Падение титана, или Октябрьский конь Маккалоу Колин
— Опубликую? О нет, я не посмею опубликовать это, Цезарь. — Он хихикнул. — По крайней мере, при живом Цицероне. Надеюсь, мне не придется дожидаться лет двадцать!
— Неудивительно, что Милон отхлестал тебя за шашни с его дражайшей Фаустой, — смеясь, сказал Цезарь. — Ты неисправим.
Погребальные игры в честь Юлии не ограничились одним лицедейством. Цезарь покрыл навесом весь Римский Форум, а также свой собственный, новый, и устроил бои гладиаторов, бои между пленными, приговоренными к смерти, а потом вывел и диких зверей. С блеском прошла выставка последних веяний военной моды. Гвоздем ее были длинные, тонкие, гибкие, как прутья, мечи, совершенно бесполезные в битве.
Потом состоялся банкет для всего Рима. Не менее двадцати двух тысяч столов. Среди деликатесов — шесть тысяч пресноводных угрей, которых Цезарь призанял у своего друга Луцилия Гирра. Тот отказался продать их и отдал с условием, что потерю восполнят. Вина текли рекой, столы ломились от яств. После пиршества осталось столько всего, что бедняки набивали снедью мешки и уносили домой, чтобы разнообразить свое меню на день-другой, а может, и на все пять.
А Цицерон все продолжал писать Бруту в Италийскую Галлию.
Знаю-знаю, я уже сообщал тебе о бессовестном осмеянии героев-республиканцев, но я до сих пор возмущен. Как может человек с таким тонким вкусом опуститься до того, что бы тешить разнузданную толпу карикатурами на самых достойных из римлян, пусть даже и своих оппонентов?
Но я поведу сейчас речь не о том. Представь, я наконец развелся с Теренцией. С этой мегерой, тридцать лет меня изводившей! Так что теперь я потенциальный шестидесятилетний жених. Очень странное ощущение. Мне уже предложили двух вдовушек. Одна — сестра Помпея Магна, другая — его дочь. Ты ведь знаешь, что Публий Сулла скоропостижно скончался? Это весьма огорчило великого человека, хотя не пойму почему. Любой отпрыск того, кто усыновлен таким типом, как Секст Перквитиен-старший, и рос в его доме, не может считаться воспитанным человеком. Как бы там ни было, Помпея — вдова. Но я предпочел бы вторую Помпею. Во-первых, она лет на тридцать моложе. А во-вторых, у нее жизнерадостный вид. Кажется, о Фаусте Сулле она особенно не горюет. Вероятно, потому, что великий человек разрешил ей сохранить все свое состояние, кстати довольно большое. Ну разумеется, на женщине бедной я не женюсь, дорогой Брут. Но после Теренции я не женюсь и на женщине, которая сама управляет своими деньгами. Так что ни одна Помпея Магна мне, по всей видимости, не подходит. Между нами, мы, римляне, слишком много даем воли бабам.
И еще развод в рядах Туллиев Цицеронов. Моя дорогая Туллия разорвала свой союз с этим бешеным кабаном Долабеллой. Я потребовал, чтобы он возвратил мне все мои выплаты ему в счет ее приданого, что полагается сделать, когда при разводе жена — пострадавшая сторона. К моему удивлению, Долабелла согласился! Я думаю, он пытается вновь добиться расположения Цезаря, поэтому и обещал вернуть деньги. Цезарь не любит, когда с женщинами обращаются плохо. Взять хотя бы его сочувственное отношение к Антонии Гибриде. Но пойдем дальше. Туллия вдруг сообщает мне, что ждет ребенка от Долабеллы! О, что творится с этими женщинами? Туллия теперь в глубокой депрессии. Она, кажется, не хочет рожать, но винит во всем меня! Говорит, это я заставил ее развестись. Я повержен. Сдаюсь.
Без сомнения, Гай Кассий уже написал тебе, что он возвращается из провинции Азия. Я догадываюсь, что между ним и Ватией Исавриком нет ничего общего, кроме жен, твоих сестер. Ватия предан Цезарю, поэтому у него ничего нельзя выведать. Из того, что Кассий писал мне, я также понял, что как губернатор Ватия очень строг. Он так хитро урегулировал налоги в провинции Азия, что их нельзя будет увеличить еще несколько лет. А это делает невозможным для публиканов или любых других предприимчивых римлян обогатиться хоть на сестерций на территории от Амана до Пропонтиды. Я спрашиваю тебя, Брут, для чего тогда Риму провинции, если не для того, чтобы дать возможность его гражданам добавить в свой кошелек несколько монет? Похоже, Цезарь считает, что это Рим должен содержать занятые им области, а не наоборот, как должно быть!
Гай Требоний приехал в Рим из Дальней Испании. Беднягу оттуда прогнали Лабиен и оба Помпея. Но он вроде бы не внакладе. Ему там приходилось трудненько после печально известного губернаторства Квинта Кассия. Говорят, это был сущий Гай Веррес. А три республиканца высадились в тех краях без помех, к всеобщей радости, и с большой легкостью набрали войско. Гней Помпей, поставив на якорь свой флот в водах, омывающих Балеарские острова, обосновался в Кордубе и ведет себя как губернатор. Лабиен — военачальник при нем.
Интересно, что сделает Цезарь?
— Я думаю, Цезарь уедет в Испанию, как только покончит с законотворчеством, — сказала Кальпурния Порции и Марции.
Глаза Порции блеснули, лицо озарилось надеждой.
