Вампирские хроники: Интервью с вампиром. Вампир Лестат. Царица Проклятых Райс Энн
«Почему ты говоришь со мной так?» – спросил я.
«Гм…» Похоже, она кивнула.
Краешком глаза я наблюдал за ней, она казалась мне подобной яркому пламени, в котором смешались два цвета: золото волос и небесная голубизна платья.
«Что думают о тебе они, – спросил я как можно мягче, – там?»
Я указал на распахнутое окно.
«Разное. – Клодия улыбнулась. – Подчас меня восхищает человеческая способность находить объяснение чему угодно. Тебе доводилось встречать лилипутов в парках и балаганах, уродцев, которые за деньги развлекают глумливую толпу?»
«Я и сам был всего лишь подмастерьем у фокусника и фигляра! – сказал я вдруг, сам того не желая. – Подмастерьем!» Мне хотелось прикоснуться к Клодии, погладить ее по голове, но я боялся ее гнева, готового вот-вот вспыхнуть.
Она опять улыбнулась, взяла мою руку и накрыла ее крохотной ладошкой.
«Да, подмастерьем! – повторила она и рассмеялась. – Тем не менее я прошу тебя снизойти с непостижимых вершин твоего духа и ответить всего на один вопрос. Что ты чувствовал, когда… спал с женщиной? Как это бывает?»
Сам не помню, как я очутился в прихожей и принялся лихорадочно искать перчатки и шляпу, как человек в минуту помутнения рассудка.
«Ты не помнишь?» – спросила она холодно и спокойно, когда я уже взялся за медную ручку двери.
Я остановился, ее взгляд жег мне спину; мне было стыдно своей слабости. Я повернулся к ней и сам не мог понять, куда собрался идти, зачем, почему здесь стою.
«Это всегда было так торопливо. – Я старался смотреть прямо в ее глаза, ясные, голубые, холодные и такие открытые. – И это редко давало мне радость… все кончалось слишком быстро. Это было как бледная тень убийства».
«А-а-а, – протянула она. – Так же, как боль, которую я причинила тебе сейчас. Это тоже жалкое подобие убийства».
«Да, мадам, – отозвался я. – Я склонен думать, что вы правы». И, церемонно откланявшись, пожелал ей спокойной ночи.
– Не скоро я сумел замедлить шаг. Я перешел на другой берег Сены, мне хотелось темноты, хотелось убежать, спрятаться от нее, от себя самого, от своего непреодолимого страха перед лицом очевидной истины: я не способен сделать ее счастливой, значит и сам никогда не буду счастлив.
Ради ее счастья я отдал бы все, даже этот новый мир, который теперь казался мне пустым и бесконечным. Ее слова мучили меня, я снова и снова вспоминал ее глаза, полные горечи и упрека. Темные старые улочки уводили меня вглубь Латинского квартала; я придумывал для нее какие-то объяснения, что-то шептал, но уже понимал, что невозможно вылечить ее смертельную тоску и мою собственную боль.
В конце концов все мои мысли свелись к одной без конца повторяемой фразе вроде короткой молитвы. Я шептал ее, шагая в непроглядной тьме по пустынной и тихой средневековой улице, слепо заворачивая за острые углы высоких древних домов. Казалось, что узкая щель между ними вот-вот сомкнется, и переулок исчезнет без следа, точно затянется рана.
«Я не могу дать ей счастье. Не могу сделать ее счастливой. Она становится несчастнее с каждым днем», – твердил я эти слова, как молитву, как заклинание против мучительной правды, как будто я мог что-либо изменить, избавить ее от горького разочарования. Ее мечты рухнули, это путешествие привело нас еще в одну темницу; она еще больше отдалилась от меня, ей все заслонила эта тоска и жажда. А я безумно ревновал ее, ревновал даже к хозяйке кукольной лавки, потому что она хотя бы на миг подарила Клодии радость; потому что Клодия прижимала к груди ее тренькающее создание и даже не смотрела в мою сторону.
«Что все это значит? – спрашивал я себя. – Куда это приведет нас?»
Мы жили в Париже уже несколько месяцев, но я, наверное, впервые столь отчетливо понял, как огромен этот город. Никогда меня так сильно не удивляло причудливое соседство извилистых, темных улиц, вроде этой, что вела меня вглубь Латинского квартала, с миром негаснущих огней, веселья и роскоши. И так же впервые я увидел, что все это ни к чему, если она не сможет преодолеть свою тягу к невозможному, горечь и гнев. Я ничего не могу изменить. И она не может, хотя она и сильнее меня. Но она любила меня, я знал это и, даже когда повернулся и пошел прочь, чувствовал ее взгляд, полный бесконечной любви.
Растерянный и усталый, я, кажется, совсем заблудился, и вдруг мой тонкий слух, безошибочный слух вампира, уловил далекие шаги за спиной. Кто-то преследовал меня.
Сначала у меня мелькнула безумная мысль, что это Клодия. Она перехитрила меня и догнала. И тут же ее сменила другая, простая и слишком грубая после нашего сегодняшнего разговора. Для нее эти шаги тяжелы. Конечно, это всего лишь случайный прохожий движется навстречу смерти.
С тем я и пошел дальше не оглядываясь, и боль, терзавшая мое сердце, собиралась было вспыхнуть с новой силой, как вдруг внутренний голос настойчиво произнес: «Глупец, прислушайся как следует». И я понял, что шаги позади меня ошеломляюще точно совпадают с моими собственными. Случайность, решил я. Ведь смертный никак бы не смог услышать меня: расстояние было слишком велико для человеческих ушей. Но стоило мне остановиться, чтобы это обдумать, как шаги затихли. Я обернулся и, увидев только пустынную улицу, прошептал: «Луи, ты сам себе морочишь голову». Я двинулся дальше, но шаги не отставали. Я пошел быстрей, и невидимый преследователь тоже прибавил ходу. То, что случилось дальше, было совсем невероятно. Я настороженно прислушивался к шагам за спиной и шел, не разбирая дороги, поэтому споткнулся о кусок черепицы, ударился плечом о стену и чуть не упал, и в ту же секунду услышал, как шедший сзади сбился с шага, эхом отзываясь на мое падение.
Страшная тревога охватила меня. Она была сильнее, чем страх. Меня утешало только то, что мы далеко друг от друга, и я уже твердо знал, что это не человек. Кругом было темно, в окнах ни огонька. Я не знал, что делать. Мне вдруг захотелось окликнуть это существо, подозвать, сказать, что жду его и встречу его во всеоружии. Но я побоялся. И пошел дальше, все быстрее и быстрее, но расстояние между нами не сокращалось. Моя тревога росла, темнота вокруг зловеще сгущалась; я шел и повторял про себя: «Зачем ты преследуешь меня? Почему ты хочешь, чтобы я тебя слышал?»
Я обогнул угол дома, впереди блеснул свет. Улица начала полого подниматься, и я пошел очень медленно, чтобы не показываться перед ним на свету.
Совсем замедлив шаг, остановился у поворота. Вдруг прямо надо мной с грохотом обрушилась крыша дома. Я отпрыгнул как раз вовремя, но одна черепица все же задела плечо. И снова все стихло. Я смотрел на обломки и настороженно ждал. Потом медленно завернул за поворот, навстречу свету. И там, под газовым фонарем, я увидел черную фигуру и сразу понял, что это вампир.
Он был такой же худой, как я, только выше. Яркий фонарь освещал его бледное лицо; огромные черные глаза изучали меня с нескрываемым интересом. Он шагнул было ко мне, но замер. И вдруг я осознал, что не только его длинные черные волосы зачесаны так же, как у меня; не только его шляпа и плащ как две капли походят на мои, но даже поза и выражение лица в точности повторяют мои собственные. Я судорожно глотнул воздуха и медленно обвел его взглядом с ног до головы, стараясь скрыть сердцебиение. Он рассматривал меня так же пристально. Он вдруг моргнул, и я осознал, что он передразнивает меня. Это было ужасно. Я хотел заговорить, но слова застряли у меня в горле: его губы зашевелились одновременно с моими, и невозможно было остановить эту мерзкую игру. Его мрачная фигура возвышалась под фонарем, черные пронзительные глаза следили за мной с неотступным вниманием. Это была просто насмешка. Мне стало казаться, что он – настоящий вампир, а я – его отражение в зеркале.
«Умно», – сказал я с отчаяния. Разумеется, он отозвался эхом прежде, чем замер звук моего голоса. Я злился, старался унять предательскую дрожь в коленях, мое лицо невольно растягивалось в некое подобие улыбки. Он тоже улыбнулся, но в его глазах горела животная жестокость, и усмешка получилась мрачной и зловещей.
Я двинулся вперед, и он последовал моему примеру. Я остановился, и он остановился. Но потом нарушил правила игры: медленно, как во сне, поднял правую руку и несколько раз ударил себя кулаком в грудь, изображая торопливый стук моего сердца, и злобно расхохотался. Он смеялся, запрокинув голову и обнажая ужасные клыки; казалось, его смех заполнил всю улицу. Это было отвратительно.
«Ты хочешь причинить мне зло?» – спросил я, но в ответ услышал собственный вопрос, повторенный насмешливым тоном.
«Фигляр! – сказал я резко, почти грубо. – Шут!»
Это слово остановило его. Лицо незнакомца потемнело от гнева.
Я повернулся к нему спиной и пошел прочь; я подумал, что теперь ему придется все же догнать меня, хотя бы для того, чтобы выяснить, кто я такой. Неуловимо и стремительно он обогнал меня и очутился передо мной, словно появился из воздуха. Я снова повернулся к нему спиной, но он уже стоял на прежнем месте, под фонарем, и только волосы, чуть тронутые ветром, напоминали о том, что он двигался.
«Я искал тебя! Ради этого я и приехал в Париж!» Я заставил себя сказать это. Он не повторил мои слова и не шевельнулся, только пристально посмотрел на меня и пошел ко мне навстречу, изящно, неторопливо, и я понял, что он наконец стал самим собой. Он протянул руку, словно в знак приветствия, и вдруг сильно толкнул меня в грудь. Я потерял равновесие и отлетел назад. Рубашка взмокла и прилипла к телу. Я схватился рукой за стену, чтобы не упасть, потом повернулся к нему, чтобы отразить нападение, но он одним ударом опрокинул меня на землю.
Вряд ли я смогу описать, сколь велика была его сила. Вы поняли бы, если б я вдруг решил напасть на вас. Внезапный удар, но движения моей руки вы бы даже не заметили.
И тогда внутренний голос сказал мне: «Поднимись и покажи ему свою силу». Я быстро поднялся и пошел на него, вытянув руки. Но поймал только воздух, пустоту под фонарным столбом; стоял и оглядывался как последний дурак. Он испытывал меня. Я вглядывался в темноту улицы, во все углы, но его нигде не было.
«Мне не нужны ваши испытания», – думал я, но некому было объяснить, и я не знал, как с этим покончить. Вдруг он вынырнул из темноты и легко швырнул меня на булыжник, к той же стене. Тяжелый башмак ударил меня по ребрам; взбешенный, я вцепился в его ногу, твердую, как железо. Он упал, ударился о стену и злобно зарычал. Дальше все смешалось. Я не выпускал его, он старался пнуть меня в живот. Наконец он вырвался, сильные руки подняли меня в воздух. Я прекрасно понимал, что будет дальше: он отшвырнет меня на несколько метров, силы у него хватит. Избитый и покалеченный, я потеряю сознание. Вот что тревожило меня больше всего: могу ли я потерять сознание? Но мне так и не удалось это узнать. Потому что я вдруг понял: кто-то третий встал между нами, вступился за меня и заставил его разжать стальные тиски.
Я поднял глаза и увидел улицу и два смутных силуэта вдали, но они тут же исчезли, растаяли, как гаснет на сетчатке изображение, когда мы закрываем глаза. Остался только тихий шелест черных одежд, шорох камешков под ногами и пустынная ночь. Я сидел на мостовой и задыхался, пот градом катил по лбу и щекам. Я огляделся и посмотрел вверх – на узкую полосу неба между домами. И вдруг от темной стены медленно отделилась тень. Я разглядел слабое сияние волос, белое застывшее лицо. Странное и загадочное лицо, не такое худое и мрачное, как у первого вампира. Большие темные глаза спокойно смотрели на меня, губы не шевельнулись, но я услышал шепот: «С тобой все в порядке?»
Но я уже стоял на ногах, готовый к нападению. Он не двигался, словно врос в стену. Я напряг зрение и увидел, что незнакомец шарит в нагрудном кармане жилета. Он достал и протянул мне визитную карточку, ослепительно-белую, как и его пальцы. Я не шевельнулся.
«Приходи завтра вечером, – услышал я тот же шепот. Тень скрывала его гладкое, бесстрастное лицо. – Я не сделаю тебе ничего дурного, и тот, другой, тоже. Я не позволю ему».
И он проделал трюк, знакомый каждому вампиру: его рука точно оторвалась от неподвижного тела и вложила карточку в мои пальцы, и багровые буквы вспыхнули под лучом фонаря. В мгновение ока темная фигура по-кошачьи вскарабкалась на крышу и исчезла.
Я остался один и прочитал надпись на карточке. Оглушительный стук моего сердца эхом разносился по узенькой улочке. Я хорошо знал адрес, часто ходил в театры на той же улице, но название изумило меня до крайности: «Театр вампиров». Внизу было указано время – девять часов вечера.
Я перевернул карточку и обнаружил приписку: «Приводи с собой очаровательную малютку. Мы будем рады встрече с вами. Арман».
Я не сомневался: приписка сделана рукой того, кто вручил мне приглашение. До рассвета оставалось совсем мало времени, нужно было добраться до гостиницы и рассказать обо всем Клодии. Я так быстро бежал по ночным улицам и бульварам, что редкие прохожие не успевали заметить промчавшуюся мимо тень.
В Театр вампиров пускали только по приглашениям. Швейцар внимательно изучил мою карточку, прежде чем пустить нас внутрь. Шел дождь. Мужчина и женщина мокли у закрытой билетной кассы; на сморщенных афишах вампиры в накидках, похожих на крылья летучих мышей, тянули руки к обнаженным плечам своих жертв; многочисленные пары спешили войти в переполненное фойе. Я сразу увидел, что в толпе только люди. Ни одного вампира, кроме нас. Даже швейцар оказался человеком. Мы вошли в театр и очутились в самой гуще светской болтовни и мокрых плащей, женские руки в перчатках поправляли широкие поля шляп и влажные локоны всех цветов и оттенков. Полный лихорадочного возбуждения, я подался в тень, поближе к стене. Мы с Клодией уже утолили голод, но только затем, чтобы наши глаза не горели слишком откровенно, а лица не выглядели чересчур бледными на оживленной и ярко освещенной улице. Поспешно выпитая кровь только растревожила меня, но у нас не было времени. Эта ночь предназначалась не для убийства. То была ночь откровений, чем бы она ни закончилась. Это я уже твердо знал.
Толпа теснила нас со всех сторон, и вдруг открылись двери зала. Какой-то юноша протолкнулся к нам и поманил за собой, указывая мимо плеч и голов на ступеньки лестницы, ведущей наверх. Нам отвели одну из лучших лож в театре, и, хотя свежая кровь не сделала мое лицо похожим на человеческое, да и Клодия, которая не слезала с моих рук, не превратилась в обычного ребенка, наш провожатый не обратил на это никакого внимания. Напротив, он гостеприимно улыбался, откинув в сторону портьеру, за которой перед медными поручнями ограждения стояли два кресла.
«У них слуги-люди… Ты думаешь, это допустимо?» – спросила Клодия шепотом.
«Лестат никогда не доверял таким рабам», – ответил я и посмотрел вниз: партер заполнялся, очаровательные шляпки плыли по проходам между обитых шелком кресел. Обнаженные плечи дам светились матовым блеском на балконе, в лучах газовых ламп искрились и сверкали бриллианты.
«Постарайся хоть один раз в жизни проявить хитрость и осторожность, – еле слышно прошептала Клодия, низко наклонив голову, чтобы не было видно лица. – Забудь, что ты джентльмен».
Свет потихоньку стал гаснуть, вначале на балконе, а затем и в партере. В оркестровой яме появились музыканты. Внизу длинного занавеса из зеленого бархата вспыхнул одинокий огонек. Он окреп, вырос, ярко осветил пустую сцену, и зрители растворились в полумраке, только сверкали драгоценные камни на кольцах, браслетах и подвесках. Шум в зале становился глуше, эхо под сводами повторило чей-то одинокий кашель, и наконец все стихло. В ту же секунду раздались неторопливые, ритмичные удары тамбурина, к ним присоединился тонкий, высокий голос деревянной флейты, вплетавший в резкое металлическое позвякивание бубенцов призрачную мелодию, выплывшую, казалось, из глубины средних веков. Вступили струнные, отрывистыми аккордами подчеркивая мерный звон тамбурина. Пение флейты стало громче, в нем слышались грустные, меланхолические нотки. Музыка очаровывала, влекла за собой, публика сидела притихшая, объединенная потоком печальных звуков, полных неземной красоты и гармонии. Бесшумно поднялся занавес. Свет рампы загорелся сильней, сцена превратилась в густой лес. Лучи играли на густой листве пышных зеленых крон. Сквозь деревья проступали очертания низкого каменистого берега ручейка, вода весело искрилась и сверкала, словно освещенная солнечными лучами. Весь этот живой трехмерный мир был создан мастерской рукой художника на тонком шелковом полотне, слегка трепетавшем при каждом, даже самом слабом, движении воздуха.
Отдельные хлопки, приветствовавшие появление чудесной иллюзии, переросли в бурю аплодисментов. На сцене возникла темная фигура, она быстро двигалась между стволами деревьев и, как по волшебству, очутилась в ярком пятне света. В одной руке актер нес отливавшую серебром небольшую косу, подчеркнуто демонстрируя ее публике, а другой удерживал перед невидимым лицом маску на тоненькой палочке, изображавшую ужасный облик Смерти – голый череп.
В зале раздались негромкие, сдержанные восклицания. Перед ошеломленными зрителями на опушке леса стояла сама Смерть, небрежно поигрывая своим отвратительным орудием. Моя душа отозвалась без страха, но с каким-то иным чувством, подобным тому, которое испытывали зрители, глядя на волшебное очарование хрупких декораций, на мистическую тайну, окутывавшую ярко освещенную сцену, где фигура в широком черном плаще разгуливала с грацией грозной пантеры, вызывая в зале невольные возгласы, вздохи и благоговейный шепот.
Движения первого персонажа были полны завораживающей силы, как и четкий ритм музыки. За спиной Смерти показались другие фигуры, темные и призрачные. Первой на свет вышла безобразная старуха, высохшая и согбенная под тяжестью лет. Она с трудом несла большую корзину с цветами и плелась, едва волоча ноги. Ее мелко трясущаяся голова покачивалась в такт музыке и стремительным движениям ангела Смерти. Увидев его, она попятилась, поставила корзину на землю, опустилась на колени и молитвенно сложила руки. Она казалась измученной и истощенной. Опустила голову в ладони, словно хотела заснуть. Но то и дело, встрепенувшись, она умоляюще тянулась всем телом к черной фигуре Смерти. Та подошла к ней, наклонилась, заглянула в старческое, морщинистое лицо, затененное седыми космами спутанных волос, и отшатнулась, помахав перед собой рукой, точно отгоняя неприятный запах. Публика отозвалась неуверенным смехом. Старая женщина поднялась с колен и приблизилась к Смерти.
Печальная мелодия сменилась разнузданной джигой, актеры кругами бегали по сцене. Старуха гонялась за Смертью, но та скрылась в темноте под могучими стволами и исчезла: накрыла лицо плащом и словно слилась с деревьями. Старуха разочарованно вздохнула, печально подхватила корзину и поплелась со сцены. Музыка замедлилась и смягчилась. Публика смеялась. Мне это все не понравилось. В действие вступили другие, и у каждого была своя мелодия: убогие калеки на костылях и жалкие нищие в рубищах. Все они устремлялись к Смерти, но она ускользала от них, уворачивалась с томными жестами непреодолимого отвращения. В конце концов все они были изгнаны со сцены. Смерть проводила их и, небрежно помахав на прощание рукой, всем своим видом изобразила усталость и скуку.
И только теперь я понял: эта белая рука, которая высекает смех из зала… Она не загримирована. Это рука вампира; вот она поднялась к маске, словно скрывая зевок. Вампир остался на сцене один. Он ловко прислонился к нарисованному дереву, наклонив голову, как будто решил вздремнуть. В тихой музыке слышалось пение птиц, журчание ручья. Луч света погас, сцена погрузилась в полутьму. Вампир спал.
Но вдруг другой ослепительно-яркий луч вспыхнул во мраке, пронзая тонкое полотно декораций, и выхватил из темноты молоденькую девушку. Ее стройная и высокая фигура до пояса была закутана волнистыми длинными чудесными золотыми волосами. По залу пробежал трепет восхищения. Девушка беспомощно барахталась в круге света, словно заблудилась в дремучем лесу. Но она и правда заблудилась: я сразу понял, что она не вампир. Пятна земли на ее блузке и юбке были настоящие, и никаких следов грима не виднелось на обращенном к свету прекрасном лице. Ее тонкие черты напоминали изображения Святой Девы. Ослепленная яркими лучами, она не могла разглядеть зал и зрителей, но сама стояла перед нами как на ладони. Слабый стон слетел с ее губ, эхом вторя тонкому, мечтательному голосу флейты, воспевавшему ее красоту. Темная фигура проснулась, привстала и уставилась на девушку, приветственно и восхищенно взмахнув рукой.
В зале раздались жидкие смешки, но они тут же смолкли. Девушка была слишком прекрасна, ее глаза – слишком тревожны, а спектакль – слишком правдоподобен. И вдруг Смерть отбросила маску в кулисы и показала публике свое бледное светящееся лицо. Она торопливо пригладила чуть растрепавшиеся волосы и поправила плащ, стряхнула с отворотов воображаемую пыль. То была влюбленная Смерть. Послышались аплодисменты: зрители видели в гладком, прекрасно отражающем свет лице еще одну мастерски выполненную сценическую маску. Но то было лицо вампира, и я узнал его: это был злобный отвратительный шут, который напал на меня в Латинском квартале.
Я нащупал в темноте руку Клодии и крепко сжал ее, но она сидела неподвижно, увлеченная действием на сцене. Девушка слепо смотрела в сторону зала, лес раздвинулся, открывая проход, и вампир пошел ей навстречу.
Девушка медленно двигалась на огни, но, заметив темную фигуру, остановилась и испуганно, по-детски вскрикнула. Она и впрямь походила на ребенка, только крошечные морщинки вокруг глаз выдавали ее подлинный возраст. Небольшая грудь отчетливо вырисовывалась под тонкой материей блузки, длинная пыльная юбка плотно облегала узкие бедра и подчеркивала их изящный, чувственный изгиб. В ее глазах блестели слезы, она попятилась от вампира. Я боялся за нее и желал ее. Девушка была невыносимо прекрасна.
Вдруг позади нее из темноты выступили фигуры в масках смерти, еле различимые в черных одеждах, – только светились во тьме их белые руки. Они приближались к жертве и одну за другой отбрасывали маски на сцену; черепа падали на доски и злобно ухмылялись черному небу. Их было семеро, семеро вампиров, и трое из них – женщины; их полуоткрытые белые груди сияли над облегающими корсажами, мрачные глаза горели под черными прядями волос. Они обступили жертву, их бледная и холодная красота тускнела перед ее золотыми волосами, нежно-розовой кожей. Зрители замерли, слышались только восхищенные и испуганные вздохи. Круг белых лиц сжимался, и проклятый шут, этот джентльмен Смерть, повернулся к публике и прижал руки к сердцу, как будто хотел сказать: разве мыслимо устоять перед ней? Ответом ему стал сдержанный шум смешков и страстных вздохов.
Девушка заговорила.
«Я не хочу умирать», – прошептала она. Ее голосок походил на звон серебряного колокольчика.
«Мы – смерть», – ответил он ей, и вампиры отозвались эхом: «Смерть».
Девушка резко повернулась, ее волосы взметнулись роскошным золотым дождем над жалкой, убогой одеждой.
«Помогите, – тихо вскрикнула она, боясь повышать голос. – Кто-нибудь…»
Девушка обращалась к невидимой публике. Клодия негромко рассмеялась. Бедная девушка смутно понимала, что происходит, но все равно она знала больше, чем зрители.
«Я не хочу умирать! Не хочу!» Ее нежный голосок сорвался, она умоляюще смотрела на высокого шута. Он вышел из круга и приблизился к ней.
«Мы все умираем, – ответил он. – Смерть – это единственное, что объединяет людей». Он жестом обвел оркестрантов, балкон, ложи.
«Нет, – взмолилась девушка. – У меня впереди еще столько лет жизни, столько лет…» Страдание слышалось в ее легком, негромким голосе, и это делало ее еще более прекрасной; она судорожно мотнула головой, поднесла дрожащую руку к обнаженной шее.
«Столько лет! – повторил за ней фигляр. – Откуда ты знаешь? Смерть не разбирает возраста! Может, уже теперь скрытая болезнь точит тебя изнутри. Или, скажем, на улице какой-нибудь мужчина поджидает тебя, чтобы убить, хотя бы из-за этого золота! – Он протянул руку и коснулся ее волос. Глубокий потусторонний голос звучал торжественно и громко. – Стоит ли говорить, какой удел может быть уготован тебе судьбой?»
«Мне все равно, я не боюсь… – слабо протестовала она. – Только дайте мне шанс…»
«Допустим, мы дадим тебе его, и ты проживешь долгие годы. И что же? Тебе хочется стать беззубой, горбатой старухой?»
Он отвел в сторону ее волосы, выставляя напоказ горло, потом медленно потянул завязки на блузке. Дешевая ткань распахнулась, рукава соскользнули с узких розовых плеч. Она попыталась поймать падающую блузку, но вампир силой удержал ее руки. Толпа отозвалась единым протяжным вздохом. Женщины прятали глаза за стеклами театральных биноклей, мужчины подались вперед в креслах. Под безупречно чистой кожей часто билась голубая жилка, блузка чудом удержалась на крошечных сосках. Вампир крепко держал руку девушки, по ее вспыхнувшим щекам катились слезы. Она, кусая губы, старалась сдержать рыдания.
«Позвольте мне жить, – молила она, пряча лицо. – Мне все равно… Мне все равно, что со мной будет!»
«Все равно? Тогда почему бы тебе не умереть сейчас? Тебя ведь не пугают ужасы, нарисованные мной?»
Девушка беспомощно покачала головой. Он обманул ее, перехитрил. Вместе со страстью во мне закипал гнев. Это было несправедливо, ужасно несправедливо: ей приходилось отстаивать свою жизнь перед лицом его железной логики, бороться за священное право на жизнь, воплощенную в таком прекрасном теле. Но он запутал ее, лишил речи и представил жажду жизни бессмысленной и смешной. Я видел, что она слабеет, умирает изнутри, и ненавидел его еще сильней.
Блузка соскользнула, обнажились маленькие круглые груди. Публика восторженно загудела. Девушка тщетно пыталась освободить руку.
«Допустим, мы позволим тебе уйти отсюда живой… Допустим, что сердце Смерти устояло перед твоей красотой… Кого же ей избрать вместо тебя? Кто-то должен умереть. Не хочешь ли ты помочь нам выбрать этого человека? Человека, который будет стоять здесь, передо мной, вместо тебя и страдать так же, как страдаешь ты? – Он широким жестом указал на зрительный зал. Девушка совсем растерялась. – У тебя есть сестра… мать… ребенок?»
«Нет, – выдохнула она, качнув головой. – Нет…»
«Но ведь кто-то должен занять твое место. Может быть, друг? Выбирай!»
«Я не могу. Нет…» – Девушка извивалась всем телом, стараясь вырваться из его рук.
Вампиры молча взирали на нее. Их неподвижные нечеловеческие лица ничего не выражали.
«Так ты не хочешь помочь нам?» – издевался он.
Я знал, если б девушка согласилась, он бы с презрением ответил, что она ничуть не лучше его, раз обрекает на смерть другого и, следовательно, сама заслуживает смерти.
«Смерть ждет тебя повсюду», – шумно вздохнул он.
Я видел, что он теряет терпение, но зрители не догадывались об этом. Мускулы его гладкого лица напряглись. Он пытался заставить девушку смотреть ему в глаза, но она отворачивалась, пряча взгляд, полный отчаяния и надежды. Я вдыхал пыльный сладкий запах ее кожи, прислушивался к тихому стуку ее сердца.
«Смерть-незнакомка – вот удел человека. – Он наклонился к девушке поближе, стремясь подчинить ее своей воле. – Но ты видела нас, ты познакомилась со Смертью. Теперь ты наша невеста. Ты познаешь любовь самой Смерти!» Он почти целовал ее мокрое испуганное лицо.
Девушка с беспредельным ужасом смотрела на него. Вдруг ее глаза затуманились, губы разжались. Я проследил за ее взглядом: она смотрела мимо своего мучителя на темную фигуру другого вампира. Он медленно выступил из тени и остановился неподалеку от девушки, пристально глядя на нее огромными, темными, очень спокойными глазами. В них не было ни страсти, ни восхищения, но ее взгляд был прикован к нему. Чудесный свет страдания, казалось, обволакивал стройную фигуру, делал ее еще прекраснее и желаннее. Именно эта ужасная, неприкрытая боль держала в напряжении публику. Я сам мысленно ласкал ее кожу, острые маленькие груди и зажмурился, чтобы стряхнуть наваждение, но образ девушки стоял у меня перед глазами. То же самое чувствовали все вампиры, окружавшие ее широким кольцом. Она была обречена.
Я открыл глаза. Фигурка девушки слабо мерцала в дымном свете рампы, слезы золотом сияли на щеках. И вдруг новый вампир тихо сказал: «Это не больно».
Лицо шута окаменело, но зрители этого не заметили. Они видели перед собой только детские черты девушки, ее губы, приоткрывшиеся в невинном изумлении; она тихонько повторила: «Не больно?»
«Твоя красота для нас – великий дар», – ответил он. Его глубокий голос без труда заполнил весь зал. Он сделал легкий, почти незаметный жест рукой: шут тут же бесшумно отступил назад и застыл одной из терпеливых черных фигур с одинаково голодными и бесстрастными лицами. Неторопливо и грациозно повелитель подошел к девушке. Та стояла безжизненно и покорно, совсем забыв о своей наготе. Ее ресницы затрепетали, влажные губы прошептали: «Не больно».
Силы едва не покинули меня. Девушка всем телом тянулась к нему, умирала на глазах, покорялась его власти! Мне хотелось громко закричать, вернуть ее к жизни… Я хотел ее прямо сейчас! Да, я хотел ее. Вампир приблизился к ней вплотную, потянул узел на ее юбке. Девушка подалась к нему, откинув голову, черная юбка скользнула на пол, обнажая бедра и золотистый, совсем детский завиток волос внизу живота. Вампир раскрыл объятия ей навстречу. Его каштановые волосы колыхнулись, когда золотые локоны упали на черный плащ.
«Не больно… не больно…» – шептал он ей, и она отдавалась ему целиком.
Он развернул ее так, чтоб все видели ее лицо; потянул к себе податливое тело. Пуговицы его черного плаща коснулись ее обнаженной груди, она выгнула спину, бледные руки обвили его шею. Она вздрогнула, застонала и замерла: острые зубы вонзились ей в горло. Ее лицо было спокойно, но полумрак театра гудел от страсти. Белая рука вампира светилась на ее смугловатой ягодице сквозь золотую пелену падающих волос; он поднял ее на руки, не отрываясь от раны, ее горло розовело под его белой щекой. От слабости у меня закружилась голова, моя жажда росла, болью пульсировала в сердце, в венах. Я крепко стиснул медный поручень, металл тихо скрипнул под рукой, и этот слабый звук, недоступный уху человека, вернул меня в действительность, и я вспомнил, где нахожусь.
Я опустил голову. Мне захотелось зажмуриться и ничего не видеть. Мне чудилось, что воздух вокруг благоухает запахом ее соленой кожи, стройного тела, близкого, горячего и прекрасного. К ней приблизились остальные вампиры. Белая рука дрогнула, объятия разомкнулись. Голова жертвы безвольно откинулась назад, он передал тело холодной мертвой красавице.
Та взяла на руки девушку, принялась гладить и нежно укачивать ее, потом припала к крохотной ранке на горле. Вампиры собрались вокруг бесчувственной жертвы, и она переходила по кругу от одного к другому, провожаемая жадными взглядами зрителей. Вот ее голова упала на плечо мужчине-вампиру, и открылась хрупкая шея под затылком, не менее соблазнительная, чем маленькие круглые ягодицы, безупречная кожа долгих бедер или нежные складки под коленками.
Я откинулся в кресле и почувствовал во рту вкус ее крови. Меня терзала невыносимая жажда. Я не мог отвести взгляд от девушки, но краешком глаза следил за покорившим ее вампиром. Он отошел в сторону и держался особняком, как и прежде. Мне показалось, что его темные глаза отыскали меня в сумрачном зале. Да, он пристально смотрел на меня.
Один за другим вампиры исчезали за кулисами. Нарисованный лес беззвучно вернулся на прежнее место. Девушка, обнаженная, безжизненная и бледная, лежала на шелковой подкладке открытого черного гроба в тени огромных деревьев. Снова зазвучала музыка, мрачная и тревожная, она становилась все громче, а огни рампы медленно гасли. Все вампиры уже покинули сцену, кроме моего знакомца фигляра. Он подобрал косу и маску Смерти и медленно подкрался к спящей девушке. Свет погас, сцена исчезла, и только музыка властвовала теперь над темным залом. Вскоре затихла и она.
Несколько мгновений публика сидела молча и неподвижно.
Потом раздались неуверенные хлопки, и плотину прорвало. Бурная овация охватила зал. Огромные светильники на стенах вспыхнули ярким светом, и люди задвигались, возбужденно переговариваясь друг с другом. Женщина в середине одного из первых рядов торопливо поднялась, сдернула со спинки кресла меховое манто. Кто-то, опустив голову, быстро проталкивался к застеленному дорожкой проходу. Вдруг вся толпа разом, точно по команде, повалила к дверям.
Вскоре шум начал стихать. Последние изысканно одетые и надушенные зрители покидали зал. Чары рассеялись. Двери распахнулись навстречу свежему дождливому вечеру, и с улицы уже доносился стук копыт и голоса, подзывающие экипажи. Внизу под нами простиралось море кресел, на зеленом шелковом сиденье белела забытая кем-то перчатка.
Я сидел, опираясь локтем о поручень, прятал лицо под рукой, прислушивался и смотрел вниз. Жажда медленно отступала, но я все еще чувствовал вкус ее кожи на губах. Мне казалось, что ее запах примешивается к запаху дождя, а отчаянный стук обреченного сердца гулким эхом отдается под сводами пустующего театра. Я громко вздохнул и посмотрел на Клодию. Она сидела неподвижно, сложив ручки на коленях.
Я не знал, что делать. Казалось, про нас забыли. Я взглянул вниз и увидел швейцара, он поправлял сдвинутые кресла и подбирал программки с пола. Боль, смятение и слепая страсть оставили в моей душе чувство неудовлетворенности и тоски, и я знал только один способ избавиться от него: спрыгнуть в партер и очутиться за спиной у ничего не подозревающего швейцара, утащить его в темноту и забрать его жизнь так, как забрали жизнь девушки на моих глазах всего четверть часа назад. Клодия наклонилась ко мне и шепнула на ухо: «Терпение, Луи. Терпение».
Я поднял голову и краем глаза заметил неподалеку от нас неподвижную фигуру. Он сумел подобраться совсем близко, обманул мою бдительность и чуткий слух, на которые я полагался всегда, даже в минуты смятения. Но я ошибся и не услышал его приближения. Он стоял молча и неподвижно рядом с занавешенным портьерой входом в ложу и пристально смотрел на нас. Я тотчас узнал в нем вампира с каштановыми волосами, сыгравшего главную роль в спектакле. И мои догадки подтвердились: это он вручил мне приглашение на спектакль. Это был Арман.
Я мог бы испугаться, но он стоял там так неподвижно, его глаза глядели так спокойно и мечтательно; наверное, он уже давно следил за нами. Мы поднялись и двинулись к нему, но он не шевельнулся. Его взгляд словно околдовал меня. Наверное, я должен был радоваться, что это он, а не тот злобный шут, но даже не подумал об этом. Он неторопливо обвел глазами Клодию, не выказывая ни малейших признаков чисто человеческой привычки скрывать откровенно любопытный взгляд. Я положил руку на плечо Клодии и сказал: «Мы долго искали тебя».
Вдруг мое сердце забилось ровнее, и тревога покинула его, утонула в невозмутимом спокойствии, точно обломки кораблекрушения, смытые с берега волной отлива в морскую пучину.
Поверьте, я ничуть не преувеличиваю, скорее наоборот. Это невозможно описать словами. Его глубокие карие глаза говорили, что он знает меня, знает, зачем я здесь; и не нужно ничего объяснять. Клодия молчала.
Наконец он отошел от стены, жестом приветствовал нас и предложил следовать за ним вниз. Его движения были хотя и спокойны, но необычайно стремительны, и рядом с ним я казался карикатурой на человека. На нижнем этаже он отворил дверь в стене, за ней начиналась лестница в подвал под театральным залом, повернулся к нам спиной в знак полного доверия и пошел вниз, едва касаясь ногами ступеней.
Следом за ним мы очутились в громадной темной комнате, наподобие бального зала. Подвал был древнее, чем здание театра. Дверь над нашими головами захлопнулась, и свет пропал раньше, чем я успел рассмотреть помещение. Я услышал шорох одеяний нашего провожатого, потом вспыхнула спичка. Лицо его осветилось, словно пламя факела выросло из крохотного огонька. Из черноты выплыла темная фигура. Это был смертный юноша, почти мальчик. Он приблизился к вампиру, вручил ему свечу. Я вздрогнул: мальчик словно излучал волны чувственного наслаждения, как та девушка на сцене, сладкий запах горячей, пульсирующей крови. Юноша обернулся и посмотрел на меня, спокойно, как и наш провожатый; вампир зажег свечу и шепнул ему: «Иди».
Свет рассеял темноту даже у дальних стен зала, Арман высоко поднял свечу и медленно пошел вперед, поманив нас за собой. В дрожащем, неровном пламени вокруг нас открылся фантастический мир фресок в глубоких, мрачных тонах. Я всмотрелся в ближайшую картину. То была копия с ужасного «Триумфа смерти» Брейгеля, выполненная в таком грандиозном масштабе, что бесчисленное множество призрачных персонажей возвышалось над нами в полумраке. С содроганием я взирал на омерзительные, кровожадные скелеты, как они сталкивали беспомощные тела умерших в зловонный ров, тянули за собой телегу, груженную человеческими черепами, обезглавливали трупы, валяющиеся на земле или свисающие с виселиц. В вышине над бескрайним адом безжизненной дымящейся пустыни, над армией уродливых и обезглавленных солдат, спешащих на кровавую бойню, одиноко звонил колокол. Я отвернулся, не в силах сдержать отвращение, но наш спутник взял меня под руку и подвел к следующей фреске, изображавшей падение ангелов. Проклятые существа, сброшенные с божественных высот в пылающую бездну, полную пирующих монстров, казались такими прекрасными и живыми, что я невольно поежился. Арман снова тронул мою руку, но я не шевельнулся, вглядываясь в парящие на недосягаемой высоте фигуры ангелов с трубами. На мгновение чары, окутавшие меня, спали, и во мне возникло то же чувство восхищения, что и при первом посещении Нотр-Дам. Но оно тут же прошло, оставив после себя только смутное сожаление, точно некая призрачная драгоценность выскользнула у меня из рук, прежде чем я успел насладиться обладанием ею.
Пламя свечи выросло и окрепло, из полумрака один за другим выступали кошмарные сюжеты. Нашим глазам предстали вырожденцы и уроды Босха, раздувшиеся в гробах трупы, принадлежащие перу Траини, чудовищные всадники Дюрера и выходящее за всякие мыслимые пределы грандиозное собрание средневековых гравюр, оккультной символики и барельефов. Росписи на потолке изображали корчащиеся тела, рассыпающиеся в прах скелеты, ужасных демонов и наводящие страх орудия пыток. Помещение производило впечатление храма смерти.
Наконец мы вышли на середину зала. Я огляделся по сторонам, и мне почудилось, что нарисованные монстры ожили. Мне показалось, что я падаю в знакомую черную бездну, как бывало в предчувствии видения, комната поплыла перед глазами. Я взял Клодию за руку. Она стояла задумчиво и неподвижно, ее равнодушный и отсутствующий взгляд на секунду встретился с моим, и я понял, что ее надо оставить в покое. Она вырвала крошечную ладошку и быстро пошла прочь от меня. Торопливый стук ее каблучков отдавался громким эхом в огромном зале и барабанным боем у меня в висках. Я сжал лоб ладонью и безмолвно опустил голову, словно боялся поднять глаза и увидеть ужасные, непереносимые страдания. Потом снова взглянул на вампира. Его лицо как будто парило передо мной во мраке свечи, древние мудрые глаза сияли в кругу темных ресниц. Каменные черты не дрогнули, губы не шевельнулись, но мне показалось, что он улыбается. Я разглядывал его все настойчивее, убежденный, что это всего лишь волшебство, иллюзия и я смогу преодолеть ее. Но чем дольше я смотрел на него, тем явственнее видел эту легкую и задумчивую улыбку. Вдруг он ожил перед моими глазами, и я услышал или, точнее, почувствовал, как он что-то шепчет, говорит и даже напевает. Неожиданно приблизившись, он притянул меня к себе, обнял за плечи. Его лицо очутилось так близко, что я разглядел каждый волосок густых ресниц, блестящих в лучах нестерпимо яркого сияния глаз; легкое дыхание коснулось моей кожи.
Я пытался отстраниться от него, но не мог шевельнуться, его рука держала меня мягко и не отпускала, его свеча вдруг оказалась у меня прямо перед глазами, тепло шло от пламени, все мое холодное тело жаждало этого тепла; я потянулся к свече, но не нашел ее, видел только его лучезарное лицо, белое, гладкое и мужественное. Лестат никогда не был таким. Передо мной стоял другой вампир, в нем соединились мы все, но он был такой же, как я, – существо моей породы.
И вдруг все кончилось.
Я протянул руку, чтобы коснуться его лица, но он был уже далеко, точно и не приближался ко мне. Растерянный и изумленный, я отступил назад.
Где-то вдалеке, над ночным Парижем, зазвонил колокол. Долгий, монотонный звук проник даже в этот подземный зал, и балки перекрытий отозвались протяжным гудением могучих труб величественного органа. Я снова услышал шепот или пение. Оглянувшись, я увидел, что тот смертный юноша здесь и смотрит на меня. Я жадно вдохнул запах жаркой человеческой плоти. Невесомая рука вампира поманила юношу, тот подошел, бесстрашно и возбужденно глядя мне в лицо, и неожиданно обнял меня за плечи.
Это было впервые: человек сам, сознательно шел в мои объятия. Я хотел оттолкнуть мальчика, чтобы спасти, но вдруг увидел синеватое пятно у него на шее. Он сам подставил горло моему жадному рту, приник ко мне всем телом, и я почувствовал, как напряглась его мужская плоть. Сдавленный стон вырвался из моих губ, но он прижался ко мне теснее, припал губами к моей холодной, безжизненной коже. Я вонзил зубы в его горло, его твердая плоть вжималась в мое бедро; моя страсть оторвала его от пола, и мир перестал существовать, остались лишь ритмичные удары его сердца; как волны, они прокатывались по всему моему телу, невесомый, я раскачивался вместе с ним, упиваясь его плотью, его чувственным восторгом, его сознательной страстью к самоуничтожению.
Я очнулся, задыхаясь; он был уже не со мной, мои руки обнимали пустоту, но губы еще хранили вкус его крови. Юноша лежал на полу рядом с вампиром, смотрел на меня так же спокойно и безразлично, как и его хозяин. Его глаза чуть затуманились от потери крови. Я молча шагнул к нему, не владея собой, его взгляд дразнил меня. Он бросил мне вызов – остался жив! Он должен был умереть, но не умер; мы были так близки, но он выжил! Подавив желание броситься на него, я отвернулся и только тогда заметил других вампиров; они двигались, как тени, возле стены позади меня – едва различимые темные силуэты, – и огоньки свечей в их руках, казалось, скользили по воздуху сами по себе. За их спинами угадывались смутные очертания гигантских фресок: стервятник с человеческим лицом раздирает на части труп, обнаженный мужчина привязан за руку и за ногу к дереву, рядом, с соседней ветви, свисает туловище другого, его отсеченные руки болтаются на веревках, а отрезанная голова торчит на колу возле дерева.
Снова послышалось тихое, воздушное, неземное пение. Голод отступал, но голова еще кружилась, и пламя свечей сливалось перед глазами в широкую горящую дугу. Вдруг кто-то резко толкнул меня в спину, я потерял равновесие и чуть не упал. Я оглянулся и увидел худое, костлявое лицо презренного шута, его длинные белые пальцы тянулись ко мне. Но тот, другой, главный, быстро шагнул вперед и встал между нами. Похоже, он ударил его, но я снова не сумел уловить движение. Словно каменные статуи, они смотрели друг на друга. Кажется, прошла вечность; они стояли неподвижно, лишь слабые дрожащие огоньки в их глазах выдавали присутствие жизни. Помнится, я, спотыкаясь, отошел к стене; точно слепой, натолкнулся на большое дубовое кресло и сел. Я чувствовал, что Клодия где-то рядом, она говорила с кем-то, из полумрака доносился ее тихий нежный голос. Стало жарко, и кровавый пот выступил у меня на лбу.
«Пошли со мной», – сказал Арман; он снова был рядом. Я внимательно следил за его лицом, стараясь уловить движение губ, но – тщетно. Клодия присоединилась к нам, мы вернулись на ту же лестницу и стали спускаться еще ниже, под землю. Клодия шла впереди, и я видел на стене длинную тень ее хрупкой маленькой фигурки. Становилось прохладнее, воздух был свеж и влажен. В щелях между камнями поблескивали капельки воды, они отливали красным золотом в отблесках пламени одинокой свечи нашего проводника.
Наконец мы оказались в маленькой комнате. В глубокой каменной нише жарко горел камин. Напротив него в каменном же алькове стояло широкое низкое ложе, отделенное от комнаты маленькими воротцами из двух медных створок. В первое мгновение все это ясно предстало моему взору: длинные ряды книг вдоль стен, деревянный письменный стол по одну сторону камина и гроб – по другую. Но вдруг у меня закружилась голова, комната поплыла перед глазами, и я зашатался. Вампир положил мне руку на плечо и усадил в глубокое кожаное кресло у камина. Палящий жар коснулся моих ног, и это острое приятное чувство вернуло меня к жизни. Я откинулся на спинку и, прищурив глаза, попытался разглядеть обстановку в комнате. Кровать в алькове показалась мне похожей на сцену. На ней лежал юноша, чью кровь я пил только что. Его голова с расчесанными надвое, слегка вьющимися возле ушей темными волосами покоилась на льняной подушке; в лихорадочном полусне он был похож на изнеженное и бесполо существо с картины Боттичелли. Подле него удобно устроилась Клодия, ее холодная рука белела на его пышущей здоровьем румяной щеке. Она уткнулась лицом в нежную шею юноши. Вампир, скрестив руки на груди, стоял посредине комнаты и по-хозяйски смотрел на них. Клодия наконец оторвалась от мальчика, по его телу пробежала дрожь. Арман взял ее на руки, нежно, совсем как я, и она обвила его шею руками. Губы ее раскраснелись от выпитой крови, а глаза были полуприкрыты, как в обмороке. Он бережно усадил ее на стол, она откинулась назад и грациозно улеглась среди толстых томов в кожаных переплетах, опустила руки на подол бледно-лилового платья. Юноша уткнулся лицом в подушку и уснул; его хозяин затворил медные створки.
Что-то тревожило меня в этой комнате, но я не знал, что именно. Не мог понять, что со мной творится, но одно было очевидно: кто-то старался изгнать из моей памяти два ужасных переживания – эти страшные, завораживающие фрески и отвратительное убийство, которое я, забыв о стыде и приличиях, едва не совершил на глазах у других.
Я никак не мог разобраться, что угрожает мне теперь и почему мой ум ищет путь к спасению неведомо от чего. Я не сводил глаз с Клодии. Она полулежала на столе среди книг и других предметов – там был отполированный до блеска человеческий череп, старинный позолоченный канделябр, раскрытая толстая рукопись на пергаменте; буквы отражали яркий свет свечей. На стене, прямо над головой Клодии, висела гравюра, которую я заметил только теперь: средневековый дьявол с рогами и копытами парит над шабашем поклоняющихся ему ведьм. Золотистые локоны Клодии едва не задевали ее. Она смотрела на хозяина комнаты широко открытыми удивленными глазами. Вдруг мне захотелось броситься к столу и схватить ее на руки, страшная картина мелькнула в моем воспаленном воображении: Клодия, неживая, как сломанная кукла, брошенная навзничь. Я перевел взгляд на дьявола – лучше уж видеть его отвратительную рожу, чем мрачную и неподвижную Клодию.
«Вы не разбудите мальчика, говорите, не бойтесь, – сказал вампир. – Вы явились издалека, и путешествие было долгим и нелегким».
Мое смятение отступало, исчезало бесследно, точно клубы дыма, развеянные порывами ветра. Я уверенно и спокойно смотрел на него. Он неторопливо прошел по комнате и опустился в кресло напротив моего. Клодия тоже смотрела на него, а он переводил взгляд с нее на меня. Его бесстрастное лицо не менялось, глаза смотрели спокойно и мирно, как всегда.
«Как вы знаете, меня зовут Арман, – сказал он. – Это я посылал Сантьяго прошлой ночью вручить вам приглашение на спектакль, а заодно и к нам в гости. Я знаю ваши имена и рад видеть вас у себя дома».
Я собрался с силами и ответил ему; собственный голос показался мне чужим. Я сказал, что мы так боялись оказаться единственными вампирами на свете.
«Но откуда же тогда взялись вы сами?» – спросил он.
Клодия чуть приподняла руку, быстро взглянула на меня. Я не сомневался, что Арман тоже заметил ее движение, но не подал виду. Я сразу понял, что она пыталась сказать.
«Вы не хотите отвечать», – задумчиво проговорил он, и этот тихий, ровный, нечеловеческий голос, эти глубокие глаза снова околдовали меня; а ведь я с таким трудом вырвался только что из этих чар.
«Ты здесь главный?» – спросил я.
«Нет, если понимать слово „главный“ так, как понимаешь его ты, – ответил он. – Но если бы кто-то и возглавил наше сообщество, то это был бы я».
«Прости меня… Я пришел не затем, чтобы обсуждать, как я стал вампиром, это не тайна для меня и не вызывает вопросов. И если у тебя нет власти, которая требует беспрекословного уважения и подчинения, я не стану говорить об этом».
«А если бы я сказал, что у меня есть такая власть, ты бы подчинился?» – спросил он.
Жаль, что я не могу передать, как он говорил: каждый раз он словно выходил из волшебного состояния созерцания; то же самое теперь происходило и со мной, и мне трудно было преодолеть это волшебство. Он ни разу не пошевелился, но наша беседа казалась очень оживленной. Это и пугало, и притягивало меня, так же как простая, но богатая обстановка его комнаты. Здесь было только самое необходимое: книги, стол, пара кресел у камина, гроб, картины. По сравнению с ней роскошное убранство нашего номера казалось не только пошлым и вульгарным, но и совершенно бессмысленным. Только присутствие спящего юноши оставалось для меня загадкой. Его роли я никак не мог понять.
«Не уверен, – отозвался я, не в силах отвести взгляд от омерзительного портрета Сатаны. – Сначала я должен узнать, кто… кто дал тебе эту власть. Другие вампиры… или кто-нибудь еще».
«Кто-нибудь еще? – протянул он. – Что ты имеешь в виду?»
«Вот это!» – я указал на средневековую гравюру.
«Это всего лишь рисунок», – заметил он.
«И все?»
«И все».
«Значит, не Сатана поставил тебя над ними? Не он дал тебе власть вампира?»
«Нет», – спокойно ответил он, и я не мог понять, что он сейчас думает и задумывается ли вообще над моими вопросами.
«А другим вампирам?»
«Нет», – ответил он так же спокойно.
«Значит, мы… – я наклонился вперед, не в силах сдержать волнение, – не дети дьявола?»
«О чем ты? – задал он встречный вопрос. – Разве дьявол сотворил этот мир?»
«Нет, если кто его и создал, то только Бог. Но и дьявола создал Бог, и я хочу знать, а вдруг мы – творения Сатаны?»
«Ты совершенно прав, дьявола сотворил Бог, значит и он – дитя Божье. И все мы тоже. Никаких детей Сатаны не существует».
Я не мог скрыть своих чувств и, откинувшись на спинку кресла, снова взглянул на гравюру. На мгновение я забыл о присутствии Армана и задумался, потрясенный его неоспоримой и простой логикой.
«Но почему ты так взволнован? – обратился он ко мне. – Ведь все, что я сказал, для тебя не новость».
«Позволь мне объяснить, – начал я. – Я знаю, ты не просто вампир, ты учитель, и я бесконечно уважаю тебя. Но твоя отрешенность недоступна мне. Я никогда не был и, наверное, никогда не буду таким, как ты».
«Я понимаю тебя, – кивнул Арман. – Я смотрел на тебя во время спектакля и видел, как ты страдал, сочувствовал девушке и жалел ее. Я предложил тебе кровь Дэниса, ты и его жалел. Всякий раз, убивая, ты умираешь сам, потому что думаешь, что заслуживаешь смерти, и ничто не может переубедить тебя. Твоя душа полна любви и стремления к справедливости. Как же ты можешь называть себя творением дьявола?!»
«Я грешен, бесконечно грешен, как и любой вампир на земле! Убил множество людей и буду убивать и дальше. Я принял этого юношу, Дэниса, хотя даже не знал, умрет он или нет».
«Но разве это значит, что ты такой же грешник, как другие вампиры? Разве не существует различных степеней зла? Или ты думаешь, что зло – это огромная, чудовищная пропасть, однажды соскользнув в которую ты будешь неизбежно падать в скрытые вечным мраком глубины?»
«Да, так я и думаю. Может, это и неразумно, но вокруг меня только черная пустота, и нет мне утешения».
«Ты просто не хочешь быть честным до конца, – возразил он, и в первый раз я уловил в его голосе проблеск какого-то чувства. – Ты же понимаешь, что добродетель бывает разная. Добродетель ребенка – в его невинности, добродетель монаха – бескорыстие, самопожертвование и служение Богу. Есть добродетель святых и добродетель домашних хозяек. Разве они ничем не отличаются друг от друга?»
«Да, отличаются. Но все они бесконечно далеки от зла», – ответил я.
Раньше я никогда об этом не думал, и только теперь, в разговоре с Арманом, мои самые затаенные чувства обрели форму и превратились в слова. Наверное, мой разум тогда был слишком слаб, и только чужая воля побудила меня связно мыслить, извлекать правду из хаоса страстей и страданий. Чужая воля направляла меня. И я вдруг ясно понял, что больше не одинок. Без всякого внутреннего сопротивления вспомнил прошлое; заново пережил тот миг, когда стоял у лестницы лицом к лицу с Бабеттой, ослепленный ее ненавистью; вспомнил жизнь с Лестатом и вечное раздражение против него; страстную, обреченную привязанность к Клодии – и я понял, что это только маска, под которой я скрывал свое одиночество, что моя любовь к ней имеет те же корни, что и желание убивать. И мой разум проснулся, я снова жадно хотел узнать правду, несмотря на собственные слова: «Вокруг меня только черная пустота, и нет мне утешения».
Я посмотрел на Армана, его огромные карие глаза на сияющем, навеки юном лице пристально изучали меня. Мне почудилось, что мир вокруг пришел в медленное движение; так же было в том зале с фресками – предчувствие видения, – и во мне пробудилось желание такое неистовое, что само обещание его выполнения таило в себе невыносимую возможность разочарования. Меня мучил древний, страшный вопрос – что есть зло?
Я сжал голову руками, как делают люди в минуты страдания, но разве человек в силах унять эту боль?
«Что же такое зло? – Арман словно прочитал мои мысли. – Разве можно один раз сойти с пути истинного и в мгновение ока стать таким же грешником, как выходец из черни, заседающий в революционном трибунале, как самый жестокий из римских императоров? Разве для этого достаточно разок пропустить воскресную мессу или попрать тело Христово? Или украсть краюху хлеба… или переспать с женой соседа?»
«Нет… – Я покачал головой. – Нет».
«Если зло существует в этом мире, но не различается по степеням греховности, стало быть, достаточно совершить один-единственный грех, чтобы оказаться навеки проклятым. Разве не к этому сводится смысл твоих слов? Если Бог есть и…»
«Я не знаю, есть ли он, – перебил я Армана. – Но судя по тому, что я видел… Бога нет».
«Значит, нет и греха и зла тоже нет».
«Это не так, – возразил я. – Потому что если Бога нет, то мы – высшие разумные существа во всей вселенной. Только нам одним дано видеть истинный ход времени, дано понять ценность каждой минуты человеческой жизни. Убийство хотя бы одного человека – вот что такое подлинное зло, и не важно, что он все равно умрет – на следующий день, или через месяц, или спустя много лет… Потому что если Бога нет, то земная жизнь, каждое ее мгновение – это все, что у нас есть».
Арман откинулся назад, словно решив на время прервать беседу. Щурясь, он смотрел на огонь. Впервые он отвел взгляд в сторону, и я смог спокойно рассмотреть его. Он долго сидел молча, и я как будто видел движение его мыслей, они словно плыли по воздуху, как кольца табачного дыма. Я не мог их прочитать, но чувствовал их мощь, их силу. Мне даже виделось свечение вокруг его головы; его лицо казалось молодым, но это ничего не значило, потому что он был бесконечно старый и мудрый. Вряд ли я смогу это описать: чистые, юные черты лица и глаза, невинные, но полные многовекового опыта.
Он поднялся из кресла, непринужденно сцепил руки за спиной и обратил взгляд на Клодию. Я понимал, почему она все время молчала. Наш разговор был не для нее. Но я знал, что и она оказалась во власти могущественных чар Армана. Она ждала своего часа, слушала и запоминала. Их взгляды скрестились. Он владел каждой клеточкой своего тела, поднялся на ноги так легко, без суетливых жестов и движений, рожденных необходимостью, или привычкой, или неуверенностью в себе. Глядя на Клодию, он застыл в сверхчеловеческой неподвижности, и то же самое произошло с ней: она стала похожа на каменное изваяние, она тоже умела владеть своим телом. Они смотрели друг другу в глаза, и между ними возник контакт, некое высшее понимание, недоступное мне. Я сейчас для них был всего лишь суетным и вечно колеблющимся существом, как любой смертный для меня. Арман повернулся ко мне, и я понял: он уже знает, что она не согласна с моим пониманием зла, хотя они не произнесли ни слова.
Он заговорил, глядя на огонь: «Значит, есть только одно зло».
«Да», – отозвался я, и этот главный вопрос снова заставил меня забыть обо всем.
«Да, это так», – ответил он, и это было как удар, ввергнувший меня в пучину отчаяния и безысходной тоски.
«Значит, Бога нет… тебе ничего не известно о Его существовании?»
«Ничего!» – подтвердил он.
«Ничего!» – ошеломленно повторил я, даже не пытаясь скрыть свою наивность и жалкий человеческий страх.
«Ничего».
«И никто из здешних вампиров ничего не знает про Бога или дьявола?»
«Ни один из тех, кого я знаю, – задумчиво протянул он. Отблески пламени отражались в его глазах. – И насколько могу судить, я самый старый вампир на земле. Ведь живу уже четыреста лет».
Я изумленно смотрел на него.
Мир вокруг меня померк. Случилось то, чего я всегда так боялся. Я остался один, и не было у меня надежды. «Что ж, пусть будет так, – подумал я, – до самого конца света». Многолетние поиски закончились ничем. Я облокотился на спинку кресла, безразлично глядя на языки пламени в камине.
Я понимал, что бесполезно уезжать от Армана, предпринимать новое путешествие только затем, чтобы еще раз услышать тот же ответ.
«Четыреста лет, – шепотом повторил я его слова. – Четыреста лет».
Я не сводил глаз с раскаленных углей. Одно полено разгоралось с трудом, но огонь побеждал сырое дерево, оно медленно оседало в глубине камина, испещренное крошечными дырочками, через которые выступала смола. Она быстро выгорала, и на месте каждой такой дырочки плясал маленький огненный язычок. И мне показалось, что эти огоньки – лица людей с черными отверстиями ртов, что это огромный хор поет неслышными голосами.
Вдруг Арман резко поднялся, зашелестели складки плаща, он встал на колени у моих ног, обхватил мою голову руками, и горящие глаза смотрели мне в лицо.
«Зло – само понятие о нем – происходит от разочарования и горечи! Неужели ты не понимаешь? – воскликнул он. – Дети Сатаны! Дети Бога! Неужели это единственный вопрос, который привел тебя ко мне? Неужели это единственная сила, которая заставляет тебя превращать нас в богов или чертей? Единственно подлинная сила заключена в нас самих. Как ты можешь верить во все эти лживые сказки?»
Он сорвал со стены гравюру так стремительно, что я успел заметить лишь оскаленную пасть дьявола. Она промелькнула передо мной и через мгновение исчезла в огне камина.
Что-то сломалось внутри меня, точно в душе открылись шлюзы, бурный поток чувств вырвался наружу и заставил напрячься каждый мускул моего усталого тела. Я вскочил на ноги и поспешно отступил назад, подальше от него.
«Ты сошел с ума? – спросил я, изумленный собственным гневом и отчаянием. – Мы оба, ты и я, бессмертны, вечны; каждую ночь мы черпаем наше бессмертие в человеческой крови; здесь, на столе, среди заключенной в толстые тома многовековой мудрости лежит ребенок, такой же демон, как и мы сами. И ты еще спрашиваешь, почему я стараюсь понять смысл нашего существования, почему обращаюсь к сверхъестественным силам, почему ищу их! Я видел свое превращение и могу поверить во что угодно! Да, я запутался, я готов принять даже самую невероятную истину из всех когда-либо слышанных мною: в нашем существовании вообще нет никакого смысла!»
Я попятился к двери, прочь от его удивленного лица, руки, парящей в воздухе возле неподвижных губ, пальцев, сжатых так сильно, будто он хотел пронзить ногтями собственную ладонь.
«Не уходи! Вернись», – прошептал он.
«Нет, не сейчас, – сказал я. – Позволь мне уйти. На время… позволь мне уйти… Ничто не изменилось. Просто я должен переварить твои слова…»
На пороге я оглянулся. Клодия смотрела на меня, сложив руки на коленях. Потом нежно и печально улыбнулась, махнула рукой: уходи.
Мне хотелось выбраться из театра на старинные улицы и просто брести куда-нибудь, чтобы прийти в себя. Но у меня не было сил; двигаясь на ощупь в темноте по каменным плитам коридора, я совершенно растерялся. Наверное, просто не мог собраться с духом и сделать над собой усилие, моя собственная воля отказывалась повиноваться мне. Я подумал, что смерть Лестата, если он, конечно, умер, была бессмысленной жертвой. Я часто думал о нем, вспомнил и теперь, но с теплотой и сожалением. Он был такой же потерянный и одинокий, как мы все. Он не прятал от нас никакой тайны, просто сам ничего не знал. Ему нечего было знать. Я не мог разобраться в своих мыслях, но уже начал понимать, что напрасно ненавидел Лестата. Я сидел на ступеньках лестницы в полумраке, спиной к приоткрытой двери зала, и тупо смотрел на собственную расплывчатую тень на грубом, шероховатом полу. Внутренний голос шептал мне: «Усни». И еще отчетливее: «Забудь обо всем». Но я не предпринял ни малейшей попытки встать и вернуться в гостиницу, хотя мне хотелось туда; я вспомнил, как там свежо и спокойно; там, среди милой и недолговечной роскоши, я смогу забыться, опуститься в мягкое бархатное кресло, положить ноги на каминную решетку и смотреть, как языки пламени лижут мраморные изразцы, и видеть в бесчисленных зеркалах не вампира, а усталого и задумчивого человека…
«Беги туда, – уговаривал я сам себя, – беги прочь от всего, что держит тебя здесь». И снова я подумал о Лестате.
«Я был несправедлив к нему. Я напрасно его ненавидел», – повторял я шепотом, стараясь вытянуть мысль из темных глубин сознания, чтобы она обрела законченную форму, понятную для меня самого. Мой шепот походил на тихое шуршание сухих листьев и эхом отдавался под каменными сводами лестницы.
Вдруг из темноты отозвался другой, нечеловеческий голос, тусклый и ровный: «О чем ты? Почему ты был несправедлив к нему?»
Я обернулся так резко, что перехватило дыхание. Вампир сидел рядом со мной, совсем близко.
Я не поверил своим глазам: это был тот мрачный шут, которого Арман называл Сантьяго.
Ничто в нем не напоминало прежнего жестокого злодея, хотя совсем недавно именно он напал на меня и Арман его ударил. Его черные волосы слегка растрепались, с губ исчезла коварная ухмылка. Он пристально глядел на меня.