидать его не было нужды в итоге. Но Эдипу необходимо было знать, кто он. Кто так жестоко бросил его умирать? Почему был он нежеланен?

Эдип хлопнул в ладоши и призвал лакея.

– Отведи этого почтенного старого человека на кухни и хорошенько накорми. Найди ему комнату, где он сможет отдохнуть. – Обратился к Стратону: – Я пошлю за тобой, когда все обдумаю, сударь мой.

Слуга поклонился.

– Пришел к тому же сообщить, государь, что прибыл Антимед из Исмены, ждет аудиенции.

Будь оно неладно. Эдип засомневался, что желает видеть Антимеда. Его куда больше интересовала правда о собственном рождении и оставленности на горе Киферон. И все же Антимед может знать такое, что приблизит откровение, кто же убил Лая. С этой хворью, косившей Фивы, Эдипу доставало благородства не пренебрегать такой возможностью. Кроме того, он же Эдип. Он способен вести десять путаных линий расследования одновременно, если уж возьмется.

– Зови его.

Чего это Иокаста убежала прочь, стеная? Должно быть, ее расстроил образ ребенка, которому пробили железными штырями щиколотки. Женщины такое чувствуют остро. Ну да ладно.

А, вот и Антимед, сказал себе Эдип. Скользкий тип. В глаза не смотрит. Боится чего-то.

– Встань предо мной, Антимед, и изложи мне всю правду – что случилось в тот день, когда убили Лая?

– Сотню раз уже излагал я это, – пробурчал Антимед, вперившись в пол. – У тебя в архивах наверняка есть запись.

– Поговори мне таким вот обиженным тоном, и я велю тебя выпороть, невзирая на твои седины, – рявкнул Эдип. – Желаю выслушать эту историю от тебя самого. Смотри мне в глаза и рассказывай, как все было. Соврешь – я увижу. И смерти сотен фиванцев будут на твоей совести.

Антимед вытаращил глаза:

– Как так?

– Оракул сказал нам, что недуг, изничтожающий наш народ, был послан богами за то, что убийца Лая живет среди нас и оскверняет это царство.

– Ну, это и впрямь самая суть дела, – произнес Антимед, не сводя взгляда с Эдипа. – Убийца – здесь, в Фивах.

– Неужели? – Глаза у Эдипа взбудораженно засверкали.

– Убийца Лая – прямо здесь, в этом самом зале.

– А! – Эдип сделался смертельно серьезным. – Вот и славно, что ты честен. Расскажи мне все по правде, и тогда покараю я тебя лишь изгнанием. Как вышло, что ты убил своего царя?

Антимед тоненько улыбнулся.

– Я расскажу тебе, как все было, владыка мой царь, – сказал он, и что-то в том, как эти три последних слова были сказаны, показалось Эдипу оскорбительным. – Мы ехали своей дорогой – царь Лай, трое его телохранителей и я. Близ Давлиды оказались мы на перекрестке трех дорог… И стоял там какой-то увалень, бродяга, прямо у нас на пути.

– Но вас же в засаде шайка ждала, нет? – Эдип ощутил, как сердце его будто бы сжала ледяная рука, и задрожал он всем телом.

– Ты хотел правду – говорю ее тебе. Одинокий путник там стоял, юноша, и вид у него был такой, будто странствует он много месяцев. Лай велел ему убраться с дороги. Тот человек схватился за кнут царя и сдернул того с колесницы – как рыбак подсекает рыбу. Телохранители-то повыскакивали… Но чего мне рассказывать дальше? Ты и так все это знаешь.

В душевных муках своих Эдип желал дослушать до конца.

– Продолжай, – выговорил он.

– Ты вырвал меч из рук одного из стражников и всех их перебил.

– А ты удрал…

Антимед склонил голову.

– А я удрал. Но ради чего было убивать самого царя?

– Я не убивал! Дело в том… что он умер, упав наземь. Сломал шею. Я не желал ему смерти. Он напал первым – ударил кнутом.

– Как скажешь, – произнес Антимед. – Ну и вот, я добрался в Фивы и, да, сказал всем, что на нас напала ватага разбойников. Может, стыдился того, что удрал. Стыдился, что все это учинил одинокий безоружный человек.

Эдип был тем, кто убил Лая. Эдип наложил проклятие на того, кто Лая убил. Проклятие на самого себя.

– А дальше?

– Нечего мне добавить. Я покинул Фивы. У Креонта служить не хотел. Я был всегда верен Лаю и Иокасте. Узнав, что некий юноша – ты – пришел править вместо Лая, я подумал, что, может, наконец-то нашелся его сын, но затем услыхал о твоей женитьбе на царице и понял, что не сын ты Лаю.

– Сын? – переспросил Эдип. – Но у Лая с Иокастой не было детей.

– А, она тебе так сказала, да? Был у них сын, но они не могли его себе оставить.

– Что ты такое говоришь? – Эдип тряхнул Антимеда за плечо. – Что ты говоришь?

– Да чего б не выложить все, раз так, – промолвил Антимед. – Жить мне осталось недолго, не хочу я оказаться перед Судьями загробного мира с нечистой душой. Оракул предупредил Лая, что, родись у него сын, убьет он Лая, а потому, когда у Иокасты родился мальчик, Лай вручил его мне и велел приковать младенца на горе Киферон и… О боги! – Теперь пришел черед Антимеда таращиться на Эдипа. – Только не это. Нет, нет…

Из другого дворцового крыла донеслись крики. В тот миг, когда Стратон рассказал, как отнес младенца Эдипа с горы Киферон в Коринф, Иокаста постигла страшную истину и покончила с собой. Эдип примчался на крики в царицыны покои и увидел, что тело Иокасты свисает с потолка, а царевны рыдают под ним. Эдип выслал их прочь.

Все прояснилось. Это он, Эдип, убийца Лая, навлек болезнь на Фивы. Само по себе ужасно. А теперь он знал, что вся правда целиком – еще глубже, мрачнее и невыносимее. Лай – его отец. Эдип взял в жены Иокасту и родил с ней четверых детей. Он с широкой оглаской искал правды и выхвалялся, что найдет ее, но, как и предупреждал его слепой Тиресий, видеть эту правду не мог. Это он, Эдип, осквернитель. Это он вредитель. Это он – хворь.

Захотел прикончить себя, но как же мог он? А ну как встретит он свою мать-жену Иокасту в подземном мире? И отца, которого убил? Такого не вынести. Во всяком случае – пока. Пока не наказан Эдип за немыслимое свое преступление.

Потянулся он к платью Иокасты, извлек длинные шпильки от брошей и воткнул их себе в глаза.

Послемифие

Если предыдущая сцена вполне напоминает драматическую, это все оттого, что я вольно (на чей-то вкус, вероятно, слишком вольно) перелагал пьесу Софокла «Царь Эдип»[256] – возможно, самую известную античную трагедию. Как почти с любым мифом, в этом у сюжетных линий тоже есть варианты, но версию, переданную Софоклом, пересказывают чаще прочих.

Креонт занял трон, а слепой Эдип по своей воле отправился, стуча посохом[257], в изгнание; его дочь Антигона – вместе с ним. Еще две пьесы – «Эдип в Колоне» и «Антигона» – составляют так называемый Фиванский цикл Софокла, в них изложена дальнейшая судьба Эдипа и его семьи. В «Эдипе в Колоне» за слепым царем присматривает Тесей; Эдип умирает в Афинах и своей смертью благословляет афинян, чтобы она принесла им победу в любых дальнейших войнах с Фивами.

Два могучих соперника Софокла – Эсхил и Еврипид[258] – не удержались и тоже написали пьесы по мотивам этой завораживающей непростой истории. Эсхил сочинил свой Фиванский цикл, состоящий из трех отдельных трилогий; «Лай» и «Эдип» утрачены, а вот «Семеро против Фив»[259] (где излагается история борьбы сыновей Эдипа Этеокла и Полиника за фиванский трон после смерти отца) дошла до нас, хотя ставят ее редко, поскольку она считается драматически слабоватой и перегруженной нудными диалогами[260].

Потрясающе производительный, плодотворный и продуктивный Еврипид сочинил пьесу «Эдип»[261], но она утрачена, а вот «Финикиянки»[262] перерабатывают тот же эпизод, какой у Эсхила изложен в «Семерых против Фив». Предполагается, что в «Эдипе» у Еврипида Иокаста не кончает с собой, а Эдип ослепляет не сам себя – его ослепляют мстительные фиванцы, верные памяти Лая.

В других вариантах этого мифа Эдип женится на Иокасте, но детей у них не рождается. Обнаружив истину о себе самом, он разводится с Иокастой и женится на ЭВРИГЕНИИ (возможно, она была сестрой Иокасты), и как раз от нее у Эдипа те самые четверо детей. В этом пересказе Этеокл, Полиник, Антигона и Исмена не замараны кровосмешением.

Как бы ни были эти дети зачаты, ключевые сюжетные линии всей истории говорят нам, что после ухода Эдипа из Фив его сыновья Этеокл и Полиник восходят на фиванский трон и правят царством по очереди – по году. Естественно, как это бывает с братьями, все идет наперекосяк. Когда приходит черед брата, Этеокл отказывается уступать. Разобидевшись, Полиник устремляется в Аргос, поднимает там войско под предводительством семерых – так называемых Семерых против Фив, – но все они гибнут при неудачной атаке на городские стены. Полиник и Этеокл убивают друг друга в бою, Креонт становится полноправным царем и постановляет, что телу Полиника, которого царь считает более виноватым из братьев, подобающего захоронения не положено. Антигона, сокрушенная от мысли, что душе ее брата отказано в упокоении, пытается скрыть тело, но ее на этом ловят. Креонт обрекает ее на смерть за ослушание и замуровывает в пещере. В последний миг передумывает и велит освободить ее, но поздно. Антигона успевает повеситься.

В финале у Софокла Антигона и ее жених ГЕМОН (сын самого Креонта) оба кончают с собой. Узнав об этом, накладывает на себя руки и жена Креона ЭВРИДИКА. Проклятие фиванского царского дома неумолимо, и греки, судя по всему, были этим беспредельно зачарованы.

Зигмунд Фрейд, как известно, усмотрел в мифе об Эдипе выражение своей теории, что младенцы мальчики жаждут близких и исключительных отношений со своими матерями, в том числе и (бессознательно) сексуальных, и ненавидят своих отцов за то, что те вклиниваются в этот безупречный союз «мать – сын». Нередко отмечают парадокс, что из всех мужчин в истории человечества Эдип был как раз тем, кто менее всего вписывается в рамки Эдипова комплекса. Он сбежал из Коринфа из-за того, что сама мысль о сексе со своей матерью Меропой (как он предполагал) была ему отвратительна. Не только взрослым было его влечение к Иокасте (а кровосмесительный элемент – из полного неведения), но и возникло оно после убийства отца Лая, которое само по себе вышло случайно и никак не связано ни с какой младенческой сексуальной ревностью. Но ничто из этого Фрейда не смутило.

Если не считать встречи со Сфинксом, мало что в жизни Эдипа связывает его с привычными героическими фигурами Греции. Нам, современным людям, он видится трагическим персонажем и искусным политиком; трудно представить, как он может жать руку Гераклу или плыть на борту «Арго». Многим ученым и мыслителям – особенно примечателен среди них Фридрих Ницше с книгой «Рождение трагедии» – Эдип представлялся персонажем, отрабатывавшим на сцене свойственное афинянам (да и всем нам) напряжение между разумным, наученным математике гражданином и неукротимым убийцей родственников, между бытием мышления и чутья, между Суперэго и Ид, между аполлоническими и дионисийскими порывами, что живут в нас. Эдип – детектив, применяющий все подходы, какими гордились афиняне: логику, математику, риторику, упорядочивание, добычу фактов; и все это ради того, чтобы вскрыть истину хаотическую, позорную, преступную, звериную.