14
Предложите возможность жертвовать

«Мне нечего предложить вам (британцам), кроме крови, тяжелого труда, слез и пота».

Речь в Палате общин 13 мая 1940 года

10 мая 1940 года Уинстон Черчилль сменил Невилла Чемберлена на посту премьер-министра и четыре дня спустя впервые обратился к Парламенту в этом качестве. Он пообещал правительству и народу все, что мог, – это были «кровь, тяжелый труд, пот и слезы». Можно с уверенностью сказать, что ни один руководитель государства не приступал к своим обязанностям с подобным обещанием и никто не произносил речей, подобных этой.

Предшествовавшие события были настолько печальными, что их вряд ли могло бы представить даже наиболее отчаянное воображение. В 1935 году Бенито Муссолини решил расширить итальянские владения в Африке и оккупировал Эфиопию. Несмотря на воззвания изгнанного императора Хайле Селлассие, западноевропейские страны проигнорировали это событие и не противодействовали итальянской агрессии. Осмелев при виде такого проявления коллективного отсутствия воли у демократических государств, 7 марта 1936 года Адольф Гитлер приказал 22 тысячам солдат занять Рейнскую область, что было грубым нарушением Версальского договора, запрещавшего Германии держать войска в западных регионах страны. Как и ожидал Гитлер, это не встретило никаких возражений со стороны демократических государств. «Это ведь совсем не наше дело, не так ли?» – пыталась оправдываться лондонская The Times в редакционной статье «Они ведь просто вышли в собственный огород».

Считая Англию и Францию слабыми, а Германию сильной, Муссолини уступил требованию Гитлера считать Австрию, северного соседа Италии, «германским государством». 25 октября Италия вступила в формальный союз с Германией, создав то, что в своем выступлении 1 ноября Муссолини назвал «вертикалью», соединившей Берлин и Рим. Он сообщил, что «эта линия не служит разделяющей, а скорее осью, вокруг которой можно создавать панъевропейское сотрудничество». В конце того же месяца, 25 ноября, Япония заключила с Германией Антикоминтерновский пакт. С присоединением к нему Италии в следующем году состоялось рождение оси Рим – Берлин – Токио. С этой площадки 13 марта 1938 года Гитлер запрыгнул в Австрию, совершив аншлюс, то есть аннексию Австрии Германией с созданием того, что стало известно как Третий рейх.

И вновь Великобритания и Франция не предприняли ничего.

Почти сразу после аншлюса Гитлер выдвинул требование аннексии Судетской области – региона Чехословакии, населенного преимущественно этническими немцами. Как и Франция, Великобритания гарантировала суверенитет Чехословакии в рамках своих обязательств по Версальскому договору. Вместо того чтобы исполнить долг своей страны, британский премьер Невилл Чемберлен с традиционным котелком в руке отправился к Гитлеру. Сначала он посетил его в альпийском замке Берхтесгаден 15 сентября, а затем 29–30 сентября 1938 года состоялся более формальный визит в Мюнхен. Его задачей было проведение политики активного умиротворения, которая состояла в полном удовлетворении требований Гитлера в обмен на обещание отказаться от дальнейших территориальных притязаний в Европе. Цель заключалась в том, чтобы избежать войны, даже если для этого нужно было принести в жертву Чехословакию.

По возвращении из Мюнхена Чемберлен спустился по трапу самолета, совершившего посадку на аэродроме в окрестностях Лондона, торжествующе размахивая Мюнхенским соглашением, – обычным листом бумаги стандартного формата – перед объективами камер кинохроники. Он захватил документ в свой офис на Даунинг-стрит, 10, где выступил с импровизированной речью: «Мои дорогие друзья, второй раз в нашей истории сюда, на Даунинг-стрит, возвращается из Германии почетный мир. Я верю в то, что это мир на целое поколение. Благодарю вас от всего сердца. А теперь советую вам возвратиться домой и заснуть спокойным сном».

Меньшее зло

Умиротворение безрассудно, поскольку означает согласие на меньшее зло в надежде избежать большего. С точки зрения этики, цели неотделимы от средств их достижения, и это особенно справедливо, если зло используют для того, чтобы избежать зла. Этическое поведение – это континуум неразрывности целей и средств, причин и последствий. Процесс, начатый скверными средствами, должен привести к соответствующим результатам.

Уинстону Черчиллю не спалось. Британия и Франция предали Чехословакию. В Палате общин он сказал своим коллегам: «Вам предложили выбор между войной и бесчестьем. Вы выбрали бесчестье, теперь вы получите войну».

«Умиротворитель – тот, кто подкармливает крокодилов в надежде, что его съедят в последнюю очередь».

Обычно приписывают Черчиллю, январь 1940 года

Черчилль заявил, что страна потерпела самое сокрушительное поражение в своей истории, при этом без единого выстрела. Его вряд ли удивило, что 16 марта 1939 года Гитлер нарушил Мюнхенское соглашение и вошел в Прагу, оккупировав то, что оставалось от Чехословакии. Ни Великобритания, ни Франция не пытались его остановить. Агрессивное поведение Гитлера и Муссолини вкупе с пассивным бездействием глав европейских демократий сделали войну неизбежностью. Она началась в половине пятого утра 1 сентября 1939 года, когда огромная военная машина Германии обрушилась на Польшу. Советские войска заняли восточные области Польши к 17 сентября. И теперь, в самый худший для этого момент, когда Германия была полностью мобилизована, у Великобритании и Франции не осталось иного выбора, кроме признания факта начала войны. Они потребовали вывода германских войск с территории Польши, а когда этого не произошло, объявили ей войну.

Варшава пала 27 сентября, а вся Польша была оккупирована к 5 октября. За все это время ни Франция, ни Англия не предприняли ничего, кроме объявления войны. Казалось, что вся Европа к западу от Германии и Австрии находится в состоянии стоп-кадра. Черчилль назвал это «сумеречной войной», но период между сентябрем 1939 года и маем 1940 года больше известен под названием, которое дали ему американские газеты, – «странная война».

Почти сразу же после того, как Великобритания объявила Германии войну, премьер-министр Чемберлен обратился за помощью к своему самому жесткому критику. Он позвонил Черчиллю с предложением занять пост, который тот занимал в самом начале Первой мировой войны, – первого лорда Адмиралтейства. Черчилль согласился, повесил трубку и обернулся к своей жене Клементине со словами: «Мы вернулись».

Черчилль считал «странную войну» тем, чем она являлась в действительности, то есть бездействием. По его мнению, это было подарком для Гитлера. Поэтому сразу же после вступления в должность он стал призывать Чемберлена закончить «странную войну» и перейти к наступательным действиям. Результатом стала контрдесантная операция в Норвегии, начатая в апреле 1940 года с целью противодействия германской оккупации этой скандинавской страны. Однако в июне ее пришлось свернуть, поскольку Германия нанесла массированный удар по Голландии, Бельгии и Франции.

В предрассветные часы 10 мая три этих страны стали объектом нападения со стороны Германии. Премьер-министра Чемберлена не разбудили, чтобы сообщить ему эту новость. Сразу после немецкой оккупации Норвегии в Парламенте нарастало требование отставки Чемберлена, и он уже собирался это сделать. Но 10 мая он передумал.

Ему не хотелось, чтобы его уход выглядел как бегство от кризиса, хотя наступление этого кризиса ускорила его собственная политика умиротворения.

Со своей стороны, лорд-адмирал Черчилль был на ногах задолго до наступления утра 10 мая. К шести часам утра он уже проводил совещание с министром по военным делам и министром авиации, на котором обсуждались варианты противостояния наступлению врага. Министр авиации сэр Сэмюел Хоур вспоминал, что Черчилль «не падал духом перед лицом неудач или катастроф, а становился сильнее в кризисной ситуации». От него веяло уверенностью, несмотря на то, что, как вспоминает Хоур, «новости были – хуже не придумаешь. А он сидел перед нами со своей большой сигарой, завтракая яичницей с беконом, как будто бы только что вернулся с утренней конной прогулки».

В семь утра Черчиллю позвонил его сын Рэндолф, чтобы поделиться последними новостями, услышанными по радио, и узнать, что известно отцу. «Ну, – ответил сыну отец, – немецкие полчища наводнили Нидерланды».

Рэндолф спросил, насколько велика вероятность того, что теперь отца назначат премьер-министром. В ответ он услышал: «Я не думаю об этом. Теперь не имеет значения ничего, кроме победы над врагом».

К восьми часам Чемберлен вызвал на совещание на Даунинг-стрит Черчилля и остальных членов Военного кабинета. Он объявил им о своем намерении оставаться на посту премьер-министра до тех пор, «пока не завершится битва за Францию».

«Теперь не имеет значения ничего, кроме победы над врагом».

Цитируется по книге Мартина Джилберта «Черчилль: жизнь», 1991

Это заявление вызвало у товарищей Черчилля по Консервативной партии приступ ярости. Теперь они требовали отставки Чемберлена и назначения Черчилля премьер-министром сегодня же. Кингсли Вуд мягко намекнул своему старому другу Чемберлену, что единственным человеком, способным сейчас создать «национальное правительство», то есть правительство единства, необходимого для ведения войны, является Уинстон Черчилль.

Чемберлен выслушал друга, а затем, в одиннадцать, созвал Военный кабинет на второе совещание, в ходе которого Черчилль предложил Чемберлену направить сэра Роджера Киза в Бельгию с задачей убедить короля Бельгии сопротивляться наступлению гитлеровцев. Чемберлен согласился. В четыре тридцать Военный кабинет собрался в третий раз. Только что были получены сообщения о том, что немецкий парашютный десант захватил аэродром Роттердама и что Голландия скорее всего падет в ближайшие часы. Не успели зачитать это сообщение, как посыльный доставил следующее: германские парашютисты высадились в Бельгии. Оказалось, они уже почти захватили считавшийся неприступным форт Ебен Эмаль и таким образом практически обеспечили беспрепятственный доступ к основным мостовым переходам во Францию. Военный кабинет обсудил необходимость издания срочного приказа всем британским войскам не терять бдительности в ситуации угрозы немецкого парашютного десанта.

Серьезное обсуждение было в самом разгаре, когда в зал заседаний вошел еще один посыльный с посланием для Чемберлена. Тот вскрыл конверт, ознакомился с его содержимым и некоторое время молчал, не участвуя в дискуссии и не прерывая ее. Затем попросил слова и объявил, что только что получил ответы на два вопроса относительно поддержки своей кандидатуры со стороны Лейбористской партии, которые он поставил вчера днем. Не отрывая глаз от бумаги, он сообщил собравшимся, что члены этой партии (политической противницы консерваторов) заявили, что не готовы работать в правительстве «под руководством нынешнего премьер-министра». Это был ответ на первый вопрос. Чемберлен продолжил, сказав, что лейбористы готовы войти в правительство нового премьер-министра. Это был ответ на его второй вопрос. То есть лейбористы были готовы работать в правительстве премьера-консерватора при условии, что им не будет Невилл Чемберлен.

Чемберлен немедленно отправился в Букингемский дворец подавать прошение об отставке королю Георгу VI. Приняв отставку, король попросил Чемберлена посоветовать преемника, и тот не отказался, сказав: «Уинстон – тот человек, за которым следует послать».

Ранним вечером король послал за Уинстоном.

«Полагаю, вам неизвестно, почему я послал за вами?» – улыбнулся король.

Черчилль сделал вид, что проглотил наживку: «Сир, я просто не могу представить себе».

На это монарх рассмеялся в полный голос: «Я хочу поручить вам сформировать правительство».

Черчилль хорошо подготовился и развернул лист бумаги со списком известных деятелей, которые смогли бы составить не чисто консервативное или лейбористское правительство, а то, что он назвал «большой коалицией» – многопартийное правительство.

«Мы вспоминаем его, столь добросовестного в своем изучении и отправлении государственных обязанностей, столь сильного в своей преданности делу чести нашей страны, столь выдержанного в своих суждениях о людях и делах, столь высоко стоящего над столкновениями партийных интересов и при том внимательного к ним, столь мудрого и проницательного в суждениях о том, что важно, а что нет».

Некролог королю Георгу VI, радиопередача 7 февраля 1952 года

Намного позже, но также во время войны, другой высший руководитель неожиданно вступил на свой пост. 12 апреля 1945 года президент США Франклин Делано Рузвельт умер от кровоизлияния в мозг. Через два часа двадцать четыре минуты после этого, в 19 часов 9 минут, Гарри С. Трумэн был приведен к присяге в качестве нового главы исполнительной власти. На следующий день он собрал у себя журналистов, аккредитованных при Белом доме, и сказал им следующее: «Ребята, если вы вообще когда-нибудь молитесь, помолитесь сейчас за меня. Уж не знаю, падал ли на вас хоть раз тюк сена, но когда вчера мне сказали, что случилось, лично я почувствовал себя так, как будто на меня разом рухнули луна, звезды и все планеты». Это был истинный Трумэн, полностью обезоруживающий своей откровенностью. Как и Трумэн, Черчилль был безукоризненно честен. И так же, как мы можем верить Трумэну, говорящему, насколько его ошарашили новые обязанности, можно полностью поверить Черчиллю, который писал, что в ночь своего назначения премьер-министром он отправился спать, не испытывая никакого волнения, а наоборот, с чувством глубокого облегчения. «Наконец у меня появились полномочия, чтобы руководить всем происходящим». Еще со времен Дарданелльской катастрофы в 1915 году главным стремлением Черчилля было совмещение ответственности и властных полномочий. По его словам, он чувствовал, что его «вела сама судьба», что «вся его прошлая жизнь была лишь подготовкой к этому часу и к этому испытанию».

Мученичество – не лидерство

Часто говорят, что быть лидером значит принимать на себя ответственность. Верно, но недостаточно полно. Быть лидером значит принимать ответственность и обладать властью. Для подлинного лидерства необходимы оба этих элемента. Нести ответственность, не обладая властью, – мученичество, а не лидерство. Безответственное использование власти – тирания, а не лидерство.

Те, кто лучше остальных знали Черчилля, – его семья, друзья, старые политические единомышленники – даже в этот, худший из возможных, период времени ощутили спасительное облегчение, граничащее с радостью. Они могли праздновать его возвращение на государственную службу. Но как Черчиллю преподнести себя тем, кто не знал его настолько близко, для кого он был практически чужаком?

Днем 13 мая он вызвал всех своих министров на совещание в Дом Адмиралтейства. Эти люди были новым правительством, «большой коалицией», о которой он часто говорил. Встречаясь глазами с каждым из них, Черчилль объявил, что ему «нечего пообещать, кроме крови, тяжелого труда, пота и слез». Через несколько часов после этого совещания он выступил с речью перед Палатой общин. «Я осмелюсь просить Палату одобрить создание правительства, – начал он, – представляющего общую и непреклонную решимость нации довести войну с Германией до победного конца». Он изложил Палате общин суть коалиции, которая должна была представлять «единство нации».

– Сформировать администрацию такого масштаба – занятие в высшей степени серьезное само по себе. Но надо помнить, что мы находимся на этапе подготовки к одной из величайших битв в истории. Мы сражаемся в Норвегии и в Голландии, нам нужно быть в готовности на Средиземноморье, продолжается воздушная битва, и многое еще нужно подготовить здесь, у себя дома. Надеюсь, меня простят за то, что в условиях нынешнего кризиса я обращаюсь к Палате совсем коротко. Надеюсь, что каждый из моих друзей и коллег или бывших коллег, кого затронет политическая перестройка, отнесется со всей возможной снисходительностью к недостаткам в соблюдении церемоний, на которые нам приходится идти в этих действиях. Я хотел бы повторить перед Палатой то, что сказал членам правительства: «Мне нечего пообещать, кроме крови, тяжелого труда, пота и слез».

Итак, Уинстон Черчилль предстал перед Парламентом и народом Великобритании точно таким же, каким он был в своем самом ближайшем окружении. Обеим аудиториям не было обещано то, что обычно обещают политики, – всеобщее процветание и гарантию того, что все будет замечательно. Но предложено пожертвовать: жизнью, здоровьем, отдыхом, удовольствиями, счастьем и всем, что хотя бы отдаленно напоминает нормальное мирное существование. Он подчеркнул эту мысль еще сильнее: «Нам предстоит самое тяжелое из испытаний. Нам предстоят многие и многие месяцы борьбы и страданий».

«Британская нация уникальна. Это единственный народ на свете, которому нравится, когда говорят, что дела обстоят хуже некуда. Которому нравится, когда сообщают о том, что все стало еще хуже. И нравится, когда обещают, что и в будущем все наверняка станет намного хуже».

Речь в Палате общин 10 июня 1941 года

Политики мирного времени – «мира нашему поколению» – обещали людям совершенно иное. Идея состояла в том, что можно «умиротворить» вооруженных до зубов диктаторов. На самом деле это было предложение погрузиться в глубокий сон самообольщения. Вера Черчилля в то, что намного лучше говорить правду, даже если эта правда означает жертвы, страдания и утраты, составляет самую суть его дара руководителя. Он ни минуты не сомневался в том, что английский народ не просто примет его жесткое и непростое предложение, но и разделит его всей душой. Однако он не просил людей идти на жертвы бездумно. Они должны были понимать, что будут вознаграждены достойной целью, которую ставит перед собой новая энергичная национальная политика:

– Вы спросите, каков же наш политический курс? Я отвечу: вести войну на море, суше и в воздухе, со всей мощью и силой, какую дает нам Бог; вести войну против чудовищной тирании, подобной которой не существовало во всей мрачной и достойной сожаления истории человеческих преступлений. Вот наш курс. Вы спросите, какова наша цель? Я могу ответить одним словом: победа, победа любой ценой, победа, несмотря на весь ужас, победа, каким бы долгим и трудным ни был путь. Потому что без победы не будет жизни. Это важно осознать: если не выживет Британская империя, то не выживет все то, за что мы боролись, не выживет ничто из того, за что человечество борется в течение многих веков. Но я берусь за эту задачу с энергией и надеждой. Я уверен, что нашему делу не суждено потерпеть неудачу. И в этот момент я чувствую себя вправе настаивать на всеобщей поддержке и призываю: «Идемте же, идемте вперед единой силой!»

Эта великая речь чем-то похожа на замечательную музыку. Она начинается в минорном ключе, как похоронная песнь на четырех нотах: кровь, тяжелый труд, слезы, пот. Такая музыкальная форма вполне подходит для тяжелого кризиса, с которым приходится иметь дело. Но затем, начиная со слов «Вы спросите, каков же наш политический курс?» минор постепенно сменяется мажором. А ритм с похоронной песни переходит на марш, нарастающий великолепным заключительным крещендо с неуловимыми чертами того, что звучит почти как ода радости: «Но я берусь за эту задачу с энергией и надеждой. Я уверен, что нашему делу не суждено потерпеть неудачу. И в этот момент я чувствую себя вправе настаивать на всеобщей поддержке и призываю: «Идемте же, идемте вперед единой силой!»

Вы можете быть политиком или можете стать лидером. Политик торгует тем, что очевидно и привлекательно на вид. Предлагаемый товар меняется от случая к случаю, но предлагаемая выгода всегда одна – легкая жизнь. В отличие от этого, предложение лидера звучит парадоксально. Это не явная личная выгода, а совершенно необычная вещь: возможность принести жертву. Это не продажа боли мазохистам, поскольку лидер никогда не предлагает жертву ради жертвы. То, что предлагает лидер, всегда находится в намного более широком контексте большой добродетели. И поэтому лидер должен обосновать жертву, показав, что несмотря на возможные потери, она является инвестицией, а не расходом. Она связана с приобретением великой пользы в будущем. И это не легкая жизнь, о которой говорит политик, а лучшая жизнь.

15
Используйте неблагоприятные обстоятельства

«Некоторые люди черпают воодушевление и силу духа в возможности гибели подобно тому, как другие черпают ее в успехе».

«История Малакандского полевого корпуса», 1898

Джон Ф. Кеннеди написал книгу, в основу которой положил свою дипломную работу в Гарвардском университете о причинах неудачи британского правительства в деле предотвращения Второй мировой войны. Ее название созвучно с названием пророческого труда, опубликованного Уинстоном Черчиллем как раз накануне начала этой войны. Книга Кеннеди – «Почему спала Англия?», а Черчилля – «Пока спала Англия».

В обоих случаях самой важной частью названия является глагол. Пока тучи войны сгущались, Англия, Франция и другие демократические страны, не исключая Соединенные Штаты, пребывали в полудреме. В этом сомнамбулическом состоянии они проходили через период истории, характеризующийся агрессивной активностью Адольфа Гитлера, олицетворением которой стал блицкриг. Этим термином (blitzkrieg – «молниеносная война» в переводе с немецкого) нацисты называли сокрушительные удары, наносимые их армиями по Польше на востоке, Бельгии, Франции и другим странам – на западе.

Эти «небольшие страны», как определил их Черчилль в письме к Франклину Д. Рузвельту, «ломались одна за другой, как спички».

Блицкриг по Западной Европе не был моментальным. Англия и другие демократические страны проспали годы, месяцы и дни до вторжения Гитлера в Польшу 1 сентября 1939 года, ознаменовавшего начало войны. Но продолжили дремать и после. Вместо того чтобы резко выступить против Германии, Британия и Франция предпочли выжидательно наблюдать за происходящим, не оказывая практически никакой помощи оккупируемой Польше.

«Польша снова оказалась под пятой двух великих держав, которые держали ее в рабстве на протяжении полутора столетий, не сломив при этом дух польского народа. Героическая оборона Варшавы показывает, что душа Польши несокрушима. И она воздвигнется вновь, как скала, ненадолго скрывшаяся в волнах прилива, но остающаяся скалой».

Радиопередача, Лондон, 1 октября 1939 года

В 4 часа 15 минут утра 9 апреля 1940 года гитлеровцы вошли в Данию, практически не встретив сопротивления. В Норвегии события разворачивались иначе. Сразу же после объявления Англией войны в сентябре 1939 года, премьер-министр Невилл Чемберлен предложил Уинстону Черчиллю, остававшемуся без государственных постов на протяжении большей части 1930-х годов, вернуться на пост первого лорда Адмиралтейства, который он занимал во время Первой мировой войны.

Стремясь положить конец «странной войне» смелой атакующей операцией, Черчилль побудил Чемберлена санкционировать контрнаступление в Норвегии. Несмотря на достигнутые успехи британцев, к которым присоединились французские подразделения, эти действия пришлось свернуть с началом гитлеровской Fall Gelb («Желтой операции») – оккупации Западной Европы.

«В войне тучи никогда не рассасываются. Они угрожающе собираются над головой и извергаются громом и молниями».

«Мировой кризис 1923–1931 годов»

Она началась на рассвете 10 мая 1940 года. Немецкая армия перешла границы Люксембурга, Бельгии и Нидерландов, нарушив их нейтралитет и выманив из Франции, как и планировал Гитлер, войска Британского экспедиционного корпуса (BEF), который был направлен на континент в самом начале войны.

Это сделало Францию уязвимее. Но ее генералы успокаивали себя тем, что «линия Мажино» была если и не совсем неприступной, то вполне достаточной, чтобы задержать любое наступление и обеспечить время, необходимое для усиления и перегруппировки войск.

Линия Мажино представляла собой сложную систему укреплений, защищавшую всю франко-германскую границу за исключением района Арденн, – густого лесного массива, который французские стратеги сочли непреодолимым для любой современной армии. Как оказалось, «Желтая операция» предусматривала вторжение именно через Арденны.

Будьте непредсказуемы

Часто вашим преимуществом перед конкурентом является его представление о том, что вы можете и чего не можете. Если вы способны опровергнуть это представление, вы задействуете элемент неожиданности, и соперник оказывается не готов что-либо противопоставить вам. Избегайте предсказуемости. Старайтесь использовать фактор неожиданности, даже если сделать это будет непросто.

Главным источником уверенности французского командования в своей оборонительной стратегии была «линия Мажино». А британское правительство успокаивало себя мыслью о том, что французская армия с ее пятимиллионной численностью личного состава наверняка способна остановить немецкую военную машину. Это мнение было скорее плодом благих пожеланий, а не внимательного анализа. Квалификация французского командного состава всех уровней была низкой. Еще губительнее были пораженческие настроения, пронизывавшие всю армию. Ни у французских военных, ни у гражданского правительства не было представления о целях страны в этой войне.

Высокоскоростные панцердивизионы (бронетанковые дивизии), составлявшие основную ударную силу немецкой наступательной группировки, прорвались сквозь «непроходимые» Арденны. План состоял в том, чтобы пройти через французскую равнину к Ла-Маншу и отрезать французские силы на юге от английских войск на севере. А затем раздробить обороняющихся, чтобы уничтожить их по частям с последующей зачисткой территории. Арденнский прорыв и проход через Бельгию позволил агрессору обойти хваленую «линию Мажино», и впоследствии историки часто ссылались на ее «падение». На самом деле она не столько пала, сколько попросту оказалась ненужной.

На севере группа армий «Б» совершила обманный маневр, заставивший силы союзников организовывать противодействие. Одновременно значительно более крупная группа армий «А» прошла сквозь Арденнский лес и стала основной в наступательной операции. В то же самое время к югу от обеих групп два соединения под командованием генерал-фельдмаршала Вильгельма Риттера фон Лееба сковали действия защитников «линии Мажино», что означало выведение около 400 000 солдат из основного сражения. Из активного оборонительного рубежа «линия» превратилась в объект, который отвлекал на себя существенную часть важнейших воинских ресурсов.

Но существовали и еще более неприятные вещи. На главном направлении немецкого удара во главе бронетанковых дивизий стояли главный идеолог немецкого танкостроения и тактики танкового боя Хайнц Гудериан и ставший впоследствии знаменитым командиром-танкистом Эрвин Роммель. А поголовно посредственные французские военачальники мыслили ординарно и, следовательно, предсказуемо. Поддавшись на отвлекающий удар, французский генерал Морис Гамелен оставил слабозащищенным участок между приграничными городами Намюр и Седан. Именно там группа армий «А» совершила прорыв.

Ситуация и без того выглядела зловеще, но генералу Гамелену удалось усугубить ее. Он приказал французской Седьмой армии во главе с одним из своих лучших генералов Анри Жиро оставить позицию мобильного резерва близ Дюнкерка на побережье Северного моря неподалеку от бельгийской границы и двинуться к голландскому городу Бреда для поддержки голландской армии. Дислокация и мобильность Седьмой армии идеально подходили для ударов по наиболее уязвимым местам противника – их линиям снабжения, которые растягивались все больше и больше по мере оккупации французской территории. Уведя мобильный резерв с его позиций, Гамелен поспособствовал продвижению немцев в глубь страны.

Военные действия союзников на суше были не слишком успешны. Война в воздухе также удавалась им плохо. Самолеты британцев были хороши, но на континенте их было сравнительно немного. Что же касается французских ВВС, то их самолеты безнадежно устарели по сравнению с новейшей техникой, которой располагала люфтваффе. Ситуация усугублялась тем, что отсутствие единого командования во французской военной авиации временами ставило ее на грань почти полного паралича.

К ночи 12 мая семь немецких бронетанковых дивизий продвинулись до восточного берега реки Маас. Командование союзников пребывало в полной уверенности, что для форсирования Мааса немцам понадобится пять или даже шесть дней. И полагало, что у них есть время до 17 мая для того, чтобы организовать мощную оборону.

Однако 13 мая Гудериан внезапно перешел через реку и установил понтонные переправы, нужные для генерального наступления. Прорвавшись через Маас у Динана, Гудериан и Роммель атаковали Седан и его окрестности, отбросив назад целых две французские армии, Вторую и Девятую.

Премьер-министр Черчилль не просто наблюдал за происходящим. 16 мая он перелетел через Ла-Манш в надежде, что его личное присутствие добавит французскому руководству воли к сопротивлению. Он советовал перейти от пассивной обороны к контратакам и задействовать мощные мобильные резервы для ударов по чрезмерно растянутому фронту агрессора, нанося ему максимальный урон.

Это был смелый и реалистичный план, но высшее французское командование ответило на него сообщением о том, что мобильные резервы более не существуют. Большая их часть была распылена на подкрепления. А остальные, включая Седьмую армию генерала Жиро, находились на отдаленных позициях, что делало их использование невозможным. Это известие взволновало даже неустрашимого и непреклонного Уинстона Черчилля.

А вот французский премьер Поль Рейно не отличался непреклонностью. Он практически отказался от борьбы уже за несколько дней до того, как Черчилль безуспешно пытался вдохновить союзника своей страны. Рейно публично высказался в том смысле, что битва за Францию проиграна. Это заявление подействовало на Черчилля крайне болезненно, особенно на фоне признания утраты мобильных резервов, на которые он возлагал такие большие надежды. Самое ужасное в капитуляции Рейно состояло не в ошибочной оценке ситуации (она, скорее, была недалека от истины), а в ее очевидной преждевременности: французские и английские солдаты не сдавались, а продолжали сражаться и гибнуть на поле боя.

Поведение Черчилля и Рейно отличалось разительным образом. Английский премьер-министр вернулся в Лондон 17 мая глубоко расстроенным. Однако уже 19 мая состоялось его первое радиообращение к британцам на новом посту (он приступил к своим обязанностям всего за девять дней до этого), поставив перед народом страны вопрос: «Не наступило ли для каждого из нас время величайшего напряжения сил?» Перечисляя «поверженные государства и угнетенные народы: чехи, поляки, норвежцы, датчане, голландцы, бельгийцы», он предупредил о том, что на них «опускается долгая ночь варварства, без малейшего проблеска надежды». Затем сделал паузу и изменил смысл своей фразы и направление мысли «…в случае, если мы не победим, как должны победить; а мы обязательно победим».

Видя гибель людских армий, Черчилль призвал на помощь армию слов, направляемых мощной идеей «в случае, если не…» В случае если мы не победим, все поглотит долгая и ужасная тьма. А затем он использовал могучий глагол, который три раза прозвучал как мощный колокол огромного веса и силы: победить, победить, победить. И он не просто повторил его, а провел через убедительную череду трансформаций английской грамматики, синтаксиса и дефиниций: в случае, если мы не победим, как должны победить; а мы обязательно победим. В случае, если не; должны; победим – армия смыслов уверенно маршировала вперед, чего нельзя было ожидать в сложившейся ситуации от настоящих армий. Они продвигались от условного утверждения (если не) к указанию (должны) и приходили к неизбежности триумфа (победим).

Сила слов

Используя средства языка, можно достичь недостижимого в реальности. Если предприятие работает с перебоями, испытывает трудности или проходит через кризис, используйте силу слов, чтобы рассказать, какими будут лучшие времена, в чем их преимущества и как к ним можно прийти. Используйте слова не для ухода от действительности, а для того, чтобы смоделировать реальность, в которую вы хотите ее превратить.

Казалось, что новый премьер-министр нашел способ превратить поражение в победу. Радиотрансляция придала мужества испуганному населению страны. Черчилль был доволен, но хорошо понимал, что сила и потенциал слов имеют свои пределы. Этой же ночью он отдал Адмиралтейству приказ собрать большой флот малотоннажных судов и держать его в готовности к «переходу в порты и бухты французского побережья». Черчилль прекрасно понимал, что происходит. Немецкое наступление отрезало большую часть войск BEF (Британского экспедиционного корпуса) и большое количество французских войск и заперло их в котел, ограниченный Дюнкерком с одной стороны и морем – с другой. С каждым часом под натиском панцердивизионов Гудериана котел сужался. Слова словами, но Черчилль готовил эвакуацию английской армии.

Ужас ситуации заключался в том, что разгром Франции шел значительно быстрее, чем когда-либо могли представлять себе не только Черчилль или французы, но даже немецкие стратеги. Танки Гудериана ушли очень далеко вперед от поддерживающей их пехоты. Гудериана как смелого и в высшей степени самонадеянного командира совершенно не беспокоила изоляция его танков на поле боя. Однако его начальники, и первую очередь сам Адольф Гитлер, были другого мнения на этот счет. Их тревожила уязвимость техники, оставшейся без прикрытия пехоты, перед возможными контратаками. 15-го, а затем 17 мая германская ставка приказывала Гудериану остановиться в ожидании подтягивающейся пехоты. Он яростно возражал, ссылаясь на то, что любая остановка дает возможность англичанам и французам перегруппироваться и даже контратаковать. Но его руководство проявило твердость.

Их могло успокаивать то, что о контратаках в обозримом будущем не было речи. Разбитые и истекающие кровью союзники были слишком измотаны, истощены и деморализованы для нанесения ответных ударов. Казалось, что способность французского верховного командования усугублять и без того отчаянное положение поистине безгранична: 20 мая главнокомандующего Гамелена заменили на престарелого генерала Максима Вейгана. На процесс передачи должности требовалось время, и попытки организовать контрудар были снова отложены.

Таким образом, несмотря на все задержки по требованию Гитлера и его военных советников, 19 мая Второй бронетанковой дивизии Гудериана удалось выйти к французскому побережью в районе города Абвиль. Это наступление вбило клин между борющимися за выживание армиями союзников и прижало к морю почти весь BEF вместе с рядом французских подразделений. Войскам было некуда отступать, кроме моря.

20 мая Черчилль узнал, что Джозеф П. Кеннеди, посол США при дворе Его Величества, информировал президента Рузвельта о том, что ввиду безнадежной ситуации, в которой оказался BEF, британское правительство почти наверняка попробует договориться с Гитлером об условиях мира, то есть о сдаче. В это время президент изучал возможность передачи Великобритании пятидесяти американских эсминцев времен Первой мировой войны, в которых английский Военно-морской флот отчаянно нуждался для сопровождения конвоев. Передать их стране, которая собралась капитулировать, означало бы подарить их Гитлеру и стало бы серьезной ошибкой. Поэтому президент медлил, ожидая следующих шагов Черчилля, да и Гитлера. В противовес пораженчеству посла и для того, чтобы ускорить передачу эсминцев, Черчилль писал Рузвельту: «Наше намерение в любом случае состоит в том, чтобы сражаться за наш Остров до конца. И если мы получим помощь, о которой просим, мы сможем практически сравниться с противником ввиду нашего индивидуального превосходства». И вновь премьер-министр проник в самую суть критически безысходной ситуации и извлек из нее не просто надежду, но и возможность позитивных действий.

Да, Франция наверняка падет. Да, Германия, скорее всего, вторгнется в Англию. Но оба этих печальных события дают возможность упорно сражаться с агрессором.

Превратив таким образом безысходность в возможность, Черчилль прямо обратился к проблеме, которая мешала Рузвельту санкционировать передачу эсминцев. «Члены нынешней администрации, скорее всего, не переживут неудачного исхода этого процесса, – честно признавал он, – но ни при каких обстоятельствах мы не станем помышлять о том, чтобы сдаться». Он не преминул дойти до самого предела: «Если с членами нынешней администрации будет покончено и на их место придут другие, чтобы вести переговоры посреди дымящихся руин, вы не должны обманываться в том, что единственным предметом торга в подобного рода переговорах с Германией может быть судьба флота. И если Соединенные Штаты бросят мою страну на произвол судьбы, никто не посмеет упрекнуть людей, которым придется отвечать за судьбу ее уцелевших обитателей за то, что они попытаются достичь лучших условий в подобной сделке. Извините меня, г-н президент, за столь прямое изложение деталей этого кошмара. Очевидно, что я не могу нести ответственность за действия своих преемников, которые могут подчиниться воле немцев от полного отчаяния и беспомощности». Таким образом, Черчилль пытался предложить Рузвельту принять на себя часть ответственности за свое выживание, которое зависело от выживания Англии. Он, Уинстон Черчилль, не сдастся никогда. Но если поражение станет неизбежностью, его выгонят и заменят теми, кто будет способен сдаться. А для Соединенных Штатов это будет означать потерю дружественного морского флота, охраняющего воды Атлантики, которая отделяет мирную Америку от Европы, попавшей в лапы свирепого завоевателя. Если позволить Британии пасть, то флот, а вместе с ним и спокойствие Соединенных Штатов достанутся ее победителю. Даже в крайне неприятной ситуации Черчилль не отступал и ничего не выпрашивал. При худшем исходе флот будет представлять собой ценность, в защите которой Америка прямо заинтересована.

Используйте кнут и пряник

Позитивная мотивация более действенна по сравнению с негативной. Но еще сильнее – комбинация обеих. Хотите побудить людей к действию? Покажите, что данный момент не только является наилучшим, но и представляет собой последнюю возможность для этого.

От переговоров с президентом Рузвельтом и Соединенными Штатами внимание премьер-министра вновь вернулось к кризисной ситуации во Франции.

Итак, BEF оказался в безвыходном положении. Что же, рассуждал Черчилль, опыт Первой мировой войны показал, что обычно британские солдаты сражаются лучше всего именно в наиболее трудных и опасных ситуациях. Этот факт вдохновил Черчилля, и 22 мая он вылетел в находящуюся у порога бездны Францию для личной встречи с генералом Вейганом в Париже. Он предложил совместными англо-французскими силами предпринять наступательные действия в районе клина, которым Гудериан разделил группировку союзников. Идея состояла в том, чтобы, сосредоточив все возможные силы и средства, взять противника в клещи, отрезать от побережья в районе Абвиля, а затем связать в котле окружения. Это была последняя возможность поменяться ролями с гитлеровцами, попытка попавшей в тиски армии взять в тиски своего врага.

«Я попытаюсь», – было единственным ответом, на который оказался способен Вейган.

На некоторое время такой ответ устроил Черчилля, вернувшегося в Лондон в приподнятом настроении. Однако через несколько часов с фронта стали поступать сводки, свидетельствовавшие о полной утрате французами малейших остатков боевого духа. 21 мая силы BEF перешли в контрнаступление к югу от Арраса, совершая молниеносные атаки на позиции врага. Но когда французы не сумели поддержать англичан с севера, у частей BEF не оставалось других вариантов действий, кроме отступления. И 24 мая они эвакуировались из Булони. В своем полевом донесении в министерство обороны генерал-майор сэр Хастингс Исмей сокрушался по поводу пораженчества французов: «Военное противостояние естественным образом приобретает несколько неравный характер, когда одна из сторон воюет, а другая этого не делает».

Ничего не оставалось, кроме как двигаться в Дюнкерк и уповать на то, что эвакуация чудесным образом сложится удачно. Надежду на такой чудесный исход операции, получившей кодовое название «Динамо», укрепили свежие разведданные. Они были получены от группы блестящих английских специалистов-дешифровщиков (получивших прозвание «умники»), которые работали в старинной усадьбе Блечли-парк в окрестностях Лондона, приспособленной для использования под военные нужды. Они перехватили и расшифровали два сообщения. Первое касалось германского плана отрезать от моря BEF и примкнувшие к нему французские войска. В этом случае пропадала бы любая надежда на эвакуацию. Другое сообщение исходило непосредственно от Адольфа Гитлера. По состоянию на 24 мая танковая группа генерала Пауля Людвига фон Клейста дошла до южной кромки того, что называлось «дюнкеркский карман», – полосы французского побережья, на которой сосредоточились остатки BEF и часть лучших солдат французской армии.

На самом деле это был скорее мешок, а не карман, и Клейст мог затянуть его в любой момент. Однако Гитлер отдал ему такой же приказ, какой незадолго до этого дважды получал Гудериан. «Хальт! – скомандовал фюрер. – Стоять и ждать подхода пехоты».

Черчилль и его военные советники сошлись во мнении о том, что эвакуация является срочной необходимостью (выход к морю мог быть вот-вот заблокирован) и ее возможно осуществить. Гитлер сделал то, что не удавалось англичанам и французам: он приостановил продвижение немецких войск. Таким образом, эвакуацию нужно было проводить сейчас или никогда.

Операция «Динамо» проходила в период между 26 мая и 4 июня 1940 года. Адмиралтейству удалось собрать разношерстный флот из 693 кораблей, в том числе 39 эсминцев, 36 минных тральщиков, 77 гражданских рыболовных траулеров и 26 прогулочных яхт. Все эти суда отличались сравнительно малой осадкой и могли подходить близко к берегу для погрузки эвакуируемых, которых подвозили к ним на еще более разномастной флотилии мелких кораблей. Эвакуация проходила под огнем вражеской артиллерии, в то время как арьергард англо-французских войск героически сдерживал продвижение немцев на Дюнкерк.

Самолеты люфтваффе, немецкие подлодки и торпедные катера разносили в щепки суденышки, перевозившие солдат с берега на корабли, отправлявшиеся в Англию. Это было ужасно, но еще ужаснее были бомбежки и артобстрелы, которым подвергались войска, сосредоточенные на берегу в ожидании эвакуации. Им негде было спрятаться, некуда отходить, и они были легкой мишенью. Но союзникам наконец повезло. С одной стороны, воды Ла-Манша, известного своими штормами, были в этот период необычайно спокойны. В то же время преобладала облачная погода. Стечение этих обстоятельств облегчало эвакуацию и сильно затрудняло работу немецкой авиации. Кроме того, непрекращающийся артобстрел Дюнкерка тоже в некотором смысле способствовал эвакуации: разрывы снарядов создавали настоящую завесу дыма и пыли.

Нельзя сказать, чтобы операция проходила гладко. Огромное количество измотанных и запуганных людей скопилось на относительно небольшой площади под постоянным огнем артиллерии и авиации. Неразбериха, усугубляемая трениями между англичанами и французами, была близкой к полному хаосу. При этом существовали многочисленные проявления героизма, особенно среди бойцов частей арьергарда. Они добровольно откладывали собственную эвакуацию до последних минут, прекрасно понимая, что могут и не спастись. Тем не менее паника была повсеместной, и офицерам порой приходилось угрожать личным оружием или пускать его в ход, чтобы предотвратить беспорядочную свалку на пути к шлюпкам. Несмотря на действия врага и эмоциональное состояние личного состава, иногда становившегося неуправляемым, удалось спасти 338 226 человек, из них 140 000 французов. Танки, пушки, автомобили и другое тяжелое снаряжение пришлось бросить, что стало серьезной потерей. Но главное – удалось спасти костяк британской профессиональной армии, которому еще предстояло много сражаться.

Каждый день эвакуации проходил в мучительном ожидании. Во время операции среди пяти членов черчиллевского Военного кабинета высказались за то, чтобы принять предложение Бенито Муссолини о его посредничестве в переговорах. Премьер-министр ответил решительным отказом. Он заметил, что шансы добиться честных и справедливых условий от таких, как Гитлер и Муссолини, составляют «один к тысяче», а гибель в честном бою – меньшее зло по сравнению с добровольной сдачей врагу. «Нации, терпевшие поражение в бою, возрождались вновь, – заявил он. – А те, кто покорно сдавался, исчезали навсегда». Позднее, на совещании с полным составом своего правительства, Черчилль объяснил, что много думал о возможности вступления в «переговоры с Этим». Он был уверен, что Гитлер потребует флот, военно-морские базы «и многое другое». Что еще хуже, Англия будет «порабощена». Кроме того, сдаваться было неправильно, поскольку далеко не все еще потеряно. У Англии остаются «огромные резервы и преимущества». Премьер посмотрел в глаза членам своего правительства: «Я убежден, что каждый из вас готов встать и разорвать меня на месте, если я хоть на секунду допущу возможность переговоров или сдачи. Если долгой истории нашего Острова суждено закончиться, давайте закончим ее только тогда, когда каждый из нас будет лежать на земле, истекая кровью».

Победа или смерть. Именно таким был суровый выбор. 4 июня премьер-министр смог доложить Парламенту об успехе эвакуации из Дюнкерка. Но при этом попросил своих коллег иметь в виду, что речь шла об эвакуации, а «войны эвакуациями не выигрывают».

Надо сражаться и побеждать врага, противопоставив ему волю, решительность и общую мобилизованность. Нежиться в отсветах чуда, случившегося в Дюнкерке, значило бы вернуться в летаргию. Черчилль не позволил рассматривать Дюнкерк как повод успокоиться, вроде теплой постели в морозную ночь. Он хотел проложить им мостик к новым сражениям и новым возможностям для триумфа. И не на условиях германского агрессора, а там и тогда, когда этого захочет Великобритания.

Невзгоды – сила, подобная силе гравитации. Как и гравитация, невзгоды могут тянуть человека вниз. Но точно так же, как и правильно используемая сила гравитации, они могут мотивировать, продвигать и возвышать. Все зависит от восприятия. Это не значит, что нужно умалчивать о проблемах и трудностях. Это не значит, что нужно скрывать истинное положение дел или пытаться скрыться от реальности. Превратить неблагоприятную ситуацию в основу достижений значит уметь воспринимать, представлять и использовать возможности, кроющиеся в неудачах и катастрофах.

16
Презирайте угрозы

«Мы ждем давно обещанного вторжения неприятеля.

И рыбы в море – тоже».

Радиообращение к французскому народу 21 октября 1940 года

Спросите любого генерального директора о том, в каких ролях ему приходится выступать в своей организации. В этом списке наверняка окажется чирлидер – руководитель группы поддержки. По мнению некоторых, это вообще их главная роль в компании.

Вполне очевидно, что для любой организации важны высокий моральный дух и здоровый энтузиазм. Любой руководитель, отрицающий свою причастность к поддержанию боевого настроя в сотрудниках, тем самым отметает очень важный элемент управления. Но много хуже, если руководитель считает себя чирлидером в буквальном смысле слова. Подумайте об этом. Представьте на минутку, чем занимается чирлидер – исполнением заученной программы трюков, призванных заставить толпу ритмично и громко выкрикивать речовки. Это никак не стимулирует работу мысли и даже отдаленно не напоминает о вдохновении. Это не более чем обычное развлекательное шоу. А если дела у команды плохи, чирлидер отвлекает внимание от этого факта.

Роль чирлидера – быть всего лишь посредником между зрителями и командой, которая действительно играет.

Роль генерального директора как лидера организации состоит совершенно в другом. Его подопечные – сами игроки, соперники и конкуренты. Он выступает посредником между своими игроками и окружающей действительностью. Лидер преобразует свое восприятие для того, чтобы обеспечивать движение предприятия вперед. Тем, кто идет за ним, он должен представлять реальную картину происходящего. Никакие отрепетированные, постановочные или заранее заготовленные жесты неприемлемы. Элементы развлекательного шоу не только недостаточны для руководства. Они могут быть губительны для него.

Искусство высшего руководства

Идеальный руководитель не просто управляет организацией. Он управляет действительностью, в которой функционирует организация. Это требует умения противостоять угрозам и использовать возможности. Эффективный руководитель – экран, на котором его сотрудники видят обстановку на рынке, конкурентную среду, прогресс в исследованиях и разработках, успехи и неудачи. Он ставит себя между своей организацией и миром, в котором она работает, и ежедневно сообщает организации картину мира. Если эта картина неверна, слишком пессимистична или слишком оптимистична, это не поможет ни устойчивости, ни эффективности. Искусство руководителя в том, чтобы создать картину мира, включающую в себя наряду с грубой реальностью ее интерпретации, которые помогают сделать работу более эффективной. Это должна быть сбалансированная и вероятная версия правды, твердо нацеленная на достижение целей предприятия.

Очень просто представлять Уинстона Черчилля как величайшего из когда-либо существовавших чирлидеров. И это категорически неверно.

Безусловно, о нем заслуженно вспоминают как о великой глыбе, олицетворении мощи, вдохновителя Англии, да и всего свободного мира, в трудный час великой опасности. Но если взглянуть повнимательнее на то, каким образом Черчилль выполнял свою духовную миссию по спасению нации, ее духа и разума ее людей, становится понятно, что это не имело ничего общего с чирлидерством. Как высший руководитель страны Черчилль был в первую очередь выдающимся медиатором, представлявшим миру свое видение окружающей действительности. Гениальность была в том, что это видение всегда давало надежду, ни на минуту не отрицая существования опасностей и угроз. Это никогда не было выдумкой. Это никогда не звучало мелко. Глубокое погружение в разрушение, гибель и отчаяние всегда заканчивалось надеждой, возможностью или даже неизбежностью итогового победного триумфа.

Цель Черчилля состояла в том, чтобы определить угрозам их место: не умалять и уж точно не игнорировать их, но в то же время не позволять им внушать безотчетный, гипертрофированный и подавляющий волю страх. Это никогда не было вопросом бравады. Это было управленческой задачей. Черчилль знал, что угрозы – такой же объект управления, как люди и другие ресурсы.

4 июня 1940 года он выступил перед Палатой общин с отчетом об операции «Динамо» – почти что чудом успешной эвакуации Британского экспедиционного корпуса из Дюнкерка. Он подробно рассказывал, останавливаясь на героических подробностях. Он говорил о «взмахе бронированной косы» германской армии, который «почти достиг Дюнкерка, – но лишь почти…»

– 60-я стрелковая бригада и стрелковый полк Королевы Виктории совместно с британским танковым батальоном и тысячей французов, в общей сложности около четырех тысяч человек, держали оборону Кале до последнего. Командиру бригады предложили сдаться и дали час на размышление. Он отверг это предложение, и лишь через четыре дня последовавших за этим ожесточенных уличных боев в Кале воцарилась тишина, ознаменовавшая окончание незабываемого сопротивления. Всего лишь тридцать уцелевших бойцов были вывезены нашим флотом, судьба их товарищей нам неизвестна. Но их жертва была не напрасна. На борьбу с ними были посланы как минимум две бронетанковые дивизии, которые в противном случае действовали бы против Британского экспедиционного корпуса. Ими была вписана еще одна славная страница в летопись нашей пехоты…

Несмотря на примеры выдающегося героизма, Черчилль признал, что еще неделей раньше, когда «я попросил Палату назначить этот день для моего выступления, я опасался, что меня ждет трудный жребий сообщить о величайшей военной катастрофе за всю нашу долгую историю. Казалось, что весь костяк, все лучшие умы и силы британской армии, на которых мы собирались строить и построим великие британские армии для будущих сражений этой войны, находится на грани гибели в бою или попадания в унизительную и голодную неволю». Но несмотря на непрекращающийся интенсивный вражеский огонь, «Королевский военно-морской флот при добровольной помощи бесчисленного множества гражданских моряков сделал все возможное, чтобы взять на борт британские войска и их союзников». Он совершил «чудо избавления, ставшее возможным благодаря доблести, упорству, выдающейся дисциплине, безупречной службе, смекалке, мастерству, необоримой верности… Отступая, британские и французские войска отбросили врага с такой силой и яростью, что он не посмел серьезно помешать их уходу. Королевские Военно-воздушные силы навязывали бои основным силам немецкой военной авиации и нанесли им потери в размере примерно один к четырем. А флот вывез более 338 000 человек на почти тысяче разнообразных судов, вырвал их из пасти смерти и позора и вернул на родную землю, где их ждут неотложные задачи».

Это была волнующая героическая история. Естественно, британцы торжествовали по поводу «чуда в Дюнкерке», но именно этого Черчилль и опасался.

Он отметил успех операции «Динамо», однако предупредил Парламент и британский народ: «Мы должны быть очень внимательны в том, чтобы никоим образом не приписывать этому избавлению атрибутов победы. Эвакуациями войн не выигрывают». Сделав это уточнение, он перешел к еще более тонкому нюансу: «Но в этом избавлении заключена победа, на которую следует обратить внимание. Она была завоевана военно-воздушными силами».

– Это было великое испытание сил английской и германской авиаций. В состоянии ли вы вообразить, чтобы у немцев была в воздухе более важная задача, чем сделать невозможной эвакуацию наших войск с побережья и потопить все суда, которые скапливались там чуть ли не тысячами и представляли собой отличную мишень? Могла ли стоять перед ними задача большей важности и значения для всего хода войны? Они очень старались, но их победили; задача не была ими решена. Мы вывезли свою армию, а они в четырехкратном размере заплатили за наши потери. Огромные соединения германской авиации – а мы знаем, что немцы смелая нация – разворачивались и рассеивались во всех направлениях, будучи атакованными силами Королевских военно-воздушных сил, вчетверо меньшими по сравнению с ними. Двенадцать самолетов боялись всего двух. Один самолет был прижат к воде и упал в результате единственного выстрела британского истребителя, у которого кончились боеприпасы. Все наши самолеты – и «Харрикейн», и «Спитфайр», и новый «Дифайэнт» – и все наши пилоты показали свое превосходство над тем, с чем им пришлось встретиться лицом к лицу.

Если принять во внимание, что это преимущество нашей авиации проявится в еще большей степени при обороне нашего Острова от воздушного нападения извне, я должен сказать, что считаю эти факты надежной основой для практических соображений и обнадеживающих мыслей. Я считаю необходимым воздать должное нашим молодым летчикам. Разве не может случиться так, что цивилизация будет защищена мастерством и преданностью нескольких тысяч летчиков?

Полагаю, что никогда еще в мировой истории, в истории войн перед молодежью не открывались подобные возможности. Рыцари Круглого стола, крестоносцы – все это в прошлом, не только далеком, но и скучном. Молодые люди, ежедневно заступающие на охрану своей родины и всего, за что мы стоим, держащие в руках орудия колоссальной мощи и разрушительной силы, о которых можно сказать:

 
«Ежеутренне представляется славный шанс,
И каждый шанс представляет славного рыцаря», –
 

заслуживают нашей признательности. Как и все отважные люди, которые готовы отдать жизнь и все, что есть, за родину в самых разных обстоятельствах и в самых разных местах.

Черчилль также признал, что армия понесла тяжелые людские потери (более 30 000 человек). Но уточнил, что их можно сопоставить с «намного более тяжелым уроном, который, несомненно, нанесен нами врагу». На этом он не остановился. Действительно, потери противника в живой силе велики. Однако не стоит забывать и о «наших громадных потерях военного имущества», почти тысяче единиц артиллерийского вооружения, «весь наш транспорт, все бронеавтомобили, которые были у северной армейской группировки. Эта потеря означает задержку в наращивании нашей военной мощи». Насколько долгой будет задержка, «зависит от усилий, которые мы будем предпринимать здесь, у себя на острове. Работа идет повсюду, днем и ночью, по рабочим дням и по воскресеньям. Подобного не было во всей нашей истории. Труд и Капитал отложили в сторону свои собственные интересы, права и обычаи и вносят совместный вклад в общее дело. Поток вооружений уже резко возрастает. Нет никаких оснований к тому, чтобы мы не смогли возместить неожиданный и серьезный ущерб, который понесли, и вряд ли это существенно замедлит ход нашей генеральной программы».

После этого великолепного маятника от потерь к выигрышам Черчилль предупредил: «Наша благодарность за спасение нашей армии не должна заслонять тот факт, что происшедшее во Франции и Бельгии является колоссальной военной катастрофой. Французская армия ослаблена, бельгийская армия погибла, большей части линий укреплений, на которые возлагали столь большие надежды, не существует.

К врагу отошли многие угледобывающие районы и ценные промышленные объекты, все порты Ла-Манша в его руках со всеми трагическими последствиями этого факта. И мы должны ожидать следующего удара, который будет нанесен непосредственно по нам или по Франции».

Следующий удар – именно эта угроза нависала над Британией. Черчилль обратился непосредственно к ней: «Нам говорят, что герр Гитлер имеет план вторжения на Британские острова. Об этом часто думали и раньше. Когда Наполеон на целый год засел в Булони со своими плоскодонками и Великой армией, кто-то сказал ему: “Водоросли у английского берега очень горьки”. Этих горьких водорослей существенно прибавилось с момента возвращения Британского экспедиционного корпуса».

Сделайте незнакомое знакомым

Увлечение Черчилля историей сослужило ему как лидеру добрую службу. Он знал, что самой сильной и оказывающей наиболее разрушительное воздействие формой страха является страх перед неизвестностью. Какие ужасы принесет Британии германское вторжение, казавшееся тогда неизбежным? Черчилль не хотел преуменьшать предельно реальную угрозу, но вместе с тем попытался сделать ее более контролируемой, рассмотрев в свете исторического опыта.

В прошлом Англии не раз угрожал могущественный неприятель. Она всегда успешно сопротивлялась попыткам вторжения. Черчилль понимал, что один из самых мощных инструментов руководителя – прецедент. Выберите подходящий прецедент, и вы сделаете незнакомое знакомым. Вы сможете снизить уровень страха ровно в той степени, в какой сможете избавиться от ощущения неизвестности.

Затем он занялся внимательным рассмотрением угрозы вторжения с точки зрения текущих условий. Делая исторический экскурс, он заметил, что «на протяжении долгих столетий не было периода времени, когда мы могли бы похвалиться перед народом наличием абсолютной гарантии от вторжения, тем более от серьезных вражеских рейдов. Во времена Наполеона попутный ветер, дующий в паруса его судов, пересекающих Ла-Манш, мог одновременно развеять блокирующий флот. Шанс всегда был, и именно этот шанс распалял воображение многих континентальных тиранов». В этом противостоянии, как признавал Черчилль, «мы хорошо понимаем, что будут применяться новейшие методы. А наблюдая оригинальность преступных замыслов и изобретательность агрессии, демонстрируемые врагом, мы должны подготовиться к любым новейшим стратагемам и любым видам жестокого и предательского маневра». Признав это, он тем не менее объявил о «полной уверенности в том, что, выполнив как следует все приготовления, мы сможем защитить наш остров, выплыть из военной бури и пережить угрозу тирании. Даже в полном одиночестве – если это потребуется».

Когда тринадцатилетний Черчилль поступил в школу Хэрроу, его очень привлекал школьный оркестр. Особенно литавры, на которых ему очень хотелось играть. Выступая перед учениками своей alma mater в 1945 году, он рассказывал, что когда ему не разрешили играть на литаврах, он подумал, что «мог бы стать дирижером». Черчилль пошутил: «В конце концов, после долгих и упорных стараний я дорос до дирижера очень важного оркестра. Это был очень большой оркестр, в нем играли на очень необычных и внушительных инструментах, а грохот производимой им музыки был слышен во всех уголках земного шара».

Он, естественно, говорил о своей роли премьер-министра военного времени. Но он и действительно стал дирижером. Своими наиболее известными речами он вызывал и направлял эмоции, как истинный маэстро. Это особенно ярко проявилось в речи от 4 июня 1940 года. Приближаясь к ее завершению, он достиг напряженного эмоционального пика, говоря о переживании угрозы тирании. А затем как великий дирижер превратил свои слова в волнующее диминуэндо, перейдя от мощных «если все выполнят свой долг, мы будем в состоянии еще раз защитить нашу островную родину, выплыть из военной бури и пережить угрозу тирании в полном одиночестве, если это потребуется» к спокойному замечанию: «В любом случае, именно этим мы сейчас и заняты. В этом состоит решимость правительства Его Величества – каждого из его членов. Такова воля Парламента и народа». Опустив планку музыкальных эффектов, он как бы приблизил слушателя – и даже читателя – к себе. И то, что было сказано далее, обрушилось на слушателя как громовой, великолепный финал:

– Несмотря на то что значительные пространства Европы и многие старые и славные государства подпали или могут подпасть под власть гестапо и всего отвратительного аппарата нацистского господства, мы не сдадимся и не покоримся. Мы пойдем до конца, мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и океанах, мы будем сражаться с возрастающей уверенностью и растущей силой в воздухе. Мы будем защищать наш Остров, какова бы ни была цена, мы будем драться на побережьях, мы будем драться в портах, на суше, мы будем драться в полях и на улицах, мы будем биться на холмах. Мы никогда не сдадимся и даже, если случится, во что я ни на мгновение не верю, что этот Остров или большая его часть будет порабощена и обречена голодать, тогда наша Империя за морем, вооруженная и под охраной Британского флота, будет продолжать сражение. До тех пор пока, в благословенное Богом время, Новый Свет, со всей его силой и мощью, не отправится на спасение и освобождение Старого.

Сурово, радостно и совершенно реалистично – короче говоря, «выполнимо». Черчилль поклялся сражаться, сражаться повсюду и всеми возможными способами. Тем не менее он признал возможность утраты Британских островов. Если это произойдет, если случится невероятное, даже тогда, даже в самом худшем случае борьба будет продолжена другими средствами и будет вестись до тех пор, пока (а Черчилль считал это неизбежным) Соединенные Штаты не придут на помощь Британии и остальной Европе. Черчилль закончил блистательной нотой, но ни в коем случае не надеждой на будущие чудеса избавления. Призывы к выполнению долга, надежде и славе также были серьезными оценками глубины кризиса и возможности его триумфального разрешения. Уинстон Черчилль был лидером до мозга костей, но ни в коем случае не чирлидером.

Слова «лидер» и «чирлидер» объединяет корень, но на этом сходство заканчивается. Большая часть работы руководителя состоит в трансляции происходящего в окружающей реальности сотрудникам своей организации.

Это значит постоянно представлять ситуацию – рынок, конкурентную среду, научно-технический прогресс в данной отрасли и так далее – способом, который будет обеспечивать наибольшую продуктивность.

Это не значит искажать, тем более фальсифицировать реальность. Это значит признавать ее, видеть в ней возможности и правильно интерпретировать угрозы. Это значит представлять ситуацию так, чтобы в ней наряду с рисками были заметны все возможности для продвижения, роста и увеличения прибыли. Это значит воспринимать действительность так, чтобы предприятие могло успешно существовать в ней, активно работать, привносить в нее свой вклад и в конечном итоге выигрывать.

17
Опирайтесь на важнейшие ценности

«Британская нация является уникальной. Это единственный народ на свете, который любит, когда им говорят, что дела обстоят хуже некуда».

Речь в Палате общин 10 июня 1941 года

Франция капитулировала перед Германией 17 июня 1940 года – менее чем через шесть недель после начала боев. Еще более неприятным это известие (если, конечно, его можно сделать еще неприятнее) делала личность человека, который обсуждал с немцами условия капитуляции. Это был маршал Анри-Филипп Петэн, герой Первой мировой войны, прославившийся отважной защитой Вердена в 1916 году, когда он возвестил о своей решимости противостоять немецкому штурму словами: «Ils ne passeront pas!» (Они не пройдут). Черчилль не замедлил обратиться к британскому народу по радио. «Новости из Франции очень плохие», – начал он, и его следующие слова не говорили ничего о направлении его послания. Менее значительный лидер стал бы изливать свой протест по поводу такого поворота событий, который оставил Британию в полном одиночестве перед немецкой военной машиной. Вместо этого Черчилль сосредоточился на «доблестном народе Франции, который постигло ужасное несчастье». И продолжил: «Ничто не способно изменить наше отношение к этим людям или поколебать веру в то, что дух Франции возродится». И далее:

– Происшедшее во Франции не повлияет на наши действия и их цели. Мы стали единственным поборником дела всего мира, защищающим его с оружием в руках. Мы должны сделать все, чтобы быть достойными этой великой чести. Мы будем защищать свою островную родину и вместе с народами Британской империи несокрушимо сражаться до тех пор, пока проклятие Гитлера не исчезнет с горизонта человечества. Мы уверены в конечной победе правого дела.

Уинстон Черчилль дошел до гранитных основ, на которых он мог строить свое руководство борьбой. В этом коротком сообщении об «очень плохих» новостях он постарался убедить британцев, сколь твердым является основание, на котором они стоят. Самое лучшее в твердом дне то, что погрузиться глубже уже невозможно.

Через день после этого выступления по радио Черчилль выступал в переполненной Палате общин. Самая первая фраза подтверждала его невысказанную договоренность с британским правительством и британским народом – говорить правду, даже если ее приходится говорить скрепя сердце: «В прошлый раз я говорил о колоссальной военной катастрофе, когда французское верховное командование, узнав о прорыве фронта у Мааса и Седана, не смогло вывести северные армии из Бельгии». Затем он углубился в вопиющие подробности:

– Задержка привела к потере пятнадцати или шестнадцати французских дивизий и вывела из дела в этот важнейший момент весь Британский экспедиционный корпус. Британскому военно-морскому флоту удалось вывезти нашу армию и 140 000 французских солдат из Дюнкерка, но лишь ценой утраты артиллерии, транспорта и современной военной техники. Чтобы возместить ее, потребовалось несколько недель, но всего лишь спустя две недели Франция пала.

Он продолжил:

– Французская армия оказывала врагу героическое сопротивление несмотря ни на что, нанося ему огромные потери и изматывая его в боях. Мы можем представить себе, что эти двадцать пять дивизий самых обученных и наилучшим образом экипированных бойцов могли сдвинуть чаши весов. Однако генералу Вейгану пришлось воевать без них. Только три британские дивизии или около того смогли воевать плечом к плечу со своими французскими товарищами. Они понесли тяжелые потери, но храбро сражались. Мы были готовы послать во Францию всех, кого могли, сразу же после реэкипировки и подготовки транспорта.

Я оглашаю эти факты не с целью обвинять. Это бессмысленно и даже вредно. Я упоминаю о них только для того, чтобы пояснить, почему у нас было не двенадцать-четырнадцать британских дивизий, участвующих в этом великом сражении, как должно было быть, а всего лишь три.

Эти детали подчеркивали глубину разочарования – что – могло – бы – быть – если… Заявив об этом, признав и пояснив, Черчилль не стал упиваться горем. Он вообще убрал катастрофу из повестки дня: «Теперь я хотел бы отойти от этой темы. Поставим ее на полку, с которой в свое время историки достанут нужные документы. Нам следует думать о будущем, а не о прошлом».

В бурю

Хорошие лидеры учатся на опыте прошлого. Великие лидеры учатся на опыте прошлого и оставляют его в покое. Опыт должен служить компасом, а не якорем. Используйте то, что вы знаете, не в целях воссоздать прошлое – это невозможно, а для того, чтобы создать будущее. Как известно каждому опытному моряку, есть грузы, которыми можно легко пожертвовать в бурю, а есть ценные грузы, которые должны оставаться на борту. Все дело в умении различать их.

У твердой основы есть важное свойство – на ней невозможно и нельзя оставаться. Достигнув дна, можно делать только одно – подниматься. «Поэтому я уверен, что начав спор настоящего с прошлым, мы обнаружим, что утратили будущее». И Черчилль перешел к будущему: «Катастрофические события последних дней не стали для меня сюрпризом. Совсем недавно я со всей возможной ясностью указывал в своем выступлении перед Палатой на то, что возможно худшее. И говорил, что любой исход событий во Франции не должен повлиять на решимость Британской империи продолжать борьбу, «если потребуется – годами, если потребуется – в одиночку».

А что я вам говорил

Мало что может сравниться с удовольствием от того, когда можно сказать: «А что я говорил!» И мало когда может потребоваться бльшая сдержанность. Не поддавайтесь искушению ткнуть кого-то носом в результаты его ошибки. Руководство состоит не в том, чтобы затюкать коллег и конкурентов. А в том, чтобы вести общее дело к вершинам продуктивности. Не говорите лишнего, не отклоняйтесь от цели.

Непокорность и решительность были краеугольными камнями военной доктрины Черчилля. Но он никогда не позволял себе выглядеть борцом с ветряными мельницами. Воля должна подкрепляться средствами. Черчилль объяснил, что «семь восьмых личного состава войск, направленных во Францию с начала войны, то есть примерно 350 000 или 400 000 человек, благополучно вернулись на родину… это большая военная сила.

В этом корпусе собраны наши самые хорошо обученные бойцы, включая многие тысячи тех, которые имели возможность померяться силами с немцами и отнюдь не разочарованы результатом этого. Сегодня на острове мы держим под ружьем около полутора миллионов человек. Кроме того, у нас есть местные добровольные дружины самообороны, в которых насчитывается еще около полумиллиона человек». Черчилль признал, что существует дефицит оружия, необходимого для вооружения добровольцев. Но сообщил о значительной прибавке в вооружении, ожидающейся в ближайшем будущем. От этого он перешел к оснащению Королевского военно-морского флота, который полностью уверен в своей способности предотвратить массовое вторжение. Затем он обратился к важнейшей теме нападения с воздуха и будущему сражению между британской и германской военными авиациями.

– Совершенно очевидно, что никакая атака с воздуха, которую не смогли бы сразу же подавить наши наземные силы, не будет возможна в условиях превосходства наших военно-воздушных сил. Но до наступления этого момента существует возможность парашютных десантов и попыток высадки войск с самолетов. Мы должны быть способны оказать этим господам горячий прием и в воздухе, и на суше, если они достигнут ее, оставаясь в состоянии продолжить дискуссию. Но главный вопрос: можем ли мы побеждать гитлеровскую авиацию?

Как прекрасно знали члены Палаты, Черчилль многократно призывал Парламент усиливать военную авиацию, чтобы не отставать от развивающихся бурными темпами германских военно-воздушных сил. Это было главным содержанием многих из его выступлений второй половины 1930-х годов, когда он находился в роли аутсайдера по отношению к правительствам Болдуина и Чемберлена. Он мог бы сполна насладиться моментом, высказавшись в смысле «а ведь говорил я вам…», но он подчеркнуто не стал этого делать:

– Конечно, очень печально, что у нас нет военной авиации, хотя бы эквивалентной по численности имеющейся у врага, который находится в пределах досягаемости наших берегов. Но наши военно-воздушные силы сильны. Пока им удавалось доказывать свое полное превосходство как с точки зрения боевого мастерства личного состава, так и с точки зрения качества военной техники в многочисленных и яростных воздушных боях с немцами.

Премьер-министр всеми силами старался продемонстрировать на личном примере, что сейчас не время искать виноватых.

Черчилль не стал пренебрегать опасностью бомбовых ударов, которые наверняка в ближайшем будущем станет наносить авиация противника. Он признал, что германская бомбардировочная авиация превосходит британскую по численности». В то же время заметил: «У нас тоже есть значительное число бомбардировщиков, которые мы незамедлительно начнем использовать для ударов по военным целям в Германии». Он заявил, что не хочет недооценивать суровость предстоящего испытания, однако верит, что соотечественники смогут, подобно отважным жителям Барселоны, выдержать его. Выстоять, несмотря ни на что.

«Королевские ВВС – кавалерия современной войны».

Цитируется по книге Питера Стенски «Черчилль: профиль», 1973

Более всего Черчилль хотел дать «Палате и стране понимание твердых и практических основ, на которых зиждется наша непреклонная решимость продолжать войну». Были отважные люди, провозгласившие: «Ничего. Победим или проиграем, утонем или выплывем, но лучше умереть, чем покориться тирании, – и такой тирании».

Он согласился с этим, но в определенной степени. Черчилль заверил: «Наши специалисты, советники из трех родов вооруженных сил, убеждены в том, что имеются веские основания и обоснованные надежды на конечную победу».

Он не говорил о красивом, но бессмысленном сражении у последних рубежей. Речь шла не о «сделай или умри», а о «сделай и победи». Но как? Как это сделать, когда Франция и все остальные дружественные европейские страны пали перед Гитлером? Есть ли обоснованная надежда на победу?

– Мы можем спросить себя: в чем наше положение стало хуже по сравнению с началом войны? Оно стало хуже в связи с тем, что Германия захватила бльшую часть западноевропейской береговой линии и многие малые страны покорились ей. Это ухудшает условия для нанесения ударов с воздуха и создает дополнительные затруднения флоту. Эти факторы ни в коем случае не снижают, а напротив, увеличивают эффективность нашей блокады на дальних подступах. Похожим образом ее увеличивает и вступление в войну Италии. Тем самым мы остановили самую крупную течь. Мы не знаем, прекратится ли военное сопротивление во Франции, но если это случится, немцы, разумеется, получат возможность сосредоточить все свои военные и промышленные ресурсы на нас. Тем не менее по причинам, о которых я только что докладывал Палате, применить эти ресурсы будет не так просто. Вторжение становится все вероятнее, однако мы располагаем существенно большими и эффективными возможностями противостоять ему после того, как исчезла необходимость держать нашу армию о Франции.

С выходом Франции из войны, утверждал Черчилль, появилось больше войск для обороны Англии. Это соображение нужно было, несомненно, принимать во внимание. Но что по поводу гитлеровской военной мощи?

– Если Гитлер сможет взять под свой деспотический контроль промышленность покоренных им стран, это намного увеличит возможности и без того очень мощного военного производства Германии. С другой стороны, это не произойдет мгновенно. А мы получили заверения в огромном, непрерывном и возрастающем потоке поставок вооружений всех видов, и в особенности самолетов, из Соединенных Штатов. К нам продолжают прибывать пилоты из наших заморских владений, находящихся вне пределов досягаемости вражеских бомбардировщиков.

Далее Черчилль остановился на трудностях, с которыми столкнулась Германия, оккупируя и обороняя захваченную ею огромную территорию: «Не следует забывать, что с момента объявления нами войны 3 сентября Германия всегда могла обрушить на нашу страну всю мощь своей военной авиации и любого другого оружия нападения. А Франция не смогла бы почти ничего или вообще ничего сделать, чтобы воспрепятствовать этому».

Угроза нападения на Британию существовала все эти месяцы, в течение которых «мы в огромной степени усовершенствовали наши способы обороны и узнали то, чего совершенно не могли предполагать ранее. А именно: что отдельно взятый английский самолет и отдельно взятый пилот имеют полное и решительное превосходство».

«Наши поражения являются этапами на пути к победе, а его (Гитлера) победы являются этапами на пути к гибели».

Речь в Эдинбурге 12 октября 1942 года

Тем не менее, как признал Черчилль, битва за Францию проиграна, а битва за Британию вот-вот начнется. Как мы узнаем из следующей главы, Черчилль видел в этом не столько злой рок, сколько возможность для британцев пережить «их звездный час».

Это был час начала подъема с гранитного дна, из точки, в которой существует единственная альтернатива бездействию – подъем. В этом смысле то был не час сомнений, а час уверенности. И по мнению Черчилля, достоинство уверенности состоит в том, что она по определению развеивает страх неизвестности – самый сильный из всех страхов. На самом дне? Уинстон Черчилль знал как извлечь из этого пользу.

Поллианна, героиня детских книг начала двадцатого века, страдавшая неизлечимым оптимизмом и поэтому видевшая в плохом только хорошее и радости в огорчениях, была бы очень плохим, если не сказать невыносимым, руководителем. Черчилль не был Поллианной, но он видел достоинства в недостатках. В отличие от Поллианны, он не путал поражение с победой. И делал все от него зависящее, чтобы превратить поражение в средство достижения победы. Гранитные основы настолько прочны, что на них можно строить самые высокие здания.

18
Поступайте по совести

«Будем держаться так, чтобы, если Британской империи и ее Содружеству наций суждено просуществовать еще тысячелетие, люди смогли бы сказать: «Это был их звездный час».

Речь в Палате общин 18 мая 1940 года

Слова «совесть» и «совестливость» звучат несколько старомодно и даже архаично. Мы пользуемся ими, воспитывая детей, и обычно изымаем из лексикона, когда те вырастают и начинают жить собственной жизнью. Мы не очень понимаем, что делать с этими словами и с понятиями, которые они обозначают. Очевидно, что совестливость – хорошее качество, способность ума удерживать нас в рамках этики. И все же, если быть до конца откровенным, случается, что совестливость начинает казаться похожей на обузу. Она тормозит нас. Кто, хотя бы иногда, не представлял себе жизнь, «освобожденную» от требований совести? В области бизнеса особенно любят порассуждать об этике. Но наибольшую зависть, если не всеобщее восхищение, часто вызывают именно безжалостные, даже аморальные, руководители и предприниматели. Мы нередко говорим о «хищническом инстинкте», присущем всем успешным людям. Скажем откровенно: в бизнес-среде совесть зачастую считается ненужным балластом.

То же справедливо и для некоторых правительств и некоторых стран. Например, было бы абсурдом рассуждать о совести Адольфа Гитлера. Действительно, все нацистские лидеры целенаправленно стремились заместить общепринятые понятия совести и порядочности догмами захватничества и расовой предрасположенности. Поручая членам печально известной СС приведение в исполнение так называемого окончательного решения – массового умерщвления евреев в концлагерях, Генрих Гиммлер говорил о необходимости подавить в себе все человеческое, в том числе совесть, чтобы наилучшим образом служить своей стране.

Этическая цель требует этических средств

Есть безошибочное средство оценки этичности любой цели. Оцените этичность средств, используемых для ее достижения. Любая организация, проявляющая терпимость к неэтичным действиям, не говоря уже о требовании совершать их, является неэтичной, какими бы этически состоятельными ни выглядели ее заявленные цели. Совесть не образуется в конце процесса, она присутствует на всем его протяжении. Ее нельзя исключить, не пожертвовав этикой. Если вы ставите перед своей организацией этические цели, достичь их можно будет только этическими средствами.

История нацистского режима доказывает, что извратить можно все что угодно. Можно не только представить совесть как бесполезную вещь, но и прямо объявить ее наличие предательством и государственным преступлением.

В войнах, особенно в критические моменты, когда поражение кажется вполне реальным и близким, даже у этически состоятельных руководителей появляется искушение прибегнуть к жестокости, нарушению принципов порядочности, забвению требований совести. В начале Второй мировой войны страна Черчилля, безусловно, находилась в критической точке.

Какая польза может быть от совести в борьбе с нашествием варваров ХХ века?

«Все великие вещи просты и могут быть выражены одним словом. Свобода. Справедливость. Честь. Долг. Милосердие. Надежда».

Речь в Ройял Альберт-Холле, Лондон, 14 мая 1947 года

Оказывается, для Черчилля этот вопрос был вовсе не риторическим. Ответ на него был одновременно совершенно очевиден и очень важен. В борьбе с Гитлером именно совесть должна была стать абсолютным оружием.

Черчилль понимал совесть отнюдь не как приятную, но ни к чему не обязывающую лекцию в воскресной школе. Она составляла основу его личности, которой он делился с людьми. С самого детства в нем глубоко укоренилось понятие того, что называется словом britishness – глубоко личной самоидентификации с общими чертами британского характера, выражающимися в сплаве мужества, порядочности, неутомимого упорства и преданности долгу. Ощущение принадлежности к этой идентичности сформировало его представление о совести. Это было, скорее, коллективное свойство, чем индивидуальное качество. И как истинный англичанин, он верил в него и защищал его. Есть чувства, которые выделяют нас из массы других людей, а есть те, что объединяют нас со всеми остальными. Сильнейшие чувства, которыми обладал Черчилль, совершенно точно относились к последним. Он был уверен, что структура и содержание его совести точно соответствуют тому, что вкладывает в это понятие британская нация в целом. Он полностью идентифицировал себя со своей страной, а страна в очень большой степени идентифицировала его с собой.

Эта общая совесть, общая идентичность объясняют то, почему темы долга и жертвенности в речах Черчилля военного времени находили такой широкий отклик. Черчилль в глубочайшем смысле слова говорил со своим народом на одном языке. А поскольку речь его была очень яркой, ему удавалось выразить национальную идентичность более понятно и образно, чем это удавалось тем самым людям, к которым он обращался и от лица которых выступал.

Выступая с речью в Палате общин 18 июня 1940 года, после Дюнкерка и в напряженном ожидании массированного германского вторжения, Черчилль не преминул охарактеризовать результат битвы за Францию как катастрофический. Он говорил о неминуемом вторжении и о бомбовых ударах, которые «ждут нас в ближайшем будущем». Он хотел быть понятым абсолютно точно: британский народ стоит перед лицом самого критического испытания в своей современной, а возможно, и всей истории. Его целью было не внушить страх, а лишь представить действительное положение дел. А зная, что он един в своем понимании с народом, он хотел представить опасность в виде возможности.

Указав на очевидный и печальный факт того, что «битва за Францию закончена», Черчилль перешел к одной из самых знаменитых концовок: «Я полагаю, что сейчас начнется битва за Англию. От исхода этой битвы зависит существование христианской цивилизации. От ее исхода зависит жизнь самих англичан, так же как и сохранение наших институтов и нашей империи».

Лидер определяет ценности своей организации. Для Черчилля эти ценности складывались в кластер близких эквивалентов:

Христианская цивилизация

Жизнь самих англичан

Сохранение наших институтов

В целом эти ценности являлись той самой «британскостью», которая была воплощением совести каждого жителя Великобритании. Именно эта идентичность сейчас находилась в опасности и на нее в большой степени была сделана ставка.

Как Гитлер может ударить по этим глубоко почитаемым ценностям? Черчилль обрисовал это одним предложением: «Очень скоро вся ярость и могущество врага обрушатся на нас». Причина, как он пояснил, кроется в том, что «Гитлер знает, что он должен будет либо сокрушить нас на этом Острове, либо проиграть войну». С точки зрения Черчилля, Гитлер хорошо понимал, насколько трудно будет сломить народ, обладающий столь сильным чувством собственного достоинства и чувством совестливости, которое достаточно сильно для того, чтобы британцы спасали весь свободный мир, а не только самих себя: «Если мы сумеем противостоять ему, вся Европа сможет стать свободной, и перед миром откроется широкий путь к залитым солнцем вершинам».

«Величачайшие мировые сражения были выиграны благодаря превосходству силы воли. Оно позволяло вырвать победу вопреки всем обстоятельствам»

Речь в Палате общин 25 июня 1941 года

Гитлер обрушит всю свою ярость на Британию именно потому, что это добродетельная нация, движимая общей моральной идентичностью и выдающимся коллективным сознанием. Вопрос, который Черчилль поставил перед Парламентом и британским народом, был связан не столько с тем, смогут ли они победить Гитлера, сколько с тем, смогут ли они действовать по совести. Несоответствие этим требованиям приведет к наступлению хаоса – отсутствию ценностей, огромной и ужасной пустоши, в которой когда-то пребывал британский народ: «Но если нас постигнет неудача, тогда весь мир, включая Соединенные Штаты, включая все то, что мы знали и любили, обрушится в бездну нового средневековья, которое светила извращенной науки сделают еще более мрачным и, пожалуй, более затяжным».

«Я занял пост первого министра Его Величества не для того, чтобы председательствовать в ликвидационной комиссии Британской империи».

Речь в Мэншн-Хаусе, Лондон, 10 ноября 1942 года

Лидер должен убедить всех в правильности выбранного курса. Для этого он, с одной стороны, должен уметь живо описать его выгоды, а с другой – не менее ярко описать возможные неудачи. Сделав это, можно переходить к указаниям относительно того, как избежать такой неудачи. По Черчиллю, это прямо значило поступать по совести: «Обратимся поэтому к выполнению своего долга и будем держаться так, чтобы, если Британской империи и ее Содружеству наций суждено просуществовать еще тысячу лет, люди сказали: «Это был их звездный час».

Как победить Гитлера? Как спасти Британию и остальной мир? Ответ Черчилля: просто быть британцами. Поступать так, как велит совесть, исходящая из глубин национальной идентичности. Это было столь мощное оружие, что сам Адольф Гитлер понимал: его следует бояться.

Уинстон Черчилль чувствовал, что в британской идентичности содержится особая сила. Он использовал ее для того, чтобы направить свою страну от выживания к победе, призывая к проявлению этой идентичности как коллективного национального самосознания. На самом деле в «британскости» не было ничего сверхъестественного. Любым достойным предприятием движет набор ценностей, составляющих его идентичность, и, следовательно, коллективное сознание и совесть его членов. Эффективное лидерство требует ясного осознания этой идентичности и умения использовать сознательность и совестливость, мотивируя и направляя организацию в рамках базовых ценностей, разделяемых всеми ее членами. Эффективный лидер не полагается на совесть в некоем общем или абстрактном значении, а ставит перед организацией определенные цели и определяет ценности. Именно такая идентификация движет желанием добровольно и с энтузиазмом выполнять свой долг и обязанности, которые есть у каждого сотрудника. В любой организации, преследующей высокие цели, совесть – не доставляющее беспокойство излишество, а жизненно важный элемент.

19
Бросьте вызов

«Вы стараетесь сделать как хуже, а мы будем прилагать усилия, чтобы изменить все к лучшему».

Страницы: «« « 12345 » »»

Читать бесплатно другие книги:

Осколки хрустальной мечты

Володарская Ольга

Клуб «Хрусталь» считался лучшим в городе. Матвей Абрамов хотел отдохнуть, выпить и, если повезет, с ...

Шаг второй. Баланс сил

Демченко Антон

С момента появления в Хольмграде некоего Виталия Родионовича Старицкого прошёл не один десяток лет. ...

Недвижная гроза

Саган Франсуаза

Франсуазу Саган называли Мадемуазель Шанель от литературы. Начиная с самого первого романа «Здравств...

Счастливый брак по-космически

Черчень Александра

«– Лена, – с придыханием проговорил здоровенный брюнет, ласково поглаживая меня по руке. – У тебя по...

Взлетая над пропастью

Сергеев Олег

Представляю вашему вниманию вторую часть второго тома или четвёртую часть книги из цикла Мир Танария...

Никого не жаль

Крамер Марина

В Москве погибает писательница Анастасия Ромашкина. Казалось бы, какое отношение это имеет к обычной...