Юные годы. Путь Шеннона Кронин Арчибальд

9

Должно быть, я проспал часа четыре; проснулся я от того, что кто-то настойчиво толкал меня в плечо. Я открыл глаза: в комнате было светло, у постели с искаженным лицом стояла сестра Пик и истерически кричала мне в ухо:

— Идемте… идемте немедленно.

Она чуть не силой вытащила меня из-под простыни, и хотя я толком еще не успел проснуться, однако, натягивая пальто и всовывая ноги в комнатные туфли, все-таки сообразил, что только катастрофа могла заставить эту «трепетную лань» ворваться ко мне в комнату и притом в такой час. Казалось, она буквально потеряла голову и по пути к отделению «Б» на бегу все твердила, точно заученный урок:

— Я тут ни при чем. Я тут ни при чем.

В затененной, теплой боковой палате Сим по-прежнему лежал на высоко взбитых подушках, очень тихий и спокойный — только мне он показался каким-то уж слишком неподвижным. Сбросив абажур с ночника, я вгляделся повнимательнее и с ужасом обнаружил, что блестящая металлическая трубка не торчит больше из его повязки, ее нет в горле. Я поспешно схватил пинцет и вынул из раны образовавшуюся в ней гнойную пробку, затем взял безжизненные ручонки мальчика и принялся делать ему искусственное дыхание.

Точно одержимый, я добрый час трудился над Симом. Но еще до моего прихода он был мертв, несомненно мертв. Я выпрямился, застегнул измятую ночную рубашонку, уложил это маленькое тельце, которое столько выстрадало и вынесло такую отчаянную борьбу, подсунул ему под головку подушку.

Внезапно, оправляя постель, я обнаружил в складках сбившейся простыни трахеотомическую трубку, забитую пленками. Я тупо уставился на нее, потом повернулся к сестре Пик, которая все это время стояла, прижавшись к двери.

— Трубка забита, — с удивлением произнес я. — Должно быть, он начал задыхаться и с кашлем выплюнул ее.

Тут я все понял: еще прежде, чем я успел обвинить ее, по выражению ее лица я определил, что мои догадки правильны. Внезапно еще одна мысль пришла мне в голову. Я не торопясь прошел мимо сестры на кухню. Да, конечно: на столе — на том самом сосновом столе, где было дано сражение за жизнь Сима, — стоял чайник, тарелочка с бутербродами и недопитая чашка с остывшим уже чаем. Соблазнительный легкий ужин.

— Ох, доктор! — Она, ломая руки, последовала за мной. — Кто бы мог подумать… он так спокойно спал… я отлучилась всего на какую-нибудь минутку.

Это было невыносимо. Мне казалось, что у меня сейчас разорвется сердце. Я вышел из кухни и, миновав палату, очутился на улице. В небе еще догорало несколько звезд, и первые слабые пальчики рассвета уже успели прогнать с востока тьму. Колотя себя в лоб сжатыми кулаками, я прибежал в свою гостиную и упал в кресло у стола. Дело было не в том, что меня лишили моего маленького успеха. Меня жгло и мучило, отравляя душу, это нелепое превращение победы в поражение, эта глупая, преступная утрата человеческой жизни. Какое-то тупое оцепенение овладело мной, я был в отчаянии.

Должно быть, я долго просидел так, не шевелясь, ибо, когда Кейти в девять часов вошла в комнату накрывать на стол, я все еще был в пальто и пижаме. Не в силах выносить ее соболезнующие взгляды, я прошел через спальню в ванную, машинально побрился и оделся. Когда я вернулся, меня ждал отменный завтрак — поджаренный хлеб, кофе, яичница с беконом под металлической крышкой. Но, хотя мне необходимо было подкрепиться, есть я не мог: меня стало тошнить даже после нескольких глотков кофе. Я подошел к окну и выглянул на улицу. Утро было холодное, туманное, оно напоминало о том, что скоро наступит сырая, хмурая зима.

Раздался стук в дверь. Я обернулся: в комнату медленно вплыла мисс Траджен, как всегда спокойная, только во взгляде ее сквозила озабоченность. Она с дружелюбным видом пересекла комнату и подошла к камину, где шипели, выбрасывая облачка дыма, несколько сырых поленьев.

— У меня была сестра Пик. — Голос ее, когда она заговорила, звучал серьезно и сдержанно. — Она очень расстроена.

— Меня это не удивляет, — с горечью сказал я.

— Я понимаю, каково вам, доктор. Особенно после стольких усилий. Все это весьма печально. — Она помолчала. — А для меня это и вовсе огорчительно — ведь никто не принимает интересы больницы ближе к сердцу, чем я. Но такие вещи случаются, доктор, даже в самых превосходно поставленных учреждениях. За свою долгую практику я поняла, что к подобным случаям может быть только одно отношение.

— Какое же именно? — невольно вырвалось у меня.

— Не обращать на них внимания.

Я чуть не задохнулся.

— Но на это нельзя не обратить внимания. Это не случайность, а следствие величайшей небрежности, за которую следует наказывать.

— Предположим, что мы так и сделаем. А дальше что? Сестру Пик мы уволим, пойдут разговоры, скандал, у больницы появится скверная репутация, а проку от этого все равно никому не будет.

— Она должна уйти отсюда, — упорствовал я. — Она плохая сестра, из-за нее ребенок умер.

Мисс Траджен сделала успокаивающий жест.

— Я понимаю ваше состояние, доктор. И от души вам сочувствую. Но», в этой больнице». Впрочем, тут есть еще и другие соображения, чисто практического порядка, которые следует иметь в виду.

— Нельзя оставлять ее здесь, ведь она может еще раз натворить то же самое.

— Никогда она этого больше не допустит, — поспешила заявить начальница. — Это будет ей хорошим уроком, который она, ручаюсь, не забудет. Уверяю вас, доктор, что у сестры Пик есть немало хороших качеств, и было бы неразумно — я бы даже сказала, несправедливо — испортить ей карьеру из-за в общем-то единичного случая.

Я в упор смотрел на нее: мне припомнилось, как она — вопреки своим правилам — покровительствовала ночной сестре. И у меня возникла смутная догадка, что Эффи Пик находится здесь в несколько привилегированном положении. Я только хотел было сказать об этом, как в дверь тихонько постучали и на пороге снова появилась Кейти.

— Мистер и миссис Дьюти ждут вас в приемной, сэр.

Я весь похолодел, и ноги у меня невольно задрожали. Слова, которые я собирался сказать начальнице, застыли у меня на губах. Я с минуту тупо смотрел в пол, затем усилием воли заставил себя направиться к двери.

Когда я уже взялся за ручку, мисс Траджен подошла ко мне и с неподдельным беспокойством взмолилась:

— Будьте благоразумны, доктор. В своих же интересах… и в моих тоже.

Перед глазами у меня все дрожало и расплывалось, в коридоре, казалось, стоял густой туман, но, когда я, спотыкаясь, вошел в приемную, я отчетливо увидел Дьюти и его жену, которые улыбались мне, словно были не в силах сдержать радость. При моем появлении Алекс встал и с сияющим лицом схватил меня за руку.

— Надеюсь, мы не слишком рано, дружок. Но мы с женой просто не могли усидеть дома. Мы чуть не пели, когда сюда ехали.

— Правда, доктор. — Алиса Дьюти тоже поднялась со стула и стояла теперь рядом с мужем; ее простое, измученное заботами лицо так и сияло. — И все благодаря вашему опыту и умению.

Я оперся на стол, чтобы не упасть. Ноги у меня подкашивались, голова была словно набита ватой, но самое страшное — мне казалось, что я вот-вот не выдержу и расплачусь.

— Эге! — воскликнул Алекс. — Да ты на ногах не стоишь. Еще бы: целую ночь не спал из-за нас. Ну, мы не будем тебя больше задерживать. Только пойдем взглянем на Сима.

— Стойте!.. — задыхаясь, еле слышно выговорил наконец я.

Они уставились на меня — сначала с удивлением, затем с беспокойством и наконец с мучительной тревогой.

