Зловещая долина. Что я увидела, попав в IT-индустрию Винер Анна

Анна Винер

Зловещая долина. Что я увидела, попав в IT-индустрию

Моим родителям

«Сами мы были умны, образованны, талантливы, среди нас не было моральных уродов, просто обыватели, жаждущие жить на символическом уровне».

Вивиан Горник, «Конец любовного романа»

Anne Wiener

UNCANNY VALLEY: A MEMOIR

Copyright © 2020 by Anne Wiener All rights reserved

Сover design © Rodrigo Corral

Author photograph © Russell Perkins

В оформлении обложки использовано фото: Pando Hall / Getty Images

© Мордашев Е. А., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2020Стимулы

В зависимости от того, кого спрашивать, этот период в истории Кремниевой долины был не то апогеем, высшей точкой развития, не то переломом и началом конца стартапов Кремниевой долины. Циники называли этот феномен пузырем, оптимисты – будущим, а мои коллеги, опьяненные всемирно-историческими перспективами, с придыханием говорили о стартап-культуре как об экосистеме. Всеми ненавидимая социальная сеть, которой тем не менее все продолжали пользоваться, собрала свыше 100 миллиардов долларов на бирже, когда ее улыбающийся основатель дал по видеосвязи звонок к открытию торгов, прозвеневший похоронным колоколом по дешевой аренде в Сан-Франциско. На платформе микроблогов, позволявшей ощутить себя ближе к знаменитостям и презираемым в реале рядовым незнакомцам, зарегистрировалось двести миллионов. Искусственный интеллект и виртуальная реальность снова вошли в моду. Приход беспилотных автомобилей считался неизбежностью. Все переходили на мобильные приложения. Хранили все в «облаке». Никого не волновало, что «облако» – просто дата-центр без опознавательных знаков, стоящий посреди Техаса, Корка или Баварии. Все, так или иначе, ему доверяли.

Это был год свежеиспеченного оптимизма: оптимизма без границ, удержу, опасений. Оптимизма капитала, власти и радужных надежд. Ему на всех биржах поддались предприниматели-технари и дипломированные управляющие бизнесом. Словно опухоль разрасталось слово «разрушение», грозившее захватить и пожрать все: бумажные ноты, прокат смокингов, домашнюю стряпню, покупку собственного жилья, планирование свадьбы, банковское дело, бритье, кредитные линии, химчистки, календарный метод контрацепции. Веб-сайт, позволявший домовладельцам сдавать в аренду неиспользуемые подъездные аллеи, привлек от элитных фирм Сэнд-Хилл-роуд^[1] четыре миллиона. Сервис по уходу за питомцами – приложение по присмотру за домашними животными и выгулу собак, обрушившее рынок услуг двенадцатилетних соседей, – собрало десять миллионов. Приложение, собирающее скидочные купоны, подвигло массы скучающих и любопытных горожан оплачивать совершенно ненужные и неведомые им доселе услуги, и только из-за скидок народ на время подсел на токсины против морщин, уроки воздушной гимнастики и отбеливание ануса.

Это был рассвет эры единорогов: инвесторы отваливали стартапам больше миллиарда долларов. Известный венчурный капиталист заявил на страницах международной деловой газеты, что мир пожирает программное обеспечение. Вслед за тем в бесчисленных презентациях, пресс-релизах и списках вакансий эти слова растиражировали, словно некое откровение, а не заурядную неуклюжую и неэтичную метафору.

Впрочем, за пределами Кремниевой долины мало кто принимал все это слишком всерьез. Большинство считало это пузырем, который в конце концов неизбежно лопнет, как и все прежние. А индустрия тем временем вышла из провинциального гетто строителей будущего и энтузиастов аппаратного обеспечения и утвердилась в новой роли неотъемлемой части повседневной жизни.

Не то чтобы я обо всем этом не задумывалась – просто не обращала внимания. На моем телефоне ни единого приложения не было. Мне только что исполнилось двадцать пять, я жила на окраине Бруклина с малознакомой соседкой в квартире, заставленной такой подержанной мебелью, что возникал исторический флер. Моя жизнь была эфемерна, но приятна: работа ассистенткой в небольшом литературном агентстве на Манхэттене, горстка любимых подруг, общением с которыми я прикрывала боязнь социальных контактов.

Но потом все покатилось под откос, и чем дальше, тем стремительнее. Чуть не ежедневно я подумывала о поступлении в аспирантуру. Работа превратилась в рутину. Повышения не предвиделось, а вуайеристское наслаждение от ответа по чужому телефону за три года успело поблекнуть. Выуженные из самотека перлы тоже перестали забавлять, как и отправка договоров авторам и отчетов о начислении авторских гонораров в отнюдь не предназначенный для того ящик собственного письменного стола. Внештатной работы – правки и вычитки для мелких независимых изданий – у меня тоже сильно поубавилось, ибо совсем недавно я рассталась с поставлявшим ее редактором. Поначалу бурные, наши отношения порядком выдохлись: постарше меня, редактор имел серьезные намерения, но постоянно изменял. Измены вскрылись, когда он вернул одолженный у меня на выходные ноутбук, не выйдя из своих аккаунтов, где в чате всеми ненавидимой социальной сети я и прочла романтическую и многообещающую переписку со сладострастной фолк-певицей. В тот год сеть я ненавидела особенно люто.

О Кремниевой долине я счастливо не ведала, хотя я вовсе не ретроград и умею навести курсор на текст. Просто бизнес-сторона этого вопроса меня никогда не занимала. Как всякий офисный сотрудник, большую часть активного времени суток я сидела перед монитором, днями набирала тексты и заполняла таблицы, а браузер фиксировал цифровой след моих отвлечений от работы. Дома я убивала время, просматривая фотографии и путано размышляя о тех, кого давно следовало позабыть. Еще я бесконечно обменивалась письмами с подругами, где мы делились неискушенными профессиональными и личными советами. Я читала онлайн-архивы почивших в бозе литературных журналов, изучала витрины онлайн-магазинов одежды, которую не могла себе позволить, начинала и бросала писать приватные мотивирующие блоги под названиями вроде «Осмысленная жизнь», в тщетной надежде, что они меня к таковой приблизят. Но мне в голову не приходило, что я стану одной из работающих за кулисами Интернета – я просто не подозревала, что за Интернетом вообще стоят люди.

Моя жизнь была впечатляющим образцом в духе многих двадцатилетних обитателей Северного Бруклина, в ту пору, когда местной достопримечательностью района считалась фабрика шоколада ручной работы, а на повестке дня стояли вопросы городского сельского хозяйства для самообеспечения горожан. Я снимала древним, унаследованным еще от дедушки среднеформатным фотоаппаратом, потом сканировала фотографии и через полуживой, стучащий вентилятором ноутбук загружала их в блоги. Я сидела на сгоревших колонках и холодных батареях репетиционного зала в Бушвике^[2], листала старые номера глянцевых журналов и наблюдала, как разные симпатичные парни делают самокрутки, крутят в руках барабанные палочки и гитарные слайды; внимательно вслушивалась в их тренькание, собиралась с духом, но никогда не решалась им навязаться. Я ходила на свидания с парнями, которые делали вручную книги или мебель из спилов дерева; один из них считал себя пекарем-экспериментатором. В быту я неизменно отдавала дань архаике, покупала новую иглу для проигрывателя, который почти не слушала, или батарейку для часов, которые никогда не носила. Микроволновки я не признавала.

Если индустрия высоких технологий меня и затронула, то только из-за нарастающих проблем в моей отрасли. Онлайн-магазин, в девяностые начавший с книготорговли – отнюдь не из любви основателя к литературе, но к потребителям и эффективному потреблению, – разросся и стал цифровым супермаркетом дешевого китайского ширпотреба. Там продавали бытовую технику, электронику, продукты питания, массовую моду, игрушки, столовые приборы и различные предметы первой необходимости. Покорив все отрасли розничной торговли, онлайн-супермаркет вернулся к истокам и, похоже, принялся всячески изничтожать издательское дело. Дошел до печатания собственных книг, которые мои литературные знакомые презрительно и насмешливо называли глупыми и бесстыдными. Мы не замечали, что должны быть благодарны этому сайту, поскольку всю издательскую отрасль держали на плаву бестселлеры о садомазохизме и вампирах, зачатые и взращенные в инкубаторе электронного самиздата этого онлайн-супермаркета. Пару лет спустя его основатель, южанин с лицом черепахи, станет богатейшим человеком в мире и похорошеет просто как в кино, но в ту пору думали мы не о нем. Для нас имело значение только то, что сайт продавал половину книг, а потому завладел важнейшими рычагами: ценообразованием и распространением. Он держал нас мертвой хваткой.

Я не подозревала, что индустрия высоких технологий боготворила онлайн-супермаркет за беспощадную, дата-ориентированную корпоративную культуру или о том, что его запатентованные алгоритмы рекомендаций, предлагающие вместе с подгузниками и мешками для пылесосов романы о неблагополучных семьях, почитали передовым, достойным восхищения прорывом в прикладном машинном обучении. Я понятия не имела, что у онлайн-супермаркета есть прибыльный смежный бизнес по продаже услуг облачных вычислений – дозированная эксплуатация обширной международной сети серверных ферм, – предназначенный для поддержки внутренней инфраструктуры других веб-сайтов и приложений компании. Я понятия не имела, что практически невозможно пользоваться Интернетом, не обогащая онлайн-супермаркет или его основателя. Знала только, что обоих мне следует ненавидеть, и я ненавидела их при всяком удобном случае, громогласно кипя праведным гневом.

Однако в целом индустрия высоких технологий была проблемой далекой и абстрактной. Осенью того же года книгоиздательскую отрасль потрясло слияние двух крупнейших концернов с примерно десятью тысячами сотрудников и общей стоимостью свыше двух миллиардов долларов. Компания за два миллиарда долларов: власть и деньги для меня непостижимые. Казалось, если что и могло защитить нас от онлайн-супермаркета, так это компания в два миллиарда долларов. О фирмах-единорогах с двенадцатью сотрудниками я не ведала.

Позже, уже обосновавшись в Сан-Франциско, я узнала, что в тот год, когда я выпивала в забегаловках с подругами из издательств и мы сокрушались о беспросветном будущем, в тот самый год многие из моих новых друзей, коллег и пассий быстро и тихо сделали первые миллионы. Одни открыли компании, другие в двадцать пять позволили себе уйти в двухлетние творческие отпуска, а я сидела за узким столом у кабинета шефа, подсчитывала расходы агентства и пыталась определить, сколько я стою, исходя из годовой зарплаты. Та без доплат выросла с прошлой зимы с 29 000 до 31 000 долларов. Сколько я стою? Пятикратную цену нового дивана шефа или сумму двадцати заказов на канцтовары. Мои будущие коллеги нанимали финансовых консультантов и собирались ради самосознания медитировать на Бали, а я ловила пылесосом тараканов по стенам съемной квартиры, курила травку и ездила вдоль Ист-Ривер на велосипеде на гаражные концерты, заглушая накатывающий страх.

Это был год обещаний, неумеренности, оптимизма, ускорения и надежды – в каком-то другом городе, в какой-то другой отрасли, в чьей-то другой жизни.

В один прекрасный день, сидя в литературном агентстве с легкой головной болью после вчерашнего и жуя вялый салат, я прочла статью о стартап-компании, собравшей три миллиона на революцию в книжном деле. С сопровождающей текст фотографии, напоминавшей выпускной снимок студенческого братства, широко улыбалась на фоне пасторального пейзажа троица соучредителей. Все трое в рубашках с воротником на пуговках и со смешинкой в глазах. Очень свободные и целеустремленные. Из тех мужчин, что чистят зубы электрической щеткой, никогда не заходят в дешевые магазины, следят за котировками и не кладут на скатерть грязные салфетки. Из тех мужчин, рядом с которыми я всегда чувствовала себя невидимкой.

Революцию, если верить статье, произведет мобильное приложение для чтения электронных книг, функционирующее по подписке. Идея выглядела неплохо, а посыл приложения – доступ за скромный ежемесячный взнос к обширной библиотеке электронных книг – даже с кучей оговорок мелким шрифтом казался многообещающим. В общем, идея зацепила.

Приложение для чтения электронных книг было новой концепцией в издательском деле, где новые идеи рождались редко и никогда не поощрялись – притом, что отрасль вечно балансировала на грани краха. И дело не в том, что нас разволновали и растревожили новости о монопольном онлайн-супермаркете или двухмиллиардном слиянии компаний. Просто таковы были нравы. Временами казалось, что успешную карьеру в нашем бизнесе можно сделать, не иначе как получив наследство, выйдя за богатея или дождавшись просчета или смерти коллеги.

Я и мои подруги-ассистентки нередко задумывались, найдется ли нам место в постоянно скукоживающейся отрасли. Новые книги в твердом переплете нам по традиции дарили, но лучше, если бы мы могли их покупать. Прожить на 30 тысяч в год в Нью-Йорке можно, миллионы живут и на меньшее. Но на четырнадцать сотен чистыми в месяц трудно вести поощряемую издательской сферой светскую, праздничную, роскошную жизнь: выпивать с нужными людьми, ходить на званые обеды, покупать платья с запхом за триста долларов и встроенные книжные шкафы в Форт-Грин или Бруклин Хайтс^[3].

Ни одной знакомой ассистентке зарплаты не хватало: подрабатывали корректорами, барменами, официантками или получали помощь от щедрых родственников, о чем за пределами своего круга помалкивали. Унизительно было даже заговаривать о деньгах с нашими начальниками, заказывавшими на обед пошированного лосося под бокал розового. Низкую зарплату те явно считали не эксплуататорской системой, а обрядом посвящения. В противном случае они могли бы ощутить солидарность. Солидарность в первую очередь с нами.

На самом деле мы были расходным материалом. Специализирующихся на английском стипендиатов и неоплачиваемых студенческих практик по литературе больше, чем вакансий в агентствах и издательствах. Кадровый резерв восполняемый. С кремовыми резюме наперевес, своего часа дожидались юноши в солдатских ботинках бежевой замши и девушки в длинных горчично-желтых кардиганах. Отрасль во многом держалась на высоком отсеве.

Но я и мои подруги были упорны. Мы любили работать с книгами, мы цеплялись за культурную столицу. Несмотря на постоянное недовольство издержками, мы с готовностью их платили. Казалось, индустрией двигала логика морального превосходства: да, книгоиздание не в силах быстро внедрить инновации, но мы – одержимые любительницы литературы и защитницы самовыражения личности – не сдадимся компаниям, чьи руководители даже не ценят книг. У нас есть вкус и порядочность. Мы были нервные и на мели.

Я была на мели. Нет, вовсе не бедной. Привилегированной и беднеющей. Как многие коллеги, я могла позволить себе работать в книгоиздательском бизнесе, потому что у меня была страховка. Колледж я окончила без долгов, что, впрочем, заслуга не моя: родители, бабушки и дедушки принялись копить мне на учебу, едва я бледным пятнышком засветилась на УЗИ. Иждивенцев у меня не было. Был тайный незначительный долг по кредитной карте, но помощи я просить не хотела. Занимая на оплату жилья или счетов за лечение или даже покупку в неоправданно оптимистическом порыве платья с запахом, я всегда ощущала себя неудачницей. Я стыдилась, что не удержалась, стыдилась, что щедрые и снисходительные родители фактически дотировали процветающее литературное агентство. Оплаченная ими медицинская страховка кончалась через год. Ситуация была на грани. Я была на грани.

Родители всегда надеялись, что я изберу медицину или право, займусь чем-нибудь стабильным и надежным. Сами они были людьми обеспеченными. Мама – писательница, работала на некоммерческие организации, отец – финансист. Но они всегда ценили независимость. Брат, окончивший университет перед экономическим спадом, в моем возрасте уже сделал карьеру. Никто из них не понимал ни трясины издательской иерархии, ни потускневшего ностальгического блеска этой отрасли. Мама часто без задней мысли спрашивала, почему я, в двадцать пять, все еще ассисентка – варю кофе, подаю пальто. Объяснений по существу дела она не спрашивала.

Мои желания были заурядны. Я хотела найти свое место в мире, быть независимой, полезной и хорошей. Хотела зарабатывать деньги, чтобы чувствовать себя защищенной, уверенной и уважаемой. Хотела, чтобы меня принимали всерьез. А главное, не хотела быть обузой.

Хотя меня грызло мучительное подозрение, что соучредители стартапа электронных книг сражаются на стороне моего противника – стороне, уже победившей за счет издателей, авторов и агентов онлайн-супермаркета, я завидовала их самоуверенным притязаниям на будущее. В людях, видевших перспективы отрасли и получивших полномочия воплотить их в жизнь, было что-то необычное и привлекательное.

Я не знала, что три миллиона долларов считались скромным первым раундом привлечения финансирования. Я понятия не имела, что большинство стартапов собирают деньги не один раз, и три миллиона долларов – это всего лишь эксперимент, сущая мелочь. Для меня же подобная сумма означала победу, признак стабильности, получение карт-бланша на наступление и захват власти. Я не сомневалась, что за компанией будущее книгоиздания. И я хотела на нее работать.

Работу в стартапе электронных книг я получила в начале 2013 года, после ряда двусмысленных и поверхностных собеседований. Готовясь, я рассчитывала встретить стереотипных технарей, – нелюдимых, неуклюжих, немытых и изголодавшихся по сексу, – однако никто из соучредителей, мгновенно смяв мои расчеты, на них не походил. Гендиректор был стремительным, уверенным и точным в движениях, технический директор – тихим системным мыслителем, скромным и терпеливым. А творческий соучредитель, представившийся директором по развитию продукта, – выглядел раскрепощенным баловнем. Выпускник филфака на Восточном побережье, он сидел в таких узких джинсах, что мне почудилось, что я встретила давнего знакомого: одного из моих друзей по колледжу, только преуспевшего. Все трое были младше меня.

Разговор с соучредителями шел как по маслу, а собеседования напоминали не привычные для меня пробивавшие в пот официальные допросы, а первое свидание в кафе, и мне на миг даже показалось, что эта троица просто хочет поразвлечься. В конце концов, они только что пересекли всю страну. Жить в Нью-Йорке они не собирались – явно предпочитали энергетику Западного побережья – но им требовалось сблизиться с разрушаемой ими отраслью, завязать нужные знакомства. Как святая-покровительница затерянных симпатий, я вообразила, что они были одиноки.

Они, разумеется, не были одиноки. Напротив, сосредоточенны и уверенны. Все трое с хорошей кожей и гладко выбриты. Всегда в свежих рубашках, скромно застегнутых на все пуговицы. Состояли в долгосрочных отношениях с женщинами с роскошными волосами, с которыми они упражнялись физически и обедали в ресторанах, где столики надо заказывать заранее. Жили они в двухкомнатных квартирах в центре Манхэттена и в психотерапии не нуждались. Придерживались единых взглядов и четких правил игры. И не стыдились об этом говорить, не стыдились быть честолюбивыми. В эйфории от стремительного прохождения нижних ступеней карьерной лестницы и престижных летних стажировок в крупных технологических корпорациях в области залива Сан-Франциско, о работе они говорили как ветераны отрасли, отдавшие компании всю жизнь. Щедро раздавали непрошеные деловые советы, точно проработали не без году неделю, а сделали легендарную карьеру. Они были желанны. Мне очень хотелось на них походить и быть ими любимой.

Должность создали специально для меня, а потому мне предстоял трехмесячный испытательный срок. Объем работы и служебные обязанности все мы представляли туманно: подбор книг в приложение, копирайтинг, секретарские поручения. Как служащей по срочному договору на полный рабочий день, мне положили двадцать долларов в час, снова без доплат. Деньги не ахти, но в пересчете на год это составляло 40 тысяч, и я радовалась.

Подруги в издательской сфере отнеслись к моему рассказу о новой работе скептически. Многие их вопросы ставили меня в тупик. Разве подписная модель не подрыв авторского права? Не циничная капиталистическая экспроприация системы публичных библиотек? Подобное приложение не паразит? Чем оно отличается от онлайн-супермаркета и разве не жирует за счет литературной культуры и литераторов? На большинство этих вопросов у меня не было удовлетворительного ответа. Я просто старалась об этом не думать. Самонадеянная и самодовольная, я интерпретировала их вопросы как: «А что же будет с нами?»

Офис стартапа располагался в квартале от Канал-стрит, в районе, который гендиректор называл Нолита, технический директор – Литл-Итали, а директор по развитию – Чайна-таун. Туристов здесь полно даже по будням, толпы взрослых поглощают пышные канноли^[4] и опрокидывают крошечные бумажные стаканчики эспрессо, пока их детишки пялятся на пыльные колеса пармезана в витринах. Офис был не столько офисом, сколько свободным чердаком в штаб-квартире уже утвердившегося стартапа, успешно проводившего онлайн-аукционы произведений искусства. Этот успех я не до конца понимала, всегда наивно считая аукционы лихорадочной демонстрацией богатства и единомыслия. В ту пору я еще не осознавала, что людям из индустрии высоких технологий подобная показуха кажется не просто неуклюжей, а старомодной. Для них показателем высокой культуры было прятать деньги за браузером.

На чердаке скрипели полы, у стены стояла длинная кухонная стойка, на ней – кофеварки и мешочки кофейных зерен из местных кофеен. В ванной был душ. В первый день работы я нашла на своем столе приветственный подарок: стопку книг в твердом переплете о технологиях с подписями соучредителей и восковой печатью логотипа компании: раковину вызывающих очертаний с идеальной жемчужиной.

У стартапа электронных книг были миллионы привлеченного капитала и штатное расписание, предполагавшие сильный и организованный коллектив сотрудников, однако само приложение оставалось в формате пробной версии для частного пользования горстки друзей, семьи и инвесторов. Единственным, кроме меня, наемным сотрудником был инженер по мобильным устройствам Кэм, которого соучредители с радостью переманили у приложения по обработке фотографий. Все впятером мы сидели в глубине чердака за столом красного дерева и пили кофе, как на вечном заседании правления.

В первый раз за все время моей карьеры мои знания оказались востребованы. Мужчины спрашивали меня об удобстве чтения приложения, о качестве книг, о том, как лучше продвигаться в читательских сообществах в Интернете, и выслушивали мои ответы. Несмотря на недопонимание технической стороны и смутное представление о стратегии, я чувствовала себя полезной. Было интересно наблюдать, как вертятся шестеренки бизнеса, и я чувствовала, что могу внести свой вклад.

* * *

День рождения технического директора мы пошли праздновать в центр города, на фильм о борьбе с терроризмом. Началось кино с аудиомонтажа телефонных звонков попавших в ловушку во Всемирном торговом центре 11 сентября. Дальше мне смотреть не хотелось, но я не знала, как вежливо без объяснения причин уйти. Все это я видела в четырнадцать лет из окна школьного кабинета испанского, в четырех кварталах от башен.

Я хотела соврать, что плохо себя чувствую: гастроэнтерит, менструация. Хотела уйти по-английски. Злилась, что не могу смотреть фильм, не могу, как нормальный, без посттравматического стресса человек, просто насладиться боевиком с коллегами. Я так ерзала, что потеряла сережку, и когда после титров включили свет, технический директор встал на колени и принялся ее искать, мало того, предложил остальным присоединиться. Видя, как они ползают на карачках, ради меня обшаривая ладонями липкий синтетический ковер, я смутилась. Пару секунд спустя я воскликнула, что сережка нашлась, и мальчики повеселели. Пока они вставали, застегивали куртки и надевали рюкзаки, я незаметно вынула из уха оставшуюся сережку и сунула в карман пуховика.

Мы вышли в зимние сумерки и направились в японский десертный бар за углом. В десертном баре, тем более японском, я никогда не была. Мальчики пришли в восторг от богатства и разнообразия меню. Они напомнили друг другу, что банковская карточка служебная, и принялись заказывать блюда как одержимые. За столом я смотрела, как эти четверо лезли ложками друг другу в десерты, отодвигала тарелки, пододвигаемые, чтобы я попробовала все. Пыталась представить, что думают о нас завсегдатаи. Я чувствовала себя няней, пятым колесом в телеге, воспитательницей, младшей сестренкой, законной супругой, наложницей. Мне несказанно повезло. Поздним вечером я в одиночестве шла по центру к самой дальней станции метро и кайфовала.

Я подружилась с Кэмом, вторым наемным сотрудником. В обеденный перерыв мы перекусывали поблизости или возвращались с бутербродами или протекающими пластиковыми контейнерами с вьетнамской едой, которую мы поглощали в конференц-зале, а Кэм терпеливо отвечал на мои вопросы о разнице между разработкой клиентской части и программированием серверной части приложений. Как-то мы заговорили о бремени и ответственности наемных работников стартапа, пусть еще и не выпускающего продукт, но уже престижного.

– Думаю, сейчас нам самое время присоединиться к компании, – заверил меня он. – Думаю, мы в очень выгодном положении.

Он либо не знал, что я на временном договоре, либо видел мое будущее после испытательного срока в розовом свете.

Кэм был деликатен и сдержан. Любил свою девушку и ее кошку, и мне нравилось, как он о них рассказывает. Разозлившимся я видела его лишь раз, когда я организовала книжный клуб компании, а никто из соучредителей не пришел. Отговорились, что слишком заняты созданием приложения. У кого есть время на книжные клубы? Я поняла и особо не возражала, но Кэм пристыдил их в чате компании, а затем отозвал меня в сторонку. Стал говорить, что они поступили грубо и неправильно, принялся утверждать, что я невероятно много работаю над созданием корпоративной культуры.

Справедливо это было лишь отчасти. Поначалу я писала статьи для сайта, пыталась помочь привлечь лучших выпускников инженерных факультетов престижных университетов и отредактировала пользовательское соглашение о конфиденциальности в духе большего дружелюбия. Однако соучредители мне скорее переплачивали, если учесть, что я также искала помещения для постоянного офиса и заказывала им закуски: порционные пакетики сырных крекеров, крошечные шоколадные батончики, стаканчики черничного йогурта.

Идея перекусов на работе была мне в новинку. В литературном агентстве есть в рабочее время считалось позором, тайно грызть бублик или хрустеть чипсами казалось мне непрофессиональным и постыдным. На прежней службе я стыдилась покушений на домашний ланч до обеденного перерыва как недостатка самообладания – у меня все еще оставался подростковый жирок на боках в том возрасте, когда уже появляется жирок послеродовой. Парни, напротив, перекусывали в течение всего дня. Ели чипсы перед компьютерами, вытирали руки бумажными полотенцами, запивали газировкой и сминали банку прямо у клавиатуры. Их вкусы я дотошно фиксировала и старалась не повторяться. Неделю – коробка мандаринов, следующую – пакет попкорна с чеддером.

Вдохновленная словами Кэма, я решила и дальше укреплять корпоративную культуру. Я продолжала заниматься книжным клубом, а учредители продолжали его игнорировать. Я организовала групповые экскурсии, в том числе в позолоченную частную библиотеку, принадлежавшую знаменитому финансисту, голиафу банковского дела XIX века. Мы бродили по зданию, любовались внушительными, от пола до потолка книжными шкафами, причудливыми винтовыми лестницами и расписанным золотом плафоном, сделали много фотографий и разместили в социальных сетях. Мы единодушно решили, что приложение должно быть именно таким: роскошным, но не пугающим, а безбрежным.

Частная библиотека стала хитом, однако трем мужчинам чуть за двадцать и с миллионом на банковском счете мои тематические книжные экскурсии были не нужны. Нужнее я им была, когда заказывала закуски. Несмотря на поддержку Кэма, для создания корпоративной культуры я им тоже не требовалась. На самом деле я не была им нужна ни для чего. Если у нашей крошечной компании и имелась культура, вертелась она вокруг соучредителей. Иногда они ссорились, но я ни разу не видела, чтобы кто-то из них вышел из конференц-зала в ярости. Казалось, счастливее всего они были, когда отдыхали на мягком диване, вместе играли в видеоигры и пили местное пиво. Сплачивать команду или укреплять связи им не требовалось, и мы этим почти не занимались. Мы строили компанию – точнее, строили они, а я смотрела.

Когда мы в конце концов нашли новое офисное помещение, в здании двадцатых годов, – в той части города, которую в яростном порыве унификации окрестили Кремниевой аллеей^[5], – оно тоже принадлежало стартапу, только финансовое положение у него отличалось от нашего. Стартап-арендатор работал в сфере средств массовой информации, штат его рос и сокращался, точно компания страдала круговоротом веса. На собрании наш гендиректор мрачно признался, что медиастартап уже несколько раз вильнул. Я спросила, что он имеет в виду, и все четверо мужчин подозрительно на меня посмотрели. Вильнул – значит изменил ради прибыли бизнес-модель. Вильнул – значит грозила потеря управляемости. Вильнул – значит история скверная. Спасли только двух соучредителей. Всех остальных, едва кончились деньги, уволили.

Призрак этих уволенных сотрудников висел над нами напоминанием о необходимости трудиться усерднее. Большую часть дня мы проводили за своими столами, яростно обмениваясь мгновенными сообщениями в необустроенном офисе. Мы обедали вместе и говорили о стратегии. Мы возвращались к своим компьютерам и старательно избегали смотреть друг другу в глаза. Мы проводили долгие и страстные собрания о партнерстве и дизайне и заказывали пиццу, когда эти собрания затягивались до ночи. Все казалось неотложным и крайне важным.

Однажды гендиректор вызвал нас в конференц-зал и представил презентацию, которую показывал на встрече с издателями. Начал он с того, что наша эра – это эра шеринга, совместного потребления.

– Миллениалы, – заявил он с таким видом, будто сам не один из них, – копят не собственность, а опыт. Это не просто новая рыночная стратегия, а культурная идеология. Новаторские цифровые платформы совместного доступа и подписки позволили делиться фильмами, альбомами и видеоиграми, брать напрокат коктейльные платья и костюмы-тройки, бронировать спальни в чужих домах и ездить на переднем сиденье автомобилей незнакомцев. Музыка, фильмы, телевидение, розничная торговля и транспорт уже разрушены. Теперь пришло время книг.

Гендиректор вывел на экран новый слайд с логотипами различных успешных подписных платформ, в центре которого красовался наш логотип.

– Высокотехнологичный товар – это показатель высокого уровня жизни, – сказал он. Из продолжения доклада я уяснила, что цель приложения для электронного чтения не столько чтение, сколько демонстрация того, что ты читатель, пользователь приложения, сочетающего передовой опыт чтения и новаторский интуитивно понятный дизайн. Я поняла, что идеальный пользователь приложения – не читатель, а желающий казаться читателем: доступ стоит денег, и у всякого читающего больше пары книг в месяц расходы на доступ превысят абонентскую плату. Книги, как я поняла, были не конечной целью, а только началом. Это лишь один из видов контента и только первый шаг. Конечная цель – это расширение.

Возможно. Разбираться во всем этом я доверила им.

Гендиректор ни на миг не допускал, что реальная причина, по которой миллениалы копят опыт, – к примеру, опыт аренды вещей, которыми они никогда не смогут владеть, – это долги по студенческим ссудам, рецессии или падение рыночной цены культурного продукта в эпоху цифровой дистрибуции. В его представлении о будущем не было места кризисам. Только благоприятным возможностям.

Я не могла в это поверить. Гендиректор обаятелен, предан компании, ее идеалам. Возможно, он и два других соучредителя умницы. Возможно, инвесторы в Кремниевой долине их единомышленники. Только они почти равнодушны к той части дела, которая больше всего занимала меня, – книгам. «Хемингуэй» на слайде гендиректора был написан с ошибкой: через два «м».

А главное, сама модель – попробовать начать с книг, а потом расширяться – слишком сильно напоминала стратегию онлайн-супермаркета. И я начала задумываться, почему они наняли именно меня. Не потому, как я ошибочно полагала, что мне кое-что известно о книгах и я могу стать мостом между старой и новой гвардией. Я воображала себя переводчицей, толкователем, я считала себя необходимой. Потом, когда я лучше уясню заинтересованность всей высокотехнологической отрасли в продвижении женщин – если не на высшие должности, то, как минимум, на уровень управления корпоративным маркетингом, – мне придет в голову, что понадобилась я не столько для дела, сколько для украшения.

В ту пору я еще не понимала, что соучредители ждали от меня способности работать без прямых указаний. Инициативно, в духе истинного предпринимательства, умения навязать себя и представить необходимым на самом деле ненужное. Такова вообще экзистенциальная стратегия технической отрасли, и она была мне чужда. Я продолжала грезить издательскими грезами: для налаживания связей с литературным сообществом предложила стартапу организовать серию писательских чтений. Размышляла, что нам, возможно, следует вести книжный блог. Вместо этого стартап разместил новомодные кофейни на колесах, чтобы бесплатно поить эспрессо и кормить булочками делегатов издательской конференции, где желанной добычей традиционно считали хлопчатобумажную сумку или сигнальный экземпляр дебютного романа. Моему мышлению явно не хватало стратегического масштаба.

«Она больше любит учиться, чем делать», – написал как-то раз гендиректор в чате компании. Ненароком – сообщение предназначалось исключительно двум другим соучредителям. Мы собрались в конференц-зале, он искренне извинился, но слова крутились у меня в голове. Я всегда любила учиться, и меня всегда за это хвалили, именно учиться я умела лучше всего. Действовать с той свободой и широтой, как соучредители, я не привыкла. Мне не хватало уверенности в себе, в своей правоте. Я не знала принципиальных установок стартап-компаний о праве на эксперимент и свое видение. Ни разу не слышала расхожей поговорки технарей: проси прощения, а не разрешения.

Самообразовываясь, я читала блоги о менталитете стартап-компаний и изо всех сил старалась его перенять. Год назад гендиректор опубликовал пост под названием «Как добиться результатов в первый месяц работы в стартапе», и я злилась на себя, что пропустила зловещее предупреждение. «Брать на себя ответственность, – советовал он. – Быть оптимистом. Записывать свои соображения».

В конце концов, я принялась забрасывать соучредителей непрошеными, пространными и неловкими электронными письмами с декларациями своей страстной любви к чтению. Я не сомневалась, что в штате приложения для чтения электронных книг нужен увлеченный читатель. Хоть пока я не слишком хорошая сотрудница стартапа, им все равно полезно иметь меня, как фокус-группу из одного человека, в своей команде. После пары длинных и откровенных, навзрыд, электронных писем и одной мучительной встречи тет-а-тет в конференц-зале выяснилось, что остаться я никак не могу. Они сказали, что сейчас не тот момент в становлении компании, чтобы подключать к работе кого-то вроде меня. Те направления, где я смогу принести пользу, пока развиваться не будут.

Все соучредители хотели помочь мне найти новое место. Они считали, что я хочу продолжать работать в сфере высоких технологий, и я их не разубеждала. Возвращаться в издательский бизнес мне не хотелось. Я попыталась самостоятельно добиться успеха и потерпела поражение. Кроме того, переход в стремящийся пошатнуть книжный мир стартап сделал из меня предательницу, и я опасалась встретить отторжение бывших коллег.

И еще меня соблазнил динамизм и широта мышления отрасли высоких технологий, оптимизм и ощущение перспективы. Никто из моих знакомых в издательствах ни разу не праздновал повышения. Никто из моих коллег не стремился заглянуть в завтрашний день. В ту пору немного отраслей или организаций могли предложить то, что сулила сфера высоких технологий: будущее.

Большая часть профессиональной сети учредителей – венчурных капиталистов с портфолио других стартапов – жили в области залива Сан-Франциско. Директор по развитию с ностальгией говорил о Калифорнии.

– Могу сказать, что Сан-Франциско – это лучшее место для молодых, – сказал он мне. – Вам действительно нужно постараться попасть туда как можно скорее.

Мне захотелось выпалить ему, что я не старая: мне всего двадцать пять. Вместо этого я ответила, что постараюсь.

Из Сан-Франциско все мои знакомые уже уехали. Наша группа окончила колледж в самый разгар рецессии, и если большинство из нас потянулись в Нью-Йорк судорожно хвататься за неоплачиваемые стажировки и прочие обломки потерпевшей крушение экономики, то отправившиеся на Западное побережье не предались отчаянию. Решили пересидеть и заняться творчеством. Жили в залитых солнцем квартирах, работали неполный день и с головой ушли в безудержный загул. Свободно экспериментировали с галлюциногенами и открытыми отношениями, курили травку, спали до вечера и пили целыми днями, ходили на БДСМ-вечеринки, а потом уплетали буррито. Играли в группах и не чурались секс-индустрии. Выходные проводили в горах, в лесах или на пляже, в кемпингах или в пеших походах, а также предавались иным оздоровительным занятиям, веселившим нас в далеком Нью-Йорке.

Эта утопия протянула недолго. За ней, по рассказам друзей и подруг, наступил позднекапиталистический апокалипсис. Аренда взлетела до небес. Художественные галереи и концертные залы закрылись. Бары заполнили двадцатилетние парни в футболках с корпоративными эмблемами, никогда не допивавшие пиво и недовольные, если кто-то курит на тротуаре слишком близко к двери. В ночные клубы они ходили в беговых кроссовках. Вместо «тысяча» говорили «к».

Сайты знакомств наводнили рохли, в списке любимых книг прилежно перечислявшие руководства по бизнесу, а на обед заявлявшиеся в рюкзаках с логотипами работодателей. На секс-вечериках молодые гендиректора жаждали общения исключительно с таким же молодыми гендиректорами. На ежегодном гей-параде рядом мои подруги, в блестках, крошечных безумных лифчиках и под экстази дефилировали рядом с классно выкрашенными, стильными, семейно-ориентированными передвижными платформами, чей дизайн разработали гетеросексуальные менеджеры цифрового маркетинга.

Город начал уступать незамедлительно оплачиваемым желаниям недавних выпускников с большими банковскими счетами. Даже Окленд становился не по карману художникам и писателям, работавшим сомнительными инструкторами йоги или кассирами продовольственных магазинов. Друзья и подруги говорили, что работы не стало – за исключением высокотехнологических компаний, где никто из них, разумеется, работать не захотел. За пару лет все они уехали облагораживать запущенные кварталы Нового Орлеана или Лос-Анджелеса или поступили в аспирантуру, а маршруты их отлетов и отъездов обрели двойной смысл панихид по любимому городу, переставшему, по их единогласному уверению, существовать.

Когда я весной летала в Сан-Франциско на собеседование о работе в службе поддержки пользователей стартапа, занимающегося дата-аналитикой, подругам, покинувшим область залива Сан-Франциско, я словом не обмолвилась. Я опасалась их реакции, узнай они, что я ищу работу в IT-индустрии и надеюсь сотрудничать с теми, кого они обвиняли в своем отъезде, с теми, кто обломал им весь кайф. В аэроэкспресс я села, чувствуя себя предательницей и чужачкой.

Через милый сердцу миллениалов сайт аренды спален в чужих домах я сняла у пары за пятьдесят комнату в квартире в Мишн. Приложением я воспользовалась впервые, и на ступеньках великолепного викторианского особняка почувствовала себя диккенсовской сироткой, ребенком на пороге нового приключения. «Добро пожаловать домой!» – всплыла в голове реклама с сайта аренды, яркими красками живописующая семейное тепло. Вопреки превозносимому приложением единению, уюту, жизни, обогащенной новыми знакомствами и впечатлениями, хозяева встретили меня холодно – напоминанием о том, что это в первую очередь сделка.

Муж показывал мне комнату – полотенца для гостей в старинном сундуке для приданого, лимонное дерево на заднем дворе – и задал вопрос, что привело меня в город. Не без трепета я объяснила, что приехала на собеседование в стартап. Я знала, что округа долго служила анклавом богемы, у которой не хватало денег на уплату налогов за сдачу жилья. Мне хотелось быть деликатной. Он понимающе, без осуждения, кивнул и пожал плечами.

– Мы не ночлежка, – произнес он. – Полагаю, нас вы тоже можете считать сотрудниками стартапа.

Могу ли? Они бросили основную работу в некоммерческом секторе и устроили туристам и случайным приезжим вроде меня аттракцион знакомства с подлинным городским антуражем – необычный настолько, чтобы заинтересовать, но не настолько, чтобы отпугнуть неудобствами. Сами перебрались спать в подвал. Они не сотрудники, а часть услуги.

Впервые я заплатила за жизнь под одной крышей с незнакомцами. Квартира была чистая и уютная, уставленная мягкой мебелью и вазами с фруктами, но я не знала, можно ли улечься с книгой на диван или взять на кухне нож и разрезать спелый персик. В конце концов, я сняла только комнату по договору аренды. Ответственность сторон в нем описывалась подробно, но как себя вести, не говорилось. По коридору из спальни в ванную я на всякий случай пробиралась с осторожностью – будто нарушительница границы, вторгшаяся в чужую семью и жизнь.

Собеседование мне устроил гендиректор стартапа электронных книг, заявивший, что аналитика big data – это самая передовая отрасль бизнеса. По его утверждению, аналитический стартап, основанный выпускниками колледжа всего четыре года назад, стремительно и напористо покорял рынок. У компании двенадцать миллионов венчурного капитала, тысячи клиентов и семнадцать сотрудников.

– Наши инвесторы говорят, что это – следующий единорог, – откидываясь на спинку стула, с энтузиазмом продолжал гендиректор. – Они – ракета.

Увлечь меня нетрудно.

Правда, работа в службе поддержки пользователей вдохновляла не очень, но это была перспективная работа, не требующая знания программирования. И я решила, что мне, как специалисту по социологии с багажом познаний художественной литературы и трехмесячным опытом приобретения закусок, выбирать не приходится. Соучредители стартапа электронных книг не сомневались, что поддержка пользователей – этап переходный. Все трое в один голос уверяли, что я быстро получу куда более интересную, независимую и впечатляющую роль. Я не знала, что в сфере высоких технологий формальным атрибутам квалификации – по крайней мере традиционным, вроде ученых степеней или опыта работы – не придавали значения, в особенности если их с лихвой восполняла веселая дерзость. А я продолжала мыслить как молодая профессионалка отрасли, где важно платить издержки.

Настраиваясь, я разработала шаткую теорию, что аналитика – это естественное продолжение моей гуманитарной специальности. Стартап электронных книг применял аналитический софт для отслеживания поведения пользователей нашей альфа-версии, и кое-какие данные мне нравилось изучать: что начинают и бросают читать наши инвесторы, читает ли народ добавленные нами в библиотеку безлицензионные книги с обложками в оформлении директора по развитию. Я пыталась убедить себя, что бизнес-аналитика в некотором смысле форма прикладной социологии.

Ночью перед собеседованием в уединении съемной спальни я читала интервью и заказные статьи о соучредителях аналитического стартапа, которым на сегодняшний день исполнилось двадцати четыре и двадцать пять. Выяснилось, что у двух этих еще несовершеннолетних в ту пору студентов с одной стажировкой в Кремниевой долине за плечами родилась здравая, практичная, легко осуществимая мечта о мире, управляемом мощью больших данных. Мечта приглянулась экспертам известного бизнес-акселератора в Маунтин-Вью, который предложил деньги и связи в обмен на семь процентов долевого участия. Девиз бизнес-акселератора вдохновлял учредителей создавать то, что хотят люди – а не то, заметила я, что им на самом деле нужно. На горстку удач – сайт доставки продуктов, сайт стримингового вещания, платформа взаимной субаренды жилья – приходилась не одна сотня провалов. Гендиректор и технический соучредитель бросили колледж на юго-востоке и перешли в бизнес-акселератор, а потом на полный рабочий день в экосистему.

Пару месяцев назад в одном техническом блоге появилась статья о том, что в первом крупном раунде сбора средств аналитический стартап привлек 10 миллионов. Гендиректор, отвечая на вопрос, на что потратит полученные деньги, четко сказал: первой сотне новых сотрудников положит зарплату намного выше рыночной, а старых, чтобы не ушли, пустит в долю. Я не знала, что это язык привлечения клиентов, не думала о расслоении, не представляла себя первой сотрудницей. Я никогда не работала даже с двадцатью сотрудниками, не говоря о сотне человек. И, разумеется, никогда не работала с кем-то, у кого было достаточно денег и желания поделиться ими с сотрудниками. Я подумала: «Щедрый». И еще про терпение и труд.

Войдя в главный офис аналитической компании, я с удивлением обнаружила, что предприятие размером с горошину. Но помещение было огромное – не меньше семи тысяч квадратных футов, с полированным бетонным полом и практически пустое. В дальнем конце полтора десятка сотрудников, словно в поиске завораживающей истины, вперились в мониторы. Некоторые, твердо расставив ноги на маленьких резиновых ковриках, стояли на столах. На всех рабочих местах царил живописный беспорядок: горшки с суккулентами и другими загибающимися растениями, фигурки героев аниме и стопки книг, бутылки дорогой выпивки. На одном из столов высился обелиск из смятых банок энергетика с высоким содержанием кофеина. Открытая планировка делала помещение похожим на классную комнату. Никого старше трид-цати.

Я стояла в дверях и считала женщин. Насчитала три. В джинсах и кроссовках, широких кардиганах поверх футболок. Я вырядилась в голубое платье, сапоги на каблуке и тонкий блейзер. Мой стандартный наряд на собеседованиях, по-моему, свидетельствующий о профессионализме и серьезности. В издательстве подобный ансамбль был уместен, хотя для безупречности ему не хватало изысканности. В стартапе я почувствовала себя наркоманкой. Как можно незаметнее я сняла блейзер и сунула в сумку.

Первое собеседование было с начальником команды технических решений отдела по работе с пользователями. Он был кругл и небрит, в выцветших джинсах и в корпоративной футболке с надписью «Я КОМПЬЮТЕРНО УПРАВЛЯЕМЫЙ». От вопроса, не нужен ли на ней дефис, я воздержалась. Он уселся на один из эргономичных стульев, откинулся назад и слегка подпрыгнул, как ребенок. Сквозь стеклянную дверь конференц-зала с налепленной рукописной табличкой «ПЕНТАГОН» я видела, как поджарый мужчина в клетчатой рубашке, размахивая для равновесия рукой, катится на вейвборде и с энтузиазмом кричит в золотую телефонную трубку.

Менеджер по решениям поставил локти на стол и, наклонившись ко мне, объяснил, что мы вместе пройдем несколько тестов, чтобы я смогла показать, как я умею решать проблемы.

– Итак, – произнес он, словно просил ему довериться, – как вы рассчитаете численность сотрудников Почтовой службы Соединенных Штатов?

Некоторое время мы сидели молча. Я подумала, что не стану, а посмотрю в Интернете. Подумала, не проверка ли это на вшивость и не будет ли правильным ответом нахамить. Я понятия не имела, чего хочет менеджер по решениям. Затем он подал мне маркер и указал на доску.

– Почему бы вам не выйти к доске и не показать ваше решение? – спросил он. Это было не предложение.

За четыре часа менеджер по решениям и тот поджарый мужчина из-за двери конференц-зала, который оказался инженером по продажам, задали мне кучу вопросов и головоломок. Инженер по продажам, с виду мой ровесник, говорил монотонно, врастяжку и был маниакально, заразительно энергичен. А еще сыпал простонародными прибаутками.

«И сердце биться перестало», – сказал он, когда я похвалила крупную пряжку его ремня. А научив меня переворачивать задом наперед слова на электронной доске и попросив повторить, протянул: «Нонче мы варим на газу».

Софт по анализу данных оба называли исключительно «инструментом». Оба задавали смущающие и раздражающие вопросы.

– Самая непристойная штука, что вам доводилось проделывать? – спросил менеджер по решениям, крутя на пальце обручальное кольцо. – Как бы вы объяснили инструмент вашей бабушке?

– Как бы вы описали Интернет средневековому крестьянину? – спросил инженер по продажам, расстегивая и застегивая перламутровые кнопки на рубашке и задумчиво засовывая ладонь за спину под брючный ремень.

Собеседование в стартапе электронных книг прошло легко и непринужденно, того же я ждала и в аналитической компании. Никто меня не предупредил, что собеседование в Сан-Франциско и Кремниевой долине больше походит на карательный ритуал унижения новичка, чем на непредвзятую объективную проверку. Выносящими мозг собеседованиями прославился поисковый гигант из Маунтин-Вью, и хотя сам он уже осудил эту практику как бесполезную и не дающую представления о потенциале соискателя, иные за нее ухватились: изучение ошибок другой компании обрело новый смысл, когда выяснилось, что эти ошибки принесли огромные барыши. На собеседованиях в области залива Сан-Франциско в ходу такие вопросы: «Сколько квадратных футов пиццы ежегодно съедают в США?» или «Сколько шариков для пинг-понга вместится в самолет?». Порой для определения соответствия кандидата корпоративной культуре опускались до пошлости подростковой поп-культуры. «Если бы вы были супергероем, какова была бы ваша суперспособность?» – прямолинейно вопрошали кадровики. «Какая песня у вас в голове, когда вы входите в комнату?» У меня в тот день – заупокойная.

Несколько часов спустя в зал заседаний вошел явно смущенный технический соучредитель. Он извинился и сказал, что собеседований почти не проводил и вопросов у него нет. Но управляющая выделила нам час на разговор.

Все нормально, подумала я. Мы поговорим о компании, напоследок я задам обычные вопросы, и мне, как первоклашке, позволят наконец уйти, а город проглотит меня и мое унижение. Далее технический соучредитель сообщил мне, что его девушка поступает на юридический, а он помогает ей готовиться. Сказал, что вместо обычного собеседования хочет, чтобы я просто написала раздел теста для поступления в юридический колледж. Я посмотрела в его детское лицо, пытаясь понять, не шутит ли он.

– Если не возражаете, я побуду здесь и проверю электронную почту, – произнес он, пододвинул мне тест, открыл ноутбук и поставил на телефоне таймер.

Вечная отличница, я справилась раньше срока. Дважды проверила тест. Пошутила, что никогда не была ближе к поступлению на юрфак и что моя мама была бы довольна. Технический соучредитель натянуто улыбнулся, взял бумаги, компьютер и вышел.

А я сидела и ждала непонятно чего. Работу я, ясное дело, не получу. Только что я убедилась в абсолютной профнепригодности, почувствовала себя ходячей карикатурой замшелого и пропыленного гуманитария – полной противоположностью всему тому, что востребовано технической отраслью.

Тем не менее идиотские собеседования меня только распалили. Мне хотелось произвести впечатление. Хотелось, чтобы меня принимали всерьез. Таков очевидный изъян моего издательского прошлого: подколки меня всегда раззадоривали.

Долгие годы меня занимало, не потому ли аналитики меня взяли, что собеседования выявили требуемое от представителя службы поддержки и будущего сотрудника послушание, показали, что в итоге я обращусь в слабовольную, преданную и легкоуправляемую. В конце концов мне стало известно, что на самом деле я идеально написала раздел вступительного юридического теста. Отчего одновременно загордилась и опечалилась, почувствовала себя умницей и тупицей. Втайне я надеялась, что во мне разглядели нечто сокрытое и уникальное, некий потенциал. Вечно я все усложняю.

Компания предложила медицинскую и стоматологическую страховку, 4 тысячи подъемных за переезд и начальную зарплату в 65 тысяч долларов в год. Менеджер сообщил мне, что зарплата выше рыночной и не обсуждается. Никого, зарабатывающего столько денег, я не представляла, тем более пытающегося выторговать больше. С моим набором или отсутствием навыков мне не верилось, что кто-то пожелал мне платить за работу так много.

Менеджер по решениям не упомянул, а я не спросила об акционерной доле. Я не знала, что в частные компании на стадии стартапа идут именно ради раннего доступа к акционерному капиталу – только так еще кому-то, кроме венчурных инвесторов и учредителей, удается разбогатеть. Я даже не знала, что акционерная доля была на повестке дня. В конце концов вмешался менеджер компании по подбору персонала и посоветовал вести переговоры хотя бы о небольшом пакете акций. Аргументировал просто: у всех остальных парней он есть. Никто не сказал мне, сколько это стоит или насколько велик пул опционов, а я постеснялась спросить.

Чувствуя себя крайне профессионально востребованной, я сказала менеджеру по решениям, что подумаю над этим.

Аналитический стартап дал мне три недели. Вернувшись в Бруклин собирать вещи, я пригласила подруг. Как-то вечером после пары бокалов близкая подруга спросила, уверена ли я в правильности своего решения. Лениво хлопая между пальцев пузырьки упаковочной пленки, она напомнила, что мне нравилось работать в издательстве. Не преждевременно ли выбрасывать полотенце? Она сказала, что не осудит, если в последнюю минуту я откажусь.

– Мобильная аналитика, – сказала она, примеряя пару купленных мной в разгар поисков себя винтажных двухцветных туфель. – Зачем? Тебя это волнует? А поддержка пользователей – ты не боишься сгубить душу?

Я много чего боялась: одиночества, землетрясений, неудач. За душу боялась не особо. Во мне всегда уживались две стороны: одна – разумная и организованная, рубящая в математике, ценящая порядок, достижения, авторитет, правила. А вторая сторона всячески старалась одолеть первую. Вела я себя, как будто доминировала сильная сторона, но это была всего лишь маска. Мне хотелось, чтобы она одержала верх: практичность казалась мне надежным щитом от неудач. Хорошим подспорьем, облегчающим жизнь.

Но признаться в своем кругу, что лечу через всю страну только для работы в стартапе, было непросто. Стыдно сказать, как я боялась переполоха среди моих таких контркультурных и творческих подруг, слишком умудренных и циничных, чтобы интересоваться бизнесом. Я сливалась, предавала их. Мне не приходило это в голову, но понимавшим момент было ясно, что предательство – корпоративных позиций, партнерских отношений, спонсоров – становится главным устремлением нашего поколения, единственной возможностью заработать.

В ту пору открыто приветствовать технику или Интернет считалось вульгарным. Большинство подруг принимали новое неохотно и запоздало. У них были аккаунты во всеми ненавидимой социальной сети, но исключительно ради ответа на приглашения на поэтические вечера и самодеятельные спектакли, посещать которые они не собирались. Некоторые демонстративно носили телефоны-раскладушки без доступа в Интернет, даже по работе предпочитали звонить. Ни у кого не было электронной читалки. Наступила цифровая эпоха, а мое окружение увязло в реальном и осязаемом мире.

Из самосохранения я наплела, что лечу через всю страну за новыми впечатлениями. Нигде дальше окрестностей Нью-Йорка я не была. Всем готовым слушать неубедительно пела в уши, что в Сан-Франциско отличные музыканты. Медицинская марихуана. Убеждала, что работа в аналитической компании станет экспериментом по разделению профессиональных и личных интересов. Стартап будет просто дневной работой ради хлеба насущного, а в остальное время я займусь творчеством. Напишу, как давно мечтала, сборник рассказов. Освою гончарное ремесло. Научусь наконец играть на бас-гитаре.

Порой легче сочинить романтическую сагу, чем признаться в честолюбии – желании заставить жизнь набирать обороты, ускоряться.

Свежеподстриженная и с двумя пухлыми разваливающимися чемоданами, я вернулась в Сан-Франциско, переполняемая отвагой и духом первопроходцев. Я не знала, что за блеском новой американской мечты на Запад уже давно ринулась целые толпы. По всему выходило, что я опоздала.

В ту пору корпорации раболепствовали перед молодежью. Технологические компании импортировали со всего мира свежеиспеченных компьютерщиков, селили их в меблированные квартиры, оплачивали им кабельное телевидение, Интернет и сотовые, давали в знак благодарности стотысячные подъемные. За программистами хлынули непрофильные саквояжники: бывшие аспиранты, учителя средних школ, государственные адвокаты и камерные певцы, финансовые аналитики, конвейерные сборщики и я.

Вновь через сайт взаимного подселения я сняла спальню, на сей раз в Саут-оф-Маркет, в паре кварталов от офиса. Комната в двухквартирном доме с выходом на бетон внутреннего дворика и мимо мусорных баков в переулок. С такой же невесомой сборно-разборной мебелью, как в спальнях половины подруг в Бруклине. Хозяйка, предпринимательница в сфере возобновляемой энергетики, писала, что ее никогда нет дома.

Несколько небольших коробок с моими книгами, постельным бельем и одеждой уже ждали в подсобке аналитиков. Корпоративные подъемные я экономила. Суеверно опасалась, что, если потрачу слишком много, мне дадут от ворот поворот. Не хотела, чтобы мое новое начальство считало меня легкомысленной. Кто-то приобретал новую мебель, закупал еду и на несколько недель вперед платил за квартиру, но я к такому не привыкла. Я продолжала мыслить издательскими самоограничениями.

Сайт взаимной субаренды создавал иллюзию моей успешности. По всему миру подселенные выдавливали остатки зубной пасты из тюбиков незнакомцев, мылись в душе мылом незнакомцев, спали на наволочках незнакомцев. А я просто снова спала в чужой кровати, неуклюже меняла рулон в чужом держателе туалетной бумаги и пользовалась чужим вайфаем. Мне нравилось изучать чужой набор продуктов в холодильнике, судить о чужом барахле. Мне в голову не приходило, что сайт взаимного подселения может привести к росту арендной платы, съезду хозяев или уничтожению той самой аутентичной среды, которой он, собственно, и торговал. Скорее чудом казался тот факт, что все функционировало, а меня никто не убил.

Перед выходом на работу я дала себе пару дней осмотреться. По утрам покупала кофе в ландромате, искала в приложении обзоров места, где поесть, и возвращалась в свою спальню. Остаток дня проводила за чтением технической литературы по аналитическому программному обеспечению и паниковала. Документация была непонятной. Я не понимала, что такое и для чего нужен интерфейс прикладного программирования. Не знала, как мне удастся оказать или хотя бы сымитировать техническую поддержку инженерам.

Ночью накануне первого рабочего дня, слишком растерянная и обескураженная, чтобы уснуть, я просматривала отзывы о комнате предыдущих постояльцев и поняла, что квартира принадлежит одному из соучредителей платформы взаимного подселения. Я прочла его интервью с подробным рассказом о том, как желающие могут пойти по его стопам и стать предпринимателями или «сопредпринимателями», как он их называл. На видео с одной технической конференции, нервно дыша в микрофон, он поведал, что вместе с еще двумя соучредителями собрал свыше 100 миллионов, а инвесторы отчаянно пытались всучить больше.

В поисках намека на преуспевание я оглядела голые стены, покосившуюся дверцу шкафа, решетки на окне. Но в этой комнате соучредитель давно не жил. Переехал в набитый произведениями искусства роскошно переделанный склад близ своей конторы. Слинял без следа.

Аналитический стартап производил продукт, подобный мотыге в годы золотой лихорадки – за что, собственно, находчивые венчурные капиталисты его и полюбили. Историки золотую лихорадку оценивают негативно, но в Кремниевой долине преуспевающие употребляли ее метафоры с гордостью. Мотыга считалась товаром из разряда «бизнес для бизнеса» – не услуга, но инфраструктура. В Нью-Йорке стартапы стремились опереться на культурное наследие города, предоставлять медийные и финансовые услуги, а чаще всего создавать изящные интерфейсы для продажи тех вещей, покупка которых в иных местах потребует немалого времени, денег, энергии или вкуса. То же самое было справедливо и для области залива Сан-Франциско, где в попытке потеснить утвердившиеся технологические компании разработчики программного обеспечения создавали инструменты для других разработчиков программного обеспечения.

Это была эра big data, больших массивов сложных данных, обработку которых облегчала стремительно ускоряющаяся вычислительная способность компьютеров, а хранение – новомодная облачная технология. «Большие данные» охватывали сферу науки, медицины, сельского хозяйства, образования, охраны правопорядка, разведки. Верные результаты ценились на вес золота, они вдохновляли на создание новых товаров, раскрывали психологию потребителя или рождали гениальные, предельно адресные рекламные кампании.

Не все знали, что им нужно в больших данных, но все знали, что нужно обязательно. Сама перспектива пьянила продажников, рекламщиков и биржевых спекулянтов. Сбор и хранение данных никак не регламентировались. Инвесторы с вожделением глядели на прогнозную аналитику, на прибыльный потенциал алгоритма сравнения результатов с эталоном, на перспективы доведения алгоритмов машинного обучения до широких масс или, по крайней мере, до 500 компаний из списка «Форчун»^[6]. К прозрачности для масс не стремились: в идеале широким массам лучше вообще не знать, что компании нарыли на них в пространстве данных.

Аналитический стартап ничего не разрушал, скорее подсиживал утвердившихся операторов больших данных: неповоротливые корпоративные монстры выдавали технически примитивные продукты с пользовательскими интерфейсами из девяностых. Стартап не только позволял компаниям-заказчицам собирать индивидуализированные данные о поведении их пользователей без написания длинных кодов или платы за хранение, но предлагал возможности анализа этих данных в красочных панелях инструментов. На эстетику соучредители сделали упор с самого начала и сразу же наняли двух графических дизайнеров: парней со стильными прическами и множеством сетевых подписчиков на каком-то дизайнерском сайте, где все поголовно восторгались гарнитурами шрифтов и визуализацией персонажей. В общем, трудно сказать, чем именно весь день занимались дизайнеры, но панели инструментов были удобны и элегантны. Выглядел софт привлекательным, внушающим доверие, безупречным. Хороший дизайн интерфейса сродни магии или религии: культивирует массовую веру в чудо.

Разрушение существующих корпораций «больших данных» не лишало меня сна; ностальгии или любви к крупному бизнесу я не испытывала. Мелкий бизнес был мне ближе. Мне пришлась по душе идея поработать на двух ребятишек младше меня, бросивших колледж и готовивших историю успеха. В некотором смысле волнующе было наблюдать, как парочка двадцатилетних противостояла возрастным лидерам отрасли. И, похоже, имела шанс победить.

Сотрудником я была двадцатым и четвертой женщиной. До меня с поддержкой пользователей, работой с жалобами клиентов справлялась вся пятерка и начальник отдела технических решений – совместно занимались этим в конце дня, чтобы не сидеть до полуночи. До поры до времени стратегия срабатывала, но пользователей прибывало. У парней хватало своих дел, и они перестали справляться. Собрали со стола вещички и освободили место мне.

Парни из отдела решений не походили на электронных книжников. Они были чуднее, сумасброднее, веселее, и за ними было сложнее поспеть. Носили они австралийские рабочие ботинки, фланелевые спортивные жилетки из переработанного полиэстера, для сохранения бодрости и сосредоточенности ближе к вечеру пили энергетики, а каждое утро принимали витамин D. Еще аккуратно закладывали за десны измельченный в порошок шведский табак. Из их крупногабаритных наушников сочились дип-хаус и EDM. На корпоративах они пили чистый виски, а с похмельем наутро боролись, заливаясь вязкой жидкостью, накачанной электролитами, – продаваемой как лекарство от поноса у детей. Выпускники престижных частных колледжей, они свободно владели жаргоном теорий массовых коммуникаций и литературы. Они напомнили мне уехавших из Сан-Франциско друзей, но только гибче, предприимчивее и счаст-ливее.

Моим наставником менеджер по решениям назначил Ноа, кудрявого двадцатишестилетнего парня с вытатуированной на предплечье санскритской фразой и гардеробом рабочих курток и мягких флисовых толстовок. Ноа был приветлив, разговорчив и очень симпатичен. Казалось, он из тех мужчин, кто приглашает женщин к себе домой покурить травки, посмотреть художественные альбомы и послушать Брайана Ино и именно так и проводит ночь. Я знала таких по колледжу: удобно усаживающихся на пол, прислонясь спиной к кровати, называющихся себя профеминистами и никогда не делающих первого шага. Я живо представляла, как он жарит во фритюре сейтан^[7] или зовет прогуляться под дождем. Во внештатной ситуации рисуется и думает, что точно знает, что делать. Выражался Ноа безапелляционно и, если говорить психоаналитически, всему и всем давал четкие парадигматические определения. У меня возникало неприятное чувство, что он способен меня убедить в чем угодно: проехать на велосипеде по всей Америке или вступить в секту.

Первые несколько недель Ноа и я провели в разных углах офиса, катаясь между переполненной миской сухофруктов и вращающейся электронной доской, на которой он терпеливо изображал, как функционируют отслеживающие файлы куки, как данные поступают в серверную часть приложения, как отправить http-запрос, как предотвратить состояние гонки. Он был терпеливым и подбадривающим, смотрел прямо в глаза, объясняя мне гипотетические вопросы пользователей, различные сценарии срывов программного обеспечения или, что реальнее, нервных срывов пользователей.

На самом деле продукт был технически сложный, хотя компания говорила об его удобстве и простоте. Объем информации, которую мне предстояло освоить, чтобы хоть немного помочь нашим клиентам, ужасал. Кривая обучения казалась неодолимой. Ноа давал мне домашние задания, подбадривал и говорил ни о чем не волноваться. Ближе к вечеру коллеги приносили мне пиво и с уверенным видом заявляли, что в конечном итоге я всему обучусь. Я им полностью доверяла.

Я была счастлива. Я училась. Впервые за всю профессиональную жизнь я не варила кому-то кофе, а решала проблемы. Моя работа состояла в том, чтобы исследовать кодовые базы незнакомых людей и рассказывать им, где они ошиблись при интеграции своего и нашего продукта и как это исправить. Когда, глядя на блок кода, я в первый раз поняла, что происходит, то почувствовала себя гением.

Фетиш больших данных я поняла быстро. Наборы данных завораживали: поток оцифрованного поведения отвечал на прежде даже не приходившие мне в голову вопросы. И он ежесекундно нарастал. Эту неудержимую волну поглощали наши серверы и банковский счет.

Нашим хлебом с маслом была вовлеченность: действия, показывающие, как пользователи реагируют на продукт. Она не имела ничего общего с прочно утвердившимся отраслевым стандартом о приоритете количественных показателей вроде числа просмотров и времени на сайте – их гендиректор называл ерундой. Говорил, что, в отличие от ерунды, вовлеченность работает. Вовлеченность устанавливает между пользователями и компанией обратную связь. Пользовательское поведение подсказывает менеджерам по продукту дальнейшие решения. Эти решения реализуются в приложении или на сайте, чтобы лучше диктовать или предсказать дальнейшее поведение пользователей.

Программное обеспечение было гибким и с одинаковой легкостью встраивалось как в фитнес-трекеры, так и в платежные системы и приложения по обработке и публикации фотографий. Интегрировалось в онлайн-бутики, цифровые супермаркеты, банки, социальные сети, стриминговые и игровые сайты. Собирало данные для платформ бронирования авиабилетов, номеров в отелях, столиков в ресторанах или банкетных залов для свадеб, площадок продажи жилья или поиска уборщиц, доставки еды или сайтов знакомств. Инженеры, дата-сайентисты и менеджеры по продуктам вставляли фрагменты нашего кода в свои кодовые базы, задавали параметры поведения, которые хотели отслеживать, и немедленно начинали собирать информацию. Все действия пользователя приложения или веб-сайта – нажал кнопку, сфотографировал, отправил платеж, провел по экрану пальцем в горизонтальном направлении, ввел текст – можно записать в режиме реального времени, сохранить, объединить и проанализировать в этих красивых панелях инструментов. Всякий раз, когда я объясняла это подругам, мой рассказ напоминал рекламный ролик.

В зависимости от метаданных, действия пользователей можно изучить подробнейшим образом, до самых косточек. Данные сегментируются по любым собранным приложением параметрам: возраст, пол, политические пристрастия, цвет волос, пищевые запреты, вес тела, уровень дохода, любимые фильмы, уровень образования, странности в поведении, склонности – плюс некоторые значения по умолчанию на основе IP-адреса, такие как страна, город, оператор сотовой связи, тип устройства и уникальный идентификационный код устройства. Программному обеспечению под силу узнать, что женщины в Бойсе пользовались приложением для занятий физическими упражнений преимущественно между 9 и 11 часами утра – всего раз в месяц, в основном в воскресенье, и в среднем по 29 минут. Программному обеспечению также под силу узнать, кто на сайте знакомств переписывается со всеми в нескольких минутах ходьбы, кто занимается йогой, кто делал интимную стрижку и какой обычно верный супруг искал секса втроем во время пребывания в Новом Орлеане. Всем клиентам надо было просто послать нам нужный запрос, а нам – узнать, что им нужно.

Предлагали мы и побочный продукт – инструмент пользовательской аналитики, за который некоторые клиенты доплачивали сверху. Инструмент аналитики пользователей сохранял индивидуальные профили пользователей платформы клиента. Они содержали потоки персонализированных метаданных, пригодных для поиска в них. Цель этого инструмента заключалась в облегчении охвата аудитории на базе анализа поведения и в стимулировании вовлеченности. Интернет-магазин может в собственной базе данных найти, кто из мужчин кладет в корзину бритвенные лезвия и масло для бороды, но никогда не оформляет покупку, и отправлять этим мужчинам электронные письма с предложением скидки или просто пассивно-агрессивное напоминание, что, возможно, пора побриться. Приложение доставки еды, зарегистрировав, что пользователь шесть вечеров подряд заказывал диету каменного века, может выдать всплывающее окно с предложением углеводов. Приложение для тренировок может определить, что пользователь выбрал силовые упражнения на все группы мышц сразу и автоматически послать пуш-уведомление типа: «Вы еще живы?»

До определенного порога инструмент бесплатный, затем данные оплачивались. Если наши клиенты завоевывали больше пользователей, объем данных увеличивался, соответственно росли и их ежемесячные счета. Поскольку каждая компания хочет расти, инструмент прибылен по своей сути. Основополагающий посыл был в том, что, если наш клиент привлечет в свой сервис больше пользователей, они принесут ему больше денег. Прямая связь использования и дохода.

Оказалось, модель приносит щедрые плоды. Далеко не все стартапы изначально прибыльны, и им приходится искать оптимальные пути внедрения на рынок. В таком случае отсутствие прибыли восполняет венчурный капитал: компания расширяет круг пользователей, но не приносит дохода и работает как своеобразный посредник между пользователями и банковскими счетами инвесторов. Наша структура оплаты была прямолинейна, проста, практична. Можно было бы назвать ее даже логичной, имей логика – или элементарная экономика – малейшую власть над поддерживаемой венчурным капиталом экосистемой.

Для успешного выполнения служебных обязанностей мне нужно было видеть код и пользовательские панели управления. Это касалось любых наших клиентов – проблему пользователя практически невозможно решить, если ее нет перед глазами. Поэтому стартап элементарно предоставил отделу технических решений доступ к базе данных наших клиентов: мы видели инструмент, как будто вошли в учетную запись любого конкретного пользователя, видели наш продукт его глазами.

Эту настройку мы назвали «режим бога». Не информация о платежах, контактах и организационной структуре наших клиентов (хотя и ее мы при необходимости могли увидеть), а реальные наборы данных, которые они собирали о своих пользователях. Это привилегированная позиция, с высоты которой можно наблюдать за всей технологической отраслью, и мы старались об этом помалкивать.

– Мы не просто продаем джинсы шахтерам, – сказал Ноа. – Мы с ног до головы их всех обстирываем.

«Режим бога» был школой бизнеса. Показатели вовлеченности способны поведать всю историю жизни стартапа. Говорят, что стартапы – это ракеты, запущенные на орбиту. Игровые приложения вспыхивали и сгорали за несколько недель. Подушки венчурного капитала почти никогда не давали разбиться, но мы могли видеть направление развития событий.

Мы знали, что наша компания в конце концов введет ограничения на то, что мы могли видеть в клиентских наборах данных. Мы также знали, что по крайней мере сейчас наша команда отнюдь не уникальна. Подобный уровень доступа сотрудников был нормой для всей отрасли – обычным для небольших новых стартапов, чьи инженеры перегружены работой. Я слышала, что сотрудники карпулинговых стартапов могли вести поиск в истории поездок пользователей, отслеживать маршруты знаменитостей и политиков. Своя версия «режима бога» была даже во всеми ненавидимой социальной сети: первым сотрудникам предоставляли доступ к личным сообщениям и паролям пользователей. Фактически предоставление доступа было обрядом посвящения. Уступкой требованиям роста.

Кроме того, первым сотрудникам доверяли как собственной семье. Предполагалось, что клиентские наборы данных мы будем просматривать только по необходимости и только по запросу самих клиентов, и ни при каких обстоятельствах не будем искать в базах данных сайтов знакомств, туристических агентств, магазинов и фитнес-трекеров личные профили возлюбленных, членов семьи и коллег. Не станем из социологического любопытства просматривать наборы данных платформ уличного наблюдения и онлайн-программ для мужчин-христиан, пытающихся избавиться от привычки мастурбировать.

Предполагалось, что мы не будем перепроверять, как поживают без нас бывшие работодатели. И никогда не проговоримся о вопиющем несоответствии имиджа наших клиентов и тем, о чем свидетельствуют их данные. А прочтя в блогах о технологиях оптимистичные прогнозы о компании, стоящей, по нашим сведениям, на грани краха, мы просто улыбнемся и закроем вкладку. Предполагалось, что, используй наш софт публичная компания и узнай мы на основе набора ее данных общее состояние этой компании или построй прогнозные модели моментов роста и падения ее общей стоимости, – мы не побежим покупать или продавать ее акции.

Наша крошечная, в двадцать человек, компания работала честно. Если возникали сомнения, проводилась тщательная проверка всех действий сотрудников: соучредители установили наш продукт на собственном сервере. Тот отслеживал, какие наборы данных мы просматривали, в какие именно учетные записи входили. Но ни разу не прозвучали слова «торговля внутренней информацией». С прессой никто не контактировал. Никакой политики в отношении утечек не было. Но это и не требовалось – как любил напоминать гендиректор, мы все «стоим за дело».

Сан-Франциско был аутсайдерским городом, силившимся вобрать поток амбициозных победителей. Он давно уже приютил хиппи и гомосексуалистов, художников и активистов, бёрнеров^[8] и дядек в коже, обездоленных и чудиков. Но также в нем была исторически коррумпированная власть, выстроенный на расистской реновации рынок жилья – недвижимость, обесцененная практикой «красной черты», дискриминационным зонированием и лагерями интернированных середины века – и все это, вместе с реальностью преждевременного ухода от СПИДа целого поколения, подорвали его репутацию мекки свободных и отчаянных. Ностальгирующий по собственному мифу, застрявший в галлюцинациях безмятежного прошлого, город явно не поспевал за размахом темной технологической триады: капитала, власти и безвкусной, излишне подчеркиваемой гетеросексуальной мужественности.

Место для молодых и денежных футурологов было странное. И центром их удовольствия, видимо за неимением ярких культурных учреждений, сделались простые физические радости: возвышенное искали в горном беге и однодневных походах, комфортных кемпингах в Марине и аренде шале в Тахо^[9]. На работу сотрудники одевались, будто отправлялись в альпийскую экспедицию: высокопрочные пуховики и всепогодные ветровки, рюкзаки с декоративными карабинами. Казалось, они готовятся собирать валежник и ставить палатку, а не заниматься продажами или создавать запросы на изменение программного кода продукта в кондиционируемых офисах открытой планировки. По их одежде казалось, что выходные у этих людей не заканчиваются никогда.

Наиболее активно у этих приезжих культивировался lifestyle – стиль жизни как таковой. Со своим новым домом они общались, проставляя ему рейтинги. Краудсорсинговые приложения позволяли оценивать все: дяньсинь^[10], игровые площадки, туристские тропы. Футурологи оправлялись поесть и подтверждали, что на вкус еда именно такая, как обещали другие рецензенты, выкладывали бессмысленные снимки тарелок с закусками и дотошно фотографировали ресторанные интерьеры. Они охотились за аутентичностью, не понимая, что сейчас самые аутентичные в городе они сами.

Пассивно-агрессивная, прогрессивная, попустительская политика городских властей адаптации самозваные представители высоких технологий не способствовала, но они тоже были не лыком шиты. Раз в три месяца очередной новоприбывший инженер или начинающий предприниматель разражался в некоммерческой блог-платформе гневной тирадой. Предлагал выдворять бедных за то, что те цепляются за регулирование арендной платы, желал повысить цены на квартиры или разогнать палаточные городки вдоль автострады, чтобы не портили вид. Мечтал монетизировать бездомных, превратив их в точки доступа публичного вайфая. Сурово критиковал слабые местные спортивные команды, обилие велосипедистов, туман. Погоду один двадцатитрехлетний основатель краудфандинговой платформы назвал «женщиной в постоянном предменструальном синдроме». Случайный женоненавистнический выпад был творческой погодной метафорой, но посланники цифрового мира и реальных женщин, кажется, не любили: ныли, что в Сан-Франциско женщины не высшей пробы, ныли, что их тут слишком мало.

Как и большинство крупных серьезных старых корпораций аппаратного обеспечения, главные выскочки эпохи Интернета осели на пригородном полуострове в тридцати милях к югу. В их кампусах имелись кондитерские и спортзалы со скалодромами, мастерские по ремонту велосипедов и кабинеты врачей, гурманские рестораны и парикмахерские, кабинеты диетологов и детские сады. Обосновались они прочно. В кампусы ходил общественный транспорт, но в общественном транспорте не было вайфая. Каждый будний день по жилым районам города колесили частные автобусы, останавливались на остановках общественного транспорта и забирали пассажиров.

На скрываемые под куртками поясные шлевки пассажиры цепляли корпоративные идентификационные значки, словно опасающиеся потеряться в торговом центре дети. На остановках они стояли с термокружками кофе в руках, рюкзаками и мешками грязного белья за спиной. Усталые, покорные, робкие, в основном уткнувшиеся в свои телефоны.

Пересаженные на новую почву стартап-компании жаловались на транспортную инфраструктуру – устаревшую, неэффективную, в полночь почти полностью замиравшую, – которая проигрывала автобусам, развозящим среднеоплачиваемый технический персонал. На смену убогим трамваям и ненадежному парку такси один за другим приходили транспортные приложения. Крупнейшим был стартап карпулинга по требованию – компания, которая любой ценой, включая прибыль, стремилась к доминированию.

Главный соперник карпулингового стартапа отличался не коммерческой моделью, а более привлекательным имиджем. Более привлекательный конкурент потребовал от частных извозчиков на личных авто привязать к радиаторным решеткам большие розовые усы из искусственного меха, а пассажиров приветствовать, соударяясь кулаками. Невероятно, но это сработало. Компания свой контингент знала. В кварталах, где название каждого второго магазина – каламбур, жители вкусом не отличаются.

Все представления о том, какими должны быть города, я утратила. Бары и кафе открывались поздно и закрывались рано, дорожный трафик, казалось, деградировал куда-то в прошлое. Город сочетал несочетаемое. Студия йоги с оплатой «сколько дадите» делила скрипучую лестницу со штаб-квартирой платформы шифрованной связи. Над торгующим поштучно сигаретами магазинчиком располагался офис анархистских хакеров. Старые офисные здания, величественные и запущенные, с мраморными полами и облупившейся краской, приютили ортодонтов и букинистов, а еще компании из четырех человек, пытавшиеся геймифицировать управление людскими ресурсами или коммерциализировать медитацию. В Парке Долорес дата-аналитики курили травку с вертящими обруч и кайфующими подростками из пригородов. Перед культовой классикой семидесятых независимые кинотеатры крутили рекламу сетевых устройств и софта для корпоративных клиентов. Даже вешалки в химчистке указывали на переходный период города: рядом с накрахмаленными полицейскими мундирами и обшитыми пластиком неоновыми синтетическими мехами висели сшитые на заказ костюмы и стойкие к машинной стирке пуловеры.

В тени роскошных жилищных комплексов раскинулись таборы бездомных. Люди спали, мочились и ширялись на вокзалах, лежали под рекламными плакатами одежды из масс-маркета и офисных приложений, а волны туристов усердно отводили глаза. Как-то утром меня разбудил крик на углу квартала: благим матом вопила волочащая ногу женщина в одной рваной футболке с логотипом транснациональной корпорации электронного ширпотреба.

Для меня это сосредоточение общественной боли было новым и обескураживающим. Мне никогда не доводилось видеть столь постыдного контраста вопиющего страдания и идеализма богачей. Это неравенство широко освещалось в СМИ, но я его недооценивала. Жительница Нью-Йорка, я думала, что к нему готова. Думала, что все это знаю. Я чувствовала себя пристыженной и наивной – и постоянно виноватой.

Я переехала в квартиру в Кастро, где моими соседями стали мужчина и женщина, оба моложе тридцати и тоже технари. Женщина работала во всеми ненавидимой социальной сети менеджером среднего звена по продукту. Мужчина был дата-саентистом в переживающем трудные времена гелиоэнергетическом стартапе. Оба бегуны на выносливость и велосипедисты-стайеры. Жира у них не было – как и предметов искусства в квартире. Холодильник украшала впечатляющая коллекция забавных магнитов, расположенных в идеальном порядке.

Наша квартира была гигантской, двухуровневой, с двумя гостиными и видом на залив. Оба соседа утверждали, что хотят жить отдельно, но никак не могут отказаться от регулирования арендной платы. Домохозяйствам с совокупным доходом свыше четырехсот тысяч – не считая акций менеджера по продукту – регулирование арендной платы явно не полагалось, но мы им пользовались. Когда я подписала договор субаренды в обмен на ключи, новые соседи по квартире поздравили меня с удачей.

Куда лучше я ладила с менеджером по продукту, хотя мы были из разных сфер: я обитала в мире стартапов, краю вечной молодости, а она, как всякий корпоративный босс, была взрослая, исполняющая свою роль, выторговывающая свое место. С детства играла на скрипке и, как чеховская героиня, собирала старинные книги в кожаном переплете. Я, со стопками пестрых современных книг в мягкой обложке и слабостью к истеричному инди-року, рядом с ней чувствовала себя дикаркой. Она казалась мне забавной, и, быть может, немного жалкой. Она меня восхищала, но оставалась чужой. Говорили мы в основном о физкультуре.

В съемной спальне был надувной матрас и пожарная лестница. Одну за другой я забирала из подсобки стартапа свои коробки. Книги я сложила на полу, кровать застелила походным одеялом, блузки и платья с запахом повесила в шкаф. Моя одежда выглядела как чужая, и, видимо, не без причины. Пару недель спустя я достала ее и отправила в Нью-Йорк бывшей коллеге по издательству, где она и другие женщины все еще наряжались для работы в офисе.

По пожарной лестнице можно было выйти на крышу, и время от времени я выходила «подвести итоги». Я смотрела на пастельные викторианские особняки, шелестящие магнолии, стелящийся по холмам туман, скользящие по заливу контейнеровозы. Время от времени я даже ощущала прилив привязанности к Сан-Франциско – похожее на надежду волнующее чувство, пусть и слабое, что в конечном итоге он может стать домом.

Когда менеджеру по продукту исполнилось тридцать, мы устроили в нашей квартире вечеринку с вином и сыром. Или, точнее, устроила она. Дата-саентист и я были на ней гостями.

Скоро прибыли ее друзья, в вечерней одежде. Одних сыров было куплено на сотни долларов, по дому разливалась классическая музыка. Менеджер по продукту нарядилась в пугающий черный шелк. Мужчина открывал бутылку шампанского, по его словам, действительно из Франции. Когда вылетела пробка, раздались аплодисменты.

Чувствуя себя ребенком на родительской вечеринке, я ушла в свою комнату, заперла дверь, сняла рабочую одежду – мешковатый свитер, джинсы с высокой талией – и надела очень узкое платье. На офисных сухофруктах я набрала пять, восемь, а может, и десять фунтов. В гостиной я втянула живот и заскользила между спинами людей в поисках собеседников. На диване двое мужчин в пиджаках подробно обсуждали потенциал конопли. Все казались очень вежливыми, но никто не говорил со мной. Бокалы наклонялись под правильным углом, крошки смахивались грациозно. Чаще всего я слышала слово «доход». Может быть, «стратегия».

Я поняла, что это зарождающийся класс новых миллионеров. Не все из них еще богаты, но все на правильном пути. Мои коллеги тоже старались ими стать, но у них был другой стиль. Никого из них силком не затащишь на домашнюю вечеринку в сшитом на заказ костюме.

Я оказалась на крыше с группой людей. Вдали полоскалась верхушка знаменитого радужного флага на Кастро-стрит. Я затосковала по дому, остро ощутила три тысячи миль, отделяющие меня от семьи.

– Мы собираемся купить дом в Окленде, – произнес один из мужчин.

– Слишком опасно, – сказал другой. – Моя жена никогда на это не пойдет.

– Конечно, нет, – ответил первый, рассеянно вертя бокал с вином. – Но покупаешь не для того, чтобы там жить.

Когда умотал последний гость, я была уже в леггинсах и толстовке, подвыпившая, и наводила порядок: собирала сырные корки, мыла пластиковые стаканы, мокрыми руками воровала кусочки шоколадного торта. Соседка пришла пожелать спокойной ночи и была прекрасна: навеселе, но не пьяная, лучившаяся впитанной доброжелательностью. Она отправилась со своим парнем в свою комнату. Из гостиной я слышала, как они тихо разделись, улеглись и заснули.

Я часто работала допоздна. С наступлением темноты окрестности вымирали. На углу светился дешевый универмаг. Перед вокзалом бродили и кричали в пустоту оборванцы.

Я скачала карпулинговое приложение, которое, как все утверждали, мне нужно, но от которого я отказывалась. Замысел меня пугал: мне никогда не хотелось садиться в чужие машины, я ненавидела автостоп, мне всю жизнь внушали, что это опасно. Меня не вдохновляло, когда другие взрослые везут меня в своей машине, и неловкость такой совместной поездки оправдывало разве что общественное благо и экологическая выгода. Платить же за навязываемый карпулинг частной компании, выставлявшей на дорогу больше автомобилей, мне казалось циничным и не прогрессивным.

Но автобусы опаздывали и ломались, скоростной трамвай в Кастро ходил раз в сорок минут. Автомобиль, напротив, ходил прямо до дома. И вот вечерами я уже ныряла в чужие седаны, соударялась кулаками, бездумно болтала с заднего сиденья. Сжимая ключи и скрестив пальцы.

Знакомя меня с работой, управляющая составила мне график обедов с коллегами из всей компании. Первым был менеджер по работе с клиентами, чей стол стоял напротив моего. Часто, обзванивая клиентов, он играл в невидимый гольф, отрабатывал свинг. Мишн он назвал «Миш», но мне он очень нравился. С ним всегда было просто поговорить, с ним можно было поговорить о жизни.

Мы с менеджером технической поддержки клиентов купили по большому сочному сэндвичу и уселись на площади между двумя отелями. Мы смотрели на небрежно одетых туристов. Я спросила, почему он работает у аналитиков – в конце концов, он историк. Не та специальность, что ассоциировалась у меня с продажами.

– Да ладно, – сказал он. – Узнал, что в Долине кучка двадцатилетних уделывает всех. Слыханное ли дело?

И нередко, подумалось мне. Городская площадь была забита людьми, похожими на нас: белые, молодые, измученные, поглощавшие кофеин и простые углеводы. В том же месяце всеми ненавидимая социальная сеть за миллиард купила у стартапа из тринадцати человек приложение для обмена фотографиями.

– Это схема быстрого обогащения, – сказал менеджер по работе с клиентами. – А сколько будет стоить созданный нами инструмент лет через пять-десять? Такого никто раньше не видел. Продукт практически сам себя продает.

Я не до конца понимала, насколько уникален аналитический стартап. Девяносто пять процентов стартапов шли ко дну. Мы не просто рвались вперед, мы летели. В области Залива об этом мечтали все, карабкающиеся к вершине, но в действительности такого происходить не должно. Гендиректор стартапа электронных книг метко окрестил аналитический стартап «ракетой». Несмотря на маленький размер и молодость, компания хорошо себя зарекомендовала, утвердилась на рынке, и ее окрестили будущим «единорогом». Мы стремительно неслись к миллиардной отметке. Наш доход рос каждый месяц. Мы побеждали, и мы богатели.

– Эта компания будет стоить несметных денег, – сказал менеджер технической поддержки клиентов, жуя салат. – Мы движемся только вперед. У нас работают самые лучшие специалисты. Мы непоколебимо идем к успеху. За него мы, черт возьми, готовы отдать все, что потребуется. Если надо, сердце и душу вольем в этого непобедимого левиафана, – он допил кофе со льдом. – И, говоря откровенно, – продолжил он, – считаю, что сделка весьма выгодная.

Еще один обед у меня планировался с техническим директором. Прежде мы никогда не разговаривали, и обед он дважды отменял. По словам коллег, технический директор был очень умен и непрост. Самоучка, не окончивший среднюю школу, он в одиночку мог спроектировать сложную инфраструктуру базы данных, обычно требующую целой команды опытных компьютерщиков. Сколько в этой информации преувеличения, я не знала, важно было другое: соучредители прислушивались только к нему. И дело не просто в превосходстве, пусть и массовой, профессии программиста. Он единственный действительно понимал базовую технологию. Без него компании было не обойтись.

Технический директор был чуть за тридцать, с небрежной щетиной и красивыми, широко посаженными глазами. От него часто пахло ментолом. Если другие инженеры жили в кондоминиумах в Марине или отремонтированных викторианских квартирах у парка Долорес, он – в криминальном Тендерлойне, средоточии однокомнатных нор и уличной наркоторговли, – причем специально, как однажды с восторженным придыханием обронил Ноа. На работу он каждый день проскальзывал в наушниках, держа в руке бумажный стаканчик кофе и устремляя взгляд куда-то в сторону. Почти всегда ходил в футболке с логотипом компании и темно-синей толстовке без бренда.

В псевдофранцузском кафе в финансовом районе мы заказали салаты и сели за шаткий уличный столик, глядя на полуденный поток мужчин с портфелями и женщин в коротких прямого покроя платьях. В своих неброских тканях и лоферах под аллигатора они выглядели куда старше, чем мы. Они выглядели пришельцами из другой эпохи, вроде девяностых. Мне стало интересно, что они думают о нас: два круглощеких растрепы в футболках и кроссовках поедают кусочки жареной курицы, словно несовершеннолетние правонарушители, укравшие кредитку. Рюкзак я с глаз долой убрала под стол.

Коллеги предупреждали меня, что технический директор непостижим и таинственен, но всего пару минут спустя я подумала, что его просто никто никогда ни о чем не расспрашивал. С удивлением я обнаружила, что у него мрачное саркастическое чувство юмора. Оказалось, у нас немало общего: запойное чтение, бессонница. Если я ночами вперялась в потолок и тяжко размышляла о смертности близких, он занимался программированием сторонних проектов. Иногда с полуночи до полудня играл в симулятор дальнобойщика. Это его успокаивало. С другими игроками он общался по цифровому радио. Я представила, как он шепчет в темноте.

Мысль о том, что он просыпается в три утра, несется по виртуальной дороге, орудует рычагами в виртуальной кабине и выходит на связь с незнакомцами, заставила меня задуматься, как бы ему жилось в Бруклине, в окружении тех, кто способен оценить или поддержать его интерес к чему-то, кроме кодов. Я продолжала высокомерно цепляться за идею, что искусство может служить экзистенциальным лекарством. Что всем недостает знакомства с музыкой или литературой. Что занятия искусством в чем-то подлинней, удовлетворительней, чем программным обеспечением. Мне в голову не приходило, что его жизнь ему нравилась – и он вовсе не хотел, чтобы она хоть чем-то напоминала мою.