Монстролог. Дневники смерти (сборник) Янси Рик
Я потянулся к его руке с пистолетом. Он вздрогнул. Его палец сильнее надавил на курок. Я замер.
– Он – все, что у меня есть, – сказал я, потому что это было правдой.
Одной рукой я взял его за трясущееся запястье, другой осторожно вынул оружие из его дрожащих пальцев. В два шага Морган оказался рядом со мной, он выхватил у меня пистолет и передал его сконфуженному О’Брайану.
– В следующий раз потренируйся, как с этим обращаться, – отрывисто бросил он.
Я положил руку на плечо Малакки – рука дрожала почти так же, как у него. Он отлепился от Доктора и упал в мои объятия, спрятав лицо у меня на груди и сотрясаясь от рыданий. Доктор с трудом поднялся на ноги, оперся о письменный стол и приложил носовой платок к ране на лбу. Лицо его было бледно и измазано кровью. Он пробормотал:
– Если бы я только знал…
– Вы знали достаточно, – бросил в ответ Морган. – И теперь вы должны во всем признаться, Пеллинор, во всем, или я арестую вас сегодня же, не откладывая.
Доктор кивнул. Он неотрывно смотрел на несчастного Малакки Стиннета, которого я тихонько баюкал.
– Идемте, я должен вам кое-что показать, – сказал Доктор Моргану. – Но только вам, Роберт. Я уверен… – Он оборвал сам себя. – Мне кажется… – Он оборвал себя снова и прокашлялся: – Не в интересах Малакки видеть это.
Я, разумеется, понял, куда они сейчас пойдут, и был более чем согласен с Доктором – определенно не в интересах Малакки видеть то, что висит у монстролога в подвале.
Крепыш О’Брайан направился было следом за ними, но Морган приказал ему оставаться с нами, так что он встал в дверях. Он был явно недоволен и бросал на меня такие взгляды, как будто я был виноват в том, что произошло. Возможно, я и был виноват, а в тот момент я был просто в этом уверен. Тень от вины Доктора ложилась и на меня. И хотя я спрашивал его в ночь нашего бегства с кладбища, не сообщить ли о происшедшем властям, я недостаточно сильно настаивал. В конце концов, Доктор не запирал меня в комнате и не привязывал к перилам лестницы. Я мог тогда еще, ночью, побежать к констеблю и поднять тревогу. Но я этого не сделал. Смягчающие факторы – мой возраст, моя подчиненность Доктору, мое преклонение перед его умом и зрелостью суждений – превращались в прах сейчас, когда рядом был Малакки с его болью и чудовищной потерей.
Взглянув наверх с затуманенным от сочувствия выражением (а мне было жаль и Малакки, и, признаться, себя), я встретился взглядом с О’Брайаном. Он смотрел на меня сверху вниз, и губы его кривились в саркастической усмешке.
– Надеюсь, его повесят за это, – сказал он.
Я отвернулся и посмотрел в глаза Малакки, покрасневшие, широко открытые. Он прошептал:
– Ты тоже все знал?
Я кивнул. Ложь – как учил меня Доктор – самый отвратительный вид шутовства.
– Да.
Казалось, прошло несколько часов прежде, чем они вернулись. На самом деле – несколько минут. У Моргана кровь отхлынула от лица, и его движения, замедленные и нескоординированные, напоминали движения оглушенного в бою солдата. Он кое-как добрался до кресла и медленно опустился в него. Дрожащими пальцами он набил трубку, но смог прикурить ее только со второй попытки. Уортроп тоже выглядел ошеломленным и периодически вздрагивал. Еще бы, так приблизиться к темной пучине смерти… Кровь запеклась, и теперь, в дюйме над глазами, ровно посередине лба у Доктора была круглая рана. Она напоминала каинову печать.
– Уилл Генри, – тихо сказал он, – отведи Малакки наверх, в одну из свободных комнат.
– Хорошо, сэр, – тут же ответил я.
Я помог Малакки подняться, положив его руки себе на плечи. Он облокотился на меня, и, спотыкаясь, мы покинули комнату. Ноги у меня подкашивались под его весом – он все-таки был на голову выше меня. Я помог ему подняться вверх по лестнице и затащил в ближайшую спальню – комнату, где пять лет назад нашли обнаженное тело Алистера Уортропа. Я опустил Малакки на матрас, закрыл дверь и упал в кресло, чтобы перевести дух. Малакки тут же свернулся калачиком, как и отец монстролога. Его коленки упирались в подбородок.
– Не стоило мне приходить, – сказал он.
Я кивнул; возразить мне было нечего – он был прав.
– Он предложил взять меня к себе, – продолжал он, имея в виду Моргана. – Потому что мне больше некуда идти.
– Других родственников у тебя нет? – спросил я.
– Все мои родные умерли.
Я снова кивнул.
– Малакки, мне очень жаль.
– Ты все для него делаешь, да? Даже извиняешься за него.
– Он не хотел, чтобы все так вышло.
– Он ничего не предпринял. Знал – и ничего не предпринял. Почему ты защищаешь его, Уилл? Кто он тебе?
– Дело не в этом, – сказал я. – Дело в том, кто я для него.
– В каком смысле?
– Я его ассистент, – сказал я не без гордости, – как и мой отец. После того как он… после пожара Доктор взял меня к себе.
– Он усыновил тебя?
– Он взял меня к себе.
– Почему он сделал это? Зачем он взял тебя?
– Потому что больше никого не было.
– Нет, – сказал он, – я не о том. Почему он сделал этот выбор – взять тебя жить к себе?
– Не знаю, – сказал я, немного опешив. Этот вопрос никогда не приходил мне в голову. Я никогда не спрашивал Доктора об этом. Думаю, он решил, что это будет правильно.
– Из-за того, что твой отец служил ему?
Я кивнул.
– Мой отец любил его. – Я кашлянул, проглотив комок в горле. – Доктор – великий человек, Малакки. Служить ему… – И теперь с моих губ слетели слова, которые так часто повторял отец: – … служить ему – великая честь.
Я попробовал извиниться и уйти. Мое собственное признание напомнило мне, что мое место – рядом с Доктором. Но Малакки отреагировал так, словно я угрожаю задушить его. Он вцепился мне в запястье и умолял не уходить, и в конце концов я не смог ему отказать. Не только потому, что, похоже, надо мной висело проклятье сидеть у постели больных, но еще и потому, что я болезненно ясно вспомнил другого мальчика, потерявшего родителей. Я вспомнил, как он лежал в незнакомой кровати ночь за ночью, и никто не приходил его утешить. Он лежал в своем маленьком алькове, всеми забытый и никому не нужный, как фамильная драгоценность, доставшаяся по наследству от дальних родственников – слишком вульгарная, чтобы ее носить, слишком ценная, чтобы от нее избавиться.
Время от времени, в самом начале моей службы у монстролога, я был уверен, что он слышит мои душераздирающие рыдания по ночам – слышит, но ничего не предпринимает. Он редко вспоминал моих родителей или ту ночь, когда они умерли. А когда вспоминал, это было скорее в целях наказания, как в ту ночь на кладбище: «Твой отец понял бы».
Так что я остался еще на некоторое время с Малакки. Я взял его за руку, присев на краешек кровати, в которой скончался Алистер Уортроп. Малакки, ясно, был измучен суровыми испытаниями, выпавшими на его долю. Я уговаривал его отдохнуть, но он хотел все знать. Как мы обнаружили монстров, уничтоживших его семью? Что делал Доктор в промежуток между тем, как мы их обнаружили, и той ночью, когда они вломились в дом Стиннетов? Я рассказал ему о ночном визите Эразмуса Грея с чудовищным грузом; о нашей поездке на кладбище и сумасшедшей битве, которая последовала; о нашей поездке и остановке в Дедхеме. И пересказал историю капитана Варнера. Я не упомянул только причастность старшего Уортропа к появлению Антропофагов в Новом Иерусалиме, но сделал акцент на невиновности Доктора и на его попытках ответить на критические вопросы, возникшие в связи с их появлением.
– Если бешеная собака впадает в состояние амока, какой дурак будет искать, кто виноват в ее бешенстве? – спросил Малакки. – Сначала пристрели собаку, а потом ищи источник ее безумия, раз уж ты считаешь себя обязанным его найти.
– Он думал, у нас есть время…
– Что ж, он ошибался, не так ли? А теперь моя семья мертва. И я тоже, Уилл, – добавил он будничным голосом, без тени жалости к себе. – Я тоже умер. Я чувствую твою руку, я вижу, что ты сидишь здесь, я дышу. Но внутри ничего нет.
Я кивнул. Как хорошо я его понимал! Я пожал его руку.
– Потом станет легче, – заверил я его. – Мне стало. Никогда не будет так, как раньше, но легче станет. И я обещаю тебе, Доктор убьет этих тварей, всех до одной.
Малакки тихо покачал головой, глаза его горели.
– Он – твой хозяин, он взял тебя, когда ты осиротел, – прошептал он. – Я понимаю, Уилл Генри. Ты чувствуешь себя обязанным прощать и оправдывать его, но я не могу простить этого твоего… как, ты сказал, называется его профессия?
– Монстролог.
– Этого монстролога. Охотника на монстров… Что ж, он не отличается от тех, на кого он охотится.
Он замолчал, произнеся этот приговор. Веки его дрогнули, ресницы опустились, и он наконец закрыл глаза. Но, даже заснув, он продолжал крепко держать меня за руку, и мне пришлось потихоньку приподнимать его пальцы один за другим, чтобы высвободиться.
Спускаясь вниз по лестнице, я вздрогнул, ибо вечернюю тишину разорвал барабанный стук в дверь и крик Доктора пойти и открыть. Что еще случилось? Я не знал, что и думать. Вдруг монстры опять напали на кого-нибудь? Час был поздний, и, возможно, их снова обуяло полуночное буйство? Или о смерти Стиннетов прослышали в городе, и люди явились к дому Уортропа со смолой и перьями? «Он не отличается от тех, на кого он охотится», – сказал Малакки. Сам я так не считал, но понимал, почему Малакки такого мнения о нем. Такого же мнения будет, вероятно, и весь город, когда узнает о зверском нападении Антропофагов.
Я не считал Доктора монстром, охотящимся на монстров. Но в самом скором времени мне предстояло познакомиться с человеком, который полностью соответствовал этому описанию.
Часть десятая. «Лучше его никто не справится»
Он был высокого роста, выше шести футов – человек, стоявший на крыльце дома. Атлетически сложен и по-мальчишески красив. Черты его лица были приятны, длинные льняные волосы модно уложены. Глаза у него были странного серого оттенка. При комнатном освещении они казались почти черными, но позже, на дневном свету, я увидел, что они приобрели более мягкий пепельный оттенок, оттенок золы. Словно тень. Словно обшивка облицованного железом военного корабля. На нем был дорожный плащ и перчатки, сапоги для верховой езды и фетровая шляпа с узкими полями, небрежно загнутыми под углом. Усы у него были тонкие и аккуратно подстриженные, того же золотистого оттенка, что и копна волос, а губы – полные и чувственные.
– Итак? – сказал он с оттенком удивления. – Добрый вечер, молодой человек.
Он говорил на рафинированном британском английском, с этим львиным мурлыкающим акцентом – мелодичным, успокаивающим.
– Добрый вечер, сэр, – сказал я.
– Я ищу дом моего близкого друга. Боюсь, кучер завез меня не туда. Его зовут Пеллинор Уортроп. – В глазах его запрыгали искорки, и он добавил: – Друга зовут Пеллинор Уортроп, а не кучера, разумеется.
– Да, это дом Доктора Уортропа, – сказал я.
– Даже так? Доктора? – Он мягко рассмеялся. – А кто же вы такой, молодой человек?
– Я – его ассистент. Начинающий, – добавил я.
– Начинающий ассистент! Ему повезло. И вам, молодой человек, не сомневаюсь, тоже. Скажите-ка мне, мистер начинающий ассистент…
– Уилл, сэр. Меня зовут Уилл Генри.
– Генри? Звучит знакомо.
– Мой отец служил у Доктора много лет.
– Его звали Бенджамин?
– Нет, сэр. Его звали…
– Патрик, – сказал он, щелкнув пальцами. – Хотя нет, постой, ты слишком молод, чтобы быть его сыном. И даже сыном его сына, если у него таковой имелся.
– Его звали Джеймс, сэр.
– Да? Ты вполне уверен, что не Бенджамин?
Из-за двери послышался голос Доктора:
– Кто там, Уилл Генри?
Мужчина в дорожном плаще склонился ко мне и заглянул прямо в глаза, прошептав:
– Скажи ему.
– Но вы не представились, сэр, – заметил я.
– Разве в этом есть необходимость, Уилл Генри?
Он достал из кармана конверт и покрутил им у меня под носом. Я мгновенно узнал почерк – это был мой почерк.
– Я знаю, что не Пеллинор написал это письмо. Продиктовал – да, но написать… Это невозможно! У него же ужасный почерк!
– Уилл Генри! – Голос Доктора резко прозвучал у меня за спиной. – Я спрашиваю, кто…
Он замер, увидев на пороге высокого англичанина.
– Это Доктор Кернс, сэр, – сказал я.
– Мой дорогой Пеллинор, – промурлыкал Кернс с теплотой в голосе, проходя мимо меня, чтобы пожать Доктору руку. Он решительно сдавил ее и энергично потряс. – Сколько же мы не виделись с тобой, старина? Со Стамбула?
– С Танзании, – ответил Доктор сдержанно.
– С Танзании! Неужели и вправду так долго? А что это за великолепие у тебя на лбу?
– Случайность, – пробормотал монстролог.
– А, хорошо, а то я уж испугался, что ты стал индусом. Ну что ж, Уортроп, ты паршиво выглядишь. Сколько времени ты уже не спишь и не ешь? Что случилось? Ты уволил служанку и повара? Или они ушли по собственной воле, так им стало противно? И скажи-ка мне, когда это ты стал «Доктором»?
– Я рад, что ты смог так быстро приехать, Кернс, – сказал Доктор все таким же сдержанным тоном, не обращая внимания на допрос. – Я боюсь, ситуация оказалась хуже, чем я предполагал.
– Это неизбежно, старина.
Доктор понизил голос:
– В доме констебль.
– То есть все настолько плохо? Ну, и сколько еще народу скушали негодники с момента написания твоего письма?
– Шестерых.
– Шестерых? Всего за четыре дня? Очень своеобразно!
– Вот именно! Для этого вида – вообще из ряда вон выходящее поведение.
– И ты вполне уверен, что это – Антропофаги?
– Вне всякого сомнения. Один висит у меня в подвале, если хочешь…
В этот момент констебль Морган вырос в дверях библиотеки. Его круглые глаза подозрительно сощурились за стеклами очков. Кернс увидел его через плечо Доктора, и его лицо озарила ангелоподобная улыбка. Для англичанина у него были необыкновенно белые и ровные зубы.
– А вот и Роберт, – сказал Доктор. Казалось, появление констебля доставило ему облегчение. – Констебль Морган, позвольте представить Доктора…
– Кори, – сказал Кернс, энергично протягивая руку Моргану. – Ричард Кори. Рад знакомству. Как идут дела?
– Не очень хорошо, – ответил констебль. – Сегодня выдался долгий день, Доктор Кори.
– Прошу вас, называйте меня Ричард. Доктор – это все-таки слишком высокое звание.
– Да? – Морган откинул голову, стекла его очков блеснули. – А Уортроп говорил мне, что вы – хирург.
– О, это я баловался в юности. Скорее хобби, чем что-то серьезное. Я не оперировал уже много лет.
– Вот как? И почему же? – учтиво поинтересовался констебль.
– Честно говоря, мне стало скучно. Мне очень часто становится скучно, констебль, что, кстати, объясняет, почему я так быстро приехал, когда Пеллинор пригласил меня. Это дело тут же пробудило во мне дикий азарт!
– Дикий – да, – согласился Морган, – а вот азартным я бы его не назвал.
– Нет-нет, я признаю – это не крикет и не сквош, конечно, но все же интереснее, чем охотиться на лисиц или перепелок. Извините за сравнение, Морган.
Он повернулся к Доктору:
– Кучер ждет. Надо заплатить ему, да и багаж неплохо бы разгрузить.
До Уортропа не сразу дошел смысл его слов.
– Ты хочешь сказать, что намерен остановиться у меня?
– Я считаю это наиболее разумным, конечно. Чем меньше народу меня увидит, тем лучше, не правда ли?
– Да, – согласился Доктор после недолгой паузы. – Разумеется. Вот, Уилл Генри, – он сунул руку в карман и достал кошелек, – заплати за экипаж Доктора Ке… Доктора Кори…
– Ричарда, – перебил его Кернс.
– За экипаж Ричарда, – продолжил Уортроп. – И отнеси его вещи в свободную комнату.
– В свободную комнату, сэр?
– В бывшую комнату моей матери.
– Ну, надо же, Пеллинор! Я польщен, – промурлыкал Кернс.
– Пошевеливайся, Уилл Генри. Нам предстоит долгая ночь, так что тебе надо будет еще заварить нам чаю и приготовить что-нибудь перекусить.
Кернс стянул перчатки, снял шляпу, расстегнул плащ-пелерину и сбросил все это мне на руки.
– Там два саквояжа, три дорожных чемодана и один большой деревянный ящик, мастер Генри, – поставил он меня в известность. – Саквояжи ты сможешь унести сам, чемоданы и ящик – не сможешь, но если добавить к стоимости проезда поощрительную сумму, кучер тебе поможет. Предлагаю чемоданы унести сразу на конюшню. А саквояжи и ящик надо будет поднять ко мне в комнату. Будьте очень осторожны с ящиком: содержимое чрезвычайно хрупкое. И чашечку чая потом – было бы воистину великолепно. Представляете, здесь в поезде не подают чай! Америка до сих пор потрясает меня своей нецивилизованностью. Я пью чай со сливками и двумя ложечками сахара, мастер Генри. Ну, вот и славно, хороший мальчик.
Он подмигнул и взъерошил мне волосы, потом хлопнул в ладоши и сказал:
– Ну что ж, джентльмены, за работу? Может, у вас был и трудный день, Роберт, но ночь будет куда труднее, уверяю вас!
Мужчины удалились в библиотеку, а мы с кучером, которому я заплатил за помощь, принялись разгружать багаж гостя. Самым громоздким оказался вышеупомянутый деревянный ящик. Хотя он был и не тяжелее чемоданов, отнесенных нами на конюшню, но имел длину шесть футов и был обернут гладкой шелковой тканью, так что его никак было не ухватить как следует. Особенно трудно пришлось нам на лестнице, где ящик было не развернуть. Пришлось поставить его вертикально, чтобы затащить за угол. Кучер ругался на чем свет стоит, обильно потел и жаловался на больную спину, руки и ноги и на то, что он не грузчик, а кучер. Мы оба занозили пальцы о деревянную нешлифованную поверхность под шелком и удивлялись, почему было не приделать к ящику ручки и зачем заворачивать деревяшку в покрывало.
Потом я отправился на кухню готовить чай с пирожными и, наконец, вошел в библиотеку, держа в руках поднос. Тут я вдруг понял, что поставил только три чашки, а надо бы четыре, но выяснилось, что О’Брайана нет. Возможно, Морган отправил его домой, не желая, чтобы у зарождающегося здесь тайного сговора был лишний свидетель.
Мужчины стояли, склонившись, вокруг стола, рассматривая карту; Уортроп указывал на определенное место побережья:
– Вот здесь отмечено, где «Феронию» вынесло на мель. Невозможно, конечно, сказать точно, где именно Антропофаги вышли на берег, но вот тут, – он взял газету, которая лежала наверху пачки, – напечатана статья, сообщающая о том, что пропал мальчик. Это было двумя неделями позже и в двадцати милях от моря. Каждый кружок – здесь, здесь и здесь – это потенциальная жертва. О каждом писалось в газетах. Их объявляли либо пропавшими без вести, либо находили изуродованные тела и приписывали это нападению диких животных. Я проставил соответствующие даты в каждом кружочке. Как видите, джентльмены, хотя мы и не можем приписывать каждый случай нападению Антропофагов, в целом линия их продвижения прослеживается – и это путь в Новый Иерусалим.
Все слушали молча. Морган посасывал трубку, которая давно погасла, и рассматривал карту сквозь опущенные стекла очков. Кернс издал непонятный смешок и теперь поглаживал тонкие усы большим и указательным пальцами. Уортроп продолжал; голос его был таким же, как всегда – сухим, бесстрастным, словно он читал лекцию. Он говорил о том, что понимает: маловероятно, что за двадцать четыре года миграции никто не обратил внимания на эти загадочные исчезновения и смерти, но, так как другого разумного объяснения нет, все, видимо, так и было.
Тут Кернс перебил его:
– У меня есть другое объяснение.
Уортроп оторвался от карты:
– Другое что?
– Разумное объяснение.
– С удовольствием выслушаю его, – сказал Доктор, хотя было совершенно ясно, что никакого удовольствия это ему не доставит.
– Прости меня за наглость и бесцеремонность, Пеллинор, но твоя теория – это полная чушь. Накрутил, навертел, усложнил – все это бессмыслица и вздор. Наши ребята-людоеды шли сюда пешком не больше, чем я.
– А у тебя что за теория? Они сели в поезд?
– Это я сел в поезд, Пеллинор. Их вид транспорта был несколько более частным.
– Я не понимаю, – сказал Морган.
– Да все же яснее ясного, констебль! – сказал Кернс со смешком. – Любой ребенок поймет. Держу пари, Уилл уже давно все понял. Что скажешь, Уилл? Какова разгадка?
– Я? Что скажу я?
– Ты – умный мальчик. Уортроп не случайно взял тебя ассистентом. Какова твоя теория случившегося?
Кончики ушей у меня загорелись, и я сказал:
– Ну, я думаю, сэр…
Все трое повернулись и уставились на меня. Я сглотнул комок в горле и продолжал:
– Они здесь, это очевидно, и они должны были как-то сюда добраться, а это значит, что либо они добрались сюда сами и никто этого не заметил, либо… либо…
– Так, так, очень хорошо, Уилл Генри, продолжай. Либо – что? – спросил Кернс.
– Либо кто-то все-таки знал.
Я смотрел в пол. Взгляд Доктора был особенно неприятным.
– Вот именно, – кивнул Кернс. – И этот кто-то знал, потому что именно он организовал их прибытие из Африки в Новую Англию.
– О чем ты, Кернс? – требовательно спросил Уортроп, забываясь, так как разговор начал принимать опасный поворот.
– Кернс? – спросил Морган. – Я думал, его зовут Кори.
– Кернс – мое второе имя, – нашелся бывший хирург, – по материнской линии.
– Это не менее абсурдно, чем моя теория, – настаивал Уортроп. – Предположить, что кто-то привез их сюда, не будучи компетентным, где-то поселил их и кормил… как? Точнее, кем?
– И опять, мой дорогой Уортроп, это вопросы, ответы на которые очевидны. Разве ты не согласен, Уилл Генри? Так очевидны, что это просто смешно. Я понимаю твою близорукость при рассмотрении данного случая, Пеллинор. Должно быть, тебе больно и трудно принять правду и смириться, вот ты и искажаешь факты до неузнаваемости, делая низ – верхом, черное – белым, а квадратное – круглым.
– Джон, ты оскорбляешь меня, – рявкнул Уортроп.
– Джон? Но вы говорили, его зовут Ричард, – захлопал глазами Морган.
– Это кличка, в честь Джона Брауна. Агитатора. Моя мать была, видите ли, американка, сторонница аболиционизма.
– Я – ученый, – настаивал Уортроп. – Я иду туда, куда меня ведут факты.
– Пока не затронуты твои самые глубокие чувства, которые тянут тебя назад. Давай же, Пеллинор! Неужто ты и вправду веришь в свою вздорную теорию? Антропофаги бредут по суше, но их никто не замечает. Двадцать четыре года они умудряются кормиться местным населением и производить на свет ребятишек Антропофагов. И не оставляют после себя ни улик, ни выживших людей, ни свидетелей, пока чудесным образом не появляются на пороге дома того самого человека, который их изучает и не возражает против их компании?
– Но это возможно, факты говорят «за», – настаивал Доктор.
– Как?
– Адаптация, естественный отбор – ну, и немного удачи, я признаю. Но потенциально это возможно…
– Ох, Пеллинор, – вздохнул Кернс, – потенциально возможно, что луна сделана из голубого сыра.
– Не могу себе этого представить, – встрял Морган.
– Вы не можете доказать, что это не так, – резко возразил Кернс. Он положил руку Доктору на плечо, но Доктор тут же стряхнул ее.
– Когда он умер? – спросил Кернс. – Четыре, пять лет назад? Посмотри на свои кружочки здесь. Ты сам нарисовал их, Пеллинор! Посмотри на даты. Видишь, как они группируются здесь и здесь? Видишь временной зазор между вот этим кружком в двенадцати милях отсюда и вот этим, в полумиле от кладбища? Вот эти, в радиусе десяти миль, начиная с конца восемьдесят третьего года и до сего дня, – эти могут обозначать реальные нападения; остальное – лишь твои домыслы, которыми ты себя утешаешь. На самом деле, Антропофагов сняли с корабля, перевезли сюда и содержали в довольстве и безопасности, пока их владелец не смог больше снабжать их кормом.
Уортроп влепил Кернсу звонкую пощечину. Звук был таким громким, что все на какое-то время смолкли. Выражение лица Кернса практически не изменилось; на нем играла все та же ироническая улыбочка, с которой он приехал на Харрингтон-лейн, 425. Морган занялся своей трубкой. Я крутил чашку; чай давно остыл.
– Ответ у тебя под носом, – сказал Кернс тихим голосом. – Просто раскрой глаза.
– В словах Джона Ричарда Кернса Кори есть смысл, Пеллинор, – сказал Морган.
– Или Дик, – встрял Кернс, – иногда меня еще называют Диком вместо Ричарда. Или Джеком. Или Джоном.
– Отец никогда не пошел бы на это, – сказал Уортроп. – Не тот человек, которого я знал.
– Значит, ты плохо его знал, – подытожил Кернс.
– Когда я говорил про смысл в его словах, я имел в виду идею раскрыть глаза и посмотреть на то, что у нас под носом. Что теперь гадать, как Антропофаги попали сюда? Они здесь, и мы должны решить – причем решить быстро! – каким образом их истребить.
– Я думал, этот вопрос решен, – сказал Кернс. – Или зачем тогда меня пригласили?
– Утром я позвоню в правительственный офис, чтобы потребовать мобилизации полиции штата, – объявил Морган. – И я прикажу полностью эвакуировать город – хотя бы женщин и детей.
– Никакой необходимости, – отмахнулся Кернс. – Сколько их там, Пеллинор? Тридцать – тридцать пять? Обычное племя?
Уортроп кивнул. Он все еще не пришел в себя от спора с Кернсом.
– Да, – буркнул он.
– Я бы сказал, нам потребуется не больше пяти-шести ваших лучших стрелков, Морган, – сказал Кернс. – Это должны быть люди, которым можно доверять, которые умеют держать язык за зубами, предпочтительнее мужчины, прошедшие службу в армии. Хорошо бы, чтобы двое или трое из них умели держать в руках молоток и пилу. Я составил список того, что потребуется; остальное у меня с собой. Можем приступать на рассвете, к ночи закончим.
– Пять-шесть человек? – скептически воскликнул Морган. – Да вы хоть видели, на что эти твари способны?
– Да, – просто ответил Кернс, – видел.
– Джон много охотился на людоедов в Африке, – сказал Уортроп со вздохом.
– Джек, – поправил Кернс, – я предпочитаю, чтобы меня звали Джек.
– Это не может ждать до утра. Мы должны пойти на них сегодня же, прежде чем они снова набросятся на кого-нибудь, – настаивал Морган.
– Сегодня не набросятся, – сказал Кернс.
Констебль посмотрел на Уортропа, но Доктор отвел взгляд. Обернувшись снова к Кернсу, Морган спросил требовательно:
– Да откуда вы знаете?!
– Ошибка Уортропа была в том, что он забыл вторую причину, по которой Антропофаги нападают. Не только из-за голода – они еще постоянно защищают свою территорию. Как близко от кладбища находится дом священника? В сотне ярдов? Их нападение было ответом на вторжение Уортропа на территорию кладбища, которое они считают своим владением. Они не были голодны. Если бы были, от семейства священника вообще ничего бы не осталось. Удовлетворены?
– Нет, я не удовлетворен.
– Ну, это вряд ли имеет значение. Значит, так: есть условия, которые надо оговорить прежде, чем мы начнем.
– Условия чего? – спросил Морган.
– Условия, на которых я работаю. Разумеется, Пеллинор поставил вас в известность.
– Пеллинор предпочел не ставить меня в известность по многим вопросам.
– Ну, вряд ли вы можете винить его, не так ли? Он уже обещал оплатить все расходы, так что осталось решить лишь маленький вопрос – вопрос моего гонорара.
Читать бесплатно другие книги:
