Падение титана, или Октябрьский конь Маккалоу Колин
— Пожалуйста, отец, не надо!
— Чего не надо? — спросил Катон, удивленно глядя на сына. — Читать на ночь «Федона»?
— Не имеет значения, — плакал Катон-младший. — Неважно.
«Душа… душа, которую греки считали существом женского пола. Как правильно, — думал он, вслушиваясь в грозу за окном, — что природа отзывается бурей… где?., в моем сердце?., в уме?., в теле? Даже этого мы не знаем, так как же мы можем знать что-нибудь о душе, о ее чистоте или нечистоте? О ее бессмертии? Мне нужны подтверждения. Такие, чтобы у меня не осталось и тени сомнения!»
Облитый светом нескольких ламп, он сел в кресло, развернул свиток и стал медленно вникать в греческий текст. Ему всегда легче было разбирать греческий, чем латынь. Почему?
Он не знал. Он нашел то место, где Сократ задавал Симмию свой знаменитый вопрос. Сократ учил, задавая вопросы.
«— Скажи, как мы рассудим: смерть есть нечто?
— Да, конечно, — отвечал Симмий.
— Не что иное, как отделение души от тела, верно? А быть мертвым — это значит, что тело, отделенное от души, существует само по себе и что душа, отделенная от тела, — тоже сама по себе?»
«Да, да, да, так и должно быть! Я — это не только тело, во мне есть еще чистый огонь моей души, и когда мое тело умрет, моя душа станет свободной. Сократ, Сократ, уверь меня в этом! Дай мне силу, дай мне решимость сделать то, что я должен сделать!»
«— Чтобы постичь истину, мы должны сбросить тело с себя… Душа создана по образу Бога, она бессмертна, она разумна, она постоянна и не может меняться. Она непреложна, в то время как тело сделано по образу человечества. Оно смертно, у него нет разума, оно имеет множество форм, и оно разлагается. Можешь ты отрицать это?
— Нет.
— Значит, если то, что я говорю, истинно, тогда тело должно разрушиться, а душа — нет».
«Да, да, Сократ прав, она бессмертна! Она не исчезнет, когда мое тело умрет!»
Почувствовав огромное облегчение, Катон положил свиток на колени и посмотрел на стену, ища глазами меч. Сначала он подумал, что несколько перепил, потом его смертные, наполненные фальшивыми видениями глаза признали истину: меч исчез. Он положил свиток на пристенный столик, поднялся и ударил мягким молотком в медный гонг. Звук унесся во тьму, разрываемую молниями и раскатами громом.
Вошел слуга.
— Где Прогнант? — спросил Катон.
— Гроза, господин, гроза. Его дети плачут.
— Мой меч исчез. Немедленно найди мне мой меч.
Слуга поклонился и исчез. Через некоторое время Катон снова ударил в гонг.
— Мой меч исчез. Немедленно разыщи его.
Слуга с испуганным видом кивнул и поспешил скрыться.
Катон взял «Федона» и продолжил чтение, но смысл слов не доходил до него. Он ударил в гонг третий раз.
— Да, господин?
— Пошли всех слуг в атрий, включая Прогнанта.
Когда те пришли, он сердито посмотрел на управляющего.
— Где мой меч, Прогнант?
— Господин, мы искали, искали, но не могли найти.
Катон молниеносно подскочил к управляющему. Никто даже не успел увидеть, как все произошло. Просто раздался сухой резкий звук. Это был удар кулаком по массивной челюсти. Прогнант упал без сознания, но никто не осмелился подойти к нему. Слуги сбились в кучку, дрожа и со страхом посматривая на Катона.
Катон-младший и Статилл ворвались в комнату.
— Отец, пожалуйста, пожалуйста! — плакал Катон-младший, обнимая отца.
Катон оттолкнул сына так, словно от того плохо пахло.
— Марк, я что, сумасшедший, раз ты лишаешь меня средства защиты от Цезаря? По-твоему, я недееспособен, раз ты посмел взять мой меч? Мне незачем кончать жизнь самоубийством, если именно это вас беспокоит. Убить себя очень просто. Все, что надо сделать, — это задержать дыхание или стукнуться головой о стену. Иметь меч — мое право! Принесите мне меч!
Сын убежал, рыдая, а четверо слуг подняли бесчувственного Прогнанта и унесли его. Остались только два раба.
— Принесите мне мой меч, — сказал он им.
В доме что-то затеялось, послышался какой-то шум. Дождь стал стихать, грозовые тучи сместились к морю. Маленький ребенок, едва научившийся ходить, втащил в атрий меч, обеими ручонками ухватившись за орла из слоновой кости. Клинок скрежетал по полу, пока ребенок старательно волок его за собой. Катон наклонился, взял меч, проверил лезвие. Оно было острым как бритва.
— Вот. Я снова сам себе хозяин, — сказал он и вернулся в свою комнату.
Теперь он мог вникнуть в «Федона». Понять смысл. «Помоги мне, Сократ! Покажи, что мои страхи напрасны».
«— Те, кто любит знание, знают, что их души не более чем присоединены к их телам, как клеем или булавками. А те, кто не любит знание, не знают, что каждое удовольствие, каждая боль — это форма гвоздя, прикрепляющего душу к телу. Как заклепка, та, что подражает телу и считает его источником всех ее истин… Есть ли противоположность жизни?
— Да.
— Что?
— Смерть.
— А как мы называем то, что не имеет смерти?
— Бессмертным.
— Есть ли смерть у души?
— Нет.
— Тогда душа бессмертна?
— Да.
— Душа не может погибнуть, когда тело умирает, ибо душа не признает смерти для себя».
Вот подтверждение, истина всех истин.
Катон свернул и перевязал «Федона», поцеловал свиток, потом лег на кровать и заснул глубоким сном без сновидений. Он спал, пока гроза совсем не стихла.
В середине ночи сильная боль в правой руке разбудила его. Он с испугом посмотрел на нее, ударил в гонг.
— Пошли за врачом Клеанфом, — приказал он слуге, — и позови ко мне Бута.
Агент пришел подозрительно быстро. Катон с иронией взглянул на него, понимая, что по крайней мере треть Утики уже знает, что префект потребовал вернуть ему меч.
— Бут, иди в гавань и проследи за погрузкой.
Бут ушел. Проходя к двери, он остановился и прошептал Статиллу:
— Он не думает о самоубийстве, ибо слишком озабочен происходящим. Вам все показалось.
Домашние повеселели, и Статилл, который уже хотел призвать Луция Гратидия, передумал. Катон не поблагодарит его за то, что он пришлет к нему центуриона с уговорами!
Когда пришел врач Клеанф, Катон протянул правую руку.
— Она сломана. Зафиксируй ее чем-нибудь, чтобы я мог ею пользоваться.
Пока Клеанф бился над этой трудной задачей, возвратился Бут. Он сообщил Катону, что гроза раскидала корабли и беглецы не знают, что делать.
— Бедняжки! — пожалел их Катон. — Возвратись на рассвете со свежими новостями, Бут.
Клеанф деликатно кашлянул.
— Я сделал все, что мог, господин, но можно ли мне еще побыть в твоем доме? Мне сказали, что управляющий Прогнант все еще без сознания.
— Ах да! Челюсть этого малого… как его там?.. тверда как камень. Это сломало мне руку, ужасная неприятность. Да, иди и осмотри его, если нужно.
Он не спал, когда Бут сообщил ему на рассвете, что обстановка в порту нормализовалась. Катон лег на кровать.
— Закрой дверь, Бут, — сказал он уходившему Буту.
Как только дверь закрылась, он взял меч, прислоненный к изножью кровати, и попытался воткнуть его в грудь под ребро, слева от грудины. Но сломанная рука отказалась подчиниться, даже когда он сорвал с нее все повязки. В конце концов он просто воткнул лезвие в живот как можно выше и стал двигать его из стороны в сторону, чтобы увеличить дыру в брюшной полости. Пока он стонал и резал, стараясь освободить свою чистую и незапятнанную душу, предательское тело вдруг перестало подчиняться ему и резко дернулось. Катон скатился с кровати, счеты упали на гонг с громким гулом.
Прибежали домашние, впереди всех сын Катона. Они нашли Катона на полу в луже крови. Выпавшие внутренности лежали рядом дымящимися кучками, серые невидящие глаза были широко открыты.
С Катоном-младшим случилась истерика, но Статилл, будучи слишком в шоке, чтобы плакать, увидел, что глаза Катона моргнули.
— Он жив! Он еще жив! Клеанф, он жив!
Врач уже стоял на коленях возле Катона. Он посмотрел на Статилла и рявкнул:
— Помоги же мне, идиот!
Вместе они собрали внутренности Катона и вернули на место. Клеанф, ругаясь, запихивал их в живот, перетряхивая, пока они не разложились как нужно и он смог соединить края раны. Потом он взял кривую иглу, чистые нитки и туго зашил ужасный разрез отдельными стежками, но близко друг к другу. Десятки стежков.
— Он сильный, он может выжить, — сказал он, отступив, чтобы посмотреть на результат своей работы. — Все зависит от того, сколько крови он потерял. Мы должны благодарить Асклепия, что он без сознания.
Катон очнулся. После состояния мирного покоя наступила ужасная агония. Раздался страшный вопль, словно взрыв. Не крик, не стон. Его глаза открылись, он увидел много людей вокруг, лицо сына, отвратительное от слез и соплей. Статилл скулил, как собака, врач Клеанф с мокрыми руками отвернулся от таза с водой, кучка рабов, плачущий ребенок, голосящие женщины.