— На этот раз все пойдет по-другому! — вскричала она, с силой ударив кулаком по ладони. — С каждым днем волнение в легионах Цезаря усиливается, а со времен Квинта Сертория испанцы воюют не хуже нас. Вот увидите, Испания будет для Цезаря крахом. Я молюсь только об этом!
— Хватит, Порция, — остановила ее Марция, встретившись взглядом с помрачневшей Кальпурнией. — Не забывайся.
— Ну и что? — резко ответила Порция, схватив Кальпурнию за руку. — Кальпурния не рассердится. Почему это должно ее волновать? Цезарь проводит все свое время на той стороне Тибра. С другой!
«Она права, — подумала Кальпурния. — Он остается в Общественном доме только накануне собраний сената, которые начинаются на рассвете. Остальное время он там, с ней. Я ревную, а я это ненавижу. И ее ненавижу, но его я люблю».
— Царица, — спокойно сказала она, — очень сведуща в вопросах государственного управления. Он говорит, что они обсуждают законы и политические проблемы. Вряд ли у них остается время на что-то еще.
— Ты хочешь сказать, что он имеет наглость говорить о ней с тобой? Со своей законной женой? — не веря ушам, изумилась Порция.
— Да, и довольно часто. Вот почему я не очень-то беспокоюсь. Цезарь нисколько не изменился ко мне. Я его жена. В лучшем случае она его любовница. Хотя, — с легкой завистью добавила Кальпурния, — я очень хотела бы увидеть мальчика.
— Отец говорит, он красивый, — сказала Марция и нахмурилась. — Любопытно то, что сын Атии, Октавий, ненавидит царицу и отказывается верить, что этот ребенок от Цезаря, хотя мой отец утверждает, что он очень похож на него. Октавий называет ее царицей зверей из-за ее богов, у которых звериные головы.
— Октавий просто ревнует к ней, — сказала Порция.
Кальпурния очень удивилась.
— Ревнует? Но почему?
— Я не знаю, но мой Луций знаком с ним по тренировкам на Марсовом поле. Он говорит, что Октавий не делает из этого секрета.
— Я не знала, что Октавий и Луций Бибул — друзья, — сказала Марция.
— Они ровесники, им по семнадцать лет, а Луций один из немногих, кто не высмеивает Октавия, когда тот приходит на тренировки.
— А почему кто-то должен высмеивать его? — удивилась еще раз Кальпурния.
— Потому что у него астма. Мой отец, — продолжала Порция, преобразившись при одной мысли о своем знаменитом родителе, — говорил, что Октавия нельзя винить. Он уже наказан богами. И мой Луций согласен с ним.
— Бедный мальчик. Я и не знала, — сказала Кальпурния.
— Я живу в этом доме, я знаю, — мрачно сказала Марция. — Бывают случаи, когда Атия боится его потерять.
— Я все равно не понимаю, почему он должен ревновать к Клеопатре! — сказала Кальпурния.
— Потому что она украла у него Цезаря, — ответила Марция. — Цезарь проводил с ним много времени, пока не появилась царица. Теперь он о нем совершенно забыл.
— Мой отец, — протрубила Порция, — осуждал ревность. Говорил, что она разрушает душевный покой.
— Я не думаю, что мы очень уж ревнивы, но никто из нас не может похвастать душевным спокойствием, — сказала Марция.
Кальпурния подхватила с пола котенка и поцеловала его лоснящуюся маленькую головку.
— У меня такое чувство, — сказала она, прижавшись щекой к круглому меховому животику, — что царица Клеопатра тоже не знает покоя.
Ее догадка была близка к истине. Узнав, что Цезарь убывает в Испанию, чтобы подавить там восстание республиканцев, Клеопатра не на шутку встревожилась.
— Но я не могу жить тут без тебя! Я запрещаю тебе покидать меня!
— Я посоветовал бы тебе вернуться домой, но осенью и зимой море между Италией и Александрией непригодно для путешествий, — сказал Цезарь, стараясь сохранять ровный тон. — Потерпи, любовь моя. Кампания будет недолгой.
— Я слышала, что у республиканцев тринадцать легионов.
— Думаю, так оно и есть.
— А ты распустил всех солдат, оставив себе только два.
— Пятый, «Жаворонок», и десятый. Но Рабирий Постум, который опять согласился быть моим praefectus fabrum, набирает рекрутов в Италийской Галлии. Очень многим парням там уже надоело бездельничать, и они вновь готовы служить. У меня будет восемь легионов, достаточно, чтобы побить Лабиена, — сказал Цезарь, наклонился и с удовольствием поцеловал ее.
Но она продолжала сердиться. Надо менять тему.
— Ты просмотрела результаты переписи? — спросил он.
— Просмотрела. Она превосходно проведена, — ответила Клеопатра, отвлекаясь. — Когда я возвращусь в Египет, то проведу такую же перепись. Меня поражает, как тебе удалось заставить тысячи человек ходить от дома к дому.
— Люди любят совать нос в чужие дела. Их только надо научить, как справляться с теми, кому не нравятся всяческие вопросы.
— Твоя гениальность потрясает меня. Ты делаешь все так результативно, так быстро. Нам за тобой не угнаться.
— Продолжай делать мне комплименты, и моя голова скоро не войдет в твои двери, — беспечно сказал он и нахмурился. — По крайней мере, твои комплименты искренние. Ты знаешь, что эти идиоты воздвигли в портике Юпитера Наилучшего Величайшего?
Она знала. Одобряя и соглашаясь с этим, она уже достаточно хорошо изучила Цезаря, чтобы понимать, почему это так рассердило его. Сенат и восемнадцать старших центурий решили заказать золотую скульптуру: Цезарь в колеснице, запряженной четверкой коней, а под ним — земной шар. Еще одна почесть вопреки его воле.
— Я стою перед дилеммой, — говорил он ей какое-то время назад. — Если запретить им это, я буду выглядеть неблагодарным, скупым, а если разрешить, все сочтут, что я тщеславен и высокомерен. Я сказал им, что эта конструкция, с моей точки зрения, ужасна, но они сделали вид, что не услышали, и продолжают свое.
«Ужасную конструкцию» он не видел до момента торжественного совлечения с нее ткани. Скульптор Аркесилай постарался. Четыре коня были великолепны. Приятно удивленный, Цезарь медленно обошел вокруг скульптуры и увидел пластинку, прикрепленную к переднему борту колесницы. Надпись, сделанная на греческом, повторяла надпись под его статуей на рыночной площади в Эфесе: «НОСИТЕЛЬ БОЖЕСТВЕННОЙ СУТИ» и все остальное.
— Снимите эту мерзость! — рявкнул он.
Никто не двинулся с места.
У одного из сенаторов на поясе висел кинжал. Цезарь схватил его и вонзил в золото. Еще немного усилий — и пластинка отскочила.
— Никогда, никогда больше не говорите так обо мне! — крикнул он и отошел, разъяренный до такой степени, что отброшенную пластинку быстро смяли, превратив ее в металлический шар.
Поэтому в ответ Клеопатра примирительно сказала:
— Да, я знаю об этом. Мне жаль, что ты оскорблен.
— Я не хочу быть царем Рима, и я не хочу быть богом! — проворчал он.
— Но ты — бог, — просто сказала она.
— Нет, я не бог! Я смертный человек, Клеопатра, и меня ждет судьба всех смертных! Я умру! Слышишь? Умру! А боги не умирают. Если бы меня сделали богом после моей смерти, все было бы по-другому. Я спал бы себе вечным сном, не ведая, что я — бог. Но живой и смертный я быть таковым не могу. Да и зачем мне быть царем Рима? — сердито добавил он. — Как диктатор я и так могу делать все, что хочу.
— Он как бык в загородке, которого дразнит и мучает толпа сорванцов, чувствующих себя в безопасности, — с большим удовлетворением сказала Сервилия Гаю Кассию. — О, как я рада! И Понтий Аквила доволен.
— Как поживает твой преданный любовник? — мило поинтересовался Кассий.
— Работает на меня против Цезаря, но очень осторожно. Конечно, Цезарь не любит его, но одна из слабых сторон Цезаря — его хваленая справедливость, так что он будет продвигать перспективного человека, даже если это бывший республиканец. И настоящий любовник Сервилии, — промурлыкала она.
— А ты стерва.
— Я всегда была стервой. Я должна была ею стать, чтобы выжить в доме милейшего дядюшки Друза. Ты знал, что он запер меня в детской и запретил мне покидать ее, пока я не вышла замуж за отца Брута? — спросила она.
— Нет, не знал. Почему Ливии Друз сделал это?
— Потому что я шпионила за ним для моего отца, который был врагом Друза.
— В каком возрасте?
— Лет с девяти.
— А почему ты жила у брата твоей матери, вместо того чтобы жить со своим отцом? — спросил Кассий.
— Моя мать изменила моему отцу с отцом Катона, — сказала она, и лицо ее исказила мучительная гримаса, хотя с тех пор прошла целая вечность. — И мой отец счел, что ее дети могут быть не от него.
— Это логично, — хмыкнул Кассий. — И все же ты шпионила для него?
— Он был патрицием Сервилием Цепионом, — сказала она, словно этим все объяснялось.
Зная ее, Кассий принял ответ.
— Что у вас вышло с Ватией в провинции Африка? — спросила она.
— Он не разрешил ни мне, ни Бруту собирать долги.
— Понимаю.
— Как дела у Брута?
Вскинув черные брови, она равнодушно ответила:
— Откуда мне знать? Он пишет мне не чаще, чем тебе. А с Цицероном переписывается. Почему нет? Они как две старухи.
Кассий усмехнулся.
— Я встретил Цицерона в Тускуле и провел с ним вечер. Он сейчас пишет хвалебную песнь в честь Катона. Как тебе это понравится, а? Думаю, что не очень. Но назревающая война в Испаниях так пугает его, что он буквально трясется от страха при всей его неприязни к Цезарю. Я спросил его почему, и он сказал, что, если дети Помпея побьют Цезаря, Рим узнает более худшие времена.
— И что ты ответил ему, дорогой Кассий?
— Что, как и он, предпочел бы существовать при спокойном хозяине, которого знаю. Помпеи родом из Пицена, а я не знаю ни одного пиценца, который бы в глубине души не был жесток. Поскреби пиценца — и проглянет дикарь.
— Вот почему из них получаются столь замечательные плебейские трибуны. Они любят ударить в спину и счастливы этим. Тьфу! — плюнула Сервилия. — По крайней мере, Цезарь чистопородный римлянин.
— Настолько чистопородный, что имеет право быть царем Рима.
— Как и Сулла, — согласилась она. — Но опять же как и Сулла, он не хочет.
— Если ты так уверена в этом, почему стараешься убедить всех, что он спит и видит себя коронованным?
— Просто от нечего делать, — созналась Сервилия. — Кроме того, во мне, наверное, есть что-то пиценское. Я обожаю доставлять неприятности.
— Ты видела царицу? — спросил Кассий, чувствуя приятную теплоту от сознания, что он римлянин и находится в Риме.
О, как хорошо дома! Тертулла, может быть, наполовину и Цезарь, но другая ее половина — Сервилия, а в результате он получил обворожительную, обольстительную жену.
— Дорогой мой, царица Египта и я — теперь подружки, — проворковала Сервилия. — Какие все-таки римлянки дуры! Поверишь ли, большинство женщин моего положения решили считать ее infra dignitatem! Глупо, правда?
— А почему ты так не считаешь?
— Мне с ней интересно. Как только Цезарь уедет в Испанию, я введу ее в моду.
Кассий нахмурился.
— Уверен, тещенька, что твои мотивы не слишком хороши, но, как бы там ни было, они выше моего понимания. Ты знаешь ее так мало. Она, возможно, более коварна, чем ты.
Сервилия вскинула вверх руки, потянулась.
— О, тут ты ошибаешься, Кассий. Я очень много знаю о Клеопатре. Видишь ли, ее младшая сестра провела в Риме почти два года. Цезарь держал ее здесь как пленницу для своего египетского триумфа. Ее поселили у старой Цецилии, а так как мы с ней подруги, то я сблизилась с Арсиноей. Мы часами болтали о Клеопатре.
— После триумфа прошло почти три месяца. Где же теперь эта царевна? — Кассий с притворной озабоченностью огляделся. — Разве она не у тебя?
— Она была бы здесь, если бы ей дали шанс. Но к сожалению, сразу после триумфа Цезарь посадил ее на корабль, идущий в Эфес. Я слышала, она будет там жрицей в храме Артемиды. А если попытается убежать, ее просто убьют, причем за хорошее вознаграждение. Очевидно, Цезарь обещал Клеопатре подрезать крылышки Арсиное. Очень жаль! Я так хотела соединить двух сестер!
Он поежился.
— Иногда, Сервилия, я рад, что тебе нравлюсь.
В ответ она поменяла тему:
— Кассий, ты действительно предпочитаешь иметь своим хозяином Цезаря?
Лицо его помрачнело.
— Я предпочел бы вообще не иметь хозяина. Признать кого-либо своим хозяином — значит нанести оскорбление Квирину, — зло ответил он.
VII
ТРЕЩИНЫ ПОЯВЛЯЮТСЯ
Intercalaris 46 г. до P. X. — сентябрь 45 г. до P. X
1
В ноябре племянник Цезаря Квинт Педий и Квинт Фабий Максим вывели четыре новых легиона из Плаценции на западе Италийской Галлии и через месяц привели их в Дальнюю Испанию. По сезону шло позднее лето, погода была жаркой. К их удовольствию, они нашли провинцию не совсем уж на побегушках у трех республиканских генералов, поэтому смогли построить хороший лагерь в верховьях реки Бетис и закупить урожай в этом районе. Приказ Цезаря был ожидать его, используя время на заготовки, хотя он и не предвидел каких-то затяжек в войне. Но лучше запасаться, чем голодать, говорил он, когда дело касалось снабжения.
Потом, в начале дополнительных дней, шедших за последним числом декабря, ситуация изменилась. Появился Лабиен с двумя легионами хорошо натренированных римлян и четырьмя легионами сырых местных рекрутов. Лагерь был осажден. Открытый бой легаты Цезаря Педий и Фабий Максим провели бы успешно, но осада давала Лабиену возможность использовать свои превосходящие силы с большим эффектом, что и сделал. Конечно, лучше запасаться, чем голодать. В осаде или не в осаде, но солдаты Цезаря были сыты. Опасаясь, что враг перекроет протекающий через лагерь ручей, четыре запертых легиона вырыли колодцы и стали ждать дальше. Цезарь вот-вот придет и освободит их.
С десятым, пятым, «Жаворонком», и двумя свежими легионами заскучавших на вольных хлебах ветеранов Цезарь вышел из Плаценции как раз тогда, когда его два легата в Дальней Испании оказались в осаде. По Домициевой дороге до Кордубы было около тысячи миль. Их покрыли в типичном для Цезаря темпе за двадцать семь дней при средней скорости тридцать семь миль за переход. Этому немало способствовало то обстоятельство, что на большей части пути не было необходимости строить на ночь временные лагеря. Галлия вдоль Домициевой дороги была такой мирной, что даже всегда бдительный Цезарь понимал, что все эти стены, канавы и частоколы никому в данном случае не нужны. Все изменилось, когда они спустились через перевал из Ламиния в Ближней Испании в Орет в Дальней Испании. Но к тому времени оставалось пройти сто пятьдесят миль.
Как только Цезарь появился, Лабиен исчез.
Секст Помпей остался в хорошо укрепленной Кордубе, а его старший брат Гней с основными силами пошел разбираться с демонстративно антиреспубликанской Улией. Но когда Лабиен прислал сообщение, что Цезарь идет на Кордубу, Гней Помпей, сняв осаду, вернулся к брату. И как раз вовремя!
— У нас тринадцать легионов, у Цезаря восемь, — сказал он Лабиену, Аттию Вару и Сексту Помпею. — Надо сразиться и навсегда с ним покончить!
— Да! — крикнул Секст.
— Да, — сказал Аттий Вар, но не так энергично.
— Категорически нет, — отрубил Лабиен.
— Почему? — спросил Гней Помпей. — Давайте покончим с ним. О, прошу вас!
— Сейчас Цезарь сыт, но скоро наступит зима, и, по словам местных, она будет суровой, — здраво рассудил Лабиен. — Пусть Цезарь дождется зимы. Надо надоедать ему, не давать делать новые запасы, пусть проедает старые.
— Но у нас на пять легионов больше, — сказал оставшийся при своем мнении Гней. — Четыре легиона из наших тринадцати — ветераны-римляне, другие пять почти так же хороши, и только четыре легиона вновь набранных рекрутов. Но и они теперь не так уж плохи. Я слышал, ты это сам говорил, Лабиен.
— Ты не знаешь, а я знаю, Гней Помпей, что у Цезаря есть еще галльская кавалерия. Восемь тысяч конников перешли перевал через девять дней после него, но теперь они здесь. Год был сухой, пастбища скудные, и если в верховьях Бетис выпадет снег, кавалерия перестанет быть силой. Ты ведь знаешь галльскую кавалерию. — Он умолк, фыркнул, скривил губы. — Нет, конечно не знаешь. Но я знаю. Я был с ними восемь лет. Почему, ты думаешь, Цезарь стал предпочитать галлам германцев? Когда драгоценные галльские лошади начинают недоедать, галлы снимаются и уходят домой. Поэтому мы задержим здесь Цезаря до весны. Как только лошади начнут голодать, он попрощается со своей кавалерией.
Слова Лабиена горько разочаровали обоих Помпеев. Но они были сыновьями своего отца. Помпей Великий никогда не вступал в бой, не имея численного преимущества. А с восемью тысячами кавалеристов у Цезаря был перевес.
Гней Помпей вздохнул, стукнул кулаком по столу.
— Хорошо, Лабиен, я тебя понял. Мы здесь зимуем, не давая Цезарю выйти к Бетис, где можно найти пастбища, не покрытые снегом.
— А Лабиен учится, — заметил Цезарь своим легатам, к которым присоединились теперь Долабелла, Кальвин, Мессала Руф, Поллион и адмирал Гай Дидий. Конечно, был среди них и Тиберий Клавдий Нерон, чья ценность заключалась только в его имени. Цезарь нуждался в любом из представителей старых патрицианских родов, чтобы облагородить свое дело. — Будет тяжеловато найти корм для лошадей. Это, конечно же, неудобство. Но конница нам сейчас очень нужна. У Лабиена отличная испанская кавалерия в несколько тысяч всадников. И он может набрать еще.
— Что ты намерен делать, Цезарь? — спросил Квинт Педий.
— Сидеть здесь, в верховьях Бетис, какое-то время. К зиме созреют кое-какие идеи. А пока нам следует убедить Лабиена, что его тактика действует. — Цезарь посмотрел на Квинта Фабия Максима. — Квинт, я хочу, чтобы твои младшие легаты в свободное время нашли достойных доверия людей среди наших центурионов, — пусть следят за настроением в легионах. Пока я не замечаю ничего подозрительного, но прошли те дни, когда я верил своим парням. Большинство людей, которых Вентидий набрал в Плаценции, ветераны, и он тщательно отбирал их. Я знаю. Но как бы то ни было, нужно держать ухо востро.
Наступило неловкое молчание. Ужасно, что Цезарь, любимый солдатами генерал, теперь им не верит! Но он прав. Недовольство коварно. Раз люди, сеющие зерна смуты среди рядовых, узнали, что это возможно, значит, они обрели рычаг воздействия на генерала. Армия постоянно меняется с тех пор, как Гай Марий стал набирать в ее ряды неимущих, и волнения были новым симптомом этого изменения. Цезарю поневоле приходится что-то решать.
С первого дня нового года календарь и сезоны пришли в абсолютное соответствие. Цезарь осуществил одну из своих идей. В начале января он повел легионы, чтобы осадить город Атегва на расстоянии одного дня пути от Кордубы, стоящей у реки Сале. Прямо в пасть льва. В Атегве было огромное количество провианта, но, что самое важное, Лабиен складировал там весь зимний запас фуража для своих лошадей.
Погода стояла суровая, марш Цезаря был неожиданным, тайным. К тому времени, как Гней Помпей почуял неладное и вывел свои войска из Кордубы, чтобы помешать захвату Атегвы, Цезарь уже окружил город двойным кольцом фортификаций, точь-в-точь как он некогда проделал это с Алезией. Внутреннее кольцо окружало город, внешнее сдерживало силы, пришедшие на выручку осажденным. Восемь легионов Цезаря были недосягаемы, а его галльская конница постоянно изматывала Гнея Помпея. Прибыл отсутствующий Тит Лабиен. Он угрюмо смотрел на циркумвалляцию.
— Ты не можешь ни помочь Атегве, ни прорвать кольцо, Гней, — сказал он. — Ты только теряешь людей. Отходи к Кордубе. Атегву мы потеряли.
Падение Атегвы, несмотря на ее героическое сопротивление, во многих отношениях стало ударом для республиканцев. Цезарь не только накормил своих лошадей, но и вынудил Лабиена отойти к побережью в поисках пастбищ и фуража, а испанцы стали терять веру в победу. Участились случаи дезертирства среди местных солдат.
Но спокойная радость Цезаря был отравлена письмом от Сервилии, присланным в сопровождении футляра со свитками.
Я думаю, ты получишь такое же удовольствие от приложения к моему письму, Цезарь, какое получила я. В конце концов, ты единственный, человек, чья ненависть к Катону достигает высоты Арарата. Этот перл создал деревенщина Цицерон, а опубликовал, естественно, Аттик. Случайно встретив этого двуличного плутократа, которому удается сохранять хорошие отношения и с тобой, и с твоими врагами, я его так отделала, что он долго теперь будет чесаться.
«Ты — паразит и лицемер. Аттик! — сказала я. — Типичная посредственность, сосущая прибыль из всего, что тебе не принадлежит, не имея притом никаких личных талантов. Я очень рада, что Цезарь начал заселять колонистами твою латифундию в Эпире. Это отучит тебя присасываться к государственным землям! Надеюсь, что ты сгниешь заживо, а беднота угробит все твое достояние!»
Я не могла придумать ничего лучшего, чтобы нагнать на него страху. Очевидно, он и Цицерон думали, что твоя колония будет расположена подальше от скота и кожевенного завода Аттика, не в Бутроте. Но оказывается, это все же Бутрот. Цезарь, не позволяй Аттику отговорить тебя от колонизации столь лакомого участка! Эта земля Аттику не принадлежит, он не платит за нее ренты. И заслуживает всего, что потерпит от неимущих! Опубликовать столь отвратительную хвалебную песнь худшему из людей, что когда-либо сидели в сенате! Я так зла! Прочтя этот опус, разозлишься и ты, а вот мой слабоумный сынок считает это произведение замечательным. Кажется, он тоже написал небольшой некролог, превозносивший до небес его дражайшего дядюшку, но разорвал свое сочинение после того, как прочел панегирик Цицерона.
Брут говорит, что он возвратится в Рим, как только Вибий Панса прибудет в Италийскую Галлию ему на смену. Честно, Цезарь, где ты выискиваешь таких ничтожеств? Панса разбогател, женившись на дочери Фуфия Калена, так что, думаю, он пойдет далеко. Кстати, в Риме находятся несколько твоих старых легатов по Галлии, от претора Децима Брута до экс-губернатора Гая Требония.
Я знаю, Клеопатра пишет тебе по четыре раза на дню, но решила, что для разнообразия тебе не помешает и стороннее мнение о ее положении. Оно просто бедственное. Ей удается держаться, но без тебя она очень страдает. Зачем ты сказал ей, что кампания будет короткой? Ведь Рим, как я понимаю, не увидит тебя целый год. И почему ты поселил ее в этом мраморном мавзолее? Бедняжка постоянно там мерзнет! Эта зима такая холодная, ранняя. На Тибре лед, а в Риме уже выпал снег. Я думаю, в Александрии зима сравнима с нашей поздней весной. Однако мальчик доволен. Он считает, что игры в снегу — самое интересное занятие в мире.
А теперь сплетни. Фульвия ждет ребенка от Антония. Выглядит как всегда, то есть сияет. Вообрази! Вероятно, родится мальчик. Копия третьего из ее хулиганов! Клодий, Курион, а теперь еще и Антоний.
Цицерон — о, меня прямо преследует этот мужлан! — женился на днях на своей подопечной, на семнадцатилетней Публилии. Как тебе нравится? Омерзительно, да?
Прочти «Катона». Цицерон, кстати, очень хотел посвятить свое творение Бруту, но Брут отклонил эту честь. Почему? Потому что знал, что я его за это убью.
Цезарь читал «Катона» с тем же чувством гадливости и омерзения, что и Сервилия. К концу его гнев раскалился добела. Катон, говорил Цицерон, был знатнейшим из римлян, когда-либо живших на свете, а также самым преданным и самым непоколебимым слугой Республики, канувшей в небытие. Враг всех тиранов, таких как Цезарь, стойкий защитник mos maiorum, герой даже в своей смерти, идеальный муж и отец, блестящий оратор, он умел смирять свои плотские аппетиты, до конца оставался истинным стоиком, и т. д. и т. п. Вероятно, если бы Цицерон на этом остановился, Цезарь смог бы переварить его труд. Но Цицерон пошел дальше. Вся соль панегирика заключалась в противопоставлении превосходных достоинств Марка Порция Катона и отвратительных злодейств диктатора Цезаря.
Дрожа от гнева, он сидел в кресле, выпрямившись и кусая до крови губы. Значит, вот что на деле ты думаешь, да? Что ж, Цицерон, кончились твои дни. Отныне Цезарь никогда ни о чем тебя не попросит. И ты никогда больше не войдешь в сенат, даже если будешь умолять о том на коленях. А что касается тебя, Аттик, издатель этого клеветнического сгустка беспримесной злобы, Цезарь сделает то, что советует Сервилия. Бедняки ринутся в Бутрот!
Во время марша в Дальнюю Испанию он написал поэму под названием «Iter» («Путы»). Проглядев ее снова, Цезарь нашел, что она более хороша, чем он ранее о ней думал. Это, пожалуй, лучшее из всего, что он написал за последние годы. Достойное тиражирования. Конечно, еще вчера он обратился бы с этим к Аттику, чья небольшая армия копиистов работала просто отменно. Но теперь он отдаст «Iter» для публикации братьям Сосиям. А Аттик отныне не получит от него ничего. Никаких привилегий. Совсем не обязательно быть царем Рима для репрессалий. Достаточно быть диктатором Рима.
Гнев его не остыл, а воплотился в решение. Цезарь вдруг понял, что ему следует опровергнуть напраслину, какую возвел на него Цицерон. Четко и доказательно, по каждому пункту. Поставить с головы на ноги все, что тот накропал. Пусть Цицерон устыдится, когда его уличат в подтасовке фактов, во лжи. «Катон» не должен сойти ему с рук. Иначе все, кто прочтет его, будут считать Цезаря чудовищем почище любого греческого тирана. Извращенный, односторонний, клеветнический пасквиль. Нет, не ответить на него просто нельзя!
Обычно Цезарь всегда искал боя, чтобы быстрее закончить войну, но в Испании ему опять противостояли республиканцы, а потом он был слишком поглощен написанием «Анти-Катона», чтобы думать о битвах.
Сексту Помпею очень понравился «Катон» Цицерона, хотя его сильно разочаровало, что там даже не упоминалось о марше десяти тысяч. Секст Помпей принимал в нем участие и был тогда поистине счастлив. А сама провинция Африка была отвратительна. Впрочем, Испания еще хуже. Ему не нравился Тит Лабиен, а Аттия Вара он вообще считал продажным ничтожеством. Оставался только брат, Гней Помпей, но и тот, казалось, потерял вкус к борьбе за дело республиканцев.
— Я не гожусь для суши, Секст, и это правда, — признался мрачный Гней, когда они шли на совещание с Лабиеном и Аттием Варом. Был первый день марта. Снег в Кордубе таял. Испанское солнце начало пригревать. — Я адмирал.
— Я тоже лучше чувствую себя на море, — сказал Секст. — Что будет теперь?
— Мы попытаемся навязать Цезарю бой, и как можно скорее. — Гней остановился, схватил брата за руку и крепко сжал. — Секст, ты выполнишь то, о чем я тебя попрошу?
— Конечно, ты же знаешь.
— Если меня убьют в сражении или смерть настигнет меня в другом месте, ты женишься на Скрибонии?
Кисть онемела. Секст выхватил руку.
— Най-Най! — вновь становясь маленьким мальчиком, выкрикнул он. — Это смешно! С тобой ничего не случится!
— У меня предчувствие.
— Все ведь сражаются, и ничего!
— Я согласен, это, возможно, фантазия. А что, если нет? Я не хочу, чтобы моя дорогая Скрибония зависела от прихоти Цезаря. У нее нет денег и нет родственников с его стороны.
В голубых глазах Гнея Секст увидел отчаяние, которое он раньше видел в глазах отца, когда тот говорил с ним о бегстве в далекую Серику.
— Но в отношении тебя у меня нет такого предчувствия. Победим мы или проиграем, ты будешь жить и спасешься. Пожалуйста, я прошу тебя, возьми с собой и Скрибонию! Пусть она понесет от тебя и родит нашему отцу внуков. Мне это не удалось. Обещай мне! Обещай!
Не желая, чтобы Гней видел его слезы, Секст обнял его, переполненный любовью и жалостью к брату.
— Я обещаю, Най-Най.
— Хорошо. А теперь послушаем, что скажет Лабиен.
Военный совет согласился, что армия должна покинуть окрестности Кордубы и идти на юг, чтобы заманить Цезаря подальше от всех его баз и запасов. Для Гнея Помпея явился полной неожиданностью отказ Лабиена командовать будущей битвой.
— У меня нет везения Цезаря, — просто сказал он. — Понадобилось два сражения, чтобы я это понял. Теперь я понимаю. Каждый раз, когда стратегию отрабатывал я, мы проигрывали. Так что теперь твоя очередь, Гней Помпей. Я возьму на себя кавалерию и буду делать все, что ты прикажешь.
Старший сын Помпея Великого в ужасе уставился на седеющего Лабиена. Если этот закаленный в боях, стареющий воин пасует заранее перед врагом, что же тогда будет? Он знал, что будет. Лабиен мог, конечно, ссылаться на удачливость Цезаря, но Гней Помпей считал, что дело не в ней. Дело в разных уровнях воинского таланта.
Его мнение подтвердилось на пятый день марта, в сражении около города под названием Сорикария. Гней Помпей понял, что у него нет ни отцовского опыта, ни его интуиции для ведения боя на суше. Его пехота понесла тяжелые потери, но, несмотря на них, решающей эта битва не стала. Гней Помпей отошел зализывать раны. Он совсем было пал духом, когда раб сообщил ему, что испанские трибуны и солдаты удирают тайком. Не вполне уверенный в правильности своих действий, он всю ночь сторожил потенциальных дезертиров. А утром, пожав плечами, отпустил их. Если люди не хотят драться, зачем их удерживать?
— Нас, приверженных нашему делу, очень мало, — сказал он Сексту со слезами на глазах. — Нет на земле такого гения, который мог бы победить Цезаря, и я устал. — Он протянул Сексту небольшой лист бумаги. — Это пришло на рассвете от Цезаря. Лабиен и Вар еще не оповещены.
Гнею Помпею, Титу Лабиену, легатам и солдатам республиканской армии. Это предупреждение. Цезарь отзывает свое милосердие. Прощений больше не будет, даже для тех, кто еще ни разу не был прощен. Испанские рекруты также будут считаться виновными и пострадают соответственно, как и все города, что помогали республиканцам. Все мужчины призывного возраста, найденные в таких городах, будут казнены без суда.
— Цезарь в ярости! — прошептал Секст. — О Гней, у меня такое ощущение, что мы разворошили осиное гнездо! Почему он так сердит? Почему?
— Понятия не имею, — ответил Гней и пошел показывать записку Лабиену и Аттию Вару.
Лабиен знал. Покрывшись потом, он смотрел на двоих Помпеев неподвижными черными глазами.
— У него лопнуло терпение. Последний раз такое с ним случилось в Укселлодуне, где он отрезал руки четырем тысячам галлов и послал их бродяжничать по всей Галлии.
— О боги, зачем? — ахнул Секст.
— Чтобы показать Галлии, что, если она продолжит сопротивляться, пощады не будет. Восьми лет мягкого обращения, посчитал он, было вполне достаточно, чтобы галлы взялись за ум. Ты уже должен знать, Гней, какой у него нрав. Когда удерживающая его узда сильно натягивается, он рвет ее. Но Цезаря порвать невозможно.
— Что же мне делать? — спросил Гней.
— Прочти это армии перед боем. — Лабиен выпрямился. — Завтра мы поищем удобное место и будем биться там до конца. Что касается меня, то я сделаю этот бой самым тяжелым в череде его беспримерных сражений.
Они нашли такое место около города Мунда, по дороге из Астиги к горе Кальпа, испанскому Геркулесову столпу. Низкий горный перевал. Мунда предлагала республиканцам отличное место на спуске. Цезарь, по прибытии поднявший боевое знамя, находился внизу. Поначалу его план был стоять, пока огромная галльская кавалерия, сосредоточенная на левом крыле, не сомнет правый фланг неприятеля и не обойдет республиканскую армию сзади. Непростой вариант на подъеме, к тому же когда противник предупрежден, что после боя не пощадят никого.
Обе стороны встретились вскоре после рассвета, и разразился жестокий, бесконечно длинный кровавый бой, где не имелось возможности использовать ни старую, ни новую тактику. Похоже, это была самая честная во всей карьере Цезаря битва, которую он едва не проиграл. Республиканцы с форой в четыре легиона пехоты отказывались отступить и не позволяли Цезарю развернуть свою кавалерию. На горе было тесно, рубились вплотную. Солдаты Цезаря находились в очень невыгодном для себя положении, а войска Гнея Помпея восприняли предупреждение очень серьезно и дрались с упорством отчаяния.
Прошло восемь часов, а исход схватки еще не был ясен. Верхом на Двупалом, заняв удобное для наблюдения место, Цезарь вдруг увидел, что его передняя линия дрогнула и распалась. Мгновение — и он был уже на земле. Взял щит, выхватил меч и кинулся сквозь ряды к дрогнувшему десятому легиону.
— А ну, вперед, мятежные cunni, перед вами же просто дети! — пронзительно крикнул он, рубя налево и направо. — Если не сможете драться лучше, то это будет и ваш, и мой последний день, потому что я умру рядом с вами!
Десятый услышал, сомкнул ряды и продолжил бой. Вместе с Цезарем, так и не покинувшим передовую.
Солнце вот-вот зайдет, а бой не кончается. Место Цезаря на наблюдательном пункте занял Квинт Педий. Очень способный ученик Цезаря, он не упустил появившийся для кавалерии шанс и приказал ее командиру, молодому трибуну Сальвидиену Руфу, напасть на правый фланг Гнея Помпея. Галлы, усиленные эскадроном германцев, последовали за Сальвидиеном, смяли конницу Лабиена и ударили сзади.
Когда стемнело, тела тридцати тысяч республиканцев и их испанских союзников устилали поле сражения. Из десятого легиона едва ли кто уцелел. В конце они искупили свою вину. Тит Лабиен и Публий Аттий Вар по собственной воле пали в сражении, а оба Помпея ушли.
Гней убежал в Гиспалис, пытаясь найти там убежище, но Цезенний Лентон, младший легат Цезаря, выследил его, убил и отрезал голову, которую вывесил на рыночной площади. Гай Дидий, заканчивая очистку территории, нашел ее и послал Цезарю — он знал, что тому не понравится подобное варварство. Цезеннию Лентону за этот поступок грозила немилость.
Ничего не видя от изнеможения, Секст взгромоздился на какую-то потерявшую седока лошадь и инстинктивно направился в Кордубу, где Гней оставил Скрибонию. Вынужденный крадучись переезжать с места на место, ибо испанцы теперь горячо раскаивались, что выбрали сторону республиканцев, Секст проехал свыше сотни миль кругом, прежде чем увидел вдали городские огни. На вторую ночь после Мунды.
Заметив группу всадников, он спрятался в небольшой роще, откуда смотрел на залитую лунным светом дорогу и на проезжавших мимо людей. И увидел голову своего брата, насаженную на чье-то копье. Подернутые пленкой глаза слепо смотрели на небо, рот раздернут в гримасе. Най-Най, Най-Най!
«Предчувствие Гнея оправдалось. Мой отец, теперь мой брат. Оба обезглавлены. Неужели и мне отрубят голову? Если нет, тогда клянусь богом Солнца, богиней Земли и богом Либером, что я переживу Цезаря и стану смертельным врагом его потомков. Ибо Республика никогда не вернется, я это чую нутром. Отец был прав, когда хотел убежать в Серику, но сейчас уже слишком поздно. Я останусь на берегах Нашего моря. У Гнея на Балеарах есть флот. Пик, наше пиценское божество, сохрани его для меня!»
Возле стен Кордубы он встретил Гнея Помпея Филиппа, того самого вольноотпущенника, который сжег тело отца на пелузийском берегу и оставил службу у Корнелии Метеллы, чтобы быть с обоими сыновьями своего господина в Испании. С лампой в руке он ходил взад-вперед, слишком старый, чтобы привлекать чье-то внимание.
— Филипп! — шепотом позвал Секст.
Вольноотпущенник уткнулся ему в плечо и заплакал.
— Господин, они убили твоего брата!
— Да, я знаю. Я видел его. Филипп, я обещал Гнею, что позабочусь о Скрибонии. Они еще не забрали ее?
— Нет, господин. Я ее спрятал.
— Ты можешь тайком привести ее ко мне и принести немного еды? Я попытаюсь найти, на чем ехать.
— В стене есть потайной ход, господин. Через час я приведу ее.
Филипп повернулся и исчез.
Читать бесплатно другие книги:
