Четвертый эшелон Хруцкий Эдуард
Стараясь ступать осторожно, Соколов вышел в прихожую.
— Климова, — крикнул он, — только не заходи. Здесь дело темное, и ты, Петрович, стойте на лестнице, понадобитесь в качестве понятых.
— Ой, — испуганно вздохнула дворничиха, — а что же там, Андреич?
— Труп там хозяина, такие дела. Где телефон?
— Да в коридорчике на стене.
Сквозняк выдул газ, и Соколов все же решился зажечь фонарик. Он нашел телефон, набрал номер.
— Дежурный! У меня труп. Зачатьевский, пятнадцать, квартира шесть. Обеспечу, жду.
Он повесил трубку и вышел на лестничную площадку. Теперь согласно инструкции он никого не должен был впускать в квартиру.
Через десять минут приехал Платонов и два оперативника.
— В прокуратуру я позвонил, — сказал капитан, — следователь скоро будет. Собаку не брали, незачем, а вот эксперт наш заболел, но ничего, сами попробуем. Понятые где?
— На лестнице, товарищ капитан.
— Молодец, Соколов, зови их в квартиру да спустись в автобус за чемоданчиком эксперта.
Капитан скинул командирский полушубок и остался в ладно сидящем кителе.
— Давай, Соколов.
Хотя в комнатах был сквозняк, тяжелый запах газа все же плыл по квартире.
— Это же надо, знал бы, противогазы взял, — сказал Платонов. — Ну, приступим.
В дверь позвонили. «Зачем Соколов дверь захлопнул?» — подумал капитан и пошел открывать. Замок поддался сразу. Все остальное произошло стремительно и страшно. Платонов увидел человека в коротком полушубке, он еще не успел среагировать, как тот выстрелил в него, не вынимая руки из кармана. Пуля оцарапала плечо, дверь захлопнулась. Но на этот раз проклятый замок не поддавался.
Соколов поднялся на первый этаж, когда в квартире приглушенно хлопнул выстрел, грохнула дверь, кто-то, прыгая через ступеньки, побежал вниз по лестнице. Участковый бросил чемодан и рванул из кобуры пистолет. Но он не успел его поднять. Неизвестный выстрелил раньше. Соколов, отброшенный к стене горячим свинцом, падая, все же собрал остатки сил и тяжело рухнул на бегущего человека, захватив его руку последней смертельной хваткой. Он не слышал, как сбежал сверху оперативник и капитан, как прибежал шофер. Он уже ничего не слышал. Только в уходящем сознании билась одна мысль: «Не пущу!», «Не пущу!», «Не…» Он уже не чувствовал боли, не чувствовал пуль, входящих в него и разрывающих тело. Он умер, так и не разжав рук.
Муравьев
Когда их машина подъехала к дому, двое санитаров выносили из дверей носилки, покрытые белой простыней. Игорь увидел только каблуки сапог со сбитыми металлическими косячками и свисающую из-под покрывала руку, залитую кровью.
Во дворе толпились жильцы, с жадным любопытством разглядывавшие санитаров, муровскую машину, сотрудников милиции.
У дверей подъезда стоял милиционер.
— Второй этаж, товарищ начальник. — Он четко козырнул.
— Кто там?
— Следователь прокуратуры, товарищ капитан Платонов, задержанный и понятые.
Игорь, оперуполномоченный Белов, эксперт и врач вошли в подъезд. На площадке первого этажа стоял второй постовой, кусок лестницы был покрыт брезентом.
«Молодец Платонов, — подумал Игорь, — все предусмотрел, видимо, здесь-то и убили участкового».
Он осторожно обошел брезент и поднялся в квартиру. В коридоре гуляли сквозняки и пахло газом.
— Что это у вас, — спросил Игорь Платонова, — труба, что ли, лопнула?
— Да нет, хозяин газом отравился.
— Где тело?
— На кухне.
— Илья Маркович, — повернулся Игорь к медэксперту, — начинайте. Задержанный?
— Там. — Платонов кивнул головой на дверь.
Муравьев вошел в комнату. У стены на стуле сидел парень на вид лет семнадцати, в разорванном коротком полушубке, руки, скованные наручниками, были завернуты за спинку стула. Задержанный поднял голову, и первое, что бросилось в глаза Игорю, — рассеченная губа, которую тот все время облизывал, и глаза с огромными зрачками, смотревшие куда-то мимо него, Муравьева.
За столом, раскладывая бумажки, сидел закутанный в толстый шерстяной шарф старичок.
— Следователь райпрокуратуры Чернышов Степан Федорович, — сказал за спиной Платонов, — а это, Степан Федорович, товарищ Муравьев из ОББ.
Следователь закивал головой, привстал и выдавил из себя что-то типа «очень рад».
На столе среди бумаг лежал офицерский планшет, ремень с кобурой, красным пятном на скатерти выделялась книжка-удостоверение и два пистолета.
Игорь подошел к столу, взял в руки оружие. «Фроммен» 7,62 и маузер 6,35. Из ствола «фроммена» кисло пахло порохом. Игорь вынул обойму, выщелкнул на ладонь патроны. Три. Значит, этот парень стрелял пять раз. И, словно угадав его мысли, Платонов сказал:
— В меня раз, самым жиганским методом, прямо из кармана, остальные в Соколова.
— Так. — Игорь внимательно посмотрел на задержанного, на этот раз он не показался ему таким молодым. У него было странное лицо порочного мальчика.
— Документы его где?
— А вот, пожалуйста. — Чернышов подвинул Игорю истрепанный паспорт и какие-то справки.
Так, Кузыма Сергей Казимирович, год рождения двадцать второй, место рождения — село Гольцы Пинской области, из колхозников, паспорт выдан Пинским ОУНКВД БССР, подпись, печать. Паспорт прописан: Пинск, Станиславская, 5. Справка:
«Дана настоящая Кузыме С.К. в том, что он освобожден от военной службы по состоянию здоровья (эпилепсия)».
Подпись райвоенкома, печать. Пропуск в Москву. Все тоже вроде в порядке, цель поездки — лечение. Пропуск-то туфтовый. Реквизиты не те. Прошлогодние реквизиты.
— Игорь Сергеевич, — крикнул эксперт, — можно вас на минуточку?
Игорь вышел на кухню. Труп хозяина лежал на боку, казалось, что он просто пьян, просто вошел, упал и уснул до утра.
— Ну как?
— Вот в чем дело, — сказал эксперт, — на бутылке вина отпечатков нет никаких. Отпечатки только на его стакане, на кранах плиты тоже нет ничего.
— Что же это он, сначала газ включил, потом все вытер? Предусмотрительный самоубийца. Что еще?
— Плитка шоколада с прикусом в вазочке, слепок мы потом сделаем на Петровке. Слесарь говорит, товарищ Муравьев, что звонок слышал, когда у двери сидел, вроде как бы будильник звенел.
— А может, телефон?
— Да нет, звук непрерывный и резкий, а телефон в квартире звонит иначе. Я посмотрел: будильник поставлен на восемь часов.
— Давайте проведем следственный эксперимент.
— Так, — внезапно сказал эксперт, осматривающий пол под столом, — есть.
— Что?
Эксперт осторожно поднял пинцетом женскую заколку с камнем, положил ее на стол, начал разглядывать в лупу.
— Заколка черепаховая с брильянтом, работа старинная.
— Много ты понимаешь, — усмехнулся Игорь.
— А вы не смейтесь. Приедем на Петровку, я точно докажу.
Вот теперь все стало абсолютно непонятным. Если поначалу Игорь думал, что в квартиру Судина ворвался случайный налетчик, ничего не знавший о том, что хозяин кончил жизнь самоубийством, то теперь самоубийство отпадало полностью, по делу проходил некто неизвестный, возможно женщина. А может, она послала Кузыму за заколкой? Отпадает. Он бы не стал тогда звонить в дверь. Так при чем же здесь этот эпилептик из Пинска? И зачем женщина убила Судина? Да и вообще, кто такой был Судин? Только узнав это, можно было понять, почему пришел Кузыма и зачем убили хозяина квартиры.
Игорь вышел в комнату. Там все было по-прежнему. Чернышов что-то писал, задержанный сидел, не подымая головы, в углу затихли понятые.
— Ну что, Степан Федорович, — спросил Муравьев, — начнем обыск?
— Приступайте.
— Белов, бери людей, начинайте обыск. Задержанного на Петровку.
Сергей и оперативники разошлись по комнатам. Началось самое сложное — найти улики среди этих на первый взгляд мирных, ничего не говорящих вещей.
Игорь не вмешивался, он вполне доверял сотрудникам, по собственному опыту зная, как неприятно работать, когда у тебя над душой стоит начальство. Переходя из комнаты в комнату, он фиксировал детали, обращал внимание на мелочи. Так всегда делал Данилов. Еще в сороковом году он учил Игоря, что главное в работе оперативника — обыск. Иногда любой, на первый взгляд самый незначительный предмет, катушка ниток или старая пробка от духов могут рассказать больше о хозяине квартиры, чем самый тщательный опрос свидетелей.
И вот сейчас, глядя на вещи, доставаемые из шкафов и комодов, Муравьев понимал, что кто-то до них здесь что-то очень тщательно искал. Часто бывая на обысках, он привык к этой неприятной, но тем не менее неизбежной работе оперативника. Привык, что перед ним раскрывалась чужая жизнь, никому дотоле не известная. Привык и смирился с этим, как не останавливаешь себя, когда с любопытством заглядываешь в освещенные окна чужих квартир на первом этаже.
— Игорь, — к нему подошел Белов, — мне кажется, что до нас здесь что-то искали.
— Отпечатки?
— Не видно, эксперт все внимательно посмотрел. Наверное, работали в перчатках.
— Ты обратил внимание на чемоданы в шкафу?
— Да.
— Сколько их?
— Два.
— Там был третий. — Они подошли к шкафу. — Смотри, вещи вывалены в угол. А судя по всему, покойный был мужик аккуратный. Кроме того, носильных вещей нет. Никаких, кроме старого френча. Позови-ка сюда дворника.
— Звали, товарищ начальник? — Дворничиха стрельнула любопытными глазами по сторонам.
— Скажите, у покойного были хорошие вещи?
— Да вон их сколько, целая гора.
— Нет, не это, я имею в виду костюмы, пальто.
— А то как же, он одевался здорово.
— Вы не могли бы припомнить, что именно у него было?
— Перво-наперво, товарищ начальник, пальто кожаное на меху, потом костюмы, летний, коричневый, и синий, уж не знаю из какого материала, плащ габардиновый. Боле не припомню. Да, халат у него был еще шелковый полосатый. Я ему телеграмму передала, так он в ём был.
— Этот?
— Он самый.
Игорь сунул руку в карман халата, вынул телеграмму.
«Буду Москве завтра остановлюсь обычно у З.».
— Приобщи к делу.
— Есть! Нашел! — крикнул Платонов. — Муравьев!
Игорь вышел в другую комнату. Оперативники возились у плинтуса подоконника.
— Я смотрю, — возбужденно говорил Платонов, — вроде все плинтусы нормальные, а в этом какая-то шляпка торчит. Почистил, нажал, вроде винт. Вывинтил, плинтус-то поддается.
— Погоди, не снимай, позовите понятых и следователя.
Под подоконником, в глубоком тайнике, были найдены пачки денег, желтый металл, похожий на золото, и двенадцать коробок с ампулами морфия.
Обыск окончился. Вещдоки запаковали и отправили на Петровку. Протоколы были составлены, понятые расписались. Но Муравьев все же не уходил, что-то еще задерживало его в этой квартире. Вот только что, он никак не мог понять. Еще раз осмотрел комнаты, кухню, туалет. Смущало, что в квартире не было найдено ни одной записной книжки, ни одной бумажки с номерами телефонов. И вообще никаких бумаг не было. Кто-то унес все. Письма, блокноты, записки. Тот самый бумажный мусор, который подчас оказывает следствию неоценимую услугу. Игорю так и осталось непонятным, где же покойный хранил свой архив и деловые бумаги. Ну, насчет телефонов дело вполне объяснимое. Он и сам не пользовался книжкой, держал в памяти десятки телефонов и адресов. Видимо, бумаги покойного тоже забрали. Унесли в том самом чемодане, вместе с костюмами и кожаным пальто.
— Послушай, Платонов, когда этот парень ворвался в квартиру?
— Около девяти.
— Его должны были видеть. Кто-то обязательно его видел.
— А зачем нам это?
— А если он был не один?
— Погоди, Муравьев, погоди. Егоров! — крикнул Платонов оперуполномоченному. — Позови Климову.
Дворничиха пришла минут через пять.
— Звали?
— Звали. Да ты садись. Вот подумай, кто около девяти утра мог быть в переулке?
— Да кто же его знает, начальник, я же не гадалка.
— Как продавщицу из керосиновой лавки зовут? — спросил Платонов.
— Вера Симакова.
— Она во сколько открывает?
— В девять.
— А приходит-то раньше.
— Твоя правда, товарищ начальник, вот что образованность-то значит…
— Вы проводите нашего сотрудника к этой Вере, — вмешался Муравьев, — только скоренько, ладно?
Белов
Над переулком повисли голубые сумерки. Небо было чистым, и первые неяркие звезды, словно лампочки, зажженные вполнакала, висели низко над крышами домов. Снег завалил старенькие особняки до наличников окон, деревянные колонны у входа, покрытые инеем, серебрились и казались частью сугробов.
Сергей после пропахшей газом квартиры с наслаждением вдохнул морозный воздух. Вдохнул так глубоко, что у него защипало в носу, будто он залпом выпил стакан боржоми.
Они спустились с накатанной горки и почти уперлись в дворик. В глубину его вела вытоптанная между сугробами дорожка, она оканчивалась у маленького сарайчика.
— Вот она, керосинка, — сказала Климова.
— Благодарю. Вы можете идти, — ответил Сергей.
— М-может, еще чего…
— Тогда вас вызовут. — Он толкнул набухшую дверь.
В лавке было холодно и отвратительно воняло керосином. Рядом с огромной бочкой на скамеечке, положив на колени литровый черпак, сидела женщина, по глаза закутанная в платок. На ней был огромный овчинный тулуп, перетянутый веревкой, и валенки, облитые красной резиной.
— Давай бидон и талоны, — хрипло крикнула она, — а то закрываю. Я в такой мороз не нанялась здесь без вылазу сидеть.
— Милиция. — Сергей достал удостоверение.
— Это еще зачем? Керосин не пиво, его не разбавишь.
— Я по другому вопросу.
— Ну давайте. — Женщина встала, и Сергею показалось, что она ничуть не меньше бочки с керосином.
— Вас зовут Вера?
— Вера Анатольевна Симакова.
— Спасибо. Скажите, Вера Анатольевна, когда вы шли на работу?
— Я в девять открываю. Живу на Арбате в Афанасьевском, так что из дома в восемь выхожу. А что?
— Когда вы шли на работу, вы никого не встретили у дома пятнадцать?
— А правда, что барыга этот, из шестой квартиры, нашего участкового убил, Василия Андреевича?
— Почему барыга?
— Форменный, да ты погляди на него, одет в кожу, бурки-чесанки, рожа лоснится.
— Убили, это правда, но не он.
— Вечная ему память, хороший человек был, хоть и милицейский, душа в нем имелась, недаром фронтовик, с наградами.
— Так как же, Вера Анатольевна, вы встретили кого-нибудь?
— Ясно дело. Витьку Шабалина из третьего дома, он в аптеку бежал, Гусеву Надежду с набережной…
— Вы меня не поняли, я имею в виду незнакомых людей.
— Ну а из незнакомых военный шел.
— Какой военный?
— Известно какой. Пальто на нем кожаное с погонами и шапка высокая.
— Такая, как у меня?
— Да тебе до такой шапки как медному котелку служить, я ж говорю: высокая, из каракуля.
— Папаха!
— Вот точно, папаха.
— А какие у него были погоны?
— Известно, золотые.
— Вы в темноте разобрали?
— Да я его раза три с этим жуликом из шестой квартиры видела, он мне раз даже сумку до троллейбуса помог донести. Летчик, одним словом.
У Сергея неприятно защемило под сердцем. Он весь напрягся и задал главный вопрос:
— Он один был?
— Нет, с ним паренек шел в полушубке коротеньком. Маленький, вертлявый.
— Вы бы могли его узнать? — еле сдерживая себя от волнения, спросил Белов.
— А то нет, он меня так толкнул, что я чуть с этой горушки не загремела. Я ему говорю: «Ты чего же, ирод, делаешь?» А он мне: молчи, мол, сука старая. Это я-то старая, мне и тридцати-то нет.
— Ну а дальше?
— А что дальше-то? Я лавку пошла отворять, а они у дома пятнадцать остановились.
— Давайте я запишу все, что вы мне рассказали.
— Записывайте, если надо, если поможет это тех, кто нашего Андреича убил, поймать.
Через полчаса Сергей вышел из лавки. Переулок был пуст. Даже вездесущие мальчишки сидели по домам. Он медленно шел в сторону Кропоткинской, любуясь заиндевевшей стеной монастыря, в ее проломах росли маленькие деревца, и ему казалось, что он идет не по Москве, а мимо разрушенного раскольничьего скита.
Он еще не знал, что Муравьев все же нашел то, что искал. Рядом с телефоном, на стене, карандашом был нацарапан номер телефона, а под ним буква З.
Данилов
Он вышел из дома, еще ничего не зная о том, что произошло в Зачатьевском переулке. Идя гулять, Иван Александрович даже предположить не мог, как это утро, морозное и прекрасное, переменит всю его жизнь и сколько забот доставит сегодняшний день, и что долго роман «Петр I» будет лежать заложенным на двухсотой странице. Отойдя от дома метров триста, он вдруг вспомнил, что забыл пистолет. И хотя Данилов пытался убедить себя, что в этот тихий морозный вечер оружие ему не понадобится, многолетняя привычка взяла свое, и он повернул к дому.
У его подъезда стояла машина начальника МУРа. Начальник что-то говорил шоферу.
— А, отпускник, — обрадованно сказал он, — гуляешь?
— Дышу.
— Это правильно.
— Что случилось?
— А ничего, говорил, что заеду, вот и выбрал время.
— Ну, что стоим, пошли в дом.
— Пошли, пошли, посидим поговорим. — Голос начальника был неестественно весел. — Ты мне скажи, Данилов, — продолжал он, — отчего это в подъездах даже зимой котами воняет? Неистребимый московский запах. Я вот в тридцать девятом во Львове был, после присоединения, там этого и в помине нет. Я даже спросил одного поляка: у вас что, кошек нет? А он засмеялся и отвечает: они, мол, у нас иначе воспитаны. Культуришь-европеешь. Так-то вот.
Начальник говорил что-то необязательное совсем и веселое, но Иван Александрович уже не слушал его. Медленно поднимаясь по ступенькам, он думал о том, что всему хорошему приходит конец, о недочитанной книге на столе и о своем друге, живущем в Архангельском, к которому он хотел поехать завтра и немного погулять по бывшему Юсуповскому парку, походить по упругому льду павшинских прудов, посмотреть настоящую зиму.
— Дела, — ворвался в его мысли голос начальника, — поднялся на третий этаж… и одышка.
— Это от тулупа, — успокоил Данилов, — одышка у тебя еще в сорок первом кончилась.
— Что было, то было. Ведь подумай только, при моем-то росте я девяносто семь килограммов весил.
— А сейчас?
— Сейчас я как олень — поджар, мускулист и строен. Вчера в бане стал на весы — семьдесят девять. Фонарик засветить?
— Да нет, я уже. — Данилов вставил ключ в замочную скважину, повернул. — Прошу. — Он посторонился, пропуская гостя.
— Свет-то зажги.
Данилов щелкнул выключателем.
— Да, — начальник оглядел коридор, — вещей-то у тебя не прибавилось.
— А откуда им взяться-то при наших деньгах? Да ты раздевайся. — Во внеслужебное время они звали друг друга на «ты», вернее, Данилов начальника, тот на «вы» называл только задержанных, считая это своеобразной этикой сыска.
Начальник снял полушубок, повесил папаху, и Данилов невольно залюбовался им, он был таким же, как в те далекие двадцатые годы. В гимнастерке, туго перехваченной ремнем, в фасонных галифе, в начищенных до синеватого блеска сапогах. Только голова его стала белой, появились ордена на груди, новенькие полковничьи погоны отливали серебром.
— Ну что уставился, веди, — улыбнулся начальник. И улыбка у него была все та же, молодая и чуть грустная.
— Куда пойдем, в комнату или на кухню?
— На кухню, только туда. Постой-ка, Данилов, у тебя там елка?
— Елка, — почему-то смутился Иван Александрович.
— Тогда, если можно, к ней. Я под елкой-то с молодых ногтей не сидел.
— Проходи в комнату, я сейчас по хозяйству.
— А где Наталья?
— Через час будет.
— Это славно. Значит, успеем поговорить до ее прихода.
Готовя на кухне немудреную закуску, Иван Александрович думал о предстоящем разговоре, отлично понимая, что не принесет он ничего хорошего. Просто так начальник домой к нему не приедет. Он и был-то у него всего один раз, на новоселье в сороковом году, когда они с Наташей переехали из коммунальной на Мясницкой в этот новый дом. Тогда в комиссионном магазине Наташа купила всю эту мебель, которая, видимо, стояла раньше в квартире присяжного поверенного средней руки. Все эти громадные диваны и кресла, кровать, на которой могли уместиться сразу пятеро, буфет, похожий на город, с полками-улицами и ящиками-домами, книжный шкаф. Вот он-то и был, пожалуй, единственной вещью, которая пришлась Данилову по сердцу. За эти годы, несмотря на занятость и войну, он собрал все-таки вполне приличную библиотеку.
— Ну, ты скоро? — На кухню вошел начальник. — А то у меня от запаха картошки слюна течет.
— А может, от того, что на буфете стоит? — засмеялся Данилов.
— Это само собой. Долго настаивал?
— Месяц.
— А лимон где взял?
— Страшная тайна.