— Что случилось? — изменившимся голосом спросил Алекс. Потом, запинаясь, с расстановкой вымолвил: — Что, с нашим мальчиком опять плохо?

Я тупо кивнул.

— Хуже? Господи боже, да не стой ты так, скажи нам, что с ним!

Я не мог заставить себя взглянуть на Алису, достаточно с меня было и Алекса, лицо которого сразу осунулось, стало серым и жалким.

— Великий боже, — понуро, еле слышно произнес он. — Только не это.

Мы долго молчали — как долго, я и сам не знаю. Время перестало существовать, все казалось пустым и бессмысленным. Я только видел, что Алиса заплакала, а Дьюти обнял ее. Когда он наконец заговорил, голос его звучал холодно и жестко:

— Можно нам посмотреть на него?

— Да, — пробормотал я. — Хотите, чтобы я пошел с вами?

— Если не возражаете, мы пойдем одни.

Уже у самой двери он обернулся и посмотрел на меня как на совсем чужого человека.

— Нам было бы легче, если б вчера вы не подали нам надежду и мы не думали, что он спасен. Я вас видеть больше не хочу.

Я вернулся к себе в комнату и принялся бесцельно бродить по ней, то беря какую-нибудь вещицу, то снова кладя ее на место.

Через некоторое время, подойдя к окну, я увидел, как Алекс и миссис Дьюти вышли из-за угла и медленно побрели по аллее. Он весь съежился и сгорбился; одной рукой он по-прежнему обнимал жену за плечи и, поддерживая, вел ее по аллее, беспомощно поникшую и ослепшую от слез.

Тут я вскипел. Я повернулся и, выскочив в коридор, побежал в комнату отдыха для сестер. Как я и предполагал, сестра Пик была там одна. Она сидела в удобном кресле перед ярким огнем; глаза ее были красны, но по лицу было видно, что на душе у нее полегчало, словно, «выплакавшись», она решила, что худшее уже позади. Она только что покончила с завтраком, который ела довольно рано, прежде чем отправиться ко сну, и я заметил на ее тарелке две тщательно обглоданные косточки от отбивных.

Я задыхался в пароксизме ярости, свирепой, дикой, бессмысленной.

— Вы — гадкая, никчемная, бессердечная разиня! Да как вы смеете сидеть тут — жрать, пить, греться у огня — после того, что вы натворили?! Неужели вы не понимаете, что ваш эгоизм и ваше легкомыслие стоили этому несчастному мальчику жизни? Это вы, вы, проклятая гнилушка, виноваты в том, что он лежит сейчас мертвый!

Выражение моего лица, должно быть, испугало ее. Она соскользнула с кресла и, попятившись, забилась в угол. Я последовал за ней, схватил ее за плечи и тряхнул так, что у нее зубы застучали от испуга.

— И это называется сестра! Черт бы вас побрал — это же курам на смех! Если только вы здесь останетесь, я уж позабочусь о том, чтоб вам дали хорошую взбучку. Да вас бы надо повесить за то, что вы наделали. Вспомните об этом в следующий раз, когда вам вздумается оставить больного, чтоб попить чайку.

Она даже и не пыталась мне возражать. Скорчившись от страха, поникнув и вся дрожа, она лишь смотрела на меня своими блестящими зелеными глазами.

Я повернулся и вышел. Хоть я и не жалел о ссоре, но мучительно сознавал, что моя вспышка была напрасной и глупой. Однако до какой степени глупой — я понял лишь несколько позже.

10

Три недели спустя, когда мы сидели и пили кофе после второго завтрака, мисс Траджен с самым дружелюбным видом достала письмо. Та ночь, когда я делал трахеотомию, положила конец нашей ссоре. Она больше не старалась меня «осадить», и я готов был поклясться, что она честно и с доверием относится ко мне. Больше того, мне даже начало казаться, что она, сама того не желая, почувствовала ко мне симпатию.

— Сегодня к нам пожалует начальство из Опекунского совета с ежегодным инспекционным визитом.

Я внимательно прочел напечатанное на машинке извещение, которое она протянула мне.

— В честь такого события придется, видно, надеть чистый воротничок.

— Не мешает. — Ее маленькие глазки заблестели. — Их всего трое — Мастерс, Хоун и Глог. Но уж очень они разные. В этом году они приезжают что-то раньше обычного.

— А как это все происходит?

— Мы их кормим — это уже полсражения выиграно, — затем водим по больнице. — Она искоса взглянула на меня. — Вы можете не волноваться. Весь удар я принимаю на себя.

Я не придавал особого значения предстоящему визиту. Настроение у меня все еще было подавленное, я никак не мог забыть случившееся и лишь недавно снова взялся за свою работу. За это время я не получил от Джин ни строчки, а два письма, которые я написал ей, вернулись ко мне обратно адресованные чьей-то незнакомой рукой. Весь день я смутно ощущал атмосферу приготовлений в доме: по коридорам с тряпками и метелками сновали люди, на безукоризненно чистые полы и стены наводился последний глянец. В моей комнате на буфете выстроились в ряд графины с вином; затем был раздвинут стол, в центре его поставили цветы и стали накрывать для солидного угощения.

В половине пятого к главному входу подъехал закрытый автомобиль, и после нескольких минут разговоров и смеха в вестибюле, сияя улыбкой, появилась начальница в своем лучшем форменном платье, а за нею — члены комиссии.

— Доктор Шеннон… это мистер Бен Мастерс… мистер Хоун… и мистер Глог.

Она представила меня — глазки ее при этом добродушно, но не без хитринки поблескивали, точно мы все время были с ней в наилучших отношениях и жили на редкость дружно, — и тут же начала наливать гостям в бокалы виски, что они, преисполнившись сознания собственного достоинства и важности возложенной на них миссии, приняли как должное.

Главный из гостей, мистер Мастерс, был высокий, худощавый, грубоватый на вид человек лет пятидесяти, с суровым, обветренным лицом, глубоко запавшими глазами и громким резким голосом, какой обычно бывает у людей, привыкших отдавать приказания на воздухе. С виду он смахивал на старшего десятника, да и в самом деле был, как я позже выяснил, подрядчиком строительных работ в близлежащем городке Прентоне. Он молча потягивал виски, слушая нескончаемую болтовню начальницы, и задумчиво поглядывал на меня поверх своего бокала.

Ко мне тем временем прицепился второй член совета, мистер Хоун, аккуратный толстячок с нафабренными усами, в слишком узком для него синем костюме и гетрах. Он был суетлив и страдал чрезмерной болтливостью, но держался, несмотря на торгашеские замашки, вполне пристойно.

— Вы знаете, доктор, — признался он мне, — ничто так не облагораживает человека, как работа на благо ближнего в больничном Опекунском совете. На это, конечно, нужно время, а время в наши дни — это деньги, особенно если имеешь собственное дельце — у меня ведь торговля мануфактурой и обивочными тканями, — но как посмотришь, сколько ты приносишь добра… Благодарю вас, сударыня, я, собственно, не возражаю. Каков хозяин, таков и работничек. Отличное виски, любопытно только, во что оно нам обходится… А как это интересно, доктор: вы и представить себе не можете, сколько я теперь знаю по медицине. Совсем на днях жена показывает мне нашего меньшого — такой красавчик парень, хоть мне и не пристало это говорить, — сыпь у него появилась; я велел ей не волноваться, потому как это, знаете ли, от дурной крови. Ну, Альберт, сказала она, хоть ты мне и муж, а я должна тебя похвалить: во всех лихорадках разбираешься, совсем точно доктор стал! Я вам оставлю свою карточку. — Он вытащил из верхнего кармашка жилета свою карточку и потихоньку сунул мне ее в руку. — Как видите, я занимаюсь немножко и похоронными делами. Неплохо все-таки быть наготове, если у кого-нибудь из убитых горем родственничков ваших состоятельных пациентов возникнет вдруг во мне нужда. Дело у нас поставлено солидно, доктор. И цена вполне умеренная.

До сих пор мистер Глог, третий член компании, маленький человечек среднего возраста, с колючими глазами молчал как рыба; однако, наклонив голову набок, он с таким видом прислушивался к разговору, точно не хотел упустить ни слова, и лишь время от времени нехотя, как бы в знак согласия со своими коллегами, издавал какое-то восклицание.

— Ну-с, джентльмены, — сладчайшим голосом предложила мисс Траджен, — я надеюсь, вы приехали с хорошим аппетитом. Не сесть ли нам за стол?

Наши гости без особых колебаний последовали за ней. Они, несомненно, предвкушали это ежегодное бесплатное угощение, и, если не считать плоских шуточек, которые мистер Мастерс, восседавший во главе стола, то и дело отпускал, большая часть трапезы прошла под лязг ножей и вилок и размеренное чавканье жующих ртов.

Но вот, несмотря на радушные увещевания мисс Траджен, энергия, с какою гости поглощали пищу, постепенно начала слабеть, и скоро они совсем сдали. Посидев еще некоторое время за столом, мистер Мастерс отодвинул стул и поднялся, с деловитым видом стряхивая крошки с жилета.

— А теперь, сударыня, если вам не трудно, мы хотели бы обойти больницу вместе с вами. И доктором.

Перейдя на официальный тон, он подал пример и остальной компании; начался обход, и вскоре я заметил по взволнованному виду и слегка покрасневшим щекам начальницы, что это для нее куда мучительнее, чем ей хотелось бы показать.

В административном здании члены совета последовательно осмотрели контору, прачечную и кухню, где мистер Глог, в частности, выказал удивительный талант по части обследования шкафов, заглядывания во всякие темные уголки и приподымания крышек с горшков и сковородок, дабы выяснить, как пахнет ужин, приготовляемый для персонала больницы.

Затем вся компания проследовала в палаты, которые и являлись главным предметом внимания комиссии, и начался медленный, поистине королевский обход. Исполненный решимости ничего не упустить, Глог всюду совал свой нос — даже заглядывал под кровати в поисках недозволенной пыли. Раз он отстал, проверяя состояние уборной в отделении «Б», но вскоре нагнал нас с видом человека, потерпевшего поражение: все оказалось в полном порядке. Не менее дотошен был и Мастерс: он взялся за больных и хриплым шепотом, разносившимся по всей комнате, спрашивал каждого, нет ли жалоб. А Хоун тем временем решил позондировать персонал, особенно младших сестер, расспрашивая со слащавой фамильярностью об их здоровье и привычках. Вдруг он остановился и, указывая на малыша с ярко выраженной корью, с видом знатока театральным шепотом заметил, обращаясь ко мне через плечо:

— Ну и сыпь, доктор. Ветрянка, да? Сразу видно.

Я не стал возражать. Вообще я старался держаться как можно незаметнее. За все это, безусловно, отвечала начальница, и, хотя я не мог не сочувствовать ей, я вовсе не желал навлекать на себя огонь противника.

Возможно, во мне говорило предубеждение и совет выполнял свою задачу, руководствуясь самыми высокими соображениями, и все-таки я никак не мог отделаться от мысли, что передо мной были трое невежественных и плохо воспитанных деляг, провинциальные политиканы из тех, что занимаются общественной деятельностью лишь ради собственной выгоды и стремятся выжать все, что можно, даже из жалких крох власти, которыми они обладают.

Наконец обход был завершен; мы вышли из последней палаты на холодный ноябрьский воздух, и я с чувством облегчения уже приготовился провожать наших непрошенных гостей, как вдруг Мастерс повелительно сказал:

— А теперь пойдемте взглянем на корпус «Е».

С минуту я удивленно смотрел на него, да и все остальные недоумевали, потом я с ужасом заметил, куда он глядит.

— Вы имеете в виду изолятор для оспенных? — неуверенно спросила начальница.

— А что же еще? — раздраженно заметил Мастерс. — Он ведь входит в число больничных строений. Вот я и хочу осмотреть его. — С минуту он помедлил. — Я думаю, мы могли бы восстановить его.

— Да, конечно… — промямлила начальница, не двигаясь с места, — мы уже давно им не пользуемся.

— Ну да, — поспешно вставил я. — Здание совсем разваливается.

— Мы сами будем судить об этом. Пошли.

Я безвольно последовал за остальными, теряясь в догадках относительно того, как эта беда могла свалиться на меня. Судя по плохо скрытому удивлению и досаде начальницы, я был убежден, что она к этому непричастна. Мастерс подошел уже к домику: повертев ручку, он нажал плечом на дверь. Поскольку она не поддавалась, я принял совершенно неправильное решение.

— Она, наверно, забита. Нам туда просто не попасть.

Наступило напряженное молчание. Потом Хоун вкрадчиво спросил:

— Вы не хотите, чтобы мы туда вошли, доктор?

Тем временем Мастерс зажег восковую спичку и, нагнувшись, стал ковыряться в замке. Тоном человека, сделавшего открытие, он воскликнул:

— Это же новый замок… совершенно новый! — Он выпрямился. — Что у вас тут происходит? Глог, сходите за Пимом и велите ему принести лом.

Я понял, что дальше молчать нельзя. Мне не хотелось вовлекать в это дело Пима, да и начальница явно была взволнована, а потому, порывшись во внутреннем кармане пиджака, я извлек ключ.

— Я могу впустить вас. — Пытаясь по возможности с честью выйти из положения, я отпер дверь и зажег свет.

Насторожившись, словно заправские сыщики, все трое протиснулись внутрь и с видом оскорбленного достоинства уставились на мои препараты. После совершенно бесцельного обхода, не давшего никаких результатов, для них было сущей манной обнаружить подобное беззаконие.

— Черт возьми! — воскликнул Мастерс. — Это еще что такое?

Я улыбнулся задабривающей улыбкой.

— Все объясняется очень просто, джентльмены. Я занимаюсь научной работой, и, поскольку этот домик пустовал, я устроил тут себе лабораторию.

— А кто вам разрешил?

Несмотря на мое намерение держаться смиренно, тон Мастерса невольно заставил меня покраснеть.

— А разве на это нужно разрешение?

Мастерс сдвинул брови и свирепо уставился на меня.

— Да разве вам не ясно, что вы за все ответственны перед советом? Вы не имели никакого права так своевольничать.

— Я вас не понимаю. Вы считаете, что я своевольничаю, занимаясь научной работой?

— Конечно, своевольничаете. Вы — доктор в этой инфекционной больнице, а не какой-нибудь исследователь.

Хоун слегка кашлянул, прикрыв рукой рот.

— Разрешите спросить вас: а откуда вы берете время для вашей так называемой исследовательской работы? Насколько я понимаю, вы занимались ею вместо того, чтобы находиться в палатах и лечить наших больных.

— Я работал в свободное время, вечерами, когда мои официальные обязанности были окончены.

— Нет такого времени, когда бы ваши официальные обязанности были окончены, — грубовато прервал меня Мастерс. — Вы должны быть заняты целый день. Мы платим вам за то, чтобы вы двадцать четыре часа в сутки были на ногах, а вовсе не за то, чтобы вы тайком от всех запирались здесь со своими микробами. Какого черта вы тут с ними возитесь?

Забыв о мудром примере начальницы, считавшей, что на самовлюбленного чиновника нужно действовать лишь лаской да лестью, я вышел из себя:

— А какого черта, вы думаете, я тут с ними вожусь? Любуюсь на них?

— Дерзость не поможет вам, доктор, — вставил не на шутку скандализованный Хоун. — Стыдно. Непристойнейшая история, вот что я вам скажу. Кто, по-вашему, платит за электричество, которое вы тут жжете, и за газ, который горит в этих горелках? Мы представляем налогоплательщиков этого района. Нельзя все-таки заниматься своими делами в часы, отведенные для общественных нужд, и на общественные деньги!

— Нам придется доложить об этом начальству, — заявил Мастерс. — Я сам этим займусь.

— Угу, — поддакнул Глог.

Чувствуя свое бессилие, я закусил губу. Замечания Хоуна были особенно неприятны тем, что в них была все-таки доля правды. Прежде я не считал это необходимым, но сейчас понял, что было бы куда разумнее сначала получить разрешение. Я лишь молча в ярости стиснул зубы; странный, исполненный сострадания взгляд, который бросила на меня мисс Траджен, только усилил мое горе; я закрыл дверь рокового домика и последовал за остальными к главному зданию, где, наскоро глотнув вина, дабы уберечь себя от холода, три моих мучителя закутались в пальто и шарфы и приготовились отбыть.

С начальницей они распростились самым любезным образом, а мне ледяным тоном едва сказали «до свидания».

Понуро побрел я к себе в комнату. Не везло мне ужасно, и все-таки я не мог поверить, что они решат сурово покарать меня. Ведь я же никакого преступления не совершал, и когда они спокойно все взвесят, то, безусловно, поймут, что я был абсолютно честен. Решив не оставлять дело на волю, случая, я тут же сел за стол и написал полный отчет о Своей работе и ее целях. И, отослав письмо, я почувствовал себя несколько увереннее.

В тот же вечер, возвращаясь из моего последнего обхода, я встретил в коридоре сестру Пик. Она еще не приступала к работе, книга ночных дежурств была зажата у нее под мышкой. Видимо, она поджидала меня. Когда я появился, она судорожно глотнула воздух.

— Добрый вечер, доктор Шеннон. Надеюсь, у вас был сегодня приятный денек.

— Что вы сказали? — переспросил я.

— Надеюсь, вам понравились сегодняшние гости.

Голос ее звучал почему-то удивительно звонко, да и вообще самый факт, что она обратилась непосредственно ко мне, был достаточно необычен и не мог не привлечь внимания. Последнее время она старательно избегала меня и, если мы встречались, проходила мимо, не поднимая глаз. Приглядевшись к ней попристальнее, так как в коридоре было темно, я увидел, что она стоит, чуть ли не съежившись и прижавшись к стене. Однако она все-таки превозмогла свою робость и одним духом выпалила:

— Вам, наверно, было очень приятно, когда они направились в изолятор. И обнаружили там вашу распрекрасную лабораторию. Я уверена, что вы получили огромное удовольствие.

Я молча смотрел на нее. Меня поразила ненависть, которую она питала ко мне.

— Да, милейший доктор Шеннон, я не из тех, кого можно безнаказанно вышвырнуть. Вот так-то! Быть может, этот случай научит вас уважать даму. К вашему сведению, если вам это еще не известно — она судорожно глотнула, боязливо наслаждаясь своей победой, — председатель комиссии, мистер Мастерс, — муж моей сестры.

И прежде чем я успел вымолвить хоть слово, точно боясь, что я ее ударю, она повернулась и быстро пошла прочь.

А я еще долго стоял неподвижно после того, как она исчезла из виду.

Теперь все ясно: случилось то, чего я меньше всего ожидал. Одно время я опасался, что начальница может донести на меня, но уж меньше всего я думал, что это сделает Эффи Пик. Во время своих ночных дежурств она видела, как я выходил из изолятора, и, проследив за мной, донесла обо всем своему достойному родственничку. Это была сладкая месть. Когда первый порыв дикой ярости прошел, я почувствовал себя совсем разбитым и обескураженным. Что тут поделаешь? Я оскорбил ее робкую чувствительную натуру — забыть это она не в силах. Она испытывала ко мне не просто мстительную злобу, а нечто гораздо большее. По-видимому, она страдала нервным расстройством и просто не владела собой. Исправить что-либо я был не в состоянии. Теперь у меня угасла последняя искорка надежды.

В последний день месяца я получил от совета директоров официальное уведомление, подписанное Беном Мастерсом, в котором мне предлагалось подать в отставку и отказаться от должности врача, обслуживающего Далнейрскую больницу. Я прочитал это с каменным лицом.

Персонал мне очень сочувствовал. Сестры во главе с начальницей устроили подписку, и после небольшой церемонии, сопровождавшейся несколькими трогательными речами, вручили мне премилый зонтик. Затем Пим с сокрушенным и сочувствующим видом отвез меня на станцию в своей дряхлой карете. Снова я был один в целом свете, с перспективой вести свои исследования на улице. И для начала, сойдя, точно слепой, на платформу Уинтонского вокзала, я забыл свой новый зонтик в поезде.