— Ты будешь жить, Марк Катон! — радостно крикнул Клеанф. — Мы спасли тебя!
Взгляд Катона прояснился. Он посмотрел вниз, на пропитанное кровью полотенце, лежащее у него на животе. Левой рукой он судорожно отодвинул полотенце и увидел раздувшийся живот, разрезанный неровно поперек, а теперь аккуратно зашитый, словно на нем пытались вышить какой-то узор.
— Моя душа! — пронзительно крикнул он и собрал все силы, все частички себя, которые всегда боролись, боролись, боролись независимо от того, каков будет результат.
Руки потянулись к швам. Они стали рвать их с отчаянной силой, пока рана опять не открылась, а потом принялись вытаскивать блестящие перламутровые внутренности и отбрасывать в сторону.
Никто не двинулся, чтобы остановить его. Словно парализованные, его сын, его друг и его врач смотрели, как он разрушает себя по частям, раздирая рот в немом крике. Вдруг тело его выгнулось в ужасной судороге. В серых глазах, все еще открытых, видна была смерть. Радужные оболочки скрылись за расширившимися черными зрачками. Наконец появился слабый золотой блеск, последний смертный налет. Душа Катона покинула тело.
Жители Утики сожгли его на следующий день на огромном погребальном костре с ладаном, миррой, нардом, корицей и иерихонским бальзамом. Тело завернули в тирский пурпур и расшитую золотом ткань.
Марку Порцию Катону, врагу всяческой помпы, это не пришлось бы по вкусу.
У него не было времени, чтобы подготовиться к смерти, но он сделал, что мог. Оставил письма бедному разоренному сыну, Статиллу и Цезарю. Оставил некоторые суммы денег для Луция Гратидия и управляющего Прогнанта, все еще безжизненного. И не оставил ни слова Марции, своей жене.
Когда Цезарь на Двупалом, гнедой круп которого покрывал тщательно уложенный алый генеральский плащ, въехал на главную площадь, прах был уже собран, а костер представлял собой черную ароматную кучу, окруженную молча смотревшими на нее людьми.
— Что это? — спросил Цезарь, покрываясь мурашками.
— Погребальный костер Марка Порция Катона Утического! — пронзительно крикнул Статилл.
Глаза стали холодными, жуткими, нечеловеческими. С каменным лицом Цезарь спешился. Плащ красивыми складками свисал с его плеч. Да, решили жители Утики, так и должен выглядеть победитель.
— Где его дом? — спросил он Статилла.
Тот повел его к дому.
— Его сын здесь? — спросил Цезарь.
Кальвин вошел вслед за ним.
— Да, Цезарь, но он очень переживает.
— Самоубийство, конечно. Расскажи мне.
— А что говорить? — спросил Статилл, пожимая плечами. — Ты же знаешь Марка Катона, Цезарь. Он ни за что не подчинился бы тирану, даже и милосердному.
Он полез в рукав своей черной туники и вытащил тонкий свиток.
— Это оставлено для тебя.
Цезарь взял свиток, проверил печать — колпак свободы со словами «М ПОРЦ КАТОН» вокруг него. В письме — ни единого упоминания о борьбе, которую Катон вел против того, что считал тиранией. Подчеркнуто лишь, что его прабабка была дочерью рабыни.
Я отказываюсь быть обязанным своей жизнью тирану, человеку, который издевается над законом, прощая других людей, словно закон дает ему право быть их хозяином. Закон этого права ему не дает.
Кальвин сгорал от желания прочесть письмо. Он уже отчаялся получить этот шанс. Сильные, длинные тонкие пальцы смяли записку, отбросили. Цезарь посмотрел на них так, словно они принадлежали кому-то другому, и издал звук, не похожий ни на рычание, ни на вздох.
— Я не хотел, чтобы ты умер, Катон, как ты не захотел сохранить для меня свою жизнь, — сказал он резко.
Вошел молодой Катон, едва шевеля ногами, поддерживаемый двумя слугами.
— Разве ты не мог убедить своего отца подождать хотя бы до моего приезда, чтобы поговорить со мной?
— Ты знаешь Катона намного лучше, чем я, Цезарь, — ответил молодой человек. — Он умер, как и жил, — очень трудно.
— Что ты будешь делать теперь, когда твой отец мертв? Ты знаешь, что все его имущество конфисковано.
— Попрошу у тебя прощения и буду как-то продолжать жить. Я не похож на отца.
— Ты прощен, как и его простили бы, будь он жив.
— Можно попросить тебя об одолжении, Цезарь?
— Да, конечно.
— Можно Статиллу поехать в Италию вместе со мной? Отец оставил ему немного денег, чтобы он мог добраться до Марка Брута, который примет его.
— Марк Брут в Италийской Галлии. Статилл может присоединиться к нему.
Так-то вот. Цезарь резко повернулся и вышел. Кальвин за ним — после того как поднял записку и разгладил. Архивная ценность.
Оказавшись на улице, Цезарь отбросил мрачное настроение, словно его не было и в помине.
— Ничего другого я от Катона и не ожидал, — сказал он. — Самый непримиримый мой враг, он всегда ставил меня в тупик.
— Абсолютный фанатик. Подозреваю, что от рождения. Он никогда не понимал разницы между жизнью и философией.
Цезарь засмеялся.
— Разницы? Нет, дорогой мой Кальвин, не разницы, нет. Катон никогда не понимал жизни. Философия была его способом справиться с тем, чего он не мог понять. Философия диктовала ему, как себя вести. То, что он решил стать стоиком, соответствовало его натуре. Очищение через самоотречение.
— Бедная Марция! Ужасный удар.
— Подлинным ужасом была ее любовь к Катону, который совсем не желал, чтобы его кто-то любил.
3
Из высшего командования республиканцев только Тит Лабиен, оба Помпея и губернатор Аттий Вар достигли Испании.
Причина — Публий Ситтий, работавший на Бокха и Богуда, царей обеих Мавретаний. Узнав о победе Цезаря и падении Тапса, он тут же послал свой флот патрулировать море, а сам вторгся в Нумидию с суши.
Метелл Сципион и Луций Манлий Торкват плыли вдоль африканского побережья. Гней и Секст решили уйти в открытое море и запастись провиантом на Балеарских островах. Лабиен примкнул к ним, во-первых, не доверяя Метеллу Сципиону, а во-вторых, ненавидя его.
Флот Публия Ситтия встретился с жмущимися к побережью судами и атаковал их с такой силой, что захват был неминуем. Подобно Катону, Метелл Сципион и Торкват решили, что лучше самоубийство, чем унижение перед врагом.
Нумидийская легкая конница не могла противостоять Ситтию, который смял ее и безжалостно прошелся по царству Юбы.
Марк Петрей и царь Юба побежали в столицу Юбы Кирту, но нашли ворота запертыми. Жители Кирты в большом страхе перед гневом Цезаря не пустили их в город. Оба укрылись на вилле Юбы, невдалеке от Кирты, и там решились на поединок — самый благородный способ уйти из жизни. Результат был неизбежен: Юба был намного моложе и сильнее Петрея, постаревшего и поседевшего на службе у Помпея Великого. Петрей погиб. Но когда Юба попытался нанести себе смертельный удар, оказалось, что у него слишком короткие руки. Раб подержал меч, и Юба проткнул себя им.
Но самая большая трагедия разыгралась с сыном Луция Цезаря, которого взяли в плен и посадили под домашний арест на вилле под Утикой — дожидаться, пока у Цезаря появится время решить его судьбу. Слуги Цезаря присматривали за ним, а также за дикими животными в клетках, которые обнаружились среди брошенного Метеллом Сципионом добра. Цезарь решил придержать их для игр, которые он непременно хотел устроить в честь покойной Юлии. В свое время злокозненные сенаторы Катон и Агенобарб не разрешили провести в честь ее погребальные игры.
Может быть, сомнительное положение единственного отпрыска рода Юлиев Цезарей, который решился встать на сторону республиканцев, сыграло тут роль, или события спровоцировала его всегдашняя внутренняя неуравновешенность, но, как бы там ни было, вскоре группа легионеров-республиканцев присоединилась к Луцию Цезарю-младшему, захватила виллу и до смерти замучила слуг. Не имея больше человеческого материала, Луций Цезарь-младший стал убивать животных. Легионеры ушли, он остался. Трибун, посланный с проверкой, ужаснулся, найдя его бродящим по залитой кровью вилле. Он то бормотал что-то, то неистовствовал. Как Аякс после падения Трои, он, казалось, считал животных своими врагами.
Цезарь решил, что его надо судить. И, как единственного сына его кузена, публично. Военный суд и другие должны воочию убедиться, что Луций Цезарь-младший лишился рассудка. В ожидании суда преступника заперли на той же вилле, приставив охрану.
Когда солдаты пришли с кандалами, чтобы отвести в них Луция Цезаря в Утику, они нашли его мертвым — но не покончившим с собой. Судьба Публия Веттия! Кто пробрался в узилище и убил его, осталось тайной, но ни один самый младший клерк штата Цезаря не подумал, что Цезарь в этом замешан. Много слухов ходило о новом диктаторе, однако его никогда не обвиняли ни в чем подобном. Цезарь сам, как великий понтифик, провел обряд похорон, а прах послал Луцию, дав объяснения в том объеме, какой Луций, по его мнению, мог воспринять без тяжелых последствий.
Утика тоже была прощена, но Цезарь напомнил тремстам старейшинам, что во время своего первого консульства тринадцать лет назад он провел lex Julia, от которого город очень выиграл. Потом он подвел итог:
— Штраф в двести миллионов сестерциев. Вы будете платить его частями, каждые полгода в течение трех лет. Не мне, жители Утики. Прямо в казну Рима.
Огромный штраф! Восемь тысяч талантов серебра. Но поскольку Утика не могла отрицать, что она помогала республиканцам, а также восхваляла и обожала злейшего врага Цезаря Катона, триста старейшин смиренно выразили согласие.
Что тут поделать, особенно если деньги надо платить прямо в казну? Этот тиран не стремился к личному обогащению.
Республиканцы — владельцы пшеничных латифундий в долинах рек Баграда и Катада тоже пострадали. Цезарь немедленно выставил их имущество на аукцион. А остальные фемеры провинции Африка сделались его клиентами. Цезарь считал это жизненно важным для благополучия Рима — кто знает, что еще может произойти?
Из провинции Африка он пошел в Нумидию, где выставил на аукцион все личное имущество Юбы, прежде чем полностью ликвидировать Нумидию как царство. Восточная часть ее, самая плодородная, вошла в состав провинции Африка как Новая Африка. Публий Ситтий получил приличную территорию, граничащую с Новой Африкой, в личное владение, при условии что он сохранит верность Риму, Цезарю и наследнику Цезаря. Богуд и Бокх получили Западную Нумидию. Но Цезарь заставил царей провести между своими владениями границу.
В последний день мая Цезарь поплыл на Сардинию, оставив в Африке Гая Саллюстия Криспа.
Преодоление дистанции в сто пятьдесят миль заняло двадцать семь дней. Море бушевало, корабль Цезаря дал течь и вынужден был заходить на каждый остров. Его относило то на восток, то на запад. Все это раздражало, и вовсе не по причине морской болезни. Цезаря никогда не мутило в морях. Просто качка была такой, что мешала читать, писать и даже думать.
Наконец добрались до Сардинии. Цезарь увеличил десятину нелояльного к нему острова Сардинии до одной восьмой и наложил отдельный штраф в десять миллионов сестерциев на портовый город Сулки за особенно активное содействие республиканцам.
После второго июля он уже готов был плыть в Остию или Путеолы, в зависимости от того, куда подуют ветры. Но начались экваториальные штормы, причем такие, что ветер, трепавший его корабли на пути к Сардинии, казался нежным зефиром. Цезарь увидел мыс Карали, гавань, и внял просьбам капитана переждать бури там. Они бушевали без перерыва три рыночных интервала, но, по крайней мере, находясь на твердой земле, Цезарь мог не торопясь разобраться в накопившейся корреспонденции.
Но времени на осмысление произошедшего он так и не выкроил до самого отплытия в Остию. Задул юго-западный ветер и понес его прямехонько к устью Тибра.
Война будет длиться, пока Гай Требоний в Дальней Испании не возьмет в плен Лабиена и двух Помпеев, прежде чем они смогут организовать новое сопротивление. Для этого задания нет человека лучше Требония, беда только в том, что эта провинция не желает сотрудничать с ним после грабительского губернаторства Квинта Кассия. Вот неприятность, а, Цезарь? Ты не можешь за все браться сам, а на каждого Гая Требония всегда найдется свой Квинт Кассий. На каждого Кальвина есть свой Антоний.
Испания в руках богов, в данный момент нет смысла думать о ней. Лучше подумай, что до сих пор война идет так, как ты, Цезарь, хочешь. Африка в глазах всех подтверждает Фарсал. Но… так много мертвых! Так много талантливых и способных людей потеряно зря!
А эта история с «Федоном»? Долго Цезарь не мог заставить Статилла выложить ему все. Но намек на то, что он готов отступить от своего обещания послать Статилла к Бруту, сразу развязал тому язык. О, как приятно все же было узнать, что стальная основа Катона имела внутренние пороки! Когда пришло время умирать, он испугался и сначала захотел убедиться, что будет жить вечно. Для этого и перечитал «Федона». Как интересно! Это ведь самое красивое поэтическое сочинение на греческом языке. Но человек, написавший его, говорил лишь то, что слышал. Ни он, ни Сократ, великий философ, не были сильны ни в логике, ни в обосновании своих доводов, ни в здравом смысле. «Федон», «Федр» и другие подобные сочинения полны софистики, а подчас и прямого обмана. В них совершается одно и то же древнее философическое преступление. Каждый делает вывод, лучше всего ему подходящий, тот, какой ему лично нравится, вместо поиска истинной сути. Что касается стоицизма, какая еще философия уже, какой другой кодекс духовного поведения может успешнее породить законченный фанатизм?
В результате Катон не решился совершить самоубийство, предварительно не убедившись, что после смерти он будет жить вечно. И искал подтверждение в «Федоне». Это успокаивает Цезаря, который не жаждет жизни после смерти. Чем может быть смерть, как не вечным сном? Единственное бессмертие, которого человек может когда-либо достигнуть, — это вечно жить в памяти человечества. Конечно, это судьба Цезаря, но Цезарь сделает все, чтобы лишить Катона этого же удела. Не будь Катона, не было бы гражданской войны. «И даже я не могу простить его за нее. Даже Цезарь не может простить ему это».
Ах, но Цезарь становится все более и более одиноким. Вот и Катона уже нет. Нет Бибула, Агенобарба, Лентула Круса, Лентула Спинтера, Афрания, Петрея, Помпея Магна, Куриона. Рим становится городом вдов, а у Цезаря не осталось реальных соперников. Как Цезарь может выделиться без оппозиции, которая заставляла его упрямо шагать к своей цели? Но нет, нет и нет оппозиции легионов.
Легионы Цезаря. Девятый, десятый, двенадцатый, четырнадцатый. Их штандарты тяжелы от наград. Их доля в трофеях достаточна, чтобы рядовые могли обрести статус всадника третьего класса в центуриях, а центурионы — статус второго класса. И все равно они взбунтовались. А почему? Да потому, что остались без дела, без контроля. Именно поэтому они сделались легкой добычей для таких смутьянов, как Авиен. Эти люди внушили им, что они могут диктовать условия своему генералу. Их мятеж прощен, но, что важней, не забыт. Ни один мятежный солдат никогда не получит землю в Италии или полную долю трофеев после триумфа.
После триумфа. Цезарь ждет его вот уж четырнадцать лет, с испанской кампании. Сенат тогда заставил его пересечь померий Рима, чтобы он лично зарегистрировал свою кандидатуру на консульский пост. Это лишило его и полномочий командующего, и триумфа. Но теперь он отметит свой триумф, и это будет триумф, который затмит все триумфы — и Суллы, и Помпея Магна. В этом году. Да, еще в этом. Время есть, ибо Цезарь наконец выправит календарь, правильно разобьет сезоны по месяцам, сделав год трехсотшестидесятипятидневным. А к каждому четвертому по счету году добавит один лишний день, чтобы отныне не было никаких расхождений. Если Цезарь, кроме этого, больше ничего не сделает для Рима, то его имя все равно останется жить в веках.
Вот что такое бессмертие. Только таким оно должно быть. О Катон, как ты жалок с твоим желанием иметь бессмертную душу, с твоим страхом смерти! Чего можно бояться в смерти?
Корабль накренился, задрожал. Ветер менялся, усиливался, стал юго-восточным. Цезарю показалось, что он несет в себе запах Египта, залах Нила — сладковатый, немного зловонный, исходящий от черной земли, напитанной водой после разлива, от незнакомых цветов в чужих садах и от Клеопатры.
Клеопатра. Цезарь скучает по ней, хотя не думал, что будет скучать. Интересно, как выглядит маленький человечек? Тот, что сейчас неотлучно при ней? Она пишет, что он похож на него, но Цезарь смотрит на вещи более объективно. Сын Цезаря, но не римлянин? Вздор. Сыном Цезаря будет римлянин, тот, кого он усыновит в своем завещании. Что ждет Цезаря впереди? Пора, давно пора изъявить свою волю. Но кого выбрать? Ни в чем себя еще не проявившего, никому не известного шестнадцатилетнего юношу или мужчину тридцати семи лет? Боги, дайте время сделать правильный выбор!
Сенат проголосовал за то, чтобы продлить диктаторство Цезаря еще на десять лет, с полномочиями цензора на три года и правом публично высказывать свое мнение относительно кандидатов на должности магистратов. Хорошо получить такое известие перед отъездом из Африки.
Голос шепчет: «Куда ты идешь, Гай Юлий Цезарь? И почему это кажется тебе несущественным? Неужели ты сделал все, что хотел, хотя и не с одобрения конституции? Нет смысла сожалеть о том, что сделано, раз этого нельзя исправить. Даже за миллион золотых корон, украшенных рубинами, изумрудами или океанским жемчугом размером с гальку».
Но без соперников победа ничего не стоит. Без соперников как Цезарь может сиять?
Нет радости в победе, если ты остался один на поле брани.
VI
ТЯЖЕЛЫЕ ВРЕМЕНА, НЕБЛАГОДАРНЫЕ ОБЯЗАННОСТИ
Секстилий (август) — конец декабря 46 г. до P. X
1
Внешний вид Общественного дома если и менялся, то к лучшему. Поначалу это было одноэтажное здание из туфовых блоков с прямоугольными традиционными окнами. Великий понтифик Агенобарб добавил к нему верхний этаж с окнами арочной формы, построенный методом opus incertum и облицованный кирпичом. А великий понтифик Цезарь построил над главными дверями храма фронтон и придал наружной части некрасивого особняка единообразный вид, облицевав его полированным мрамором. Внутри же здание сохраняло свою первозданную красоту, ибо там вот уже семнадцать лет ничего не меняли.
Пора устроить прием, подумал он, наконец-то вернувшись с Сардинии. Надо посоветовать Кальпурнии выступить в роли хозяйки ноябрьского праздника Bona Dea. Раз уж Цезарь-диктатор задерживается в Риме надолго, стоит вызвать сенсацию, наделать шума.
Его апартаменты находились на первом этаже. Спальня, кабинет, комнаты, где жила мать, два служебных помещения, отданных в распоряжение его старшего секретаря Гая Фаберия, который приветствовал хозяина с преувеличенной радостью, но пряча взгляд.
— Ты что, обиделся, что я не взял тебя в Африку? Фаберий, я просто хотел, чтобы ты отдохнул от скитаний, — сказал ему Цезарь.
Фаберий даже подпрыгнул, затряс головой.
— Нет, Цезарь, конечно же, я ничуть не обижен! Я сумел в твое отсутствие проделать большую работу и всласть пообщался с семьей.
— Как они?
— Были счастливы переехать на Авентин. На холме Орбий, к сожалению, уровень жизни понизился.
— Понизился на холме? Отличный каламбур, — заметил Цезарь и больше к этой теме не возвращался, но отметил для себя, что надо бы выяснить, чем встревожен старейший из его приближенных.
Пройдя наверх к жене, он тут же пожалел об этом. У Кальпурнии были гости: вдова Катона, Марция, и дочь Катона, Порция. И почему это женщины выбирают столь странных подруг? Но отступать было поздно. Надо как-то выпутываться. А Кальпурния все хорошеет. В восемнадцать она была просто симпатичной девушкой, застенчивой, тихой. Он хорошо знал, что многолетнее его отсутствие ничего в ней не изменило. Она вела себя скромно, как и всегда. Но к тридцати у нее появилась фигура, и она стала причесываться по-другому, что очень ей шло. Завидев мужа, она осталась спокойной, несмотря на то что ее застали врасплох.
— Цезарь, — сказала она, поднимаясь и подходя к нему для поцелуя.
— Это тот же кот, что я подарил тебе? — спросил он, указывая на пухлый шар рыжеватого меха.
— Да, это Феликс. Он постарел, но здоров.
Цезарь подошел к Марции, взял ее за руку. Порции он дружески улыбнулся.
— Дамы, это печальная встреча. Я многое отдал бы, чтобы она была счастливее.
— Я знаю, — ответила Марция, сморгнув слезы. — Он… он был здоров… перед этим?
— Совершенно здоров. Его все любили, особенно в Утике. Так любили, что дали ему дополнительное имя — Утический. Он был храбрецом, — ответил Цезарь, даже не пытаясь присесть.
— Конечно был! Он ведь Катон! — воскликнула Порция столь же громко и трубно, как это сделал бы ее отец.
Как они похожи! Жаль, что она родилась девочкой, а Марк-младший — мальчиком. Тем не менее она тоже никогда не попросила бы прощения у него. Убежала в Испанию или умерла бы.
— Ты живешь у Филиппа? — спросил он Марцию.
— Сейчас да, — ответила она и вздохнула. — Он хочет, чтобы я снова вышла замуж, но я не хочу.
— Если не хочешь, не выходи. Я поговорю с ним.
— О да, пожалуйста, сделай это! — съязвила Порция. — Ведь ты теперь царь Рима, и все, что ты ни скажешь, будет исполнено!
— Нет, я не царь Рима и не хочу им быть, — спокойно возразил Цезарь. — Это просто любезность с моей стороны, Порция. Как у тебя дела?
— Поскольку Марк Брут купил всю собственность Бибула, я живу в доме Бибула вместе с его младшим сыном.
— Я очень рад, что Брут столь щедр.
Заметив других кошек, Цезарь воспользовался предлогом удрать.
— Тебе они в радость, Кальпурния. А у меня от этих существ слезятся глаза и появляется зуд. Ave, дамы.
И он исчез.
Фаберий положил на стол корреспонденцию. Цезарь, хмурясь, заметил, что на бирке одного из свитков стоит майская дата. Печать Ватия Исаврика. Еще не сломав ее, он уже знал, что ничего хорошего ждать не стоит.
Сирия осталась без губернатора, Цезарь. Твой молодой кузен Секст Юлий Цезарь мертв. Ты, случайно, не встретил некоего Квинта Цецилия Басса, когда проходил через Антиохию в прошлом году? Если нет, я тебе объясню, кто это. Римский всадник, поселившийся в Тире и занявшийся красильным делом после службы у Помпея Магна во время его восточных кампаний. Он бегло говорит на медийском, персидском. Говорят, что у него есть друзья при дворе царя парфян. Конечно, он очень богат и имеет доход не только с продажи тирского пурпура.
Когда ты наложил очень большие штрафы на Антиохию и города финикийского побережья за поддержку республиканцев, это сильно задело Басса. Он поехал в Антиохию и среди военных трибунов сирийского легиона нашел несколько старых друзей, служивших вместе с ним у Помпея. Губернатору Сексту Цезарю сказали, что ты умер в провинции Африка и что сирийский легион волнуется. Он собрал легион с намерением успокоить волнения, но солдаты убили его и объявили Басса своим командиром.
Басс же провозгласил себя новым губернатором Сирии, и все твои клиенты и сторонники, проживавшие в Северной Сирии, убежали в Киликию. Я, находясь в то время в Тарсе у Квинта Филиппа, не сумел быстро что-либо предпринять. Лишь отправил письмо Марку Лепиду в Рим и попросил его как можно скорее послать в Сирию губернатора. Согласно ответу, на этот пост назначен Квинт Корнифиций. Он должен справиться с ситуацией. Он и Ватиний блестяще провели иллирийскую кампанию в прошлом году.
Однако Басс не унимается. Он направился в Антиохию, которая закрыла ворота и отказалась впустить его. Тогда наш торговец пурпуром пошел в Апамею. В ответ на щедрые посулы коммерческого плана Апамея встала на его сторону. Басс вошел в город и остается там, провозгласив его столицей Сирии.
Цезарь, он наделает много бед. Он определенно связан с парфянами и заключил союз с новым царем скенитских арабов, неким Алкавдонием, который, оказывается, был с Абгаром, когда тот поймал Марка Красса в ловушку при Каррах. Теперь Алкавдоний и Басс усиленно набирают солдат для новой сирийской армии. Я думаю, что парфяне готовят вторжение и что эта новая сирийская армия присоединится к ним, чтобы выступить против Рима в Киликии и провинции Азия.
В ответ мы с Квинтом Филиппом также набираем войска. А еще послали предупреждения царям-клиентам.
В Южной Сирии пока спокойно. Твой друг Антипатр зорко следит, чтобы евреи не ввязывались в авантюры Басса, а сам послал к царице Клеопатре в Египет за людьми, оружием и едой. Так что восстановление и укрепление стен Иерусалима может оказаться намного более важной и своевременной акцией, чем ты это предполагал.
Парфяне устраивают набеги по всему Евфрату, но территория скенитских арабов ничуть не страдает. Ты, возможно, надеялся, что в восточной области Нашего моря будет царить долгий мир, но все оказалось не так. И я вообще сомневаюсь, что Рим когда-нибудь сможет надеяться на долговременное затишье в любой части своей империи. Всегда кто-то жаждет отнять у него что-нибудь.
Бедный молодой Секст, внук дяди Цезаря Секста! Эту ветвь рода — старейшую ветвь — обошло знаменитое везение Цезарей. Прежние Юлии Цезари имели в обиходе три имени — Секст, Гай и Луций. Первого сына нарекали Секстом, второго Гаем и третьего Луцием. Согласно этому, его собственный отец был вторым сыном в семье, и только брак старшей сестры отца со сказочно богатым новым римлянином Гаем Марием дал ему деньги, чтобы остаться в сенате и подняться по общественной лестнице к должностям старших магистратов. Младшая сестра отца вышла замуж за Суллу, так что Цезарь мог по праву считаться племянником и Мария, и Суллы. Как показало время, весьма удобная вещь!
Старший брат отца, Секст, умер первым от воспаления легких во время очень холодной зимней кампании в Италийской гражданской войне. Легкие! Вдруг Цезарь вспомнил, где он раньше видел нечто замеченное им у молодого Гая Октавия. Дядя Секст! Октавий очень похож на него, такой же узкогрудый. Не было времени поговорить с Хапд-эфане, зато теперь он может сказать целителю гораздо больше. Дядя Секст страдал хрипами и раз в год ездил на «огненные поля» за Путеолами, где вдыхал пары серы, бьющие из земли вместе с брызгами лавы и языками огня. Он вспомнил, как отец говорил, что такие хрипы возникают время от времени у кого-нибудь из Юлиев Цезарей, что это наследственная черта. Неужели же эту болезнь унаследовал и молодой Гай Октавий? Может быть, поэтому парень не может регулярно тренироваться на Марсовом поле?
Цезарь позвал Хапд-эфане.
Читать бесплатно другие книги:
