Введение в мифологию Баркова Александра
Почему? Потому что, по представлениям очень многих народов, если человек решается на самоубийство, то из него должны вытечь все жизненные силы, которых ему должно было хватить на всю его жизнь. Абсолютно на все эти последующие годы. А теперь они должны вытечь сразу. Поэтому смерть самоубийцы тяжела и мучительна, и, поскольку он уже наполовину мертв, то он, естественно, начинает делиться мудростью мертвых, то есть пророчить.
Брюнхильд предсказывает дальнейшую судьбу Гуннару и прочим членам его семьи. И здесь я хочу обратить ваше внимание на то, что пророчеств в героической части «Старшей Эдды» очень много. Но какую роль они играют? Надо понимать, что всё-таки это культура бесписьменного общества, в котором, если что-то забыл, нельзя перелистнуть. Поэтому такие пророчества позволяют слушателю постоянно быть в курсе событий. И действительно, чем более развит эпос у народа, тем больше всевозможных повторов пророческих, воспоминаний и так далее в конкретных сказаниях встречается.
Брюнхильд в конце концов умирает. Дальше следует такой совершенно очаровательный эпизод – это поездка Брюнхильд в Хель. Сигурд, поскольку был убит не в бою, естественно, ни в какую Вальхаллу попасть не может, а попасть он может только в Хель. И Брюнхильд, поскольку она тоже была убита не в бою, даром что валькирия, тоже туда за ним отправляется. По дороге ей встречается великанша. И здесь в перепалке с ней Брюнхильд снова рассказывает свою историю, историю своей любви к Сигурду.
Сигурд погиб, но у него было двое детей. Сын Сигмунд и дочка Сванхильд. Что делают Гуннар и Хёгни? Они немедленно убивают Сигмунда по понятным причинам: если мальчик выживет и вырастет, то это будет мститель за Сигурда, а такой враг Гуннару и Хёгни совершенно не нужен. Дочка военной угрозы не представляет, поэтому пусть живет.
Одна из лучших песней «Старшей Эдды» – это «Первая песнь о Гудрун», где описывается состояние Гудрун над мертвым Сигурдом. Когда она стоит над телом мертвого мужа и не может плакать. Ее горе так велико, что на обычные человеческие, на обычные женские слезы у нее нет сил. Собственно, до смерти Сигурда Гудрун – всего лишь фигура, которая нужна для образования сюжета, но теперь, после смерти мужа, она становится центральной героиней эпоса.
Она проявляет в дальнейших всех сказаниях совершенно невероятную мощь духа. Впервые это проявляется в «Первой песни о Гудрун»: когда все вокруг плачут, она единственная, кто не плачет над Сигурдом. Ее пытаются всякими ужасными историями заставить расплакаться, но у нее нет слез, и это многократно повторяется в рефрене.
Гибель Гуннара
Дальше начинается новый этап сказания, а именно: Гудрун выдают силой замуж за Атли, который неожиданным образом оказывается братом Брюнхильд, что не очень понятно как согласуется с тем, что она валькирия. Но тем не менее как-то вот он ей брат, и в качестве виры за то, что его сестра, то есть Брюнхильд, погибла, ему в жены отдают Гудрун. Соответственно, у них рождаются два сына. При этом Гуннар сватается к другой сестре Атли, к Оддрун, но получает отказ. Здесь же мы имеем целый ряд версий дальнейших событий, но все они сводятся к общей, а именно: после смерти Сигурда клад несметный (две сумы) достается Гуннару и Хёгни. Атли хочет завладеть этим кладом, и с этой целью он пытается Гуннара и Хёгни заманить к себе и погубить. Что он, забегаю вперед, и осуществляет.
Нас интересует поведение Гудрун. Она, поскольку это скандинавское сказание, может испытывать любые чувства к своим братьям. Понятно, что она отнюдь не испытывает к ним глубокой любви и благодарности за то, что они убили Сигурда. Но Гудрун тем не менее скандинавская сестра, это женщина родового строя, родового общества, и поэтому для нее родные братья дороже всех возможных родственников, дороже мужа, как погибшего, так и ныне здравствующего, и дороже сыновей, которые принадлежат к роду ее мужа.
И поэтому что делает Гудрун, когда она узнает о замысле Атли? Правильно. Она пытается спасти своих братьев по законам родового общества. А когда Атли ее братьев убивает, она мстит мужу за смерть своих братьев и, в частности, убивает рожденных от него детей. Это дикие скандинавы. У значительно более цивилизованных германцев возникают уже совершенно другие понятия, совершенно другие ценности. Это общество уже патриархальное, а не родовое. И здесь возможна такая сугубо цивилизованная вещь, как индивидуальные, личностные чувства.
Там соответствующая героиня, которую зовут Кримхильдой, выходит замуж вторично, намереваясь посредством нового мужа отомстить братьям за убийство Зигфрида. По понятным причинам слабая женщина сама отомстить не может, ей для этого нужно войско. А значит, нужен и новый муж, чтобы отомстить за первого. И дальше она заманивает братьев на смерть. А затем муж от ее имени – фактически это делает она – развязывает страшную бойню, в которой погибают тысячи бойцов, десятки тысяч только за одну ночь перебито, и всё это месть Кримхильды за Зигфрида. То есть, иными словами, то, что в Скандинавии – месть мужу за братьев, в Германии спустя несколько веков – месть братьям за мужа, то есть сюжет разворачивается опять на 180 градусов.
А теперь обратимся к тому, как именно погибают братья Кримхильды. Этот момент был мною рассмотрен. У меня он был опубликован в нескольких статьях, в основе которых были доклады. Кстати, как раз на Кавказе прочитанные. Сейчас поймете, при чем здесь Кавказ.
Дело в том, что обстоятельства смерти Гуннара настолько впечатляющи и нелогичны, что наш выдающийся исследователь Арон Яковлевич Гуревич в своей книге «“Эдда” и сага» вынужден открыто признать, что в рамках скандинавистики он, крупнейший наш специалист, не может ответить на вопрос, почему Гуннар гибнет столь экзотическим образом. Гуревич только подчеркивает тот факт, что это характеризует силу духа Гуннара, его ярость нрава и прочие чисто героические качества.
Итак, я напомню обстоятельства смерти Гуннара. В лучших песнях Эдды даже не говорится ни слова о том, чтобы он оказал сопротивление, то есть похоже, его просто хватают. Он не сопротивляется, и, кстати, как мы увидим в дальнейшем, отнюдь не потому, что труслив. Его хватают, приводят к Атли и затем его ввергают босым в змеиный ров. Судя по дальнейшим событиям, руки у него связаны, но туда вместе с ним кладут его арфу, на которой он играет пальцами ног.
Для чего он играет пальцами ног? Из лучших текстов абсолютно непонятно. Вообще говоря, в лучших текстах даже как-то о смерти Гуннара ничего не говорится, а образ его игры в змеином рву, такой неслыханной, действительно героической смерти всячески подчеркивается. Этому предшествует еще один эпизод. Хёгни, в отличие от Гуннара, оказывает сопротивление, убивая один нескольких человек. Но в итоге одолевают и его. Пока оба брата еще живы, Атли спрашивает у Гуннара, где клад. И тот отвечает, что, пока жив Хёгни, он на этот вопрос отвечать отказывается, пусть ему принесут сердце брата. Правда, вместо того, чтобы убить Хёгни, убивают раба и приносят его сердце. И Гуннар отвечает, что это не сердце Хёгни, потому что сердце Хёгни бесстрашно, а это дрожит на блюде, как и прежде дрожало в груди.
Тогда казнят Хёгни, приносят его сердце, и, увидев, что его брат убит, Гуннар говорит, что это действительно сердце Хёгни, он теперь это видит, и раз так, то я один знаю, где находится клад, и ты, Атли, его не получишь. При этом клад находится на дне Рейна, с которым связан довольно сложный момент, потому что есть две прямо противоположные точки зрения, как это понимать. И я не знаю, какая из них правильная.
Дело в том, что Гуревич это понимает очень просто: они утопили клад, и, таким образом, клад никому не достанется. Но почему бы Гуннару не сказать это Атли прямо? Всё, клад ты уже не получишь никогда. Мы его утопили. Это было бы логично. А вместо этого он требует мученической казни для своего брата.
Но есть и другая точка зрения: обычай прятать клад в кожаных мешках под водой, на порогах реки или под берегом, существовал, то есть клад действительно может быть не уничтожен, а спрятан. И тогда это имеет несколько большую логичность, но всё равно в основном мифологичность.
О том, почему Гуннар требует мучительной казни для Хёгни, – об этом как раз очень хорошо пишет Гуревич. Поскольку ценностью скандинава является, как уже неоднократно говорилось, не победа, а слава, Гуннар тем самым обеспечивает брату то, благодаря чему мы сейчас про Хёгни и говорим. То есть он ему обеспечивает грандиозную посмертную славу. И самого Гуннара, как я уже сказала, ввергают в змеиный ров престранным образом.
Я сначала вам изложу версию, видимо, позднейшую и, видимо, связанную с тем, что смысл версии изначальной забыт и хочется ее как-то оправдать. Итак, согласно версии, которую ваша покорная слуга считает позднейшей, Гуннар, как уже я говорила, на самом-то деле был влюблен в Оддрун, сестру Атли. Но Оддрун не выдали за него замуж. А играл он на арфе затем, чтобы позвать Оддрун его спасти, но мать Оддрун и, соответственно, мать Атли (предположительно, мать и Брюнхильд) обратилась в гадюку, приползла в этот самый ров и ужалила Гуннара в печень. И так он умер, не дозвавшись на помощь свою возлюбленную. История совершенно замечательная, а, с учетом еще того факта, что Оддрун нигде, кроме этой истории, не фигурирует, у меня возникает вполне очевидное предположение, что Оддрун именно для этого одного-единственного эпизода и была выдумана. Потому что скандинавы перестали понимать, зачем и как Гуннара казнят столь экзотичным способом, и возникла вот эта вот рационализация.
Однако в изначальной версии, вернее сказать, в том, что я считаю изначальной, героини у нас нет, а есть только голые факты: Гуннар, играющий пальцами ног во рву, и его смерть даже не упоминается. Гуннар проявляет неслыханную силу духа, и это, кстати, Гуревич связывает с мотивом «смерть-становление». Собственно, Гуревичу оставалось сделать ровно один шаг, который он, к сожалению, не сделал, – понять выражение «смерть-становление» буквально. Я имею в виду, что в основе этого эпизода лежит инициатический мотив. Но чтобы это обнаружить, необходимо обратиться к эпосу такого, гм, соседнего с Исландией и вообще Скандинавией народа, как осетины, – народа Северного Кавказа.
Что мы видим там? О возможных контактах я скажу чуть-чуть попозже, это отдельная очень любопытная тема. Итак, мы обращаемся к эпосу осетин. Там есть один из главных героев – Батрадз, герой чрезвычайно яростный, герой, как и положено многим эпическим героям, обладающий железнотелостью. Поскольку он, как о нем говорится в эпосе, «от пояса булатный, до пояса – стальной», то ему необходимо пройти закалку. Закалку самым физическим образом. Поскольку он стальной, он приходит к божественному кузнецу, к богу-кузнецу Курдалагону, и просит, чтобы тот его закалил. Курдалагон несколько недоверчиво всё это воспринимает, говорит, что, дескать, ты погибнешь, но Батрадз настаивает. Кузнец кладет его в горнило и начинает поддавать жар и через какое-то время думает, что, наверное, юный герой там уже просто до смерти испекся. И тогда Курдалагон спрашивает: «Батрадз, Батрадз, ты там вообще как?» Видимо, ожидая, что ответа уже просто не будет. Такой своеобразный юмор, ну и ладно.
Тем не менее герой вполне жив, и, наоборот, он совершенно недоволен тем, что ему там холодно. И далее, как следует в осетинском тексте, Батрадз говорит, что тут не только холодно, тут и лежать скучно и «дал бы ты мне фандыр поиграть». Что такое «фандыр»? Это мы потом обратимся к примечаниям.
Курдалагон спрашивает, если мой горн не достаточно жарок для тебя, то как же мне тебя закалять? Батрадз отвечает, что необходимо наловить змей-драконов, то есть, видимо, змей мифических. По всем дорогам пережечь их на уголь (вот уже теплее-теплее, ближе к скандинавскому сюжету), и тогда уголь даст уже достаточный жар, чтобы героя можно было закалить. Батрадз с Курдалагоном отправляются на такую весьма любопытную ловлю змей. Ловят их, пережигают на уголь, засыпают Батрадза этим углем и тут уже достигают необходимой температуры («Вот как сталь закаляется», – невольно вспоминаем Н. Островского). Наконец герой закален, но дальше сталь надо остудить, и стального героя тоже. Батрадз бросается в море, чтобы там остыть. Он раскален невероятно, а я замечу, что физический жар каменнотелого, железнотелого героя – это, безусловно, метафора ярости его духа; Батрадз невероятно яростен, вообще страшный совершенно персонаж, великий герой, но ужасный. Так вот, он настолько яростен в эмоциональном смысле и на уровне конкретной образности настолько раскален, что всё море просто испаряется до последней капли, и не хватает воды во всем море, чтобы полностью остудить Батрадза. У него остается незакаленной только одна часть тела. Угадайте какая? Правильно – печень.
Я замечу, что печень у огромного количества народов считалась вместилищем храбрости, поскольку это вместилище крови. Всякие идеи съесть печень своего свежеубитого, еще не до конца умершего врага, чтобы к тебе перешла его храбрость, и все эти замечательные поверья, леденящие душу, – они у очень многих народов были хорошо, явно представлены и, самое главное, очень активно исполнялись.
У нас осталось непереведенное слово «фандыр», на котором, как уже было сказано, Батрадз хочет поиграть в горне, пока там еще недостаточно жарко. Лезем в примечания к осетинскому эпосу и читаем: фандыр – это арфа. Вот мы и получили все составляющие исландского сказания. Просто все. Они, конечно, несколько по-другому ранжированы, но тем не менее становится понятна логика исландского сказания.
Итак, перед нами сказание, которое в основе своем имеет чисто инициатический сюжет. Заметим, классический абсолютно сюжет об инициации эпического героя. Каким образом то, что на Кавказе, в Осетии, представлено как инициатический мотив, стало сказанием о гибели героя? Ответ на этот вопрос чрезвычайно прост. И, опять-таки, он заключается в уже приведенной цитате из Гуревича, а именно – мотив «смерть-становление», который, как многократно говорилось, является основополагающим для скандинавской культуры и скандинавской мифологии в частности. То есть поскольку, повторим еще раз, ценностью является героическая гибель, а не победа, вполне естественно, что мотив оказался перенесенным на смерть и, собственно, из первого эпизода в жизни героя оказался последним, но и более ярким и красочным. Более того, мы бы не вспоминали Гуннара, если бы не этот самый мотив его смерти. Теперь, как говорится в известном произведении: «Прикинь, солдат, где Москва, а где – Багдад», сугубо соседние страны: Осетия и Скандинавия, а особенно остров Исландия. Что на этот счет можно сказать?
Во-первых, известно, что предки осетин, аланы (осетины – это единственный на Кавказе индоевропейский народ), равно как и славяне, скандинавы и многие другие народы, относится к индоевропейской группе. Но на Кавказе индоевропейский народ только один. Итак, осетины – потомки алан. Аланы – народ скифский. И таким образом, известно (это выяснялось специально), что аланы и скифы контактировали с готами, а значит, этот миф действительно мог перейти от аланов к предкам германцев и, соответственно, предкам скандинавов. Это с одной стороны.
С другой стороны, всё еще интереснее, и эта красивая теория неожиданно в свое время оказалась подвергшейся суровому испытанию. Дело в том, что, когда ваша покорная слуга работала над диссертацией, у меня набежало довольно много материала по мотиву «герой в яме». Он как раз спасается из ямы, и в некоторых случаях спасается благодаря своей возлюбленной, так что версия с Оддрун вдруг тоже оказалась вписана в мировой контекст. И это уже не связано с индоевропейскими народами, потому что примеры этого обнаруживались, например, у народов монгольских, у народов тюркских. Что особенно радует, один из примеров я даже обнаружила в эпосе африканских народов, хотя, естественно, африканский эпос я знаю по научным описаниям, не более того. Но тем не менее даже при таких обстоятельствах обнаружился сходный мотив в Африке. Это, конечно, портит стройную картину и концепцию.
Что по этому поводу можно сказать? Что мотив героя, который ввергнут в ров и по тем или иным причинам там играет, очень часто объясняется желанием спастись, причем мотивации этого спасения оказываются самые разные (интересующихся я просто отсылаю к моей диссертации, там всё это подробно разобрано).
Музицирование ради спасения действительно встречается периодически. Но я всё-таки не склонна сходство осетинского и исландского сказаний сводить только к типологии. Я всё-таки думаю, что непосредственное заимствование, может быть, восхождение к общему источнику – оно было, потому что если мы посмотрим параллели и с Монголией, и со Средней Азией, и особенно с Африкой, то совпадает общая концепция. Это, безусловно, всё реализация одного и того же мотива, но тут совпадают уж очень хорошо все детали, вплоть до того, на каком музыкальном инструменте играет герой. И поэтому я думаю, что здесь имело место непосредственно или заимствование, или, как я уже сказала, восхождение к общему источнику.
Итак, мы наконец с большим трудом прикончили Гуннара. Но у нас сюжет еще продолжается и продолжается.
Гудрун
Итак, братья погибли. Хёгни был казнен фактически по слову брата. Гуннар погиб в змеином рву. Атли, довольный уничтожением братьев, возвращается к себе, но тут Гудрун начинает мстить за своих братьев. Ученые всячески подчеркивают, что у скандинавов, живущих родовым строем, братья для женщины роднее, чем муж, и роднее, чем дети, от него рожденные, потому что дети принадлежат к роду мужа. И таким образом, они воспринимаются женщиной как представители рода, который стал враждебным.
Итак, Гудрун действует вполне в духе еврипидовской «Медеи». Замечу, не из живых греческих мифов, а из еврипидовской обработки. Гудрун убивает своих сыновей, рожденных от Атли, и подносит ему затем их мясо, которое он, естественно, съедает, не подозревая о том, что именно он съел. Причем перед тем, как открыть ему страшную тайну, Гудрун делает еще одну чрезвычайно любопытную вещь, на которую мы обратим очень серьезное внимание, а именно: она раздаривает сокровища Атли. Не очень понятно, кому и как она их раздаривает, но важен этот самый факт.
Затем она открывает Атли страшную правду, после чего поджигает чертог, где он пировал со своей дружиной. И здесь Гуревич отмечает тот необычный момент, что никто не оказывает Гудрун сопротивление. Можно, конечно, это списывать на то, что воины потрясены ее силой духа и жестокостью данной ситуации, но Гуревич это объясняет иначе, и мы здесь должны последовать за ним: по его словам, дело в том, что в сокровищах (в данном случае – в сокровищах Атли) заключались воинская удача и фактически даже воинская сила. И, соответственно, когда Гудрун эти сокровища раздаривает, она тем самым Атли и его дружину магически лишает силы. Что в итоге приводит к тому, что ей никто не может сопротивляться. Вот этот мотив «сокровище как вместилище силы», как ни странно, потом нам очень сильно пригодится, когда мы дойдем до русских былин, где этот мотив будет иметь весьма своеобразное звучание. Но сейчас просто его отметим.
Гуревич пишет, что изначально на этом сказание заканчивалось. То есть героиня отомстила за братьев, уничтожила сыновей Атли, и, собственно, всё. Сама она утопилась в море. В общем, все умерли, как опять же говорится в известном фильме. Но уж больно колоритный оказался образ Гудрун. И по известному принципу всех сериалов был сделан еще один сезон, так сказать третий сезон этого сказания, третий виток, третий брак Гудрун.
Говорится, что, хотя Гудрун и вошла в море, чтобы утопиться, море ее не приняло, а отнесло в земли конунга Йонакра (совершенно непонятно, где находятся). Естественно, что третий виток этого сказания никаких параллелей у германцев не имеет. Итак, отнесло ее море туда, и Йонакр делает Гудрун своей женой. Тут сказатели вспоминают про Сванхильд, дочку Сигурда, которая к этому моменту уже выросла. Она выходит замуж за конунга Ёрмунрёкка. Я замечу, что в имени «Ёрмунрёкк» первый корень «орм» означает «змей», что нам очень сильно понадобится, потому что по характеру он тоже был, прямо скажем, гадом. И не только поэтому.
Итак, происходит трагедия. Сванхильд оклеветали перед мужем, ее обвинили в неверности, и подробно эту историю обвинения вы найдете в «Старшей Эдде», я просто не хочу сейчас на это тратить время. По ложному доносу Ёрмунрёкк приказал живую Сванхильд затоптать конями, что и было сделано. Гудрун, когда узнала об этом, логично, пришла в ярость. И она подстрекает двух своих сыновей, рожденных от Йонакра, к тому, чтоб они отомстили за сводную сестру.
С сыновьями там ситуация сложная. Эти два сына, Хамдир и Сёрли, безусловно, сыновья Гудрун и Йонакра. Но действует еще один сын – Эрп, который то ли их брат, то ли сын Йонакра, но от рабыни или от девушки низкого звания, то есть он сын Йонакра, но не сын Гудрун. Одним словом, Эрп стоит ниже их по статусу. И к нему Гудрун ни в какой версии никак не обращается, она подстрекает отомстить за Сванхильд Хамдира и Сёрли. Хамдир весьма резко высказывается, что Гудрун везде вокруг себя несет смерть, но всё же собирается ехать и мстить за сводную сестру. По дороге им встречается вот этот самый их, видимо, сводный брат Эрп, который говорит, что хочет поехать с ними, хочет им помочь, как помогает нога ноге и рука руке. Братья страшно оскорбляются, что «черныш», сын рабыни, хочет… что он хочет? Что он такого оскорбительного совершил? Он хочет примазаться к их славе. Он хочет примазаться к их героической гибели, потому что совершенно ясно, что эти двое едут погибать. То есть он хочет урвать себе кусок их посмертной славы. Вот в чём преступление Эрпа. И вот отчего Хамдир, персонаж весьма темпераментный, как, впрочем, все уважающие себя эпические герои, приходит в ярость и Эрпа убивает. Я замечу, что вот здесь практически единственный раз на весь скандинавский эпос представлен невероятно распространенный в мировой эпике мотив – устранение конкурента. То есть выдающийся эпический герой, не слабак, а действительно герой, могучий, сильный, прославленный и так далее, усматривает, что некто способен оспорить его славу. И в итоге для такого вот потенциального конкурента всё заканчивается смертью. Причем обычно те, кто может оспорить славу главного героя, гибнут как бы случайно. Ну, знаем мы эти случайности, но тем не менее. А так чтобы непосредственно герой из ревности убивал потенциального соперника по славе, это встречается очень редко. Но вот здесь именно с таким примером мы и имеем дело, у меня этим вещам была посвящена диссертация. И там множество-множество примеров подобного, мы к этому еще вернемся, когда дойдем до русских былин.
Итак, Эрп убит. А братья едут сражаться с Ёрмунрёкком. Они на него нападают и в ходе боя ему отрубают руки и ноги, и даже не просто их отрубают, а бросают их в огонь. Что делала дружина Ёрмунрёкка, пока эти двое сражались с их предводителем? Не очень понятно. Но примем это как данность. И вот Ёрмунрёкк, у которого, как я уже сказала, отрублены руки и ноги и даже брошены в печь, вдруг обращается к своей дружине и приказывает им швырять в Хамдира и Сёрли камни, потому что сыновей Йонакра не берет сталь. В них начинают кидать камни, и оба брата погибают. А сердце Гудрун разбилось от горя. Вот и закончили с бурной биографией этой дамы.
Однако нас сейчас интересуют два любопытных вопроса. Собственно, о чём Ёрмунрёкк думал раньше? Почему он призвал дружину кидать камни в Хамдира и Сёрли, только когда сам был доведен уже до состояния обрубка? И второй вопрос. Почему столь экзотичным образом надо убивать этих героев?
Ответ на первый вопрос не так сложен, как кажется. И этот ответ находится в имени самого героя. Как я уж сказала, имя «Ёрмунрёкк» содержит корень «орм», означающий «змей». То есть, видимо, здесь прослеживается очень сильно рационализированный мотив, аналогов которому, я замечу, в таком чистом виде мы не встречаем. Поэтому говорить об источниках очень трудно. Но тем не менее.
Итак, мотив: перед нами герой-змей, но при этом пока он в человечьем облике, то есть он является конунгом. Его змеиные качества, и в частности змеиная мудрость, не проявляются. Когда же ему отрубают руки и ноги, возвращается его изначальный змеиный облик. Герою-змею вернули его изначальный змеиный облик, и в этой ситуации он, конечно, обретает дар провидения. Кроме того, важен может быть и тот факт, что он уже находится при смерти. Это тоже способствует у него пробуждению дара провидения, потому что, как мы знаем, находящиеся при смерти видели будущее, являлись пророками и так далее. Вот почему он не мог раньше сказать дружине, как нужно одолеть сыновей Йонакра.
Что же касается побивания камнями, то здесь, возможно, мы должны предположить очень архаичный мотив, мотив противостояния воина и архаического кузнеца, потому что архаический кузнец будет связан с камнем. Архаичный вид наковальни – это камень. И соответственно, поэтому против воина действенна магия кузнеца. Я замечу, что противостояние воина и кузнеца как противостояние меча и камня, скажем так, не очень заметно, но оно встречается. И в качестве не сюжета, а образа – самый яркий, самый известный – это, конечно, уже упомянутые мною артуровские сказания. Меч, вонзенный то ли в камень, то ли в наковальню, который должен вытащить Артур. То есть там это уже всё переосмыслено, но образ противостояния, – он тот самый и есть. Ну вот так мы наконец дошли до конца скандинавской героики. Как всегда, все погибли. Погибли со славой. Так что, с точки зрения скандинавов, всё, безусловно, кончилось хорошо. Это скандинавский хеппи-энд.
