Проклятая картина Крамского Лесина Екатерина

Глава 6

Человек крался.

Он точно знал, что квартира пуста, но все равно крался… Казалось, вот-вот дверь откроется и выглянет какая-нибудь любопытная старуха. Станет вопросы задавать.

У человека есть что ей ответить. Он вообще здесь по праву.

Но его запомнят. Расскажут кому… Нет, внимание сейчас ни к чему, но уж больно случай удобный. Все на похоронах. На поминках. Пьют за упокой Генкиной души, пусть горит он в аду, как и заслужил этот ублюдок.

Человек очень надеялся, что ад есть.

Он остановился перед грязной обшарпанной дверью.

Ключи из кармана вытащил. Только бы не сменил замок, с Генки бы стало. Но нет, попытки с третьей тот открылся, словно даже теперь Генка продолжал пакостить.

В прихожую человек скользнул бочком. И дверь прикрыл. Разуваться не стал… Он заглянул в зал.

Пусто, и хвоей пахнет. Стоят табуретки… В спальне та же пустота, равно как и в кабинете Генкином. Человек задернул шторы и только после этого включил ночник. Огляделся… а давненько здесь не убирали. Впрочем, Генка никогда не умел поддерживать порядок.

Ничего.

Все закончилось. Все почти закончилось…

Надо лишь найти письмо… и другие бумаги. Без письма никто не поверит… и где этот паразит его хранил? Человек принялся открывать ящики секретера один за другим.

Счета, перехваченные резинкой.

Кассета старая, от видеомагнитофона… и какие-то железяки, не то часы разобранные, не то что-то еще, главное, к бумагам отношения не имеющее…

Пленка в черном футляре… человек наскоро просмотрел ее, поморщился – никогда он не был любителем подобных забав… Письма, но не те…

– Что ты здесь делаешь? – Этот голос заставил человека вздрогнуть.

Отпрянуть.

Обернуться.

– Т-ты…

Людмила стояла, загораживая проход.

– Я…

Она была безобразно пьяна. Нет ничего более уродливого, чем пьяная женщина… а она… с трудом держится на ногах. Помада размазалась, тушь растеклась. На лице отвратительная гримаса. И само это лицо на маску похоже.

– Вот как оно… А чего тайком? Хотя… какое мне дело? – Она сама себе ответила. – Никакого… П-пусти… Я здесь сама…

Человек отступил.

И наклонился.

Гантеля лежала на полу, почти скрытая под столом… килограммовая, Генка ее вместо пресса использовал. В руку легла хорошо.

– Мы в одной лодке… в одной… но все закончилось… – Людмила шла, покачиваясь, не способная управиться со своим телом.

– Только найти…

Она склонилась над столом, упершись в него обеими руками.

– Кажется, меня сейчас стошнит…

В этот момент Людмила показалась настолько жалкой, отвратительной, что человек ударил. Во второй раз убивать оказалось проще. Вот только вид тела, сползшего на ковер, почти скрытого столом, порождал в душе его отвращение столь сильное, что человек оказался неспособен управиться с ним.

И отступил.

Он выронил гантелю, но вовремя вспомнил про отпечатки.

А потом – про перчатки, и значит, отпечатков не будет… Жаль, что не получилось осмотреть Генкин секретер до конца, но что-то подсказывало человеку, что ищет он совершенно не там.

Он прикрыл дверь.

А входную оставил приоткрытой… Пускай…

Письмо снилось.

Буквы аккуратные, выведенные старательно, вдавленные, врезанные в бумагу. Илья даже видел лицо женщины, красивой, пусть и постаревшей до срока, которая склонилась над листом.

А еще видел смутную тень за плечом ее.

Тень оформилась, превратилась в Генку.

– Осторожней, приятель, – сказал тот, голову трогая. – Не только ты найти ее хочешь… а картина-то проклята. Не забывай.

Руки Генки были в крови.

А потом крови стало слишком много, и Илья проснулся.

Танька явилась на встречу без опоздания. Выглядела она уставшей и откровенно старой.

– Перебрала немного, – сказала она, закурив. – С кем не бывает…

Она вчера и вправду напилась, как-то слишком уж быстро. А напившись, потребовала, чтобы Илья отвез ее домой. И там, в такси, она плакалась, что теперь осталась совсем одна.

– Что будем делать? – поинтересовался Илья, который и вправду не представлял себе, с чего именно начать поиски.

Письмо?

Чье письмо? И почему оно так важно?

Танька знает ответ, должна знать, только почему-то не спешит знанием этим делиться.

– Мне эта звонила… Маринка… Генкина гражданская. – Танька пила минералку большими глотками. И очки солнечные не снимала. – Людку нашли. В Генкиной квартире. Голову разможжили. Представляешь?

Илья закрыл глаза. Представлял ли он? Странно. Только вчера с Людмилой разговаривал, а сегодня ее уже нет. Голову разможжили.

– Гантелей, – зачем-то уточнила Татьяна. – Пока наши на поминках гудели… Соседка ее нашла.

Людмилу было жаль… и все-таки… В ресторане сидели почти до девяти вечера… затянулись поминки. Еды было много, выпивки и того больше, и, кажется, вскоре собравшиеся вообще забыли, зачем собрались.

Пили.

Ели.

Выходили покурить… а ресторан, если подумать, недалеко от Генкиного дома. Дворами если идти, то минут десять ходу…

– А ведь и Маринка могла бы прибить, – Танька подумала о том же, – выйти тихонечко, тюкнуть Людку и назад.

– Зачем ей?

– Откуда я знаю… Пусть полиция разбирается.

Куда интересней было, что Люда делала в опустевшей Генкиной квартире. Хотя… может, пленки искала? Или те снимки, которые ей жизнь испортили. На похоронах пыталась, но Илья помешал. А тут удобный случай, все в ресторане, и квартира стоит пустой.

Ключи?

Если память Илье не изменила, ключи висели в прихожей, несколько связок… Что стоило взять запасную, когда Людмила поняла, что просто так кабинет обыскать не выйдет. Сняла. Сунула в карман. Дождалась момента, когда поминки дойдут до той стадии, что всем будет плевать на ближнего своего… Никто не заметит ее отсутствия.

Ушла.

Дошла. И… что дальше?

Обыскала кабинет? А там ее застали… вдова? Нет, вдове убивать Людмилу точно незачем. Даже если эта вдова повторила Людмилин фокус и выбралась из ресторана незамеченной. Но… квартира-то не Людмилы, у гражданской жены всяко прав больше, чем у бывшей одноклассницы.

Зачем убивать?

– Ты про картину подумал? – Татьяна прервала нить размышлений, и Илья поморщился. Ему казалось, что он уловил кое-что важное, но… показалось.

Не иначе.

– Нет.

– Плохо, Ильюшечка. – Ему погрозили пальцем. – Так я могу подумать, что ты от работы увиливаешь…

– Танька. – Илья испытывал преогромное желание взять недопитую минералку и просто-напросто вылить ее на Танькину голову. – Ты сама понимаешь, насколько все это… безумно! Что ты от меня хочешь? Картину найти?! Да я уверен, что Генка с этой картиной вас на деньги разводил… и не существует ее вовсе! Не существует.

– Не ори, Ильюшечка…

– А если и существует, то с чего ты взяла, что я ее найду? Я кто? Я занимаюсь проблемами цифровой безопасности! Я не искусствовед! Для меня все это… Да мне проще нанять кого-нибудь, чтоб намалевал похожую, но тебя ж не устроит!

– Ильюшечка. – Татьяна вздохнула. – Ты ведешь себя, как маленький.

– А ты, значит, большая… Двоих уже убили. Хочешь стать третьей?

Танька не спешила с ответом.

Сидела.

Молчала.

Постукивала крашеным ноготком по бутылке с минералкой.

– Это письмо, которое ты прочитал, писала моя прапрабабка… Написала, но не отправила. Его не продали лишь потому, что казалось, будто ценности оно не представляет… Там, в папке, другие письма лежали. Есенина… и черновик стихов Маяковского… и даже Блок был. Ахматова… много чего. Мой прадед был очень интеллигентным человеком, со многими переписывался. Хранил. А бабка это наследство берегла… Думала, что однажды создаст музей… и письмо вот то положила для порядку… Тоже не поняла, насколько оно ценно… а Генка понял. Он был на редкость сообразительной сволочью. Умел видеть то, чего не видят другие. Матрена Саввишна… Мисюкова, точнее, Мизюкова… Ему хватило двух этих имен, чтобы понять… Все думали, что кандидатскую свою он купил, но это не совсем так. Он над ней и вправду работал, просто в какой-то момент потерял к ней интерес. А вот знания остались… и легло все, понимаешь? Одно к одному легло… Что ты вообще об этой картине знаешь? – Татьяна встала. – Пойдем.

– Куда?

– Куда-нибудь. Мне на ходу думать легче. Да не стой ты столбом! Ильюшечка, мы ведь, кажется, обо всем договорились?

О чем?

О том, что он, Илья, становится исполнителем странных Танькиных желаний? Или о том, что теперь обязан прыгать по малейшему движению ее мизинчика…

Они вышли из кафе, и Танька поправила темные очки, поморщилась:

– Солнце раздражает.

Солнце было слабым. Вообще нынешний день не задался как-то, смурной, наполненный каким-то предчувствием дождя. И значит, добавится сырости и грязи.

– Ильюшечка. – Танька не пыталась скрыть нервозности. – Ты ничего не чувствуешь?

– Что я должен чувствовать?

Кроме глухого раздражения, которое становилось почти привычным.

– Ну… не знаю… за нами следят.

Бред.

Но, как ни странно, этот бред вписывался в концепцию последних дней. Илья оглянулся.

Пусто.

Улица. Редкие машины. Еще более редкие прохожие. И ничего такого, что могло бы пробудить Танькины подозрения. Однако ее не отпускало. Она вцепилась в руку и повторила:

– Идем же…

Танька потянула во двор, а из него – в другой. Идти пришлось по узким дорожкам, которые покрывал густой слой грязи. Под ногами хлюпало, и в туфлях, что куда как отвратительней, тоже хлюпало.

– Успокойся ты…

– Ильюшечка. – Танька затянула его за угол низенького дощатого домика, который во дворе смотрелся чуждо и предназначение имел неясное. – Да включи ты мозги! Думаешь, тот, кто Генку завалил, с нами церемониться станет? Нет… Он тоже картину ищет, если уже не нашел. А ты тут…

– Я тут, – жестко ответил Илья. – Маюсь дурью я тут. Вместе с тобой. Найми детектива, если тебе так надо, я даже оплачу…

– Дурак.

– Какой есть.

– Когда Крамской выставил свою «Неизвестную», она произвела сенсацию, о ней писали все газеты. Строили догадки, пытались выяснить, кто эта женщина. Все знали, что Крамской писал с натуры. И никогда не скрывал эту натуру… Не в тот раз. Он упрямо молчал, хотя за ответ ему сулили немалые деньги.

Танька, вытянув шею, встала на цыпочки, изогнулась, пытаясь выглянуть из-за угла, и Илья посторонился, хотя и чувствовал себя преглупо.

– Вторая странность. Третьяков. Он скупал все картины Крамского, причем порой, когда продавать их не хотели, завышал цену, поднимал вдвое, втрое, это было сродни одержимости, наверное. Но главное, в его галерее было почти полное собрание работ Крамского. А вот «Неизвестную» он покупать не захотел. Почему?

– Откуда я знаю?

– И третье… После выставки Крамской поссорился с одним весьма благородным семейством, с которым в прежние времена был очень дружен. Что стало причиной ссоры?

– Танька, ты не по адресу вопросы задаешь.

– А вот Генка понял. Догадался. Смотри…

Она толкнула Илью, и толчок оказался силен. Настолько, что Илья вынужден был отступить. Он удержался на ногах, чтобы оказаться нос к носу с Женькой.

Тот от неожиданности отпрыгнул.

Подскользнулся на гнилой банановой кожуре и упал бы, если бы Илья не подхватил.

– Привет, – сказал Илья, пытаясь хоть как-то сгладить неловкость. – Как дела?

Женька нервно дернул плечом. И сам он какой-то… Не такой, как в прошлый раз. Взъерошенный, растрепанный. Волосы реденькие дыбом стоят, куртка нараспашку, дышит тяжело, будто бежал долго.

От кого?

И главное, почему на Илью смотрит почти с ненавистью? Может, конечно, Илья не лучший из людей, но ненависти он точно не заслужил.

– А ты что здесь делаешь? – Женька попятился.

– Да так… гуляю…

– Здесь?

Илья огляделся.

Не самое лучшее место для прогулок. Обыкновенный двор на дне колодца из девятиэтажек. Дома стоят плотно, и во двор этот, надо полагать, даже летом солнце заглядывает нечасто. Сейчас вообще темно и мрачно. И дождь начался.

– Ну… просто… подумал, что дорогу срежу. Заблудился…

– Людка умерла, – сказал Женька, глядя в глаза. И собственные его, укрытые прозрачными стеклышками очков, показались ненастоящими. – Слышал? Голову разбили.

– Слышал.

– Приходили уже?

– Нет.

– А ко мне… Ты один?

Илья оглянулся.

Таньки не было. То есть она должна была быть, за дощатым домиком прятаться, но ее не было. Куда исчезла? А главное, зачем? Вот не отпускало Илью чувство, что используют его втемную. Танька ведет какую-то свою игру, и ладно бы и вправду картину свою искала.

– Один.

– Тогда давай вместе… п-прогуляемся. – Женька и прежде, волнуясь, начинал заикаться, легко, едва заметно, но он сам знал об этом недостатке. И стеснялся. А одноклассники его, чувствуя стеснение, старались вовсю.

Дразнили.

– Если ты не п-против.

– Не против.

Шли молча. Женька глядел на ноги, и Илья тоже глядел на Женькины ноги, подмечая неброские джинсы и ботинки, с виду простые. Но у Ильи тоже такие были, он знал, во что обошлась подобная простота.

– Людку жалко. – Первым заговорил именно Женька. При том, что он остановился, дернулся, оглянулся, будто подозревая, что крадется за ними кто-то.

– Жалко, – подтвердил Илья.

– Как ты думаешь, кто ее?

– Не знаю. Полиция выяснит.

– Да ну? – Женька вдруг поднялся на цыпочки, глядя куда-то за спину Илье. – А по мне, им бы кого виноватым назначить… Все нервы вытянули! Где я был, чего делал, выходил ли куда… не имел ли конфликта…

Илья оглянулся.

Этак недолго и параноиком стать.

– Что с тобой?

– Со мной? – Женька хихикнул. – А что со мной? Ничего со мной! Все хорошо со мной! Чего ты п-прицепился вообще?

– Я?

– Столько лет ни слуху, ни духу… и нате, заявился… а потом Генку убили! Ты и убил!

Женька ткнул пальцем в Илью.

– Больше некому… Кому он мешал, а?

Получилось визгливо, жалко даже, вот только жалеть этого недоумка – а иных слов не находилось – Илья не собирался.

– Прекрати.

– Что прекратить? Ты убил, а посадят меня, да? Хитренький… Думаешь, никто не знает о ваших делах… Генка тебе тогда заплатил за молчание. Хорошо заплатил… А теперь чего, долю свою потребовал, а ты отдавать не захотел? Не трогай меня!

Женька отпрыгнул и руку в карман куртки сунул.

– Не подходи! У меня пистолет есть! Слышишь? Пистолет!

– Слышу. – На всякий случай Илья сделал шаг назад. И руки за спину убрал. Мало ли, с этого ненормального станется и вправду пистолет вытащить.

– Вот! Убирайся!

– Сам убирайся. – Илья не собирался уходить, ему даже стало любопытно, чем закончится эта случайная встреча.

Или не случайная? Может, права была Танька, и за ними следили? Иначе как Женька оказался в этом богом забытом дворе? Он ведь удивился, с Ильей столкнувшись.

– Я… – Женька явно не знал, как быть. Он озирался, пританцовывал, но при том не спешил вытаскивать руку из кармана. Не то пистолет придавал ему уверенности в себе, не то пистолета не было, но Женька отчаянно боялся, что Илья об этом догадается. – Я тут… Я тут по делу!

– Хорошо.

– Что хорошо?

– Все хорошо. У тебя свои дела. У меня свои. И мы разойдемся, – миролюбиво предложил Илья, но Женька отчаянно затряс головой.

– Ты пойдешь за мной!

– Зачем мне за тобой идти?

– Н-не знаю… Ты… ты хочешь забрать ее себе!

– Кого? Картину?

– Вот! – Женька подпрыгнул. – Ты понял, да? Ты… знаешь, где она? Я ему денег дал! Он обещал, что в последний раз! Я ему денег дал, а его убили!

Вот значит, как… Нашелся дурак, который заплатил, и, судя по всему, не он один. Танька пусть и крутит хвостом, но тоже не бесплатно Генкиной помощью заручилась.

– Тебе жаль?! – взвизгнул Женька. – Да ты не п-понимаешь…

– Объясни.

Безумный-безумный разговор, да и сам Женька производит впечатление ненормального.

– Послушай, пожалуйста. Мы с Генкой не виделись двадцать лет. И да, он предлагал мне поучаствовать в очередном его проекте. Только мне эти проекты боком выходили… и я отказал. Картина… да ее не существует вовсе!

– Неправда! – Женька замахнулся, точно и вправду собирался ударить Илью. – Она есть! Я знаю, что она есть… я… ее видел!

– Где?

– Здесь. Генка ее в-выкупил…

А вот это уже интересно.

Танька была уверена, что ее приятель лишь собирался выкупить картину.

– Он… он п-привез ее… и заключение имелось… документы… Генка готовил ее к аукциону… Он обещал мне п-половину! П-половину! – Женька втянул голову в плечи и теперь говорил тихо, нервозно. – Надо было п-подождать… Немного п-подождать…

Чем дальше, тем любопытней.

– А он умер! – закончил Женька. – И что теперь?

– Не знаю.

– Это все ты виноват! Не мог его п-попозже убить.

Илья лишь руками развел. Оправдываться и доказывать, что он не убивал, не имело смысла.