Кирза Чекунов Вадим

На общеполковых собраниях Алексеев призывает нас, невзирая на разницу в званиях, чувствовать в нем друга и старшего товарища. Заходить к нему в приемное время, если кому надо поговорить по душам. Попить чайку даже.

Алексеев — человек выдающийся. У него выдается все — пузо, жопа, лоснящаяся круглая рожа: Воняет от него постоянно то водкой и луком, то чесноком и одеколоном.

— Слушаю вас, товарищ солдат.

Все находящиеся в курилке замирают.

— А почему ваша должность неправильно называется?

Алексеев собирает на лбу одинокую складку и вкрадчиво произносит:

— Разрешите вас не понять?

Уколов того и ждет:

— Ну вот есть заместитель комадира полка — замкомполка, если заместитель по тылу — зампотылу, есть заместитель по вооружению — замповооружению: Так? А вы заместитель командира по политическому воспитанию. Должны быть — зампополвос. Или хотя бы зампополит:

Алексеев минуту сидит молча, размышляя. Затем его осеняет:

— А пошел-ка ты на хуй, товарищ солдат! Два наряда вне очереди!

Замполит «мандавох» старший лейтенант Сайгаров, Сайгак.

Читает роте политинформацию.

— Долго, годами, веками, столетиями человека занимал, волновал, беспокоил вопрос об устройстве, так сказать, строении и сруктуре нашего мира, мироздания, нашей вселенной, одним словом, всего Космоса. Войска, в оторых вам выпала честь служить, или, лучше сказать, проходить воинскую службу, носят название, а точнее, именуются Военно-Космическими силами. Для чего они нужны, необходимы, для чего они требуются нашей Отчизне, нашей Родине, нашему государству? Это главный, ключевой, основопологающий и коренной вопрос нашей с вами сегодняшней лекции, или, если быть точным, политинформации:

Все это Сайгак монотонно бубнит, перебирая какие-то мятые бумажки.

Сам замполит длинный, тощий и унылый.

«Мандавохи» впадают в транс, прикрывая глаза и кивая головами. Сайгак, не делая замечаний, аккуратно записывает фымилии спящих в свою тетрадочку и докладывает потом ротному.

По внеочередному наряду каждому обеспечено, но сил противостоять бубнежу замполита нет.

Интересно — все говорят «поставь» вместо «положи». «Поставь письмо на тумбочку!» «Тетради, ручки — ставим в сторону и строимся на обед!» — командует в ленинской комнате Старцев.

Иногда говорят «поклай». «Поклай сюды пилотку». Но так говорят интеллигенты, которые знают, что неправильно говорить «ложить», надо — «класть».

— Где мои ножницы? — с тревогой спрашиваю я Костюка.

— Яки? — искренне удивляется тот.

— Я тебе дам, блядь, яки! Таки, которые утром взял у меня! — замахиваюсь я на Сашко локтем. — Не дай Бог, проебал! Убью!

Минуту Костюк напряженно думает. Радостно улыбается:

— Так я тоби их пид подушку пиставыл!

Мне представляется картина.

По команде «отбой» я прыгаю в койку, опускаю голову на подушку, и в мой мозжечок с хрустом входят лезвия вертикально стоящих парикмахерских ножниц.

Откидываю подушку и вижу под ней ножницы. В целости и сохранности. Мирно лежащие.

— Как это ты их не проебал? — теперь моя очередь удивляться.

— Вот! — еще радостней улыбается Сашко.

Проебал он их в следующий раз.

Зато через год у него уже был целый набор — от щипчиков для ногтей до украденного где-то садового секатора.

Секатором любит стричь ногти на ногах Василий Иванович Свищ.

По призыву Свищ старше нас на полгода, то есть шнурок. Однако по возрасту старше всех — ему двадцать четыре года.

Призвался он с какого-то глухого хутора Западной Украины. Настолько глухого, что только в армии Вася первый раз в жизни увидел телефон. Он знал, конечно, что это за штука и для чего она, но вот увидел впервые.

У себя на хуторе Вася занимался суровым и тяжелым крестьянским трудом.