Лекция 12. Славянская низшая мифология
Мы начинаем изучение славянской мифологии. Эта тема очень сложна по ряду причин. Во-первых, будучи людьми русскими, мы, естественно, к славянской мифологии предъявляем требования особые, поскольку знание славянской мифологии тесно связано с проблемой самосознания, с проблемой патриотизма, которая весьма далека от науки, но, к сожалению, очень актуальна. Это первое. Второе и, может быть, еще более важное. Сразу надо сказать, что славянских языческих текстов, аналогичных тому, что мы имеем в наследии Греции, Египта, Индии и так далее, таких языческих текстов, развернутых, красивых, эффектных, которыми хорошо студентов мучить, их в нашей культуре не сохранилось. Но здесь подстерегает проблема другая, что, как говорится, если Бога нет, то его надо выдумать. Так в свое время язвил Вольтер по поводу религии, но, к сожалению, для славянской мифологии это приобрело очень неприятную форму, и сейчас даже в издания чуть ли не для школы входит такой печально известный памятник, как «Велесова книга», о которой нам, к сожалению, неизбежно придется поговорить, потому что ее сейчас уже настолько мощно ввели в современную культуру, что бороться с ней очень и очень сложно и столь же необходимо. Тем более что далеко не каждый учитель может разбираться в вопросе подлинности и фальсификации данных, а, к сожалению, мне собственными глазами доводилось видеть на обложках книг, содержащих абсолютно антинаучную информацию, фамилии рецензентов, каких-то там кандидатов филологических наук.
«Велесова книга»
Но я, в общем, замечу, что человек может быть очень неплохим специалистом в одной области, написать, не разобравшись, положительную рецензию на книгу по мифологии, и при этом он действительно остается кандидатом филологических наук. Только вот не разобрался, на что написал. Тем более что, я повторяю еще раз, это, к сожалению, очень сильно связано с проблемой патриотичности, и если ты отказываешь славянам в наличии древней тысячелетней культуры, значит, ты не патриот, ну и такие высоконаучные тезисы понятно к каким последствиям приводят. Итак, о «Велесовой книге». Есть прекрасная статья Олега Творогова, одного из выдающихся наших филологов, посвященная разбору «Велесовой книги», истории ее публикации, истории дискуссий вокруг нее и так далее. Полный пересказ этой статьи занял бы слишком много времени, но тем не менее основные тезисы. Этот текст был составлен Миролюбовым, эмигрантом, филологом-любителем (больше любителем, чем филологом) в середине XX века. В значительной степени это было сделано как некая форма борьбы с советской наукой. Я даже не думаю, что борьба с советской наукой была главным, скорее главным там было действительно другое: благородный, наивный тезис, что мы очень хотим иметь памятник, сопоставимый с великими текстами древних цивилизаций. И к тому же личные амбиции, поскольку Миролюбов был автором, который весьма активно писал по истории славян, труды его были дилетантскими, особого успеха не имели, и действительно мы знаем в истории XX века несколько примеров, когда человек, собственные работы которого не имели особого успеха, брался за фальсификации, и здесь он добивался сенсации, к которой мы все в глубине души, конечно, стремимся.
Как доказывается, что это фальсификация? Во-первых, согласно самим работам Миролюбова, он в некоторых своих статьях пишет о том, что, дескать, скоро-скоро, возможно, будут найдены памятники, доказывающие те или иные особенности в славянской культуре, а потом якобы они находятся. А с другой стороны, когда он уже опубликовал саму «Велесову книгу», то он, естественно, предпослал ей историю нахождения этих самых дощечек некоего древнего века (о веке этих дощечек – отдельный разговор). И соответственно, дата того времени, когда он увидел дощечки, была существенно раньше, чем те статьи, в которых он писал, что, дескать, мы, наверное, скоро найдем. То есть, по логике вещей, он уже к тому времени их видел, а написано другое. Следовательно, он противоречил сам себе. Но это, в общем, мелочи. Есть более интересные моменты. Во-первых, этих самых дощечек, о которых написано в «Велесовой книге», не видел никто и никогда. Известны одна или две фотографии, причем фотографии не с самих дощечек, а с их прорисей, потому что Миролюбов и его сторонники очень быстро поняли, что если он предъявит общественности сами дощечки, то время их создания будет более чем легко определить и, соответственно, вместо сенсации будет получен всеми признанный факт фальсификации. Причем фальсификации неумелой, потому что, согласитесь, можно подделать язык (ему это не удалось на самом деле, но, в общем, можно при наличии несколько больших знаний, чем у Миролюбова), можно подделать шрифт, можно подделать много что, но нельзя подделать возраст дерева. И вместо дощечек какого-то там глубокого века все, естественно, получили нормальные дощечки, сделанные в абсолютном большинстве своем в середине XX века.
Я сказала «а», должна сказать и «б». Я сказала, что в большинстве дощечки были сделаны в середине XX века. Это значит, что что-то было сделано раньше. Действительно, то, что было предъявлено для фотографирования, было совершенно другой дощечкой, доставшейся Миролюбову, но ее идентифицировать и идентифицировать ее владельца в итоге тоже не составило труда. Эта дощечка была сделана, безусловно, гораздо раньше. В такой глубокой древности, как XIX век. Там в это время был достаточно известный любитель всевозможных древностей, типа дубинки Добрыни, камня с Куликова поля, под которым отдыхал Дмитрий Донской, и других «раритетов», и он был известен – и известен современникам – своими фальсификациями. Так вот, вероятно, дощечка относилась к его собранию, опять-таки это Творогов аргументирует. Далее. Язык «Велесовой книги» весьма своеобразный, потому что он сочетает в себе явление славянских языков разных эпох. Причем «Велесова книга» претендует быть памятником аж V века нашей эры. При этом там упоминаются Рюрик в искаженной форме (тем не менее он), Аскольд, еще ряд исторических деятелей, из чего логически следует, что она если бы была действительно создана не в XX веке, а в древности, то была бы памятником IX века, что, естественно, тоже невозможно, при этом она однородна по языку, и поэтому время ее создания просто из нее самой не следует.
Особая прелесть в ее хронологии. Дело в том, что там упоминаются якобы длившиеся веками войны русов с римлянами, с греками, с готами, с гуннами, еще там с кем-то. Эти данные противоречат историческим, но этого мало. Там нету ни одного имени римского императора, византийского императора, гуннского вождя и так далее. То есть создатели прекрасно понимали, что это почва шаткая, здесь доказать фальсификацию будет очень просто, лучшая форма – это умолчание. И поэтому умалчивали везде, где только можно. Далее: хронология. Обычно во всех древних памятниках хронология идет от некоего реального или мифического исторического события. Собственно говоря, хронология, в которой живем мы, называется «нашей эрой» и «до нашей эры», изначально было «от рождества Христова» и «до рождества Христова», то есть у нас хронология ведется тоже от вполне конкретного события. Там же хронология идет обратная, причем цифры совершенно неимоверные, там 500 лет, 1300 лет, 1500 лет, но интересно даже не это, а пассажи типа: за полторы тысячи лет до такого-то князя, за тысячу лет до другого князя и так далее. Нигде, ни в одном древнем памятнике нет такого типа хронологии, то есть нет взгляда внутрь, взгляд всегда идет только вперед. Через сто лет, через двадцать лет – пожалуйста, это нормально, но за сколько-то лет «до» – такого просто не бывает.
Отдельный момент – ее язык. Не важно, в каком веке она была якобы создана, в V или в IX. Человек, который имеет филологическое образование, человек, который умеет читать тексты на старославянском, то есть на языке христианских переводов, на древнерусском, том, что отражал более или менее литературный язык домонгольской Руси, – вот этот человек берет текст «Велесовой книги» (не перевод, а, так сказать, это самое издание), берет и начинает читать, и, собственно, читает совершенно свободно. Дело в том, что я уже упомянула литературный древнерусский язык – язык в первую очередь летописей, язык, который оформился под влиянием, естественно, старославянского языка переводов Библии. Живой древнерусский язык от этого отличался радикально. Я могу привести пример из своей студенческой биографии, когда мы, студенты русского отделения филологического факультета МГУ, то есть люди, которые, в общем, получали лучшее или, скажем более сдержанно, одно из лучших в нашей стране образование именно в области древнерусского языка, получали задание перевести древнерусские новгородские берестяные грамоты всего лишь домонгольского периода. Непосредственно перед монгольским вторжением. Это XII век. Мы их переводили не абы как, мы их переводили со словарем Срезневского – три огромных тома. Мы сидели над грамотой строк в десять два часа, пот тек по нашим лбам, и переводили мы с ошибками. Не от нерадивости, не от плохого знания, а оттого, что живой древнерусский язык всего лишь XII века от литературного древнерусского языка отличался примерно так же, как наш с вами интернет-треп отличается от языка, ну, хотя бы Фадеева. Отличается очень и очень серьезно. Тут же, я повторю еще раз, текст якобы пусть даже IX века или раньше, а он читаемый. Всё, извините. Для меня как для филолога вопрос о подлинности «Велесовой книги» был закрыт через полчаса после того, как я взяла ее в руки.
Позже я узнала что люди всерьез верят в ее подлинность, и тут мне уж пришлось как-то аргументировать, что это всё-таки не просто фальсификация, а фальсификация грубая. Ну, как я уже сказала, бороться с ее популярностью в сегодняшней ситуации очень трудно, и поэтому я так вежливо предупреждаю своих уважаемых студентов, что если они мне и сказанут, что в славянской мифологии были понятия «явь, правь и навь», то я с чистой совестью за такое ставлю двойку и отправляю читать статью «Что такое “Велесова книга”?». Да, но древние памятники мы всё-таки хотим. И может, вам встретится информация о «Новгородском кодексе» – древнейшая русская книга, и книга эта написана на дереве (вот прям-таки как «Велесова»), и старше она Остромирова евангелия, которое до недавнего времени считалось древнейшей русской книгой, и найдена-то она была в новгородской почве. Как вам известно, новгородские грамоты мы знаем, потому что в новгородской почве береста хранилась веками, а в почвах более южных грамоты разлагались в перегное. Так вот, найдена она там, и представляет она собою многослойный текст, доски были покрыты воском, текст, который был верхний, сохранился, а под этим – еще ряд слоев текста полустертых, вглубь, вглубь, и сейчас уже ученые пытаются читать слои более глубокие, под первым, и действительно это читать удается, и действительно это была научная сенсация – обнаружение «Новгородского кодекса».
Я думаю, что достаточно заинтриговала вас, чтобы сказать, что этот памятник собой представляет по тексту псалтырь. То есть это перевод христианского текста. К сожалению, этот печальный факт мы должны признать с беспристрастностью ученых – у нас нет письменных фиксаций славянских мифов, фиксаций дохристианского периода. То, что мы знаем по славянской мифологии, мы знаем в значительной степени из поучений против язычества, которые писали священники, в которых они много чего интересного отразили, к великой радости ученых и к большому неудовольствию тогдашних язычников, естественно. Но дохристианских письменных текстов у нас нету. Может быть, вам могла встречаться фамилия Чудинова, очень хорошего человека, доктора физико-математических наук, очень приятного в общении, очень хорошего радетеля за культуру. Но, к сожалению, он в филологии понимает примерно столько, сколько мы понимаем в его физике. То есть он действительно доктор наук, но немножко не тех наук. Он у нас большой сторонник некоего чуть ли не палеолитического письма, которое он находит везде, где угодно. И по его версии, эта традиция передавалась вплоть до XX века, и даже Николай II ее знал.
Но я могу сказать, как Чудинов работает, поскольку какое-то время довольно тесно с ним общалась и просто видела, как он буквально на моих глазах читал некие «древние тексты» на христианских иконах. Делал это он следующим образом: брал книгу, в данном случае издание по истории русского искусства, в котором не было даже фотографий икон, а были только их прорисовки, и, согласно линиям на этих прорисовках, вычитывал по некоему своему алгоритму тексты. Естественно, что прорисовка подразумевает, что из множества черточек, штришочков и т. д. мы выбираем некую одну внятную для читателя линию, которую по прорисовке и проводим, то есть опираться на прорисовки – это всё равно что изучать современный живой язык Москвы по текстам Пушкина, в крайнем случае Льва Толстого. К сожалению, здесь для Чудинова его фамилия оказалась говорящей; хотя я еще раз хочу сказать, что я о нем как о человеке ничего дурного не скажу, кроме того, что он полез в науку, в которой ничего действительно достойного сделать, к сожалению, не может.
Это мы более-менее разобрались с лжеисточниками. Теперь всё-таки перейдем к тому, что действительно источниками является. И здесь нас ждет больше проблем, чем каких-то внятных ответов. Дело в том, что, как вы прекрасно знаете, на Руси письменность появилась только после крещения. Это, кстати, произошло очень любопытным образом и дало совершенно уникальный культурный феномен. Древнерусская грамотность – это явление, о котором стоит поговорить отдельно, и вот уж что-что, а для гордости, если кому нужно испытывать чувство превосходства перед другими народами (правда, не думаю, что надо его испытывать, но если кому надо), древнерусская грамотность – прекраснейший повод. У других «Махабхарата», «Рамаяна», а у нас зато грамотность была такая, что обзавидуешься. Какая же она у нас была? Как вы прекрасно понимаете, заимствовав христианство из Византии, тем самым Русь заимствовала и канонические нормы, связанные с духовенством. Я имею в виду тот очевидный факт, что перед рукоположением поп должен был жениться. То есть неженатый человек не мог быть рукоположен в священники. Раз он женат, то у него имеются и дети. И поскольку на Руси XI–XII веков поп ну никак не мог быть неграмотным, то он передавал образование и своим детям. Причем я подчеркну тот факт, что речь идет о детях, а не о сыновьях, то есть и сыновья, и дочери попов автоматически в детстве учились грамоте, вернее, они учились не автоматически, а путем долгих трудов, но тем не менее. Итак, они были грамотные, дальше старший сын наследовал приход, становился попом, как и его отец, а остальные сыновья и дочери уходили жить несколько иной жизнью, женились, выходили замуж и, в свою очередь, передавали детям грамоту. Таким образом, к монгольскому периоду мы, собственно говоря, дошли до практически поголовной грамотности в древних русских городах. Я уже упомянула поучения священников против язычества. Эти поучения написаны (что логично) на древнерусском языке. Но для кого они написаны? Для православных? Или для язычников? Разумеется, для язычников. Это для нас с вами очевидно. Но согласитесь, что логично, что язычники должны быть в состоянии их прочесть. Они действительно были в состоянии их прочесть. То есть независимо от вероисповедания все были грамотными. Я замечу, что уже упомянутые новгородские берестяные грамоты – это факт поголовной грамотности Древнего Новгорода.
«Слово о полку Игореве»
Итак, поголовная грамотность Древнего Новгорода, независимо от сословий, независимо от того, монах или мирянин, мужчина или женщина, взрослый или ребенок. Про мальчика Онфима очень много в свое время говорили-писали, потому что нашли его каракули и с большим восторгом их лицезрели. Известна грамота от одной игуменьи к другой, известно любовное письмо, известно письмо с матерной издевкой… Одним словом, грамотны были все. И когда мы говорим о том, что, собственно, сотворило монгольское иго с Русью, то должны понимать, что вот эту самую поголовную грамотность горожан (конечно, мы понимаем, что кроме горожан была еще деревня) оно уничтожило. В наше время слишком бурного ниспровергания старых научных воззрений это тоже надо учитывать и не все воззрения ниспровергать.
Итак, язычники вполне себе владели письменным древнерусским языком, и им в острастку возмущенные церковники писали всё, что они думают о них и об их вере. И вот эти самые поучения против язычества, на мой взгляд, являются ценнейшим материалом в исследовании славянского язычества. Именно по причине полемичности. И одно дело – описывать верования как таковые, описывать отстраненно, а другое – знать своего политического религиозного врага в лицо, как это делали церковники.
Какие еще всё-таки у нас есть источники по славянскому язычеству? Вы наверняка назовете «Слово о полку Игореве». Это действительно памятник, и знаменитый, выдающийся. И кстати, о нем и о «Велесовой книге» еще маленькое отступление. Естественно, сторонники «Велесовой книги» говорят, что вот, дескать, дощечки-то «Велесовой книги» никто не видел, да, но ведь оригинал «Слова о полку Игореве» тоже утеряли, а всё-таки его считают подлинным, значит, и «Велесова книга» подлинная. Логика, конечно, убийственная, но дело не в этом. Дело в том, что подлинность «Слова о полку Игореве» доказывается лингвистическими данными. В частности, сохранился словарь половецкий того времени – XII века. И ряд именно заимствований из половецкого языка в «Слове о полку Игореве» подтверждается только этим чудом сохранившимся словарем. Он и поставил окончательную точку в споре о подлинности. То есть дело в том, что во времена Карамзина, в конце XVIII – начале XIX века, подделать это было невозможно, потому что этот самый половецкий словарь не был вообще известен, он был обнаружен значительно позже. А с этими данными спорить уже нельзя. Но это к слову.
Итак, «Слово о полку Игореве» действительно дает нам некоторое количество сведений по мифологии Древней Руси. Есть, конечно, летописи, да. Из летописей мы знаем о религиозной реформе князя Владимира, мы знаем список тех богов, которых он повелел поставить в Киеве среди двора теремного – это тоже есть. Далее, у нас есть данные русского фольклора, с которыми надо обращаться достаточно осторожно, но, впрочем, они нам в первую очередь дают сведения по мифологии низшей. То есть это божества, это те мифологические персонажи, с которыми человек взаимодействовал ежедневно. Те, кто до сих пор верит в барабашек, те и до сих пор ежедневно взаимодействуют, хотя в деревнях всё немножко не так, и с домовыми люди иногда общаются безо всякого желания, а то и безо всякой веры в домовых. Ну да ладно. Итак, фольклор нам дает представление о низшей мифологии. О богах фольклор не сохранил ничего. Есть, конечно, некоторые косвенные отголоски, в частности, например, былина «Добрыня и Маринка», которую мы будем с вами разбирать, ее с некоторой осторожностью можно рассматривать как отголосок представлений о богине Морене, хотя, в общем, о Морене мы знаем всё-таки из других источников, а эта былина просто дополнительно сюда подходит. Наконец, есть данные сравнительной мифологии, сравнительной истории религий, данные индоевропеистики, которые, как ни странно, являются той самой зеленой лужайкой посередь леса, которая на самом деле моховое болото, грозящее гибелью. Потому что здесь мы имеем древнеславянский миф, один из авторов которого жив до сих пор, второй сравнительно недавно умер, и, к сожалению, одно дело – «Велесова книга», ошибочность которой доказывать очень легко, если имеешь филологическое образование, а совсем другое – так называемый основной индоевропейский миф Топорова и Иванова, который создали два академика. И когда ошибку, страшную, чудовищную ошибку, допускают такие авторитеты, то даже высшее филологическое образование не спасает от того, чтобы за ними эту ошибку не повторять. Мне в этом смысле посчастливилось, потому что я была ученицей академика Никиты Ильича Толстого, который, помимо того что он – правнук Льва Николаевича, был другом и коллегой двух этих ученых, и он, конечно, перед ними священного трепета не испытывал и нам, своим ученикам, об этой книге высказывался в весьма вежливой форме, но очень категорично, в том смысле, что это всё, к сожалению, большая научная ошибка.
Но повторю еще раз, что этот факт уже состоялся, не будем разбирать так называемый «основной индоевропейский миф», а я вам лишь покажу, в чём заблуждаются эти два в высшей степени достойных и авторитетных автора. Как говорится, маленькие ученые делают маленькие ошибки, большой ученый делает большие ошибки, а великий ученый делает одну, но великую ошибку.
Словом, вот такие у нас проблемы. И, несмотря на всё это, в общем, мы всё-таки попытаемся разобраться со славянской мифологией и с тем, что нам о ней известно. Да, кстати, я забыла еще такой вид источников, как данные декоративно-прикладного искусства, с которыми надо обращаться конечно же очень осторожно, как всегда: область очень шаткая. Но тем не менее кое-что они всё-таки дают, особенно когда эти данные подкрепляются данными других наук, и в частности сравнительной мифологии. И вот после такого, я бы сказала, пессимистического вступления переходим к более оптимистичной информации.
Культ животных
Волк. Итак, начинаем мы традиционно с низших божеств – это в первую очередь культ животных. В славянском языческом пантеоне первое место занимает волк. Почему именно волка я ставлю на первое место? Дело в том, что имя этого зверя было настолько священно, что оно табуировалось. Волка нельзя было назвать этим словом, его называли «лютый», и это имя сохранилось в названии одного из славянских племен – «лютичи» – и в дословном, буквальном переводе – «потомки волка», «дети волка». Тут же уместно вспомнить сведения Геродота о том, что на севере очень странные места, там в какое-то время года на землю с небес сыплются белые перья… Действительно, совершенно удивительное атмосферное явление, кто бы мог подумать! И там на несколько дней в году каждый мужчина превращается в волка. Если мы верим ему относительно первого явления, то логично было бы предположить, что второе явление столь же достоверно. То есть он просто не понял, о чём идет речь. И это имеет смысл сравнивать с нашим (в какой-то форме до сих пор сохранившимся) обрядовым ряжаньем на зимнее солнцестояние, когда все взрослые мужчины надевали на себя звериные шкуры мехом наружу. Я хочу обратить очень серьезно ваше внимание на тот факт, что почти в любом традиционном обществе меховую одежду носят не так, как сейчас мы с вами (мехом наружу), а наоборот – мехом внутрь. Это связано с тем, что лохматость, волосатость считается признаком потустороннего мира. И в естественном повседневном поведении, разумеется, она абсолютно недопустима.
Заметьте, что вывороченные тулупы упоминаются и у Гоголя, кстати упоминаются в связи не с зимой, а в связи с летом в «Майской ночи» именно потому, что парни в вывороченных тулупах уподобляются нечистой силе – и делают это так успешно, что даже вступают с ней в контакт. Итак, волк мыслился прародителем. Я хочу подчеркнуть, что у славян, как и у многих индоевропейцев, волк – животное, которое позже превращается в посланца бога света. И он становится животным сначала языческого бога Ярилы, а позже, в эпоху двоеверия, под влиянием христианства, – святого Егория, то есть святого Георгия, который в культуре двоеверия функции Ярилы просто берет на себя. Отсюда многочисленные поверья, что, дескать, что у волка в зубах, то Егорий дал и так далее. То есть, кроме того, волки мыслились пожирателями чертей, и хотя в нашем с вами восприятии, в значительной степени основанном и на сказках, и на страхе перед этим зверем, это скорее существо отрицательное, в славянской мифологии это персонаж скорее положительный, который обладает мощной очистительной силой. Ну и «Сказка об Иване-царевиче и Сером Волке» тоже нам вспоминается, где волк выступает однозначно как благой зверь.
Медведь. Другое не менее почитаемое животное – это, конечно, медведь. Кстати, тоже табуированное имя, потому что имя «медведь», вопреки народной этимологии, – это не «мед ведает», это на самом деле «медоед» с древнерусским чередованием. И может встретиться в литературе, что, дескать, исконное славянское название этого зверя – это «бер», сохранившееся в слове «берлога», логово «бера». В частности, такое утверждение встречается у академика Рыбакова в его книге «Язычество Древней Руси». Но дело в том, что изначального индоевропейского названия этого зверя славяне не сохранили, а это корень, который сохранился в латыни, в кельтских языках, а «bear» – это то, что в русском языке «бурый», это всего лишь обозначение цвета. Медведь всегда конечно же мыслился владыкой леса, не без оснований, и по моему личному опыту, по общению с людьми, которые живут в глуши, где охота – это не развлечение для богатеньких, а вполне естественное, бытовое дело, связанное с вполне понятным риском для жизни, – так вот, мне достаточно молодые парни говорили, что, дескать, медведь, если с него спустить шкуру, обладает вполне человеческой фигурой (мужской/женской – соответственно – медведь/медведица). Сама лохматость медведя делает опять-таки его претендентом на образ владыки потустороннего мира, с ним связаны многочисленные сказки, многочисленные истории, изначально вполне для взрослых, позже – для детей о том, что девушка, попав в лес, оказывается женой медведя. Мы знаем в детском варианте – «Маша и медведь», где героиня бежит к бабушке с дедушкой. А есть взрослый вариант этой сказки. Сказка типа «Медвежье ушко», где к медведю попадает взрослая девушка, он берет ее себе в жены, и спустя какое-то время она действительно бежит от такого красавца-мужа, но бежит она не одна, бежит она с сыном, и сын выглядит во всём как человек, только одно ухо у него медвежье и при этом характер, конечно, тоже очень сложный, потому что при таком отце поневоле будешь богатырем, но звериный дух остается. С медведем связано очень много поверий, которые позже уже переходят на бога Велеса, мы будем еще возвращаться к этой теме, к тому, что крестьяне хранили в хлеву медвежью лапу, называли ее «скотий бог» и воспринимали ее как оберег для скотины от хищных зверей, в том числе и от медведей.
Конь. Следующее животное – это конь. Если вы проедетесь по Золотому кольцу России, побываете в разных древних русских городах и дадите себе труд в каждом заходить в краеведческий музей, то вы обнаружите, что абсолютно во всех есть двойные изображения коньков, то есть две конские головы, соединенные шеями, которые были универсальным оберегом. Вы прекрасно знаете, что две конские головы могут увенчивать конек русской избы (недаром это называется коньком), и здесь, вероятно, мы должны говорить о том, что это отголосок или проявление индоевропейского культа божественных близнецов-коней. Когда мы будем с вами проходить мифологию индийскую, то об этом очень подробно будет идти речь, потому что в индийской мифологии фигурируют два брата в обличье коней – помощники, защитники людей. У нас миф о таких героях, о таких братьях не сохранился, но зато у нас это есть в изобразительном искусстве. И я повторю еще раз, что абсолютно в каждом краеведческом музее такие амулеты имеются, и не одна штука, и явно в запасниках еще больше. То есть когда-то это было принадлежностью абсолютного большинства русских людей.
Понятно, что сам по себе образ коня будет связан со светилом, которое движется по небу, и на многих русских наличниках отражался путь движущегося по небу солнца. То есть верхняя часть наличника – это символика небесная: солнце встающее, солнце по центру наличника, соответственно, в зените, затем солнце закатное, а на вертикальной части наличника было стилизованное изображение конских голов с двух сторон, то есть опять-таки образ двух коней, которые несут солнце дальше. А нижняя часть наличника – только одно подземное солнце, ночное солнце, и две головы Ящера, владыки преисподней, то есть существа, которые уносят каждую ночь солнце в преисподнюю, и каждое утро солнце из преисподней поднимается.
О коньке на крыше дома уже говорилось, и действительно изображение конской головы было одним из мощнейших оберегов. И тут же, конечно, мы сразу вспоминаем подковы. Подковы, которые традиционно амулеты на счастье, но я замечу, что в нашей сегодняшней культуре, где кони – диковинка, в качестве амулета можно использовать любую подкову, если она настоящая, и это очень здорово, а так вообще мы используем подковы сувенирные – глиняные, деревянные, не имеющие вообще никакого отношения к коням. А в культуре традиционной всё совершенно иначе, и в качестве подковы-оберега можно было использовать только подкову найденную, и это воспринималось как подкова коня солнца. Не человеческого коня, не реального коня, а вот солнечного коня, который бежал по небу, нес на себе солнце, сам был солнцем, вот он обронил подкову, и, конечно, такая подкова действительно священна и защищает ото всех в прямом и переносном смысле слова темных сил.
Лосиха. Другой солнечный образ, не менее солнечный и не менее почитаемый, чем конь, – это образ оленихи или лосихи, то, что у нас сейчас фактически ушло в прошлое. Я замечу, что на фронтоне русской избы, помимо изображения одной или двух конских голов, могли быть просто оленьи рога, и, как мы прекрасно знаем, оленьи или лосиные рога до настоящего времени принято прибивать в прихожей у входа, у двери. Мы к этому уже относимся абсолютно немифологически, мы на это шапки вешаем – такая своеобразная вешалка получается, а изначально, во-первых, это просто демонстрация охотничьих трофеев, откуда, так сказать, брались эти рога, не на рынке же покупались, а во-вторых и самое главное – они были своего рода символом солнечных лучей, потому что образ солнечной оленихи или лосихи, возможно, заимствован славянами у финно-угорских племен, не понятно, насколько он является исконно славянским. Но вот если мы посмотрим знаменитые пермские бляшки, то там мы увидим образ женщины, в некоторых случаях у нее отчетливо подняты вверх руки и большие пальцы приставлены к вискам – это отчетливо руки. В каких-то случаях у нее рук вообще нет, зато у нее такие вот роскошные ветвистые рога. А в некоторых случаях невозможно понять, невозможно определить, что это такое – руки или рога. Это может быть в равной степени и то и другое. То есть женщина с поднятыми руками, она же женщина рогатая, – это образ в финно-угорской культуре очень распространенный. И у нас он был тоже достаточно хорошо представлен. Я замечу, что в поучениях против язычества упоминается, что, дескать, верят такие вот нехорошие люди, что приходит туча и падают из нее оленцы малые и вырастают и расходятся по земле. И дескать, во всё это конечно же верить не надо. Но вот некоторые нехорошие люди в это верят. И я замечу, что сюда же относятся и головной убор русских замужних женщин, только замужних, без вариантов, это кичка. Помните, у Пушкина в «Сказке о рыбаке и рыбке» на голове у старухи рогатая кичка. Убор, который связан с символикой богини-матери, убор, крайне желательный для замужней женщины, поскольку она фактически тем самым просто уподобляет себя богине-матери и призывает на себя милость богини-матери, и, что любопытно, русские бабы в этом замечательном головном уборе норовили обвенчаться. Представьте себе обычного деревенского попа, к которому в церковь пытается войти невеста в рогатом головном уборе. Естественно, у попов никакого восторга это не вызывало. И в итоге был найден разумный компромисс, а именно: невеста покрывала свой замечательный головной убор платком, после чего спокойно шла в церковь, и все были довольны. Попа не возмущал ее внешний вид, а она заручалась милостью не только христианского бога, но и языческой богини. Я замечу, что двоеверие было на Руси очень широко представлено, очень широко распространено, и фактически это не было, как пытаются представить, борьбой язычества и христианства, всё было несколько иначе, потому что это скорее было взаимодополнением двух религий. И известно, что у древнерусских княгинь не то что могло быть, а вполне реально было по два набора украшений – один с христианскими образами, в которых она на православные праздники шла в церковь, и один с языческими образами, в которых она шла на совершенно другие праздники. Эти наборы были откопаны на отдельных на землях Владимиро-Суздальской Руси, они были описаны академиком Рыбаковым, вы всё это можете увидеть в его книге «Язычество Древней Руси». И как раз это вполне согласуется с тем, что я говорила о свободном владении грамотой у язычников, хотя грамота-то была создана для целей христианских.
Собака. К сожалению, очень сильно в мифологии не повезло животному, которое сейчас, наоборот, очень уважают, – собаке. Можно вспомнить всякие-разные интересные ругательства. Я позволю себе начать с того, что небезызвестное матерное выражение про чью-то там мать, оно на самом деле является предложением, в котором пропущено подлежащее. А подлежащее там – «пес». По смыслу синонимом всем известной матерной фразы является выражение «сукин сын», то есть утверждение, что твоя мама была в сношениях с псом. И действительно, на Руси оно являлось страшнейшей формой оскорбления, а сейчас, как вы понимаете, вообще превратилось уже во что-то типа междометия, к сожалению. И кстати, в связи с этим я не могу не сказать пару слов (так как у нас любят муссировать эту тему) относительно мата на Руси. Известна новгородская грамота, где в ответ на какие-то требования своего брата человек пишет «братие мой…» и обращается к нему в очень уважительной форме: «А не пойти ли тебе на…?» Но заметьте, что это всё-таки немножко другое, а вот то, что нам дало в итоге «сукин сын» это действительно было крайней формой оскорбления. Существуют выражения «всех собак на кого-то вешать» или же «собак спускать», но о том, что действительно, в общем, цепных собак вполне могли спустить на человека, мы уже забыли, да это и не связано с мифологией. С мифологией связано замечательное выражение «вот где собака зарыта» – это, кстати, не сугубо славянская мифология, это вполне универсальное представление о том, что собака есть существо Нижнего мира, и поэтому она, естественно, находится в преисподней. Отсюда же и выражение о человеке, который много знает, который «собаку съел», потому что действительно с этим связаны представления о том, что для получения знаний нужно съесть язык собаки. Понятно, что это животное Нижнего мира, и поэтому оно автоматически мыслится обладающим мудростью. И собака, безусловно, существо нечистое. Собаку ни в коем случае не пускали в дом. В наших городских условиях это трудно сейчас представить.
Петух и заяц. Что касается взволновавшего всех кота, то он как раз особо не мифологизирован, зато очень сильно мифологизирован петух. Потому что петух – это в первую очередь животное эротическое. И поскольку любовь ассоциируется с огнем, то и петух вполне логично ассоциируется с огнем из-за своего красного гребня, и, кроме того, эротичность его поведения крестьянин имел возможность лицезреть с детства во дворе и с завидной регулярностью. Кстати об эротических животных. Чрезвычайно эротичен в традиционной культуре заяц. Самое цензурное, что я могу сказать о зайце, – это то, что это женишок на свадьбе, и сюда относятся свадебные эротические народные песенки «Зайка, зайка, серый горностайка…». И кстати, любопытно, что если на каравае хлеба образовывались подтеки теста, то в этих подтеках усматривали фаллический символ. Эти подтеки теста назывались «зайчиками» по вполне понятной конкретной фаллической символике. То есть заяц – это в какой-то степени такой просто бегающий фаллос. А что касается «зайчиков» на каравае, то, если, значит, девушку никто замуж не берет, рекомендовалось съесть такого «зайчика», и появится у нее женишок.
Кроме того, зайцы – вместилище чертей. И здесь я не могу не вспомнить такой известнейший факт нашей истории и, как следствие, истории нашей культуры: почему Пушкин не принял участие в восстании декабристов. Он тогда, как мы знаем, выехал из Михайловского и поспешил в Петербург, но у него было на дороге две приметы: ему встретился поп и ему перебежал дорогу заяц. И Пушкин этим отрицательным приметам внял, в Петербург не поехал, в восстании декабристов участия не принял, чем спас себя еще на несколько лет для нашей литературы и культуры. И кстати, он упоминает в «Онегине», что Татьяна едва не падала со страху, если ей перебегал дорогу заяц. Вот такой вот заяц в мифологии отрицательный персонаж.
Другие животные и птицы. Из других животных – бык. Бык, конечно, символ громовержца. И ничего в этом нету специфически славянского. Бык – это индоевропейский символ громовержца, к тому же символ эротический.
Я хочу обратить ваше внимание еще на двух птиц. Во-первых, это утка. Утка предстает в фольклоре как образ девушки, и к тому же утка заимствована из финской мифологии, где она может представать ни больше ни меньше как творец мира, и, как отмечает академик Рыбаков в «Язычестве Древней Руси», образ утки присутствует в белокаменной резьбе древнерусских соборов – там она изображена с комочком земли в клюве, потому что это заимствованный финский образ. У самых разнообразных финских народов есть миф о том, что мир творит утка, нырнув в первозданные воды и принеся комочек земли. Еще один образ, который вас несколько удивит, – это лебедь. Дело в том, что у нас в значительной степени – кстати, под влиянием того самого Пушкина – образ лебедя становится таким вот прекрасным символом девушки – светлым и гармоничным. Во-первых, какого грамматического рода это слово? Если мы опять же обратимся к Пушкину, то там у нас будет: «Глядь – поверх текучих вод лебедь белая плывет». То есть еще в XIX веке это слово было совершенно логично женского рода, потому что лебедь, как я уже сказала, – это образ девушки. И было бы странно, если бы это слово было мужского рода. Где-то в XX веке, очень поздно, произошла почему-то смена рода этого слова, причины этого мне неизвестны, дальше у нас начались следующие с лебедью проблемы (в данном случае, поскольку всё-таки речь идет об образе традиционном, я позволю себе употреблять слово «лебедь» в женском роде). Итак, лебедь – это отнюдь не светлый и радостный персонаж в фольклоре, это персонаж трагический. Кстати, не только у славян. Я не могу не заметить, что сюжет небезызвестной немецкой легенды о заколдованной девушке-лебеде (то, что нам в итоге дало бессмертный балет Чайковского «Лебединое озеро») – это сюжет трагический, и, более того, либретто балета Чайковского переделывалось, прежде чем обрело современный вид, а в изначальной версии то, что, собственно, при Чайковском и ставилось, – там финал был трагический, потому что Зигфрид нарушил клятву, и хотя чародея убил, но всё равно бедная Одетта обречена погибнуть, и он от горя бросается в воды озера, потому что он не хотел нарушать клятву, но его обманули, его возлюбленная погибла. «В общем, все умерли», как говорилось в известном фильме.
Вы, возможно, знаете, что лебедь – это образ невесты на свадьбе. Но в русской свадьбе невеста – персонаж трагический. И этому есть вполне объективные причины. Дело в том, что в любой традиционной культуре верят, что человеку отпущено на жизнь определенное количество всего – и горя, и радости, и лет, и жизненных сил, и так далее, и так далее. И в частности запас слез, и поэтому, чтобы невесте, так сказать, хорошо жилось в замужестве, чтобы ее не очень изводила свекровь, она должна, просто обязана за время с того момента, как ее просватали, до собственно свадьбы, она должна в прямом, самом буквальном смысле слова выплакать все свои слезы. Невеста должна сидеть и плакать. Плакать всё то время, что она бодрствует. И ее, эту самую нашу замечательную невесту, сравнивают с лебедью. И она в свадебных причитаниях постоянно называется лебедью. Вот, собственно говоря, что такое невеста-лебедь. Причем если конкретная девушка хорошо умела петь и знала причитания, то как раз значительную часть времени от сватовства до свадьбы она проводила не только в том, что спешно дошивала свое приданое, но и постоянно распевала свадебные причитания. Если же она петь не умела (ну, не всем дано), то родители могли нанять специальную девушку-вопленицу, которая должна была исполнять причитания всё это время, а невеста там охала, вздыхала, всячески, в общем, изображала, что она вот эти страдания испытывает. Кстати, в бывшей Архангельской губернии с невестой обращались следующим образом: после помолвки ей верхнюю часть ее платка (вы понимаете: платок – квадрат ткани, сложенный по диагонали пополам, поэтому логичным образом он состоит из двух треугольников), и вот верхнюю его часть загибали наверх, на лицо так, что у невесты он доходил примерно до середины лица, и вот под таким своеобразным покровом она пребывала всё это время и была обязана плакать, утирать глаза уголком этого платка, и он должен был основательно просолиться к свадьбе. Вот таким вот образом она выплакивала все свои слезы до замужества. Еще к вопросу о трагичном образе лебеди я замечу, что в финских текстах героя отправляют на реку смерти, где плавает лебедь. Герой должен ее подстрелить. И естественно, у него ничего не получается, поэтому он сам погибает, что вполне логично. И в «Слове о полку Игореве» упоминается, как символ горя на Русской земле, Дева-Обида, которая приходит на Русскую землю и о ней говорится, что она «всплескала лебедиными крыльями». Так что лебедь весьма мрачный и печальный персонаж в нашем фольклоре.
Антропоморфные божества
Теперь мы от животных переходим к божествам уже антропоморфным. И начинаем мы, разумеется, с нашего дорогого русского домового, в которого, как я уже обмолвилась, многие верят до сих пор. И действительно, просто могу сказать по личному опыту по жизни в глухих деревнях во время экспедиций, что иногда в таком хорошем старом доме происходят явления, которые не поддаются рациональному объяснению. Но если объяснять их тем, что вот за печкой живет домовой и ему надо приезжим нравиться, куражиться, шутки шутить, достаточно беззлобные, но не особо приятные, то вот этим всё объясняется очень легко. Значит, если вдруг почувствуете присутствие домового, то имеет смысл ему сказать: «Дедушка домовой, не обижай меня, не шали… Я дам тебе кашки, молочка…» Как говорит мой личный опыт, вполне достаточно такого обещания, кашку с молочком даже не обязательно ставить. Короче говоря, поверья о домовом живут и процветают. В конце XX века были опубликованы городские поверья о домовом, те, что дали нам теперь уже в фольклоре городском барабашек. Кстати, я однажды с большим интересом обнаружила в книжке по вековой славянской мудрости, что, дескать, барабашка – это исконно древний персонаж славянского фольклора, хотя при желании можно просто поднять газетные материалы и посмотреть, в каком именно году и в какой именно газете был опубликован текст о барабашке, который немедленно очень широко разошелся.
Итак, место-обиталище домового – печь, за печкой, под печью и так далее. Как мы с вами прекрасно знаем, печь, очаг – это место контактов с потусторонним миром, это место контакта с миром предков, и печь связывается и с ушедшими, и с еще не рожденными, и с младенцами, потому что под печью хранили, например, молочные зубы детей или же первые срезанные детские волосики, так вот домовой тоже там обитает. Следующий любопытный момент – то, что мы неоднократно записывали от наших информантов в фольклорных экспедициях, – это то, что домовой может быть на одно лицо с хозяином дома и, независимо от его внешности, домовой может ночью прийти, как выражались наши бабушки, давить хозяйку. Это не соитие, это ощущение навалившейся тяжести. И она может определить, что это ни в коем случае не ее муж, а вовсе даже домовой, потому что у него руки в меху, то есть он обладает этой самой волосатостью, которая является признаком потустороннего существа. Следующий момент – это то, что изображения домовых в свое время создавались у разных славянских племен, и там, где они зафиксированы, они представляли собою столбик с головой бородатого мужчины в верхней части. На удивление, такие изображения схожи с греческими гермами, и поскольку и образ домовых является своеобразной трансформацией культа предков, и, собственно говоря, греческие гермы связаны точно так же с культом предков (с Гермесом как представителем душ умерших, он связан с богом дорог, но это дороги, ведущие в том числе и в мир мертвых), то действительно сходство изображений домовых с гермами весьма и весьма значительно.
Далее. Такие изображения могли называться «чуры». Собственно, слово «чур» – это восточнославянский вариант слова, которое нам известно больше в форме церковнославянской и с приставкой – я имею в виду слово «пращур». Пращур – это далекий предок. Есть отец, дед, прадед, а что дальше прадеда? А дальше – пращуры, то есть предки. Собственно говоря, «пращур» и означает «предок», и как раз, кстати, как нам говорил академик Толстой, корень этого слова восходит к корню «кур», означающему просто-напросто «фаллос». Связь культа предков с фаллическим культом и плодородием много где отмечена, и славяне в этом смысле – не исключение. Отсюда и выражение «чур меня», то есть буквально призыв к предку «охрани меня», «обереги меня», и, кстати, поскольку этимологически это опять же имеет и непристойное значение, то непристойность считалась очень мощным оберегом от нечисти. Нечисть боится мата и поэтому в случае прогоняется им.
Далее. Есть тексты, когда записывается прямо-таки существование целой семьи у домового: дедушка-домовой, бабушка-домовушка, сейчас мы еще и домовенка из советского мультика вспомним. Мультик, конечно, прекрасный. Но какое он имеет отношение к славянской мифологии? Такие тексты – это периферии народной культуры. Широкого представления о том, что у домового есть вот такая семья, – этого представления нет. Да, кстати, еще один момент, связанный опять-таки с современной мифологией, с современным представлением о домовом и записанный у студенток УНИКа, которые опять же дальше излагали этот текст абсолютно на полном серьезе, – это то, что в современных квартирах обиталище домового (понятно, что печи уже нету, а жить за батареей – это никто не согласится) – это веник. (Домовой связан с лохматостью-мохнатостью, откуда связь с лохматым веником очевидна.) И если в современной квартире происходят какие-то малообъяснимые явления типа постоянно срывающихся кранов и неработающих компьютеров и т. д. и приобретают они затяжной, массовый характер, то надо задать себе простой вопрос: а чем хозяйка квартиру чистит, потому что мы сейчас чистим пылесосами, а может быть, просто-напросто домовому нужен нормальный веник? И более того, как-то раз мне рассказали о случае, когда вот покупка веника в квартире, которую чистят пылесосом, оказалась разрешением проблем с тем, что в этой квартире не работали компьютеры. Я не призываю к подобного рода утверждениям относиться со всей серьезностью, относиться к ним можно как угодно. Но безусловно то, что невозможно отрицать: они являются фактом современной мифологии. А верить в это или не верить – это уже личное дело каждого. Но веник на всякий случай лучше завести, а также отметить связь домового с лохматостью.
Другим персонажем фольклора, связанным с крестьянской усадьбой, был банник. Во многих крестьянских хозяйствах еще по крайней мере двадцать лет назад бани топились по-черному, это было совершенно нормальным явлением. И вашей покорной слуге неоднократно доводилось такими банями в экспедициях пользоваться. Но раз это так, то в такой бане есть серьезный риск угореть. И в частности, этот риск персонифицировался в образе банника, существа жестокого, в отличие от домового. Домовой – проказливый, домовому нравится просто так хулиганить, из любви к искусству. Банник – совершенно другое. Банник хочет человеку навредить. И навредить он хочет просто по причине скверности своего характера. Соответственно, баннику, после того как люди мылись, оставляли воду, мыло, мочалку, чтобы сам банник мог помыться. В некоторых случаях (и это не из книг, это действительно живые фольклорные записи) бани населялись целым сонмом отрицательных персонажей, из которых самым страшным, даже страшнее банника, был обдериха. Это зловредный персонаж, который приходит в баню в «третий пар». «Третий пар» – это третья очередь мытья, когда там уже, естественно, очень влажно, по-прежнему еще очень жарко, и если у человека есть хоть какие-то проблемы с давлением, то для него это может кончиться обмороком, а обморок в такой атмосфере может привести к сколь угодно отрицательным последствиям. Баня, в принципе, всегда была местом нечистым. Если угодно, она была своеобразным зафиксированным каналом в потусторонний мир, чтобы держать контакты с вот этим миром, с миром нечисти, темным миром, нижним миром смерти и так далее. То есть чтобы для них было вполне определенное место, которое до некоторой степени гарантирует отсутствие этих контактов в других местах.
Как вы прекрасно знаете, в бане во все времена гадали. Гадание – процесс опасный, гадание – процесс страшный. Если бы гадание не было страшным, то зачем бы оно было нужно? Я замечу, что при тогдашнем очень высоком уровне смертности было вполне нормальным делом при гадании получить известие о том, что тебя ждет смерть. Допустим, в подблюдные песни, что распевались на Святки зимние, входило обязательно несколько песен, предвещающих тому, чье кольцо вынется, смерть. Понятно, что когда те же самые студентки филологического факультета, которые всё это учили по программе курса фольклористики, в шутку или всерьез, или для концерта, или как-то еще начинают гадать или изображать гадание, то они, естественно, такие песни опускают. А при реальном, живом гадании эти песни были непременно. Очень хорошо известно гадание с двумя зеркалами, когда ставятся два зеркала друг напротив друга, ставится свеча, и, соответственно, то, что ты увидишь в самом дальнем отражении самого дальнего зеркала, это тебя ждет. И можно там увидеть гроб, ну и прочие-прочие страшности, а иначе будет неинтересно. Так вот местом гадания всегда была баня. В традиционной русской деревне в бане рожали, потому что новорожденный человек (считалось, что он появляется на свет из потустороннего мира) нечист и роженица нечиста, и поэтому роды проходили в бане. Опять же, естественно, тут был и чисто медицинский момент (жарко натопленная баня облегчает процесс родов). В бане, как вы знаете, снимали крест в обязательном порядке. В языческое время, видимо, снимали обереги. Одним словом, как я уже сказала, локализованное место для контактов с нечистью. Если говорить об архитектурном убранстве, то баня никогда, ни при каких обстоятельствах, не имела узоров, поскольку любые узоры (наличники и так далее) – это всё своеобразные обереги, а баня, понятно, место, в котором как раз оберегов быть не должно, наоборот.
Из других персонажей. Мы уже выходим за пределы усадьбы. Дальше, конечно, будет леший. Образ лешего – это в значительной степени антропоморфный образ медведя как хозяина леса. Образ лешего позже, во-первых, будет сочетаться с образом бога Велеса, а еще позже под влиянием христианства – с образом святого Николы. Все былички, все рассказы о контактах с лешим делятся на две группы. В одних случаях говорится, что человек заблудился, его попутал такой-сякой леший, и дальше это для человека кончилось более или менее плохо, и в этих случаях, то есть в тех текстах, которые мне доводилось записывать, фигурирует именно леший. А в других случаях человек чудесным образом выбрался, ему встретился странного вида старичок и указал дорогу, то есть мы имеем дело с положительным образом лешего. И в таком случае, скорее всего, тут будет фигурировать святой Никола, святой Николай – по-разному могут его называть. Тут у них просто произошло расслоение образов. Признак лешего, независимо от того, благой он или отрицательный, – это то, что у него одежда запахнута на левую сторону. То есть это опять-таки отчетливый признак персонажа из потустороннего мира.
Из духов природы, пожалуй, надо отметить еще водяного. Поскольку водяной связан с Нижним миром, то персонаж будет крайне негативный. И кстати сказать, таким же негативным персонажем, как и водяной, будет человек, который с ним непосредственно взаимодействует, – это мельник. Мельница водяная, понятно, она ставится там, где удобно для мельницы, не для мельника. Поэтому, как правило, мельница на отшибе, поэтому мельник живет в стороне, он, как правило, человек нелюдимый. А трудно быть общительным, если ты большую часть своей жизни ничего не слышишь, кроме звуков мельничного колеса. Так что мельник в фольклоре канонизирован как персонаж магический, демонический, отрицательный. Фактически мельник является ипостасью водяного. Водяной требует себе жертв. Хорошо, когда удовольствуется черной курицей, черным петухом, иногда зверюшкой покрупнее – одним словом, вполне логично, что образ, связанный с нижним миром, с водным миром, – это будет образ чрезвычайно мрачный. Но нас больше интересует даже не водяной, нас интересуют другие персонажи, нас интересуют русалки. Первое и главное заблуждение относительно русалок, которое необходимо развеять, – это то, что касается их хвостатости. Хвостатая русалка – это существо импортное. Это существо, завезенное к нам из Польши, где действительно она представлена. В народном русском искусстве хвостатая русалка встречается очень поздно, в основном скорее на севере, и будет она там называться интересным словом – «фараонка». И можно записать поверье о том, что некогда был народ фараонов. И их поглотило море. И все они – мужчины, женщины – превратились в существа с рыбьими хвостами. Библейские корни этого замечательного утверждения, естественно, хорошо видны. Как из фараонова народа получился народ, название которого «фараоны». Но нам сейчас просто важно отметить, что русалка-фараонка, то есть русалка с телом женщины и рыбьим хвостом, – это персонаж, который встречается в народной русской резьбе и немножко в росписи, но я как раз-таки видела практически только в резьбе и очень мало. Но это персонаж, которого нет в русской мифологии, потому что он слишком поздний, потому что заимствованный. Зато мы знаем по Пушкину, что там «русалка на ветвях сидит». Вопрос: на каких она ветвях сидит и как она сидит? И как она выглядит? Обычно когда я прошу эту русалку описать, то если я так категорически возражаю, что у нее есть рыбий хвост, то мне говорят, что у нее распущенные волосы, которые она расчесывает. Это совершенно верно, потому что признаком русалки являются ее волосы. Распущенные волосы с точки зрения народной русской культуры – это признак не человеческий, это признак принадлежности к потустороннему миру.
И я могу рассказать один случай… На самом деле для меня это тогда было просто трагедией, потому что я, будучи студенткой-первокурсницей, была в своей первой экспедиции и имела несчастье пройтись через дальнюю деревню, у меня были распущенные волосы, причем это было в полуденную жару. Никого нигде у домов не было, я не думала, что меня кто-то увидит, кто-то обратит внимание, а скандал был в итоге на три деревни. Потому что это совершенно недопустимо, чтобы у девушки были распущенные волосы, и мне пришлось очень долго извиняться. Я даже боялась, что больше ни одна бабка меня не пустит к себе в дом, чтобы я у нее записала какие-нибудь фольклорные тексты. У меня есть и второй очень забавный случай из моей собственной биографии, тоже связанный с русалками. И в общем-то, я думаю, что уже пора, поскольку прошло десять лет[4], поехать в ту дерев ню, изобразить из себя чуждого этой исходной ситуации фольклориста, попробовать записать местный фольклор, потому что я думаю, что за десять лет он там нарос. История была сравнительно похожа на первую, но несколько более забавная и уж во всяком случае не трагичная. Я тогда жила на Селигере, брала у хозяина лодку и уходила гулять по озеру на десять – двенадцать часов за приличное количество километров. И когда я находилась на берегу и, естественно, абсолютно не ожидала, что тут кто-то из людей появится, я считала это место абсолютно безлюдным. Естественно, у меня были распущены волосы, на мне еще была очень хорошая одежда: белая длинная юбка и какая-то зеленая кофточка. Но вдруг я обнаружила, что неподалеку идут два мужика, видимо охотники, и я, естественно, испытала вполне логичные чувства для женщины, которая уверена, что она в лесу одна, а оказывается, рядом идут двое мужчин. Мне стало не по себе. Но они проходили сравнительно недалеко, и один из них сказал другому (я так и не поняла, то ли в шутку, то ли всерьез): «Смотри, русалка стоит». Тот ответил: «Ага», – и они очень-очень быстро потопали от меня подальше. Это был один-единственный известный мне случай, когда одинокая девушка испугала двух мужчин. Потом я сообщила об этом ученому, который писал работу по русалкам, он очень радовался, потому что действительно это были прекрасные примеры из современной мифологии. Так что – «я фольклорный элемент, у меня есть документ».
Основные поверья о русалках связаны с тем, что, собственно, русалку видят. Видят ее обычно в пограничное время суток, в сумерки, ни в коем случае не ночью и уж тем более ни днем. Видят ее на берегу, у нее непременно распущенные волосы, которые она может расчесывать, и при виде человека, согласно быличкам, она обычно скрывается – бросается в воду. Поверья о русалках были очень тщательно исследованы нашим выдающимся ученым, Константином Дмитриевичем Зелениным, который относил русалок к очень большой группе мифологических персонажей, связанных с неестественной, преждевременной смертью. Иными словами, как я уже говорила, в народном сознании человеку отпущен некий определенный объем всего, в том числе и жизненных сил, в том числе и срока жизни. Если человек умирает до этого срока, особенно умирает от насильственной причины, то он переходит в очень неприятную категорию фактически вампиров, упырей и так далее, то, что в народе называется «заложные покойники». То есть он должен дожить свой срок, но ему, естественно, надо откуда-то брать жизненные силы, и он их начинает тянуть из окружающих. Бороться с ним очень трудно, практически невозможно. Что касается девушек, то если девушка утонула или утопилась (утопилась – это скорее фольклорный случай), то она таким образом превращалась в русалку, в общем, фактически должна была доживать свой срок в этом качестве. Далее. Сюжет с русалками – эротический. Это то, что у нас русалка на ветвях сидит. И действительно, в фольклоре русалки представляются чаще сидящими на прибрежных деревьях, и, более того, они звали парней с ними на ветвях, выражаясь куртуазно, колыхаться. Так это говорится в народе. И если парень поведется на это и станет возлюбленным русалки, то ничего хорошего из этого не выйдет, потому что она с ним поиграла и бросила его, а он потом будет по ней сохнуть и на обычных девушек смотреть не захочет, и всё кончится плохо. Так что с русалками ни в коем случае нельзя связываться.
Отдельная категория русалок – это те, что связаны не с реками и водоемами, а с полем. Потому что считалось, что русалки живут и на полях, они придают силу колосу, они придают силу поднимающимся всходам; такие русалки называются «полудницы», и теоретически их можно увидеть в полдень, хотя, кстати, это очень устойчиво, что в фольклоре встреча с русалкой – это негативно. Пример с моей селигерской историей есть тому подтверждение. Так вот о полудницах рассказывал наш академик Толстой, и рассказывал примерно следующим образом. Говорил с величайшим аристократическим достоинством (всё-таки потомок Льва Николаевича Толстого, графская кровь), и вот он говорил несколько церемонно: «Ну я человек уже пожилой, и я могу вам сказать, что у полудницы такой большой бюст, что, когда она бежит, она его закидывает за спину». Действительно, такой образ очень широко распространен в мировой мифологии, у самых разных народов встречается. Героиня с такой огромной грудью, что ей приходится за спину ее закидывать, – представительница очень большого мифологического семейства таких вот гиперэротичных женских персонажей.
Лекция 13. Славянские боги
Ящер
Мы приступаем к изучению славянских богов. Естественно, это персонажи разновременные. И наиболее архаичные из них будут иметь хорошо выраженные звериные черты. В первую очередь это будет касаться такого бога, как Ящер. В основном то, что я в дальнейшем буду давать по Ящеру, – это материалы книги Бориса Александровича Рыбакова «Язычество Древней Руси», разумеется, с некоторыми моими комментариями. Как следует из имени божества, Ящер представлялся существом зооморфным, о нем мы знаем по ряду источников. Во-первых, мы о знаем о нем из летописей. В летописях говорится о том, что в реке Волхове находился страшный зверь «коркодел», как он там называется. Понятно, что это искаженное слово «крокодил». Значит, страшный зверь коркодел, который перекрывал в реке Волхове водный путь и, соответственно, был бедой для Новгорода, пока он не был убит. Когда же его убивают, то его тело идет вверх по Волхову, а Волхов – река, вытекающая из Ильмень-озера, значит, таким образом, уходит в Ильмень-озеро и там проваливается «в кощьное, то есть во тьму кромешную». Кстати, по поводу кощьного Рыбаков высказывает очень красивую и очень интересную идею, что это обозначение преисподней и, собственно, однокоренное слово известному имени персонажа Кощея. А например, из «Слова о полку Игореве» и, впрочем, из данных лингвистики мы знаем, что слово «кощей» означает в буквальном смысле «костлявый» и в переносном смысле «кощей» означает «раб». Соответственно, слово «кощьное», как синоним христианской «геенны огненной» и при этом однокоренное к имени «Кощей», дает нам вот такую любопытную параллель к образу Кощея, который действительно воспринимался как владыка преисподней.
Но нас сейчас интересует не Кощей, нас интересует Змей. И вот что мы имеем в связи с образом Змея. Что находится географически в той самой точке (собственно, это не точка, а очень большое место), где из Ильмень-озера вытекает река Волхов. На протяжении многих веков это место называется Перынь. И сквозь все века оно сохранило это отчетливое языческое название. Если мы обратимся к «Повести временных лет», то узнаем о том, что при царствовании Владимира I, еще не святого, культ Перуна в Новгороде вводился огнем и мечом, и в местечке, которое позже получило название «Перынь», было устроено капище Перуна, и, вероятно, речь идет о том, что там изначально находилось капище Змея, но идол Змея был уничтожен, повержен, и позднее был воздвигнут идол Перуна. Впрочем, это было тоже ненадолго, поскольку, как мы прекрасно знаем, вскоре уже будут вводить в Новгороде христианство, которое, впрочем, новгородцам было ничуть не более мило, чем культ Перуна, – в общем, что то, что это – одинаково чужды.
Что мы еще знаем об образе Змея и о мифах и обрядах, с ним связанных. С этим персонажем или, может быть, не с ним, а с аналогичными ему божествами Рыбаков связывает так называемые болотные городища. Что это такое? Это капища идеально круглой формы, которые находились на болотах и, вероятно, по данным уже скорее в сравнительном религиоведении, в сравнительной мифологии, мы можем утверждать, что жертвы, которые приносились в этих капищах это были жертвы, принесенные полностью. Раз я говорю о полностью принесенной жертве, то логично, что бывают и жертвы, принесённые не полностью. Что это такое? Отступление о жертвоприношении. Как мы уже говорили в связи с Дионисом, слово «жертва» является однокоренным к нашему некультурному слову «жратва». И снижение термина «жертва» до примитивной «жратвы» есть результат идеологической борьбы против язычества, не больше и не меньше. Повторю, что при традиционном языческом ритуале, жертву частично сжигали, а частично, поскольку жертвой было мясо и другие съестные припасы, язычники эту часть сами и съедали. И не потому, что им было жалко всё это сжигать (это позднейшие домыслы людей, которые не верят ни во что и никогда), а дело было совершенно в другом. Дело было в том, что благодаря совместному жертвоприношению люди как бы оказывались сотрапезниками богов. И вот по этой причине традиционно жертва частично шла непосредственно богам, а частично её употребляли люди. Но, естественно, когда речь идёт о жертвоприношении владыке преисподней, владыке смерти, то никаким сотрапезником его быть никто не желает (и так все там будем), поэтому, наоборот, это уже чистое умилостивление, и желательно подальше дистанцироваться от такого божества, то есть жертвы ему просто кидали в болото. Из сказок типа «Сестрица Аленушка и братец Иванушка» мы знаем, что жертвами очень часто могли быть молодые девушки, которые, впрочем, на самом деле не так уж и трагично воспринимали свою судьбу. Потому что для человека, который не верит в языческих богов, как авторы, например, XIX века, для него, естественно, мысль, что бедную девочку убивают во имя языческого бога, – это трагедия. А для девушки той поры никакой трагедии не было, она выходила замуж за бога, и, соответственно, к смерти они тогда относились гораздо спокойнее, чем мы, гораздо проще, потому что смерть просто к ним была гораздо ближе, чем к нам. И поэтому это для нее просто было вот такое вот в высшей степени удачное замужество. И собственно, Рыбаков предполагает, что сказка «Сестрица Аленушка и братец Иванушка» и ряд аналогичных отражают именно обычаи жертвоприношений девушек подводному божеству в этих самых болотных святилищах.
Что еще мы знаем о новгородском Ящере? Еще мы имеем любопытнейшие данные поздней этнографии, этнографии, связанной ни с какими не с языческими временами, а этнографии, связанной с началом XX века. А именно: что рыбаки, проплывая Перынь, бросали в воду деньги в качестве такой своеобразной жертвы. Далее, мы знаем, что на Ладожском и Онежском озерах был обычай: на день Николы Мокрого (а святой Никола заменил собой целый ряд языческих божеств – это уже работы не Рыбакова, это уже работы Бориса Андреевича Успенского) делалось из соломы чучело человека, обряжалось в мужскую одежду, это чучело сажали в дырявую лодку, и, соответственно, ее привязывали к нормальной лодке, таким образом на буксире вывозили на середину озера, перерезали бечеву, и это чучело медленно тонуло вместе с лодкой. Мы имеем аж в начале XX века в Новгородчине отголоски человеческих жертвоприношений, и, естественно, никоим образом не святителю Николе, а отголоски человеческих жертвоприношений владыке преисподней, владыке подводного мира – этому самому Ящеру, который хоть вроде бы и был повергнут, кстати, историческим Добрыней еще в X веке, но тем не менее успешно дожил до XX века, может быть, и не очень успешно, но всё же дожил.
Однако и это еще не всё из того, что нам о нём известно, потому что у нас еще есть в запасе былина о Садко. Я замечу, что былину о Садко не надо воспринимать ни по прекрасному фильму Птушко, ни по прекрасной опере Римского-Корсакова, потому что это есть авторские обработки былины, и никакой замечательной царевны Волховы в былине нет. Там дело обстоит проще и жестче. В двух словах сюжет былины таков. Садко – гусляр, который ходит по пирам, он мечтает разбогатеть. Но мечты мечтами, а пока что дело кончается тем, что новгородские сильные люди гонят его с пира, и он идет печалиться на берег Ильменьозера, и вот здесь Рыбаков делает любопытное наблюдение, что, вероятно, мы можем предположить, что Садко идет именно в Перынь, и там он поет, и поднимается к нему (я подчеркну еще раз, никакая не царевна Волхова, которую просто придумал Римский-Корсаков или его либреттисты), а поднимается к нему морской царь, который ему за песню, за его музыку готов дать богатство, но с условием, что потом Садко заплатит ему своей головой. Вот вам, собственно, и человеческие жертвоприношения, которые тут тоже вполне себе уместны (заметьте, записи этой былины начала конца XIX – начала XX века), то есть всё это еще в народе прекрасно помнили, а в течение XX века скоропостижно забыли. Садко вылавливает золотых рыбок, и затем он вступает с Новгородом в состязание, он пытается скупить в Новгороде все товары, но это состязание он проигрывает, потому что за один день он скупил все товары, которые только были, но на следующий день привозят другие товары, и т. д. и т. д., и в этом состязании (хотя Садко бился на достаточно крупную сумму денег с купцами) он терпит поражение и отдает им, естественно, про игрыш, как и положено. И понятно, что в советское время этот мотив былины был совершенно неугоден, он был быстренько вырезан и забыт. И дальше Садко отправляется в дальние края посмотреть мир – вполне естественное желание для купца. Никаких поисков «птицы счастья», это всё уже вообще Птушко. Спустя какое-то время, спустя несколько лет плаваний, спустя несколько лет странствий, корабли Садко останавливаются посередь моря, и Садко понимает, что морской царь требует дань. Дальше корабельщики начинают метать жребий (то есть вырезать свои имена на деревянных или металлических дощечках), кому идти живым на дно морское. Жребий выпадает Садко, он немедленно говорит, что эти жребии неправильные, пытается сделать свой жребий легче, чем у остальных. Но тогда, наоборот, его жребий, более легкий, идет на дно. У некоторых сказителей Садко очень долго пытается уклониться от вполне очевидного того факта, что на дно морское должен идти он. Что, естественно, опять-таки было решительно при обработке былины вырезано. В конце концов он смиряется с неизбежностью, уходит на морское дно, где веселит морского царя своей игрой на гуслях. И тот готов отдать ему в жены одну из множества своих дочерей, и здесь вмешивается опять-таки Никола. То есть, как мы уже видели в случае с лешим, а здесь видим применительно к подводному владыке: в тех случаях, когда у нас владыки леса и владыки моря являются положительными персонажами, их заменяет собой Никола, а в тех случаях, когда они являются отрицательными, они, естественно, действуют под собственными древними языческими именами. Опять же вспомним, что именно в Николин день приносили вот эту самую символическую жертву на озере. Итак, здесь сталкиваются как бы эти две ипостаси морского царя: древняя, жуткая, грозная и более благая. И благая, естественно, оказывается связанной с именем Николы. Кстати, этот момент дает любопытный штрих к датировке былины, потому что мы не можем без ущерба отредактировать этот сюжет так, чтобы Николу из него убрать. Это значит, что былина была сложена отнюдь не в седую древность, то есть, конечно, достаточно давно, но не в языческую древность, а вполне в то время, когда морского царя в его благой ипостаси уже заменил собой Никола. Вообще, русские былины довольно поздние. Идем дальше. Итак, Никола предупреждает Садко, что тот должен выбрать самую некрасивую из дочерей морского царя и ночью с ней, по выражению сказителя, блуд не творить, и тогда всё будет хорошо. Садко в точности следует указаниям, выбирает девушку-чернявушку, ложится с ней спать, но к ней ночью не прикасается и только случайно на нее уже во сне закидывает ногу. И когда он просыпается, то оказывается, что он на земле, в мире людей, на берегу реки, которая получает название Чернава, и только одна его нога в воду опущена. И это, естественно, ничем страшным Садко не грозит. Вот как кончается былина. Вот так образ морского царя представлен во всей красе и к тому же еще в таком интересном единстве и борьбе его ипостасей.
Род
Следующее архаическое божество, к которому мы переходим, – это такое сложное и занимающее очень неоднозначное место в науке божество, которое называется Род. О Роде, собственно, известно не очень много, достаточно мало, чтобы из-за него были бурные споры, но, с другой стороны, достаточно много, чтобы он был едва ли не главным божеством у современных неоязычников. Так что, собственно, если кто общается или встречался с язычниками, например в Интернете, то знает, что они сейчас свою веру называют «родноверие», девиз у них «Слава Роду!», то есть в современном неоязычестве Род является, безусловно, одной из центральных фигур, но это, безусловно, факт современной культуры, на который мы не можем закрывать глаза, а насколько это божество является древним и каким оно было в древности, – это вопрос, как я уже сказала, очень и очень неоднозначный, и готовых ответов тут нет. Что, собственно, мы имеем применительно к Роду? Мы имеем цитату, которую приводит Рыбаков, цитату из одного из поучений против язычества: «Всему бо есть творец Бог, а не Род». Из этого логически следует, что в языческом пантеоне того времени Род занимал место аналогичное Богу-творцу в христианском пантеоне, то есть высшее. Несмотря на убедительность этой цитаты, многие ученые с ней спорят, так что… А я, в общем, придерживаюсь той точки зрения, что это действительно был бог-творец в языческом пантеоне, но я просто хочу подчеркнуть, что эта точка зрения не является в науке общим местом.
Теперь важный момент относительно бога-творца. Мы, как люди христианской культуры, независимо от нашего вероисповедания, привыкли к тому, что бог-творец – это автоматически верховный бог. Это не так. Это так только в христианстве. Во многих других религиях всё обстоит гораздо-гораздо сложнее. Факт того, что некий бог мыслится творцом, не ставит его на первое место. Не ставит на первое место по значимости, только первый в списке.
Что мы еще имеем на основе поучений против язычества? Что Род ездит по небу на облаке, мечет на землю груды, то есть дождь, и благодаря этому рождаются дети. То есть само имя Рода связано с рождением, функции его тоже связаны с тем, что он податель жизни. Далее. Рыбаков связывает имя Рода с огромным числом понятий, и здесь, кажется, ему чувство меры несколько отказывает, но, безусловно, в чём с ним следует согласиться, так это в сопоставлении имени Рода с таким диалектным словом, как «родия». Словом «родия» обозначали шаровую молнию. Также это слово могло обозначать плод граната, то есть нечто красное и круглое. Шаровая молния – бедствие, говорят, страшное, нам известно только по книжкам, по счастью. И поскольку Род – есть божество небесное, то ему быть связанным с понятием «шаровая молния», безусловно, красиво. Это, безусловно, красивая научная идея. Далее. Мы знаем о Роде из поучений против язычества, где церковники укоряли князей, в частности, за то, что те ставят трапезу Роду и рожаницам. Стало быть, вместе с Родом действовало парное женское божество – рожаницы. Почему мы знаем, что их было две? Дело в том, что в древнерусском языке, в отличие от современного, было три грамматических числа: единственное, двойственное и множественное. И слово «рожаницы» – оно в современном русском языке, а по-древнерусски богини звались «рожанице» – двойственное число, – поэтому об их количестве не может быть двух мнений. По поводу двойственного числа я могу заметить, что в известных литературных текстах встречается употребление двойственного числа – например, в сказке Пушкина «О мертвой царевне», где мы читаем: «И завидуют оне государевой жене». Да, там речь идет о двух героинях, о двух сестрах. И вот Пушкин употребляет уже в то время вымершую форму двойственного числа.
Идем дальше. Если о Роде мы знаем достаточно мало, и, в общем, тут на каждый довод находится контрдовод, то с рожаницами всё гораздо проще и гораздо надежнее. Культ рожаниц был невероятно популярен. Я замечу, что дуальность женского божества – это вообще универсалия мировой культуры и образы, восходящие и к богине-матери, всегда по своей природе дуальны. Как изображались рожаницы, мы достоверно не знаем. Хотя у нас отсутствуют прямые данные, у нас есть достаточно любопытные косвенные. Например, вашей покорной слуге, когда я ездила в фольклорные экспедиции в своем глубоком студенчестве, мы были на Русском Севере, и я там зарисовывала в больших количествах севернорусские полотенца, которые успешно до конца XX века сохранили изображения двух огромных женских фигур. Руки их могли быть опущены вниз, реже были подняты вверх, изображения достаточно геометризованные, и, кстати сказать, в моей статье «Верования древних славян» – той, что была опубликована в энциклопедии и сейчас лежит на «Миф.ру», – я сделала рисунок, произ водящий такое полотенце просто по записям в моем блокноте.
Далее. Я не хочу показаться решительным сторонником Рыбакова, с ним можно и нужно спорить во многих случаях, но тем не менее, когда он прав, мне остается выразить лишь свое согласие с ним, впрочем, естественно, указав, что, так сказать, «в науке говорится», н-да. Запомните, у нас не существует абстрактного «в науке», есть конкретное мнение конкретного человека – академика Бориса Александровича Рыбакова, личности спорной, но интересной. Хотя когда он берется трактовать былину об Иване Годиновиче, да и былины вообще, это не выдерживает никакой критики. Но мы – о рожаницах. А вот тут я с ним согласна.
Рыбаков допускает весьма смелое и очень красивое утверждение, что на Руси были чрезвычайно широко распространены, опять-таки вплоть до начала XX века, изображения рожаниц в виде рожающей женщины. И он в своей книге «Язычество Древней Руси» приводит эти изображения в больших количествах, то есть это женщина с поднятыми руками, с широко раздвинутыми ногами, в некоторых случая еще у нее показывается головка плода, откуда, в общем, человек на свет появляется. К этому можно добавить один любопытнейший момент. Дело в том, что мне в свое время довелось увидеть огромное коли чество русского кружева, а поскольку это было на специализированной выставке в Музее прикладного искусства, то там, естественно, предпочитали выставлять работы масштабные, просто физически большого размера. И поэтому там в огромном количестве выставлялись подзоры. Что такое подзор? Это современному человеку надо объяснять. Объясняю. Дело в том, что в русских деревнях кровати были чрезвычайно высоки. Почему? Вполне понятно – на полу холодно, чем выше, тем теплее, – Русский Север, холод, зимняя изба делилась на две части: зимнюю и летнюю. В зимней избе спали, где максимально высоко, на печке (старики и маленькие дети) и на полатях, если были полати. А хозяин с хозяйкой спали на кровати, и кровать была высотою не меньше метра, и естественно, что под ней (грешно не использовать такое большое пространство) хранились какие-нибудь сундуки или домашний скарб. С одной стороны, это надо всё занавесить, закрыть, а с другой – тут еще, конечно, играет роль магия, ведь хозяйская кровать – это то, с чем связано продолжение рода, а я замечу, что в крестьянских семьях от количества детей напрямую зависит благополучие, в частности, жизни стариков. Я бы сказала, что не то чтобы благополучие, а сама физическая жизнь стариков. Если не будет детей, внуков, то кто же будет их кормить? Они просто не выживут, они умрут от голода. Поэтому естественно, что хозяйская кровать должна быть по максимуму украшена различными атрибутами, связанными с продолжением рода. Но вышивать простыни – это неразумно, простыня часто стирается, вышивка на ней быстро порвется. Поэтому, с одной стороны, с прагматической целью – закрыть это самое пространство под кроватью, а с другой стороны (и в еще большей степени) – с целью магической, обеспечить многочисленное потомство, вот это самое пространство под кроватью завешивалось специальной вышитой или же кружевной тканью, которая называется «подзор». И такая ткань никак не используется в быту, ей ничего не вытирают, то есть она очень долго хранится, она может храниться веками. И на подзорах сохранялись наиболее архаичные рисунки. И именно на подзорах Рыбаков в больших количествах обнаруживает изображения рожаниц, о чём он и пишет в своей книге весьма подробно. Но, что любопытно, даже Рыбаков упоминает, что постепенно, со временем, значение изображения рожаниц в виде рожающей женщины стало забываться. Так вот, со временем эта фигура трансформировалась в нечто условное, так сказать, там руки с растопыренными пальцами могли превращаться в чуть ли не ветки с цветами, ноги там тоже во что-то, и Рыбаков приводит примеры того, как вполне узнаваемая антропоморфная фигура рожающей женщины трансформируется вот в такой интересный орнамент.
Что удалось в свое время увидеть мне? Мне на выставке удалось увидеть трансформацию этой фигуры не поверите во что! – в двуглавого орла, потому что по структуре эти изображения очень похожи. И это действительно было очень любопытно и, позвольте мне сказать, очень весело, потому что где-то это – четкая рожаница, где-то – малопонятная закорюка-раскоряка, где-то – конкретно двуглавый орел, а где-то – это нечто среднее. Вот такой вот любопытный культурологический курьез. Итак, идем дальше. Совершенно очевидно, что культ рожаниц в той или иной форме прожил на протяжении многих веков, трудно сказать, насколько долго, но я замечу, что один из атрибутов, связанных с защищающим женским началом, – это две руки, которые что-то оберегают, но это уже помимо всякого язычества, уже через все религии, заметим этот чрезвычайно устойчивый образ в современной рекламе. Когда надо показать, что о нас заботятся, вот прямо-таки на всём свете вот только непременно вот эта фирма, то это будут непременно две оберегающие руки – то, что связано, в общем, с дуальностью женского защищающего божества. Однако это уже, естественно, не связано с русским язычеством.
Скифские божества
Теперь мы переходим к божествам иранского происхождения. Божества, которые пришли на Русь через скифскую культуру, или же это божества, которые, возможно, даже восходят к эпохе индоевропейской древности, индоевропейской общности. Во-первых, мы начнем с того, что в имена этих божеств входит корень «бог». Корень «бог», я замечу (в наше время нужно специально, к сожалению, оговаривать, правильно произносить именно с оглушением – «бох», потому что «бок» бывает правый или левый), – это слово само по себе имеет происхождение иранское и заимствовано русскими через культуру скифскую. Это слово этимологически однокоренное такому понятию, как «доля»: «бхага» (откуда и наше русское слово «благо»). А «доля» уже по-русски и в русской культуре имеет значение «судьба», «участь». Но я замечу, что слово «участь» в значении «судьба» – однокоренное русскому слову «часть». То есть «часть» – это, в общем, тоже понятие, связанное с судьбой. «Доля» в значении «судьбы» – понятие скорее фольклорное, но достаточно хорошо известное. Можно вспомнить Лермонтова, стихотворение «Бородино»: «Плохая им досталась доля…» – «доля» в значении «судьба». То есть это целостный комплекс понятий, который у русских присутствует как на родном языке, так и через заимствованные слова «бог» и «благо». Причем я сейчас не оговариваюсь, произнося «блахо» именно так, с украинским «гх», я сейчас соблюдаю классическое русское литургическое произношение, которое требовало произнесения этих слов, как и слова «хосподь», с фрикативным «гх», говоря лингвистическими терминами, или, проще говоря, с украинским «г». Отсюда оглушение «бога» на «бох», даже в нашей живой речи мы говорим: «О хосподи» – как междометие это сохранило правильное литургическое произношение. Еще бы об этом знали наши церковники, еще бы они говорили это правильно. Ну да ладно, больно много хотеть от церковников наших образованности. И я замечу, что это, хотя на уровне знаний, в общем, доступно только филологам, но на уровне ощущений это очень хорошо доступно в современной культуре в Интернете. Потому что и написание «бох» с «х» на конце у нас идет, когда мы хотим подчеркнуть, что мы не к Богу взываем, а употребляем междометие. И «о хосподи» у нас вполне могут писать в Интернете, опять же подчеркивая, что мы тут не молиться вздумали на форуме, в блоге, а мы употребляем именно междометие.
Это был небольшой экскурс в историю слов, в историю понятий. Итак, все языческие славянские божества, в имя которых входит корень «бог», – они все иранского происхождения. Здесь, например, можно начать список со Стрибога, о котором мы знаем из «Слова о полку Игореве», где его внуками названы ветры, и также мы знаем, что когда Владимир был еще не святым, когда он проводил свою языческую религиозную реформу, то он, повелев поставить идолы посреди двора теремного, в частности приказал поставить и идол Стрибога. В «Слове о полку Игореве», как я уже сказала, его внуками названы ветры. Лирическое отступление о слове «внук» в «Слове о полку Игореве». Слово «внук» там употребляется трижды и в очень интересных значениях. Русский народ назван внуком Дажьбога. Не надо думать, что физически Дажьбог мыслился прародителем всего русского народа. Боян назван внуком Велеса. И ветры названы внуками Стрибога. Так вот похоже, что тот факт, что Боян назван внуком Велеса, опять-таки тоже не надо понимать буквально. Потому что скорее «внук» имеет в «Слове о полку Игореве» значение «находящийся под покровительством». Почему? Да потому что Стрибог, вопреки мнению, которое когда-то было высказано, – дескать, ветры его внуки, значит, он – бог ветра, – нигде таковым не представлен. Если мы обратимся к греческой мифологии, посмотрим, кто чей внук, то отнюдь не следует, что родитель был богом того же самого, – ни в коем случае. Рыбаков расшифровывает имя «Стрибог», обращаясь к русским диалектам, где он обнаруживает диалектное слово «стрый», которое может быть существительным и тогда означает «дядю по отцу», и может быть прилагательным и тогда означает просто «отцовский», из чего он делает красивый вывод, что Стрибог, вероятно, представлялся «богом-отцом». Но опять-таки не надо это вводить в христианское абсолютизирование, и чьим он отцом был – это отдельный, сложный вопрос. И конечно же это больше идет на уровне гипотез, чем готовых ответов. По Рыбакову, этот Стрибог – чуть ли не ипостась Рода, небесный бог, ветры его внуки. И он претендует на то, чтобы быть отцом кого-то из богов.
Далее – Сварог. Имя Сварога содержит корень, который присутствует в санскритском древнеиндийском слове «сварга», то есть «небо». И таким образом, действительно предполагается, что Сварог – это бог неба, из чего Рыбаков делает вывод, что Сварог и Стрибог – это просто чуть ли не две ипостаси одного и того же божества. Оставим это как точку зрения Рыбакова. Как я уже сказала, здесь больше гипотез, чем готовых ответов. Но мне это сваливание в одну кучу Рода, Сварога и Стрибога категорически не нравится.
Зато теперь мы наконец-таки переходим к Дажьбогу. Имя «Дажьбог» иранского происхождения и, как доказано лингвистами, содержит иранский корень «даг» со значением «жара». То есть он никакой не «дающий бог» и уж тем более, как некоторые высказывались, не бог дождя. Да, по поводу «даждь» и «дождь». Я замечу, что люди весьма далекие от лингвистики, зато обладающие весьма хорошим самомнением твердо уверены, что, чтобы определить значение слова, родство слов, надо, чтобы там более или менее совпадали согласные (про такое явление, как «чередование», они и думать, как правило, не хотят, но это ладно), а гласные ставятся как угодно. Так вот лингвист, в отличие от них, прекрасно знает, что в древних языках гласные ставятся отнюдь не по вкусу, а чередование гласных подчинено еще более жестким законам, чем чередование согласных. И с этими законами нужно более чем серьезно считаться. Поэтому из того факта, что в имени «Дажьбог» «дажь» и в слове «дождь» совпадают согласные, и близко не следует, что эти два понятия стоит отождествлять. Я, естественно, в рамках данного курса не могу объяснять то, что касается законов чередования гласных в древних языках, просто я прошу поверить мне на слово. Итак, в имени Дажьбога – иранский корень со значением «жара». Дажьбог – это изначально бог жары, бог-владыка, покровитель летнего периода. Его могут называть «сын Сварогов». И вот здесь как раз-таки и работает гипотеза Рыбакова (я не призываю ей следовать, я просто призываю ее знать), отождествляющая Стрибога и Сварога. Но, независимо от того, чьим сыном представлялся Дажьбог, мы, видимо, должны последовать за Рыбаковым в том, что говорится о Дажьбоге как о центральном божестве Руси времен двоеверия, то есть это XI–XII века, когда культ Дажьбога чрезвычайно расцвел, дальше это довольно трудно излагать без конкретных картинок, поэтому опять-таки я просто отсылаю вас к книге Рыбакова «Язычество Древней Руси», где он подробно связывает образ Дажьбога с иконографическим сюжетом вознесения Александра Македонского, с легендой о том, что Александр в Персии увидел храм, в храме увидел грифонов, потребовал, чтобы их запрягли ему в колесницу, и на них взлетел на небо, держа на двух копьях два куска мяса, то есть, понятно, грифоны потянулись за мясом, стремясь за мясом, полетели всё выше и выше, Александр увидел землю с высоты и страшно испугался… При чём тут Дажьбог? По мнению Рыбакова, этот иконографический образ – собственно, вот те самые два куска мяса на копьях – следует связать с ритуальными жезлами, которые сохранились у некоторых славянских жрецов, в частности у болгар, до времени чуть ли не фотографий. Эти ритуальные молоты использовались в качестве моления о дожде. Дажьбог, как уже было сказано, бог жары. И таким образом, образ Дажьбога с ритуальными жезлами в руках на колеснице, запряженной грифонами, – вот он распространился в эпоху двоеверия, когда один и тот же символ мог восприниматься как имеющий одновременно, я подчеркиваю, без противоборства, и христианское, и языческое значение. Именно поэтому этот образ был так популярен в искусстве. Рыбаков его видит (и не только Рыбаков, его любой человек может видеть) в древнем Владимире на Дмитриевском соборе, полностью покрытом белокаменной резьбой. И там, что любопытно, изображение вот этого самого сюжета – «Вознесения Александра Македонского» – находится на южной стене, которая в любое время года освещена солнцем, в одном из трех нефов, а именно в восточном нефе, наиболее близком к алтарю.
Какая связь между алтарем христианской церкви и языческим божеством? И на этот счет у Рыбакова есть ответ, с которым, скажем так, я не призываю соглашаться, но не считаться с этим ответом нельзя. Ответ дают серебряные русские клады. Как я уже упоминала, в эпоху двоеверия князья следовали обеим религиям одновременно, и по этой уважительной причине у русских княгинь было два праздничных серебряных убора. И тогда, опять-таки рассуждая логически, на центральном щитке диадемы должно быть изображение верховного языческого божества той поры. Что же мы там находим? А находим мы там как раз сюжет «Вознесения Александра Македонского», что, видимо, и дает Рыбакову основной аргумент в пользу того, что действительно за вот этим сюжетом, казалось бы связанным с литературой, за этим для русских людей стоял образ своего божества. Вот это то, что касается Дажьбога, еще к этому можно добавить, что, судя по всему, действительно это было центральное божество эпохи двоеверия.
Славянские богини
Дальше мы переходим к женским божествам. О Морене речь пойдет, когда мы дойдем до былин, потому что там действительно былины хорошо отразили ее образ. А сейчас я обращу ваше внимание на два божества, которые то ли они «кабинетные», то есть выдуманы учеными, то ли нет – сложный вопрос, однозначного ответа на него нет. Это Лада и Леля. Я хочу заметить, что я опять буду излагать точку зрения Рыбакова. Такие серьезные ученые, как Топоров и Иванов, с этим категорически спорят. И хотя у меня в статье выводы Рыбакова, но писала я ее достаточно давно, сейчас я уже не знаю, я сомневаюсь. Поскольку всё-таки в статье это у меня есть, то как-то надо обозначить свое мнение по этому поводу. Итак, твердых данных о том, что у нас были эти две богини – Лада как богиня-покровительница замужних женщин и Леля как покровительница девушек, – точных данных у нас нет. Действительно, ряд ученых считает, что имя «Леля» фигурирует только в народных песнях и является искаженным от «аллилуйя». Кстати, можно вспомнить Александра Островского с его «Снегурочкой». И там, стало быть, пригожий Лель в качестве одного из главных героев (то, что это мужской персонаж, – дополнительно информация к размышлению о «кабинетности»). С Ладой сложнее. Самый интересный, самый убедительный аргумент Рыбакова в пользу Лады – это то, что он находит литовскую песню, где упоминается Лада как божество: «Святое божество, великое божество». Известно, что литовцы дольше других народов сохраняли языческие представления в неизменности. Одним словом, по поводу того, были ли у славян божества Лада и Леля, я могу только изложить обе точки зрения и оставить вам решение этого вопроса, пусть сам решает для себя на основании тех данных, которые нам известны.
Буквально пару слов о Морене. Ее имя содержит индоевропейский корень *mr/*nr, известный нам в словах «смерть», «мор». Топоров и Иванов видят этот корень в таких словах как «мрак», «мороз», «нора», сюда же индийское название преисподней «нарака» и т. д. Словом, образ Нижнего мира как темного мира смерти. Морена – богиня более чем известная. Богиня, связанная с зимним периодом года, запирающая силы природы. Богиня, изображения которой уничтожались на Масленицу. То есть сначала делались, потом уничтожались. Поэтому хотя мы и утеряли ее культ, но физические воплощения культа Морены, дожившие до наших дней, – это наши парки ледяных скульптур (ну уже такая трансформация); словом, о Морене речь пойдет, когда дойдем до былин.
Следующее женское божество, вызывающее чрезвычайно серьезные споры, это Мокошь. При произношении с ударением на второй слог возникает вопрос: что писать в первом слоге – «а» или «о»? Неизвестно. И более того, конкретно по летописям мы имеем оба варианта написания. Более распространен вариант через «о». Существовала ли эта богиня у славян – нет никаких сомнений, поскольку она упомянута в списке божеств, которые входили в первый Владимиров языческий пантеон. Рыбаков ее имя пишет через «а» и считает, что ее имя означает «мать урожая». Считает следующим образом: корень «ма» – это корень слова «мать», уже тут серьезные есть возражения и вопросы, потому что как бы половину корня у славян отдирать всё-таки не принято, ну да ладно. А слово «кошь» он связывает с термином «кошелка», и таким образом имя «Макошь» у него оказывается «мать наполненных кошелок» и тем самым – мать урожая. Не работает. Топоров и Иванов связывают это с глаголом «мокнуть» и с обычаем оставлять в жертву Макоши ткань, шерсть, пряжу, полотенца у родников. Честно говоря, они меня тоже не убедили, потому что обычай оставлять ткань у родников – он вообще универсальный, он действительно связан с культом богини-матери, но что при этом мокнет и почему, собственно говоря? Как тогда вообще надо понимать имя богини? Одним словом, я не могу вам дать ни одной этимологии этого имени, которую я сама считала бы удовлетворительной. Для меня это вопрос не решенный в науке, что и констатирую. Итак, что мы о ней знаем. Знаем мы тот факт, что действительно связана она с женскими работами, что она считалась покровительницей рукоделия и, безусловно, была богиней судьбы. О судьбе гадали у родников, и есть ряд еще других данных, связывающих Мокошь ни в коем случае не с урожаем, а именно с прорицанием судьбы и, кроме того, с женскими рукоделиями. И кстати, если девушка была очень хорошей рукодельницей и кто-то посторонний видел ее работу и спрашивал, кто же это так хорошо вышил, то девушка могла обидеться и огрызнуться: «Мокошь ткала, пока я на полатях спала», – дескать, если я показываю эту работу, то понятно же, кто это ткал, или там прял, или вышивал.
Ярила
Далее нас ждет божество Ярила. Здесь это уже я буду давать не по Рыбакову, а, наоборот, по его идеологическим противникам – Топорову и Иванову, которые в своей книге «Исследования в области славянской древности» о Яриле пишут, что сохранилось упоминание этого божества, что он представлялся в образе прекрасного юноши в белой одежде на белом коне, в венке из цветов, со снопом колосьев в правой руке и отрубленной человеческой головой – в левой[5]. Вот такой вот красавец. Итак, Ярила – это божество, в первую очередь связанное с весной, но не только. Ну сразу об отрубленной голове, которая как-то так этот прекрасный образ делает несколько менее прекрасным. Действительно, существовал обычай, очень распространенный: чтобы пашня дала хороший урожай, ее необходимо было окроплять кровью. И вот этот жесткий образ Ярилы отсюда и происходит. Но само имя бога указывает нам на его ярость. Здесь лингвистика нам весьма-весьма в помощь. И ее услугами пользоваться даже и не трудно. Поскольку корень «яр» присутствует у нас в словах с тремя типами значений. Во-первых, ярость, а во-вторых, то, что связано с огнем (огонь яркий, позже – цвет яркий), и, наконец, пшеница, которую сеют весной, называется «яровой», так сказать, незамужняя овца называется «ярочка», отсюда вообще очень неприличное выражение: «Хороша парочка – баран да ярочка». И Топоров и Иванов приводят еще диалектный термин «ярний» – «весенний». Итак, ярость, яркость и весна – вот круг представлений, с которыми связан Ярила. Ярила – это божество света. И божество весны, а может быть, отчасти и летнего периода. Божество, безусловно, воинственное. И, сразу забегая вперед, я скажу, что в эпоху двоеверия и позже многие черты Ярилы будут перенесены на святого Георгия, или, как его тогда называли в византийском произношении, святого Юрия, а позже на Руси – Егория. И таким образом, многое о культе Ярилы мы узнаем, применяя данные о народном христианстве, о народном православии из культа Егория. Что же мы знаем? Мы знаем обычай впервые выгонять скотину из хлева в Юрьев день, весенний Юрьев день. Мы знаем о чрезвычайно высокой распространенности юрьевских храмов на Руси. И в частности, хотя сейчас мы Георгия Победоносца представляем не иначе как изображенным на гербе Москвы…
Кстати, лирическое отступление о гербе Москвы… Строго говоря, не корректно говорить, что там изображен Георгий Победоносец. По одной очень простой причине: святого Георгия, в силу того, что он святой, можно изобразить только исключительно на иконе, но никак не на таком светском изображении, как герб. То есть там всё-таки изображен всадник, а не Георгий. И заметим, что у святого Георгия копье должно заканчиваться крестом, чего у нас на гербе, разумеется, нет. Но это к слову.
Итак, на домонгольских храмах мы достаточно часто встречаем изображения святого Георгия (святого Юрия) стоящим, и тогда в одной руке у него будет копье, а второй, левой рукой он опирается на щит, а на щите, между прочим, мы видим изображение лица, то есть то, что было в образе Ярилы отрубленной человеческой головой. Далее. О мудрости Ярослава Мудрого. Не трудно догадаться, что имя «Ярослав» – это имя немножко не христианское и что при крещении этого князя его должны были назвать как-то иначе. Но, как я уже сказала, в эпоху двоеверия язычество и христианство как раз в сознании высших классов, высшей знати не боролись, а прекрасно дополняли друг друга. Фактически люди посвящали себя и той и другой религии и имели и того и другого заступника, и довольны были все, кроме несчастных церковников, у которых это почему-то не вызывало восторга. Нетрудно догадаться из моих слов, что имя Ярослава Мудрого при крещении было Юрий, и именно он приложил вполне сознательно массу усилий, чтобы языческий культ Ярилы и христианский культ Юрия максимально объединить. Ярила представлялся не просто божеством летнего периода, он представлялся божеством, отпирающим и запирающим год. И что же делает Ярослав Мудрый? Заметим, что он весьма активно принимал участие в развитии христианства на Руси, мы знаем, что именно ему мы обязаны первыми святыми: Борисом и Глебом, которые, кстати, Ярославу Мудрому приходились родными братьями. И вот Ярослав вводит тот самый осенний Юрьев день, который потом отменит Борис Годунов, и будет «вот тебе, бабушка, и Юрьев день». День, который, вообще-то, был праздником окончания полевых работ. И подобно тому, как Ярила весной отпирал год, отпирал цикл полевых работ, так он осенью его запирал. То есть в какой-то степени Ярилу мы можем сравнить с римским Янусом, который точно так же отпирал и запирал год, был, так сказать, владыкой начала и конца. Вот что из себя представляет образ Ярилы.
Перун и Велес
И наконец, у нас остались последние два бога, с которыми будут сейчас самые большие проблемы. Речь идет о Перуне и Велесе. Почему с ними проблемы? Как я уже говорила, стараниями Топорова и Иванова мы имеем «основной индоевропейский миф», который сейчас уже, подобно «Велесовой книге», вошел уже в массовое сознание современных неоязычников и многих других. Что мы знаем по источникам? Перун – глава Владимирова пантеона, княжеский бог, бог Южной Руси, и, как мы знаем по летописям, Владимир, став князем, начав княжить единолично, сразу же пытается провести религиозную реформу. Рыбаков предполагает, что сам Владимир был слишком молод для таких серьезных изысканий и построений. Действительно, он, будучи чрезвычайно талантливым политическим деятелем, понимал, что для упрочения политической власти, для такого сложного и трудного дела, как консолидация страны, необходима, в частности, религиозная реформа. Заметим, XX век дал нам не менее масштабные религиозные реформы: пришли большевики к власти – отменили христианство, пришли к власти другие товарищи – христианство ввели с той же принудительностью, грубостью, с которой большевики его отменяли. Владимир это тоже всё прекрасно, естественно, понимал. Перун был чужд значительному числу жителей русских земель, Перун был совершенно чужд на севере, и, как я уже говорила, мы имеем ряд исторических данных о том, что культ Перуна в Новгороде вводили огнем и мечом и новгородцы этому всячески сопротивлялись. Далее. Говорить о том, что Перун – бог пришлый (выдвигались такие точки зрения), некорректно. Просто он бог южный, и на севере он чужой. Перун, естественно, громовержец, но в еще большей степени это бог княжеский. В эпоху двоеверия Перуна заменяет, функции его берет на себя Илия-пророк из-за того единственного факта, что упоминается, что он был вознесен на огненной колеснице на небо. Этого, в общем, вполне достаточно. И дальше уже гроза воспринимается как грохот колесницы Ильи-пророка. И уже на Ильин день переносятся различные ритуалы, которые изначально были связаны с громовержцем, то есть выкармливание быка «всем миром», всей общиной. И затем его торжественно убивают и опять же торжественно всей общиной съедают. Кроме того, существует и ряд зимних игр, которые были связаны с символическим оплодотворением, когда за девушками гоняется парень, у него в руках чугунок, на который надеты бычьи рога, и он старается боднуть этих самых девушек так, чтобы было не только больно, но и стыдно. Это вот комплекс представлений, связанных с Перуном.
Да, кстати, по поводу Владимира, принявшего христианство. Мы знаем, что когда он принял христианство, то он идол Перуна приказал свергнуть в Днепр и двенадцать дружинников проводили его до порогов. Это, безусловно, являет собою форму древних похорон. Это не уничтоженный идол, это совершенно другое. Владимир понимает, что ему необходимо принять христианство, потому что он… Подозреваю, что Владимир мало во что в жизни верил, если верил, то в Перуна. Уж больно хороший, прожженный политик. Он понимает: чтобы Русь хорошо смотрелась, выражаясь современным языком, на международной арене, ей нужно принять христианство, иначе их не будут всерьез воспринимать. И он это делает. Но Перун – его бог. И Владимир устраивает ему, по сути, воинские похороны. Эскорт из двенадцати дружинников не что-нибудь, это очень серьезный ритуал. То есть он вынужден отречься от своего бога, видите как – ради власти и ради благополучия своей родной страны, ради ее достойной позиции на международной арене. И ради этого он не столько мать, отца, (с матерью, отцом было уже никак), но своего бога отдаст. Не предаст, но отдаст. Вот такой это был человек. И стало быть, Перуна он похоронил.
Теперь что касается Велеса. Имя «Велес» содержит индоевропейский корень со значением «мертвый». Этот корень у нас встречается в словах, связанных с магическими терминами, как раз об этом пишут Топоров и Иванов. Это корень «власть», это «великий», «владеть» в пределах русского языка. За пределами русского языка – это понятие «певец», «сказитель», соответствующие ирландские термины. Русские понятия: «волшебник», «волхв», то есть круг магии, музыки и власти. Мы знаем по летописям, что Велеса называли «скотьим богом», знаем, что его культ держался достаточно долго. Мы знаем, что русские крестьяне хранили в хлеву медвежью лапу и называли ее «скотий бог», поэтому представлялся Велес в образе медведя, и я на это обращаю особое внимание. У нас, вопреки тому, что пишут Топоров и Иванов, нет никаких данных представлять Велеса в образе змея, о чём пишут они. Потому что у них он вообще оказывается каким-то мохнатым змеем. Где-нибудь в мифологии мохнатого змея встречали? Вот и я тоже. И они, кстати, тоже не встречали. Это какая-то гусеница-переросток, гадость… бррр… Изначально-то он был богом, видимо, еще охотничьей эпохи, но вот в земледельческое время он становится покровителем не просто земледелия (все боги земледельческой поры так или иначе покровители земледелия), но Велесу оставляли в жертву последние колоски на поле, их увивали красными лентами, их не сжинали, их оставляли естественным образом сгнить. Оставляли именно, как говорилось, «Волосу на бородку», значит, другая форма имени бога – «Волос». Кстати, что и отчетливо связывает его с идеей волосатости, которая, как уже говорилось, есть признак потустороннего мира, и не просто потустороннего, а нижнего мира.
Велес связан очень серьезно с идеей поэзии, музыки, как уже говорилось в «Слове о полку Игореве», легендарный певец Боян назван его внуком, то есть находящимся под покровительством этого бога. В эпоху двоеверия и позже Велеса решительно заменяет святой Никола в разных функциях и в разных образах. Велес, поскольку он владыка преисподней, то он представлялся богом дорог. И вот в этой функции святой Никола его заменяет, становится едва ли не главным на Руси покровителем всего, что связано с дорогами. Поэтому он становится покровителем солдат, то есть тех, кто уходил из дому, рекрутов. И естественно, когда парень уходил в рекруты, уходил на войну, то мать благословляла его ни в коем случае не образом Христа, она благословляла его Николиным образом. Кстати, у нас в семье сохранился образок моего двоюродного деда, с которым он уходил на Первую мировую, и тот факт, что он у нас хранится, говорит о том, что он вернулся. И вот многие черты образа Велеса действительно реконструируются как бы постфактум из культа Николы. Любопытно, что культ Николы на Руси имел не просто большую популярность и даже не огромную, а многие, например иностранцы, вот те иностранцы, которые оставляли заметки о Московии, – они писали, что богом на Руси является Никола, а позже, в начале XX века, когда этнографы взялись за те наши недовымершие народные верования, которые еще можно было записать, то они спрашивали у, естественно, неграмотных крестьян – вроде как христиане, вроде как в Троицу веруют, – из кого состоит Троица? На что получали ответ: из Николы, Богородицы и Христа. И кстати, в именно этой последовательности. Потому что богородичный культ был на Руси чрезвычайно развит, но больше был развит культ Николы. Традиционно образ Христа стоял только на третьем месте. Кстати, что любопытно, у нас сейчас, казалось бы, более-менее знают, из кого состоит Троица, а основные наши складни, особенно складни, которые в автомобилях, – это что? Это, собственно, то же самое: Богородица, Никола и Христос. То есть, это вот такая народная русская Троица – она всё равно продолжает быть актуальной.
Теперь поговорим об «основном индоевропейском мифе». Итак, Топоров и Иванов пишут о том, что у всех индоевропейских народов – позже выясняется, что практически у всех народов на земном шаре, – есть миф о бое громовержца со змеем. Не совсем у всех, но тем не менее действительно этот миф не является индоевропейским (хоть так и назван), это один из самых распространенных мифов вообще в мировой мифологии. Это правда. Причем опять же, как они пишут, опираясь на материалы сравнительной мифологии, нехороший змей похищает у громовержца скот и похищает у громовержца жену. Далее следует более или менее развернутая битва, змей прячется от громовержца различными способами, и в конце концов громовержец его повергает. Это всё так. И говорить, что у славян было что-то другое, что у русских было что-то другое, безусловно, не серьезно. В конце концов, если мы хотим посмотреть на ближайшее воплощение мифа о бое громовержца со змеем, то достаточно посмотреть на герб Москвы. Вообще говоря, миф тот же самый, пусть в трансформированном виде, но тем не менее. И в этом с Топоровым и Ивановым спорить, безусловно, нельзя. А вот в чём с ними, наоборот, не то что спорить можно, а ни в коем случае нельзя соглашаться, – это с утверждением, что этим змеем у нас был Велес. Во-первых, как я уже сказала, у нас нет никаких данных о том, что Велес представлялся бы где-нибудь и как-нибудь в образе змея, – раз. Но это, по сути, мелочи. У нас есть документ, юридический документ. Правда, старый, но тем не менее не потерявший юридической силы, подтверждающий очень важную вещь, а именно тот факт, что Перун и Велес имели культ в одно и то же время в одном и том же месте. Заметьте, мы с вами, какую бы мифологию ни взяли, каких бы народов, какого бы времени, никогда не найдем нигде, ни у кого сказания о том, чтобы один бог сражался с другим богом, если эти они имеют культ в одно время в одном месте. Сражаться с низведенными богами, с отвергнутыми богами – сколько угодно, это достаточно распространенное дело. Но если они оба сейчас почитаемы, то между ними боя быть не может.
Какой же документ доказывает несостоятельность гипотезы Топорова и Иванова о бое между Перуном и Велесом? Это договор русских с греками, документ, надо сказать, прекрасно им известный. Потому что в еще языческое время русские, как известно, очень успешно ходили бить Царьград, очень успешно его грабили, но в конце концов бедные царьградцы, в общем, решили как-то этих воинственных славян и русов унять, заключили с ними договор, и вот в этом договоре дружинники клялись Перуном, а купцы – «Велесом, скотьим богом». И кстати, формулировка «Велес – скотий бог» как раз-таки из этого договора и известна.
Итак, во Владимиров пантеон Велес не входил, но это вполне логично. Дело в том, что Владимир приказал поставить идолы на княжьей горе перед теремом, «посреди теремного двора», как нам сообщает летопись, а Велес связан с нижним миром, с преисподней. И ставить его идол на горе было бы несколько, по меньшей мере, странно. Но тот факт, что среди идолов, поставленных Владимиром перед теремным двором, не упомянут бог преисподней, совершенно не подтверждает наличие мифа, который выводят Топоров и Иванов. Словом, главный аргумент: если эти два бога (не если, а совершенно точно) имели культ в одно и то же время в одном и том же месте, то, следовательно, не могли быть противоборцами. Но увы. Как я уже сказала, я о несостоятельности этого мифа узнала раньше, чем прочла книгу Топорова и Иванова «Исследования в области славянских древностей», узнала от академика Никиты Ильича Толстого, но многим другим в высшей степени достойным людям не посчастливилось быть учениками академика Толстого. И они, в частности речь идет о некоторых авторах очень хороших романов в стиле русского фэнтези, вынуждены как-то считаться вот с этой самой гипотезой Топорова и Иванова. И соответственно, они в своих романах как-то пытаются отразить миф о бое Перуна с Велесом. Так самое забавное, что они совершенно не знают, а что им с этим боем делать, то есть изобразить бой они могут, но Перун должен, что логично, победить. Но Велеса нельзя уничтожать, потому что как же можно уничтожить одно из основных божеств пантеона? К тому же бедные авторы этих романов (просто читаешь и преисполняешься к ним глубоким сочувствием!), как же они выкручиваются, пытаясь всё-таки, чтобы и Перун победил, и Велес уцелел. Велес не может никуда деваться, он бог. Это, кстати сказать, очень косвенное свидетельство в пользу несостоятельности этой теории. Его нельзя воспринимать как доказательство, но тем не менее это камешек в тот же самый огород. То есть я подчеркну еще раз, что, конечно-конечно, Топоров и Иванов правы в том, что у славян непременно должен был быть миф о том, что Перун сражается с каким-то змеем, но из того, что эти мифы есть везде, совершенно не следует та форма, в которой они существовали у славян. Мы никогда не сможем гарантированно реконструировать этот миф. И это надо очень хорошо понимать. Мы можем предположить, что он был, мы можем сказать, какую форму он имеет в мировой мифологии, но то, что этим змеем, которого повергал Перун, ни в коем случае не был Велес, – это факт совершенно точный, и тут уже говорить просто больше и не о чем.
Лекция 14. Былины: обзор проблем и былина о Дюке
Наша сегодняшняя тема – это русские былины. Мы им посвятим несколько лекций. Во-первых, потому, что русскому человеку эпос родного народа нужно знать, и, во-вторых, по той объяснимой причине, что я этой темой занимаюсь уже более двадцати лет.
Сейчас к былинам отношение довольно интересное, к ним пытаются возродить интерес – делают всякие мультики, которые я, правда, не видела, у меня нервов на них не хватает. Но естественно, что понимания эпоса уже давно нет. Даже в достаточно приличных изданиях, которые делаются для наших детей, сейчас былины и сказки отождествляются. Они идут просто вместе. Это с одной стороны. С другой стороны, у нас есть проблема не менее забавная. А именно: значительное количество ученых до сих пор самым очаровательным образом верят в реальность всего того, что говорится в былинах, и, к сожалению, до сих пор можно встретить научные работы, в которых пытаются былины использовать как исторические источники. И в общем, это приводит к курьезам, честно говоря, более опасным, нежели неразличение былин и сказок.
Давайте разберемся с самым главным вопросом: что такое русские былины? Когда они возникли? Это очень сложный вопрос, на него нет однозначного ответа, есть только гипотезы. И какой мир русские былины отражают?
В качестве возражений представителям так называемой исторической школы можно привести вот какой пример. Русский народ, народ православный, не мог не отреагировать на такое трагическое событие, как взятие Царьграда, взятие Константинополя. И соответственно, в русском эпосе есть былина, посвященная этому трагическому событию. Как она выглядит? Идолище поганое, существо, скорее всего, среднего рода, захватывает Царьград. Об этом узнает Илья Муромец, переодевается каликой перехожим, приходит туда и после некоторых приключений одолевает Идолище. То есть исторический факт – захват Константинополя турками в XV веке – в былине нашел свое отражение. Да. Но тут же мы видим вполне эпическое разрешение этой проблемы. То есть Илья Муромец Царьград от поганых освобождает. Это очень показательный пример того, чем является эпос вообще и русский эпос в частности. Он, безусловно, отражает историю. Мы уже говорили на самых первых лекциях, что эпос – это самоописание человека, самоописание народа, то, кем народ себя видит. Итак, в отличие от сказки эпос отражает реальную историю. Но вопрос – как он ее отражает? И как раз царьградский пример очень хорошо показывает нам, что эпос создает некий свой вариант истории, истории правильной, в которой враг может быть только разбит – и, естественно, разбит нашим народом или лучшими богатырями.
Другой пример того же самого будем разбирать подробно. Это отражение нашествия татар в былинах. Да, безусловно, татары фигурируют в разных былинах, у нас есть достаточно большой ряд былин о приходе татар на Русь. Ну и независимо от того, кто будет главным героем этих былин (это может быть Илья Муромец, Василий Пьяница, Данила Игнатьевич и так далее), глобально смысл всех этих былин сводится к тому, что татар разбили в первом же бою. То есть опять воплощение в былинах правильной истории, или, говоря научным языком, квазиистории. Иными словами, и это очень четко нужно осознать, эпос в отличие от сказки, пока он жив, воспринимается как истинная история народа. Как только это перестает быть так, эпос умирает. В сказку же не верят, она не для того существует. Сказка – это развлечение. И от того, что в сказку не верят, она ни в коем случае не умрет. Если в эпос перестают верить, то всё гораздо хуже. Потому что тогда он умирает.
Теперь следующий вопрос: чем живой эпос отличается от мертвого? Мы привыкли, что былина или любое эпическое сказание другого народа – это некий текст в книге. И соответственно, мы ее читаем и так или иначе воспринимаем эти события: верим, не верим, считаем их исторической действительностью или полным вымыслом. Так вот, это и есть мертвый эпос. Живой эпос существует благодаря не сказителям, а слушателям. Эпос умирает тогда, когда он перестает быть интересен слушателю. Он полностью зависит от них. Есть ли сейчас сказители русских былин? Есть. Их достаточно много. Мне, например, иногда доводилось слышать исполнение былин с игрой на гуслях. Всё это есть. Другой пример: в 30-е годы XX века в нашей стране сказительство всячески поддерживалось государством. Сказителей приглашали в Москву, они выступали в Концертном зале им. Чайковского, потом они из Москвы, обласканные и прославленные, возвращались в свою родную деревню, где они и былины были никому не нужны.
Может проскользнуть информация, что в советское время сочиняли новины про Сталина, но это были сущие мелочи, об этом гораздо больше разговоров, чем это было в действительности. Эпос умирал потому, что в его естественной среде в него переставали верить. И не надо думать, что к этому имеет какое-то отношение советская власть. Советская власть как раз для того, чтобы эпос прожил хотя бы на одно десятилетие больше, сделала очень и очень много. Фактически русские былины окончательно добила война. Потому что сказители умерли, традиция прервалась. Собственно, и всё. В Европе, там, где традиция была жива, она умирала достаточно тяжело. Сохранились применительно к Ирландии трагические записи, когда сказителю, знающему десятки древних сказаний, некому это рассказывать. Это неинтересно даже членам его семьи, и он идет куда-то по делам и рассказывает их своей лошади. Вот таким трагическим образом умирал эпос. И кстати, раз уж речь зашла об эпосе вообще, то нужно сказать, что сейчас возрождается интерес к эпосу, отнюдь не только к русскому. Это происходит в первую очередь в Сибири и на Кавказе, где сказительство снова набирает силу.
Как функционирует живой эпос? Подчеркиваю, абсолютно любой, пока он жив. Есть общества бесписьменные или малописьменные, малограмотные. В селе есть сказитель, который занимается в своей обычной жизни ровно тем же, чем и все сельчане. Сказительство никогда не было профессиональным в том смысле, что оно никогда ни у одного народа не было для полноценного мужчины основным источником заработка. Слепец – это отдельная ситуация, он всё-таки инвалид первой группы. Если мужчина здоров, то он занимается тем же, чем и всё общество, но при этом он поет, потому что у него лежит к этому душа, а не потому, что он этим зарабатывает на хлеб себе и семье. Итак, есть сказитель. По вечерам какое-то количество сельчан собирается вокруг него, он поет, и так из года в год, из поколения в поколение. И заметьте, что собираются вокруг не только взрослые, но и дети. То есть каждое отдельное исполнение песни – это возвращение для слушателей к сюжету, который им прекрасно известен с детства. Фактически новизны в каждом исполнении сказания немногим больше, чем для нас с вами, когда мы в сотый раз смотрим какой-нибудь любимый фильм. Чего нет в живом эпосе? Нет того, что на научном языке называется приращением информации. Пока эпос жив, то слушатель от каждого конкретного исполнения не узнает нечто новое, а возвращается к старому, уже известному. Это постоянное возвращение. Когда же мы читаем любое эпическое сказание в книге, то ситуация для нас прямо противоположная, тут есть элемент новизны. Почему момент описания слушателя эпоса так важен? Хотя мы живем в обществе, в которое традиционный эпос уже не вписывается, несмотря на все усилия фольклористов, у нас всё равно остается потребность в эпическом мире, даже не как мире рассказов о боях с чудовищами, но мире постоянного возвращения к известным сюжетам. Еще раз подчеркну, что настоящая «эпическая среда» (это термин нашего выдающегося ученого Бориса Николаевича Путилова, который в одной из последних своих книг им активно пользуется) – это постоянное возвращение к известным и любимым сюжетам. Сказитель поет, потому что снова и снова хотят слушать, как Илья Муромец побил Идолище и так далее, подставьте любой сюжет. Соответственно, в современном обществе в той же самой функции выступают самые разнообразные виды современной культуры. Я уже упомянула пересматривание кино по десятому разу. Сюда же, как суррогат эпоса, не скажу «заменитель», именно суррогат, мы можем отнести все сериалы. Дойдем до Индии, и там степень «сериальности» будет гораздо больше, потому что если у нас на матушке-Руси для того, чтобы исполнить одну былину, нужно около часа, а так обычно меньше, то в Индии на то, чтобы исполнить одно сказание, нужно порядка трех-четырех месяцев. Или в лучшем случае один месяц. Как раз каждый вечер всё селение собирается вокруг сказителя, и он этот бесконечный сериал поет. Соответственно, сериалы возникли как суррогат эпоса.
Теперь еще раз: каждый акт исполнения эпоса – это возвращение к уже известному, и, соответственно, никакой принципиальной новизны сообщений про героев здесь по условиям игры быть не должно. Для русских былин это всё не очень критично, не очень остро, а вот, например, в сибирских сказаниях существуют весьма распространенные поверья, что герои эпоса – полубоги, богатыри, о которых рассказывается, – незримо присутствуют при исполнениях эпоса, и если сказитель допустит какую-нибудь вольность, в чём-нибудь отступит от истины в описании героя, то тот может разгневаться, наслать на сказителя болезнь или вообще погубить его. Как правило, ни до чего более страшного, чем болезнь, не доходит. То есть необходимо, чтобы сказитель каждый раз воспроизводил сюжет максимально близко к некоему варианту, который представляется правильным.
Возвращаясь к заменителям эпоса в современной культуре, теперь уже не суррогат, теперь уже полноценный заменитель, отмечу, что эту роль у нас в обществе начинает играть литература вторичная, литература различных фэндомов. Тексты поклонников Толкина, тексты поклонников «Гарри Поттера» и так далее. Эти тексты строятся по совершенно особому принципу, хотя они письменные, и функционирование у них совершенно иное, чем у нормального литературного произведения. Поэтому данные тексты не являются литературой, но данное утверждение ни в коем случае не ругательное, оно не унижает их. Они действительно отвечают другим целям. Итак, поклонник Роулинг, Толкина (ненужное вычеркнуть, недостающее вписать) пишет свой некий текст по мотивам. Зачем? Чтобы еще пожить в этом мире с любимыми героями. Он совершенно не стремится привнести что-то свое, или это для него не главное. То есть чисто литературной установки на приращение информации в таких текстах, называемых фанфиками, нет. Здесь идет установка на воспроизведение известных ситуаций, на воссоздание психологического состояния героев и вообще на поддержание мира. Хотя это тексты письменные и, больше того, они существуют в основном благодаря Интернету, они плоть от плоти XXI века. Тем не менее они заменили собой эпос в новых культурных, технических, социальных условиях. И завершая это достаточно большое вступление, можно сказать, что эпос живой от эпоса мертвого отличается так же, как живой человек от его фотографий на стене. Когда мы читаем сказание в книге, мы видим, каким этот эпос был при жизни, но это уже не живое функционирование. Это то, что касается существования эпоса и его наследников в современной культуре.
Теперь переходим к русским былинам. Начнем мы с имен героев. Многие имена в былинах говорящие. Первое место по значимости и по прозрачности имени занимает князь Владимир. Берем это имя и переводим его с русского на русский. Владимир – владеющий миром. Мир в данном случае – это не мироздание, а мир в уже забытом значении общества. Владеющий народом. Иными словами, мы получаем князя по имени Князь. После этого достаточно смешны потуги представителей исторической школы, которые пытаются выяснить, в какой былине отражен Владимир Святой, а в какой Владимир Мономах. Понятно, что былинный Владимир не имеет черт ни одного из реальных исторических князей. Что делает былинный Владимир? Пирует. Иногда ссорится с богатырями, в одной былине требует, чтобы ему добыли невесту. Всё. Он абсолютно статичен. Он лишен каких-либо индивидуальных характеристик. Это просто обобщенный образ князя, и зовут его подходящим образом. Мне могут возразить: всё-таки князья по имени Владимир у нас были, значит, какая-то связь или с Владимиром I Святым или с Владимиром Мономахом должна быть. По этому поводу можно сказать следующее. В эпос, безусловно, проникают исторические имена. Но как это технически происходит?
Можем взять пример из советской эпохи. Герой у нас должен быть змееборцем, змей безногий, змееборец должен иметь черты змея, то есть какую-то мифологическую маркированность ног, при этом змей – существо летучее, и, соответственно, змееборцу по максимуму хорошо бы было уметь летать. Здесь я вам напомню об индоевропейском корне *mr, означающим потусторонний мир, и, кстати, этот корень нам пригодится, когда пойдет речь об Илье Муромце. Итак, нам нужен змееборец с маркированными ногами, который сражается с летающим змеем, корень «mr», и кто хорошо помнит советскую литературу, тот понимает, к чему я клоню. Я клоню к «Повести о настоящем человеке». Заметим, что Алексей Маресьев – это лицо абсолютно историческое, паспорт, партбилет, квартира на Пушкинской площади. Это лицо никоим образом не вымышленное. И безногим летчиком он был взаправду. Но факты его биографии реального человека идеально наложились на мифологические клише. Плюс данному человеку очень крупно повезло с Борисом Полевым, который его встретил и о нем написал. В итоге Маресьев превратился в такого живого и вполне эпического героя. Опять же с поправкой на относительную эпичность литературы. То есть любой эпический герой, безусловно, имеет некоего исторического прототипа, от которого берет в первую очередь имя, и происходит это при совпадении каких-либо элементов биографии.
Так, забегая вперед, мы добрались до Ильи Муромца, мощи которого, как вы знаете, находятся в Киево-Печерской лавре, причем вроде бы что-то там исследовали, вроде бы даже рассчитали, что он действительно имел проблемы с ногами в молодости. Это нисколько не отрицает тот факт, что в образе Ильи Муромца, как он нам дан в былинах, главную роль играют мотивы универсальные, мотивы вполне мифологического происхождения, хотя реальный человек с этим именем вроде бы и был. То же самое касается и Владимира. Следующий герой – это Добрыня. Опять же мы знаем, что у Владимира I Святого был дядя по имени Добрыня, который знаменит тем, что он огнем и мечом вводил в Новгороде сначала культ Перуна, а потом, наоборот, христианство. Какое отношение имеет былинный Добрыня, дипломат, образованный, юный, благородный к историческому дяде Владимира? Ну, примерно такое же, какое морская свинка имеет к морю и свиньям. То есть они тезки. Ничего больше общего там нет. Заметим, что имя Добрыня происходит от слова «добрый». Что очевидно. Но что уже менее очевидно, не от современного слова «добрый», а от древнерусского. Какое значение в древнерусском языке имело слово «добрый»? «Добрый человек» – предположительно человек с хорошим характером. О женщине, которая располнела, говорили раньше, а иногда и сейчас – раздобрела. Значит, признаком женской красоты считалась полнота, соответственно, раздобревшая женщина – располневшая, то есть похорошевшая. В эпосе нам с завидной регулярность встречается «добрый конь», но добрый конь – это отнюдь не лошадь с покладистым характером, это быстрый конь. И может встретиться выражение «добрый меч» – это тот меч, который разрубает всадника вместе с конем. Значит, «добрый» – это превосходный в своем роде. И заметим, что былинный Добрыня предстает перед нами идеальным богатырем, и, действительно, имени «добрый» он соответствует. А к историческому Добрыне, кроме того, что он его тезка, былинный Добрыня не имеет больше никакого отношения.
Микула Селянинович. Здесь интереснее. Потому что у Микулы его отчество прямо указывает на его связь с землей. И при этом его имя – это народная форма имени «Никола». И здесь, с большой осторожностью, мы имеем перенос образа, восходящего еще к языческому Велесу в былины. Почему это утверждается с очень большими оговорками? Потому что сам по себе перенос образа любого бога в эпос – это явление нехарактерное. Но здесь, поскольку в русском эпосе имена говорящие, здесь это может быть.
Дальше у нас Илья Муромец. О том, почему он Муромец, мы уже говорили. Заметьте, что он ни в коем случае не из Мурома, если мы берем текст, то там очень четко говорится «из того из города из Мурома, из того села да Карачарова». То есть он родом не из Мурома ни в коем случае. Но поскольку в имени главного героя корень «mr» весьма и весьма желателен, то он фиксируется в имени «Муромец». Что касается имени «Илья». Здесь опять же с некоторой осторожностью можно предполагать связь этого имени с образом Ильи-пророка в народном православии, то есть того, кто подменяет собой языческого бога грозы. Может быть, здесь эта связь есть.
Кто у нас еще из героев с говорящими именами? Конечно, Святогор. «Святогор» – это вообще не имя, это прописка. Поскольку это персонаж, живущий в неких Святых горах, о которых очень скоро пойдет речь. И имя он носит просто в зависимости от того мира, в котором существует.
Наконец, у нас есть еще один герой с говорящим именем, герой былины, которая сейчас практически не известна никому, забыта довольно прочно. И даже в сборник былин для детей не входит. Этот герой Дюк. Понятно, что в переводе «Дюк» – это просто-напросто герцог. Знатный юноша по имени «знатный юноша».
Начнем мы с былины о Дюке. Потому что былина эта, во-первых, весьма своеобразна по сюжетике, и, во-вторых, что очень любопытно, она показывает нам удивительное сочетание черт чрезвычайно архаичных с чертами очень поздними. И вопрос о происхождении русского эпоса, о времени его сложения былина о Дюке ставит заново. Кроме того, забегая вперед, я хочу подчеркнуть, что сейчас мы увидим невероятно мощно представленную в ней архаику, которая никоим образом не свидетельствует о древности самой былины. Романы фэнтези пишутся сейчас, но это же не свидетельствует об их тысячелетней давности. То есть былина о Дюке – это пример того, как нужно быть осторожным с датировками эпоса. Потому что наличие в сюжете архаичных мотивов ничего не говорит о возрасте былины как текста.
Былина о Дюке
Былина о Дюке в середине XIX века была одной из самых распространенных русских былин. Если мы возьмем первый качественный сборник русских былин, это сборник «Песни, собранные Рыбниковым», то там эта былина встречается пятнадцать раз, составляя примерно семь процентов от объема сборника. Уже в конце XIX века популярность этой былины пошла на спад. И когда спустя несколько десятилетий по следам Рыбникова проехал другой ученый – Гильфердинг, то он уже записал не два, а три тома былин, где былина о Дюке тоже встречается пятнадцать раз, но составляет уже гораздо меньший процент от общего количества. В начале XX века двухтомник Астаховой имеет семь записей былины о Дюке, из них пять – это просто обрывки, полных записей всего две, к тому же одна с перевранным финалом. По сути, одна качественная запись. При этом былина огромна. В среднем русская былина – это двести – триста стихов. Былина о Дюке, если это вариант не очень полный, то это стихов четыреста. Если это нормальный полный вариант, то это порядка шестисот стихов. Если сказитель ее хорошо знает, любит и поет весьма подробно, то былина достигает восьмисот стихов. Исключительного объема произведение.
Начинается она с того, что молодой боярин Дюк Степанович выезжает из своего города, который называется «Индея богатая», «Волынь – красный Галич», «Корела упрямая»[6], «Сорочина широкая». Причем эти названия даны не по разным вариантам былины, а они идут в тексте каждой былины подряд. Я сейчас привела максимальный набор вариантов, их пять, но обычно используют четыре, реже три. Я подчеркиваю, что всё это не страна Дюка, это его город. Дальше в тексте будет дано достаточно подробное описание этого города, где всё из золота и серебра, крыши горят на солнце, потому что они крыты чистым золотом, подворотенки «рыбий зуб», то есть отделаны моржовым клыком, и тому подобное. Словом, вот такое чудесное место, но не страна счастья, а некий такой золотой град. Когда я была студенткой и писала о былине, то я по студенческой наивности полагала, что русский человек весьма слабо представлял себе географию, поэтому некие удаленные названия сваливал в одну кучу, и получился город с таким огромным, громоздким названием. Позже я поняла, что русский человек гораздо мудрее, чем нам кажется, и названия подобраны не случайно. Они кажутся абсолютно произвольными, если смотреть на них так, как мы привыкли смотреть на мир, а у нас, у современного цивилизованного человека, взгляд на мир внешний, то есть мы смотрим на Землю из космоса, как бы на глобус, и с точки зрения глобуса названия городов бессистемны. Для человека любой традиционной культуры естественно помещать себя, свой социум, свой народ в центр мира. И соответственно, точка зрения на мироздание у человека традиционной культуры внутренняя. Что есть центр мира для русских былин? Понятное дело – Киев. Если мы мысленно оглядим эту замечательную Дюкову страну, поместив себя в Киев, то тогда получается очень красивая и очень логичная концепция. Волынь и Галич находятся от Киева на западе, «Корела упрямая» находится на севере, Сорочина (от слова «сарацины», то есть земли, населенные неверными, погаными) находится на юге, и, наконец, Индия – это восток. То есть мир Дюка находится по отношению к Киеву в прямом смысле на все четыре стороны. При этом, как уже было сказано, это не страна, это город. И здесь мы сталкиваемся с тем, о чём мы говорили на самой первой лекции, – тождество центра и границы, только в данном случае речь идет о центре и границе не мира людей, а иного мира. То есть здесь мы имеем совершенно потрясающую картину, когда то, что является центром иного мира, а позже вы убедитесь в том, что город Дюка – это действительно сердце иного мира, так вот это одновременно является границей мира людей. Если мы мысленно поставим эти четыре точки по разные стороны от Киева, то мы получим ту самую периферию, окружность, о которой шла речь на первой лекции. Чтобы разобраться с мифологическим миром такой былины, нужно обладать знаниями геометрии уровня 10-го класса. Между тем это спокойно происходит в сознании русского мужика, который и складывал эти самые былины. Итак, Дюк выезжает из своего замечательного города, который мы в дальнейшем для краткости будем звать Индеей богатой. Он выезжает на охоту. Во время охоты он расстреливает три стрелы, которыми никого не убивает. Подчеркивается, что он за время охоты не подстрелил даже самой малой птицы. И вот эти три стрелы он выпустил, и позже он очень сокрушается, что их потерял. Впрочем, всё не так страшно, потому что они оперены перьями не того орла, что во чистом поле, а того орла, что на синем море. Сидит орел на камене, на камене на Латыре, тот орел сворохнется, сине морюшко сколеблется, а в деревнях петухи воспоют. Цитирую по сборнику Рыбникова, если ничего не путаю, номер 67. Весьма своеобразная птичка. Где нам подобное встречалось? У скандинавов в «Старшей Эдде». Хресвельг сидит у края небес в обличье орла, крылами своими он ветер вздымает над всеми народами. У скандинавов, как мы знаем, мир не очень уютный. Хресвельг тоже милая птичка, под крыльями трупы и так далее. Но факт есть факт – на краю мироздания, на краю моря и неба находится исполинская птица, в данном случае, у скандинавов, насылающая бури. Русский орел значительно более мирное существо, вот свет рассылает, потому что петухи начинают петь при предчувствии и появлении солнца. Нам аналогичные птицы встречаются в русских духовных стихах, иногда встречаются в индийских текстах, то есть этот орел (иногда их два, но, как правило, один), находящийся у края мироздания и посылающий в мир людей что-нибудь хорошее или не очень, смотря какой орел, смотря какой народ. Это универсальный образ. Итак, стрелы, оперенные перьями этого орла, светятся в темноте, Дюк легко находит эти стрелы, и тогда становится понятно, почему же во время своей охоты он никого не убил. Потому что он рассылает солнечный свет по миру. Как вам такая степень архаики? Жили бы мы в XIX веке, сразу провозгласили бы Дюка каким-нибудь языческим божеством. Но понятно, что никакое это не языческое божество, это образ, и, как мы увидим в дальнейшем, образ очень поздний. Вообще, я в какой-то момент стала называть былину о Дюке первым русским романом фэнтези. Сейчас убедитесь.
После столь интересной охоты, которая, по сути, является очень хорошим мифологическим зачином былины и сразу настраивает нас на определенный лад, то есть слушатель сразу настроен на то, что сейчас перед нами будут разворачиваться события высокой степени мифологичности и, с другой стороны, события мирные, ведь Дюк в своем самом первом эпизоде никого не убивает, и вот дальше эта тема – сочетание чудес, богатства и мирности – будет развиваться ярче и эффектнее.
Итак, после столь интересной охоты Дюк отправляется к своей матушке. Просит ее, чтобы та позволила ему поехать в Киев. Матушка противится, она говорит, что ничего хорошего Дюка в Киеве не ждет. И всячески советует ему там не хвастаться своей бедностью. В том, какая бедность у Дюка, мы скоро убедимся. Я уже говорила, что такое Индея богатая, что это за место. Тем не менее Дюк настроен ехать, и матушка ему ехать позволяет. Замечу, что маршрут из иного мира в мир людей нам еще будет встречаться в русских былинах, и это достаточно архаичный мотив, который, впрочем, здесь является результатом вторичной мифологизации. То есть когда общество снова возвращается к мифологическим мотивам, которые уже служат роли ни в коем случае не религиозной, а художественной и отчасти развлекательной. Дюк на своем прекрасном коне едет в Киев, и ему нужно преодолеть заставы. Со всеми этими заставами наш герой поступает очень простым образом – у него такой замечательный конь, что он просто-напросто от всех этих застав удирает. Дюк ни с кем никогда принципиально не вступает в бой. Будь то мифологическое существо, будь то человек, будь то кто угодно. Итак, что же это за заставы? В разных вариантах былины их список разный, вообще застав три, что неудивительно, причем если в число застав попадает Илья Муромец, то для одних сказителей он и будет третьей заставой, а для других этого не будет, то есть Илья Муромец станет четвертой заставой, но тогда он не считается. Заставы могут быть самые разные, но они имеют жесткую последовательность. Я сейчас их перечислю, но не так, как они даны в конкретных былинных текстах, а дам сводный вариант всех возможных типов застав, жестко сохраняя их последовательность.
Это могут быть, во-первых, горы толкучие. Во-вторых, змеи шипучие. В-третьих, птицы клевучие, Далее, звери рыскучие. И наконец, змеи шипучие или, как вариант, змеи ползучие. Удивляет, почему в списке могут быть змеи два раза. Разумеется, что у конкретных сказителей змей два раза не будет, будут либо одни, либо другие. Змеи располагаются или после зверей, что, в общем, логично, или же змеи располагаются до птиц. Начнем с толкучих гор. Между этими сталкивающимися горами Дюк на своем чудесном коне просто проскакивает. Ничего больше здесь Дюку не грозит. Что это за такие толкучие горы? Образы сталкивающихся скал нам достаточно хорошо известны – в греческой мифологии Симплегады, мимо которых проскакивает Арго. Но здесь это что-то другое. Что стоит за образом греческих Симплегад? Понятное дело, что это чрезвычайно узкий пролив, который грозит кораблям гибелью. Откуда узкий пролив для русского человека?! Здесь равнины. Но тем не менее и на равнине, если хорошо поискать, можно найти аналог сталкивающихся гор – для этого нужно поднять голову вверх, и, естественно, мы получим тучи. И тогда толкучие горы – это именно сталкивающиеся тучи. И тогда понятно, откуда берутся те самые змеи, которые идут фактически выше птиц. Это, совершенно очевидно, молнии. И в таком случае мы получаем потрясающую по красоте картину – Дюк на своем коне определенно скачет сверху вниз. С неба на землю. И после последней заставы – змеи, которые уже обычные земные пресмыкающиеся и вполне могут быть названы ползучими, – и уже после этих земных змей может быть следующая застава: Илья Муромец.
После мягкой посадки начинаются взаимоотношения с земными героями. Илья Муромец в подавляющем большинстве былин находится на заставе. И он там весьма гостеприимно… спит. Он дает возможность Дюку войти в мир людей, пересечь границу миров. Это очень распространенный в мифологии мотив «сон у брода или моста», когда сон на магической границе фактически становится средством открытия врат потустороннего мира. Подобное встречается и в сказках, и в эпосе многократно, это огромная отдельная тема. Былина о Дюке – прекрасный пример среди прочих.
Итак, Дюк видит шатер, видит спящего богатыря и понимает, что это Илья Муромец. Дюк думает: я поставлю рядом с его конем своего коня и, если кони будут мирно есть зерно, «пойду в шатер – не тронет богатырь», а если кони будут драться, то Дюк не решится заходить в шатер и поедет восвояси. Заметим, что Дюк всячески пытается решить дело миром. Он ставит коня рядом с конем Ильи, кони мирно едят зерно, Дюк входит в шатер, Илья просыпается, радостно приветствует Дюка и с присущей Муромцу честностью говорит: когда тебя в Киеве будут обижать, присылай мне весточку, я буду тебя защищать. Заметим, что для Ильи Муромца, большого специалиста по киевскому гостеприимству, нет никаких сомнений в том, что Дюка в Киеве будут обижать. Никаких «если», одно категорическое «когда». И никак иначе.
Дюк приезжает в Киев и видит его состояние. Над воротами одна местная икона, на улице грязно, мосточки, то есть тротуары, которые были в древних русских городах, подгнившие и тому подобное. Дюк очень переживает, потому что, идя по Киеву, замарал свое цветное платье. Входит в палаты, видит женщину, по его понятиям скромно одетую, он ей говорит: «Здравствуй, портомойница». Она оскорбляется: «Как ты, невежа, посмел называть меня, княгиню Апраксию!» Иногда там же, в палатах, находится князь Владимир. Но гораздо интереснее те варианты, когда Владимира в палатах не случилось. А где же находится в этот момент Владимир? А он находится в церкви. А что он там делает? Если вы думаете, что он там молится, то вы сильно недооцениваете условия древнерусского быта. Что такое церковь для жителя Древней Руси, особенно для жительницы? Это единственное место, куда знатная женщина могла вообще выйти. В лучшем случае ее сначала отец, а потом муж мог взять с собой, когда он едет к кому-нибудь в гости, соответственно, она пообщается с подругами. А так единственное место выхода в люди для русской знатной женщины – это церковь. Новый жемчужный парчовый убор есть, но куда его надеть? А только в церковь. И посещение службы превращалось в замечательный парад мод, мнения священников по этому поводу я скромно опущу. То, что церковь служит именно этим целям, в былине подчеркивается сразу же, потому что рядом с Владимиром стоит первый киевский щеголь – Чурила Пленкович. «Щеголь» – это слово современное, а в тексте используется замечательное устаревшее слово «щап», от старинного глагола «щапить», то есть щеголять. Между прочим, у Пушкина в «Евгении Онегине» есть такие строки: «Всё, чем для прихоти обильной торгует Лондон щепетильный». Щепетильный – не деликатный в современном смысле, а именно в старинном смысле – щегольской. Итак, первый киевский щеголь стоит рядом с Владимиром, приходит Дюк, и далее деталь удивительной психологичности, почему я и называю эту былину первым русским романом-фэнтези. Дюк во время службы стоит и смотрит, до какого же чудовищного состояния русская грязь довела его заморскую одежду, он стоит и оглядывает собственное платье, которое, по мнению Дюка, всё испачкано. Чурила говорит Владимиру, естественно во время службы, что это не молодой боярин Дюк Степанович, а это какой-то холоп, он ограбил князя или боярина, потому что «всё стоит и на платье дивуется». Изумительная психологическая деталь. То есть если человек впервые наденет на себя дорогую одежду, то он будет стоять и сам себя оглядывать. А наличие грязи на этом платье, по мнению Чурилы, не заслуживает никакого внимания, Чурила ее просто не замечает. Далее служба кончается, Дюк здоровается с Владимиром, объясняет ему, что он действительно Дюк из Индеи богатой, и Владимир ведет его в палаты пировать.
Тут Дюк высказывается по поводу качества киевской пищи, в том смысле, что у хлеба верхняя корочка подгорела, середина не пропеклась и тому подобное. Вино ему не нравится, он говорит всё честно, как думает, но ведет себя, мягко говоря, неделикатно. И неудивительно, что Владимир в итоге приходит в ярость, а тут еще и Чуриле за державу обидно, и Чурила бросает Дюку вызов на совершенно особое состязание – состязание в щегольстве. На протяжении трех лет Дюк и Чурила должны выезжать каждый день в новом платье и в новой одежде. По прошествии трех лет будут подведены итоги, и проигравшему должны будут отрубить голову. Раз такое серьезное состязание, значит, должны быть и поручители. Неудивительно, что за Чурилу ручается сам князь Владимир, так как он отстаивает престиж Руси. Кто ручается за Дюка? В тех вариантах былин, где фигурирует Илья Муромец, а это совершенно необязательно, он приезжает из поля и ручается за Дюка в этом споре. Но в большинстве вариантов былин поручитель оказывается совершенно особый. Поручителем за Дюка становятся голи кабацкие. Вопрос, что общего между этим наглым иностранцем и самым низшим слоем киевский бедноты.
Чтобы разобраться в этом вопросе, нужно понять, какую роль нищие играли в культуре Руси. Само понятие «голи кабацкие» возникло после Ивана Грозного, потому что именно он понял, что проводить целенаправленную политику спаивания народа – это очень выгодно для казны, и, соответственно, именно он учредил сеть царевых кабаков, где очень многие пропивали абсолютно всё, что у них было, и дальше при таком кабаке существовали, надеясь на то, что кто-нибудь чарочку поднесет. И положение этих людей было просто ужасно. Это, кстати, к вопросу о датировке былин, если в них вообще голи кабацкие существуют. На Руси нищие, и в том числе голи кабацкие, воспринимались как существа уже принадлежащие к потустороннему миру. В частности, когда хоронили человека, то что-то из его одежды отдавали у ворот кладбища нищему, чтобы тот замолвил за умершего словечко, чтобы умершему на том свете хорошо было. Когда нищий будет замалвливать словечко? Когда сам умрет? Нет, конечно. Он это сделает сейчас, немедленно. То есть он к тому свету уже принадлежит. И соответственно, тогда становится понятна взаимосвязь голей кабацких что с Дюком, что, как мы увидим позднее, с Ильей Муромцем. Ни тот, ни другой по своему происхождению не из мира людей. И поэтому для голей кабацких они свои не по каким-то социальным причинам, а потому, что и те и другие нелюди, из нечеловеческого мира. Нелюди в хорошем смысле.
Итак, голи ручаются за Дюка, дальше Дюк пишет письмо своей матушке, объясняя, что нужно срочно прислать шмотья общим количеством более тысячи платьев, как нетрудно посчитать. И это письмо засовывается под седло коню, он скачет в Индею богатую, матушка видит коня без всадника, начинает переживать, что Дюк погиб, тут она находит письмо, понимает, что у сына всё в порядке, и навьючивает на коня тысячу с лишним нарядов. Отдельный вопрос, какого размера конь. Но к вопросу о размере мы вернемся позже, когда будем заниматься былиной об Илье и Святогоре. Конь скачет обратно, и начинается это замечательное состязание в щегольстве. Как Дюк решает проблему – каждый день на новом коне? Он каждый день выводит на рассвете своего коня купаться в росе, и далее говорится, что конь в росе покатается, на коне шерсть и переменится. Здесь мы имеем дело с очень хорошо выраженным принципом подобия, то есть как солнце во время восхода меняет цвет от густо-красного до ослепительно-желтого, так и меняется цвет у коня. И естественно, что на протяжении всех трех лет Дюк уверенно лидирует и к финалу этого замечательного fashion-show, а финал проходит в церкви, а где же еще? И совсем жалко священников, им явно не удается завладеть вниманием собравшихся. Я замечу, что, при всей иронии, действительно использование церквей для таких светских выходов было более чем распространено на Руси, и церковники писали гневные сочинения по этому поводу, пытаясь свою паству обратить к размышлениям о божественном.
Во что и как они были одеты. В тексте при описании костюмов регулярно встречается описание сапог, когда говорится, что у этих сапог «около носа яйцо кати, под пяту воробей лети». Для непосвященного человека эта фраза абсурдна, при чём тут яйцо, какие тут воробьи. Надо сказать, что абсурдна она и для многих сказителей, потому что у некоторых сказителей в тексте говорится, что действительно под пятой воробьи пролетают: «Воробышки летят, перепурхивают». Речь идет о том, что описана мода, когда у сапог очень высоко поднят носок. И так высоко поднят, что между носком и землей может поместиться яйцо. «Под пяту воробей лети» – значит, сапог на чрезвычайно высоком каблуке, так что под подошвой у каблука может пролететь воробей. В таких сапогах мы традиционно всяких Иван-Царевичей себе и представляем. В финальном состязании будут чрезвычайно подробно описываться пуговки. Чурила, кстати, известнейший в Киеве донжуан (это самое мягкое, что можно сказать о его моральном облике). Поскольку он всеобщий любовник, то у него на пуговках молодцы и девицы, в лучшем случае молодцы на гуслях играют, девицы танцуют или же просто молодцы с девицами целуются. О каких пуговках идет речь? Представили себе боярскую одежду, когда у верхнего кафтана полы сходятся встык. И соответственно, по всей длине нашиты парные, очень большого размера пуговицы, которые изготавливались из витой проволоки, они были ажурными. На каждую парную пуговицу накидывалась петля, и таким образом кафтан застегивался. У Чурилы молодцы и девицы, Чурила плеточкой по пуговицам поводит, понятно, что витой металл издает достаточно громкий звук, и вот молодцы на гуслях играют, девицы пляшут или молодцы с девицами цалуются. У Дюка, когда он появляется, на пуговках птицы клевучие, на других – звери рыскучие, Дюк по ним проводит плеточкой, и всё это звериное сборище начинает рычать, реветь, оживать… и всё это происходит в церкви, н-да. Дюк выигрывает состязание в щегольстве.
Дальше идут еще два эпизода, их последовательность произвольна, но потом, как правило, сначала идет посольство Добрыни в Индею богатую. Владимир после уверенной победы Дюка отправляет Добрыню, чтобы выяснить, насколько вообще Дюк богат. Заметьте, что для Дюка дорога в Киев – это весьма напряженный мифологический эпизод: с неба на землю, масса преград. Добрыня же со спутниками совершенно спокойно добираются по земле. Почему? Это очень характерный мифологический мотив – граница снимается один-единственный раз. Если герой преодолел границу между мирами, неважно, добром, как Дюк, или силой, уничтожив какого-нибудь монстра, – всё, граница пройдена, граница снята, дальше по ней может ездить кто угодно без каких-либо мифологических и иных проблем. Итак, Добрыня со спутниками достаточно быстро добирается до Индеи богатой, видит пылающие на солнце золотые крыши и думает, что это Дюк послал домой весточку, чтобы там устроили пожар. Но заметьте, что в эпосе такая тонкая психологическая деталь – это чрезвычайная редкость. И это черта, уже достойная романа. Дальше Добрыня со спутниками подъезжает поближе, выясняется, что никакой это не пожар, а просто сверкают на солнце золотые крыши. Потом они подъезжают к этому городу, видят чуть ли не хрустальные ворота, множество икон над ними, все иконы в золоте и жемчуге, всё это великолепие. Возможны разные варианты, но самый красивый – это когда матушку Дюка застают на улице, она идет, над ней несут зонт (балдахин), перед ней стелют коврики, за ней их собирают и снова ей их под ноги стелют. Далее она проводит Добрыню и его спутников в пиршественную залу, они удивляются тому, какие вкуснейшие блюда в этой замечательной стране. Затем они отправляются осматривать погреба, причем подчеркивается, что в погребах бочки висят на цепях и от ветра колышутся. Нам это довольно трудно понять, но для древнего человека это чрезвычайно важный момент. Проветриваемый погреб. Там нет характерного затхлого воздуха, там ничего не гниет, там вентиляция. Тогда это было в высшей степени экзотикой. И потом какое-то время Добрыня и его спутники пытаются дать цену одной-единственной лошадиной сбруе. И в итоге доносят князю Владимиру, что нужно продать на бумагу весь Киев-град, на чернила весь Чернигов-град, только тогда можно будет описать всё Дюково имущество.
Этого оказывается мало, и начинается последнее, финальное состязание. В этом состязании герои должны прыгать через Непру-реку, которая шириною в три версты. Непра-река – имеется в виду Днепр, но я замечу, что образ, безусловно, мифологизированный, потому что Днепр, как он ни широк, но в районе Киева значительно меньше и примерно километр. Дюк снова боится, он идет к своему коню, ему плачет, конь говорит, что он родной брат коня Ильи Муромца и сын кобылки Микулы Селяниновича и не уступит даже старшему брату и уж тем более коню Чурилы, так что Дюк может не бояться этого состязания. На следующий день идет состязание, Дюк благополучно перепрыгивает через реку на своем коне, Чурила скачет, плюхается в воду, тогда Дюк перепрыгивает обратно и на скаку вытаскивает Чурилу за волосы из воды, видимо вместе с конем, по крайней мере, по тексту получается именно так. И далее по условиям состязания проигравший платит головой, то есть Дюк должен срубить голову Чуриле. Но за Чурилу вступаются все киевские девки (видимо, замужним дамам элементарные приличия не позволяют это сделать, хотя в отдельной былине о гибели Чурилы он погиб именно из-за связи с замужней женщиной). И Дюк, что вполне очевидно, щадит Чурилу. Сам уезжает к себе в Индею, и на этом заканчивается былина. Только у одного сказителя говорится о том, что, перед тем как уехать, Дюк раздает свои цветные платья голям. Но, видимо, сказитель ратовал за социальную справедливость.
В чём же смысл поездки Дюка? Буквально от его поездки Киеву нет никакой выгоды, ничего это не дает. Но смысл, видимо, в том, что сам факт приезда Дюка и последующей поездки Добрыни в Индею богатую говорит о том, что страна счастья не просто есть, она достижима, и обычный русский человек может до нее добраться, и такая воплощенность мечты есть идея этой былины. На что я хочу здесь обратить внимание. Понятно, что у нас здесь невероятная чересполосица моментов сугубо мифологических, начиная с первой охоты Дюка, и черт очень поздних. Очень точные психологические наблюдения, которые достойны романа, и сам невоинственный пафос былины тоже позволяют говорить о ее позднем происхождении. Причем ученые давно отметили, что в былине описывается мода XVII века, и поэтому эту былину мы можем уверенно датировать XVII веком. Я думаю, что более ранние былины русского эпоса – они тоже по-слемонгольские. У нас нет никаких данных о том, что в домонгольское время существовал эпос в близких нам формах. Есть невнятные упоминания об Илье Русском, но сюжет, который там фигурирует, – это сюжет о сватовстве, который в XIX веке ни в коем случае с Ильей Муромцем не связывался. При этом огромный пласт русской героики – это отражение татарского нашествия, то есть это былины, в основе своей достаточно поздние и послетатарские. Что не мешает сохранять там архаические мотивы, и в первую очередь они будут связаны с нашим главным героем – Ильей Муромцем, к которому мы наконец и переходим.
Лекция 15. Илья Муромец
Итак, Илья Муромец. Мало того что это главный герой русского эпоса, заметим, что это единственный герой, который продолжает свое существование в современном фольклоре, пусть и играет там периферийную роль. Анекдоты про Илью Муромца не просто существуют, эти анекдоты весьма адекватно воспроизводят его образ, без искажений по отношению к тому, что было в эпосе, насколько, конечно, можно сравнивать анекдоты и былины. Я анекдоты пересказывать не буду по причине их крайней неформальности, но их найти можно без труда и насладиться этими образцами современного юмора.
Что принципиально отличает Илью Муромца от всех остальных русских богатырей, так это его «неправильное» происхождение. Когда Илья приезжает в Киев к Владимиру, первое, что слышит Илья от князя: «Мужичище-деревенщина, пошел вон!» Несмотря на то что это самый могущественный богатырь, он постоянно нежелателен для Киева – так или иначе, прямо или косвенно; и недаром я уже упоминала тот факт, что в большинстве былин Илья находится на границе, но если он в Киеве, то он, наоборот, сидит в погребе.
Подчеркивается, что Илья стар. С развитием казачества Илья превращается в старого казака, и формулировка «старый казак Илья Муромец» входит в былины устойчивым словосочетанием. Илья – крестьянский сын. Как мы понимаем, для дружинного мира, для дружинного сообщества быть крестьянином – это нонсенс, потому что те, кто шли в дружины, автоматически переходили в воинское сословие, хотя, как правило, оно уже формировалось само из себя. Здесь постоянно подчеркиваются эти два момента несоответствия воинскому идеалу: он не знатен и он стар. Естественно, что в советское время за этим очень хотели видеть социальный конфликт и успешно его видели, хотя такая трактовка не то чтобы совсем несправедлива, она справедлива, но только для самого позднего уровня восприятия эпоса в народной среде. А так, конечно, за этими двумя чертами Ильи стоит, как мы увидим в дальнейшем, его не вполне человеческое происхождение. Кстати, заметим, что для любого настоящего воина естественной, желательной смертью является гибель в бою. Это для воинского эпоса нормально, и здесь Илья тоже нам портит картину, потому что, как это подчеркивается в былинах с завидной регулярностью, «ему смерть на бою не писана», то есть он не может погибнуть в бою. Дальше замечу, что русские богатыри в принципе не погибают, этот тип сюжета для русского эпоса крайне нехарактерен. Что касается Ильи Муромца, у нас есть былина о его смерти, это разговор отдельный, поскольку былина весьма своеобразная.
Святогор
Начнем разбор биографии Ильи не с первого подвига, а с эпизода наиболее характерного для этого образа: мы начнем с его поездки к Святогору. Сначала несколько слов о Святогоре и о том, что это за персонаж. Со Святогором у нас связано несколько былин, и они, что характерно, повествуют о его смерти. Если сказитель знает только одну былину о Святогоре, а о Святогоре, я замечу, записано былин крайне мало, буквально несколько записей. В некоторых случаях мы вынуждены довольствоваться одной-единственной записью. Вот сейчас пойдет речь о женитьбе Святогора, в нашем распоряжении именно один текст. Итак, если сказитель знает обе былины о смерти Святогора, то он обычно примиряет их так, что в первом случае Святогор мог погибнуть, но недопогиб, погиб не до конца. Если знает одну, то всё гораздо проще.
Одна былина – это Святогор и сумочка. Святогор едет по Святым горам. Кстати, как выглядят эти горы? Эти горы описываются как холодные, сиверные. Сиверные – это не северные, «сивер» – это севернорусское диалектное слово, означающее очень холодный ветер, такой, что если он задует в июле, то крестьянка идет ворошить сено в варежках. В июле! Эти сиверные горы чрезвычайно холодные, Святогор там ездит, и вот он спускается на русскую землю. Его мир – это мир камня, в мире земли ему делать нечего. Он начинает похваляться своей силой, тем, что, будь одно кольцо в небе, другое в земле, он бы за них взялся – Архимед местный – и землю бы перевернул. Тогда он встречает мужичка, который иногда никак не назван, иногда назван Микулой, мужичок этот несет заплечную сумочку, предлагает Святогору ее поднять. Святогор пытается поднять ее пальцем, одной рукой, двумя руками, по колено в землю ушел, со лба не пот – кровь течет, и в некоторых случаях прямо тут, надорвавшись, умирает, узнав предварительно, что в сумочке находится тяга земная, то есть сила земли, которую ему не поднять. Или же, если сказителю нужно оставить Святогора в живых, он всё-таки не умер и, в себя придя, возвращается к себе в Святые горы, чтобы там у него было приключение с Ильей Муромцем.
Я отмечу в связи с этим эпизодом один очень важный момент, который нам понадобится вообще, для цикла Ильи в частности, и для понимания русского менталитета тем более. В русском эпосе земля и камень представлены как стихии если не враждебные, то по крайней мере жестко друг другу противопоставленные, и если они вступают в противоборство, то сила земли решительно побеждает. Это очень важный момент, потому что для культуры множества других народов подобного и близко не будет. Если мы рассматриваем древних греков, у нас будет термин «хтоническая мифология», то есть связанная с силами земли и преисподней, и они будут полностью отождествляться, камень и земля там не будут противопоставлены ни в какой мере.
Святогор, если мы рассматриваем вариант былины, где он всё-таки не умер, возвращается в Святые горы и едет, там его видит Илья. Как Илья поехал в Святые горы, зачем он туда поехал – это всё нам пока абсолютно неизвестно. Илья видит едущего Святогора. У Святогора в наиболее полном варианте этой былины за плечами хрустальный ларец. Святогор ложится спать, Илья прячется от Святогора – испугался, видимо, – хотя зачем же тогда поехал, непонятно. Мы для себя отмечаем, что в этой былине (главный герой всё-таки Илья, а не Святогор) выпущена завязка – причина поездки Ильи из самого текста былины абсолютно не следует. Тем не менее мы попытаемся разобраться, в чём там было дело.
Итак, Святогор едет, за плечами у него хрустальный ларец, Илья прячется. Святогор сходит с коня, снимает ларец, открывает его, оттуда выходит жена Святогора. Святогор засыпает, она начинает расчесывать волосы и в зеркале видит Илью Муромца, после чего предлагает ему с ней, как выражается русский сказитель, «блуд сотворить», грозя в противном случае разбудить мужа и, как этакая Федра, обвинить Илью в том, в чём он не виноват. Илья, как деликатно выражается русской народ, «делал дело повеленное», после чего жена Святогора прячет Илью мужу в карман. Предположительно, «карман» у богатыря – это поясной кошель. Святогор просыпается и едет дальше.
На этом моменте мы пока остановимся и отметим для себя несколько любопытных моментов, которые нас, впрочем, предупреждаю, уведут сильно в сторону. Во-первых, жена Святогора. У нас есть отдельное сказание о его женитьбе. Сказание это заслуживает разбора, и мы сейчас к нему переходим. Итак, Святогору предсказано, что для него есть невеста, которая лежит в гноище. Гноище – это отнюдь не гной. Святогор приезжает туда, то есть в гноище, входит в него, обнаруживает там лежащую женщину, которая заросла корой. Он пытается ее убить, рубит ее мечом, считает, что убил, и уезжает. На самом деле он только разрубил на ней кору, она просыпается и спустя какое-то время находит Святогора. Он на ней женится, не зная, кто это, и затем спрашивает, откуда у нее рубец под грудью. Она рассказывает, что она лежала в гноище, неизвестно кто ее разбудил и так она проснулась и встретилась с ним. Святогор понимает, что от судьбы не уйдешь.
Что такое гноище? Гноище – это ограда, за которую бросали тела самоубийц, то есть гноище – это особый способ захоронения. Весь этот сюжет очень четко соответствует скандинавскому сказанию о Сигурде и Сигрдриве, где надо преодолеть вал, разбудить воительницу, разрубив на ней доспехи, а в русском варианте, соответственно, разрубить кору. Дальше в скандинавских сказаниях такая воительница могла в наиболее архаичных вариантах становиться супругой Сигурда. Сказание о женитьбе Святогора восходит ни больше ни меньше как ко временам германо-славянской общности, хотя речь идет о глубине корней, а ни в коем случае не о возрасте конкретного сюжета. Глубина корней здесь очень и очень велика. Это первый момент, связанный с женой Святогора. Момент второй. Весьма оригинальный способ транспортировки жены. В хрустальном ларце за плечами. Здесь начинаются всякие нехорошие смешки на предмет соотношения роста персонажей. Если жена Святогора может спрятать Илью в карман к Святогору, то какого же роста он, какого роста она? Пока мы для себя этот момент отметим как некую неразрешенную неувязку.
Остается вопрос: почему Святогор носит свою супругу столь странным образом? Почему ларец за плечами, рюкзачок хрустальный? Нам аналогичный образ в былинах уже встречался. Когда мы разбирали былину о Святогоре и тяге земной, у нас Микула Селянинович несет в заплечном мешке всю тягу земную. Какая связь? Дело в том, что у Микулы есть две дочери, обе дочери богатырки, но нигде ни намеком не говорится о том, кто их мать. Вопрос о матери дочерей Микулы, как ни странно, в науке никогда не рассматривался, вернее сказать, почти никогда. В середине XIX века самый первый исследователь русских былин, выдающийся ученый Федор Иванович Буслаев, в одной из своих работ обмолвился, что, если Микула пахарь, а пахота, понятное дело, у всех людей ассоциировалась как брак с землей, как вполне физическое соитие пахаря и земли, то матерью богатырок становится сама мать сыра земля. Микула, нося в сумочке тягу земную, фактически носит там свою собственную жену. Между Святогором и Микулой общего гораздо больше, чем разницы. Оба носят своих жен в сумочке за плечами – это, в частности, общая их черта. Микула – в сумочке, а Святогор – в хрустальном ларце, поскольку Святогор связан с силой камня и заплечный мешок по техническим причинам у него тоже каменный.
Итак, жена Святогора прячет Илью к мужу в карман, Святогор просыпается, запирает жену в ларец (при такой жизни неудивительно, что бедная женщина ищет случайных приключений) и отправляется дальше по Святым горам, но спустя какое-то время у него конь начинает спотыкаться. Дальше следует классический диалог богатыря с конем, и конь объясняет Святогору, что раньше носил его одного, а теперь носит двух богатырей да еще одного коня. Святогор лезет в карман, достает оттуда Илью, выясняет, как вообще тот туда попал. Представляете себе картину: Илья на ладони у Святогора. Картина очень эффектная, очень хорошо художникам ее рисовать, чем те с большим успехом занимаются. Я не случайно обращаю на это ваше внимание. Илья у Святогора на ладони. Илья объясняет, как его заставила нехорошее дело совершить жена Святогора, Святогор немедленно отрубает своей жене голову, а Илью называет своим названым братом и меняется с ним нательными крестами. Я выдержу паузу, чтобы вы оценили эту восхитительную картинку. Только что Илья был на ладони у Святогора, теперь они меняются нательными крестами.
Количество неувязок уже превысило некоторую критическую массу, пора комментировать. Во-первых, по поводу размеров героев. Дело в том, что в эпосе размер героев, рост героев – это величины переменные. Говоря словами Алисы в Стране чудес, «пусть я буду такого роста, какого нужно». Возраст эпического героя – это как раз величина постоянная, герой всегда молод или всегда стар, в нашем случае Илья Муромец всегда стар, а рост у него меняется в зависимости от ситуации. Былина об Илье и Святогоре – это идеальный, практически хрестоматийный пример на стремительную перемену роста, потому что при желании можно посчитать, сколько раз на протяжении этой былины герои меняют свой рост. Перемена роста героем связана с тем, что точка зрения в эпосе не объективная, внешняя, а субъективная, внутренняя: боимся монстра – он огромный, не боимся – он мелкий. Надо подчеркнуть разницу между Святогором и Ильей – один у другого на ладони; надо общность – поменялись крестами. Это первый момент.
Второй момент, гораздо более странный. Это то, что Святогор, узнав о произошедшем между Ильей и его женой, жену казнит, а с Ильей братается. Дело в том, что вообще в былинах супружеская измена не такая уж редкая вещь, она встречается довольно часто. И всегда, во всех случаях, за исключением этой единственной былины, поведение обманутого мужа, когда он узнает, что его жена изменница, просто и однозначно: он казнит любовника жены. Он никогда не спрашивает, был ли любовник совратителем или, как в случае с Ильей Муромцем, пал жертвой женского коварства; это мужа никогда не интересует. Единственное исключение из правила – данная былина. Тогда встает очень серьезный вопрос: почему же Святогор не казнил Илью, хотя совершенно однозначно должен был это сделать? Ответ заключается в том, что они меняются нательными крестами, даже не в крестах дело, а в том, что они становятся назваными братьями. Видимо, речь идет о том, что эти два богатыря изначально мыслились родичами, тогда мы снова возвращаемся к пропущенной завязке, к тому, зачем вообще Илья поехал к Святогору. По законам родового общества родственнику ты мстить не можешь. Ни при каких обстоятельствах, что бы тот ни совершил; здесь закон совершенно беспощаден. Только этим, по сути, можно объяснить тот факт, что Святогор не мстит Илье. Он с ним, побратавшись, едет дальше. По сюжету былины они наезжают на гроб, и дальше начинаются известные приключения, которые мы будем сейчас разбирать.
В некоторых случаях сказители знают обломок сюжета об отце Святогора. Если сказитель это знает, он не может это спеть. Это не сохранилось вообще в стихотворной форме, просто сказитель может это помнить и перескажет прозой. Число записей единично. Тем не менее сюжет настолько убедителен, что это следует признать просто обломком некогда очень популярного сюжета.
Итак, Святогор собирается везти Илью к своему отцу, опять же причина неизвестна, завязки, как всегда, выпадают, мотивации тоже. Святогор предупреждает Илью, что его отец слеп и что Илья, здороваясь с ним, должен не протягивать руку, а протягивать железную палицу, которую следует докрасна раскалить. Илья вполне послушно себя ведет и, здороваясь с этим слепым стариком, протягивает палицу, которую тот сжимает, искорежив совершенно, и при этом говорит, что слабы стали богатыри на святой Руси. Вопрос первый: зачем палицу нужно раскалять? Ответ достаточно прост: Илья принадлежит к миру живых, хотя, как мы всё больше и больше убеждаемся, у него есть родня и в потустороннем мире. Принадлежит он к миру живых, живой от мертвого отличается тем, что живой теплый, и, чтобы палица соответствовала живой руке, она должна быть в данном случае горячей. В этом отчетливо ином мире, в этих Святых горах, слепой отец, слепой владыка этих гор, – перед нами вполне узнаваемый образ ни больше ни меньше как владыки смерти. И он приходится Святогору отцом. Вопрос: зачем Святогор повез Илью к нему? Из текста мы этого не узнаем. Всё, что у нас есть, – это приветствие через искореженную палицу. Кстати, я не могу не заметить, что сюжет чрезвычайно архаичен, и аналог мы находим в индийском эпосе – соседние страны, н-да! – где у нас есть слепой правитель, который отчасти имеет черты владыки смерти, и в какой-то момент он хочет хитростью погубить одного из героев, но вместо героя он обнимает чурбан, одетый в доспех, и, таким образом, герой остается жив. Мы имеем аналог образа слепого сверхсильного старика, имеющего черты владыки мира смерти.
У нас был один вопрос, теперь у нас два вопроса. Уже в двух сюжетах выпущена завязка. Мы по-прежнему не ответили на вопрос, зачем Илья поехал к Святогору. Теперь у нас еще вопрос: зачем Святогор потащил Илью к своему отцу и, вообще говоря, что там дальше в сюжете могло быть? Мы можем хотя бы предположить развитие этого сюжета? И всё пока без ответа!
Теперь у нас Илья и Святогор едут к гробу. И что же мы видим там?
Кстати, я в связи с этим не могу не рассказать об одном научном курьезе. Академик Борис Александрович Рыбаков, которого мы знаем как автора хороших книг по язычеству, он всё-таки историк и в своей ранней книге «Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи» попытался подойти к русским былинам с исторических позиций. Ему, прямо скажем, это удалось с изя ществом слона в посудной лавке. В частности, о былине о Святогоре он написал, что в основе этой былины лежит эпизод: дружинники Олега Черниговского (не спрашивайте меня, почему именно этого князя) отправились на юг и на Таманском полуострове они обнаружили белый античный саркофаг, ради смеха туда положили товарища, но не смогли сдвинуть крышку, и якобы этот сюжет лег в основу былины. Уважаемый ученый пошел еще дальше и на одной из страниц своей книги привел фотографию этого саркофага, таким образом осчастливив нас фотографией гроба Святогора. Я привожу это как пример научного курьеза, который не отменяет заслуг Рыбакова в других областях, но вот что бывает, когда историки пытаются работать с фольклорными текстами.
Итак, богатыри едут и видят этот самый белый гроб и решают выяснить, кому он впору, причем выяснить ложась в него. Первым ложится Илья, ему этот гроб велик. Мы тут наконец-то начинаем понимать причину поездки Ильи, потому что стремление пройти через гроб, стремление пройти через смерть – это, безусловно, стремление инициатическое. Заметьте, что на этапе сложения былины логика инициации уже утрачена, логика инициации уже забыта, и, соответственно, оттого, что Илья лег в этот гроб, для него ничего не меняется. Ему этот гроб просто велик. Заметим, что богатыри снова стали разного роста. Тогда в гроб ложится Святогор, крышка сама наскакивает на гроб. Святогор начинает просить Илью, чтобы тот освободил его из гроба, Илья говорит, что он не может поднять меч Святогора, и Святогор начинает передавать Илье свою силу. Как он ее передает?
Самый распространенный способ – это передача силы через дыхание, но возможны и другие. Из щелей гроба идет кровь, и ее надо лизнуть, или пена, то есть пот, и опять-таки его надо лизнуть. Такие очень архаичные формы буквальной, вещественной передачи силы. Первый раз Илья принимает силу от Святогора, он теперь уже может поднять меч, он пытается разрубить крышку, но вместо этого на крышке возникают железные обручи. Святогор передает Илье силу второй раз, опять же это ни к чему не приводит. Предлагает передать ему силу в третий раз, но Илья отказывается, потому что если он примет силу от Святогора в третий раз, то есть всю силу Святогора, то его, Илью, не будет носить мать сыра земля, он перестанет быть человеком, он станет таким же иномирным существом, как сам Святогор. Иногда, кстати, Святогор говорит, что дыхнул бы на Илью мертвым духом, Илья молодец, что отказался. После чего Святогор остается в гробе, а Илья с мечом Святогора уезжает на святую Русь, на Русскую землю.
Наконец мы добираемся до завязки этой былины. Безусловно, это былина инициатическая. Безусловно, речь идет о том, что Илья едет к Святогору за силой и за мечом. Почему действие происходит в горах? Да потому, что горы мыслятся вообще как символ силы и, соответственно, всегда они будут в эпосе местом посвящения. Если мы возьмем и посмотрим параллели в эпосе сибирских народов, там у нас это будет чрезвычайно устойчивая картина, когда герой, сын одного из небожителей, рождается на земле у смертных родителей и ему необходимо обрести свою мощь полубога. Он с этой целью поднимается на вершину мировой горы, обращается к своей небесной родне, получает от нее силу, облик, кстати, оружие и иногда коня. Соответственно, тогда получается, что слепой отец Святогора Илье приходится, скорее всего, скажем так, родственником. Мы не будем сочинять подтекст былины, не будем говорить, что это отец Ильи, но то, что они в родстве, безусловно. С другой стороны, Илья у нас, как мы увидим в дальнейшем, будет очень тесно связан и с противоположной силой, силой матери сырой земли. Я еще раз напомню, что земля и камень, земля и горы – это в русском эпосе силы противоположные. И то, что Илья Муромец устойчиво крестьянский сын это, безусловно, знак самой непосредственной его связи с землей.
Соловей-разбойник
Теперь, когда мы немного разобрались с тем, что же собой представляет Илья Муромец, можем начать его историю с начала. Остается вопрос: где это начало? У нас есть сказание об исцелении Ильи, которое ученые единодушно признают гораздо более поздним, где сообщается, что Илья сидел на печи тридцать лет и три года и его исцеляют калики перехожие. Для любого эпического героя абсолютно любого народа сказания начинают складываться отнюдь не с начала биографии, а прямо с середины, с главного подвига героя или же с его знаменитого первого подвига. В случае с Ильей это будет, разумеется, Соловей-разбойник.
Что об Илье и Соловье известно? Илья едет в Киев. Он едет с вполне благородной целью послужить князю Владимиру. Он узнает, что прямая дорога на Киев заросла, проехать там невозможно, потому что ее перегородил нехороший Соловей-разбойник. На этом пока остановимся и разберемся, что это вообще за персонаж. Во-первых, к обычным разбойникам он не имеет никакого отношения, поскольку обычный разбойник будет сидеть на той дороге, где люди ездят. На той дороге, по которой проехать физически почти невозможно, никакой нормальный грабитель сидеть не будет – там некого грабить. Между тем разбойники в эпосе, и это оба раза связано с Ильей (в былине о Соловье и потом в былине о трех поездках), сидят и терпеливо ждут Илью. В данном случае речь идет о том, что Соловей-разбойник – это образ, восходящий к стражу границ между мирами, между миром людей и потусторонним миром. Соответственно, никто, кроме Ильи Муромца, эту границу преодолеть не может, никто, кроме него, не способен открыть эту дорогу в мир людей. Я хочу обратить ваше внимание на то, что мотив героя, который едет из потустороннего мира в мир людей, – это мотив редкий, это мотив, достойный архаики. Для русского эпоса с его вторичной мифологизацией этот мотив сравнительно характерен, мы видим его уже во второй былине.
Итак, Илья выбирает эту дорогу, попутно он ее расчищает, затем он приезжает к месту, где на двенадцати или же семи дубах сидит Соловей-разбойник. Я сделаю некоторую паузу, чтобы мы осознали, что только что было сказано. Попытаемся представить себе дуб. Это дерево, требующее минимум десяти квадратных метров для своего нормального роста. Соловей-разбойник, как нам сказано, сидит на семи или двенадцати дубах, кому что больше нравится. Он занимает территорию не меньше семидесяти квадратных метров. Хороший такой соловей, маленькая такая пичужечка… Итак, перед нами очень характерный образ чудища, совершенно немыслимых размеров, исполина. Сила этого исполина заключается в его чудовищном, сверхъестественном свисте. Соловей-разбойник начинает свистеть, всё живое от этого свиста гибнет, конь у Ильи падает на колени, и Илья берет свой лук. Заметьте, эта былина сюжетно предшествует былине о Святогоре, у Ильи еще нет меча, меч он потом получит от Святогора. Илья берет свой лук, стреляет в Соловья, вышибает ему «право око со косицею». «Косица» – это никакая не коса, это висок. Он его ранит, привязывает к седлу. Мы уже привыкли к тому, что герои меняют размер. Пока Соловей был во всей своей силе, он сидел на двенадцати дубах (можно на семи, если это что-то меняет). Как только он ранен – всё, он уменьшается до такого размера, что его можно привязать к седлу. Илья едет дальше, приезжает в Киев, где Илью ждет, как мы знаем, далеко не самый теплый прием.
Еще несколько слов о свисте Соловья. Для героя и его врага непременно характерны некие общие черты, это вполне следует из того, что писал Пропп. Это совершенно не обязательно змеиность, это может быть другая черта, которая героя и его врага объединяет. Соловей – это, безусловно, главный враг Ильи и наиболее значительный из персонифицированных, потому что второй основной враг Ильи – это татарское войско. Илью и Соловья объединяет этот самый исключительно громкий голос. В уже упомянутой мною былине о том, как Илья освобождает Царьград от Идолища, Илья, когда приходит в Царьград в образе калики перехожего, то есть паломника, начинает просить милостыню, что вполне естественно для паломника, но просит он милостыню таким голосом, что в царских палатах дребезжат стекла. Голос Ильи ничуть голосу Соловья не уступает. Затем, забегая вперед, мы увидим, что сначала Соловей, а потом Илья в разных былинах, в разных сюжетах учиняют в Киеве одно и то же безобразие: они сшибают золотые маковки церквей. Одним словом, у Ильи с Соловьем гораздо больше общего, чем различий. Именно поэтому мы можем понять бедного князя Владимира, который при виде того, что к нему заявилось этакое чудо в виде Ильи Муромца, немедленно говорит ему: «Иди отсюда!», поскольку служба такого существа миру людей не нужна. Вот что стоит за изначальным неприятием Ильи Владимиром. Все социальные моменты, что крестьянскому сыну не место в дружине, есть, но на гораздо более поздних уровнях. Изначально Владимир, как правитель мира людей, не хочет принимать к себе на службу монстра. Владимира вполне можно понять.
Идем далее по тексту. Илья пытается доказать, что его служба Киеву очень нужна, он доказывает, что привез Соловья, и все идут во двор посмотреть на это пленное чудище. Владимир приказывает Соловью засвистеть вполсвиста, Соловей отказывается подчиняться Владимиру, подчиняясь только Илье. Тогда уже Илья приказывает Соловью засвистеть вполсвиста. Соловей, желая отомстить за поражение, свистит в полную силу. В Киеве случается означенное бедствие: летят маковки с церквей… и потому на Софии Киевской маковки XVII века, шучу, шучу… Илья убивает Соловья, срубает ему голову. Затем Илью принимают в число киевских богатырей, но Илья в Киеве практически никогда не появляется. Повторю, Владимира можно понять, смотри выше о Геракле. Такое чудо, чтобы не сказать похуже, держит подальше от Киева, а то никаких денег на реставрацию церквей не напасешься.
Сокольник
Следующая былина, к которой мы переходим, – «Илья и Сокольник». Эта былина существует в двух вариантах, между которыми разницы очень мало, но различия всё-таки есть. Это былины о сыне Ильи, который устойчиво назван Сокольником, или же о его дочери, у которой имени вообще никакого нет. Разница будет в одной маленькой детали. Итак, на заставе стоит какое-то количество богатырей. Вы уже поняли, что у нас богатыри делают на заставах? Правильно, они спят. Что еще на заставе делать? Утром они просыпаются и видят – тут в былине прекрасное слово, диалектное, устаревшее, но очень выразительное, «ископыть лошадиная», то есть след лошадиного копыта. Какого же размера этот след? А такой, что земля как будто бы решетом вычерпана. Представили себе решето – в переводе на язык современной культуры это мелкий тазик. Хороший такой след копыта. Если кому-то из богатырей хватает смелости поехать и посмотреть, кто же это нарушил границу, пока они так гостеприимно спали, то богатырь видит чужеземного воина, который подбрасывает в поднебесье палицу. Палица его весит десятки пудов, я напомню, что пуд – это шестнадцать килограммов. Хорошая палица, хороший богатырь. Русский дозорный возвращается в полном ужасе, Илья понимает, что надо ему ехать биться с этим чужеземным воином. Илья едет, чужеземный воин всячески насмехается над Ильей, говоря, что нечего старому бойцу брать на себя дело молодых. Тем не менее Илья на него нападает, начинается поединок. Во время поединка у Ильи, как деликатно выражаются сказители, подворачивается нога, – словом, его чужеземный воин одолевает, прижимает к земле и хочет убить. Вот здесь почему-то, по неизвестной в большинстве вариантов причине, с Ильей что-то происходит, в результате чего у него прибавляются силы, и он сбрасывает с себя этого богатыря. Хотя иногда, если сказитель сам глубоко верующий, всё очень просто: Илья помолился Богу, Бог помог ему. Если сказитель не пытается это объяснить таким образом, но объяснить как-то хочет, он, например, говорит, что Илья посмотрел на свою правую руку, а на правой руке написано, что смерть Илье на бою не писана. Надпись на руке – это впечатляющий образ, но сказитель просто переосмыслил известную формулировку, что действительно Илье смерть на бою не писана, однако это не написано на материальном объекте, просто-напросто ему смерть в бою не суждена. Существуют другие варианты объяснения этого странного момента. В одном случае говорится просто открытым текстом: «Лежучи у Ильи силы прибыло». Перед нами очень узнаваемый, хорошо выраженный антеевский мотив. Мы уже говорили, что Илья тесно связан с матерью-землей, с силой земли, и тогда неудивительно, что просто от того, что Илья прижат к земле, у него прибавляются силы. Илья вскакивает, сбрасывает с себя своего противника, уже его прижимает к земле, хочет его убить, но перед этим спрашивает, какого он роду-племени. И тот отвечает, что не знает своего отца, а мать его богатырка Латымирка или Латыгорка. Итак, теперь о матери. Что вообще означает это имя? «Латымирка» надо понимать как связанное с латинским миром, то есть с Европой, и, вероятно, именно это оно и означает. Если она Латыгорка, дело, безусловно, интереснее, потому что у нас уже встречался в былине о Дюке камень латырь. Этот камень известен не по былинам, а по заговорам, где он – это магический камень, находящийся где-то в мифических землях, в землях магической силы, и как раз в русских заговорах он фигурирует как весьма мощный магический объект.
Эта самая милая особа связана с чужим миром, видимо с миром камня. Я уже упоминала, что в некоторых случаях действует не сын Ильи, Сокольник, а его дочь. Разницы в сюжете, сын это или дочь, не будет никакой. Любопытно, что при появлении известного богатыря, если это дочь Ильи, у этой богатырши на правом плече сидит соловей, а на левом – «жавроленочек», то есть жаворонок. Ваша покорная слуга в свое время, еще будучи студенткой, задалась вопросом, почему у нее сидят птицы на плечах, это явно неспроста. Тогда я не смогла найти на него ответа, мне понадобилось лет десять примерно. Позже ответ воплотился в статью, статья лежит на «Мифе», ее можно посмотреть, смысл ее в том, что птицы на руках – это атрибут ни больше ни меньше как богини-матери. В таком случае, поскольку богиня-мать – это воплощение жизни и смерти, то дочь Ильи имеет черты, восходящие к образу богини-матери, и быть девой-воительницей ей вполне подходящий род занятий. Илья пытается выяснить, кто же его противник, и, услышав имя матери, понимает, что перед ним его сын или его дочь. Ничего не сказав противнику, просто его отпускает. Тот возвращается к матери весьма невеселым, а кто был бы весел в подобной ситуации? Мать спрашивает о причинах, тот отвечает, что «меня победил известный старый богатырь», и мать говорит: «Да ведь это был твой родной отец».
Я замечу, что Илья ведет себя для защитника границ весьма своеобразно, чтобы не сказать жестче, потому что вражеский воин приезжает, нарушает нашу границу, и Илья, узнав в нем своего сына или свою дочь, его благополучно отпускает. Очень хорошее поведение для пограничника, н-да. Что происходит в дальнейшем? Снова сын или дочь, но в большинстве вариантов сын, поэтому опустим феминистское «или», сын Ильи едет на Русь, едет отомстить Илье за тот факт, что он, победив эту Латымирку-Латыгорку, ею насильно овладел, отомстить за факт своего внебрачного происхождения. Илью, как легко можно догадаться, он находит спящим. Здесь очень интересно обыгрывается мотив неуязвимости, а именно: Сокольник бьет в грудь спящему Илье ножом, и говорится, что у Ильи на груди висел крест весом два пуда, нож попал в крест, и, соответственно, от этого Илья просыпается, хватает Сокольника. Здесь, безусловно, речь идет о трансформированном мотиве каменнотелости, который приобретает такой вид. Илья хватает Сокольника, разрывает его голыми руками на две части и бросает их в поле волкам и воронам. Заметим, что из Ильи получился своеобразный страж границ, потому что, и щадя Сокольника, и казня его, он действует исключительно побуждаемый собственными чувствами, или подобием отеческой любви, жалости к собственному детищу или, наоборот, гневом в духе Тараса Бульбы. Из Ильи защитник рубежей скверный, вопреки тому, что пишется о русских богатырях в учебнике родной литературы для 3-го класса. Как я уже говорила, Владимир отправляет Илью на границу не столько ради того, чтобы Илья эту границу защищал, сколько для того, чтобы уберечь от Ильи Киев.
Калин-царь
Когда Илья появляется в Киеве, это приводит к хорошо известным последствиям. Это былина о ссоре Ильи с Владимиром. Сейчас мы разберем ее и потом перейдем к былинам о бое с Калином. Это самая вариативная из былин в русском эпосе. В одном из вариантов былина начинается с того, что Илья сидит в погребе у Владимира. Дело в том, что, несмотря на кажущуюся связь сюжетов, ни в коем случае это не две части одного целого. Былина о ссоре существует сама по себе, былина об Илье и Калине – сама по себе, хотя им было бы очень логично быть началом и продолжением, но реально в русском эпосе этого нет.
Илья в Киеве, но его не зовут на пир. Формально здесь может быть объяснение, что это крестьянский сын, но, конечно, за этим стоит на уровне подтекста неприятие нечеловека, которым является Илья, миром людей. Илья приходит в ярость и устраивает собственный пир, но, чтобы устроить собственный пир, ему нужно иметь, на что его устроить. Он берет свой лук, сшибает с киевских церквей золотые маковки, а затем в обществе голей кабацких идет всё это пропивать. Выдержу паузу, чтобы вы представили себе Илью с маковками с нескольких киевских церквей, которые он просто несет в руке. Размер Ильи себе представили? Безусловно, он здесь установил рекорд собственного роста. О голях мы уже говорили, фактически мы имеем очень мощный выброс деструктивной силы, силы Нижнего мира, в Киев, потому что голи и так связаны не просто с иным миром, они связаны с миром мертвых. Пьянство более чем деструктивно с любой точки зрения, сбитые с церквей маковки – жуть. Владимир после нескольких неудачных попыток всё-таки засаживает Илью в погреб, затем эта былина завершается примирением Ильи с Владимиром. Мы невольно в качестве ее продолжения видим былину о Калине, и нас будет интересовать история, как Илья будет выходить из погреба, чтобы защитить Русь от татар.
Былина только об Илье и Калине существует в трех основных, несводимых друг к другу вариантах. Во-первых, былина о Ермаке, которую мы сейчас будем разбирать. Во-вторых, былина, которую я условно называю былиной о ссоре и бое. И в-третьих, это так называемый самсоновский вариант, былина, где фигурирует Самсон Самойлович, дядя Ильи Муромца, исполняющий весьма своеобразную роль по отношению к своему племяннику. Фактически былина, где фигурирует Самсон, – это более развернутый вариант былины о ссоре и бое, я не буду уходить в частности и в подробности, на «Мифе» всё есть, потому что этой былине была посвящена моя диссертация.
Читать бесплатно другие книги:
