ЛИМБ Соколова Наталья

Глава 6. Двенадцать спиралей

С чего я вообще решила вчера, что он студент?! Сейчас, когда на его скулах и подбородке проступила однодневная щетина, он казался старше.

«Казаки» с цепями гулко стучали по полу. Насильно усадив несостоявшихся беглецов за первую парту – прямо перед своим столом – высокий блондин с бритыми висками, спустил с плеча плотный узкий чехол, расширяющийся книзу. Вытащил ежедневник в чёрном кожаном переплёте. Сел. Снял с обложки гелевую ручку с бурым содержимым внутри, прищурился, изучая студентов. Брови и ресницы у него были темнее волос, и по-особому оттеняли глаза, от чего становилось ещё сильнее не по себе.

Я невольно потупила взор и перевела внимание на его руки. Ногти обычные, светлые, коротко подстрижены. На запястьях нет ни повязок, ни пластырей, ни шрамов – в общем, ни единого намёка на недавние раны.

– Начну с главного: мою подпись подделать ещё никому не удавалось. Присутствие на парах отмечаю самостоятельно. Журнал заполняю исключительно красными чернилами, – он прервался, потом добавил с усмешкой. – Вообще-то я предпочитаю кровь девственниц, но в условиях сложившегося дефицита приходится использовать более доступные варианты.

Его тяжёлый взгляд выудил меня из общей массы студентов и словно поймал на крючок. Слегка кивнув, он улыбнулся незаметной улыбкой, которая была понятна только мне.

– Да, вы тоже садитесь, – бросил будто бы между прочим. Одногруппники, не успевшие занять места, покорно подчинились – как в зале суда. Через несколько мгновений и я, наконец, заставила негнущиеся ноги согнуться и опустилась за парту у двери – словно собиралась, едва вчерашний убийца отвернётся, бежать.

– Итак, – когда все расселись, музыкант невозмутимо откинулся на спинку своего кресла, крутя в руках красную ручку, – я тот самый препод по истории искусств. По новому, бесполезному предмету, который вам всем придётся волею судьбы в совершенстве освоить. Меня зовут Лев Станиславович Чернов.

Молчание наконец нарушилось, по аудитории поплыл шумок.

– Если у вас уже появились вопросы, задавайте вслух.

– А правда, что вы профессор? – пискнул вдруг кто-то.

– С чего вы взяли? – он обвёл взглядом зал и в два счёта определил говорившего. Музыкальный слух, наверное.

– Так в нашем расписании написано, – с опаской пояснила девчонка из группы «М». – Под вашей фамилией.

– Иван Иванович мне льстит, – холодно хмыкнул препод. – Ещё вопросы?

Все снова замолкли. В полной тишине шелестнули страницы журнала:

– Что ж, тогда давайте знакомиться с вами. Какой у нас тут состав?.. – его указательный палец с тяжёлым перстнем-пентаграммой проскользил по списку студентов. – Ого, целых пять фениксов на потоке. Примите мои соболезнования. Кто-то из пернатых знает, сколько у него спиралей ДНК? Анисимов?

– Шесть.

– Богданова?

– Четыре.

– Егоров?

– Семь.

– Карпова?

– Три.

– А у меня девять! – с гордостью выкрикнул Яшка, вскочив.

– Сыроежкин, сядь, тебя не спрашивали. Так, Антипова, ну а ты?

– Я… – поднявшись, я осеклась. Голос звучал тихо – вот-вот совсем сойдёт на нет.

О чём они вообще?! Какие ещё спирали? И почему так много? Разве у человека их не должно быть две?..

– Я не знаю, – выдавила я.

– У тебя… – на пару секунд он замер. Остекленевшие, неподвижные угольные глаза прожгли меня насквозь. Внутри тут же стало так холодно и некомфортно – будто я вернулась домой, куда в моё отсутствие залезли воры, распотрошили и перевернули вверх дном всё, что было так бережно и старательно расставлено по полочкам и шкафчикам, а потом удрали через окно, оставив его открытым. Я аж поёжилась.

Закончив копаться во мне, Чёрнов вздёрнул бровь и со вздохом заключил:

– У тебя все двенадцать.

В аудитории присвистнули.

– Вдвойне вам соболезную. Чародеева, особенно тебе. Неудачно ты осталась на второй год. Прежний состав был на порядок спокойнее.

– Да ладно, Лев Станиславович, вы преувеличиваете, – похоже, рыжая уже окончательно расслабилась, поняв, что выволочки за несостоявшийся прогул не будет. Выдув из жвачки большой розовый пузырь, она скопировала его вальяжную позу. Ну разве что ноги на учительский стол не положила. – Вообще-то Ника классная девчонка. Мы уже подружились!..

После пар за Лизкой приехал длинный чёрный «мерс» с блатными номерами и личным водителем. Или телохранителем?.. Глядя на накаченного молодца, мускулистые плечи которого едва помещались в рукава строгого костюма, я так растерялась, что забыла даже попрощаться или хотя бы спросить, что случилось с её «ауди». Уж не разбила ли она её вчера ночью?..

Сыроежкин, несказанно обрадовавшись отъезду одногруппницы, утянул меня в Александровский сад «освежиться». Ему торопиться было некуда – оказывается, он родом из Петрозаводска, поэтому тоже живёт в общаге.

Мы сидели на скамейке, усыпанной шуршащими золотистыми листьями, а перед нами бурлил в стеклянных бутылках, сверкая пузыриками, яркий напиток. Как и в прошлый раз, у меня красный, а у парня – синий. Несколько минут мы с наслаждением молчали – после суеты учебного дня хотелось просто отдышаться. Потом я всё-таки спросила:

– Что такое оргон?

– Об этом нам рассказывали на подготовительных. Если вкратце, то жизненная энергия, – в руках у Яшки появилась открывалка, и он ловко поддел одну за другой металлические крышки. – Топливо для души. Его называют по-всякому в разных традициях: аура, ци, прана. А оргон – это по-западному. В день по нашим карточкам можно купить в автомате одну порцию. Иногда студентам надо быстро и без «спецэффектов» восстановить силы – вот, например, как сегодня… Ты пей скорее! В физическом мире он почти сразу теряет силу.

Сделав несколько глотков, я снова зависла с бутылкой в руке:

– А зачем его делают разного цвета?

– Это не цвет, а частота вибраций энергии. Она соответствует состоянию, в котором люди находятся. На старших курсах мы научимся управлять всеми цветами оргона, но обычно у каждого человека есть какой-то один базовый, который он транслирует чаще всего. Сейчас в мире наиболее распространён зелёный – его излучают влюблённые, тоскующие, горюющие и те, кто в депрессии.

– Хм, ты уверен? Что-то уж слишком разные состояния. Я бы даже сказала, полярные. Одно дело – любовь, а совсем другое – горе…

– Они полярные в дуальном понимании мира, – умничал Яшка. – Но технически это всё один и тот же зелёный оргон. Просто его можно использовать по-разному – условно говоря, в негативном векторе или в позитивном. Но по модулю – в прямых скобках – это одно и то же. И если бы люди знали основы энергетики, то легко выходили бы из состояния горя в состояние любви. Им для этого ничего не требовалось бы, кроме осознания. Даже не надо искать где-то энергию или конвертировать её. Она уже у них в руках. И, что интересно, любовь будет такой же сильной, как секунду назад – горе…

На этом месте ему пришлось прерваться. Влюблённая парочка, проходящая мимо, оживлённо спорила по поводу того, где им лучше смотреть сегодня фильм – в кинотеатре с друзьями или дома наедине. На время притихнув, Яшка подождал, пока они отдалятся, потом прокомментировал вполголоса:

– А это оранжевая энергия во всей красе. Девушка хочет похвастаться своим новым парнем перед подружками, а он – поскорее уединиться с ней в постели. Вот они и спорят. Дальше будет больше: огонь, страсть, ссоры, ревность. Пары, у которых мало оранжевого оргона, живут мирно, но и влечение друг к другу там уже погасло. А те, кто бурно ссорится, потом бурно мирятся. Ну, ты понимаешь, о чём я, – парень скромно захихикал. – Жаль, что оранжевый оргон быстро заканчивается. Год или два – максимум три – и…

Его снова перебили. На этот раз какая-то сердобольная бабулька громко втолковывала школьнице с рыжим шпицем на руках, что тут нельзя выгуливать собак. Шпиц отвечал бабке не менее возмущённым заливистым гавканьем.

– А между этими двумя – тоже огонь и страсть? – хмыкнула я.

Сыроежкин стрельнул глазами в сторону батальной сцены:

– Не, тут уже жёлтый оргон. Борьба за своё «я» и личные границы. Жёлтая энергия обеспечивает сильную защиту на всех уровнях, но и одновременно – провоцирует начать войну.

– А если не защищаться, то и воевать не придётся? Две стороны одной медали, да?

– Вроде того, – Яшка одним большим глотком выпил свой напиток до дна. – Уф! Ну и упахался же я!..

Пара синих капель упала между нами на скамейку, скользнув по горлышку пустой бутылки.

– Ну ладно, – пробормотала я растерянно, – а синяя энергия?

– Синюю энергию излучают целители и больные.

– Больные?! Хочешь сказать, что по энергетике они с целителями равны?

– Ага. И у тех, и у других аура может расходиться на десятки метров – особенно она огромная у неизлечимых больных.

– А что будет, если у такого больного её отщипнуть? Или вообще съесть весь его оргон? Он тогда выздоровеет?

– Да. Именно так я и исцеляю.

Яшка смущённо улыбнулся и вытер губы:

– Я жуть как люблю синюю энергию! Она самая вкусная… – его глаза оживились и как-то по-особому зажглись. Будто тяпнув спиртного, он разразился долгой тирадой. – Люди не могут, не знают как правильно направлять силу, данную им. Она копится и вызывает в теле и душе искажения. Отсюда все страдания и болезни. У нас принято думать, что болезни даны в наказание за грехи, но на самом деле нет никаких наказаний свыше. Нет никакого карающего Бога. Вот, пожалуйста – бери эту энергию, используй. Живи. Вибрируй. Чем тяжелее твоя ноша, тем сильнее скрытый в тебе потенциал!.. Иисус Христос имел настолько огромную синюю ауру, что даже многочисленные исцеления и воскрешения мёртвых не помогли ему уйти от собственных страданий. Он не совладал со своей великой силой, и она вылилась в не менее великие телесные мучения. И таких, как он, святых мучеников – тысячи! Это и имел в виду Валерьянович сегодня утром в актовом зале, когда меня застрелил. Он же неслучайно выбрал меня. Старик хоть и слепой, но оргон-то он отлично видит…

Кровь на его рубашке уже запеклась и из ярко-алой превратилась в коричневую. Можно было подумать, что парень измазался в буфете шоколадом или вареньем, но меня всё равно передёрнуло, когда я вспомнила начало сегодняшнего дня.

– Я сильно болел, с раннего детства. Все боялись, что не выживу, – теперь Яшка задумчиво разглядывал зелёную эмблему аптеки через дорогу – волнистого змея, обвивающего чашу с лекарством. – На самом деле так и было. Я умирал по меньшей мере тысячу раз. Как только отступала одна напасть, сразу набрасывалась другая. Пневмония, желтуха, корь, коклюш, дизентерия, сепсис… Им не было конца и края. Пока в семь лет меня не привели к деревенской бабке…

Знакомая история. Я вздохнула. Прямо-таки до боли знакомая. А дальше, наверное, были амулеты, верблюжья шерсть и всё такое?..

– Бабка сказала маме, – продолжал изливать душу Сыр, – что на самом деле я целитель, а болезни мои – оттого, что я отвергаю свой дар. Мама покрутила пальцем у виска и бабку эту списала со счетов, как полоумную. Но я-то запомнил. Тогда у нас как раз жил хомячок, ему шёл четвёртый год, и он стал чахнуть и хромать… Я решил попробовать его вылечить, хотя и не знал толком как, но верил: раз бабка сказала – значит должно получиться!.. Короче, я долго с ним сидел, пялился на его клетку. На нетронутую морковку. На пустующее колесо. А потом – бац – всё произошло само собой. Хомяк больше не хромает, хорошо кушает и жив до сих пор. Ты когда-нибудь слышала о хомяках, которые живут по десять лет?.. Ха, я тоже нет! Потом я лечил ещё соседского кота, который выпал из окна с десятого этажа, собаку одноклассницы, подравшуюся с питбулем на прогулке, голубей со сломанными крыльями и отмороженными лапками… Позже уже переключился на людей, и с ними было даже проще. В общем, прошло лет пять, когда я вдруг понял, что мои болезни уже давно отступили бесследно. Я поменял свой вектор, понимаешь? Энергия всё та же – синяя, индиго – но суть так сильно отличается. Я имею в виду, отличается в нашем, привычном мире, – добавил он, подумав.