Несколько лет ждал повестки. Потом ему это надоело и он сам добрался до военкомата.

Там только развели руками, извинились и выписали военный билет.

Физической силы Вася Свищ необычайной. Запросто раздавливает одной рукой банку сгущенки. Плоскую батарейку «Элемент» сминает в гармошку. Бляху ремня сгибал и разгибал тремя пальцами.

Прапорщик Воронцов в Васе души не чает. Называет уважительно Василием Ивановичем. Сватает в сержанты.

— Та ни… Нэ хочу… — всякий раз качает головой Свищ.

Перед заступлением в наряд Вася идет в чипок и покупает полтора килограмма карамелек.

За сутки съедает весь пакет.

Если конфет вдруг нету, может есть все что угодно.

Однажды спокойно съел пачку сухих макарон. Просто отламывал и жевал, запивая дегтярной крепкости чаем. Чай он пил из двухлитровой банки.

Повара ему не жалеют каши, и Вася осиливает по пять-шесть порций.

Правда, после этого в течении получаса беспомощен, как остриженный Самсон.

Вася снимает с себя ремень, и волоча его за собой, плетется в казарму. Едва одолевает лестницу на второй этаж, затаскивая себя по перилам. Добирается до своей койки и с размаху плюхается на нее спиной.

Эта привычка хорошо всем известна.

Однажды ему под пружины койки поставили табуретку.

Табуретка одной высоты с койкой. Даже чуть приподняла провисшие пружины. Но ни с боку, ни с верху ничего не заметно.

Входит Василий Иванович.

Взвод и «мандавохи» замирают. Все делают вид, что занимаются своими делами.

Василий Иванович кладет ремень, поворачивается к койке спиной…

Падает…

Ы-ы-ыхх!

Раздается ужасный хруст.

Вася лежит неподвижно.

— Все, бля, пиздец! — произносит кто-то.

Тут Вася поворачивается на бок, свешивает руку с кровати и принимается шарить под ней.

— Якись, шо-то сломав… — задумчиво так говорит и извлекает ножку от табуретки.

Так ржали, что к нам заглянули из роты снизу: что у вас происходит?..

Зимой, когда Вася стоял в наряде на КПП, над ним подшутили так.

Перед КПП — огромная асфальтовая площадь. Летом и осенью ее подметают, а зимой, соответственно, расчищают от снега.

Простой лопатой тут не справиться, площадь большая.

Поэтому имеется специальный, удлиненный скребок для двух человек. Один берется за одну ручку, второй за другую, и поехали…

Впереди, сбиваясь слоями, нарастает и тяжелеет с каждой секундой, с каждым пройденным метром, снежный вал… Хватаешься за самый конец ручки, весь подаешься вперед, наваливаешься грудью…

Вася запросто управлялся таким скребком в одиночку.

Поглазеть на это останавливались даже офицеры.

Ребята из роты МТО не поленились и изготовили еще один скребок. Только ковш сделали из куска стали миллиметров пять толщиной, а вместо ручек приварили два огромных лома.

Васин скребок украли, а на его место прислонили к стенке новый.

Вышел Вася. Удивленно осмотрел новый инструмент. Даже ощупал.

Затем пожал плечами и потащил его на площадь.

Через час, красный и распаренный, Вася пил чай в дежурке.

Площадь была чиста.

— Ты как, Вася, не устал? — не выдержал наконец дежурный по КПП.

Вася, улыбаясь, закивал головой:

— Трохи стомывси сеходни!.. Почэму — не знаю…

Однажды, летом еще, меня и Васю послали залатать проржавевшую «колючку» на дальнем периметре части.

Мы, стараясь попадать в ногу, идем по шоссе. Вася впереди, я сзади. За Васиной широченной спиной мне ничего не видать. На наших плечах — толстая палка с огромным мотком новенькой проволки.

Жарко. Идти далеко.

Скучно. Вася — собеседник тот еще.

Зная, что этот хохол закоренелый «бендеровец» и терпеть не может ничего исконно русского, я запеваю, нарочито «окая» и «якая», песенку, которую запомнил еще в университете на занятиях по фольклористике:

Ой, бяда! Бяда!

В огороде лебяда!

Черямуха белая!

Ай, что лябовь наделала!

Вася шагает и сопит. Наконец, вполоборота повернув ко мне голову, басит:

— Дурацкы писны у вас, москалэй: Нэ умеэте спиват як надо:

— Вася, а ты заспивай, як надо, а я послухаю, — подначиваю я еще, но Вася снова лишь сопит в ответ и качает головой.

Приятно подоставать здоровенного парня, зная, что тебе за это ничего не будет.

Мы проходим мимо дорожного знака «Ограничение по скорости — 20 км.» — Вася, перекур! — прошу я.

Некурящий Свищ пожимает свободным плечом и кивает. Мы сбрасываем нашу бобину под дорожный знак и усаживаемся рядом, в пожухлую траву.

Я расстегиваю крючок воротника и закуриваю. Свищ — на полгода старше меня по призыву, прекрасно знает, что расстегиваться мне еще не положено. Однако ему это глубоко безразлично.

Вася поймал мелкого серого кузнечика и сосредоточенно разглядывает его. Кузнечик едва различим между Васиных толстых пальцев.

Мимо нас по шоссе изредка пролетают легковушки, на скорости далеко за сто.

Вася отпускает, наконец, полураздавленное насекомое и удрученно говорит:

— Якы ж такы усе у вас, москалэй, трохышно: Ничохо нэма бильшохо:

Я откидываюсь на спину и выпуская дым в синее небо, лениво роняю:

— А у вас в Хохляндии кузнечики, небось, с корову размером, да?

Вася обижается на «Холяндию». Срывает травинку и принимается обкусывать ее кончик.

С быстрым шелестом проносится еще пара легковушек.

— Ладно, Василий Иванович, не парься. Мы пока одна страна. Знаешь, как один дядька говорил? «Одна страна, один народ, один фюрер!» Вася удивленно поворачивается:

— Якой фюрер? Хытлер, шо ли?

Машу рукой:

— Ладно, проехали: Ты на политзанятии не вздумай только ляпнуть это. А то скажешь еще, что я научил: С тебя взятки гладки, а мне еще после армии в универ восстанавливаться. Характеристику от замполита получать: Ты лучше вот что:

Я приподнимаюсь на локте и тычу сигаретой в дорожный знак:

— Видишь, знак стоит?

Вася кивает.

— А ведь он, Вася, никому тут на хер не нужен. Вон, козлы, как гоняют! И притом, действительно, с какой стати тут скорость ограничивать?.. Людям нужна свобода!

Вася давно привык к моей болтовне и лишь усмехается.

— А вот слабо тебе, Вася, подарить людям свободу? Радость передвижения без границ? А?

Вася недоуменно смотрит то на меня, то на знак. Машет рукой:

— Та ни: Рази можно!.. ХАЫ нарухаэт, колы пиймают:

Понимаю, что надо дожимать:

— Да кто тебя здесь «пиймаэт»? Тут глухомань такая, не хуже, чем у тебя на хуторе! Давай, Вася, вырви этот знак к ебеням собачьим!

— Покурыв, и пишлы дальше! Працуваты трэба! — переходя в оборону, Вася изрекает командным голосом и поднимается с земли, стряхивая с кителя невесть откуда набежавших муравьев. Наверно, учуяли полкило карамелек в его кармане.

— Ну, пишлы, пишлы, — встаю я тоже. — Просто вам, хохлам, слабо москальские знаки вот так вот взять и выдернуть.

Вообще-то я знаю, что подначивать Васю — все равно что обманывать ребенка. И легко, вроде бы, но и нехорошо как-то.

Но:

Вася смотрит на меня с укоризной, затем делает решительный шаг к знаку, пригибается слегка, расставляет ноги пошире и хватает обеими руками облупленный столб почти у самой земли.

— Вась, ты чего, не надо: Я ж так, прикола ради сказал:

Лицо Свища краснеет, щеки надуваются и я слышу какой-то треск.

Наверное, лопнули его штаны, думаю я.

Нет — это трещат корни выдираемой травы. Земля у основания знака вспучивается, и под Васино кряхтенье из недр появляется на свет божий огромная бетонная чушка — фундамент указателя.

Вася делает еще одно усилие, и отбрасывает поверженный знак в сторону. Я вижу, как по грязному и влажному пористому бетону в беспокойстве снуют мокрицы и еще какие-то насекомые.

— Вася: — сдавленно говорю, наконец.. — Пошли «колючку» чинить, а?

По ночам по казарме снуют крысы.

Шебуршатся под крашеными досками пола, запрыгивают на койки и лазили в тумбочки.

В казарме живет котенок Душман. Ночи уже холодные, сентябрьские.

Душман сворачивается клубком у кого-нибудь в ногах, и урча, как моторчик детской игрушки, засыпает, согреваясь.

Однажды посреди ночи просыпаюсь от непонятного копошения у самого лица.

«Душман, сгинь, паскуда!» — вытаскиваю из-под одеяла руку и открываю глаза.

Ору. Правда, шепотом.

Невероятных размеров крыса шугается тоже. Тяжело спыгивает на пол и исчезает в темноте.

«Наверное, беременная,» — думаю.

Долго еще не могу уснуть. Все кажется, что меня ощупывают ее длинные, тонкие, мелко подрагивающие усики.

Крысы грызут все, что им попадается — мыло, конверты, сигареты. У тех, кто ныкает в карманы хлеб или конфеты, просто выгрызают карманы.

Отрава их не берет. Крысоловки помогают мало, чаще в них попадаем пальцами мы сами. Решили прибегнуть к помощи природного врага.

Взрослого кота достать не удалось. Пеплов притащил откуда-то серого трехмесячного котенка.

Так в казарме появился Душман.

Котенок крыс боялся до смерти.

Они его и загрызли в конце концов.

Мы ловим крыс тазиком.

Над приманкой — коркой хлеба, крепится перевернутый таз. Таз держится на короткой палочке. К палочке привязывается нитка.

Крыса появляется всегда неожиданно.

Хвостатой меховой рукавицей она стремительно пересекает взлетку и подбегает к приманке. Усаживается на задние лапы и подозрительно оглядывается.

Затаив дыхание, мы вжимаемся глубже в койки.

Наконец крыса вытягивает морду вдоль пола и подползает к самой корке.

Тут охотник — обычно это Мишаня Гончаров, дергает за нитку.

Тазик падает и крыса попадает в ловушку. Теперь главное — вскочить и подбежав к тазику, наступить на него ногой. Потому что пойманная зверюга начинает под ним метаться и пронзительно пищать. Таз ходит ходуном.

Кто-нибудь, обязательно в сапогах, приподнимает самый краешек таза. Когда показывается голый шнур хвоста, таз снова прижимается к полу.

На торчащий хвост наступают сапогом и убирают таз. Разъяренная крыса, изогнувшись, впивается зубами в рант кирзача.

Сверху ей наносится удар шваброй.

С одного удара крысу убить не удавается никогда.

Бывает, что оглушенной, полумертвой уже, принимаются играть в хоккей, швыряя швабрами ее по всей взлетке.

Вся переломанная, безглазая, с разбитым черепом, крыса упорно пытается куда-то ползти.

Оставляя за собой тонкий кровяной след.

Суббота.

Сегодня баня и ПХД. Парково-хозяйственный день. Трусение одеял и уборка территории.

Трусить одеяло — это значит, на пару с кем-то, взявшись за концы вытертого до крайности и местами дырявого полотна, вытряхивать из него пыль. При этом надо постараться, чтобы одеяло не порвалось.

Потом наведение порядка в расположении и на прилегающей территории.

Бычки, бумажки, листья — все должно быть убрано. Дорожки должны сверкать «как у кота яйца».

Снимаешь с коек белье и тащишь в каптерку.

Каптерщик, шнурок, придирчиво пересчитывает простыни и наволочки. Выдает свежие.

Все надо тут же пересчитать и просмотреть на предмет целости. Дырявые вернуть и потребовать заменить. Каптерщик выебывается и отказывается.

— Хорошо, — говоришь. — щас я вот эти Бороде отдам.

Получаешь другие. Заправляешь их себе.

По натянутой нитке ровняются тумбочки и полоски одеял на койках.

В руках — две дощечки с приделанными к ним оконными ручками. Дощечками разглаживаешь и «пробиваешь» одеяла.

Койки все провисшие, с вылетевшими пружинами. Матрасы слежавшиеся, продавленные.

Но одеяла на них должны быть ровными, идеально натянутыми.

Даже если выполнил все поставленные задачи, лучше не садиться и не отдыхать. Мигом найдут тебе еще кучу дел.

Так и ходишь, подправляешь что-нибудь, разглаживаешь, ровняешь.

По-другому ПХД расшифровывается как Пиздец Хорошему Дню.

Помыться в бане толком не успеваешь — если припашут менять белье и там.

Если повезет — успеешь вылить на себя пару шаек.

Вода из кранов бьет то ледяная, то до нестерпимости горячая. Неделя на неделю не приходится.

Пол скользкий, весь в ошметках грязной мыльной пены.

Но под кипятком научились мыться быстро.

Если присесть под душем на корточки, то долетающая вода успевает остыть на несколько градусов — двери постоянно распахнуты и все пронизывается сквозняками.

Вполне возможно намочиться, выскочить, натереться мочалкой, заскочить под струю снова и попытаться смыть.

Гомон стоит страшный. Кто-то на кого-то орет, кто-то ржет и визжит, кто-то петь пытается. Двое не поделили что-то и теперь катаются по полу, пытаясь ухватить друг друга за скользкие руки. Их подбодряют воплями и свистом. В другой стороне играют в «снежки» — швыряются завязанной в узел мокрой мочалкой. Попадет такой «снежок» в пах — мало не покажется.

Шутка — окатить кого-нибудь полной шайкой кипятка или ледяной воды и посмотреть, как жертва дергается.

Желательно не только успеть помыться, но и постираться. Окатываешь разложенную на кафельном выступе форму водой из шайки, проходишь по самым грязным местам — воротник, край рукавов и задняя сторона брюк — огромной намыленной щеткой и быстро споласкиваешь.

На ходу выжимая, бежишь в предбанник, надеясь, что твою подменку — рванье четвертого срока носки — не спиздили или не выбросили куда-нибудь. Иначе будешь в мокром ходить, на себе досушивать.

После бани меня и Черепа назначают пищеносами.

Мы должны забрать из караулки бачки с посудой, принести их в столовую, вымыть, наполнить ужином и отнести обратно.

В караулке нас встречают Соломон, Конюхов и Подкова — плюгавый, губастый хохол из Ивано-Франковска.

Подкова тут же припахивает нас мыть полы.

Начкар, старлей по фамилии Мамлеев, курит и смотрит телевизор. Нас он не замечает.

Возвращается Борода — он в карауле разводящий.

— Так, быстро в столовую, без хавчика нас еще оставите! Через двадцать минут чтоб были здесь, докончите. Съебали!

— Не дай боже, опоздаете! — кричит вслед Соломон.

«Боже» он произносит с ударением на последнем слоге, и через «э» — «божЭ» Задыхаясь, мы с Черепом бежим по холму, кратчайшем путем, в столовую. На дорогу у нас уходит семь минут. Семь минут обратно — итого четырнадцать. Чтобы заполнить бачки — шесть минут.

Должны успеть.

В столовой нас немедленно припахивают повара — грузить какие-то ящики и мыть в разделочной пол. Там же мы встречаем Петручу — Славу Петраченко с нашего призыва.

Петруча учился в кулинарном, и его распределили поваром. Завидовали ему по началу, да быстро перестали. Он один из поваров молодой. Остальные, четверо, черпаки, лупят его нещадно. Всю пахоту взвалили на него. На Петручу страшно смотреть — бледный, глаза ввалились.

Двигается бочком, вздрагивая от малейшего шума.

Череп пытается объяснить, что нас ждут, и получает по спине веслом — здоровенной палкой для перемешивания пищи.