Паучиха. Личное дело майора Самоваровой Елизарова Полина

Самоваровой хотелось плакать.

Она ничего не успевала! Голова была грязной, косметичка растворилась где-то в залежах чемодана, а еще в магазин, а еще собрать Анюту, а еще (и это было самым важным!) — Никитин.

Варя решила одолжить у Маргариты Ивановны хлеба, молока и пару яиц.

Перетряхивая чемодан, удрученно отметила, что все ее лучшие наряды были грязны. Идти на встречу с Никитиным было решительно не в чем.

Приняв душ и намотав на волосы полотенце, она, накинув халат, собралась было спуститься к домушнице, но тут раздался надрывный звонок в дверь.

Посмотрев в глазок, она разглядела за дверью Маргариту Ивановну.

Метнувшись на кухню, быстро накидала в первую попавшуюся тарелку персиков, слив и вишни.

— Заходите! Вот, как раз собиралась к вам забежать! — открыв дверь, Варя выставила перед собой, словно щит, тарелку.

Соседка переступила порог. Она была не накрашена, в домашней одежде.

Лицо ее выражало обеспокоенность.

— Это потом! — отмахнулась Маргарита от тарелки. — Надо бы подняться на пятый. В квартире Рыбченко что-то происходит!

— Господи, да что там может происходить?! — раздраженно спросила Варя.

Предстоял суматошный день, и ей было не до Ольги.

— Варь, там что-то серьезное.

Пока они поднимались на пятый, домушница сбивчиво пересказала хронологию событий. Вчера с дачи вернулись Никифоровы, живущие в квартире напротив Рыбченко. Таская из машины тюки, Татьяна и ее муж отчетливо слышали приглушенный детский плач, раздававшийся из-за Ольгиной двери.

Замотанные своими хлопотами супруги не придали этому особого значения — ну, хнычет Регинка, что с того?

Но к вечеру, когда возвращались из магазина, они обратили внимание на резкий запах тухлятины, витавший на площадке. Подумали было на Юрку-алкоголика, чья дверь была рядом с Рыбченко, но, принюхавшись, поняли, что скверный запах исходит из Ольгиной квартиры.

Позвонили в дверь. Им никто не открыл.

Сегодня утром Татьяна повторила попытку. Ответом на ее звонок был лишь возобновившийся детский плач.

Она кликнула мужа, а он уже спустился к старшей по подъезду.

— Ольгу давно никто не видел. Регину тоже, — взволнованно поясняла Маргарита Ивановна. — Вот с тех пор как ты уехала, и не видели… Потаповы из семнадцатой до сих пор на даче, а Юрка из девятнадцатой все лето пьет по-черному, выходит только за бутылкой, сама понимаешь, этот алкаш ни ухом, ни рылом о том, что творится под носом.

Подойдя вплотную к двери, Варя рефлекторно зажала нос от едкого запаха помойки. Соседи нисколько не преувеличивали.

Она решительно позвонила в дверь, а затем, преодолевая тошноту, прильнула к ней и прислушалась.

Внутри квартиры явственно прослушивалось какое-то движение.

Но радио, орущее из квартиры Юрки-физрука, мешало что-либо разобрать.

Варя присела на корточки и приложила ухо к двери. Казалось, у порога, поскуливая, ползал большой щенок.

— Потише! — обернулась Варя к соседям и приложила палец к губам. — Там кто-то есть…

Переговаривавшиеся между собой соседи притихли, а песня, к счастью, закончилась. Из квартиры послышался стук.

— Аря! — раздался пронзительный детский голосок.

Изнутри, по мягкой дверной обшивке, изо всех сил замолотили кулачки.

— Регина, это ты?! — Самоварова встала и принялась дергать за ручку двери.

— Аря! Аря! — задыхаясь, отчаянно выкрикивала девчонка.

— Пиздец! — констатировал муж Татьяны. — Сколько же она там сидит? И где Ольга?!

— Надо ментов вызывать, — тут же встряла Маргарита.

— Так я вызвал уже.

— Когда? — обернулась Самоварова.

— Так минут сорок назад и вызвал… Приехали вчера домой, а тут, бля, такие концерты. Пусть дверь ломают да и синячину этого заодно успокоят. С утра уже зенки залил.

— Должны были уже приехать, раз вызвали.

Варя вспомнила про Анюту, которую оставила в квартире одну.

«А если уже проснулась? Испугалась, что меня нет?!»

— Мне срочно нужно спуститься к дочери, она там одна! — спохватившись, побежала вниз Самоварова. — Я заодно дозвонюсь и выясню, приняли ли вызов и почему до сих пор не приехал наряд!

