Лабиринт Фавна Функе Корнелия

17

Брат и сестра

Мерседес еще посидела с Офелией. Наконец девочка заснула – несмотря на страх за маму. Страх наполнил старую мельницу, словно пыль от черной муки.

В полной тишине Мерседес крадучись спустилась по лестнице. Все спали, бодрствовали только часовые во дворе. Они наблюдали за лесом и не заметили, как Мерседес, встав на колени посреди кухни, руками смела в сторону насыпанный ровным слоем песок и подняла одну плитку пола. Пачка писем была на месте, и с ней – жестянка, в которой были припасены кое-какие вещи для тех, кто прятался в лесу. Мерседес начала складывать все в сумку и вдруг замерла – на лестнице раздались шаги.

– Мерседес, это всего лишь я, – прошептал доктор Феррейро.

Он спускался медленно, как будто ему страшно не хотелось выполнять то, к чему они с Мерседес готовились уже несколько дней.

– Идем?

Пожалуйста, скажите «да»! – умоляли глаза Мерседес. Я не справлюсь одна!

Феррейро кивнул.

Мерседес показывала дорогу. Она перешла через ручей, чтобы запутать следы. Лунный свет пробивался между веток, превращая воду в расплавленное серебро.

– Сущее безумие, – бормотал Феррейро, зачерпывая ботинками холодную воду. – Если он узнает, он нас всех убьет!

Само собой, они оба понимали, о ком речь.

– Но ты, наверное, подумала об этом?

Она только об этом и думала…

Мерседес прислушалась к ночным шорохам.

– Вы так его боитесь?

Феррейро невольно улыбнулся. Мерседес была прекрасна. Отвага окутывала ее, словно королевская мантия.

– Нет, это не страх, – искренне ответил доктор. – По крайней мере, не за себя…

Он умолк, потому что Мерседес предостерегающе прижала палец к губам.

Что-то мелькнуло за деревьями.

Мерседес вздохнула с облегчением, когда из-за дерева показался молодой человек, так же бесшумно, как двигались на мху тени от лунного света. На черноволосой голове была темная кепка, а по одежде было сразу ясно, что он давно живет в лесу. Мерседес глядела не отрываясь, как он идет к ним через заросли папоротника. Брат был ненамного младше ее. А в детстве разница казалась огромной.

– Педро! – Мерседес нежно коснулась любимого лица.

Она и забыла, какой он высокий.

Брат крепко ее обнял. Когда-то ему была нужна ее защита лишь от строгой матери да от собственной беспечности. Сейчас быть заботливой старшей сестрой стало куда опаснее. Иногда Педро думал, что лучше бы она не была такой храброй и хоть немного берегла себя. Он даже просил не помогать им больше, но Мерседес никого не слушала. Сестра жила по своим правилам, даже в детстве. Педро очень ее любил.

Часовщик

В стародавние времена, когда люди измеряли время в основном по солнцу, жил-был в Мадриде король, которого влекло все связанное со временем. Он заказывал у самых известных часовщиков разнообразные часы – карманные, песочные, солнечные. Часы привозили к нему со всего мира, а в уплату он продавал другим королям своих подданных – в солдаты или как дешевую рабочую силу. Просторные залы его дворца полнились шорохом песчинок в огромных стеклянных часах, а солнечные часы в дворцовом саду отмеряли время движением тени. Были у него часы в виде чудесных птиц, были и такие, где каждый час появлялись крошечные фигурки рыцарей и драконов. И в самых отдаленных уголках мира королевский дворец в Мадриде называли Эль Паласио дель Тьемпо – Дворец времени.

Жена короля, красавица Ольвидо, родила ему сына и дочь, но им не разрешали играть и смеяться, как другие дети. Весь день у них был расписан по часам. Золотые и серебряные циферблаты указывали, когда вставать, когда обедать, когда играть и когда спать ложиться.

Однажды любимый шут короля отважился пошутить – мол, неспроста его господин так увлечен всевозможными часами; он боится смерти и надеется ее отсрочить, с точностью измеряя время.

Король был не тот человек, что легко прощает. По его приказу солдаты приковали шута к шестеренкам огромных часов, и король без всякого сострадания смотрел, как зубчатые колеса переломали все кости его бывшему любимцу. Слуги так и не смогли до конца отмыть механизм от крови. С тех пор часы прозвали Красными. В народе шептались, что их тиканье повторяет имя убитого шута.

Шли годы. Принц и принцесса выросли. Королевской коллекции часов завидовали по всему свету. И вот однажды, когда приближалась десятая годовщина казни шута, во дворец принесли подарок неизвестно от кого. В стеклянном ящичке лежали прекрасные карманные часы. Внутри серебряной крышки были выгравированы инициалы короля. Серебряные стрелки отсчитывали минуты. Их тиканье было почти неслышным, словно шаги стрекозы.

Когда король вынул часы из коробки, под ними оказалась аккуратно сложенная и запечатанная записка. Прочтя ее, король побледнел.

Вот что было написано красивым и строгим почерком:

Ваше величество!

Когда эти часы остановятся, вы умрете. Они знают точный час, минуту и секунду, потому что я заключил в них вашу смерть. Не пробуйте разбить их. Этим вы только приблизите свою кончину.

Часовщик

Король не мог пошевелиться, не мог отвести взгляд от часов в своей руке. Ему казалось, что с каждой секундой стрелки часов вонзаются ему в сердце. Он перестал есть, пить и спать. За несколько дней волосы его и борода поседели. Днем и ночью он только и делал, что неотрывно смотрел на часы.

Принц отправил солдат отыскать посланца, который принес во дворец смертельный подарок. Его нашли в ближайшей деревне, но посланец не знал, кто такой часовщик. Он клялся, что получил коробку на заброшенной мельнице в лесу, но, когда привел туда солдат, они увидели покинутую мастерскую. На пустом верстаке стояла в луже крови серебряная статуэтка пляшущего шута. Солдаты бросились во дворец доложить обо всем, но они опоздали. На троне сидел мертвый король, сжимая в мертвой руке карманные часы. Они остановились точно в тот час, ту минуту и ту секунду, когда умер шут.

И только тогда принц вспомнил, что у шута тоже был сын.

18

Второе задание

На этот раз Офелия проснулась не из-за стрекочущих в темноте крылышек феи. Спросонья ей послышалось, что сам лес пришел к ней в комнату. Но когда она села в постели, то увидела, что у изножья стоит Фавн и суставы у него поскрипывают, как ветки старого дерева на ветру.

– Вы до сих пор не выполнили второе задание, – проворчал Фавн.

Снова он выглядел иначе. Сильнее. Моложе. Сегодня он показался Офелии похожим на раздраженного льва – с этими его кошачьими глазами, аккуратными круглыми ушами и длинными светло-желтыми волосами, очень напоминающими гриву. Лев, козел, человек – он был всеми сразу и ни одним из них. Он был… Фавн.

– Я не могла! – стала оправдываться Офелия. – У меня мама больна! Очень сильно!

– Это не повод отлынивать! – зарычал Фавн, жестами выписывая в ночи свой гнев.

И, помолчав, добавил:

– На сей раз я вас прощаю. А для мамы я кое-что принес.

В руках у него оказался бледный бугристый корешок размером крупнее, чем кулак. Офелии почудилось, что у корня кривые растопыренные ручки и ножки. Словно это только-только рожденный младенец, так и застывший в крике.

– Это корень мандрагоры, – объяснил Фавн, протягивая странную корягу Офелии. – Растение, которое мечтало стать человеком. Положите его в миску со свежим молоком, поставьте маме под кровать и каждое утро давайте ему две капли крови.

Офелии не нравился запах корня, не нравилась уродливо-человеческая форма. Как будто ребенок, у которого нет ни ступней, ни ладошек, зато огромный рот.

– А теперь – никаких больше отговорок! Нельзя терять время!

Фавн хлопнул в ладоши.

– Скоро полнолуние! Ах да… – Он снял с плеча деревянную торбу. – Чуть не забыл! Мои малышки вас проводят.

Он положил торбу на одеяло. Из нее доносилось щебетание фей.

– Да! Вы пойдете в очень опасное место. – Фавн предостерегающе поднял палец, а линии узора у него на лбу закружились, точно водоворот на бездонной реке. – Намного опаснее прежнего. Поэтому будьте осторожны!

Офелии показалось на миг, что Фавн всерьез о ней беспокоится.

– Тварь, что там дремлет… – Он покачал рогатой головой и брезгливо нахмурился. – Это не человек, хотя и похож немного. Он очень стар, хитер и жесток… И очень голоден.

Фавн выхватил прямо из воздуха большие песочные часы и поставил их на кровать.

– Вот, они вам тоже понадобятся. Вы увидите стол, уставленный роскошными яствами, но ничего не ешьте и не пейте. Ни капли, ни кусочка! – На этот раз обе руки Фавна изобразили в темноте предупреждающий знак. – Совсем ничего!

Офелия посмотрела, что оказалось у нее на одеяле: корень мандрагоры, деревянная торба, стеклянные часы. Три подарка… Будто у героев ее любимых сказок. В сказках подарки всегда пригождались – если только их не потерять и не потратить впустую.

– Со-вер-шен-но ничего! – повторил Фавн, тыча перед собой когтистым пальцем. – От этого зависит ваша жизнь.

И не успела Офелия попросить объяснений, как он исчез.

19

Пещера в лесу

До пещеры, где укрылись партизаны, от мельницы идти было полчаса. Вход в пещеру удачно заслоняли деревья, а внутри кое-как разместились человек десять и их пожитки: несколько узелков рваной одежды, стопка потрепанных книг и тонкие одеяла, под которыми невозможно согреться; последние остатки прежней жизни, от которой эти люди отказались, потому что не могли смириться с грохотом сапог и с «чистой Испанией» Франко. За свободу приходится платить высокую цену.

– Я принесла орухо. – Мерседес достала из сумки бутылку любимого Видалем алкоголя. – Еще табак и сыр. И письма есть.

Те, для кого нашлись письма, разобрали конверты дрожащими руками и ушли вглубь пещеры, чтобы прочитать, что им пишут близкие. Другие мечтательно принюхивались к сыру, который для них украла Мерседес. Запах возвращал в прошлое, когда они сами делали сыр из козьего молока, а за свободу не нужно было платить страхом и лишениями.

Пациент, ради которого Мерседес привела сюда Феррейро, лежал на старой походной койке и читал истрепанную книгу, опираясь головой на свернутый спальный мешок. Его называли Французом, и у него были очки – самое ценное, что ему удалось сохранить от прежней жизни.

Когда доктор склонился над его забинтованной ногой, он спросил, не отрываясь от книги:

– Что скажете, доктор? Я ее потеряю?

Доктор снял пиджак и засучил рукава:

– Посмотрим…

В эти темные времена доктор Феррейро находил утешение в своей профессии. Ему нравилось лечить, пока другие занимаются разрушением, но даже целительство стало смертельно опасным. Человек, которому он решился помочь, сам приговорил себя к смерти, когда ушел в леса, и Феррейро понимал, что, помогая партизанам, принимает на себя тот же приговор.

Он не сразу собрался с духом снять пропитанные кровью бинты. Несмотря на многолетнюю практику, он никак не мог привыкнуть, что иногда, чтобы помочь, нужно причинить боль. Когда доктор отодрал присохшие бинты, Француз дернулся и еле сдержал стон. Феррейро невольно задал себе вопрос: многие ли здесь жалеют о том, что ввязались в борьбу за, похоже, проигрышное дело?

