Воображаемый друг Чбоски Стивен

Глава 51

Вокруг что-то изменилось. Шериф это почувствовал. В Лес Миссии он пришел сразу после полудня. И когда в сотый раз осматривал место преступления, ему показалось, что лес просыпается. Грызуны, перед тем таившиеся в норах, вдруг заскребли когтями землю. Птицы вспорхнули с ветвей, как от ружейного выстрела, услышанного только ими. В воздухе резко похолодало. Словно где-то распахнули окно, чтобы впустить во вселенную сквозняк.

Если Дэвид Олсон был похоронен заживо, кто его похоронил?

Не деревья же.

Стряхнув жутковатое чувство, шериф вернулся к делу. Он мерил шагами тропу в поисках улик. Поскольку преступление было совершено полвека назад, свежих следов, естественно, не обнаружилось. Никаких признаков насильственного удержания. Никаких ям. Никаких люков. Но могло ведь найтись и нечто совсем иного свойства. Идея. Озарение. Хоть какое-то разумное обоснование, которое позволило бы шерифу мысленно распрощаться с Дэвидом Олсоном, как распрощался с ним в то утро старший брат Эмброуз.

Но даже таких подсказок он не находил.

Ничего, кроме этого жутковатого чувства.

Шериф прошелся мимо места, где были найдены останки Дэвида. Посмотрел на эти рытвины и вспомнил, как стоял рядом с Эмброузом и Кейт Риз во время погребения. Хоронили его сегодня утром, а ощущение осталось такое, будто прошло не менее двух лет. Отец Том произнес прекрасные слова. Эмброуз настоял на своем праве нести гроб. Шериф зауважал старика. Нечасто увидишь в похоронной процессии человека с негнущимися от артрита коленями.

На кладбище они сами донесли гроб до могилы. Пока отец Том служил панихиду, шериф смотрел вокруг. Слова «любовь», «прощение», «покой» не бередили ему душу. Он думал только о тысячах надгробий и о многих поколениях, лежащих бок о бок. Мужья. Жены. Матери. Отцы. Дочери. Сыновья. Шериф думал только об этих семьях. Которые некогда устраивали рождественские застолья, дарили подарки, делились воспоминаниями. А потом его посетила совсем уж дикая мысль.

Бог предает смерти.

Откуда она взялась, шериф так и не понял. В ней не было агрессии. Не было злобы. Никакого святотатства. Просто мысль, которая плыла неслышно, как собравшиеся над кладбищем облака. Одно напоминало руку. Другое – молоток. А третье – мужчину с длинной бородой.

Бог предает смерти.

Шерифу не раз доводилось задерживать убийц. Кто-то из них бил себя в грудь и клялся в своей невиновности, кто-то поливал грязью шерифа, кто-то кричал, что произошло недоразумение. Встречались ему и такие, которые не дергались и хранили спокойствие, даже не смыв с себя кровь жертвы. Эти были страшнее всех других. За исключением сущих монстров. Одна женщина убила родную дочь. Девочку с накрашенными ноготками. Убила не ударом ножа, не выстрелом. А безразличием.

Случись Богу быть арестованным за убийство, как поступили бы с Ним люди?

Окидывая взглядом могилы, шериф думал о девочке с накрашенными ноготками. В промежутке между прощаниями с ней и с Дэвидом Олсоном на других похоронах шериф не бывал. Проводить ту девочку пришли только он и священник. Шериф не мог допустить, чтобы ее положили в грубый сосновый ящик, предоставленный социальными службами. Он снял со счета часть собственных сбережений и приобрел в магазине ритуальных принадлежностей то лучшее, что позволял оклад честного копа. После похорон шериф сразу поехал домой и заперся у себя в квартире. Ему хотелось снять трубку и позвонить матери, но та скончалась много лет назад. Ему хотелось выпить с отцом, но отца тоже давно не стало, равно как и тетушки, которая дожила только лишь до окончания племянником средней школы. В семье он рос единственным ребенком. А теперь – единственный – остался в живых.

Остальных прибрал Господь Бог.

Случись Богу быть арестованным за убийство, приговорили бы Его люди к смертной казни?

После похорон шериф оставил Эмброуза на попечение Кейт, а сам тут же поехал в Лес Миссии. Все ответы, касавшиеся Дэвида, следовало искать здесь. Вне всякого сомнения. Запарковав патрульную машину, он двинулся вдоль бульдозеров с логотипом «Коллинз Констракшн». Судья (к слову, партнер мистера Коллинза по гольфу вот уже тридцать лет) предоставил строительной компании «Коллинз» допуск («временный») в лес для возобновления работ с условием не нарушать границ места преступления. «Временный» допуск был рассчитан ровно на такой срок, чтобы подчиненные Коллинза успели наверстать упущенное. Им повезло. Сторож поведал шерифу, что после прекращения снегопадов рабочие вернулись к вырубке леса. А к Рождеству собирались полностью расчистить огромную территорию.

Если Дэвид Олсон был похоронен заживо, кто его похоронил?

Не деревья же.

Сторож также добавил, что бульдозеристы, выворачивая пласты земли, сделали необычные находки. Такие, как допотопная пила-ножовка, какими по сей день пользуются амиши. Старые молотки, ржавые гвозди. Сломанные лопаты, одна – с обгорелым черенком. Инвентарь этот сохранился с семнадцатого века, когда Англия отдала Уильяму Пенну, одному из отцов-основателей американских колоний, земли нынешнего штата Пенсильвания в погашение долга.

По меньшей мере за сотню лет до того, как люди освоили добычу угля.

Шериф осмотрел эту коллекцию старинных инструментов. Пилы, молотки, лопаты. Вот тут-то у него и забрезжила идея. Он ощущал ее физически. В голове начался какой-то зуд. Впору было чесать мозги, как спину.

Для чего сюда принесли эти орудия?

Шериф так и этак перебирал вопросы. И мало-помалу приближался к ответам.

Неужели здесь велось строительство?

Он зашагал по узкой тропе.

Или совершались захоронения?

Вот и поляна.

Или же это были орудия убийства?

На поляне царила тишина. Как будто лес затаил дыхание. Шериф запрокинул голову. Вот оно. Притулилось на единственном старом дереве.

Если Дэвид Олсон был похоронен заживо, кто его похоронил?

Не деревья же.

Шериф подступил ближе к толстому стволу. Посмотрел вверх. Сквозь облака лился солнечный свет, отчего покрытые инеем ветви излучали золотистое сияние. В голову пришла мгновенная мысль. Ясная, как этот солнечный день.

Случись Богу быть арестованным за убийство, люди потребовали бы для него высшей меры.

Шериф разглядывал строение на дереве. Ветер, словно шепоток, гулял у него в волосах.

Но казнить Бога людям не под силу, поэтому взамен они казнили Его Сына, Иисуса.

К шерифу подкрадывались олени.

Иисус отдал жизнь за наши грехи?

Или за грехи Отца Своего?

Эту мысль он придержал, как курильщик – последнюю спичку.

Люди приговорили Иисуса не как мученика.

Они приговорили Его как соучастника.

Ответ уже вертелся на языке.

Иисус простил нам Свое убийство.

А Его Отец не простил.

Шериф прирос к месту. Он понял, что через мгновение вычислит связь. Дэвид Олсон. Старинные инструменты. Лес Миссии. Поляна. Облака. Все эти составные части уже сплелись, как древесные корни вокруг скелета Дэвида Олсона. Еще одно мгновение – и он поймет, как на самом деле умер Дэвид Олсон.

И тут он услышал детский плач.

Долетавший из домика на дереве.

Глава 52

– Эй? – прокричал шериф. – Я представляю управление шерифа города Милл-Гроув!

Он выждал, но из домика на дереве никто не отозвался. Там по-прежнему заходился плачем ребенок.

Достав табельное оружие, шериф продвинулся на шаг вперед. Включил рацию, чтобы вызвать патрульных, однако услышал только радиопомехи. Возможно, он слишком далеко углубился в чащу леса. Возможно, мешала сильная облачность.

А возможно, и что-то совсем другое.

Шериф подошел вплотную к дереву. Посмотрел под ноги – и увидел детские следы. Свежие. Они выдавали чье-то присутствие. Он дотронулся до ствола. И не почувствовал шершавой коры. Ощущение было, как… как от нежной кожи младенца.

Значит, младенец находился внутри этой постройки. И плакал.

– Кто здесь? – требовательно спросил шериф.

Ответа не было. Только шум ветра. Смахивающий на шипение. Плач перешел в истошный визг. Неужели кто-то затащил своего ребенка на дерево и там бросил? Ну это еще не самое страшное. На стволе белели ступени. Колобашки, приколоченные к стволу. Шериф убрал служебный пистолет в кобуру, чтобы освободить руки. Он поднялся на несколько ступенек. Ребенок исходил криком.

Эмброуз находился дома со своей девушкой.

Они слышали младенческий плач.

Кто-то оставил на крыльце детскую коляску.

Младенца в ней не было.

Шериф замер. Весь его опыт подсказывал, что надо лезть наверх, чтобы помочь ребенку. А инстинкт удерживал на месте. Шериф чувствовал себя дрессированным псом, покорным неслышному свистку. Вот зачем требовался детский плач. Он действовал, как собачий свисток. Как сигнал к ужину. Как манок.

Но такого быть не должно.

Здесь дело нечисто.

Надумай его помощники сделать то, на что решил пойти шериф, он бы решительно пресек их действия. Но шериф был не так-то прост. Он двинулся по той же лесенке, только не вверх, а вниз. Чтобы унести ноги от этого дерева. Из этого леса. Подальше от этого неизвестно откуда взявшегося собачьего свистка. И тут он услышал голос.

– Папа.

От этого звука у него кровь застыла в жилах.

С ним заговорила девочка с накрашенными ноготками.

– Папочка.

Тогда, в больнице, этот голос звучал точно так же. Накануне ее смерти. Она погладила ему руку своими пальчиками, заулыбалась, обнажив сломанные зубы, и назвала его именно так.

– Папочка.

Шериф рванулся наверх. С последней ступени заглянул в окошко. Домик на дереве пустовал. Только на половицах темнели крошечные следы.

– Папочка, на помощь.

Голосок раздавался прямо за дверью домика на дереве. Одной рукой шериф снова достал пистолет, а другой потянулся к дверной ручке.

– Папочка, умоляю, спаси меня.

Шериф распахнул дверь.

И увидел, что она прячется в углу.

Девочка с накрашенными ноготками.

Зубы у нее были целехоньки. Косточки не переломаны. Это был ангелок. С ключом на шее.

– Здравствуй, папочка. Ты не закончил сказку. Дочитаешь? – с улыбкой попросила крошка.

Со слезами на глазах шериф тоже улыбнулся.

– Конечно, дочитаю, родная, – ответил он.

– Тогда входи, – поторопила она.

И сама устремилась к нему. Подала ему свою крошечную ручку и нежно потянула внутрь.

Дверь за ним захлопнулась.

Шериф огляделся. Домик на дереве больше не пустовал. Теперь он смахивал на ее больничную палату. Девочка забралась в кровать. И до подбородка натянула одеяло.

– Книжка на тумбочке, – сказала она.

От вида этой книжки шерифу сделалось не по себе. Он вспомнил, что мать девочки никогда ей не читала. И не пускала дочь в школу. Никаких сказок, за исключением тех, что он читал ей в больнице, она не слышала. Именно эту книгу он читал ей вслух в ночь ее смерти. Девочка уснула, не дослушав сказку до конца. Она так и не узнала, чем закончилась та история.

– Хочу узнать, что там дальше, – сказала она. – Читай вот отсюда.

И указала на открытую страницу. Шериф прочистил горло и начал читать.

– «Бабушка, а почему у вас такие большие глаза?» – «Чтобы лучше видеть, дитя мое».

Глаза девочки с накрашенными ноготками закрылись. Дочитав до конца, шериф понял, что малютка спит. Она так и не узнала, что там дальше. Шериф с улыбкой погладил ее по волосам. Погасил свет. И не сводил с нее глаз, пока сам не задремал в кресле.

Очнувшись, он напрочь забыл, что домик на дереве совсем недавно выглядел, как больничная палата. Напрочь забыл, как читал вслух. Не понимал, как можно было задрыхнуть в таком месте. Смутно помнилось лишь одно: что девчушка с накрашенными ноготками говорила ему «папочка».

Когда шериф выбрался за дверь, он первым делом посмотрел вверх. Облака исчезли. День сменился ночью. В небе криво усмехалась луна. По его ощущениям, проспал он не более часа.

Однако его наручные часы показывали 02.17.

Шериф спустился по лесенке из брусков и спрыгнул на мерзлую землю. Снег под ногами хрустнул, словно косточки. Оленей и след простыл. В лунном свете стоял только он. Наедине со своими мыслями.

Почему же я ее не спас?

Путь его лежал обратно, через Лес Миссии. Он смотрел под ноги и видел многолетнее запустение. Проржавевшие пивные банки. Презервативы. Бульбуляторы из пластиковых бутылок для меда. С затвердевшей смолой каннабиса, который детки выращивали в подвалах родительских домов. На глаза попадалось и кое-что похуже. Отчего люди сходят с ума. Люди вроде нее. Вроде матери той девочки с накрашенными ноготками. Которая под влиянием этого заставляла дочь заниматься кошмарными делами.

Я был обязан ее спасти.

Сунув окоченевшие руки в карманы, шериф пробивался через лес. Мороз щипал его за уши. Проникал в мозг. Если бы соседи учуяли запах днем раньше, он бы ее спас. Но почему же днем раньше ее не спас Бог? По мнению шерифа, как минимум сотня людей заслуживала смерти куда больше, чем та девочка с накрашенными ноготками. Да что там сотня – тысяча. Миллион. Семь миллиардов. Почему же вместо них Бог лишил жизни именно ее? Вскоре пришел и ответ. Холодный и бесстрастный. Бог лишил ее жизни не вместо тех людей. В конечном счете Он убивает каждого.

Потому, что Бог предает смерти, папочка.

Глава 53

Брэйди Коллинз проснулся в своей кровати. Мать выпустила его из конуры лишь в тот день, когда у него подскочила температура и появилась веская причина не ходить в школу. Спросила, готов ли он вести себя как человек, и Брэйди сказал, что да. Позавтракали они за столом, все вместе. Отец распинался насчет «этого засранца-шерифа», который приостановил стройку в Лесу Миссии, и насчет ссуды – близился срок выплаты. Если график строительства будет сорван, их семья просто-напросто обанкротится.

– Да еще ты, Кэтлин, соришь деньгами направо и налево – какого черта?!

Пока отец негодовал по поводу этого болота, которое он принял за целый мир, Брэйди успел доесть свой завтрак, после чего завалился спать. Встал он только один раз, чтобы сходить по-маленькому; моча лилась обильно и пахла сладковатым детским аспирином. Потом Брэйди опять провалился в сон и не вышел ни к обеду, ни к ужину. Проснулся он весь в поту. Температура больше не поднималась, но от зуда в руке он лез на стенку. Брэйди посмотрел на будильник, чтобы понять, который час. С датой вроде все в порядке. Восемнадцатое декабря. Но время определенно съехало. Где это видано, чтобы один час вмещал более шестидесяти минут. Не иначе как он еще дрыхнет. Не иначе как его преследует страшный сон. Тот, в котором мать заманивает его с улицы домой и убивает на потеху Тормозу Эду. Брэйди поплелся по коридору в родительскую спальню. Отец с матерью еще не проснулись. До чего же они хорошие, когда спят. На прикроватной тумбочке отца были навалены всякие документы. На тумбочке матери – приглашения и благодарственные открытки. А среди них – нож для вскрытия конвертов. Из серебра девятьсот двадцать пятой пробы. Дорогущий. За кражу этого ножа мать уволила домработницу. Но оказалось, что нож просто затерялся. А через неделю нашелся, но старой прислуге от места все равно отказали, потому как новая была с Ближнего Востока и вкалывала больше за меньшую плату. «А куда она денется», – сказала мать по телефону кому-то из знакомых. Брэйди взял нож в руки. Посмотрел, как в серебряном лезвии отражается луна. Словно улыбающийся рот с мелкими зубками. Нож перекочевал за пояс халата. Потом Брэйди опустился на колени и взял мать за руку. Зуд прошел. А кожа стала теплой и мягкой, как материнская улыбка в те моменты, когда мать его любила. Брэйди положил ее ладонь себе на голову, представив, будто мать его гладит и нахваливает. Хороший мальчик, Брэйди. Так-то намного лучше, чем в тех кошмарах, где она его убивала, повторяя раз за разом одно и то же под смех Тормоза Эда.

– Ты паршивый щенок, Брэйди. Хоть бы кто-нибудь тебя усыпил.

02.17

Тормоз Эд вытащил из-под подушки револьвер. Вот до чего доводят страшные сны. Как они с ребятами на проезжей части перекидывались мячом и опробовали новенькие бейсбольные перчатки. Но машины разгонялись все быстрее – их преследовали олени. Его мать протянула руку, чтобы увести ребят с улицы, но стоило Тормозу Эду взять ее за руку, как откуда ни возьмись выскочили Брэйди Коллинз с Дженни Херцог и закололи ее ножом. Мамина кровь ручьем бежала по улице, а Брэйди высунул свой змеиный язык и принялся лакать, как собака из унитаза. Тут Тормоз Эд проснулся. Весь в поту. Температура больше не поднималась. Весь день он маялся, переворачивая подушку прохладной стороной, но все равно лоб горел. Зато сейчас у него только чесалась рука. Он осмотрел пять пустых патронников и почесал руку дулом револьвера. Но сколько ни чеши, зуд не проходил. А в голову лезла мысль. Единственная.

Одной пули маловато будет, Эдди. Слушай бабушку.

Тормоз Эд вылез из кровати и тихонько пошлепал вниз по лестнице. Вошел в кабинет, сел в шикарное кожаное кресло и приложил ухо к холодному металлу отцовского оружейного сейфа. Начал подбирать трехзначную комбинацию. Один-один-один. Один-один-два. Один-один-три. И так – всю ночь. Потому что война близко, а хорошим парням нужно ее выиграть. Когда рассвело, Тормоз Эд прервал свои изыскания на два-один-шесть и вошел в комнату, где спала мать. Одна. Тормоз Эд обрадовался, что она жива. Взял ее за руку. По пальцам его зуд перешел к ней. Мать Тормоза Эда медленно открыла глаза. Сонно посмотрела на него и улыбнулась.

– У моего Эдди что-то случилось? – спросила она.

– Ничего, мам. Мне намного лучше, – ответил он.

– Вот и хорошо, любимый мой. Оставила тебе в холодильнике кусочек торта, – сказала мать.

Погладила его по голове, закрыла глаза и снова задремала. Тормоз Эд дождался, чтобы она унеслась далеко-далеко. Потом чмокнул ее в лоб и прошептал на ухо:

– Мам, какой шифр у папиного оружейного сейфа?

02.17

Дженни Херцог стояла у кровати спящего сводного брата. Жар, из-за которого она пропустила уроки, прошел. Остался только зуд, ползущий к ножу в ее руке. Она пристально смотрела на брата. Во сне лицо у него было таким же злющим, как в тот раз, когда кто-то позвонил к ним в дверь и убежал, разбудив его мать, которая прервала любимое вечернее занятие сыночка. В лунном свете его физиономия казалась болезненно-бледной. Угри поблескивали, как звезды в небе. Она подумала: кровь была бы ему к лицу. Можно пустить ему кровь и ею же нарумянить ему щеки, чтоб стали красными, как у проституток в фильмах, которые он обожал смотреть на компьютере. Или как у клоуна. Сжав в руке нож, она мягко вдавила острие в середину его ладони. Он заворочался, но не проснулся. Закрыв глаза, Дженни направила зуд вниз по своей руке и через нож – прямо ему в кожу. Пока зуд прогрызал себе путь в грязные руки брата, она вспоминала свой прекрасный сон. Мама еще жива. И отец еще не привел в дом эту мерзкую тетку с ее мерзким сынком. В этом сне из окна своей комнаты Дженни смотрела, как на заднем дворе мама гонялась за Кристофером. И почти поймала малька-паренька, но Кристофер оказался слишком шустрым и удрал. Мать Дженни бросилась следом по улице, но догнать не смогла. Вернулась на задний двор. По стенам, увитым плющом, забралась к Дженни в спальню. А уж какая была душистая. Прямо как «Шанель номер пять». Обнимая Дженни, мать слушала ее рассказы о школе и о занятиях танцами. А потом объяснила, что сводного брата, Скотта, убивать не надо. Потому как война близко. И чем больше солдат окажется в их армии, тем лучше. Дженни спросила, можно ли окажется прикончить Скотта хотя бы после войны. Мать сказала, что ей даже не придется этого делать. В таких случаях достаточно посмотреть на луну, глядящую тебе в глаза, и прочитать короткую молитву.

«Смой его, Боже. Смой его в потоп. Потоп».

02.17

Стоя в теплой кухне, миссис Хендерсон внимательно смотрела на часы. Мистер Хендерсон наконец-то вернулся домой. Без объяснений. Без извинений. И все же он дома. Поэтому она приготовила его любимое блюдо, в тысячный раз за последние пятьдесят лет. А он даже внимания не обратил. Ему было все равно. Миссис Хендерсон спросила мужа, не забыл ли он, какой сегодня день. Надеялась, что он вспомнит, как поднимал фату над ее прекрасным юным лицом. В первую брачную ночь ее рыжие волосы рассыпались по плечам. Она ждала, что муж вспомнит об их годовщине. Но он так и не вспомнил.

Потому что он тебя разлюбил.

Неумело, как в первую брачную ночь, миссис Хендерсон поцеловала мистера Хендерсона, но он ее оттолкнул. А когда муж сказал, что больше не желает с ней целоваться, она не выдержала и расплакалась. Выходит, она поцеловала его в последний раз, но сама еще того не знала и не запечатлела в памяти. Она отдала мужу пятьдесят лет. Миссис Хендерсон отошла к подоконнику. Посмотрела на свое отражение в стекле. Уродина, если хуже не сказать. Невидимка, пустое место. Молодость забрал муж, осталась только эта дряблая змеиная кожа, которую он ненавидел. Сейчас миссис Хендерсон дорабатывала последние месяцы до пенсии. Вот закончится учебный год – и у нее вовсе ничего не останется. Ни школы. Ни работы. Ни мужа. Ни детей. Будет прозябать в четырех стенах. Она почесала голову. Господи, привязался же этот зуд. Что за напасть такая?

Миссис Хендерсон стояла у мужа за спиной. Ждала: может, обернется. Может, заговорит. Но он знай отправлял в рот еду как ни в чем не бывало. За столом он тихонько чавкал. Боже, что за привычка. Отвратительная. Да еще постанывал, когда блюдо ему нравилось. Разве он не помнит, что рецепт ей пришлось выпрашивать у его матери? Разве не помнит, что красивая молодая женщина с великолепными рыжими волосами не жалела сил, чтобы научиться так готовить, а он чавкает себе и чавкает, как дворовый пес. Неужели он думает, что его дружки-весельчаки смогут побаловать его хоть чем-нибудь подобным?

Обернись же. Спроси, каково мне это терпеть.

Мистер Хендерсон не оборачивался. Миссис Хендерсон думала так громко, что не понимала, как можно ее не слышать.

Если возьмешь эту газету, я заставлю тебя вспомнить, как ты поднимал фату над моим лицом.

Мистер Хендерсон взял газету.

Отлично, ты взял газету. Давай, посмотри, как там дела у «Стилерсов», пока жена плачет у тебя за спиной. Ладно, знаешь что? Твоя жена больше не плачет. Заметил? Ты вообще имеешь хоть малейшее представление о том, что происходит у тебя за спиной? Думаешь, твоя серая мышка-жена только и ждет тех крошек внимания, которые ты называешь любовью? Просто обернись – и увидишь, какова на самом деле твоя мышка-жена. Обернись и поймешь: я не пустое место. Я, ЧЕРТ ТЕБЯ ДЕРИ, КРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА И, ЧТОБ ТЫ ЗНАЛ, ЗАСЛУЖИВАЮ УВАЖЕНИЯ.

– Дорогой? – нежно позвала миссис Хендерсон.

– Ну что еще? – вздохнул ее муж.

Тут он обернулся, и она кухонным ножом полоснула его по горлу.

Глава 54

Мэри Кэтрин проснулась в холодном поту. Температура больше не поднималась, но все тело ныло. По правде говоря, стало даже хуже. Появилась отечность. Суставы ломило. Груди стали чувствительными – не дотронуться. Зуд на руке просто сводил с ума. И подташнивало. Наверное, оттого, что вчера целый день она пролежала в постели, а потом заснула без ужина.

А может, виной всему был этот сон.

Он вернул Мэри Кэтрин на три дня назад. Когда еще не случилось тех ужасающих событий. Она присматривала за Кристофером. Нашла его в домике на дереве. Потом отправилась домой. Однако во сне она не фантазировала о шерифе, когда к ней пришли грешные мысли. Не брала, о ужас, в рот этот кошмарный агрегат Дага. Не просыпалась в домике на дереве, начисто забыв, как туда попала. Не приходила домой в восемь утра, когда родители, кипя гневом, поджидали ее в гостиной. И не сдавала экзамены два дня подряд с температурой тридцать девять, которую она заработала, просидев ночь в холодном домике на дереве. Во сне ничего такого не случилось.

Потому что ее остановила Дева Мария.

Во сне Мэри Кэтрин сидела у себя в комнате. Когда к ней пришли греховные мысли, она услышала тихий стук в окно. Мэри Кэтрин обернулась и увидела женщину, парящую в воздухе.

– Впусти меня, пожалуйста, Мэри Кэтрин, – прошептала незнакомка.

– Откуда вы знаете мое имя?

– Тебя назвали в мою честь, – ответила женщина.

– Я думала, меня назвали в честь Девы Марии.

Женщина не ответила. Она с улыбкой ждала, когда тайное станет явным. Мэри Кэтрин вглядывалась в ее лицо. На ангела вроде бы женщина не походила. Не напоминала ни живописные изображения, ни скульптуры, которые Мэри Кэтрин привыкла видеть в церкви. Губы не подкрашены. Волосы не уложены. Простая женщина. Небогатая, с чувством собственного достоинства. На одежде грязь из яслей. И все это взаправду.

– Прошу, открой окно, Мэри Кэтрин, – прошептала женщина.

Мэри Кэтрин подошла к окну и медленно отвела в сторону задвижку. Когда окно распахнулось, на ее ночную сорочку из белого хлопка обрушился морозный декабрьский воздух. От холода кожа покрылась мурашками.

– Вот спасибо. На улице такая стужа. И никто не захотел меня приютить, – прошептала женщина.

Дрожа, она опустилась в белое плетеное кресло. Мэри Кэтрин сдернула с кровати второе одеяло и протянула гостье. Та взяла руки Мэри Кэтрин в свои. Ладони женщины были ледяными, но по пальцам теплой волной пробежал зуд.

– Зачем ты здесь? – спросила Мэри Кэтрин.

– Я здесь для того, чтобы тебя спасти, Мэри Кэтрин, – был ответ.

– Спасти от чего?

– От адского пламени, разумеется.

– Да, умоляю. Что я должна сделать, чтобы не попасть в ад? – спросила Мэри Кэтрин.

Улыбнувшись, женщина разомкнула губы. Заговорила, но слов не было. До слуха Мэри Кэтрин донесся только плач младенца.

И на этом месте она проснулась.

Мэри Кэтрин села в кровати. Несколько мгновений в мыслях был только этот сон. Но потом нахлынули воспоминания обо всем, что она натворила. Как прокручивала в голове жуткие мысли о сексе. Как взяла в рот эту штуковину Дага. Как проснулась в домике на дереве и заспешила домой к родителям, которых огорчила, как никогда в жизни. Лицо Мэри Кэтрин горело от стыда. Ощущение рези в животе не проходило.

К горлу подступила дурнота.

Мэри Кэтрин бросилась в ванную. Подняла крышку унитаза и опустилась перед ним на колени, как перед алтарем. Ее сотрясали сухие спазмы, но рвоте неоткуда было взяться. На пустой желудок. Через несколько секунд тошнота отступила.

Остался лишь привкус.

Мэри Кэтрин достала из аптечки раствор для полоскания. Наполнила колпачок до краев и задержала во рту голубую жидкость, как поступал ее дед-ирландец с коктейлем «Виски сауэр», который позволял себе на Рождество. Ополаскиватель улегся во рту холодным голубым океаном.

А потом стал нагреваться.

Языку сделалось горячо, как зудевшей коже. На глаза наворачивались слезы, секунды превращались в минуты, но она ничего не предпринимала. Не могла. Полоскание жгло, как адское пламя, но сплюнуть Мэри Кэтрин не посмела. Изо всех сил сжимая губы, она только молила Господа, чтобы Он положил этому конец. Чтобы сжег этот привкус прямо у нее во рту, как время сжигает воспоминания.

Сделай так, чтобы я забыла.

Сделай так, чтобы я снова стала маленькой.

Сделай так, чтобы я забыла эту штуковину Дага.

Сделай так, чтобы я забыла, как мне понравилось.