Тупая езда Уэлш Ирвин
Я задумался об этом, потому что клубу, похоже, придется отказаться от помощи Владимира, этого литовца из России.
— Почему же он тогда не возьмет и не поможет клубу?
Малки собирается что-то сказать, но замирает типа в растерянности.
— Ага, поймал тебя Джонти, — говорит Хэнк. — Если у него так много денег, почему же он тогда не возьмет и не поможет клубу?
Малки качает головой.
— Никто еще не разбогател, вкладывая деньги в футбольный клуб, а вот разорились многие, — говорит он. — Скажем так, Кит входит в небольшой консорциум — в котором я тоже собираюсь заполучить какую-никакую долю, — так вот они внимательно следят за развитием событий. — И Малки снова постукивает себя по носу.
— Ну и дерьмо, — произносит Хэнк, и Малки слышит это, но делает вид, что пропустил мимо ушей.
Затем подходит какой-то невысокий парень и говорит:
— Привет, Малькольм.
— Мой добрый друг, мистер Динс!
Они начинают трещать о сегодняшних шансах «Хартс». Честно говоря, если бы я был Пауло Сержио, я бы сказал им, чтобы они отдали мяч Райану Стивенсону. Вот и все, что я сказал бы, только одну вещь: отдайте мяч Райану Стивенсону. Точняк, Райану Стивенсону.
Затем невысокий парень куда-то уходит, но подходит другой, высокий и крупный. Он выглядит ужасно стильно; первосортный, как сказала бы мама. Малки представляет нам первосортного парня:
— Мой хороший друг, Дональд Мелроуз, К. А.![30]
Первосортный парень со смешными буквами после имени говорит:
— Малькольм. Как поживашь?
— Я как раз рассказывал моим братьям, Хэнку и Джону…
— Джонти, — говорю я, и Малки это немного выводит из себя, но ведь все знают меня как Джонти, еще со времен Пеникуика, и он тоже должен это знать, точняк, он должен знать.
— Джонти, — говорит парень, затем смотрит на Хэнка и кивает. После чего улыбается и поворачивается к Малки. — Этот сказочный консорциум, придуманный «Скотсмен пабликейшнс», который, возможно, существует, а возможно, и нет и членом которого, если предположить, что все вышесказанное правда, я будто бы являюсь, хотя, как вам известно, нет документов, указывающих на существование уже упомянутого выше так называемого консорциума, как и на обратное…
Я пытаюсь не терять нить, но этот парень, первосортный Дональд, говорит ужасно быстро и сложно, и поэтому я не все разбираю…
— Таким образом, — и парень снова нам улыбается, — это вполне может быть плодом воображения тех представителей нашей местной четвертой власти, что поглупее. — Он поворачивается к Малки. — Ни протоколов заседаний, ни документации, ни электронной переписки между заметными представителями бизнес-сообщества, высокопоставленными должностными лицами из городской администрации и членами городского совета в качестве доказательств предоставлено быть не может, — говорит парень, и вы понимаете, что он действительно хороший адвокат, потому что никто никогда не сможет понять, о чем он говорит, пока не угодит в тюрьму. А уж тогда-то все станет ясно! Точняк, тогда да. Ага.
Но то, о чем он говорит, наводит меня на одну мысль, поэтому я поворачиваюсь к Хэнку:
— Это как с тем псом, Клинтом, ты помнишь пса Клинта, Хэнк?
Хэнк смотрит в сторону, как будто не слышит меня. Я дергаю его за рукав.
— Что, Джонти?
— Прощу прощения, а вас зовут, еще раз?… — спрашивает первосортный Дональд.
— Джонти, мой двоюродный брат, — отвечает Малки.
— Да, Джонти, — говорю я. — Точняк. Я Джонти. Джонти Маккей.
— Так что насчет этого пса Клинта, Джонти? — спрашивает первосортный Дональд Мелроуз. Но слово «пес» звучит как-то неправильно, когда оно вылетает из такого шикарного рта.
— Помнишь, у меня был пес Клинт, а, Хэнк? — спрашиваю я, но Хэнк только пожимает плечами, как будто он ничего такого не помнит, поэтому я снова поворачиваюсь к первосортному Дональду. — Понимаете, после того как он у меня появился, пес Клинт, у него что-то застряло в горле. Но я все равно пошел в школу, чтобы рассказать всем, что у меня есть щенок, пес Клинт, и все сразу захотели на него посмотреть, — объясняю я, а Дональд все смотрит на Малки, который, в свою очередь, смотрит на Хэнка. Я продолжаю: — Потом я пришел домой, а собаку уже усыпили. У него что-то застряло в горле. Помнишь, мама и тот, он, — говорю я Хэнку, который все еще смотрит в другой конец комнаты, — они сказали мне, мама и настоящий папа Генри, что «пес Клинт заболел и не мог глотать еду». Поэтому им пришлось его усыпить.
