72 метра. Книга прозы Покровский Александр
— Да вот… и…бемся, товарищ капитан третьего ранга.
— Заканчивайте, товарищи. Заканчивайте и освобождайте помещение.
А мне, тайному организатору всего сего безобразия, он говорил:
— На корабле бабы.
— Да что вы, Виктор Анисимович!
— Да, да, и не уговаривайте меня Я же не слепой. Я все знаю. Я не теоретик партийно-политической работы, я практик. Вот, пожалуйста, — подходит к каюте и стучит в нее нашим условным стуком.
Из-за двери:
— Голос!
И зам очень тонко, чтоб не сразу признали:
— Танк блоху не давит!
Открывается дверь, а за ней две голые задницы — одна прилипла к другой, причем нижняя принадлежит прекрасному полу.
— Вот вам пожалуйста! — говорит наш Анисимович, аккуратно притворяя дверь.
— Какие вам еще нужны доказательства? Разве что постучать еще куда-нибудь? — стучит.
Оттуда:
— Сколько вас?
— Только раз!
— Вы нам знаки подадите?
— Слушайте, ежели хотите.
— Сымитируйте-ка нам старпома.
— Вот вам хер на полвагона.
После чего дверь открывается. За ней та же голожопая картина. И так мы с ним ходим довольно долго.
Это я, как было отмечено выше, доставил на корабль весь этот злопахучий кордебалет, который мгновенно рассосался по каютам. Когда проходим мимо моей двери, она открывается и из за нее высовываются сразу две очаровательные мордашки.
— Сережа, ты еще долго?
— Сейчас, — говорю им и поворачиваюсь к замполиту, — Виктор Анисимович, так я пошел? — после чего в ту же секунду исчезаю за дверью, пока он не очнулся.
Эх, Виктор Анисимович, где вы теперь и кто слушает вашу политинформацию:
— Эхфиопия, можно сказать, с Сомали горшки-то между собой побили? Побили. Ну, а мы, как вы думаете, на чьей стороне? Арифметика проста, товарищи. В Эхфиопии сколько населения? Правильно — тринадцать мильенов. А в Сомали? Только три. Так что ясно должно быть, на чьей мы стороне. Мы всегда на стороне демократического большинства.
Он любил самолично объявить по корабельной трансляции художественный фильм. Зайдет в рубку, покажет дежурному знаком — мол, ну-ка давай, и тот ему включит радиовещание:
—… и будет демонстрироваться фильм «Двадцать шестого не стрелять!»…
А в этот момент дежурный как раз решает проверить оружие, благо что пересменка, передергивает затвор, совершенно позабыв выдернуть магазин. Спуск — выстрел и всеобщее онемение, потом возня и голос:
— Уже застрелили…
Словом, хороший был корабль. Сколько раз он горел… Он горел, а мы его тушили.
А сколько у нас летунов погибло? Только поговорили, он сел в свой самолетосамокат, разгоняется, срывается с палубы и, так и не набрав высоту, падает в море.
Погружающийся самолет еще виден сквозь толщу воды, а мы на полном ходу на него наваливаемся. Так что не люблю я ничего металлического.
Потом вдовам трудно доказать во всяких там инстанциях, что муж погиб, а не пропал без вести, потому как тела-то не нашли.
А нет тела — пенсии нет. Не оформить по нашим законам пенсии без тела, чтоб их зачали по будильнику
Так и будет числиться «без вести»,
ГЛУПОСТЬ
Ах, как прекрасна полярная ночь где-нибудь там, на 69-й параллели, когда мороз добавляет в воздух свои истолченные бриллианты, а на небе самый сумасшедший художник — природа — вдруг поведет-поведет невесомой своей кистью, чуть коснувшись небесного края, и уже отринет, отпрянет, потому как чудесные краски сами взметнутся, образуя удивительные вихри, меняющие то скорости, то направление — как это и случается с дуновеньями — и цвета
А ты стоишь, как осел, запрокинув башку, лишенный начисто собственного тела, то есть веса и дыхания, и думаешь о том, что такое красота, и о том, как она холодна, безразлична к твоей незначительной жизни; и в душе возникает щемящее чувство всеми покинутого, в котором никогда-никогда не разберешься, а потом возникает еще одно чувство — на этот раз радости от того, что живешь, наверное, козлина ты этакая, а потом и задора — а как же еще — хочется прыгать, орать, делать всякие глупости.
Так стоял Сова, и смотрел он в небо, а потом он ощутил в себе вышеотмеченную радость и вышеупомянутое желание пошалить, оглянулся вокруг и увидел там, вдалеке, на дороге, собственную жену.
Она шла домой с сетками.
И Сова немедленно побежал.
Не к жене, конечно.
Он побежал домой, чтоб успеть раньше жены, чтоб успеть устроить ей незначительную веселую глупость, без которой так скучно-тоскливо жить, когда вокруг такая бесчувственная, невозможная красота
Не зажигая свет, он в шинели вошел в ванну и спрятался там просто за пять минут до прихода жены.
И она вошла. Сперва в дверь, потом в ванну.
А Сова еще в темноте шагнул ей навстречу и сказал: «Ав!»
Она с ним две недели не разговаривала.
МЫ С СЕРЕГОЙ
— Абсурд — это высшее проявление математики. Собственно, абсурд — это и есть математика со всеми своими проявлениями. Вернее, так: логическая формула может быть описана с помощью уравнения, в котором цифры заменены словами, которые, в свою очередь, очень здорово описываются этими цифрами, которые — на этот раз слова — из-за этих цифр в падежных окончаниях не всегда связаны между собой. Это и есть абсурд. Понятно?
Это Серега. Он у нас философ. Люблю я слушать Серегу. Пять минут — и он что-нибудь да изречет.
Например:
— России не повезло. Она расположена поперек. Меридианов, конечно. А как можно управлять страной, расположенной поперек, когда после Урала все ложатся спать? Ты хочешь ими управлять, а они спят!
А вот еще:
— Никто никогда не соотносил размеры страны и размеры человека. А ведь все имеет значение. Возьмем Голландию и Россию. Если соотнести человека в Голландии и России к размерам страны, становится ясно во сколько раз у нас человек ценится меньше, чем в Голландии.
Знаете, мне иногда кажется, что мы с Серегой древние греки. Он — учитель, я — ученик. И видится мне, что ходим мы по чудесному саду в сандалиях. Он впереди, я сзади. Он на ходу поворачивается ко мне и говорит, а я записываю все это на навощенной дощечке остро отточенной палочкой.
К примеру такое:
— Концепт — это множественность, хотя не всякая множественность, тут полезно отметить, — концептуальна. А я — тра-та-та — записал. Или:
— В сердцевине каждой монады, видите ли, находятся эти самые сингулярности.
А вокруг цветы и всевозможные фрукты, разбросанные щедрой рукой того самого дарителя, скрытого от нас навсегда; того самого, кто позволяет и допускает, и наш лепет, и все эти потуги относительно философии мимолетнейшей из наук, каждое утверждение которой — Боже ж ты мой! — не более чем бабочка-турчанка, назначенная позировать. А все потому, что ему — тому дарителю — просто очень-очень хорошо, смешно и светло на душе.
Как подумаешь об этом, так непременно улыбнешься
— Ты чего? — спросит тогда Серега, а я скажу ему:
— Да просто так…
ИТАК, КОСТИК
— У меня прыщики на залупе.
Костик. Если он заговорил о своей… з-эм… залупе, то лучше его все-таки выслушать,
— Понимаешь, раньше их никогда не было. А залупа… По моим наблюдениям, у Костика это самое чувствительное место. У некоторых имеются чувствительные губы, а у Костика…
—… и она болит. Вернее, чешется. Точнее, я думаю, свербит.
Сейчас он опишет нам все свои состояния.
—… и вот еще: она ноет.
Мне кажется, самое время изложить «причины кончины», как говорил наш старпом. «Какие у вашей кончины, — говорил он, имея в виду конец, если хотите, или член, проще говоря, — были причины?..»
— Я лечился вместе с женой…
— Ах, вот оно что.
—… от возможного заражения ее микрофлорой… Печально, и все-таки.
— У женщин она не заразная, но… Мы узнаем много нового.
—… но вот в чем проблема… Ну?
— Она становиться агрессивной во время месячных или климактеральных явлений. И в принципе, ничего страшного, но эти почесывания..
— Да.
—… стоишь и чешешься, чешешься…
— Да.
— И самое интересное, никогда раньше не чесалось. Врачи заставили меня съесть антибиотики, и я их жрал, как гиена конину, а меня тошнило, как последнюю блядь. Ну, это, может быть, слишком.
— Да, да, как последнюю блядь. Видимо, навязчивый образ.
— Пойду опять в медчасть. Если врач ничего не придумает, воткну ему все его тюбики в жопу. У меня же ничего не было. Но меня заставили. Говорят, если жена лечится, то вам обязательно надо принять курс. Принял, сука, курс и теперь вот чешусь. Хорошо еще, что член не отвалился.
— Да, я полагаю.
— А что ты думаешь? Я иногда заглядываю в трусы с надеждой, поскольку кажется, что там что-то физически отделяется Думаю, не может быть, чтоб отвалился. Так однажды физически ощутил, что даже перестал чесаться. Пойду, посмотрю, что он скажет.
(Врач, наверное.)
— Слушай, хорошо, что ты меня выслушал с пониманием. А то нашим только скажи, они тут же ржать начнут, и никакого толку. Схожу, и если только доктор ничего не придумает…
Костик уходит.
Мне кажется, доктор что-нибудь придумает.
А то ведь он ему точно воткнет.
Все тюбики в жопу.
Это у нас запросто.
ЮРА
— Как ты думаешь, я — интересный мужчина?
Видите ли, Юра у нас зануда.
— Она мне сказала, что я — интересный мужчина. И я теперь не знаю. Надо с кем-то посоветоваться…
Мы с ним стоим на построении, и мне от него, видимо, не отвертеться
— А ты как считаешь?
— Что?
— Я — интересный мужчина?
Длительное молчание по стойке ''смирно'' может означать только одно.
— Нет, ты не увиливай. Если я — неинтересный мужчина, ты так и скажи.
— Ой, бля..
— Что?
— Юра. Сейчас восемь утра. Подъем флага, можно сказать, нашей Родины…
— Значит, по-твоему, я — неинтересный мужчина…
— Юра…
— Нет, конечно, некоторым совершенно насрать на то, что говорят их друзьям женщины, потому что им-то женщины говорят совсем другое, а может, вообще не говорят, а делают то, что и следовало доказать. А когда у человека проблемы и он к ним обращается, то можно обращаться с ним как с последней… или можно вот так по-хамски надуться, как индюк…
— Юра…
— Ну, ты что, не можешь сказать интересный я мужчина или нет?
— Я могу, конечно, сказать..
— Ну?..
— Но сквозь зубы.
— Почему?
— Потому что ты, сука, стоишь во второй шеренге, а я — в первой. На тебя вчера смотрела женщина, а на меня сейчас смотрит старпом…
— Ну ладно, хорошо… Я, конечно, не могу требовать от друга ничего такого, но сказать-то он может…
— Что?
— Я же говорю… Она мне сказала… И я теперь не знаю… Ты мне должен посоветовать… Как это расценивать.. Это как предложение? Как ты считаешь?..
— Что?
— Да, еб-т… ты мне можешь ответить на простой вопрос? Я же ничего сверхъестественного не спрашиваю! Я всего лишь желаю узнать, интересный я мужчина или нет!
— Да! Да!.. розы в стволе, три морковки внутрь Вовке, пончики сверху — девочки снизу! Ты — интересный мужчина! И будь я бабой, ты бы у меня так просто не отвертелся. Я бы взял тебя за уши и так бы тебя оттрахал! Так бы оттрахал, что ты бы у меня плакал и просил еще.
После непродолжительного молчания
— Ты что обиделся?
— Нет…
ОПЯТЬ КОСТИК
—… Оказывается, после всех этих антибиотиков, что я наглотался, у меня микрофлора на залупе уничтожена вся!
— Не понял.
— Видишь ли, она живет на тебе не только там, но и всюду, и не дает размножаться чужеродной микрофлоре. А-а…
— И ты находишься с ней в мирном сосуществовании.
Ясно. Это он о прыщах Трудно, знаете ли, от того многообразия, что нас всех здесь окружает, сразу же перейти к чьим-то почесываниям.
— А если микрофлора убита… Потрясающе…
—… то ее место занимает чужеродная… Не знаю, что и сказать.
—… Она — то и чешется!..
Открытие. Я считаю, что это открытие.
— И если вчера у тебя чесалась залупа… М-да.
— …то завтра будет чесаться все остальное. Интересно, к чему бы мне все это применить.
— Он мне говорит, что нужно лечить всех моих женщин. Речь, скорее всего, идет о внутреннем голосе.
— Да нет же! Это мне врач сказал. Ты что, совсем ничего не помнишь? Я пришел к нему, как ты понимаешь, с тем, чтоб воткнуть ему все его тюбики в жопу, а он мне все объяснил.
Мы удивлены и ошарашены.
— И теперь нужно лечить всех.
— Я думаю, да.
— Но я не знаю с кем я был в период, предшествующий появлению прыщей на залупе: то ли с одной, то ли с другой, не говоря уже о том, что я был с собственной женой, которая была то ли со мной, то ли еще с кем-то, и, вполне возможно, что у него теперь те же проблемы… с залупой…
По-моему, несколько запутанно.
— …и если я начну их лечить тем дерьмом, которым сам наглотапся, то может и они все, включая и того гипотетического орла, о котором я могу только предполагать, начнут чесаться как шелудивые собаки, и тогда мне вообще хана.
Я думаю, да. Тут-то тебе залупу-то и оторвут.
ОПЯТЬ ЮРА
— У нас была еще одна встреча.
Если во время разговора Юру не тревожить наводящими вопросами, то, может быть, все еще обойдется.
— Ты не представляешь, как я волновался.
— Ну почему же.
— Когда после полугодового воздержания стоишь рядом с женщиной, от нее исходят всяческие флюиды… Это точно.
— …и ты, вроде бы, видишь свет. У нее… Ясно где.
— …светится лицо… Как мы ошибались.
— …или тебе только кажется, но тебе хочется до нее дотронуться. Понимаешь, для тебя это важно.
От этого можно преждевременно кончить.
— Ты думаешь?
— Уверен.
— Ах, вот оно, значит, почему! В прошлый раз со мной случалось то же самое.
По-моему, я выпустил тему из бутылки.
— Я всегда так волнуюсь во время сношения!.. Что никакого тебе отрешения…
— …потому что сношение…
Сейчас у Юры пойдут половые слюни, и небольшой кусок повествования можно будет безболезненно исключить.
— … она мне сказала «милый». Такое забытое слово. Как ты считаешь, оно меня к чему-нибудь обязывает? Знак вопроса.
— Мне кажется, что в интимном отношении я ее устраиваю. Как ты считаешь? Знак вопроса.
— Думаешь, что женщина просто так будет говорить кому попало «милый»?
— Блин… Юра, ну как я могу сказать, устраиваешь ты бабу или нет, если я никогда не видел, как ты это делаешь, и еще я никогда не был с тобой той самой бабой?!
— Ты, по-моему, не понимаешь. Сейчас он мне еще раз все объяснит.
И ОПЯТЬ КОСТИК
— Все! У меня «молочница».
— Что?
— Ну, эта штука на конце.
— Которая?
— Господи! Да прыщи же!
— А-а…
— Она называется «молочница».
Да! Все-таки нужно снять пенсне и протереть линзы. Мои приятели меня в гроб вгонят.
— Там не хватает молочнокислых бактерий!
— Где?
— Да на конце же! Поэтому такое название.
— И что теперь?
— Нужно восполнять.
Огромный плакат: «Непосредственно перед использованием окуни свой член в какао!»
— Почему в какао?
— Оно с молоком.
— Да нет же! Хотя, между прочим, женщинам для восстановления микрофлоры рекомендуются тампоны, выдержанные в простокваше.
Вот, блядь, балбес!
— То есть, сначала надо неукоснительно истребить грибки, а потом уже поселять бактерий!
Ну да! Причем каждую бактерию в отдельности. Ба-альшим пинцетом. Нет, все же нашим медикам надо яйца оборвать. Ведь что с человеком сделали. Умом повредили. Теперь каждой бабе перед совокуплением он расскажет о вреде грибков и о пользе кефира.
И ОПЯТЬ ЮРА
— Как ты считаешь, если женщина стонет, это начало оргазма или же его конец?
Скорбное долгое «а-а-а…»
— То есть, если она сначала стонет, а потом кричит, он уже наступил?
— Кто?
— Да оргазм же!
— Конечно! Конечно! Он наступил! Она наступил! Они наступил!
— Чего ты орешь?
— А чего ты меня спрашиваешь об этом каждый раз на подъеме флага?!
СНОВА КОСТИК
— Все! Я пришел к ним, а они мне опять говорят: «Обнажите головку», — и я сейчас же обнажил. Я теперь ради дела перед кем хочешь обнажу свою головку. Никакой половой разницы. Совершенно все равно. А они столпились вокруг нее, поворочали с боку на бок и говорят: «Молочница!» — три мудака и одна блядь, санитарка. Как будто до этого они мне не говорили то же самое! Причем санитарка, как и в прошлый раз, похоже, понимает больше всех этих придурков в совокупности!
СНОВА ЮРА