– Ты поэтому не ешь мясо? Потому что целитель?

– Зачем мне мясо, – фыркнул он. – Я ем напрямую оргон, а мясо – это просто обесточенная резина, там ничего уже нет. Вот орехи люблю – в них энергии больше, чем в целом растении! Но такие дорогие сейчас стали, собаки…

«Надо завтра купить ему орешков, – про себя подумала я. – В благодарность за краткий пересказ содержания подготовительных курсов».

Допив свой напиток, я бросила бутылку в урну:

– Получается, что красный оргон излучают и преступники, и те, кто с ними борются?

– Именно.

– Но как же тогда отличить хороших от плохих?

– А никак. Будешь отличать слабых от сильных и более опасных от менее опасных.

Я вдруг вспомнила происшествие на автомагистрали, ведущей в Питер, и мне стало не по себе. А что если тот призрак на дороге не хотел убить невинного и вообще не замышлял плохого, а, напротив, пытался остановить зло?!

– Ты случайно не видел, какая машина у нашего препода?

– У которого из?

– Чернова.

– Видел, – безразлично повёл плечом Яшка, – «додж» у него. Джип. А что?

– Да так…

Не зная, как ему объяснить всё произошедшее и стоит ли вообще объяснять, я притихла.

– Кстати, а ты сама-то? – Сыр вдруг посмотрел на меня искоса. – Ты сама – хорошая или плохая?

Вечер был солнечный и тёплый, прямо как летом. Откуда же так сильно в одночасье потянуло осенним – нет, даже зимним – холодом?..

– Я не знаю, – одними губами произнесла я, поёжившись, будто бы от ветра.

Глава 7. Чертовски одарён

Соседку ко мне в комнату так и не заселили, но одиночество больше не радовало. Мне было не по себе, хотелось с кем-то обсудить происходящее, вот только с кем? Не с самой же собой говорить! И родителям о таком не напишешь. Знают ли они вообще, что творится в ЛИМБе, или им в приёмной комиссии наплели с три короба о моделировании «бизнеса»?..

А что если на самом деле это не институт, а какая-нибудь секта?!

Поздним вечером я полезла в интернет на официальный сайт вуза, долго там копалась и в итоге нашла документы об аккредитации. Всё чинно – как и полагается одному из старейших питерских учебных заведений. Красивые кадры Исаакиевского собора с разных ракурсов. Актуальные новости. Информация для поступающих. Фото счастливых студентов с каких-то общественных мероприятий. Научная жизнь и спортивные достижения учащихся. Дополнительные кружки с возможностью записаться онлайн: программирование, английский язык, фехтование, каллиграфия, археология и даже класс фортепиано.

Кликнув на наше расписание, я к своей радости увидела, что история искусств – это, оказывается, факультатив! На следующей неделе в четверг пятой парой у нас стоит астрономия, а потом можно будет выбрать, какой из двух курсов посещать. Неужели всё так просто?!

Я завтра же запишусь на астрономию, и мы с Черновым никогда больше не увидимся. Мне больше не придётся трястись перед ним словно осиновый лист, и я забуду этот жуткий вечер как страшный сон!..

Ворочаясь в постели, я ёрзала на скрипучей накрахмаленной простыне и вздыхала. Что-то мне подсказывало, что я рано радуюсь. Чернов – маг, как и все преподаватели в ЛИМБе. Ни магам, ни фениксам, ни уроборосам убивать людей нельзя – за это им грозит пожизненное заключение. Сейчас он на свободе, потому что я молчу, а других свидетелей нет. Но я в любой момент могу заговорить – и он это прекрасно понимает.

Мне от него так просто не отделаться. Он найдёт способ держать меня постоянно у себя на виду или, ещё хуже, уберёт так же жестоко и быстро, как тех четверых. Я в ловушке.

Я сползла с кровати – практически упала – и бросилась к мобильному. Надо немедленно звонить в полицию. Нет, лучше напрямую в ФСБ! Пусть забирают его в этот их Антикриминальный Департамент!

– Телефон доверия ФСБ России, – отчеканил строгий женский голос, в котором не читалось ни намёка на сон в столь поздний час. – Представьтесь, пожалуйста. Из какого города вы звоните?

– Здравствуйте, – внутри у меня всё дрожало. – Я звоню из Санкт-Петербурга, меня зовут Ника. Ника Антипова. Я учусь в институте, и недавно на моих глазах… на моих глазах преподаватель совершил убийство!..

– Вы обучаетесь в ЛИМБ? – этот вопрос прозвучал скорее как утверждение. – Первый курс?

Похоже, говорившая в два счёта подняла базу и увидела меня в списке студентов. Или, может быть, сегодня, после стрельбы в актовом зале, мой звонок уже далеко не первый?..

– Алло, Ника Александровна? Вы меня слышите?

Ну вот, уже и отчество моё ей известно, хотя я его не называла.

– Да, – выдохнула я обессилено, отвечая сразу на все вопросы.

– Я поняла вас. По всем проблемам, связанным с деятельностью вашей учебной организации вам следует обращаться напрямую к ректору института или к куратору вашего потока.

– Подождите! Это не то, о чём вы подумали! Я про убийство человека! Человека, понимаете?!..

– Благодарим вас за обращение. Всего доброго, – перебила меня оператор заученной фразой.

Звонок прервался. Вот чёрт! Я упала на стул рядом с письменным столом и уронила лицо в раскрытые ладони. Даже слушать не стала! И что мне теперь делать?!

Прорыдавшись, я открыла мессенджер и написала Лизке:

«Извини, что поздно. Ты не в курсе, кто у нас куратор потока?».

«А его пока нет, – тут же пришёл ответ. – Со дня на день назначат. А что?»

«Да так, ничего».

«Какой-то срочный вопрос?»

«Не, фигня. Как твоя машина? – я поспешила перевести тему. – Она в ремонте?»

«На плановом ТО, но спасибо за беспокойство, пташка. Теперь можешь спать сладко».

Отложив телефон, я вдруг почувствовала, что и впрямь немного успокоилась. Что-то такое есть в Лизкиных словах, что отличает её от обычной, простой девушки. Какая-то невидимая, но ощутимая сила, придающая вес любой прозвучавшей фразе.

Вскоре глаза сами собой стали слипаться, и я не заметила, как уснула.

Историк сразу мне не понравился. Нервный мужик с раскрасневшейся лысиной, огромным животом и микроскопическими сальными глазками. Неопрятный, с гнусным визгливым голосом и не менее гнусным характером.

Его аудитория оказалась одной из самых скучных. Пыльные пустые полки, потускневшая доска, перемазанная мокрыми следами недостёртого мела, странный запах сырости да сиротливо стоящий на подоконнике одинокий горшок с засохшим растением – вот и весь интерьер. Единственной достопримечательностью были здоровенные старинные часы, возвышавшиеся над входной дверью. Минутная стрелка оканчивалась головой змея, а часовая – полураскрытым клювом высовывающей язык птицы. Секундная стрелка, изогнутая волнами, перемещалась по циферблату с поскрипыванием и резким, раздражающим тиканьем.

Судя по брезгливо поджатым тонким губкам, студентов историк за уважаемых людей не принимал, поэтому не соизволил даже поздороваться. Шлёпнув журналом по кафедре, он вместо приветствия занудно протянул:

– Текущее время 8 часов 59 минут 2 секунды, и именно сейчас я считаю своим долгом напомнить, что тем, кто решится опоздать на мой предмет, я по старой доброй традиции выставлю в журнал пять двоек подряд!

Да уж, добрая традиция, ничего не скажешь. Я посмотрела на пустующее место рядом с собой и с сожалением цыкнула. Опять Яшка попадёт под раздачу.

– Три таких опоздания за семестр – и вы отчислены, – заплывшие свинячьи глазки историка то и дело сверялись с секундной стрелкой часов. – Это не моя прихоть, а естественный отбор! Пятнадцать двоек вы при всём желании не успеете исправить до сессии. Да-да, и не говорите мне потом, что виновата пятница и первая пара! Время – это не мусор, чтобы вот так разбрасываться минутами и секундами. А ежели вы сорите отведённым вам временем, то будьте готовы в конце полугодия сами отправиться на свалку!..

Минутная и секундная стрелки сошлись на отметке 12. Прозвенел звонок.

– Итак, приступим. На моих занятиях мы будем с вами учиться управлять временем, – встав, препод начал чертить на зелёной доске скрипучим куском мела оси координат. – Время, попрошу сразу же зарубить на носу, не непрерывно, а дискретно. Каждый фрагмент времени представляет из себя не точку, как считалось ранее, а отрезок. Данные отрезки соединяют прошлое с настоящим – это так называемые кротовые норы, или, как я предпочитаю выражаться, червоточины. И вам, мои маленькие червячки, придётся научиться в них лазать…

– Я прошу прощения! – дверь кабинета распахнулась, и в аудиторию ввалился запыхавшийся Яшка.

Мой взгляд машинально скользнул по настенным часам. 9:01 – и ещё пять секунд сверху. Предвкушая взбучку, которую вот-вот устроит одногруппнику дотошный до времени историк, я зажмурилась.

– И именно сейчас я считаю своим долгом напомнить, что тем, кто решится опоздать на мой предмет, я по старой доброй традиции выставлю в журнал сразу пять двоек подряд! – вдруг проговорил, будто в записи, препод с такой же дребезжащей, уничижительной интонацией, как и пару минут назад.

Доска была пуста. Историк снова сидел за столом и продолжал говорить то, что мы уже слышали, а Яшка, сощурившись, привалился к дверному проёму и коснулся рукой виска, как если бы у него вдруг началась мигрень. Или, точнее, дежавю?..

– … и ежели вы сорите отведённым вам временем, то будьте готовы в конце полугодия сами отправиться на свалку! – препод прервался, дожидаясь, пока отзвенит звонок. Посмотрел на Яшку, а потом, в который раз, на часы. – Молодой человек, поздравляю, вам выпала честь быть первым претендентом на утилизацию. Текущее время: 9 часов 00 минут и 11 секунд. Вы опоздали. Назовите вашу фамилию.

Яшка ничего не ответил. Только сузились ещё сильнее и без того узкие кошачьи зрачки.

Как завороженная я наблюдала за секундной стрелкой, которая, ненадолго остановившись, теперь ползла в обратном направлении. Сначала медленно, потом уже быстрее. То плавно, как по маслу, то урывками – прыгая сразу через несколько делений.

Тяжело выдохнув, Яшка плюхнулся рядом со мной за парту:

– Уф! Еле успел!.. – он выхватил из рюкзака толстую тетрадь на кольцах, раскрыл её и щёлкнул автоматической ручкой. – Савелий Моисеевич, простите, что перебил! Продолжайте.

С задних рядов заржали.

Препод перевёл взгляд с лица дерзкого студента на часы и с лёгким удивлением к собственным словам отчеканил:

– Как бы то ни было, текущее время 8 часов 59 минут 2 секунды, и именно сейчас я считаю своим долгом напомнить, что тем, кто решится опоздать на мой предмет…

Слушать его в третий раз мне было не интересно. Склонившись к Яшкиному уху, я зашептала:

– Сыр, что происходит?!

– Ты опять, гадина такая?! – толкнув его сзади в спину, возмутилась вместе со мной Лизка. – Обещал же больше так не делать! У меня голова раскалывается от твоих штучек!

– У меня самого она раскалывается, – огрызнулся Яшка, дёргая плечом. – Ты же знаешь, я не специально…

– Ага, конечно! Да ты просто пять двоек не хотел!..

В третий раз прозвенел звонок. Ни о чём не подозревающие часы вновь показывали ровно девять.

– Это началось, когда мне было четырнадцать… – пояснил Яшка шёпотом. – Время подчиняется стихии воды, поэтому обычно уроборосам легче лёгкого им управлять. Так и у меня – ложусь спать, и линия времени разворачивается под другим углом, в ином измерении, превращается в точку, в которой прошлое, настоящее и будущее соединены в одно. Можно мять время в шарик, как пластилин, можно наоборот растягивать в стороны – как жвачку.

– Молодой человек! Своими разговорами вы мешаете мне вести занятие и задерживаете всю группу! Назовите вашу фамилию!

Секундная стрелка снова дёрнулась и отпрыгнула назад. Прозвенел звонок. В этот раз как-то по-особому хрипло. Наверное, уже устал.

– Сначала я умел так делать только во сне, – невозмутимо продолжал Яшка. – Всем парням уже давно снились эротические сны – а меня мотало по кротовым норам. И нещадно так мотало – просыпаясь, я не сразу вспоминал, какой нынче век и вообще, какая эпоха. Вместо будильника на моей тумбочке до сих пор стоит перекидной календарь, на котором указаны не только число и месяц, но ещё и год.

– Молодой человек, вы…

Стрелки часов, перескочив обратно на 9:00, совсем замерли. Лишь слегка подрагивала, пытаясь сдвинуться с места, секундная.

– И это ещё цветочки, – следом за мной взглянув на циферблат, вздохнул Яшка. – Теперь если я не высплюсь, то приступы бывают и в реальности. Кидает то в прошлое, то в будущее. Выныриваю – и обязательно говорю какую-нибудь чушь. Типа как с тобой, когда мы познакомились. Или сейчас с историком. Ну зачем я ляпнул ему это «Продолжайте»!..

– Да блин, хватит уже! Нашёл, чью пару затягивать! – прошипела сзади Лизка. – Я эту свиноту лишних пять минут видеть не хочу! Эй, слышишь?! Отмотай вперёд лучше! На 10:30!

Пытаясь успокоиться, парень принялся выводить синие круги на полях своей тетради. Его рисунок напомнил мне скопление запутанных временных петель. Возможно, в одной из таких – на кончике его шариковой ручки – мы все сейчас и находились.

– А главное, никто не может мне помочь. Все только издеваются, как Чародеева. Или говорят: «Ну а что ты хотел, у тебя же целых девять спиралей!»…

– Сыр!!!

– А, ладно! – расстроено выдохнув, Сыроежкин откинул ручку. Громко стукнув, она покатилась по столу, но на самом краю замерла и словно в обратной перемотке вернулась назад. – Давайте уже начинать.

Зазвенел звонок. Секундная стрелка с видимым усилием сдвинулась с места.

– Итак, приступим, – препод очнулся и в который раз поднялся с кресла. Скрипнул по доске мел. – На моих занятиях мы будем с вами учиться управлять временем…

В приёмной Ивана Ивановича всё было обычным. Типовой коричневый шкаф, типовой серый стул, типовой же бежевый стол – да и секретарша, которая за ним сидела, казалась донельзя типовой. Ни одной выделяющейся детали или черты лица. Если секунду спустя меня попросили бы её описать, я бы не вспомнила ничего – даже цвета волос.

– Иван Иванович у себя? – для студентки-первокурсницы я демонстрировала удивительную решительность. Волновалась, конечно, но перемена между парами – всего десять минут, и тянуть резину некогда. – Можно мне к нему пройти? Я по срочному вопросу.

– Иван Иванович, тут к вам! – женщина средних лет подняла на меня серые глаза. Или зелёные? Или голубоватые? А впрочем, может на самом деле они и карие. Через прозрачный «потолок» собора на её лицо падали яркие лучи солнца, и свет стирал все цвета.

– Верочка, глядите, как у нас сегодня распогодилось! – это ректор добродушно выглянул из своего кабинета. – Небо какое ясное!

– Да, Иван Иванович, даже не верится, что мы с вами в Петербурге! – хохотнула секретарша. – Ну, неудивительно, Лев Станиславович же приехал. Привёз с собой хорошую погоду, как и всегда…

– Золотой человек! – воскликнул Кузнецов, пригладив на груди всё тот же большой медный ключ, надетый поверх пиджака. Потом, наконец, посмотрел на меня. – А вы, леди, по какому вопросу?

– Я… – я запнулась.

– Впрочем, не стоять же на пороге. Проходите, милочка, проходите!.. Вот сюда, пожалуйста, присаживайтесь, – притворив за нами дверь, он усадил меня в глубокое кожаное кресло напротив своего стола. – Ну, а теперь рассказывайте. Что вас ко мне привело?

Мои глаза бесцельно обежали кабинет. Благодарственные письма, дипломы, грамоты – всё вокруг так плотно увешано блестящими на солнце серебристыми рамками, что даже не понятно, в какой цвет покрашены стены. А может, там, за хвалебными бумагами, и вовсе скрылись обои?.. Тряхнув головой, я заблеяла неуверенно:

– Я как раз хотела поговорить с вами о Чернове. Кое-что меня крайне тревожит…

– О, понимаю ваше беспокойство, леди, очень хорошо понимаю! Вчера у вас было вводное занятие по истории искусств. Полагаю, Лев Станиславович вас сильно впечатлил…

– Не то слово, – брякнула я.

– К сожалению, его предмет – это факультатив…

«К счастью», – поправила я мысленно.

– Поэтому увы, попасть на его прекрасные семинары смогут не все, однако не переживайте. Вас зовут Ника, если не ошибаюсь?

– Да, но я не…

– Не переживайте, Ника. Вчера вечером Лев Станиславович передал мне список тех студентов, которые будут в обязательном порядке первыми зачислены в его группу. Это лучшие из лучших, чей особый талант не остался незамеченным, и вам – да-да, вам – выпала честь быть среди этих счастливчиков!

– Подождите!..

– Замечательный педагог, – распинался ректор. – Восхитительный! Молод, красив, а главное – чертовски одарён! Вам несказанно повезло учиться у него, Ника! А какой он виртуозный скрипач! Он уже играл вам на скрипке?

– Можно сказать, что да. Играл.

Не на скрипке, правда, а на моих нервах, но это почти одно и то же. А вот ректор с Черновым, я погляжу, крепко спелись – возможно именно Кузнецов и протащил «виртуозного скрипача» сюда работать, да ещё и присочинил в расписании звание профессора. Рассказывать ему про жестокое убийство бесполезно. В лучшем случае он мне просто не поверит, в худшем – настучит Чернову, и тот, поняв, что я открыла рот, сразу со мной разберётся. Надо искать помощь в другом месте.

– Иван Иванович, а вы не знаете, почему у меня нет… этого… как его… бенефактора?

– Такого не может быть! Бенефактор есть у каждого бессмертного. Ваш бенефактор… – сняв с груди ключ, Кузнецов отпер им один из ящиков стола. Извлёк оттуда моё досье, раскрыл и зашелестел шершавыми страницами. – Давайте посмотрим… Ага, вот. Ваш бенефактор – Белла Евгеньевна. Только она сейчас в декрете. Как, впрочем, все последние тринадцать лет.

– Тётя Белла?!

Я тут же вспомнила себя трёхлетнюю и нашу с родителями поездку в Петербург к «родственнице», от которой мы с того далёкого дня не получали совершенно никаких вестей. У неё тогда и впрямь был заметно округлён живот. Думаю, своего первенца она родила через пару месяцев после нашей встречи.

– Значит, тётя Белла – мой бенефактор?! – повторила я, всё ещё не веря своим догадкам.

– Если вам удобнее, то называйте её так, но отчество всё же запомните – на случай, если придётся общаться лично. Для матери пятерых детей, последнему из которых всего год, она очень добрая, но в качестве наставницы – чрезвычайно строгая…

– Вы можете дать мне её телефон?

– Могу, – Иван Иванович задумчиво потёр пальцем золотистую статуэтку птицы, раскинувшей крылья над письменным столом. То ли орёл, то ли филин, я не разобрала. – Могу, но… не дам. Не обижайтесь, девочка, она всё же в отпуске, пускай и декретном, а кто из нас любит быть потревоженным в отпуск? Потерпите пару лет, её младший сынок пойдёт в сад, и тогда она вами займётся. Вы ведь никуда не торопитесь, правда? У вас, в отличие от Беллы Евгеньевны, в запасе целая вечность…

Прозвенел звонок, оповестив о начале второй пары. Я глотнула ртом воздух, как рыба, бормотнула «да, спасибо» и, криво улыбнувшись, выскользнула из ректорского кабинета.

Глава 8. Чистый лист

Пока я бежала по коридору, у меня разболелась голова. То ли накрыло шлейфом от беспорядочных путешествий во времени, то ли сказывались переживания. Второй парой, как назло, стояла философия. А вдруг за опоздания препод тоже расстреливает?

К счастью, аудитория старого снайпера находилась на третьем этаже, совсем рядом с ректорской. Готовясь жарко извиниться, я распахнула дверь, но так и не проронила ни слова.

В учительском кресле никого не оказалось. Только сиротливо возвышались на столе разложенные в несколько стопок серо-белые книги, а над старой деревянной кафедрой висела огромных размеров доска, на которой во всю ширь был жирно нарисован мелом неприличный орган. Видимо, послание первокурсникам от старших товарищей.

Седовласый «божий одуванчик» невозмутимо шагал вдоль рядов, раздавая студентам учебники. Глядите-ка, о помощи никого не попросил – всё сам. Гордый. Когда в его руках закончилась стопка из десяти книг, он вернулся к столу и взял новую такую же. Не заметил ни меня, ни рисунок, вызывающий то тут, то там сдавленные смешки и колкие комментарии.