Как только Варя вбежала в незапертую впопыхах квартиру, из дочкиной комнаты послышался ее радостный голосок:

— Ма, я проснулась! Я есть хочу!

Растрепанная, с мокрым полотенцем на голове, Варя влетела к дочери:

— Котик мой, погоди… — наклонившись к Анюте она горячо расцеловала ее в теплые, загорелые и мягкие, как южные персики, щечки. — Мне нужно кое-что срочно сделать.

— А что? — улыбалась дочь и терла кулачками свои карие глазенки.

— Ой, какие у тебя ногти страшные! Вечером надо принять ванну и их подстричь! — Возбужденная Варя, будто пытаясь защитить дочь от пока еще ей неизвестного, но чего-то очень плохого, фиксировала внимание на несущественных сейчас деталях.

— Сосед наш с пятого хулиганит. Но мама у тебя милиционер. Мама должна вмешаться и помочь восстановить порядок.

— А что он сделал?

— Шумит и мешает остальным. Мне надо дозвониться в милицию, чтобы приехали дяди и его урезонили.

— А что такое — урезонили? — вытаращила глаза Анюта.

— Ну, заставили бы не шуметь…

— Мам, но я есть хочу!

— Мне надо отойти к Маргарите Ивановне за продуктами, потому что есть у нас, котик мой, нечего… Вернусь и сделаю тебе «сладкий хлеб». Ты же потерпишь немного?

— Я с тобой пойду!

— Нет, милая, со мной нельзя. Давай… — лихорадочно придумывала Варя, чем бы занять дочь, — ты пока будешь заниматься очень важным делом — разбирать наш чемодан?

— А как его разбирать?

— Я объясню. Иди быстро в ванную и как следует умойся. А то так и будешь пахнуть поездом.

— Но поезд хорошо пахнет!

— Да? — удивилась мать.

— Он пахнет югом! И… счастьем!

Варя невольно улыбнулась. В дочкиной русой голове, с завитками на кончиках взмокших во сне волос, выстроился ассоциативный ряд: поезд-мама-юг-поезд-мама.

— С одной стороны — ты права. Но есть и другая сторона — в поезде ездят люди, которые не всегда хорошо пахнут. Помнишь тех, которые вчера не давали всем спать?

— Которые игрушечный танк пускали?

— Именно.

— Но их мальчик спал. Зачем они пускали танк?

— Потому что они выпили.

— Они пьяницы?

— Не думаю. Они просто… хотели продлить себе праздник.

Анюта задумалась:

— Да, от них пахло водкой и чесноком. И еще курицей, и колбасой.

— Вот именно! Зачем такой красивой девочке, как ты, пахнуть, как они? Наше тело, особенно волосы, впитывает разные не всегда приятные запахи. Женщины и девочки должны часто мыться и следить за чистотой, чтобы хорошо пахнуть.

— А вот от Регины никогда ничем не пахнет. Как будто она не женщина и не девочка.

При упоминании о Регине сердце Вари бешено заколотилось.

— Вставай уже и иди умывайся! Голову я тебе вечером вымою. Умойся только на совесть.

Пока сонная Анюта копошилась в ванной, Самоварова дозвонилась в милицию. Представившись и указав отделение, в котором работала, стала выяснять, почему до сих пор не прибыл наряд, вызванный соседом.

На другом конце провода постоянно хрипело, ей что-то отвечали, а на площадке уже слышался суровый топот чьих-то шагов.

Озадачив вышедшую из ванной Анюту разборкой чемодана, Самоварова вылетела из квартиры, пообещав дочери вскоре вернуться.

Из красочных, оживших, будто восстановленная кинопленка воспоминаний, Варвару Сергеевну вырвал звонок на мобильный.

Это был доктор.

— Файная моя! А я сегодня пораньше приду. Покормишь?

Варвара Сергеевна чуть было не ответила, что и не думала про ужин.

— Придумаю что-нибудь.

— Ты как будто не рада.

— Рада, — попыталась изобразить теплоту в голосе Самоварова.

— Может, забежать, купить что-нибудь?

— Куда забежать?

— М-м-м… В хорошую кулинарию.

— Можно.

— А чего ты хочешь?

Она попыталась представить, чего она хочет, но аппетита не было совсем.

— Лавандовый эклер.

— Варь, это не еда!

— Тогда не надо ничего. Возьми себе и молодым. Нет, одной молодой, Олег сегодня на сутках.

— Странная ты какая-то! — Голос доктора звучал разочарованно. — Я выказал инициативу, чтобы разгрузить тебя от рутины, а ты со мной сквозь зубы. Ладно, сам решу! — и Валера повесил трубку.

Глядя в потухший экран телефона, Самоварова тихо злилась.

Почему мужики так устроены? Почему они могут быть довольны только тогда, когда все идет по их плану?

Но если она действительно не хочет ничего, кроме лавандового эклера, зачем в пол-оборота портить ей и себе настроение, да еще и подселять в нее чувство вины?

Она подошла к комоду, открыла ящик и выудила из-под белья конверт с злосчастными фото.

Надев очки, Самоварова подошла к окну.

Отдернула шторы и вдруг поняла, что уже стемнело.

Положив конверт на подоконник, она уставилась в ноябрьскую темноту.

Темнота мая и темнота ноября — две разные темноты.

Майская пахнет сиренью и жасмином, Победой, дворовыми песнями и сочными поцелуями. Ноябрьская же пахнет неизбежностью завершения цикла…

Вздохнув, Варвара Сергеевна включила электрический свет, который никогда не любила и которым старалась по возможности не пользоваться.

Сев в кресло, взяла конверт и, словно боясь испачкаться о что-то чужое, непристойное, преодолевая себя, поднесла фото к глазам.

Этот овал, эти четко очерченные скулы, эти густые темные волосы, этот разрез глаз — она по-прежнему не сомневалась, что где-то видела женщину, сидевшую за столиком напротив доктора.

Конечно, Валера не мог ей сказать, что задержится со «сложной пациенткой» не на работе, а в кафе.

Но мелкая ложь «во спасение» — это часто начало конца.

Вспомнив о разговоре с доктором про ужин, Самоварова прошла на кухню и только, открыв холодильник, отметила, что в доме она не одна — Капа и Пресли примостились у ее ног и почему-то не «мявкали», выпрашивая у хозяйки лакомство.

— Так-то, дорогие мои… У каждого здесь бурлит своя жизнь. А я, выходит, занимаюсь рутиной. Больше, видите ли, некому! Никогда не хотела сидеть у мужика на шее! Потому и работала столько, чтобы быть независимой. А сейчас — кому я нужна?! Не умела я никогда обрастать «нужными людьми», которые могли бы пристроить пенсионерку на хлебное да не пыльное место… А я ведь хороший следователь! С таким, как у меня, опытом можно было бы и аналитиком куда-нибудь пойти. Да кто ж меня возьмет?

Кошки с ней молча соглашались.

Из того, что было в холодильнике, приготовить нормальный ужин не получалось.

«Ладно… Раз выказал инициативу, напишу ему, пусть купит хороших котлет, а из имеющихся капусты и моркови можно сделать салат».

Вспомнив, что оставила мобильный в своем кресле, Варвара Сергеевна в обществе не отлипавших от нее кошек уныло побрела обратно.

И не успела взять в руки мобильный, как он зазвонил.

На сей раз это был Никитин.

«Всегда так. Они либо до невозможности чем-то заняты, либо все разом желают пообщаться!» — печально усмехнулась Варвара Сергеевна проверенному годами наблюдению.

— Ну, что там с твоей доморощенной наружкой? Есть что-нибудь интересное?

— И да, и нет, — уклончиво ответила Самоварова, понимая, что рассказ про неизвестную дворничиху с конвертом под мышкой требовал подробностей о фото с доктором, которые она по-прежнему не хотела озвучивать.

— Варь, я не понимаю тебя!

— Считай, что ничего…

— Говорить, что ли, сейчас неудобно?

Она ушла от ответа:

— Сереж, если хочешь помочь, сделай для меня кое-что!

Никитин нетерпеливо вздохнул:

— Говори!

— Я накидаю тебе инфу про Ольгу Рыбченко и ее дочь. Точный адрес, ФИО, даты рождения. Мать умерла, как ты помнишь, в августе восемьдесят пятого, дочь — зимой восемьдесят шестого.

— А разве дочь той полоумной твари тоже умерла?

— От двустороннего воспаления легких.

— Жесть!

— Мне нужны любые сведения об их родне, если она осталась. Дяди, тети, двоюродные и троюродные братья. Особенно интересует биологический отец ребенка, жив ли он, если умер, где и когда.

— Напомни, кто тогда занимался этим делом.

— Местное. По прописке. Ну какое там дело? Вытащили из петли, органы опеки в тот же день забрали девку в приемник-распределитель.

Никитин тихо и грязно выругался.

… В последний день ее отпуска он ждал ее в кафе рядом с их отделением целый час, ломая голову над тем, что же такое важное она хотела сообщить, настояв на встрече в последнем телефонном разговоре, заказанном в пропахшем чужим потом и загаром почтовом отделении Адлера.

Убив на корню необходимый для разрыва импульс, трагедия в квартире Рыбченко заставила молоденькую милиционершу в тот день и еще на несколько дней забыть о своих личных отношениях с Никитиным.

После того несостоявшегося разговора она проходила у него любовницах еще целых двадцать с лишним лет.

План созрел такой: купить Жаруа билет в один конец до Душанбе, отвезти его в аэропорт и щедро дать ему с собой денег. А там уж пусть сам карабкается — чай, не четырехлетний ребенок…

Проблемы возникало две, и обе существенные.

Во-первых, Инфанта не представляла, как именно — когда и в какой форме сообщить об этом слуге. А пес как чувствовал, в последние дни особо тщательно вылизывал и дом, и двор, а вчера особо удивил — испек для нее шарлотку с заменителем сахара.

Во-вторых, не существовало никаких документов, подтверждающих его личность.

«Придется опять одалживаться у Пети… И у него возникнут вопросы… Но даже с его возможностями вымутить бомжу «левый» паспорт — это более чем серьезно. Гораздо серьезней, чем перенести встречу ордена или дернуть пару «новобранцев», чтобы они следили за законопослушной пенсионеркой, или сделать через знакомых загранпаспорт. Взамен Петя может захотеть очень много…»

Не желая портить тяжелыми мыслями свое радужное предотпускное настроение, она решила вернуться к этим проблемам по возвращении.

Но вышло иначе.

Получив паспорт и выкупив билеты, Инфанта начала активные приготовления к вожделенному отпуску, представлявшемуся ей путешествием в рай.

Перетряхнув гардероб, она с каким-то отстраненным (будто речь шла о другой женщине) удивлением обнаружила, что у нее нет купальника.

Возможно, по юности кто-то когда-то и звал ее загорать, но само это действие — обнажиться перед чужим человеком с дурацкой целью потеть рядом с его телом на солнце до недавнего времени представлялось ей странным и неразумным.

Да и имеющиеся в шкафу летние платья — элегантные, натуральных материалов — для страстного отпуска на Бали не подходили.

Потыкавшись по сайтам, она решила, что лучше проехаться по магазинам, а заодно прикупить и всякой всячины для дома.

За несколько дней безликий съемный дом ее стараниями превратился во второсортного актеришку, изображавшего хоть и фальшивую, но все же историю.

В знакомой антикварной лавке Инфанта набрала целую коробку мелочей: три тяжелых шкатулки, все еще хранивших чужие секреты, пару элегантных вазочек, в ожидании внимания когда-то пылившихся за стеклами буфетов, дешевую, почерневшую от времени старую брошь в виде цветка, небольшой подсвечник с амуром и кофейную пару с зеленым клеймом на днище чашек и блюдец.

— В прошлый раз вы спрашивали про старые фотографии, — участливо заглянула ей в глаза явно скучавшая в отсутствии покупателей старьевщица.

Инфанта кивнула.

— Вот! — Продавщица полезла в ящик и достала оттуда небольшую папку. — Я тут генеральной уборкой в квартире занималась, это родня моего покойного мужа. Я никогда их толком не знала. Может, пригодится?

С черно-белых, рассыпанных по прилавку фото за ними недовольно наблюдал курносый мужчина и две довольно красивые женщины, чья молодость, судя по прическам и одежде, пришлась на пятидесятые-шестидесятые.

Наскоро перебрав фотографии, Инфанта отодвинула в сторону три.

Ей вдруг стало дико любопытно.

— А кто они? — улыбнулась она.

— Две сестры и брат покойного мужа.

— Живы?

— Не знаю…

— Возьму. Почем отдадите?

— Вы у меня вип-клиент! — сверкнула в улыбке плохими зубами повеселевшая продавщица. — Подарок!

— Спасибо.

— Рамочки-то под них подобрать? К сожалению, их подарить не могу. Бронза.

— Валяйте!

Наблюдая, как засуетившаяся старьевщица аккуратно вставляет фото в рамки, Инфанта поймала себя на мысли, что ей совсем не интересно, о чем на самом деле думает эта унылая баба и почему стремится избавится от мужниной родни.

Проводя много времени с Даней, она начала ощущать, как вокруг нее словно образовался кокон, не позволяющий проникнуть в ее личное поле потоку человеческого мусора.

Усевшись в машину, Инфанта принялась с любопытством разглядывать лица на фотографиях.

В обрамлении солидной бронзы провинциальные тети и дядя стали выглядеть намного аристократичней.

Даже придумывать особо не надо — Дане она скажет, что это дядя и тетки со стороны матери!

А фото, что взяла у гробовщика, вполне можно выдать за родню отца.

Инфанта и сама не вполне понимала, почему не хочет рассказать любимому правду.

Зачастую правда путаней лжи.

Запретив себе злиться, Инфанта направилась в торговый центр.

Обновки лучше покупать в спокойном расположении духа.

Она купила целых три купальника.

Сплошной, лаконично-черный, на белой длинной молнии впереди; ярко-красный раздельный, чашечки которого были обильно задрапированы мелкими, того же цвета и материала оборками, и раздельный белый, с сильно открытым лифом с силиконовыми вставками. Последний она планировала оставить на конец отдыха и надеть тогда, когда ее тело приобретет красивый, темный, как у девушки с рекламного постера, загар.

Молоденькие продавщицы, стайкой вившиеся вокруг нее в элитном магазине белья, убедили ее взять еще пару пляжных, тонкого шелка платьев и три подходящих по цвету под каждый купальник парео.

Охваченная каким-то девичьим жадным восторгом, она померила еще и дорогущий шелковый, в пол, халат. Покрутившись в нем перед восхищенными ее стройной фигуркой продавщицами, решила — чего уж там! — взять два новых бюстгалтера и несколько кружевных трусиков.

Довольные внушительной суммой чека девчонки всучили ей платиновую карту магазина и, многозначительно улыбаясь, пожелали хорошего отдыха.

Выйдя с большим, нарядным пакетом, Инфанта отправилась искать отдел, торгующий музыкальными дисками.

— Мне нужен Профессор Лебединский и ранний «Наутилус», — сказала она парнишке-консультанту, подкравшемуся к ней сзади, когда она растерянно осматривала заставленные CD-дисками полки.

— «Наутилусы» где-то были, а вот Лебединский… — лениво отозвался вчерашний тинэйджер, с плохой, в рытвинах от прыщей, кожей. У него были явные проблемы с желудком и девушками. Парень вырос на принципиально иной музыке и названных исполнителей знал лишь по запросам покупателей.

Парнишка призвал на помощь коллегу постарше, и минут через десять, основательно порывшись в программе компа, тот вынес со склада диск.

— Вот альбом «Разлука» девяносто седьмого года. Это самое раннее, что есть из «Наутилусов». Лебединского нет. Не спрашивают. Качайте в приложениях.

— Спасибо! — Инфанта выхватила из рук продавца диск и просмотрела перечень композиций на обратной стороне. «Взгляд с экрана» там был.

— Коврик для мышки или наушники крутые не хотите взять по акции? — провожая Инфанту до кассы, парень явно не хотел отпускать такую роскошную даму всего с одним CD-диском.

— У вас же новый, навороченный телефон! Зачем вообще покупать диски? — любопытствовал он.

«А ведь я гожусь ему в матери! Какое счастье, что в моей жизни нет такого обременения, как это тощее прыщавое чудовище, которое ждет на свой сраный день рождения вожделенный мобильный, запирается в комнате и шарится там по порно-сайтам…»

— Иногда пользуюсь, но больше люблю диски, — сдержано ответила она.

— Может, по акции что-нибудь возьмете? Сыну, дочери?

Почувствовав прилив злости, Инфанта окинула надоеду презрительным взглядом.

«Неужели я выгляжу на свой возраст?! — бешено стучало в голове. — А Даня?! Заметил ли, что я старше? Мы еще ни разу с ним это не обсуждали…»

Испортить настроение женщине можно в мгновение ока. Достаточно встретить на пути такого вот невоспитанного, наглого, хренового продавца в отстойном магазине музыкальных товаров!

Бросив покупки в машину, Инфанта вспомнила, что у нее нет приличного чемодана. Пришлось продлевать парковку и возвращаться в торговый центр.

Чемоданами торговал какой-то гаденыш, похожий на прыщавого «музыкального» задрота, но этот, к счастью, был немногословен. Бойкая переписка в мобильном его интересовала существенно больше, чем покупательница. Быстро подобрав ей самый удобный, симпатичный и, как следствие, — дорогой чемодан из имеющихся в наличии, продавец оперативно рассчитал ее и дежурно пожелал хорошего отдыха.

Устроившись за рулем, подуставшая после шопинга Инфанта сунула в музыкальный центр новый диск.

Пес всегда знал о ее приближении к дому. То ли узнавал белоснежный, почти ежедневно вылизываемого им «мерина» по шороху шин, то ли, как преданная собака, чувствовал ее телепатически.