Мерседес принесла с собой газету, и друг Педро, по прозвищу Заика, стал читать вслух. Неизвестно, почему Заика не мог выговаривать слова, не разбивая их на кусочки. Феррейро мог предположить по своему врачебному опыту, что заикание – признак тонкокожей натуры, которая не может отгородиться от тьмы этого мира. Этот недуг часто возникает у людей мягких, которые слишком остро все чувствуют. Заика до сих пор был с виду словно мальчик, с печальным добрым лицом; его темные глаза смотрели на мир изумленно и растерянно.

– Британские и к-к-канадские войска высадились на северном побережье Фр…р…

– Франции, дурачина! – крикнул кто-то и вырвал у него газету, скрывая за злостью свой страх.

Кто знает, что принесут новости?

– Высадка более ста пятидесяти тысяч солдат дарит нам надежду, – прочел этот человек.

Надежда… Феррейро взглянул на раздробленную ногу Француза. Пуля, конечно, сильно ее повредила. Пулевые ранения – слишком знакомое зрелище для доктора в военное время, а то, что он видел сейчас, было ужасно. Хорошо, что старик не может разглядеть рану. Старик? – мысленно переспросил Феррейро. Француз – примерно его ровесник.

– Под командованием генерала Дуайта Д. Эйзенхауэра…

Француз охнул, когда Феррейро потрогал его ногу.

– Все плохо?

– Послушай, Француз… – В мягком голосе Феррейро звучало сочувствие. Он снял очки, понапрасну стараясь хоть на минуту перестать все видеть слишком отчетливо. – Ногу не спасти.

Пещеру заполнила тишина. И страх раненого.

Все обступили Француза, а доктор открыл свой чемоданчик. По крайней мере, необходимые инструменты у него были, потому что он лечил солдат – тех самых, которые и нанесли эту рану. А вот обезболивающего не было.

Мерседес заставила Француза выпить полбутылки видалевского орухо. Слабое утешение для того, кому сейчас отпилят ногу.

– Я постараюсь все сделать быстро и с минимальным числом разрезов.

Как Феррейро хотел, чтобы можно было пообещать больше, чем такую малость!

Француз кивнул и схватился за руку Мерседес. Хоть у нее и не было детей, она второй раз за сегодняшний день исполняла роль матери. Сперва для Офелии, теперь – для почти незнакомого человека. Мать, сестра, жена… Кроме нее, эти мужчины в лесах давно уже не видели женщин, и для кого-то из них Мерседес воплощала собой все эти роли. Она зажмурилась, как и большинство мужчин, когда Феррейро приставил пилу к распухшей ноге Француза.

– Погодите, доктор! Одну секунду погодите!

Француз еще раз посмотрел на ногу. Решение сражаться против грохочущих сапог сделало его калекой. Что он думает о своем выборе? – спросил себя Феррейро. Француз глубоко вдохнул и крепко сжал губы, как будто это поможет удержать крик, отчаяние, страх… Потом он снова кивнул.

На этот раз уже у Феррейро перехватило дыхание. Пришлось глубоко вдохнуть и собраться для предстоящей задачи. Иногда мрак этого мира даже целителей превращает в мясников.

20

Бледный Человек

В комнате на чердаке Офелия жила одна, и прятать книгу Фавна было не от кого. На тумбочке у кровати книга отличалась от остальных только размером. Служанки жалели Офелию за то, что бедную девочку сослали на чердак, – она видела по их лицам. А саму Офелию это не очень огорчало. В последнее время спать рядом с мамой стало тяжело. Из-за трудного маминого дыхания и постоянных мучений Офелия так сердилась на нерожденного брата, что иногда представляла его себе с лицом его отца.

Она с трудом заставила себя открыть книгу. Все вспоминала, как со страниц потекла кровь. Но желание узнать, что необходимо сделать, было сильнее страха. От Фавна она получила первый урок: пока ползла в нору к Жабе, Офелия узнала о себе, что она храбрая. На этот раз она накинула пальтишко, чтобы не замерзнуть и не бояться испачкаться, когда будет выполнять второе задание.

Книга раскрыла свою тайну быстрее, чем в прошлый раз. Вначале заполнилась левая страница. Тонкие линии обрисовали силуэт бледного человека, лысого, без носа, с дырками на месте глаз и щелью на месте рта. Коричневыми чернилами нарисовалась фея, а рядом с нею – дверь. На рисунке появлялись все новые подробности, но Офелия уже читала слова на правой странице:

Мелом нарисуй дверь у себя в комнате, где захочешь.

Мел… Офелия снула руку в карман и на минуту испугалась, что потеряла мелок Фавна, но тут же наткнулась на него пальцами. А рисунок в книге еще не проявился до конца. Рядом с Бледным Человеком возникла девочка в зеленом платье с белым фартучком, таких чистеньких, словно Офелия не испортила их в лесу. Возле девочки порхали три феи. Девочка улыбнулась Офелии, затем встала на колени и мелком нарисовала на стене дверь.

Справа появились новые слова:

Когда дверь откроется, переверни песочные часы и ступай, куда покажут феи…

Теперь на рисунке дверь обрамляла каменная арка, опирающаяся на две колонны под рукой Бледного Человека.

Ничего не ешь и не пей в его владениях, —

предупреждала строчка на правой странице.

и возвращайся до того, как упадет последняя песчинка.

Появлялись все новые рисунки, но Офелия с трудом запомнила и то, что уже увидела. Она закрыла книгу и встала на колени с мелком в руках, как девочка с картинки. Стена была неровная, вся в паутине, но мел оставлял на ней отчетливую линию. Белая линия вспенилась, раздалось тихое шипение, и, когда Офелия надавила рукой, в стене открылась дверца, словно вход в древнюю гробницу. Отверстие было совсем низенькое. Офелии пришлось согнуться, чтобы заглянуть в него. Она увидела широкий коридор. Дверца, куда она просунула голову, оказалась на самом верху, под потолком, а до пола было метра два. Вдоль коридора выстроились колонны, и стены между ними были красные, как засохшая кровь. Косые лучи падали через маленькие окошки на пол, вымощенный в шахматном порядке белыми и красновато-коричневыми плитками.

Прыгать было слишком высоко. Офелия подтащила к отверстию стул и спустила его вниз. Повесила торбу на плечо, поставила на пол у кровати песочные часы. Как только она перевернула часы, в нижней стеклянной колбе стала расти кучка светло-красного песка.

Стул послужил ступенькой. Спрыгнув с него на пол, Офелия услышала вдали какое-то сипение… Как будто кто-то тяжело дышит во сне. Звук мешался с эхом ее шагов. Коридор все не кончался, он изгибался, точно река, а колонны отбрасывали тени, словно бесконечный ряд окаменелых деревьев. Офелии казалось, что прошло уже несколько часов, и вдруг коридор вывел ее в сумрачную комнату без единого окна.

Офелии почудилось, что она заблудилась во времени и попала в далекое, забытое прошлое. Комната с расписным потолком выглядела совсем старинной, но Офелия не смотрела на выцветшие изображения над головой. Она видела только длинный стол посередине комнаты. На столе стояли золотые блюда и вазы, до краев наполненные фруктами, пирожными и жареным мясом. Во главе стола, озаренный пламенем очага, сидел Бледный Человек.

Офелия подошла к столу. Бледный человек не пошевелился. Казалось, он сидит неподвижно уже много столетий – а еда перед ним была свежая, словно только что приготовленная. Офелия глаз не могла отвести от пирожков и жаркого, украшенного фруктами и съедобными цветами. Золотые тарелки отражались в хрустальных кубках с красным вином. Красное и золотое… Эти два цвета наполняли всю комнату, их отражало даже пламя. А как божественно благоухало все это изобилие! Офелия забыла обо всем, даже о страшилище, которое молча сидело в двух шагах от нее над своей тарелкой.

Офелия вспомнила о нем, только подойдя вплотную. Посмотрела вблизи и ахнула. Он был голый, как и на картинке, бледная кожа висела складками на костях, будто саван не по размеру. Жуткое зрелище, но страшнее всего – лицо. Вернее, его отсутствие.

Вместо лица у чудовища было непристойно пустое место, на котором пятнами выделялись ноздри и щель рта, узкая, как бритва, измазанная кровью и обрамленная тяжелыми складками кожи. Когтистые руки безжизненно лежали по бокам от золотой тарелки. Кончики пальцев были черные, а сами пальцы – кроваво-красные.

Чудовище не двигалось, и Офелия осмелела. Она заглянула между страшными руками, стараясь понять, зачем на тарелку положили два круглых камешка, и вдруг отшатнулась – это были не камешки, а глаза. Тогда только Офелия рассмотрела рисунки на потолке и попятилась от стола, несмотря на все выставленные там яства. Изображения на потолке в подробностях показывали, чем занимается Бледный Человек.

На рисунках дети, протягивая руки, молили о милосердии, а чудовище пронзало их ножами и мечами, разрывало на куски и с жадностью пожирало. Эти сцены были написаны настолько живо, что казалось – можно услышать крики жертв. Это было слишком! Офелия опустила глаза, спасаясь от кошмарных картин, и наткнулась взглядом на сотни детских сандаликов и ботиночек, сваленных грудами у стены.

Некуда было деваться от ужасной правды. Бледный Человек был пожирателем детей.

Вот так.

Но если он ест детей… зачем тогда угощение на столе? – удивилась Офелия. Для чего приготовлен роскошный пир?

Она не находила ответа ни в страшных картинках на потолке, ни среди золотых тарелок. Офелия напомнила себе совет из книги: всего-то и нужно, что не подходить к столу, и феи ей помогут.

Когда она открыла торбу, троица фей выпорхнула наружу, радостно щебеча. Феи не обратили внимания на жуткого хозяина за столом и полетели прямо в дальний левый угол. Там на стене Офелия увидела три крошечные дверцы, окруженные резьбой, изображающей раскрытый рот, выпученные глаза и языки пламени. Ниже было изображение лабиринта.

Дверцы были размером с ладошку Офелии. Все три выглядели чуть-чуть по-разному, но феи дружно указали на среднюю. Она была очень красивая – блестящая, позолоченная.

Офелия вынула из кармана ключ Жабы и вдруг вспомнила, что в ее книжках все сказки учили: «Если тебе нужно выбрать одно из трех, выбирай то, что поскромнее и не бросается в глаза».

– Вы ошибаетесь! – шепнула она феям. – Это не та дверка!

Не обращая внимания на их рассерженный щебет, Офелия вставила ключ в замок самой неказистой дверцы – деревянной, с железными гвоздями. Ключ легко повернулся. Офелия победно посмотрела на своих крылатых спутниц и открыла дверцу. Феи же, слыша, как сыплется песок в часах, запорхали вокруг, напоминая, что нужно торопиться.

За дверцей оказалась глубокая ниша. Офелия никак не могла дотянуться до того, что в ней спрятано. Наконец она почувствовала под пальцами мягкую ткань и холодный металл. Офелия вытащила из ниши предмет, завернутый в алый бархат, и чуть не выронила, когда поняла, что такое держит в руках.

Это был кинжал. Длинное лезвие серебрилось, как лунный свет, а золотую рукоять украшало изображение фавна.

И младенца.

Снова феи закружились вокруг Офелии. Они торопили ее, но трудно было помнить о сыплющемся в часах песке, когда в этой комнате время словно застыло, как и бледный Пожиратель детей. Одна фея подлетела к нему так близко, что чуть не задела крылышками ужасное лицо, но Пожиратель остался неподвижным, словно памятник самому себе и своим кошмарным деяниям.

Офелия убрала кинжал в торбу и вернулась к столу, стараясь не терять из виду Бледного человека. Угощение выглядело так аппетитно! Офелия уже и не помнила, когда в последний раз видела такие пирожные и такие свежие фрукты. Да никогда она такого не видела! А есть ужасно хотелось. По-настоящему голодна, шепнуло ей сердце, когда она протянула руку к столу. Ничего не ешь и не пей! Но Офелия смотрела на виноград, гранаты и еще какие-то фрукты – она даже их названий не знала. Все они обещали ей неописуемую сладость, и совсем не хотелось слушать испуганное, предостерегающее чириканье фей.

Офелия отмахнулась. Одну, всего одну виноградинку… Здесь же столько всякой еды! Никто и не заметит, что пропала одна малюсенькая виноградинка.

Офелия осторожно отщипнула виноградинку и сунула ее в рот. Фея – та, что встретила ее в лесу, – в отчаянии закрыла лицо ладошками.

Им конец!

Бледный Человек ожил. Судорожно дернулись пальцы, острые, как черные шипы. Рот с трудом хватанул воздух. Правая рука схватила с тарелки глаз, а левая подставила ладонь, растопырив пальцы, словно лепестки чудовищного цветка. Глаз лег точно в ямку на левой ладони. Второй глаз занял место на правой ладони. Зрачок его был красным, как виноградинка, которую съела Офелия. Бледный Человек приставил раскрытые ладони к безглазому лицу и огляделся, проверяя, кто его разбудил.

Офелия ничего не замечала. Стол с яствами околдовал ее, и фея не смогла удержать Офелию – та отщипнула еще одну предательскую ягодку.

Ну что за девчонка!

Почему она не дает ей помочь? Рогатый хозяин будет сердиться! Фея металась прямо перед лицом Офелии, надеясь разрушить чары. Даже выдернула у нее из руки виноградинку. И что, девчонка сказала спасибо? Наоборот, разозлилась! Как они не понимают? – думала Офелия, отнимая у феи виноградинку. Она хотела с головой нырнуть в эту сладость и забыть обо всем. О том, что жизнь полна боли, горечи и страха.

Бледный Человек вышел из-за стола. Ноги его ступали неловко, будто разучились нести костлявое тело. Он прижал руки тыльной стороной к лицу, растопырив пальцы. Глаза на ладонях высматривали вора, укравшего еду со стола.

Сперва его глаза увидели фей.

Потом Офелию.

А она все еще ничего не замечала.

Ох, как кричали феи! Только голосочки у них были тихие, словно стрекотание сверчка. Офелия надкусила вторую виноградинку, а Бледный Человек подходил все ближе. Кожа висела на скелете, словно сшитая из плоти одежда. Феи заметались вокруг Пожирателя, стараясь отвлечь его от девочки. Их тоненькие голоса от страха стали такими пронзительными, что наконец пробились сквозь чары.

Офелия обернулась – но было поздно. Пожиратель детей схватил двух фей кровавыми пальцами. Феи вырывались, но Бледный Человек был умелым охотником. Как ни бились феи, он больше не выпустил их. На глазах у Офелии монстр беззубыми деснами оторвал у одной феи голову – так легко, словно сорвал цветок со стебля. Кровь потекла по блеклому подбородку. Вторую фею постигла та же участь. Бесцветные губы смяли ее отчаянно трепыхающиеся крылышки. Бледный Человек начал облизывать измазанные кровью пальцы, и тут наконец Офелия заставила себя сдвинуться с места.

Она выбежала в коридор. За спиной звучали неровные шаги Бледного человека. Офелия оглянулась. Чудовище уже шагало между колоннами, подняв повыше руки и беспокойно поводя глазами на ладонях. Офелия приказывала своим ногам бежать, но колени подгибались. Она поскользнулась и упала на клетчатый пол.

Последняя фея подлетела к девочке. Твои сестры умерли из-за меня! – подумала Офелия. Нет, нельзя сейчас об этом думать! Еще даже конец коридора не виден, а наверху, в комнате на чердаке, песок в часах почти весь высыпался.

Может, и к лучшему, что Офелия не видела, как мало песка осталось. Сердце у нее стучало как сумасшедшее, когда она добежала до последнего поворота. Впереди был стул и распахнутая нарисованная дверь под потолком.

Но фея услышала – падают последние песчинки.

Еще два шага оставалось до стула, а дверь начала медленно закрываться.

– Нет! – закричала Офелия. – Не надо!

Задыхаясь, она вскарабкалась на стул, потянулась вверх – но дверь захлопнулась и больше не открылась, хотя Офелия изо всех сил колотила по стене кулаками. Как она умудрилась в эту отчаянную минуту вспомнить про мел? Может, фея подсказала?

Офелия пошарила в торбе.

Ничего.

Сунула руку в карман пальто – и там нашелся мелок.

Шаги Бледного Человека звучали все ближе. Офелия со страху так стиснула мелок, что он сломался пополам. Она еле удержала в руке меньшую половинку.

Бледный Человек показался из-за угла. Он поднял руку и нашел взглядом Офелию. Вот она где! До чего же он любил, когда дети убегают! Догонять добычу еще приятнее, чем убивать.

Фея в ужасе защебетала, но не улетела. Офелия влезла на спинку стула, чтобы дотянуться до потолка.

Все ближе, ближе… Бледный Человек пошатывался, переставляя костлявые ноги. Глаза на ладонях зловеще сверкали.

Офелия с трудом начертила на сводчатом потолке квадрат и стала толкать из последних сил. Наконец нарисованный люк открылся. Офелия подпрыгнула, уцепилась за край дыры, и спинка стула ушла из-под ног. У Офелии никак не получалось подтянуться, спасаясь от ужасных рук. Ногти Бледного Человека царапнули по ее ногам, но, стараясь схватить Офелию, он перестал ее видеть, и она все-таки выползла на пыльный пол чердака. Офелия захлопнула крышку люка. От спасительного рисунка осталась только тоненькая светящаяся черта.

Офелия вскочила.

Из-под пола донесся протяжный стон голодного окровавленного рта. Офелия чувствовала, как Бледный Человек бьется снизу о половицы. Самые страшные чудовища всегда подстерегают внизу, от них сотрясается земля, когда так хочется, чтобы она была прочной и надежной.

Вся дрожа, Офелия села на кровать и поджала ноги. Фея опустилась ей на плечо. Тепло крошечного тельца и утешало, и обвиняло. Ведь из-за того, что Офелия нарушила запрет, погибли сестры феи.

Последний глухой удар из-под пола.

А потом… наконец-то… тишина.

21

Нет выбора

На рассвете Педро привел Мерседес и доктора Феррейро на ту полянку у ручья, где они с ним встретились. Ярко сияло солнце, свежий ветер обещал новое начало, и Педро был полон уверенности.

– Скоро подойдет подкрепление из Хаки. Полсотни человек, а то и больше. – В голосе у него не было ни сомнения, ни страха, несмотря на черное отчаяние, которое все они видели вчера на лице Француза. – Тогда мы с Видалем поборемся на равных!

Феррейро уже замечал раньше: новый день дарит силы даже после самой беспросветной ночи. Иногда воодушевления хватает надолго, но чаще оно угасает к закату. Сам Феррейро еще не пришел в себя после ампутации. Столько боли, отчаяние раненого и его товарищей, собственная беспомощность…

– Поборетесь, и что дальше? – не сдержался доктор. – Убьете Видаля – пришлют другого, ничем не лучше. Того убьете – пришлют еще и еще…

В своей жизни Феррейро видел слишком много разбитых надежд. Неужели он правда прожил всего сорок восемь лет? А чувствовал себя тысячелетним. Он устал от молодых, которые рвутся в бой, пусть даже и за хорошее дело.

Педро на вопрос не ответил. Только посмотрел на Феррейро, такой молодой и отважный. Что он видит перед собой? Просто жалкого старика, наверное.

– Вам не победить! – сорвался Феррейро. – У вас мало оружия, нет надежного убежища! Все вы кончите так же, как Француз, если не хуже.