— Как увлекательно, — говорит этот шикарный Дональд, а потом спрашивает: — И к чему же вы все это рассказываете?
— Все спрашивали: «Где же этот щенок, где пес Клинт?» Но когда я рассказал им, что произошло, они только ответили: «Ты несешь чепуху, Джонти, нет никакого пса Клинта, ты все это придумал!» И я не мог доказать, что он был, но и они не могли доказать, что его не было. Точняк, не могли! Значит, я сам должен был это доказать, потому что это я рассказал всем, что у меня был пес Клинт. Он и правда у меня был! Помнишь, Хэнк?
Но Хэнк по-прежнему смотрит в сторону.
— Джонти, — говорит Малки шепотом.
Шикарный Дональд, со своими налитыми кровью глазами и тяжелыми веками, и сам похож на ищейку. Да, точно, вот на кого он похож! Может быть, я подумал об этом из-за Клинта, но Клинт не был ищейкой.
— Хммм. Значит, ты проводишь аналогию… Джонти, — говорит шикарный Дональд, — аналогию между существованием этой несчастной псины… Клинта…
— Точняк, пес Клинт, точняк…
— И консорциумом, чье существование до настоящего момента является предметом спекуляций и разнообразных домыслов?
Я знаю, что такое аллергия, потому что она была у пса Клинта, у него в горле.
— Точняк, точняк, точняк. У него в горле. Точняк.
— Твой кузен — очень увлекательный собеседник, у него необычный, спекулятивный взгляд на жизнь, Малькольм, — говорит Первосортный Дональд, а затем поворачивается ко мне. — Джонти, мы обязательно продолжим этот разговор в другой раз. — Он смотрит на часы. — Прямо сейчас начнется игра, и мы должны занять наши места.
Мы выходим наружу и оказываемся в ложе с местами, расположенными прямо напротив нашей старой трибуны «Уитфилд». Они нам больше не нужны, те места! Не сегодня! Малки шепчет мне на ухо:
— Посиди немного тихо, Джонти, и постарайся не позорить меня перед членами консорциума!
Под громкие аплодисменты на поле выходят команды.
— Но ведь он говорил, что нет никакого консорциума…
— Ш-ш-ш! Вон уже парни выходят.
Я начинаю размахивать над головой шарфом, чтобы создать правильную атмосферу, на стадионе нужно создавать атмосферу, но тут ко мне подходит парень в бордовом пиджаке и говорит:
— Здесь нельзя размахивать шарфом, приятель, если хочешь этим заниматься, иди вон туда. — И он указывает пальцем на наши старые места на трибуне «Уитфилд».
— Я просто хотел создать правильную атмосферу. Точняк, правильную атмосферу, — говорю я парню. — Ведь здесь никто даже не поет «„Хартс“, славные „Хартс“» или «Парни из Горджи».
— Хочешь размахивать шарфом — иди вон туда!
Тогда опускаю шарф, оглядываюсь по сторонам, и оказывается, что я здесь практически единственный с шарфом! Малки наклоняется ко мне и говорит:
— Это здесь строжайше запрещено, Джонти. Ты же не на «Уитфилде» сидишь! В представительской ложе другие стандарты поведения. Здесь такое не прокатывает!
— Прости, Малки…
— Это же надо, так меня опозорить перед членами консорциума, — говорит Малки, выглядит он и вправду не слишком счастливым. — Не каждый день люди вроде меня, обычные пацаны из Пеникуика…
— Точняк, Пеникуик, Куик, Куик, Куик…
— А ведь меня даже могли пригласить в консорциум!
— Но ведь никакого консорциума нет, так сказал этот парень.
Я поворачиваюсь к первосортному Дональду, который сидит позади нас.
— Эй, Дональд, эй, дружище, эй, ведь нет никакого…
Малки тянет меня за рукав:
— Джонти! Хватит! Веди себя как следует! Просто невероятно!
Он качает головой.
— Прости, Малки…
Малки ужасно расстроился из-за меня, теперь он выглядит таким обиженным.
— Понимаешь, Джонти, я думал, что если я возьму вас с собой, то смогу вас воспитать. Помогу вам стать лучше. — Он качает головой. — Но я ошибался.
Теперь приходит очередь Хэнка обижаться, и он поворачивается к Малки:
— Ну, если ты так к нам относишься, то лучше мы просто уйдем! Вставай, Джонти!
— Нет, еще пять минут, пожалуйста, Хэнк, пять минут, — начинаю умолять я, усаживая его на место, потому что Темплтон как раз отдал мяч Райану Стивенсону, и потому что здесь все так роскошно, и потому что мне только что мило улыбнулась блондинка в чем-то вроде коричневого мехового пальто, которая сидит перед нами, и еще потому, что, говорят, во время перерыва можно даже получить бесплатный пирог! — Давай останемся до пирога в перерыве, — говорю я Хэнку, который пожимает плечами и садится обратно, и Малки тоже садится, и все так суперклево, потому что мяч делает: вжик! Прямо в сетку! И все мы снова становимся друзьями, обнимаем друг друга, и я говорю этой блондинке: — Райан Стивенсон; точняк, точняк. Это Райан Стивенсон, помнишь, я говорил?
— Говорил, Джонти, говорил! — отвечает Хэнк.
— Джонтс все правильно предсказал! — Малки хлопает меня по спине.
Дональд, парень-адвокат, наклоняется вперед между мной и Малки:
— Малькольм, кажется, твой брат Джонти современный Нострадамус!
Но я держу язык за зубами, потому что на самом деле это был парень с горбатой спиной из деревни, он был немного заторможенным, и соседи травили его, совсем как меня в этом «Пабе без названия», точняк, травили его. А этот шикарный адвокат, он со своим образованием всех видит насквозь, он привык распознавать вину, поэтому я даже не хочу снова вспоминать о «Пабе без названия», ну уж нет, точняк, совсем не хочу. Нет уж.
Поэтому остаток игры я сижу тихо. Вот так-то, точняк. Ага. Ага. Ага.
26. Сердце проблемы
После того как я вернулся с больнички, ночка выдалась так себе: мотало из стороны в сторону, чувствовал я себя настоящим, сука, Зорба[31]. Сердце колотилось как бешеное, и я все думал, что мне, должно быть, попалась какая-то стремная партия первого: то ли ужасная, то ли самая, сука, лучшая. Каких только анализов у меня не взяли: кровь, ссаку, кал, рентген, — собрали, придурки, всё, что можно.
Теперь сижу и трясусь, жду результатов.
На следующий день приезжаю на больничку, а народу там, сука бля, как на стадионе. Сижу, жду, развлекаю себя тем, что зацениваю тёлу из регистратуры. Немолодая уже пташка (ну, если уж по правде, то она, может, и моложе меня, но меня-то, сука, время типа не берет), смотрит такая и слегка мне улыбается. У нее определенно ебливый блеск в глазах, а плотные губки словно произносят: Г-О-Т-О-В-А. Я проверяю, нет ли у нее обручального кольца; впрочем, это ничего не исключает. Полезно собрать немного информации, как в этом, как его, «Место преступления: Саутон-Мейнс» — или даже лучше: «Место проникновения — Саутон-Мейнс»![32]
Я уже собираюсь сделать первый выпад, как из кабинета высовывается голова. Это тот же придурок, что был здесь вчера, когда я едва понимал, где нахожусь; это он отправил меня сдавать все эти анализы. Вообще-то, все, что я помню, так это как парень засунул мне в задницу палец, чтобы проверить предстательную железу, и у меня на глазах выступили слезы — вспомнились «Придурки из Хаззарда»[33]. «А ты всегда такой на первом свидании? — говорю. — А как же музыка и мягкое освещение?»
Чувак не прикололся — скорчил важную мину; вот и сейчас с таким же ебалом.
— Мистер Лоусон? Зайдите, пожалуйста.
По мне, так на работу нужно приходить в хорошем настроении. Но выражение его лица мне сразу не понравилось. Вообще ни разу.
— Пожалуйста, садитесь.
— В чем проблема, доктор? Или лучше сказать: «Кто проблема?» Доктор Кто! Да, давно это было, ага. Пришлось бы отправиться назад во времени! Машина времени? ТАРДИС? Не?
Придурок только качает головой. Не нравится мне это все.
— Мне очень жаль, мистер Лоусон. Должен вам сообщить, что, по предварительным результатам нашего вчерашнего обследования, у вас обнаружена аритмия сердца. Это довольно распространенная вещь.
— Что? О чем вы?
Придурок делает вид, что не слышит. Он протягивает мне рецепт с двумя видами таблеток.
— Поэтому вам необходимо начать принимать эти медикаменты и воздержаться от любой деятельности, которая может вызвать стресс. Никакого алкоголя, а главное — никакой сексуальной активности.
ШТОА-А?
Ушам своим не верю.
— Но… это же глав…
— Я особо подчеркиваю, что половое возбуждение в любой форме может оказаться летальным, — говорит он.
— ЧЕГО? ДА ВЫ, БЛЯДЬ, ШУТИТЕ!
— Боюсь, что нет, мистер Лоусон. В любом случае эти антикоагулянты уменьшат свертывание крови, в результате чего достичь эрекции будет очень трудно. А для полной уверенности второй препарат в рецепте содержит вещество, которое подавляет половое влечение.
— Какого хрена…
— Я знаю, для вас это шок, но у вас очень серьезные проблемы с сердцем. Вам придется немедленно начать принимать эти препараты, а через неделю мы проведем мониторинг, чтобы посмотреть на результат. Я подчеркиваю, что эти препараты жизненно важны, они помогают предотвращать сердечные приступы, однако они не смогут восполнить тот урон, который вы уже нанесли своему сердцу.
— Какой урон?
— У вас был инфаркт, мистер Лоусон. К сожалению, нередко за подобным сердечным приступом следует еще один, более серьезный. — Этот придурок пристально смотрит на меня поверх очков. — И под словом «серьезный» я подразумеваю «летальный». Поэтому немедленно начинайте принимать таблетки; будем надеяться, они сделают свое дело.
ПИЗДА РУЛЮ.
Я хочу что-то ответить, но не могу. Что тут скажешь?
— Мы тем временем проведем более тщательное обследование. Поэтому, если вы возьмете вот этот бланк, — он протягивает мне листок бумаги, — и отправитесь в отделение радиодиагностики в конце коридора, дальше все пойдет своим чередом.
Выхожу из кабинета как во сне, прохожу все эти чертовы обследования, и, кажется, некоторые уже по второму разу.
Затем, полностью вымотанный, возвращаюсь в кэб, сажусь и смотрю на чертовы таблетки в двух разных банках. Не могу поверить, что жизнь может просто взять и вот так измениться, что моя прежняя жизнь закончилась
Звонит телефон. Это Суицидница Сэл. Я выключаю трубку.
27. На Бога уповаем. Часть 2
Гольф. Величайшая личная свобода, доступная человеку, — идти по полю для гольфа с приятелем или партнером по бизнесу. Разумеется, я должен надрать задницу этому придурку Ларсу, а играет он неплохо. Я предложил Терри побыть моим кедди, но он предпочел остаться сидеть с кислой миной в машине, что совсем на него не похоже. Сдается мне, эта сладенькая малышка, мисс Оккупай, крепко держит его за яйца.
Я понимаю, что пора начинать тренироваться перед призовой игрой с этим шведским говнюком, поэтому нанял специалиста, профессионала из местного гольф-клуба. Этот Иэн Ренвик на самом деле пустое место, как-то раз на второй день «Бритиш оупен» он выбился в лидеры, но сдулся и в итоге едва удержался в десятке. И после этого он здесь национальный герой. Черт возьми, как же они любят превозносить посредственность! Нелепые традиции. А главное — они всем довольны. Вот почему мы обязаны им помочь, мы должны заставить их бороться, чтоб они не были всем довольны, потому что только так они чего-то добьются. Мы пришли, чтобы помочь им.
Мы пришли, чтобы помочь, Господи.
Я и этот распустившийся Ренвик — фунтов пятьдесят лишнего веса, рожа красная, весь в поту, — у нас у обоих на три удара больше пара, и мы сражаемся с резким, налетающим с Северного моря ветром. Он превращает гольф в сраную никчемную лотерею. Этот тренер хуев говорит, что у меня слишком напряженная стойка и что на замахе я должен «разводить плечи». Хочется ответить, что он тоже напрягся бы, если б играл по моим ставкам!
Я вздыхаю с облегчением, как только на телефоне раздается звонок, — это ебаный викинг.
— Ларс.
— Рональд… как там с виски? Он у тебя, да?
— Сделка состоялась.
— Ты, разумеется, понимаешь, что я бы хотел увидеть бутылку.
— Какой же ты недоверчивый, черт возьми! Но думаю, на твоем месте я бы вел себя так же. Мой человек, Мортимер, заберет ее и поместит в ячейку в Королевском банке Шотландии.
— Сначала мои люди должны удостовериться, что это подлинный экземпляр, а не подделка. Ведь мы оба хотим получить самое лучшее, мистер Чекер, именно это нас и объединяет.
— Разумеется. Хочешь увидеть бутылку — нет проблем. Я позвоню Мортимеру — скоро она уже должна быть у нас.
В трубке раздается холодный смешок.
— Хорошо. И еще, мы оба знаем, что есть третья бутылка, ее купил частный коллекционер, и сейчас она здесь, в Шотландии.
— Тот аристократ… Я слышал, что он на Карибах, — поспешно отвечаю я, наблюдая за Ренвиком, который наносит первый удар на пятой лунке. Жирному, краснорожему придурку мешает ветер, он словно заталкивает воздух обратно в его поганые легкие.
В трубке ухмыляется Ларс:
— Не унижай нас обоих такими уловами, Рональд. Я знаю, что тебе известно его местонахождение и что твои люди уже с ним связались. Как и мои. У меня есть агент, который…
— Ладно… что ты предлагаешь?
— Соглашение остается прежним. Мы объединяем наши ресурсы и начинаем переговоры с этим покупателем, затем вместе совершаем покупку и разыгрываем еще одну партию с третьей бутылкой на кону.
Может, этот норвежец и хуесос, но он определенно знает толк в спортивных ставках.
— Черт возьми, еще бы! Устроим здесь мини-чемпионат! Я позвоню, когда вторая бутылка будет у меня!
Я вешаю трубку, ловлю на себе хитрый взгляд Ренвика, а сам в это время набираю номер Мортимера. Он по-прежнему тянет резину и все талдычит мне про покупку земли для этого проклятого апарт-отеля. Я отвечаю ему напрямик: нахуй отель, это дело не первой важности. Эта двухходовка — всего лишь прикрытие, чтобы купить волшебную, волшебную бутылку «Боукаллен тринити». Самая святая в мире троица после Отца, Сына и Святого Духа[34].
Я ловлю на себе очередной взгляд этого чмошника Ренвика: сучий потрох, на его самоуверенном, но все равно ослином крестьянском лице такое гнусное выражение, как будто он знает что-то, чего я не знаю. И уж будьте уверены, никакого отношения к гольфу это его знание не имеет!
У нас обоих по 74 очка, и мы на последней лунке, пять ударов, 490 ярдов, самая длинная лунка на этом поле, я молю о том, чтобы победить этого задыхающегося шотландского шарлатана.
Если у Тебя много дел, Господи, то, пожалуйста, не обращай на меня внимания, ведь я ищу совета в таком, казалось бы, совершенно легкомысленном деле. Но я заговорил об этом лишь потому, что уверен: Твоя сила и проницательность не знают границ. Как я говорил в «Лидерстве 2: Бизнес-парадигма»: «В бизнесе нужно стремиться к тому, чтобы быть подобным оку Божьему — все видеть и все знать. Разумеется, вам никогда не достигнуть такого совершенства, но Господь любит дерзающих и дерзновенных». (Я не имел в виду, что Ты падок на лесть; черт возьми, да этот отвратительный плод тщеславия — смертный грех.) И все же, пожалуйста, дай мне силы и зоркости, которые позволят одолеть и этого шотландского алкоголика и безбожника, и жестокосердного скандинавского социалиста-материалиста. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки веков, аминь.
И в этой темной земле с ее хмурым, синюшным небом Он услышал мои мольбы! Колоссальный заброс через фервей[35], затем блестящий, резкий удар на лужайку шестым айроном и, наконец, под жесткими порывами ветра, короткий щелчок прямо в лунку! Настоящая ласточка! В итоге у этого хуесоса Ренвика на один удар больше! Я чувствую, как в груди у меня поднимается чувство божественного триумфа, и наконец на меня снисходит: и это я еще плачу этому бездарному придурку, чтобы он учил меня играть в гольф!
— Ну, да… хорошая партия, — неохотно хрипит это подлое создание в свитере «Прингл», пока я оборачиваюсь и ищу глазами Терри.
Вижу, что он стоит, прислонившись к зданию клуба, руки в карманы, брови нахмурены, а в глазах пустота и скука. Он даже не обращает внимания на женщину на парковке, которая нагибается, чтобы достать что-то с заднего сиденья машины, и демонстрирует всему миру свою отличную задницу. Хуже того, он весь ощетинился от негодования, когда Ренвик с видом бывалого насильника отпустил какой-то похотливый комментарий. Совсем не похоже на Терри! И лицо у него такое, что можно подумать, будто мир катится в тартарары!
28. Холодный прием
Джонти знает, что теперь он не сможет сводить Джинти в «Паб без названия». Или даже в «Кэмпбеллс». Слишком плохо от нее пахнет. Эта несправедливость доводит его до слез, ведь раньше Джинти была такой чистой. Она всегда принимала душ, и не только утром, но и когда возвращалась с работы, из этих грязных и пыльных офисов, домой; первым делом она шла в душ. А как она мылась, каким средством она пользовалась — не просто мылом, а лосьоном в тюбике, с твердыми крупинками. Иногда Джонти пробовал им воспользоваться, но крупинки каждый раз его царапали. А все эти крема и парфюмы — от них Джинти так вкусно пахла, и ее кожа была такой мягкой! Не то что сейчас, теперь она совсем холодная на ощупь и от нее исходит отвратительный запах.
И еще она не просыпается: все лежит себе на кровати. Джонти удалось стереть губкой большую часть крови с ее губ и подбородка. Но она начинает плохо пахнуть. Скоро на лестничной площадке станут жаловаться, так уже бывало. Он волнуется, что они скажут: «Этот Джонти — ему не место в городе, он простой деревенский парень из Пеникуика, он не может о себе позаботиться».
Но Джонти по-прежнему очень сильно ее любит, даже после той жуткой ссоры. Здесь так холодно и сыро, и малышка Джинти так сильно изменилась, он видит это, но, когда он смотрит на нее, его шишка твердеет, как прежде. Да, он все еще любит ее. Но ему придется кое-чем воспользоваться, чтоб обоим было хорошо. В прикроватной тумбочке есть гель. И тогда он смотрит на Джинти, берет свою шишку и смазывает ее.
В квартире все вверх дном. Постельное белье воняет, как и Джинти; не так, как она на самом деле пахла, а так, как пахнет теперь. Джонти стаскивает в сторону одеяло и смотрит, как она лежит на кровати, такая холодная, совсем другая. Он залезает на кровать и поправляет челку Джинти так, чтобы она падала на глаза, — иногда так получалось само собой.
Он легко стягивает с нее джинсы, затем снимает блузку и шелковые трусики. Чтобы не касаться руками ее холодной спины, пока будет расстегивать застежку, он оставляет на ней лифчик до тех пор, пока он ее не согреет.
— О Джинти, все хорошо, Джинти, не волнуйся, Джинти, ты не останешься одна, я уже здесь, я буду с тобой, точняк, точняк, точняк…
Как только Джонти наваливается на нее всем своим весом, у Джинти изо рта неожиданно выходят газы. Тухлый воздух начинает разить еще сильнее, чем прежде.
— Ох, Джинти…
Джонти толкает и тыкается в отверстие своим скользким членом. Зачем она так с ними поступила? Зачем пошла в «Паб без названия»?
— Ох, Джинти…
Она как будто не дает ему войти, но тут жгучий ледяной поток вдруг окутывает член Джонти — он внутри. Ему уже знакомо это ощущение. Когда Джинти возвращалась домой и ее руки были холодными (она всегда говорила: «Холодные руки, горячее сердце»), она брала его за член, это была такая игра: так уж повелось. Она говорила: «Прости, Джонти, но у меня очень сильно замерзли руки», а он отвечал: «Ничего страшного, зато мой дрын горит!» Но сейчас она холодная там, внизу.
— Все как ты любишь, Джинти, все как ты любишь, только теперь ты должна проснуться. Ты должна проснуться и начать двигаться, — кряхтит Джонти, продолжая долбежку.
Это ее разбудит, прямо как в «Спящей красавице»… если кого-то достаточно поцеловать, чтобы разбудить, то уж сделать это с помощью траха и вовсе ничего не стоит! У Стинга ведь получилось. Стинг-то смог. Да, точняк. Джонти видел в каком-то фильме по телику, он стал смотреть его только потому, что там был Стинг. Стинг трахнул девушку, и она ожила[36].
ПРОСНИСЬ, ДЖИНТИ…
ПРОСНИСЬ…
Он почти останавливается, потому что из ее открытого рта вылетает муха. Муха медленно кружит в воздухе, затем садиться Джинти на лицо, ползет и наконец исчезает из вида. Они становятся похожи на вертолеты, эти мухи, когда устают летать. Джонти стискивает зубы и продолжает долбить. Он будет долбить, пока она снова не оживет. Но ничего не происходит. Джонти толкает дальше.
— Я делал это с Карен, Джинти, я знаю, что так делать было не нужно, но я был напуган, Джинти, я боялся, что ты никогда снова не заговоришь со мной… поговори же со мной, ну же!
На мгновение ему даже кажется, что Джинти, как и прежде, наслаждается происходящим. Волосы откинулись назад, на лице почти появилась кривая ухмылка. Джонти поднимается выше, и ему приходится с силой прижаться ртом к ее замерзшим губам, чтобы выдержать взгляд этих холодных, остекленевших глаз. Так-то лучше. Ему всегда удавалось отделать ее так, что она просила еще. Но сейчас все по-другому, сейчас она такая холодная и окоченевшая, губы совсем твердые и синие, а ведь раньше они были такими мягкими. Едва ли это вообще прежняя Джинти. Но он все равно ее любит; по крайней мере, он все еще может заниматься со своей Джинти любовью, не то что этот Баркси в «Пабе без названия». Теперь он и не взглянул бы на Джинти, стал бы воротить нос, потому что люди вроде него ничего не понимают в любви, а вот Джонти никогда не отпустит свою Джинти, потому что так сильно ее любит.
Но все изменилось.
И Джонти понимает: так быть не должно.
Он продолжает долбить, но так быть не должно, ведь она такая холодная, а там все так туго и натирает, но он продвигается дальше, а там так холодно, и вся тяжесть ее тела смещается под ним, и ее рот, он снова открыт, и этот запах, словно сера, он поднимается из самого ее нутра, и Джонти все долбит, чтобы вернуть ее к жизни, но этот запах изо рта… закрой рот… закрой рот…
Часть четвертая. Послемошоночное восстановление
29. Остановка в сауне
Терри очутился в чужой вселенной, в студеном и лютом пространстве, где никто не скрывает своей враждебности. Он едет по вымоченным дождем улицам Эдинбурга и не дает себе ни о чем думать, концентрируясь на доведенных до автоматизма движениях водителя такси. Дорожные знаки, стоп-сигналы едущего впереди автомобиля, стрелки на асфальте — он всматривается в них со скрупулезностью «чайника». Он пытается не думать ни о сексе, ни о своем диагнозе, но две эти несовместные вещи регулярно возникают в его воспаленном мозгу. Он борется с их натиском, ездит по городу, не обращает внимания на указания диспетчерской, секс-эсэмэски от Большой Лиз, он остается безучастен к угрозам снятия с линии и проезжает мимо вытянутых рук пассажиров, которых в другое время учуял бы за квартал. Даже когда Коннор звонит ему, чтобы провернуть очередную сделку, Терри остается безучастен.
Иногда он забывает, везет пассажира или нет. Только увидев в зеркале заднего вида маленькую фигурку на заднем сиденье, Терри вспоминает, что снова подвозит Элис до больницы. Он с грустью сетует на то, что женщины вроде его матери всегда попадаются на удочку ничтожеств вроде Генри. В Королевской больнице он дожидается ее внизу, в кафе, телефон начинает урчать, раздается звонок. Длинный ряд цифр вызывает в памяти экзотические картины с отфаченными во время Эдинбургского фестиваля иностранками. Несмотря на проблемы со здоровьем и таблетки, которые он начал принимать, Терри инстинктивно жмет на зеленую кнопку. К его разочарованию, это Пуф.
— Вик… не узнал твой номер, приятель.
— Да, взял себе испанскую трубку; наверное, останусь здесь подольше. Легавые в сауну не заглядывали?
— Не припомню такого, Вик. — Терри встает и идет к выходу. — Но я знаю, что некоторые из них пользуются заведением. Я спрошу у телок… по-тихому, конечно.
— Молодчина, Терри, — бросает Пуф, а затем резко понижает голос. — Я не могу просить об этом Кельвина, потому что телки ему ничего не рассказывают. Они его недолюбливают.
Терри молчит, но про себя произносит: как будто тебя они любят, сукин ты сын.
Пуф расспрашивает о сауне. Терри говорит, что все в порядке, но Джинти по-прежнему не нашлась.
— Как сквозь землю провалилась.
— Чертовы шлюхи! — Интонация Пуфа на секунду дает трещину, но затем, уже в более сдержанном тоне, он добавляет: — Она была хорошей рабочей лошадкой. Надеюсь, она не сбежала в заведение Пауэра. Найди ее, Терри.
— Да я уже все глаза проглядел, — говорит Терри и смотрит, как на парковке хлещет дождь. Он делает шаг в сторону и автоматические двери открываются. Шаг назад — и они закрылись.
— Найди ее, — повторяет Пуф, теперь уже с ноткой озлобленности. — Она должна уяснить, что от меня, сука, не уходят, не сказав ни слова. Со мной такое не прокатывает.
Может, и правда, думает Терри, настало время перестать про себя называть Вика Пуфом.
— Хорошо, Вик, сделаю все, что смогу.
— О другом и не прошу, приятель, но, насколько я тебя знаю, этого будет более чем достаточно. Верю в тебя всем сердцем, — зловеще произносит Пуф и вешает трубку.
По природе своей Терри не из робкого десятка. В свое время он сталкивался со множеством ревнивых мужей и приятелей, попадались и те, кого разрушительные страсти доводили до безумия. Но от слов Пуфа, некогда бывшего презренным объектом насмешек, теперь по спине пробегают мурашки, и Терри ничего не остается, как содрогнуться украдкой.
Как только он делает ногой движение в сторону, двери снова открываются. Боковым зрением он видит, что за ним кто-то наблюдает. Невысокий худой человечек с редкими волосами на макушке и обильной шевелюрой на висках. Это парень Джинти, единокровный братишка, которого Терри видел в «Пабе без названия». Наверное, пришел навестить старого козла, размышляет Терри.
Джонти подходит к нему. Он выставляет вперед ногу и раздвижные створки открываются. Затем закрываются. И снова открываются. Наконец он смотрит на Терри.
— Поставишь ногу сюда — открывается. Поставишь туда — закрывается. Точняк.
— Все четко, — кивает Терри.
Джонти продолжает открывать и закрывать двери. Мужчина в форме охранника в дальнем конце коридора уже насупил брови. Он встает и идет в их сторону.
— Открылись. Закрылись, — говорит Джонти.
— Лучше перестать, приятель. Вон уже идут.
— Ой, — произносит Джонти. — А мне оставить их открытыми или закрытыми?
— Закрытыми, — отвечает Терри, берет Джонти за руку и подтаскивает к себе.
Охранник останавливается в нескольких шагах, держа большой палец на ремне своих фланелевых брюк. Несколько секунд он еще рассматривает их, а затем поворачивается и возвращается за свой стол. Терри выдавливает жиденькую улыбку:
— Ты ведь младший брат Хэнка, верно?
— Точняк, Джонти Маккей! Это я. Точняк. Ага. Ага.
— А я Терри. Терри Лоусон. Я старший брат Хэнка, ну, точнее, старший единокровный брат.
Джонти смотрит на Терри, он под большим впечатлением.
— Так это что, значит, ты мой брат и все такое?
— Единокровный брат, ага. Но здесь нечему особенно радоваться, это не то чтоб джентельменский клуб.
Кажется, это соображение заставляет Джонти немного приуныть.
— Мне всегда говорили, что есть и другие, ага, говорили. Моя мама и тот. Точняк, ага, ага. Другие.
— Их полно, дружище. Так, значит, твоя фамилия Маккей?
— Ага, потому что я ее поменял, как Хэнк и Карен, мои брат и сестра, когда мама стала встречаться с Билли Маккеем. Точняк, Билли Маккей. Пеникуик. Точняк. Но на самом деле я Джон Лоусон.
— Четко, — говорит Терри. — Значит, ты собрался его навестить?
— Точняк, собрался. А ты к нему пойдешь?
— Может быть, в другой раз, приятель.
Джонти кивает в ответ и собирается уходить:
— Увидимся, Терри! Увидимся, друг!
— Договорились, приятель, — улыбается Терри, провожая его взглядом.
Терри остается ждать Элис, он закуривает сигарету из пачки, которую взял вчера вечером в гольф-клубе, после того как Ронни выиграл у этого потного профессионала на последней лунке. Терри бросил курить восемь лет назад. Слава яйцам, доктор ничего не сказал насчет табака и наркотиков, хотя, вероятно, будет разумно предположить, что, имея серьезные проблемы с сердцем, нюхать кокос — и это в первую очередь — не лучшая идея. В конечном счете, осознав свою слабость и поймав хищный взгляд охранника, Терри сминает наполовину недокуренную сигарету и, вспомнив Джонти, открывает двери и щелчком выбрасывает окурок на улицу. В продолжение большей части следующих десяти минут он не сводит глаз с торгового автомата, борясь с желанием купить плитку «Кэдбери», пока наконец не появляется его мать. Вид у нее болезненный; Терри словно видит ее впервые в жизни, он чувствует порыв взять ее за руку, но она отстраняется.
Читать бесплатно другие книги:
