72 метра. Книга прозы Покровский Александр

Отдышаться!

Торопиться нам некуда. Некуда нам спешить.

Странно, только что ты был готов вцепиться в другого человека, а теперь, когда ты получил над собой воздушное нечто, по всему телу разливается свинцовая усталость и тебе тяжело не то что драться, но и просто висеть, уцепившись за трубопроводы.

Спать. Хочется спать, но спать нельзя.

Ничего, ничего, сейчас пройдет. Вот, вот, уже проходит. Главное — не думать…

… а во дворе всегда было солнышко и играли в ловитки: бегали друг за другом как оглашенные. Те, кого поймали, выстраивались вдоль стены. Можно было тихонько подобраться и выручить своих товарищей из плена. Для этого достаточно было коснуться ближайшего, и тогда вся цепочка у стены немедленно рассыпалась…

… Господи, у нас впереди еще два отсека. Всего только два отсека, Господи! И нам нужно добраться до первого. Мы должны до него добраться. Обязательно.

Оттуда мы выберемся на поверхность.

Интересное кино, как будто я знаю, как выходить из первого!

Тихо! Знаешь, конечно. Потому что сейчас не спеша все вспомнишь. Нужно вспомнить. Ну, например: в первом можно выходить и через торпедные аппараты, и через люк.

Здорово. Молодец. Еще бы вспомнить, где у них клапана.

А зачем тебе клапана? Отсек-то затоплен, значит клапана вентиляции, подачи сжатого воздуха и слива воды из шахты люка нам не нужны. Все будет проще: открыл нижнюю крышку, поднырнул и вынырнул уже в люке, тебе закрыли нижнюю, открывай верхнюю и в воздушном пузыре всплывай.

И больше через этот люк никто не выберется.

Почему?

Потому что надо было, выходя, закрыть за собой верхнюю крышку, а это на глубине почти сто метров уже цирковое представление.

Стоп! Верхнюю крышку можно закрыть из отсека. Точно! Есть такое приспособление.

Или мне только кажется, что оно есть.

Ладно Доберемся до первого — все станет ясно.

И все-таки несколько человек так можно будет отправить.

К праотцам, конечно!

Забыл про декомпрессию? Мы здесь уже несколько часов, а в воздушной подушке давление не меньше десяти атмосфер. Значит в крови полно азота. Вот он-то и вскипит при свободном всплытии. Как в чайнике.

Все. Об этом лучше не надо. Ничего не вскипит. Ты здесь не несколько часов, а может быть, несколько минут. Черт, где же мои часы?

— У кого есть часы?

— У меня.

— Сколько времени?

— Так темно же.

Действительно, глупость спросия Но времени все равно прошло гораздо меньше, чем кажется. При авариях всегда кажется, что прошло несколько часов.

Между прочим, для того, чтоб напитаться азотом, достаточно нескольких минут.

Очень полезные сведения.

Ладно. Что об этом сейчас думать. Ну, будут при всплытии орать на выдохе погромче. Может и выйдет из нас все это дерьмо.

Очень убедительно. Если б ты был под десятью атмосферами минуту, тогда всплывай и ори. А так хрен поорешь, все равно кессонка замучает.

Так. Об этом после. Чего зря болтать. Ты сначала до первого доберись. А там сразу станет ясно что к чему. Кстати, в первом люк находится в самой верхней точке и вряд ли затоплен. Так что нырять под нижнюю крышку, скорее всего, не понадобиться. А это уже хорошо. Может и клапана отыщутся, и тогда все выйдем, как люди.

Словом, кто-то выйдет через люк.

Кто-то — как попало.

Остальные — через торпедный аппарат.

Если, конечно, легли на ровный киль, не зарылись по уши и найдем тот аппарат, что будет без торпед.

И еще бы найти торпедиста.

Желательно живьем.

И трюмного первого отсека неплохо бы на это дело поиметь.

Чего бы не помечтать.

А может, к нам подойдут спасатели и тогда можно выходить через колокол…

Поехали фантазии.

Спасатели.

Какие, к нашей общей матери, спасатели? Были б наверху сп-сатели, они давно бы молотили по корпусу…

…мне всегда недодавали две копейки в магазине. И хотя мы с бабушкой продумывали заранее, что бы такое купить, чтоб не было так, что мне должны дать на сдачу две копейки, но всякий раз мне почему-то их недодавали и это меня ужасно расстраивало Я шел и считал медяки, а потом протягивал их в кассу и знал, что меня все равно обманут, и те, что за прилавком, все знали и тоже волновались, по-моему.

…Только теперь почувствовал, что вода ледяная — сдавливает, не дает дышать Ну ничего Это мы замерли, вот и замерзли Нужно терпеть, терпеть, скулить, скрипеть и терпеть! Ничего, ничего. Сейчас Это мы запросто Мы же умеем терпеть И заговаривать себе зубы Это нам раз плюнуть. Хорошо, что одежду не сбросили, вода внутри одежды скоро согреется, и можно будет терпеть Вот-вот, уже хорошо. Главное, поменьше шевелиться, и тогда из-под одежды не будет уходить нагретая вода

Вода.

Как лодка оказалась под водой — хрен его знает Шли под РДП. Потом шторм. Как он налетел — один аллах ведает Что там наверху произошло — неизвестно.

А может, повернули слишком лихо и попали под свою же собственную волну, поднятую ходом лодки?

Может, и так, но только вода угодила в шахту — это ясно, как день, другого и быть не могло. Лодка просела, и тогда вода по шла внутрь уже полным ходом. Даже ахнуть не успели. Дифферент на нос и рогами в дно, все кувырком, а потом вал воды гонится за нами по отсекам, а мы от него, как чумные белки — винтом по трапам — скакали с палубы на палубу, туда, где есть воздух, крики, треск, хлопки электрощитов, вспышки и в конце концов вот эта долбаная темнота. Переборочные двери где открыты, где сорваны. Всего несколько минут — и мы по самую маковку в этом дерьме.

Но удар о дно был. И не один. Сначала носом — так ахнуло, что чуть мозг не вытряхнуло, потом кормой.

Хорошо тряхнуло.

Но плафоны не подавило — значит, легли на глубине меньше ста — повезло недоумкам. Собственно, и шли мы рядом с берегом.

Впрочем, вполне могли угодить на двести метров, и тогда вообще хана. Но все это лирика, конечно, разговор в пользу бедных, нас здесь семь человек, и нам надо в первый — там торпедные аппараты .

Хотя как мы их без торпедистов откроем — об этом лучше не сейчас

Без торпедистов, без света, без гидравлики, на ощупь с блокировкой или без, сначала открываем вручную заднюю крышку человека внутрь, потом переднюю и он всплывает без декомпрессии курячьи проповеди

От этого заранее тошнит.

А чего я переживаю — может, там есть торпедисты? Ага, сейчас. Сколько тут ныряем — ни одной живой души. Впрочем, и через люк выходить — это такие приключения — лучше не надо.

Нужен живой трюмный. Слышишь, Господи, нужен! А где его взять?

…когда я приходил домой без двух копеек, бабушка ругала Ленина по-армянски «Отомстил за своего брата и теперь мы все мучаемся».

Черт знает что лезет мне в голову.

— Отдышались.

У них бедняг и сил-то нет отвечать.

— Петров, на разведку.

Сейчас только пришло в голову что я совсем не помню лица Петрова.

Остальных, правда, я тоже не помню. Я их почему-то не запомнил и ничего о них не знаю. Вернее, я даже не старался их запоминать. Не знаю даже, могут они плавать или нет.

Знаю только, что Петров плавает лучше всех. Что он там какой-то кандидат или мастер и поэтому уходит под воду бесшумно и даже как-то лениво.

Вот и хорошо. Под водой нужно поспешать медленно. Так что пусть идет вперед.

— Ну что там?

Совсем загонял я Петрушу. Ну ничего, сейчас отплюется.

— Ну?

— Есть проход, только воздуха мало. Все не разместимся.

— Разместимся. Пойдем осторожно, двумя партиями. Так. Петруша, пузырь у буфетной?

— Да, в самом верху.

— Возьмешь троих — и туда. Разместишь покомпактней, потом вернешься за остальными. Понятно?

— Понято.

— Развесишь их по трубам так, чтоб другие смогли вынырнуть,

— Ясно.

— Пошли.

Хорошо, что есть на свете Петров, а то б пришлось самому метаться сначала на разведку, а потом — замыкающим. Быстро сдох бы. А так есть Петров — пошел вперед. А я могу подумать. В голову ничего не лезет, кроме декомпрессии. Как я их наверх пошлю без нее.

К черту декомпрессию! Не думать о ней. Ты сначала доберешься до первого.

Ты обязательно доберешься до первого — вот тебе мысль, которую нужно повторять. Лопни, — а доберись до первого. Понял? Хорошо!

— Ну как там, Петруня!

— Первые висят.

— Молодец, бери следующих.

— Есть.

— И место мне оставьте.

— Есть.

— И приплыли, прилипли, повисли без ног. А то влупите мне вшестером по черепу — и я тут же сдохну.

— Ясно.

— Пошел.

Всплеск и потом еще два — ушли. А вот за мной не придет никто. Я должен появиться там сам. Без сопровождения. И никто не должен знать, что мне страшно, что мне ох как страшно, что я молиться готов, что я готов боготворить любого, кто нас отсюда достанет. Они, бедняги, думают, что это я их отсюда выведу, выну через люк, доставлю на поверхность, а там и до берега недалеко. Они не знают, как мне страшно.

И не должны узнать.

Поэтому я приплыву последним. Раз, два, три — пошел. Нужно нырнуть вниз до трапа, потом по трапу налево, полметра вперед до стены, потом по стенке до переборочной двери — вот она; через дверь — вперед на один метр, потом вправо — будет поручень — вот он; по нему вверх по трапу брюхом — береги голову — и теперь осторожно вверх…

… у нас не было коньков, потому что на юге не бывает льда. Зато у нас были самокаты на шарикоподшипниках — тяжеленные, неудобные, и мы носились по улицам с ужасным грохотом…

…Все на месте?

Я их не вижу, но уже научился чувствовать по дыханию. Чувствую — все, но на всякий случай…

Перекличка.

Откликаются.

— Всем отдыхать, у нас последний отсек.

Отдыхаем, отдыхаем, отдыхаем.

Ловлю себя на том, что не хочу думать о погибших. А их тут, судя по тому, как мы на что-то все время натыкаемся, хватает. Но об этом лучше не думать. Наткнулся — оттолкнул в сторону.

— Отдышались? Хорошо. Петров, проверь носовую переборку.

Всплеск — и он ушел под воду. Сейчас он погрузится вертикально вниз — я мысленно представляю себе, как он это делает: через два метра по трапу уйдет вправо и там до переборки метра четыре — всего десять секунд. Назад — еще десять.

Всплеск — готово, вынырнул.

— Ну?

— Переборочная дверь закрыта.

— Обжата?

— Да.

— Пробовал открыть?

— С той стороны кремальеру не дали повернуть.

— Значит, там есть люди и они не идиоты. Над дверью, помнится, был ключ для вскрытия банок регенерации. Постучал?

— Постучал.

— И что?

— Тоже постучали.

— Так! Значит, первый не затоплен и там есть люди.

И они нас не пустят в первый. И будут правы. Чего ради. Если они стоят у переборки, значит у них почти сухой отсек. В нем может и электричество есть.

Если они впустят нас — отсек наполнится водой. Так что первым делом надо закрыть переборочную дверь в третий отсек, после этого можно объединять первый и второй.

Если тебе позволят это сделать.

Во втором примерно двести кубов воды. Если половина уйдет в первый, там останется еще двести кубов воздуха.

А если они дадут нам ВВД в отсек? Из любого отсека в соседний можно дать ВВД.

Если у них есть ВВД.

Конечно есть. Обязательно есть. И они нам его дадут, потому что не сволочи.

Тогда не нужно закрывать дверь в третий — только так можно выгнать из отсека водичку: передавить ее в соседний. Не всю, конечно, но кое-что.

А давление возрастет до пятнадцати, а то и больше.

Ну это еще вопрос. Из шести носовых отсеков затоплено пять. В каждом воздушная подушка составляет примерно десятую часть объема. Из второго нужно перекачать в них около ста пятидесяти кубов. Не меньше. Насколько это повысит давление, сказать трудно. Одно точно — давление вырастет. Как же они тогда будут дверь во второй открывать? У них же там одна атмосфера.

Может быть, и одна.

Вполне возможно.

И чтоб открыть, они и у себя должны повысить давление. Для этого нужно уравнять давление между первым и вторым. Это можно сделать через переборочные захлопки по вдувной или вытяжной вентиляции, а они в верхней части отсека. Так что порядок. Значит, не закрываем дверь в третий…

…выпадал снег. Пушистый. У нас на юге это событие. Это было здорово. Отменяются уроки, и мы всем классом идем играть в снежки…

… Сплаваю-ка я до первого.

— Петрович, ключ для вскрытия банок регенерации на месте?

— Да.

— Остаешься за старшего. Я — до переборки в первый. Надо поговорить.

И всем сразу интересно, как я буду говорить под водой. Да никак я не буду говорить. Я буду стучать. А из — за переборки мне ответят.

Должны ответить. Не гады же там.

У меня на все разговоры — пятнадцать секунд. Не больше. Ну, пошел, бродяга. Вдох не слишком сильный — и под воду. Если хочешь выжить под водой, никогда не надо делать слишком сильный вдох — от него распирает грудь и долго воздух все равно не удержишь — а вот средний вдох можно держать долго. Ключ я нашел сразу же. Теперь аварийная дробь.

— Сколько вас? — Это голос Витьки Скрябина — командира первого.

И я сейчас же увидел, что Витька, как только лодка от принятой воды просела и колом пошла на дно, успел вылететь из каюты во втором, кубарем до первого и там задраиться намертво.

Да. Он, конечно же, был в каюте — три часа ночи: для его смены самый сон.

Повезло первому. А может, и нам повезло? Может быть. Скоро мы все узнаем.

— Буду считать, стукни.

Это значит, что он будет орать цифры, а я должен стукнуть в дверь, когда он досчитает до семи. И он поймет, сколько нас. Так и есть — орет. При цифре «семь» — я бью в дверь.

— Ясно. Сейчас дадим вам ВВД. Дверь в третий открыть. Выгоним побольше воды. Следите, как будет понижаться уровень. Как только дойдет до переборочной двери в третий, стукните и сразу задраивайте дверь. Потом мы вас достанем.

Все-таки Витька — человек. И я в это всегда верил. Знаете, у нас всякое бывает, но дерьмо у нас всегда остается дерьмом, а человек — человеком. И хотя ты все это знаешь, но всякий раз, когда ты видишь, что человек остается тем, кем он и должен быть… словом, не всегда находятся нужные слова…

Когда я добрался до своих, кожей ощутил — они уже в курсе, что нас впустят в первый. Витьку они, конечно, не слышали, но почувствовали. Мы ведь, как собаки, нам много слов не надо. По тому, как человек дышит и как молчит, многое можно узнать.

— Сейчас нам дадут ВВД. Продуваться, надеюсь, учить никого не надо? Будем опускаться вместе с уровнем воды. Давление может возрасти до пятнадцать. Дверь в третий задраим сразу же, как только вода дойдет до верхнего среза люка.

Удар, потом гул — пошел воздух. Интересно, как на человека влияет резкое повышение давления, скажем, до пятнадцати атмосфер? Я бы не сказал, что ушам сразу стало больно, значит Витька жалеет нас.

А может, и воздух экономит — что тоже правильно.

Сначала вода вроде никуда не движется, но вот под нами вся эта масса стала медленно оседать…

— Поехали…

— Всем держаться за трубопроводы, вниз ползти медленно. Петрова вперед. Петруша, пулей на кормовую переборку и следи там за уровнем. Остальные тихонечко за мной к носовой…

Выберемся. Мы обязательно отсюда выберемся. Это я вам говорю. Вот увидите. Мы же так просто не сдыхаем. Ни хрена. А почему? Потому что, если ты готов сдохнуть так просто, нечего тебе здесь было делать.

Петруша закроет дверь в третий. Обязательно. Закроет, задраит, обожмет. Этот ничего не забудет. Хорошо, если среди твоих людей найдется такой вот Петруша. Остальные тоже ничего, но пока им большое спасибо за то, что исполнительны, как сторожевые собаки.

И потому не подвержены панике.

А попробовали бы они паниковать! Утопил бы балласт к едрене матери собственными руками. Ни секунды сомнения.

А между тем Петров уже задраил кормовую переборку, и мы собрались у носовой. Воды по грудь, и теперь можно стоять спокойненько ножками на палубе.

Стук в дверь, и воздух в ту же секунду перестает подаваться: давай, Витенька, давай, быстренько, сравнивай давление через захлопочки. Ну же, нам так хочется в первый!

То, что в первом открыли захлопки, стало понятно после того, как в ушах защелкало: так бывает, если снижается давление. Скоро там, в первом, они всем гуртом навалятся и, преодолевая сопротивление воды — а это тонны полторы, не меньше, — приоткроют дверь между нашими отсеками, и мы им отсюда поможем.

И вода хлынет через все открывающуюся щель, и с ней мы, торопясь, кувырком, кубарем, обдирая колени и локти, немедленно после падения поднимаясь на ноги, как во сне, все еще не веря в то, что мы в первом; и я попаду сюда последним — так и должно быть, — и сейчас же мы потянем дверь на себя, преграждая воде путь.

Все так и было. Мы действовали как автоматы, словно видели свои барахтающиеся тела со стороны, и нам, в сущности, было наплевать, что с ними происходит, только свет по глазам — это лампочки аварийного освещения, после тьмы они светят, как солнце; а потом нас оттащили наверх: на торпедную палубу через люк, по вертикальному трапу; оттащили, стянули сырую одежду, напялили на нас водолазные свитера и рейтузы, сунули в руки кружки с горячим чаем и сухари — все было так. И как сквозь сон голос Витьки:

— Так. Внимание. С вашим переходом принято до двадцати тонн воды. Давление в отсеке возросло до пяти атмосфер. Нас пятеро, я, электрик носовых, трюмный первого и два торпедиста. С вами — двенадцать человек. Есть одиннадцать исправных дыхательных аппаратов, три неисправных, из которые мы сварганим еще один, гидрокостюмы и полным-полно водолазного белья Есть электрочайник, кипятильник, аварийное освещение, запас пищи, консервы, десять банок сухарей и сколько хочешь пресной воды, поскольку цистерна первого отсека под нагрузкой. Работает гальюн — баллон перед самой аварией продули, так что он почти пустой, на наш век хватит. Лежим на глубине семьдесят два метра на ровном киле. Аварийный буй мы, сдуру, конечно, уже отдали, и теперь не знаем, цел ли он, потому как наверху, подозреваю, шторм. Наверняка оторвало, так что на спасателей надежды никакой. Но нас ищут — ежу понятно. До берега четыре мили. Через сутки можно выходить. Буй-вьюшка цела Вопросы и предложения есть? Нет? Всем отдыхать.

Есть такая штука в первом — аварийный буй. Его отдают из отсека, и он всплывает на поверхность. Там он начинает подавать световые и радиосигналы о местонахождении подводной лодки. И еще есть буй-вьюшка. Прежде чем выйти на поверхность, ее выпускают перед собой. Первый выходящий обязан прикрепить ее конец за кольцо сбоку на люке или на торпедном аппарате. Щелкнул карабином и прикрепил. И она начинает всплывать и разматываться. Она всплывает на поверхность, и на ее шкерту навязаны узлы — мусинги. На них водолаз должен задержаться для декомпрессии.

Прежде чем рухнуть, успел подумать, что Витька молодец Интересно, откуда он узнал, что до берега четыре мили? Ах да, он же вахтенный офицер. Это фантастика какая-то — у него все есть.

И аварийный запас не разворовали.

Хотя какая там фантастика. Витька — куркуль. Не очень-то у него поворуешь Он своим как-то сказал: «Буду бить нещадно, пока назад тушенку не отрыгнете», — и действительно кое-кого он отлупил. С тех пор ничего у него не воруют.

И все в строю.

Первый — это вообще отдельное государство. Чужие здесь не ходят, потому что на верхней палубе торпеды. Даже в гальюн первого не очень-то попадешь. А торпедистов, трюмного и электрика носовых он вообще поселил у себя в отсеке.

Так что неудивительно, что во время аварии все были на месте.

И Витьке осталось только дверь задраить.

Что он и сделал. Задраил и перешел на полную автономию.

И я теперь у него в подчинении, и мои люди тоже, потому что он — командир этого отсека.

Есть такой закон. Будь ты хоть академиком подводной жизни, попал на аварии в соседний отсек — переходишь в подчинение.

И я, между прочим, с удовольствием перейду…

… а в магазинах раньше продавалось повидло. Оно было вкусное-вкусное и лежало на прилавке таким огромным плоским полем, его неторопливо нарезали ножом, аккуратно перекладывали на бумагу и взвешивали. И всех всегда, почему-то, интересовало: отнимут вес бумажки или не отнимут. Обычно не отнимали…

… сейчас подумал о том, что не успел написать домой письма. Ерунда какая-то с этими письмами. Никогда не успеваешь.

— Ты слушаешь?

— А?

— Слышишь меня? — это Витька. Он, по-моему, что-то от меня хочет.

— Что?

— Я с тобой говорю, а ты мычишь.

— Извини. Ну?

— Между прочим, у нас полно ВВД. Удалось объединить весь запас Так что на самом деле воздуха навалом. Можно попробовать продуть все ЦГБ. Так что, может, без суеты всплывем всем гамбузом? А?

— Может, всплывем. А может, и не всплывем, только воздух истратим. Лодка тяжелая. Как минимум, пять отсеков затоплены. И корма, скорее всего, вся с водой. Двери-то наверняка посрывало. И потом, кто знает, может мы по самую маковку в иле сидим и все шпигаты забиты.

— Да. Клуб «У семи залуп». Если забиты, не очень-то продуешься. Рисковать не будем. Нам воздуха хватит, и при пяти атмосферах углекислота не скоро накопится. Можно двое суток спокойненько дышать в тряпочку. Утихнет шторм, готовим аппарат, выпускаем буй-вьюшку — и пошли партиями наверх. Там поддуем гидрокостюмы, чтоб на воде лежать, как на подушке, и не спеша, безо всякого переохлаждения, до берега. Там — аппараты в кучу, чтоб ясно было — где лодочку искать, и тихой сапой до ближайшего поста наблюдения и связи. Ну, как мой план?

— Нормально. Нам бы еще бабу сюда.

— Чтоб она от страха гадила по углам. Ладно, Саня, спи. Надо проспаться.

… звезды. Где-то там наверху обязательно должны быть звезды. Какие они? В детстве бывали такие огромные звезды. Большая Медведица и Малая… А я никак не мог понять почему этот ковш называют медведицей. Правда я это и сейчас не очень-то понимаю…

Со звездами хорошо. Спокойно как-то.

Надо поспать. Попадаешь в сон, как муха в сироп. Сначала увязают руки, потом не чувствуешь ног, а щеки становятся теплыми, а потом и горячими-горячими, особенно если зарыться носом в водолазный свитер. Он из верблюжьей шерсти, и в нем сразу согревается нос, потом сопенье, и через мгновение кажется, что ты в классе у доски решаешь задачу, и тебе было бы не по себе оттого, что ты не знаешь ее решения, если б ты вовремя не догадался, что это уже сон и теперь можно без страха следить за тем, как тебе не удается с ней справиться. И ты даешь сну эту возможность тебя напугать, а сам хитренько за всем наблюдаешь. Исподтишка.

… Что там с моей девочкой — татарочкой? Да-да-да, мы целовались. В первом классе это совсем не вкусно.

Не то что после…

… Что-то мы должны сделать. Что? Ах да, надо исправить дыхательный аппарат.

Ну этим у нас займется Витенька. Он же уникум. Он что-нибудь придумает. Ему теперь положено все-все придумывать. И это навсегда. Он теперь наш командир. А командиры все уникумы. Они должны придумывать. А вот мне можно этим дерьмом не заниматься. И как это здорово не думать, перепоручить выбор другому. Можно спать и вздрагивать по ночам просто так. Не оттого, что ты что-то там позабыл, а просто — взял и вздрогнул всем телом, и тебя как встряхнуло с головы до пят, и ты проснулся и сейчас же опять нырнул в сон, с удовольствием вспомнив, что ты теперь не командир.

Господи, я же только что спал, и мне снилось, что у меня болит рука. Да. Точно. У меня болела рука. Или она болела не в этом сне? Это самый крепкий сон, когда во сне болит рука. А однажды мне приснилось, что я заперт в отсеке и мне нужно выйти, но для этого нужно повернуть кремальеру, а схватить ее руками не получается, потому что пальцы не выдерживают нагрузки и сами разжимаются, и тогда я изловчился и подсунул предплечья, у локтей, они же выдерживают страшные нагрузки, и я присел, откинулся назад и начал медленно, чтоб не порвать сухожилия, вставать ногами, подрабатывая спиной, и сначала ничего не получалось, а потом она поддалась и пошла вверх, и дверь со скрипом отвалила в сторону…

Буду просыпаться через каждые двадцать минут и вертеть башкой.

Это очень важно — вертеть башкой.

Повертелся и устроился поудобней. Осмотрел отсек, проверил есть ли вахтенный, следит ли он за уровнем воды в отсеке. Вахтенный все время должен следить за уровнем… воды… вахтенный должен… он все время должен… а вот мне, главное, не спать слишком глубоко, лучше где-нибудь у поверхности, а то можно проснуться и не понять где ты. И испугаться. Сейчас самое время испугаться.

Эй, приятель! Я о тебе совсем позабыл. Я тебя позабросил. Ты уже научился держать в руках земной шарик? Он такой маленький, этот шарик. Там еще есть такое место. Его называют «Мировой океан». А в нем есть еще одно местечко, такая незначительная точка недалеко от берега — ты сейчас будешь смеяться — и там, в этой точке, на дне лежит некая железная штуковина, и уже в этой штуковине, в носовом отсеке, спят двенадцать придурков, у которых — надо же такому случиться — только одиннадцать исправных дыхательных аппаратов, и они сейчас придумают что им делать с двенадцатым — нет-нет, не аппаратом, а человеком — и выберутся отсюда к совершенно безобразной мамочке. А может, ты нас отсюда достанешь, а? Тебе ведь ничего не стоит. Ты вон какой большой-огромный. Протянул руку и достал нас, визжащих от удовольствия. Смотри только, лодку не переломи. Ха — ха… по-моему, я пьян. Можно же опьянеть от того, что тебе тепло и ты боишься уснуть, потому что можешь проснуться и испугаться, потому что во сне можно забыть, где ты и что ты, и сколько тебе осталось… спать, конечно… да— да-да… А тот двенадцатый неисправный аппарат — мой. Это я сразу понял. Почувствовал. Шкуркой. Потому что у меня очень высокий коэффициент ОНЦПЖ-обостренного чувства долго поротой «ж». И я все чувствую.

Витька будет предлагать мне поменяться, а я откажусь и буду всплывать с неисправным аппаратом.