Битва за Рим Маккалоу Колин

Решив, что настало время и ему сказать свое слово, Публий Рутилий Руф с громким стуком поставил свой кубок на стол и, когда беседующие подняли на него глаза, произнес:

– Значит, вы полагаете, что Митридат положил глаз на нашу провинцию Азия? – Он степенно кивнул. – Вполне резонно: ведь она так богата! К тому же это наиболее цивилизованная область – она принадлежала эллинам испокон веков! Только представьте себе: там жил и творил Гомер!

– Мне было бы легче представить это, если бы ты взялся аккомпанировать себе на кифаре, – со смехом произнес Сулла.

– Нет, серьезно, Луций Корнелий! Вряд ли царь Митридат склонен шутить, когда речь заходит о нашей провинции Азия; поэтому и нам следовало бы отложить шутки в сторону. – Рутилий Руф прервался, восхищаясь собственным красноречием, что лишило его возможности сохранить за собой инициативу в разговоре.

– Я тоже полагаю, что Митридат не станет зевать, если ему представится возможность завладеть Азией, – подтвердил Марий.

– Но он – человек Востока, – уверенно произнес Сулла. – А восточные цари всегда боялись Рима, даже Югурта, который стерпел от Рима больше унижений, чем любой восточный владыка. Вспомните, каким оскорблениям и поношениям он подвергся, прежде чем решился выступить против нас! Мы буквально принудили его к этому!

– А мне представляется, что Югурта всегда был настроен воевать с нами, – не согласился Рутилий Руф.

– Неверно, – бросил Сулла, хмурясь. – Он, конечно, мечтал объявить нам войну, но хорошо сознавал, что это не более чем мечта. Мы сами заставили его обратить против нас оружие, когда Авл Альбин вторгся в Нумидию, желая разграбить ее. По сути, с этого начинаются все наши войны. Жадный до золота полководец, которому не следовало бы доверять командование даже детским парадом, оказывается во главе римских легионов и начинает грабеж – не в интересах Рима, а просто чтобы набить собственную мошну. Карбон и германцы, Цепион и германцы, Силан и германцы – можно продолжать до бесконечности.

– Ты отклоняешься от темы, Луций Корнелий, – мягко остановил его Марий.

– Верно, я увлекся. – Произнес Сулла без тени смущения и тепло улыбнулся своему старому командиру. – Во всяком случае, мне кажется, что положение на Востоке напоминает ситуацию в Африке перед войной с Югуртой. Нам отлично известно, что Вифиния и Понт – исконные враги, а также что оба царя – Никомед и Митридат – спят и видят, как бы расширить свои владения, хотя бы в Анатолии. Там ведь остались два лакомых куска, из-за которых оба владыки исходят слюной: Каппадокия и наша провинция Азия. Царь, завладевший Каппадокией, получает свободный доступ в Киликию с ее баснословно плодородными почвами. Царь, захвативший римскую Азию, приобретает сухопутный проход в Срединное море, с полсотни отличных портов и сказочно богатые земли. Царь должен обладать нечеловеческим бесстрастием, чтобы этого не жаждать.

– Никомед Вифинский меня не беспокоит, – прервал его Марий. – Он связан Римом по рукам и ногам и сознает это. Не думаю также, что Азии, по крайней мере в данный момент, угрожает какая-то опасность, чего не скажешь о Каппадокии.

Сулла кивнул:

– Вот именно. Азия – римская провинция. Полагаю, царь Митридат не настолько отличается от прочих восточных царей, чтобы, забыв страх, вторгнуться в нашу Азию, каким бы бездарным ни было тамошнее управление. А вот Каппадокия Риму не принадлежит, хотя и входит в сферу нашего влияния. Кажется, Никомед и молодой Митридат решили, что Каппадокия слишком далека и слишком мало значит для Рима, чтобы не попытать там военного счастья. С другой стороны, они подбираются к ней, как воришки, скрывая истинные намерения за подставными фигурами и венценосными родственниками.

Марий хмыкнул:

– Я не назвал бы женитьбу старого царя Никомеда на регентше воровской уловкой!

– Твоя правда. Но надолго ли их хватило? Царь Митридат настолько разъярился, что поднял руку на собственную естру! Никто не успел произнести «Луций Тиддлипусс», а он уже опять посадил на каппадокийский трон ее сына!

– К несчастью, титул друга и союзника римского народа получил Никомед, а не Митридат, – вздохнул Марий. – Остается сожалеть, что меня не было в Риме, когда все это устраивалось.

– Брось! – возмутился Рутилий Руф. – Вифинские цари носят титул наших друзей и союзников более пятидесяти лет! Во время последней войны с Карфагеном царь Понта тоже был нашим союзником. Но отец нынешнего Митридата отверг дружбу с Римом, купив у отца Мания Аквилия Фригию. С тех пор Рим порвал с Понтом всякие связи. Кроме того, мы можем предоставить статус друзей и союзников обеим враждующим сторонам только в том случае, если это предотвратит войну между ними. Но сенат решил, что в случае Вифинии и Понта это еще больше осложнит дело. Кроме того, Никомед получил предпочтение вполне заслуженно, ибо Вифиния всегда вела себя по отношению к Риму более лояльно, нежели Понт.

– О, Никомед – просто старый дурак! – с раздражением произнес Марий. – Он сидит на троне более полувека и уже был немаленьким, когда сковырнул с него своего папочку. Так что ему сейчас наверняка за восемьдесят. Он только усугубляет положение в Анатолии.

– Поскольку ведет себя как старый дурак. Ты это хотел сказать? – Рутилий Руф сопроводил свою реплику проницательным взглядом, напомнившим взгляд его племянницы Аврелии – таким же прямым, хоть и не столь твердым. – А тебе не кажется, Гай Марий, что и мы с тобою приближаемся к возрасту, когда нас можно будет назвать старыми дураками?

– Ну-ну, не хватало только поссориться! – с ухмылкой вмешался Сулла. – Я понял твою мысль, Гай Марий. Никомед стар, и не важно, насколько он способный правитель, – кстати, можно предположить, что весьма способный. Его двор самый эллинизированный среди восточных дворов, но Восток есть Восток. Это означает, что стоит ему хотя бы раз дать слабину, и сынок моментально спихнет его с трона. Итак, Никомед бдителен и хитер. Однако он склонен к ссорам и вообще брюзга. А по другую сторону границы, в Понте, правит боевитый молодец, которому от силы тридцать лет, напористый и самоуверенный. Ну разве сможет Никомед противостоять Митридату?

– Вряд ли, – согласился Марий. – Думаю, мы не ошибемся, если предположим, что, в случае открытого противостояния, силы окажутся неравны. Никомед едва удерживает свое царство в прежних границах; Митридат же – захватчик! Вот видишь, Луций Корнелий, мне необходимо встретиться с этим Митридатом! – Марий оперся на левый локоть и устремил на Суллу пристальный взгляд. – Поедем со мной, Луций Корнелий! Что ты теряешь? Еще год проскучаешь в Риме, в сенате будет заправлять Свин, а его Свиненок припишет себе все заслуги в возвращении tata.

Но Сулла покачал головой:

– Нет, Гай Марий.

– Я слышал, – молвил Рутилий Руф, кусая ноготь, – будто официальное письмо, вызывающее Квинта Цецилия Метелла Нумидийского Свина с Родоса, подписано нашим старшим консулом Метеллом Непотом и самим Свиненком, скажите пожалуйста! Ни слова о народном трибуне Квинте Калидии, который добился постановления о прекращении ссылки! Подпись сенатора-молокососа, да еще выступающего как privatus!..

– Бедняга Квинт Калидий! Надеюсь, Свиненок хорошо ему заплатил за труды. – Гай Марий взглянул на Рутилия Руфа. – А Цецилии Метеллы совсем не меняются, сколько бы ни минуло лет, верно? Когда я был народным трибуном, они и меня топтали ногами.

– И поделом, – отрезал Рутилий Руф. – Ты только и делал, что ставил палки в колеса любому Цецилию Метеллу. А потом они вообразили, что окончательно запутали тебя в своих сетях. Но ты… О, как разъярен был Далматик!

При звуке этого имени Суллу передернуло, и он почувствовал, как его щеки заливает краска. Ее отец, покойный старший брат Свина! Что сейчас с Далматикой? Как поступил с ней Скавр? Со дня визита старика Сулла ни разу ее не видел. Ходили слухи, что Скавр вообще запретил ей выходить из дому.

– Между прочим, – заметил Сулла, – я слышал из одного надежного источника, что Свиненок скоро заключит весьма выгодный брак.

Поток воспоминаний тут же оборвался.

– А я ничего такого не слышал! – проговорил несколько обескураженный Рутилий Руф – а он-то считал свои источники самыми надежными.

– И тем не менее это истинная правда, Публий Рутилий.

– Так просвети меня!

Сулла положил в рот миндальный орешек и, прежде чем заговорить, некоторое время жевал.

– Славное вино, Гай Марий, – одобрил он, наполняя свой кубок из кувшина, который слуги, уходя, поставили рядом с гостем. Потом он не спеша разбавил вино водой.

– О, не томи его, Луций Корнелий! – взмолился Марий. – Публий Рутилий – самый заядлый сплетник в сенате.

– С этим я готов согласиться. Будь иначе, мы не получали бы в Африке и Галлии столь увлекательных писем, – улыбнулся Сулла.

– Кто она? – вскричал Рутилий Руф, не желая менять тему.

– Лициния-младшая, дочь нашего претора по делам римских граждан Луция Лициния Красса Оратора собственной персоной.

– Да ты смеешься! – отпрянул Рутилий Руф.

– Вовсе нет.

– Но она совсем ребенок!

– Я слышал, что накануне свадьбы ей как раз стукнет шестнадцать.

– Чудовищно! – промычал Марий, сводя брови.

– О, этому нет оправдания! – искренне опечалился Рутилий Руф. – Восемнадцать – вот подходящий возраст для замужества, и ни днем раньше! Мы – римляне, а не восточные дикари, лакомые до малолетних девчонок!

– В конце концов, самому Свиненку немногим больше тридцати, – отмахнулся Сулла. – Что тогда сказать о жене Скавра?

– Чем меньше говорить об этом, тем лучше! – отрезал Публий Рутилий, беря себя в руки. – Заметьте, Красс Оратор заслуживает всяческого восхищения. В этой семейке нет недостатка в деньгах, однако он все равно отлично пристроил своих дочек. Старшая – за Сципионом Назикой, ни больше ни меньше, а младшую теперь выдают за Свиненка, единственного сына и наследника. Я склонен скорее пожалеть Лицинию-старшую: надо же, выйти в семнадцать лет за такого грубияна, как Сципион Назика! Представляете, она уже беременна!

Марий хлопнул в ладоши, подзывая слугу:

– Отправляйтесь-ка вы по домам, друзья! Раз беседа превращается в бабьи сплетни, значит все прочие темы уже исчерпаны. «Беременна»! Твое место – с женщинами в детской, Публий Рутилий!

Все гости явились к Марию на ужин с детьми, и все дети уже спали, когда компания разошлась. Одному Марию-младшему не надо было никуда отправляться; остальных родителям пришлось увозить домой. На лужайке стояли просторные паланкины: один – для детей Суллы, Корнелии Суллы и Суллы-младшего, другой – для троих детей Аврелии, Юлии-старшей (по прозвищу Лия), Юлии-младшей (по прозвищу Ю-ю) и Цезаря-младшего. Пока взрослые негромко переговаривались в атрии, слуги осторожно переносили спящих детей в паланкины.

Мужчина, хлопотавший над Цезарем-младшим, сначала показался Юлии незнакомым, но затем она порывисто ухватила Аврелию за руку и с ужасом выдохнула:

– Это же Луций Декумий!

– Он самый, – удивленно ответила Аврелия.

– Как ты можешь, Аврелия!

– Глупости, Юлия! Для меня Луций Декумий – надежная опора. Как тебе известно, путь к моей инсуле мало напоминает прогулку по респектабельным кварталам. Я уже семь лет хожу среди притонов воров, разбойников – словом, разного сброда! Мне нечасто доводится выбираться из дому, но, когда это случается, Луций Декумий и двое его братьев всегда провожают меня обратно. Между прочим, Цезарь-младший спит очень чутко. Но если с ним Луций Декумий, он никогда не просыпается.

– Двое братьев? – ужаснулась Юлия. – Ты хочешь сказать, что держишь таких слуг?

– Нет! – досадливо ответила Аврелия. – Я говорю о его товарищах из братства перекрестка. – У Аврелии вдруг испортилось настроение. – Сама не знаю, зачем я хожу на эти семейные обеды, хоть и изредка! И почему ты никак не поймешь, что я прекрасно со всем справляюсь и надо мной вовсе не нужно причитать?

Юлия не вымолвила больше ни единого слова, пока они с Гаем Марием не улеглись, предварительно отдав все распоряжения, отпустив слуг, заперев наружные двери и воздав должное божествам, покровительствующим любому римскому дому: Весте – богине домашнего очага, Пенатам – ведающим припасами и Ларам – охраняющим семью.

– Аврелия была сегодня несносной, – проговорила она.

Марий чувствовал себя усталым – теперь это случалось куда чаще, чем прежде, и вызывало у него чувство стыда. Поэтому вместо того, чтобы сделать то, чего ему больше всего хотелось, – перевернуться на бок и уснуть, – он лежал на спине, обняв жену, и говорил с ней о женщинах и домашних проблемах.

– Что? – переспросил он.

– Не мог бы ты вернуть Гая Юлия домой? Аврелия превращается в старую весталку: она такая раздражительная, надутая, безжизненная. Вот именно, безжизненная! Этот ребенок вытягивает из нее все силы.

– Какой ребенок? – промямлил Марий.

– Ее двухлетний сын, Цезарь-младший. О, Гай Марий, это удивительное дитя! Я знаю, что время от времени такие дети появляются на свет, но сама не только никогда их не видела, но даже не слышала ни о чем подобном среди наших знакомых. Любая мать радуется, когда ее семилетний сын узнает, что такое dignitas и auctoritas, после первой прогулки с отцом по Форуму. А кроха Аврелии уже знает все это, хотя еще ни разу не видал своего отца! Поверь мне, муж, Цезарь-младший – воистину удивительный ребенок!

Собственная речь распалила ее; к тому же ей пришла в голову еще одна мысль, которая и вовсе не давала ей лежать спокойно.

– Кстати, вчера я разговаривала с женой Красса Оратора, Муцией, и она рассказала, что сын одного из клиентов ее мужа – точь-в-точь Цезарь-младший. – Она подтолкнула Мария в бок локтем. – Да ты знаешь эту семью, Гай Марий: ведь они из Арпина.

Гай Марий не очень внимательно следил за ее рассказом, однако удар локтем заставил его взбодриться, и он спросил:

– Из Арпина? Кто же это?

Арпин был его родиной, там находились владения предков Гая Мария.

– Марк Туллий Цицерон. Сына клиента Красса Оратора тоже зовут Марк Туллий.

– К несчастью, я действительно знаком с этой семьей. Они нам даже какая-то родня. Те еще сутяги! Лет сто назад украли у нас кусок земли и выиграли дело в суде. С той поры мы не общаемся.

Его веки опять сомкнулись.

– Понятно. – Юлия подвинулась ближе. – В общем, мальчугану восемь лет, и он так разумен, что будет обучаться на Форуме. Красс Оратор прочит ему громкую славу. Думаю, Цезарь-младший в восьмилетнем возрасте от него не отстанет.

Марий протяжно зевнул. Жена снова толкнула его локтем:

– Эй, Гай Марий, ты вот-вот уснешь! Ну, очнись же!

Он послушно распахнул глаза и издал клокочущий звук:

– Что, хочешь прокатить меня по Капитолию?

Она со смешком улеглась.

– В общем, я не знакома с маленьким Цицероном, зато неплохо знаю своего племянника, Гая Юлия Цезаря-младшего, и можешь мне поверить: он… ненормальный. Я знаю, что обычно так именуют умственно отсталых, но, полагаю, это слово можно употребить и в противоположном смысле.

– С возрастом ты становишься болтливой, Юлия, – не выдержал измученный муж.

Юлия не обратила внимания на его жалобу:

– Цезарю-младшему нет еще двух лет, а он тянет на все сто! Взрослые слова, правильные фразы – и при этом соображает, что говорит!

Неожиданно сон у Мария сняло как рукой, он забыл про усталость. Приподнявшись на локте, он посмотрел в лицо жене, освещенное мягким светом ночника. Ее племянник! Племянник по имени Гай! Сбывалось пророчество сирийки Марфы, которое он услышал при их первой встрече во дворце Гауды в Карфагене. Она предсказала ему, что он станет Первым Человеком в Риме и семь раз будет избран консулом. Однако не ему суждено стать величайшим римлянином. Это удел племянника его жены по имени Гай! Тогда он сказал себе: «Только через мой труп!» Однако вот он, этот ребенок, – живое подтверждение ее слов!

Марий снова лег, чувствуя, как ломят от усталости суставы. Слишком много времени и энергии потратил он, становясь Первым Человеком в Риме, чтобы теперь скромно отойти в сторонку и наблюдать, как блеск его славы затмит не по годам развитой аристократ, входящий в силу, в то время как он, Гай Марий, старик или вообще мертвец, уже не сможет этому помешать. Как ни любил он свою жену, чье аристократическое происхождение открыло ему путь к первому консульству, он все равно не мог смириться с тем, что ее племянник, представитель ее рода, вознесется выше его.

Консулом он был уже шесть раз, а значит, его ждет седьмое избрание. Никто из римских политиков, впрочем, не верил всерьез, что Гай Марий сможет вернуть славу тех лет, когда центурии голосовали за него, причем трижды в его отсутствие, раз за разом подтверждая свою убежденность в том, что лишь он один, Гай Марий, в силах уберечь Рим от германцев. Что ж, он действительно не раз спасал сограждан. И какова их благодарность? Стена враждебности, кривотолки и козни. Оппозиция со стороны Квинта Лутация Катула Цезаря, Метелла Нумидийского Свина и многочисленной и влиятельной фракции в сенате, объединившейся с единственной целью – свалить Гая Мария. Ничтожества с громкими именами, которым невыносима мысль, что их любимый Рим спасен презренным «новым человеком» – италийским деревенщиной, по-гречески не разумеющим, как охарактеризовал его Метелл Нумидийский Свин много лет назад.

Но нет, битва еще не окончена. Невзирая на удар, Гай Марий станет консулом в седьмой раз, чтобы остаться в анналах величайшим римлянином за всю историю Республики. Не собирается он уступать пальму первенства златовласому потомку Венеры.

– Я тебя прижму, паренек! – произнес он вслух и ущипнул Юлию.

– Что ты имеешь в виду? – удивилась она.

– Через несколько дней мы уезжаем в Пессинунт – ты, я и наш сын.

Юлия села в постели:

– О, Гай Марий, неужели? Как чудесно! Ты правда возьмешь нас с собой?

– Правда, жена. Плевать я хотел на условности. Наше отсутствие продлится два-три года, а в моем возрасте трудно так долго обходиться без жены и сына. Будь я моложе – другое дело. Поскольку я еду как частное лицо, официальных препятствий тому, чтобы я взял с собой семью, не существует. – Он прищелкнул языком. – Я сам отвечаю за все последствия.

– О, Гай Марий! – Иных слов у нее не нашлось.

– Мы посетим Афины, Смирну, Пергам, Никомедию, сотни других мест.

– И Тарс? – с живостью спросила она. – О, мне всегда так хотелось повидать мир!

Ломота в суставах не прошла, зато снова навалилась сонливость. Веки его опять опустились, рот приоткрылся.

Юлия еще какое-то время щебетала, а потом, исчерпав слова восторга, обхватила колени руками и, со счастливой улыбкой обернувшись к Гаю Марию, нежно произнесла:

– Любовь моя, ты?..

Ответом ей был храп. Научившись за двенадцать лет супружества смирению, она легонько покачала головой и, не переставая улыбаться, повернулась на правый бок.

Рис.6 Битва за Рим

Затушив последние искры разгоревшегося на Сицилии восстания рабов, Маний Аквилий возвратился домой если не триумфатором, то, во всяком случае, героем, заслужившим овацию. На триумф он претендовать не мог, поскольку воевал против порабощенного мирного населения, а не против солдат вражеской армии; гражданские войны и подавления восстаний рабов занимали в воинском кодексе Рима особую нишу. Получить от сената полномочия усмирить мятежников было не менее почетно и ответственно, чем воевать с иноземной армией, однако права требовать триумфа такой полководец не имел. Триумф был призван продемонстрировать народу Рима военные трофеи: пленников, сундуки с деньгами, всевозможное награбленное добро – от золотых гвоздей, выдранных из царских ворот, до мешков с корицей и ладаном. Любая добыча обогащала римскую казну, и народ получал возможность собственными глазами лицезреть, сколь прибыльное занятие война – конечно, для римлян-победителей. Но при подавлении выступлений рабов и гражданских смут не было никакой добычи, а считать приходилось одни потери. Все ранее награбленное добро возвращалось законным владельцам; государство не имело права даже на жалкую долю.

Потому-то и была придумана овация. Процессия двигалась по той же дороге, по которой обыкновенно следовали войска во время триумфа. Правда, военачальник не ехал в старинной триумфаторской колеснице, не красил лица и не облачался в роскошную тогу; вместо труб играли флейты, чьи звуки были совсем не такими духоподъемными. Главное божество в качестве подношения получало овцу, а не быка, довольствуясь, как и военачальник, менее пышной церемонией.

Однако Маний Аквилий не имел причин роптать. Отпраздновав овацию, он снова занял место в сенате и, будучи консуляром – бывшим консулом, – удостоился чести высказывать свое мнение прежде такого же, как он, консуляра, не удостоенного ни триумфа, ни овации. Из-за падавшей на Мания Аквилия тени отцовского позора, он в свое время не рассчитывал подняться и до консула. Некоторые проступки трудно загладить, особенно если семейство не очень знатное; проступок же Мания Аквилия состоял в том, что, воспользовавшись смутами, последовавшими за смертью пергамского царя Аттала III, он продал более половины территории Фригии отцу теперешнего понтийского царя Митридата за золото, которое осело в его кошельке. Территория эта, вместе с остальными владениями царя Аттала, должна была отойти римской провинции Азия, ибо царь Аттал завещал Риму все свое царство. Тогда Манию Аквилию-старшему казалось, что отсталая Фригия, из невежественных жителей которой даже рабы получались скверные, – не большая потеря для Рима. Однако влиятельные лица в сенате и на Форуме не простили Мания Аквилия-старшего и не забыли этого происшествия даже к тому времени, когда на политической арене появился Маний Аквилий-младший.

За звание претора велась нешуточная борьба, на которую ушло почти все понтийское золото, а его у семьи оставалось не много, поскольку папаша не отличался ни бережливостью, ни осмотрительностью. Поэтому Маний Аквилий-младший ухватился за возможность упрочить свое положение, едва таковая подвернулась. После того как германцы разгромили Цепиона и Маллия Максима в Заальпийской Галлии и вознамерились двинуться в долину Родана, а оттуда в Италию, именно претор Маний Аквилий предложил избрать Гая Мария консулом в его отсутствие, in absentia, чтобы противостоять нависшей угрозе. Это сделало Гая Мария его должником, и Гай Марий не замедлил рассчитаться.

Маний Аквилий стал при Марии легатом и помог ему разгромить тевтонов при Аквах-Секстиевых. Доставив весть об этой столь важной победе в Рим, он был избран младшим консулом в пару Марию, когда тот в пятый раз занимал консульскую должность. По истечении года консульской службы Маний Аквилий повел в Сицилию два своих отлично вымуштрованных легиона, состоявших из одних ветеранов, дабы усмирить восставших рабов, бесчинствовавших уже не один год и ставивших под угрозу снабжение Рима зерном.

Вернувшись и организовав себе овацию, он надеялся выставить свою кандидатуру на должность цензора, когда подоспеет время выбирать очередную пару. Однако влиятельные лица тоже не дремали. Попытка Луция Аппулея Сатурнина захватить власть в Риме пошатнула положение Гая Мария, и Маний Аквилий остался без поддержки. В результате он был привлечен к суду за злоупотребления. Народный трибун, инициировавший процесс, имел влиятельных друзей среди всадников, служивших как присяжными, так и председателями судов; звали трибуна Публий Сервилий Ватия. Он происходил из знатного семейства плебейской ветви Сервилиев и был весьма честолюбив.

Суд состоялся на Форуме, на котором не утихали страсти со времени выступлений Сатурнина. Павда, все надеялись, что смерть этого народного трибуна положит конец насилию на Форуме, приводящему к гибели магистратов. Однако ни насилие, ни даже убийства не прекращались, а все из-за сына Метелла Нумидийского Свина – Свиненка, который стремился свести счеты с врагами отца. Своей отчаянной борьбой за возвращение Метелла-старшего из ссылки он заслужил более благозвучный когномен, нежели Свиненок, и теперь именовался Квинтом Цецилием Метеллом Пием, ибо «Пий» значит «почтительный». После успешного завершения этой борьбы Метелл Пий Свиненок намеревался поквитаться с отцовскими недругами. К недругам причислили и Мания Аквилия, который, как все знали, был ставленником Гая Мария.

Плебейские собрания обычно были малочисленными, и на этот раз народу в нижней части Римского форума, где должны были проводиться слушания, собралось немного.

– Все это дело не стоит выеденного яйца, – говорил Публий Рутилий Руф Гаю Марию, когда они явились на Форум в последний день суда над Манием Аквилием. – Ведь это была война с рабами! Сомневаюсь, чтобы он нашел чем поживиться от Лилибея до самых Сиракуз. Кроме того, эти сицилийские скряги-землевладельцы наверняка глаз с Мания Аквилия не спускали! Так что ему не удалось бы прикарманить и бронзовой монетки!

– Просто Свиненок целит таким манером в меня, – ответил Гай Марий, пожимая плечами. – Об этом известно и Манию Аквилию. Он поплатился за то, что поддерживал меня.

– И за то, что его папаша продал половину Фригии, – сказал Рутилий Руф.

– Верно, и за это.

Разбирательство велось по новым правилам, установленным покойным Гаем Сервилием Главцией, который вернул суды всадникам, оставив сенаторам возможность выступать только в качестве ответчиков. Жюри присяжных состояло из тщательно отобранных виднейших представителей римского делового мира в количестве пятидесяти одного человека; обвинение и защита уже обращались к суду, были заслушаны и показания свидетелей. На последний день было намечено двухчасовое выступление обвинения и трехчасовое – защиты, после чего присяжным надлежало незамедлительно огласить свой приговор.

Сервилий Ватия блестяще выступил от имени государства: сам он был недурным законником, его помощники тоже оказались на высоте; однако не было сомнений, что публика – а ее в последний день разбирательства собралось побольше, чем в предыдущие, – дожидается залпов тяжелой артиллерии, то есть речей адвокатов Мания Аквилия.

Первым говорил косоглазый Цезарь Страбон – молодой, въедливый, хорошо образованный и красноречивый. За ним выступал человек, заслуживший когномен Оратор, – Луций Корнелий Красс. Красс Оратор уступил место еще одному Оратору – Марку Антонию. Для того чтобы называться Оратором, мало было упражняться в красноречии на публике; требовалось также тончайшее знание риторических приемов и принципов построения речи. Красс Оратор блестяще разбирался в законах, но Антоний Оратор превосходил его красноречием.

– Все мимо, – высказался Рутилий Руф, когда Красса Оратора сменил Антоний Оратор.

Марий что-то невнятно проворчал в ответ; он внимательно слушал речь Антония Оратора, желая убедиться, что не даром тратил деньги. Не сам же Маний Аквилий оплачивал услуги таких видных адвокатов! Всякому было известно, что расходы несет Гай Марий. Согласно законам и традиции, адвокаты не претендовали на оплату своих услуг. Однако им не возбранялось принимать дары – как свидетельство высокой оценки их усилий. И по мере того, как Республика клонилась к своему закату, одаривать адвокатов все больше стало входить в обычай. Сперва в качестве даров преподносились произведения искусства и предметы мебели; но если адвокат нуждался, ему приходилось продавать подарки. В конце концов все свелось к тому, что адвокату вручались деньги. Об этом, естественно, никто не упоминал, и все делали вид, что такой практики не существует вовсе.

– Как же коротка ваша память, досточтимые заседатели! – восклицал Антоний Оратор. – Постарайтесь припомнить события, происходившие всего несколько лет назад, когда Римский форум наводнили толпы неимущих, в животах которых было так же пусто, как в государственных зернохранилищах. Помните ли вы, как некоторые из вас, – среди присяжных было не менее полудюжины торговцев зерном, – брали за модий зерна по пятидесяти сестерциев, – так мало пшеницы оставалось в закромах? А неимущих день ото дня становилось все больше, они не сводили с нас глаз и глухо роптали. А все потому, что Сицилия, наша житница, лежала в руинах, превратившись в Илиаду бед…

Рутилий Руф вцепился Марию в руку и гневно произнес:

– И он туда же! Да сожрут черви этих словесных воров, не гнушающихся чужими находками! Ведь это моя фраза! Илиада бед! Вспомни-ка, Гай Марий, я употребил это выражение в письме, которое отправил тебе в Галлию много лет назад! А потом его стащил у меня Скавр! И что же теперь? Оно у всех на слуху, и приписывают его именно Скавру!

– Помолчи! – прикрикнул на него Марий, не желая упустить ни слова из речи Марка Антония.

– …окончательно разоренную из-за невиданных упущений правительства! Теперь мы наконец-то знаем имя главного виновника, не так ли? – Проницательные покрасневшие глаза уперлись в одну из наиболее безразличных физиономий во втором ряду присяжных. – Не припоминаете? Ну так я освежу вашу память! Молодые братья Лукуллы разоблачили его, лишили гражданства и отправили в изгнание. Я имею в виду, конечно же, Гая Сервилия Авгура. На Сицилии уже четыре года кряду не собирали урожая, когда туда прибыл досточтимый консул Маний Аквилий. Позвольте напомнить вам, что на Сицилии выращивается половина нашего хлеба.

Подошел Сулла, кивнул Марию и обратился к Рутилию Руфу – тот все еще возмущался.

– Ну, как идет дело?

– О судьбе Мания Аквилия ничего нельзя сказать определенно. Присяжные постараются найти малейший повод, чтобы его осудить, и, полагаю, своего добьются. Это станет хорошим уроком всем, кто рискнет поддержать Гая Мария.

– Цыц! – опять шикнул на него Марий.

Рутилий Руф отошел, чтобы не мешать, и потянул за собой Суллу:

– Ты ведь и сам поддерживаешь теперь Гая Мария не столь рьяно, как прежде, Луций Корнелий?

– Мне надо думать о карьере, Публий Рутилий, вряд ли я преуспею, если займу сторону Мария.

Рутилий Руф кивнул:

– Да, это вполне понятно. Но, друг мой, он не заслуживает такого отношения! Напротив, все, кто его знает и ценит, должны подставить ему свое плечо.

Что он несет? Суллу передернуло, но он постарался не показывать, как неприятно ему это слышать.

– Тебе хорошо говорить! Ты – консуляр и добился всего, чего хотел. А я еще нет! Можешь называть меня предателем, но клянусь тебе, Публий Рутилий, что и я возьму свое! И да помогут боги тем, кто встанет мне поперек дороги!

– В том числе Гаю Марию.

– В том числе и ему.

Рутилий Руф больше ничего не сказал, а только удрученно покачал головой. Сулла тоже немного помолчал. Потом произнес:

– Я слышал, что кельтиберы теснят нашего наместника в Ближней Испании. Долабелла в Дальней Испании так завяз с лузитанами, что не может выступить ему на помощь. Видимо, Титу Дидию придется в его консульский срок отправиться в Ближнюю Испанию.

– А жаль, – откликнулся Рутилий Руф. – Мне нравится стиль Тита Дидия, пусть он и «новый человек». Разумные законы – и теперь консульское кресло опустеет.

– Значит, по-твоему, их автор не наш любимый старший консул Метелл Непот? – с усмешкой спросил Сулла.

– Здесь мы с тобой сходимся во мнении, Луций Корнелий. Чем был озабочен Цецилий Метелл, занимаясь совершенствованием государственного механизма, если не собственным положением? Зато два скромных закона Тита Дидия важны и благотворны. Теперь отпадает необходимость проталкивать законопроекты через собрания, раз между обнародованием и принятием должны истечь три нундины. Отпала необходимость сводить воедино совершенно несвязанные вещи, отчего закон терял всякую ясность. Даже если в текущем году в сенате и комициях больше не произойдет ничего стоящего, у нас хотя бы есть законы Тита Дидия, – с удовлетворением заключил Рутилий Руф.

Однако Суллу законы Тита Дидия не интересовали.

– Ты совершенно прав, Рутилий Руф, но я толкую не об этом. Если Тит Дидий отправится в Ближнюю Испанию разбираться с кельтиберами, то я присоединюсь к нему в качестве старшего легата. Я уже переговорил с ним об этом, и он отнесся к моему предложению весьма благосклонно. Война обещает быть долгой и непростой, так что есть основания надеяться и на трофеи, и на славу. Кто знает, вдруг мне доверят командование?

– Ты уже завоевал репутацию дельного полководца, Луций Корнелий.

– Но одно дело – тогда, другое – теперь! – воскликнул Сулла в сердцах. – Они все забыли, эти болваны-избиратели, у которых денег куда больше, чем здравого смысла! Пойми, что происходит: Катул Цезарь предпочел бы, чтобы я подох, только бы не открывал рта и не заговаривал о бунте; Скавр преследует меня вообще непонятно за что! – Он показал зубы. – На месте этой парочки я бы поостерегся! Если наступит день, когда я решу, что они навеки разлучили меня с креслом из слоновой кости, я заставлю их пожалеть о том, что они вообще родились на свет!

«И я склонен верить ему, – пронеслось в голове у Рутилия Руфа, по всему телу которого пробежал холодок. – О, этот человек опасен! Лучше бы ему убраться куда подальше».

– Что ж, отправляйся в Испанию с Дидием, – произнес он вслух. – Ты прав, это кратчайший путь к преторской должности. Новое начинание, новые подвиги… Жаль только, что ты не можешь участвовать в выборах на должность курульного эдила. Ты умеешь покорить публику, в организации игр тебе не было бы равных. После этого ты бы прошел в преторы как по маслу.

– На должность курульного эдила у меня нет денег.

– Тебе помог бы Гай Марий.

– Я не стану его просить. По крайней мере, так я смогу сказать, что всего достиг сам. Я не привык просить – я привык брать.

Эти слова заставили Рутилия Руфа вспомнить слух, пущенный Скавром перед выборами: якобы для того, чтобы стать всадником, Сулла убил любовницу, а потом, чтобы пролезть в сенаторы, расправился и с мачехой. Рутилий Руф, как правило, не доверял слухам об инцестах, педофилии и приготовлении пищи из экскрементов. Однако порой Сулла говорит такое!.. Поневоле задумаешься…

Слушания подходили к концу: Марк Антоний Оратор завершал свою речь.

– Перед вами – не обычный человек! – надрывался он. – Перед вами – образцовый римлянин, доблестный воин, патриот, верящий в величие Рима! Чего ради такому человеку отнимать у крестьян последнюю миску супа, обкрадывать слуг и хлебопеков? Я адресую этот вопрос вам, досточтимые заседатели! Разве кто-нибудь из вас слышал, что он был виновен в растратах, убийствах, насилиях, присвоении чужого? Нет! Просто вас заставили сидеть и слушать мелких людишек, хнычущих из-за горсти бронзовых монет!

Он глубоко вздохнул и расправил плечи, чтобы выглядеть еще внушительнее: он был красив, как все представители рода Антониев: вьющиеся золотистые волосы, открытое простое лицо. Заседатели все как один были заворожены его речью.

– Они у него на крючке, – довольно подытожил Рутилий Руф.

– Интересно, что он станет делать с ними дальше, – отозвался Сулла с заинтересованным видом.

Раздался изумленный возглас: Антоний Оратор кинулся к Манию Аквилию, сорвал с него тогу, потом с подозрительной легкостью разорвал его тунику. Маний Аквилий предстал перед судом в одной набедренной повязке.

– Глядите! – гремел Антоний. – Разве перед вами белокожая saltatrix tonsa? Обрюзгший домосед и папенькин сынок? Нет, перед вами покрытый шрамами солдат! Храбрый воин, доблестный римлянин, военачальник, пользовавшийся полным доверием Гая Мария, который поручил ему зайти противнику в тыл! Это тело свидетельствует о том, что его обладатель – не из тех, кто в панике удирает с поля боя, едва его коснется кончик вражеского меча, едва ему в ногу ткнется чужое копье или мимо просвистит камень. Это тело человека, который, несмотря на тяжелые раны, продолжает разить неприятеля. – Руки адвоката, воздетые к небу, бессильно упали. – Все. Я закончил. Жду вашего решения, – оборвал он свою речь.

Вердикт был озвучен: ABSOLVO.

– Притворщики! – поморщился Рутилий Руф. – И как только присяжные на это купились? Туника у него рвется, как бумага, и он щеголяет перед всем миром в набедренной повязке – дивись, Юпитер! О чем это говорит?

– О том, что Аквилий с Антонием заранее обо всем договорились, – сказал Марий, широко улыбаясь.

– А мне это говорит о том, что Аквилий не рискнул покрасоваться без набедренной повязки, – вставил Сулла.

Закончив смеяться, Рутилий Руф обратился к Марию:

– Луций Корнелий сообщил мне, что намерен отбыть вместе с Титом Дидием в Ближнюю Испанию. Что ты на это скажешь?

– Скажу, что это самое лучшее, что сейчас может предпринять Луций Корнелий, – спокойно ответил Марий. – Квинт Серторий выставляет свою кандидатуру на выборах военного трибуна, поэтому, полагаю, он тоже отправится в Испанию.

– Ты как будто не очень удивлен?

– Совсем не удивлен. Новость об Испании уже завтра станет всеобщим достоянием. В храме Беллоны собирается сенат. Мы отправим Тита Дидия воевать с кельтиберами, – объяснил Марий. – Он – человек достойный, толковый воин и способный полководец. Особенно когда его противники – галлы, к какой бы разновидности они ни принадлежали. Да, Луций Корнелий, чтобы победить на выборах, тебе лучше отправиться легатом в Испанию, нежели скитаться по Анатолии в компании с privatus.

Рис.7 Битва за Рим

Privatus отбыл в Тарент через неделю. Сперва он пребывал в некоторой растерянности, поскольку впервые в жизни отправился в путешествие в сопровождении жены и сына. Воину подобает путешествовать налегке, с максимально возможной скоростью и не давать в пути спуску лентяям-солдатам. Однако Гаю Марию предстояло вскоре выяснить, что жены придерживаются на сей счет иных воззрений. Юлия изъявила желание захватить с собой половину челяди, в том числе кухарку, готовившую только для ребенка, учителя Мария-младшего и девицу, творившую чудеса с ее прической. Пришлось брать с собой все игрушки Мария-младшего, все его учебники, а также личную библиотеку его учителя, одежду на все случаи жизни и различные предметы, которых, как была уверена Юлия, невозможно купить за пределами Рима.

– Нас всего трое, а поклажа и свита больше, чем у парфянского царя, отправляющегося из Селевкии-на-Тигре в Экбатану, – ворчал Марий, когда по прошествии трех дней, двигаясь по Латинской дороге, они добрались только до Анагнии.

Однако он мирился с этим еще три недели, пока они, измученные жарой, не дотащились до Венузии (что на Аппиевой дороге), где не нашлось ни единого постоялого двора, способного вместить всю их челядь и скарб.

– Я положу этому конец! – взревел Марий после того, как лишние слуги и ненужные вещи были отправлены на другой постоялый двор и они с Юлией остались наедине – насколько это было возможно в переполненной гостинице на Аппиевой дороге. – Либо ты, Юлия, умеряешь свои аппетиты, либо я отправлю тебя и Мария-младшего проводить лето в Кумы. Нам еще много месяцев не грозит попасть в края, лишенные благ цивилизации, поэтому все это барахло ни к чему. И столько народу – тоже! Особая кухарка для Мария-младшего – не слишком ли?

Юлия выбилась из сил и была готова заплакать. Чудесный отдых превратился в кошмар, конца которому не предвиделось. Выслушав ультиматум мужа, она едва не ухватилась за возможность отправиться в Кумы. Но потом подумала, что в этом случае проведет в разлуке с Марием много лет, а разве можно так надолго разлучать отца с сыном? К тому же в чужих краях Гая Мария может снова хватить удар.

– Но, Гай Марий, я никогда прежде не пускалась в длительные путешествия, не считая поездок на наши виллы в Кумах или Арпине; когда мы отправляемся туда с Марием-младшим, то берем с собой все то, что взяли сейчас. Я тебя прекрасно понимаю и совсем не хочу превращаться в обузу. – Она уронила голову на руки и смахнула слезу. – Но беда в том, что я просто не знаю, как со всем этим быть.

Марий и подумать не мог, что когда-либо услышит от жены признание в беспомощности. Понимая, каких усилий стоили ей эти слова, он попросту сгреб ее в охапку и чмокнул в макушку.

– Не тревожься, я сам обо всем позабочусь, – пообещал он. – Но ты должна мне кое-что пообещать.

– Я на все согласна, Гай Марий!

– Если выяснится, что я выбросил что-то действительно необходимое или отослал незаменимого слугу, прошу тебя не упрекать меня. Ни единым словом! Договорились?

Просиявшая Юлия обняла его крепче.

– Договорились, – отозвалась она.

После этого их продвижение ускорилось, причем Юлия с удивлением обнаружила, до чего ей стало удобно. По мере возможности римская знать останавливалась во время путешествий на виллах друзей или друзей этих друзей, заручившись рекомендательными письмами. Такое гостеприимство впоследствии всегда вознаграждалось, поэтому путешественники нигде не чувствовали себя незваными гостями. Впрочем, за Беневентом им пришлось довольствоваться постоялыми дворами, ни один из которых, как вынуждена была признать Юлия, не вместил бы ее прежней свиты.

Больше всего они страдали из-за жары, ибо южная часть Апеннинского полуострова отличалась засушливым климатом и отсутствием тени вдоль главных дорог. Но поскольку теперь они двигались быстрее, путешествие сделалось менее однообразным, и время от времени им попадались источники, купальни на речках и бани, каковые можно было найти даже в захолустных городишках.

Тем приятнее было наконец очутиться в тенистых плодородных долинах, окружавших Тарент, – а уж в самом Таренте и подавно. Этот город по-прежнему оставался больше греческим, нежели римским, хотя и утратил былое значение конечного пункта Аппиевой дороги. Теперь большинство путников устремлялись дальше, в Брундизий, основной порт, связывавший Италию с Македонией. Белые стены домов резко контрастировали с голубизной неба и моря, зеленью полей и лесов и ржавым цветом окружающих скал. Строгий Тарент как будто радовался прибытию великого Гая Мария. Гостей разместили в прохладном и весьма удобном доме главного этнарха, который, впрочем, уже стал римским гражданином и притворялся, что ему больше нравится, когда его именуют дуумвиром.

Как и во многих других городках, расположенных вдоль Аппиевой дороги, здесь к Марию пришли видные горожане с намерением побеседовать о Риме, Италии и напряженных отношениях, сложившихся у Рима с его италийскими союзниками. Тарент был колонией, обладавшей латинскими правами, то есть здешние старшие магистраты – двое дуумвиров – могли претендовать на римское гражданство для себя и своих потомков. Однако город имел греческие корни, а древностью не уступал самому Риму, а то и превосходил его. Некогда это был аванпост Спарты, и спартанские традиции сохранялись здесь до сих пор.

Марий узнал, что многие местные жители, особенно не принадлежащие к привилегированным слоям, завидуют новому конкуренту – Брундизию – черной завистью и симпатизируют другим городам италийского союза.

– Слишком много солдат, выставляемых членами италийского союза для службы в римской армии, гибнут из-за глупости военачальников, – горячился этнарх в разговоре с Марием. – Земля их приходит в запустение, род прерывается. Лукания, Самний, Апулия обеднели. Италийские союзники вынуждены на свои деньги вооружать легионы ауксилариев и оплачивать их службу Риму. Ради чего, Гай Марий? Чтобы обеспечить римлянам проход из Италийской Галлии в Испанию? Какое до этого дело апулийцу или лукану? Разве ему есть от этого хоть какая-то выгода? Или чтобы Рим мог доставлять из Африки и Сицилии пшеницу и кормить римские рты? Сколько этого хлеба попало в голодную годину в рот самниту? Уже много лет римские граждане в Италии не платят Риму налогов. А мы в Апулии, Калабрии, Лукании и Бруттии все платим и платим! Наверное, нам следует благодарить Рим за Аппиеву дорогу, – во всяком случае, Брундизий благодарит. Но часто ли Рим назначает совестливых управляющих, которые поддерживали бы дорогу в нормальном состоянии? Есть один участок – вы наверняка по нему проезжали, – который размыло еще двадцать лет назад! И что же, дорогу починили? Ничего подобного! Починят ли? Опять-таки нет! А Рим продолжает взимать с нас десятину и тянуть налоги, забирает нашу молодежь, которая воюет за тридевять земель отсюда, защищая интересы Рима, и гибнет, после чего объявляются богатые римские землевладельцы, оттяпывающие у нас все больше земли. Они пригоняют рабов, чтобы те присматривали за их тучными стадами; невольники работают закованными в цепи, спят взаперти и мрут как мухи: не важно, хозяин купит еще! На нас он ничего не тратит, в нас не вкладывает ни гроша. Мы не видим ни сестерция из тех денег, что он здесь зарабатывает, поскольку он не нанимает наших людей. Настало время, Гай Марий, Риму раскошелиться или отпустить нас на все четыре стороны.

Марий выслушал эту длинную и пламенную речь бесстрастно: подобные излияния обрушивались на него вдоль всей Аппиевой дороги.

– Я сделаю все, что в моих силах, Марк Порций Клеоним, – серьезно ответил он. – На самом деле я уже много лет пытаюсь изменить ситуацию. Но воз и ныне там, ведь большинство сенаторов никогда не путешествуют, как это делаю я, и не разговаривают с местными жителями; более того – помоги им, Аполлон! – они не хотят видеть очевидное! Тебе наверняка известно, что я все время говорю о непростительном расточительстве по отношению к римским войскам. Времена, когда нашими армиями командовали бездари, остались в прошлом. Если кто и преподал римскому сенату соответствующий урок, так это я. С тех пор как Гай Марий, «новый человек», показал всем этим выскочкам из благородных семейств, что такое настоящий военачальник, сенат стал чаще доверять командование способным военным из «новых людей».

– Все это прекрасно, Гай Марий, – негромко произнес Клеоним, – но только это не поднимет наших мертвых из могил и не вернет наших сыновей на заброшенную землю.

– Знаю.

Когда корабль вышел в море и распустил свой большой квадратный парус, Гай Марий оперся о борт и устремил взор на Тарент. Так он стоял до тех пор, пока город и окрестности не поглотило голубое марево. Мысли его были заняты невзгодами италийских союзников. Возможно, это задевает его за живое потому, что его самого часто называют италиком, то есть не римлянином? Или потому, что он, при всех своих недостатках и слабостях, наделен чувством справедливости? А может, причина в том, что он не в силах выносить стоящую за всем этим вопиющую глупость? В одном он был непоколебимо убежден: настанет день, когда италийские союзники заставят Рим считаться с собой. Они потребуют предоставления римского гражданства всем без исключения жителям Апеннинского полуострова, а возможно, и Италийской Галлии.

Взрыв смеха отвлек его от этих мыслей. Гай Марий отошел от борта и обнаружил, что его сын – неплохой моряк: корабль бойко бежал вперед, подгоняемый ветерком, и плохого моряка наверняка стошнило бы. Юлия тоже была вполне бодра.

– Вся моя семья любит море, – сказала она, когда Марий подошел к ней ближе. – Это не распространяется разве что на моего брата Секста – все дело, вероятно, в его астме.

Корабль, на котором они плыли в Патры, постоянно сновал между двумя берегами, принося владельцам немало денег, выручаемых за перевозку пассажиров и грузов. Марию была предоставлена сносная каюта. Впрочем, он не сомневался, что Юлия ждет не дождется, когда они сойдут на берег. Зная, что Марий намеревался продолжить путешествие морем по Коринфскому заливу, его супруга, очутившись в Патрах, отказалась двигаться дальше, пока они не совершат паломничество в Олимпию.

– Как странно, – рассуждала она, трясясь на ослике, – что величайший храм Зевса находится на этом захолустном Пелопоннесе! Почему-то мне всегда казалось, что Олимпия – это у подножия горы Олимп.

– Греки есть греки, – ответил Марий, которому не терпелось как можно быстрее попасть в провинцию Азия, но не хватило духу отказать Юлии в столь естественной просьбе. Путешествие в женской компании нравилось ему все меньше.

Однако в Коринфе он оживился. Когда за полвека до этого Муммий сровнял город с землей, все его сокровища были переправлены в Рим. Город так и не поднялся из руин. Вокруг могучей скалы под названием Акрокоринф хлопали на ветру дверьми брошенные, разваливающиеся дома.

– Это – одно из тех мест, где я намеревался поселить своих ветеранов, – поведал Марий с легкой грустью, когда они бродили по пустынным улицам Коринфа. – Ты только посмотри! Тут не хватает разве что жителей! Столько пригодной для возделывания земли, порт на берегу Эгейского моря и порт на берегу Ионического – все, что нужно для процветания торговли. А как они со мной поступили? Отвергли мой земельный закон!

– Потому что его предлагал Сатурнин, – вставил Марий-младший.

– Совершенно верно. А также потому, что болваны в сенате не смогли понять, как это важно – предоставить неимущим солдатам землицу, на которой они могли бы провести остаток дней. Никогда не забывай, Марий-младший, что у неимущих нет ни денег, ни собственности. Я открыл им путь в армию, я влил в жилы Рима свежую кровь, поставив ему на службу сословие, прежде бывшее совершенно никчемным. Между прочим, неимущие солдаты оказались мужественными воинами: они доказали это в Нумидии, в Аквах-Секстиевых, при Верцеллах. Они сражались не хуже, если не лучше, чем солдаты старой выучки, хотя те тоже не подкачали. Что же теперь, отмахнуться от них, смыть в сточную канаву? Нет, их нужно посадить на землю. Я знал, что ни первый, ни второй классы никогда не позволили бы им селиться на римских землях в Италии, поэтому и выступил с законопроектами о колониях ветеранов в таких местах, где как раз требуются новые жители. Они бы принесли в наши провинции римский дух. Да только сенаторы и всадники считают Рим слишком исключительным, чтобы прививать римские привычки и образ жизни остальному миру.

– Квинт Цецилий Метелл Нумидийский, – с отвращением проговорил Марий-младший.

В доме, где он вырос, это имя не произносилось ни с симпатией, ни с почтением. И к тому же всегда с прозвищем «Свин».

– Кто еще? – спросил его Марий.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Как наказать бога?Легко! Превратить его в смертного и отнять божественную силу!После того как Аполло...
На смертном одре ученый сэр Сеймур Джонс взял с юной дочери Беллы обещание исполнить его последнюю в...
Первая зима блокады Ленинграда была самой страшной. Кольцо замкнулось уже 8 сентября, и город оказал...
Однажды утром в мире проснулись лишь дети. От пяти и до шестнадцати.Последнее, что увидели взрослые,...
Что может быть более ценным подарком на день рождения, чем собственный сломанный ошейник? Главное, п...
Даже самый стандартный участок можно превратить в красивую, уютную усадьбу и при этом совместить дек...