Сын ведьмы Вилар Симона
Когда в этот раз Рубец уходил из подземелья, он не мог не заметить зависть в глазах Поломанного, видел и то, как могучий Белый пристально смотрит ему вслед. Белый порой похваляется, что при жизни был непобедимым витязем. Но и его уложили. Или не совсем. Живой-то в услужение к Кощею не попадет. Зато, забрав полуживых к себе, Кощей наделил их великой силой чародейства. И они могут использовать ее.
Вот и сейчас Рубец раскинул руки, взмахнул, ощущая, как за спиной взвились темные перепончатые крылья. Сильно раскрыл их и легким прыжком перенесся с одного скального обломка на другой. Хотелось бы вообще взлететь, но чар не хватало. Все же когда-то он был простым человеком, тело его еще человеческое. Поэтому и неупокоенные его чуют, поэтому полностью отдаться могучей магии он не в силах. Но все равно летит. Скачками, правда, зато быстро, легко.
Он вынырнул из насланного им же самим густого тумана, пронесся над пустыми, голыми склонами и опустился на каменистом плато. С одной стороны оно наклонно спускалось к далекому лесу, с другой заканчивалось обрывом, откуда далеко внизу было видно зеленое округлое озеро среди серых холмов. И везде, по всему плато, виднелись стоявшие колоннами высокие голые камни. Они совсем не походили на те обломки, под которыми таились живые мертвецы. Эти же, выветренные и чем-то походившие на окаменелых околдованных великанов, были установлены правильными рядами. А может, некогда они и были великанами, застывшими под чарами Кощея? Хотя какое дело до этого Рубцу? Он только знал, что это не место неупокоенных мертвецов. Зато тут водится кое-что похуже. Или кое-кто. Но пока все было тихо.
Кромешник осторожно прошелся меж стоячих камней, потому как один из них был сейд-камнем, к которому приходившие сюда местные шаманы приносили жертвы, желая умилостивить духа-покровителя рода. Кощей же подчинил этого духа, сделав стражем и повелев охранять заветный шлем-зерцало – диво дивное, которое могло отражать наносимые удары. И если пришлые с ведьмой уже раздобыли неуязвимую кольчугу под Кит-камнем, то теперь им наверняка понадобится и шлем.
Но когда те пришлые еще явятся! Кромешник со слов Кощея знал, что чародейка и ее невидимые гости будут идти снизу, от самого огромного озера с камнями-островами. Там располагалось стойбище оленеводов, куда он не так давно спускался за синеглазой беглянкой. Так что путь неблизкий – дня три-четыре хода, не меньше. И выйдут они именно сюда, где лес сменяется невысокими кривоствольными березами. Именно там и таилась расселина, через которую перекинут Калинов мост. Но пока они в пути, Рубец может просто расслабиться, побездельничать, занять себя чем-либо. Сейчас он почти свободен, поэтому…
Он огляделся еще раз и подошел к самой кромке обрыва. Дувший недавно ветер угомонился, было тихо, если не считать журчания воды. Все же и в этом сером краю нынче лето, в горах тают снежники, от которых вниз текут многочисленные ручьи и водопады. Они сбегли среди гор в низкую долину, где находилось увиденное ранее Рубцом озеро. Кромешник уселся на краю обрыва и, сотворив заклятие, чтобы чувствовать любое шевеление, погрузился в размышления. Рубцу нравилось поразмыслить, это было что-то из прошлой жизни, это было по-человечески!
Итак, пришлые явились за доспехами. Но он готов сточить зубы об эти каменные столбы, если затем они не пожелают получить и меч-клаенец. Он видел его однажды. Знал, где хранится, и понимал, что это оружие пришлым не добыть. Однако само пришествие чужаков за такой мощной силой, как доспехи и меч, свидетельствовало о том, что они не простые гости, ох не простые. Видимо, и Бессмертный это понимает, поэтому и веселится – он любил поразвлечься, будучи уверенным в своей силе, своем мощном колдовстве. Однако все же что-то его тревожит, если отправил своего служилого разобраться, кто идет. И странно это, что Кощей в своих владениях не может рассмотреть их. Неужто их охраняет какая-то сила? Ну да ладно. Пока эти гости еще явятся…
Конечно, Рубец мог перейти Калинов мост над расщелиной и отправиться им навстречу. Но не очень-то и хотелось. Зачем спешить? Чтобы потом скорее вернуться в скуку подземелий? И свободный на время кромешник решил получить удовольствие от своей отлучки. Так, к примеру, он заметил, как в одном месте к озеру по уступам сбегает кристально чистый водопад. Рубец не смог удержаться от искушения шагнуть под его струи. И ощутил ледяной холод. Ощущать – это так хорошо! И вода прохладная, непередаваемо вкусная, освежающая.
У кромешника даже дрожь пошла по телу. Однако, когда стал спускаться по склону к бирюзовому озеру в низине, быстро согрелся. Кровь в нем была еще живая, он уставал при ходьбе, ноги соскальзывали с выступов и камней. Пролететь опять, что ли? Нет, он постарается справиться своими силами. После того как столько времени проводишь неподвижно в замершем мире Кромки, двигаться и ощущать все, что испытывает человек, очень приятно.
Когда был уже у воды, оказалось, что даже взмок. Приятное человеческое ощущение, но своим запахом Рубец мог привлечь того, кого не следовало. Поэтому он трижды повторил заученное заклинание – и оно подействовало. Кромешник сильно изогнулся и стал превращаться в сухую корягу, навис с берега над водой. Как раз вовремя, ибо вскоре он услышал тяжелые приближающиеся шаги – туп, туп, туп. Даже вода в озере подрагивала от такой мощной поступи. Но превращенный в корягу кромешник и не оглянулся. Он вряд ли заинтересует подошедшего, будучи корягой. И действительно, шаги вскоре стали удаляться, а глухой рык лишь отозвался эхом. Кромешник знал, что это горное чудище очень могучее… и очень глупое. Иногда по глупости даже спускается в низины, и Каленый мост его не удержит, и вонь от Смрадной не отпугнет. Силы-то у него немало, а вот ума…
Но кромешник уже не думал о нем. Вернув себе человеческий облик, он склонился к воде. Она к тому времени совсем успокоилась, стала чистой, гладкой… Как раз такой, как и нужна Рубцу, чтобы увидеть…
Он повторял заклинания, смотрел, пока не появилось то, что желал. Да, он не ошибся, пришлые уже оставили стойбище у большого нижнего озера. Похоже, что и люди-олени тоже перекочевали с прежнего места. Рубец видел темные пятна кострищ на месте стоянки, заметил и колышущееся вдали уходящее стадо оленей. Местные были напуганы убийством шаманки в своем стане и, не получив защиты от повелителя Темного, поспешили перебраться на новое место. Однако люди-олени мало волновали Рубца. Он вглядывался в тех, что двинулись к лесу. Ну-ну, посмотрим, кто вы и на что способны. Кощей ждал только ведьму, остальных не мог разглядеть. А вот его кромешник видел ясно их всех.
Впереди шел юный местный шаман. Рубец даже вспомнил его имя – Даа. Зачем он тут? Скорее всего, проводник, так как без него гости не прошли бы через заросли и холодную тундру к владениям Бессмертного. Рубец и раньше видел этого невысокого скуластого паренька и испытывал к нему лишь презрение. Он вообще презирал всех, кто не был наделен чародейским даром. Когда-то он сам пыжился, но не получалось… Однако все это лишь ощущение, нечеткое и далекое. И хотя Рубцу нравилось вспоминать или угадывать что-то из своей прошлой жизни, порой ему казалось, что было и то, что его смущало, как смущало ощущение своей неспособности творить чары. Не хотелось верить, что он был самым обычным. Нет, обычным он не был. Обычных Кощей к себе не приблизит. Значит, и у него имелись какие-то умения и успехи. Знать бы только какие…
Но сейчас прошлое следовало оставить в прошлом. И кромешник сосредоточился на том, что видел в воде. Итак, бесталанный шаман Даа вел пришлых, но сам он не интересовал кромешника. Прежде всего ему хотелось бы разглядеть ведьму, ожидаемую Темным хозяином, но на узкой тропе в сумрачном ельнике ее заслоняли другие. Она же шла последней, и все, что пока сумел разглядеть Рубец, это ее заплечный мешок, который был поменьше, чем у спутников. А вот самая большая поклажа крепилась на спине чужого, увешанного амулетами шамана, который шагал за Даа. Какой-то странный он. Хотя чем же странный? Собой неказистый, явно уже немолодой, но при этом то и дело подпрыгивающий, скачущий. А вот лицо простецкое, нос уточкой, бороденка косматая, заплетенная косицами с подвесками-амулетами. Явно тоже служитель богов, но разве такой хозяина Кромки заинтересует?
Шедший за неказистым стариком статный молодец показался Рубцу, как ни странно, знакомым. С чего бы это, если ранее не видывал? Идет такой себе светловолосый парень в старинном копытном доспехе, ноги в онучах, переплетенных ремнями, а башмаки явно взял у местных – из выделанной оленьей шкуры, с загнутыми вверх носами. Парень беспрестанно шлепает комаров на щеках, которые раскраснелись от укусов. Рубец знал, насколько кровожадна местная мошкара, когда нападает в чаще. Завыть можно, если не сделаешь отгоняющее заклятие. Кажется, парень и впрямь готов был завыть, если бы юный шаман не протянул ему сплетенную из тонкой нити защиту – сетку из оленьей шерсти. Когда светловолосый уже начал ее надевать, он вскинул голову, и Рубец сумел рассмотреть его лицо. И вдруг понял, почему парень кажется знакомым: он поразительно походил на того, в чьем облике Кощей попробовал явиться к синеглазой пленнице.
Ха, так это ее милый? Неужели за красавицей своей явился голубок? Впору было рассмеяться. Вот она какова, любовь земная! До самой Кромки дошел светловолосый за своей любушкой. Да только… Рубец вспомнил полонянку в большом светлом кристалле, в котором ее заморозил Кощей. Заморозка – дело верное. Жизнь того, кто оказался в ледяном кристалле, замирает, память пленника угасает, он словно спит, если можно спать, не видя снов, ничего не ощущая, почти не дыша. Некогда Кощей долго продержал в такой заморозке и Белого. Уж больно строптивым и неуступчивым был при жизни Белый, все никак не мог признать власть Кощея, вот и простоял в кристалле… Сколько? Рубец не ведал. Время для него было неясным понятием.
А потом он рассмотрел того, который двигался за молодцем. Это был явно матерый мужик, непростой. Кромешник понял – этот опасен. Но с другой стороны… Не богатырь ведь, не статный молодец, как тот же светловолосый. Однако, чтобы быть опытным воином, не обязательно иметь богатырскую стать. А этот жилистый весь, быстрый, одет в темную одежду, не сковывающую движения, идет легко, но сила и ловкость угадываются в каждом жесте. Из-за плеча темноглазого торчит копье с заостренным каменным наконечником, явно у местных позаимствованным, как и башмаки с загнутыми носами. Голова не покрыта, темные волосы ниспадают до плеч, перетянутые вокруг чела ремешком, борода небольшая, тоже темная. И осматривается внимательно, стараясь ничего не упустить. Вон как зыркнул на наблюдающего за ним кромешника. Но нет, не на Рубца устремлен этот цепкий взгляд, на что-то другое. Потом чужак склонился, стал разглядывать что-то на земле. А что углядел-то? Кромешник присмотрелся и едва не захохотал – почти как человек. Ибо темноглазого заинтересовала куча медвежьего дерьма. Но, видать, не зря заинтересовала. Свежая ведь куча, а местные медведи страсть какие лютые зверюги. Значит, бродит где-то поблизости от путников, значит, унюхал их. Тут медведи не пуганы, вряд ли робкие люди-олени на них в предгорье царства Бессмертного выступят. И если зверь голоден…
Смотреть на расстоянии Рубцу было безопасно. А вот чужаки в его видении на воде явно заволновались. Схватили копья, замерли, стоят, прислушиваясь. Сквозь воду Рубец звуков не улавливал, но, видимо, пришлые понимали, что косолапый хозяин чащи близко.
И тогда вперед выступила шедшая до этого последней чародейка.
Рубец судорожно сглотнул. Первое, что подумал: «Я ее точно знаю!» Он зачарованно разглядывал ее лицо, огромные темные очи, нахмуренные брови, высокие скулы. И эту копну спутанных темных волос.
«Она мила мне», – вспомнилось неожиданно. И это было так сильно! Почти по-человечески. Но потом вдруг появилась обида, опаляющая ненависть, злоба. И страх. Рубец чувствовал, насколько он ненавидит и боится эту чародейку. Почему? Как? Он ведь не мог помнить свою прежнюю жизнь. И он сам себе подсказал: это просто опасная, сильная чародейка, с какой надо держать ухо востро. Она самого Кощея заинтересовала, тот ждет ее, не велел трогать да чинить ей зло. Поэтому Рубцу надо просто отслеживать ее, а потом поведать все, что разузнал, Темному властелину.
Хотя зачем к ней приглядываться? Кощей сам мог следить за долгожданной гостьей. Ему непонятны были именно ее спутники – вот на них и должен обратить все свое внимание посланный Темным кромешник. Но почему-то сейчас Рубцу не было до них никакого дела. Он наблюдал только за этой странной женщиной. Ведьмой. Рубец видел, как ее только что темные глаза стали желтыми, будто в них вспыхнуло особое пламя, заметил, как сузился зрачок, заалели, зашевелились губы, выговаривая что-то свое, особое. Ото рта вдруг словно пошла трещина, пересекла щеку, кожа стала покрываться чешуей. Ведьма что-то сказала, да так, что видение стало нечетким, вода колыхнулась, пошла волной, как будто в тихое озеро неожиданно бросили увесистый камень.
Рубцу понадобилось немало времени, чтобы повторить заклинание и успокоить воду, дабы вновь появилось видение. И вот он снова смотрит, догадался, что у них там что-то произошло. Пришлые стояли над тушей огромного медведя, морда зверя была разворочена как от удара огромным валуном. Темноглазый спутник ведьмы что-то говорил, положив ей руку на плечо. Кажется, благодарил. Потом склонился над тушей медведя. И одновременно шлепнул себя по щеке ладонью – комары его тоже донимали. При этом движении котомка за его плечом оказалась как раз перед взором кромешника, и он заметил, как блеснуло голубоватым и розовым сквозь не очень туго затянутые тесемки. Неужели для этого шустрого мужика ведьма добыла неуязвимую кольчугу? А теперь пришлые движутся сюда, к плато над обрывом, где среди стоячих выветренных столбов высится и сейд, духов камень, хранящий дивный шлем-зерцало. Но добудет ли? Что ж, за этим забавно будет понаблюдать. Рубец был уверен, что скорее этот ловкий темноглазый превратится в еще один стоячий камень в горах Кощея. Но все же было в этом муже нечто, что вызывало тревогу. Надо к нему особо приглядеться, чтобы потом все поведать и пояснить.
Кромешник склонился еще ниже к воде, но вдруг перед ним возникло лицо ведьмы. Она заслонила от Рубца своего спутника и теперь смотрела прямо на него – глаза в глаза. Такое было невозможно… однако Рубец мог бы поклясться, что ведьма видит его. Она казалась удивленной. И вдруг произнесла:
– Мокей? Ты?
Но ведь это же было его колдовство! Произнесенное в Кощеевых владениях, где сильна только магия тех, кто служит Темному! Чужачка не могла его учуять! Однако она видела его, а он – и это самое странное! – слышал ее голос! Негромкий, чуть хрипловатый.
А потом его отшвырнуло. Он рухнул на камни, ударился спиной и лежал какое-то время, задыхаясь, пока не почувствовал совсем близко тяжелые шаги. Земля содрогнулась, и он еле успел произнести охранительный заговор, делавший его невидимым… или похожим на камень.
Огромная сутулая тень нависла над ним, послышалось глухое сопение, фырканье. Потом тяжелый великан отошел, стал удаляться, донесся звук перекатывающихся от его поступи камней. Кромешник лежал, переводя дыхание и понимая, что слишком отвлекся, забыл об осторожности, подпустив так близко это горное чудище, какое по тупости своей не ведало, что он из посланцев властелина Кромки. Зато великан знал повеление Кощея, приказывающее охранять тут сейд-камень, под которым хранился дивный шлем-зерцало. Поэтому мощный, но недалекий охранник на любого может кинуться и уничтожить, не разбираясь, служит ли тот хозяину или чужак.
Но сейчас даже только что миновавшая опасность не взволновала Рубца. Однако его невероятно поразило то, что колдовство пришлой ведьмы оказалось столь сильным, что даже проникло сквозь чужие чары. Сквозь чары умелого кромешника! Не мудрено, что такая сильная чародейка могла заинтересовать Бессмертного.
А еще Рубец не мог опомниться, узнав свое прошлое имя. Мокей. Так он не Кривой, не Рубец, не Мокша или Морда. Он – Мокей! И звук этого имени казался ему привычным, как будто он всегда его знал.
Казалось бы, теперь он мог вернуться к своему повелителю и рассказать ему обо всем. Но Рубец не сделал этого. Кромешник вдруг принял решение остаться и проследить, что будет дальше. Эти странные чужаки шли сюда, и он решил дождаться их и увидеть воочию. И самое главное – он хотел этого! Это уже было не по приказу, это была его собственная воля. Кощею это может не понравиться, но он все же попробует. А там будь что будет!
Глава 12
– Кто такой Мокей? – спросил Добрыня.
Малфрида лишь мрачно посмотрела на него. Но сын ждал ответа, его взгляд был требовательный, приказывающий.
– Что тебе до того? – огрызнулась она. Но через миг все же сказала: – Это враг. Не ожидала, что он тут. Но легче нам от этого не станет.
Добрыня больше не расспрашивал. Мало ли еще опасностей их поджидает! Вон медведь этот, вроде и обычный, однако упаси боже от такой обычности. И Добрыня просто шлепал на щеках комаров, потом подошел к Даа, шутливо надвинул ему колпак на лоб.
– Ну что, приятель, опомнился уже? Теперь ты сам видишь, что с такой защитницей мы куда хочешь пройдем.
Даа слабо кивнул.
– Но уж!.. – только и произнес.
Добрыня знал: у местных это знак удивления. Да и как было шаману не удивиться, если прямо перед ним лежал медведь с развороченной головой. Даа с почтением посмотрел на Малфриду. Это тебе не старуха Чорр, у этой такая ловкость, такая силища! Огромный лохматый зверь подкрался к ним так, что никто и не услышал. Даже сам Даа, который слыл неплохим охотником. А тут вдруг раз – и прямо перед ним поднимается огромная бурая туша. Почти беззвучно. Даа и копье не успел на него направить, как голова зверя раскололась пополам и он рухнул, обдав юного шамана густой теплой кровью.
Добрыня осмотрел зверя и кивнул. Все нормально, опасности нет, можно двигаться дальше. Они и двинулись, но как-то неспешно. В этом сером замершем мире торопиться, казалось, было даже кощунственно. Да и путь был непростой. Застывшие древние ели, сумрак, неподвижность, только комариный писк нарушал вековечную тишину. В остальном же было удивительно тихо, ни ветер не качнет лапами елей, ни птицы не поют, даже шаги не слышны на мягком мху. И все-таки вокруг была своя, особая жизнь. Когда вдруг впереди словно заплакал ребенок, все замерли, переглядываясь недоуменно. Даа опомнился первым. Пояснил, что просто птица кричит, куропатка.
Добрыня подумал: хорошо, что уговорили паренька идти с собой. Люди-олени требовали от юного шамана совершить колдовство и изгнать пришлых, убивших Чорр. Когда он отказался, люди в становище решили связать его и отнести в горы. Добрыня помешал: пошел на них, растолкал, дал пару крепких затрещин, да еще и копья отнял. Люди-олени смотрели куда-то на горы, словно ждали защиты. Потом просто собрались и двинулись прочь. Только Даа сидел на земле и плакал. Сородичи отказались брать его с собой, решив, что он не колдует ради гостей. В итоге его просто бросили, изгнали. Зато пришлым как раз нужен был проводник.
Вот тогда Добрыня и предложил шаману провести их в страну Ябме-акко-абимо, как тут называли подземное царство колдуна Йына. Услышав это, Даа просто поменялся в лице, долго молчал. Но был ли у него выход? В одиночку он бы все равно погиб. И юный шаман решился.
Теперь Добрыня чувствовал себя обязанным защищать и поддерживать парнишку.
– Это еще не конец, дружок. Подумаешь, медведь из чащи выскочил! И что бы нам еще там впереди ни предстояло, погибать мы не собираемся. Так что с нами не пропадешь.
Добрыня умел влиять на людей. К тому же Даа знал дорогу к царству Йына. По пути объяснял, что за лесом начнется подъем по криволесью, потом будет вонючий поток в узкой расселине, дальше каменная долина, где и стоит сейд – священный камень, под которым обитает дух-предок, покровитель его племени. Туда он и ходил с Чорр, чтобы принести в жертву оленя. Но там опасно, там обитает тале – горный великан-людоед.
– Ты видел его?
– Нет. Но слышал. Он порой спускается к большому озеру, близ которого мы пасем оленей. Я однажды слышал его тяжелые шаги, сопение. Но близко к людям-оленям он не подходит. Все же мое племя под защитой Йына. А когда тале уходит, то может и деревья в лесу повалить.
Когда Даа это произнес, слушавший их Сава невольно вскрикнул. И ответил на недоуменный взгляд посадника:
– Я тоже слышал этого тале! Однажды, когда я молился, он от меня убежал. Да еще и лес крушил, удаляясь. Вспомните, когда мы только тронулись в путь, то шли как по просеке, где деревья словно вихрь уложил.
Добрыня смотрел на него, размышляя. И сделал вывод:
– Значит, когда ты молился, чудище это убралось восвояси?
– Еще как убралось!
Добрыне было о чем подумать. А еще надо было посоветоваться с матерью. Но сейчас, когда она так озабочена, так задумчива и все время отстает, не до разговоров.
Малфрида и впрямь отставала от путников. Они шли очень долго и все время вверх – какая баба тут не устанет? Но Добрыне казалось, что его мать не столько утомлена, сколько погружена в какие-то свои мысли, отрешилась от всего остального.
Он велел сделать привал, когда они вышли на небольшую прогалину близ бежавшей с горы бурной реки. В этом тихом мире журчание струй казалось просто дивной музыкой – живой, обычной, резкой. А вода в ручье – студеная, но вкусная непередаваемо. Набрали ее в глиняный котелок, поставили на огонь. Поваливший от сухого лапника дым позволил избавиться от комаров. Грибов вокруг было видимо-невидимо. Сава скинул сетку от мошкары, собрал их для похлебки, добавил в варево каких-то трав и кусок оленьего мяса. Подле костра было уютно, даже мрачная тишина леса уже не угнетала.
Малфрида по-прежнему сидела хмурая и задумчивая. Добрыня нанизал на прутик грибов, поджарил их над огнем и отнес ей полакомиться. При этом сказал:
– Давай, делись, что тебя гложет. Мы сейчас не в том положении, чтобы таиться друг от друга. А ты, я вижу, все про Мокея этого забыть не можешь?
Малфрида какое-то время молчала, а потом все же поведала. Про парня из древлянского селения, который когда-то был влюблен в нее. Звали его Мокей Вдовий сын, так как отца его никто не помнил. Ладный был собой молодец этот Мокей, шустрый. Он тоже нравился Малфриде, причем настолько, что она даже совершила колдовство, вылечив от яда укусившего его оборотня. Попался как-то Мокей в лапы к оборотню, тот искусал его, ну и понятно, что ждало парня, если бы не лечебные чары Малфриды. Но, видимо, не стоило ей возиться с Мокеем, не получила она благодарности от спасенного. Более того, будучи отвергнутым, этот древлянин настроил против нее своих сородичей, травил ее, издевался.
Вспоминая все это, Малфрида вдруг так разозлилась, что когти полезли из пальцев, клыки появились. Но Добрыня уже стал привыкать к подобным перевоплощениям родимой, потому не отшатнулся, а просто протянул палочку с грибами и улыбнулся. И лишь когда она успокоилась и стала обычной, спросил:
– Что он тут делает, Мокей этот?
– Если бы я знала, – вздохнула чародейка. – Признаюсь, когда-то я оживила Мокея, после того как он пал в сече под Искоростенем. И наложила заклятие, чтобы ушел как можно дальше и не возвращался. Но, видимо, слишком далеко направила, если он оказался тут, во владениях Кощея. И это не к добру. Он всегда был непростым, этот Мокей Вдовий сын. Да и Бессмертный к себе кого попало на службу не возьмет. Одно скажу: не хотела бы я вновь с ним встретиться.
– Если не хотела, зачем оживила? Помер бы себе и помер.
Малфрида не ответила, только горько вздохнула88.
И вдруг заговорила о другом:
– Зачем мы вообще идем туда? Против кого восстали, ты хоть понимаешь? Разве хочешь погибнуть, бесславно сгинуть в глуши? Об этом же никто не узнает, песен не споет, сказов не расскажет. Никто не оценит твой подвиг, тебя попросту забудут.
Добрыня долго смотрел на языки пламени.
– Кощей оставит мою землю в покое? Есть способ с ним договориться?
Малфрида убрала волосы с глаз, взглянула на сына. Это все, что его волнует?
– Я не знаю. Но если он уже совершил чародейство, о котором ты говорил, то оно останется. Зачем ему что-то менять? Зачем поддаваться другой силе?
– Ну, это мы еще поглядим. С Божьей помощью…
Он не договорил, зная, как Малфриду раздражают речи о христианстве. Даже Сава это уразумел, отошел в сторону, совершая вечернюю молитву. Добрыне вдруг стало хорошо, что в этом неприветливом краю кто-то взывает к Спасителю. Ах, ему бы такую стойкую веру, как у этого парня! Но и без веры он уже не мог. Если не Христос, то что остается?
– Лучше расскажи-ка мне, чародейка, где меч-кладенец искать станем?
Дался ему этот кладенец! Малфрида уже жалела, что пошла у сына на поводу. Но они уже здесь, и ведьма понимала, что уж кто-кто, а она не сможет вернуться. Кощей не выпустит ее, когда она так близко.
К тому же она не до конца понимала, где спрятан меч. Ибо не ожидала, что он настолько сокрыт. Про неуязвимую кольчугу и даже про шлем-зерцало довольно быстро сообразила с помощью видений, а вот где Кощей кладенец схоронил, все не могла разобрать. Закрывала глаза, сидела, шепча наговоры. Со стороны она казалась окаменевшей, только губы ее чуть шевелились да из горла доносилось клокотание.
Спутники не смели к ней обратиться, даже сторонились. А она, даже оставаясь с ними, будто воспаряла над округой. Терялась в тумане, а то взмывала выше облаков, за которыми внезапно видела ясное небо и неяркий солнечный свет. Но чтобы найти меч, ей не ввысь надо было, а вниз, сквозь темные тучи. И еще ниже, в полный мрак.
Ведьма, увидев узкий темный вход в скальной гряде, проникла в него, проследовала дальше. Переходы, тени, скалящиеся уродливые морды. Потом узкий проход расширился, темнота то отступала, так что она видела подводное озеро, то снова сгущалась, и только мрачные тени мельтешили в еще более глубоких, бесконечных провалах подземного мира и при этом пялились на нее слепыми неподвижными глазами. Бррр, как же Малфрида с некоторых пор не любила эти подземелья! Нет, никакими силами ее не заставят спуститься в эту темноту! Вот только так, только колдуя…
Каким-то чувством ведьма различила однотонный звук капель. Они падали на белесые кристаллы, в которых кособочились, гнулись или, наоборот, выпрямлялись чьи-то тени. Ведьма не могла рассмотреть их в темноте. И это она, которая всегда прекрасно видела даже в самой кромешной тьме!
И все же она что-то улавливала. Проход, большая арка под сводом огромной пещеры, опиравшаяся на гигантскую колонну. А еще там стоял, словно стела, витязь – темный весь, но длинные волосы светлые. И плечи могучие. Охранник. Малфрида пыталась его рассмотреть, но поостереглась, поскольку уже почувствовала взгляд наблюдавшего за ними Мокея. Может, и этот охранник ее заметил?
За Кромку могут заглянуть умирающие, увечные или те, кому это дано с рождения. А Малфрида уродилась наделенной подобной силой. Однако никто не учил ее этому, рядом не было никого столь могучего, чтобы разъяснить, как проникать взглядом в царство Кощеево. А если это сам Бессмертный давал ей такую возможность? В любом случае сейчас ведьма действовала, по сути, неграмотно и неумело. Оттого и опасалась, что ее заметят эти души тьмы, подвластные Кощею. Но то, что Кощей спрятал кладенец поближе к себе, поняла. Разящий меч хранится в его подземелье, совсем близко от самого хозяина Кромки. Малфрида боялась увидеть Бессмертного. Она уже слышала его дыхание, такое близкое…
Ей вдруг сделалось дурно. Что-то темное тянулось к ней из-под сводов подземелья, высовывалось, дразнилось. Он! Кощей ничего не опасается, ему даже весело. Она различила его сухой смех. Слышала: «Ну попробуй, ну рискни, приди, развлеки меня!»
В висках застучало, мысли стали вспыхивать и угасать, она повалилась на землю.
Очнулась в сильных, удерживающих ее руках Добрыни.
– Эй, эй, не увлекайся. Все, теперь ты здесь, с нами. Сейчас горячего похлебаешь и все пройдет.
Но есть ей не хотелось. Залезла под шкуры, сжалась калачиком, стараясь уснуть. Понимала, что Кощей их ждет. И ничто его не страшит. Он уверен в себе.
На миг приоткрыв глаза, Малфрида посмотрела на сына. И вдруг поняла: а ведь и ее Добрыню ничего не страшит. Он так же уверен в себе. Может, это и глупо… Однако Добрыня не прост. И еще неизвестно, что будет, когда он потягается с Кощеем. А она, Малфрида, поможет в этом сыну.
Они поставили дозорных – мало ли что в этой глухой чаще может случиться? Добрыня решил сторожить последним, чтобы другие перед дорогой лучше поспали. И когда осоловелый Жишига разбудил его, посадник спокойно уселся у рдеющих угольев, погрузился в размышления. Думалось о всяком. Но не о предстоящем, а о том, что оставил. Шумный многолюдный Новгород, живая деятельная жизнь, толпы народа. Во граде уже и церковь, небось, возводят, отстраивают порушенные, пожженные срубы. Вскоре торжище зашумит. Но опасность не пройдет, и удаляться от города будет рискованно. Слишком много замороченных чарами в округе, которые еще долго будут сопротивляться всему новому, враждовать, лить кровь. Когда-то прославленный воевода Свенельд говорил юному Добрыне, что человек сильнее всего нелюдского и, как бы ни было трудно, он рано или поздно одолеет. Другое дело – как рано. Или как поздно. Добрыне хотелось ускорить события. Или сложить буйну голову. Малфрида говорит, что все было зря. Но он ей не верил. Они ведь еще и не начинали. И для него труднее всего было уговорить чародейку помочь ему. Но справился же он с этим! Значит, и с остальным получится. Отчего же тогда так тяжело на душе? Неужели он и впрямь сомневается? Или это… страх?
Добрыня был вынужден признаться самому себе, насколько он боится. Хотя и знал: не переступив через страх, ничего и не добьешься. Уж этому, пожалуй, жизнь его научила. И чтобы не тужить о том, выйдет или не выйдет задуманное им, Добрыня решил просто вспомнить о хорошем… о далеком Новгороде, ставшем ему родным, о сыне Коснятине, крепком таком парнишке, которого, увы, он почти не знал. Вот когда вернется…
А еще Добрыня понял, что думает о Забаве. О ее улыбке задорной, о синих, как незабудки, глазах, о покачивающейся под тканью высокой груди. Забава, Забавушка, забавная дева. Он улыбнулся. И все терзавшие его ранее сомнения и страхи вдруг показались не такими важными. Вспомнил, как дочь волхва, сама опасающаяся всего в нави, все же не дала ему погибнуть в трясине, вытащила. И теперь его долг – ее саму спасать из беды. И Малфрида от помощи им не отвертится, какой бы там Мокей ей ни пригрезился. Ведьма сама отдала Забаву Кощею, вот пусть и пособит ее выручить. Вон как она удивилась, узнав от Даа, что дочь волхва вятичей даже от Кощея смогла убежать. Ну, эта еще за себя поборется! А он, Добрыня, – за нее. И вспомнилось вдруг со сладостным трепетом в сердце, как девушка сказала ему в волшебном лесу: «С тобой, боян, мне ничего не страшно!» И так вдруг захотелось найти ее, приголубить… поцеловать в уста сахарные, как некогда целовал.
Сладкие это были мысли, обнадеживающие. Однако помечтал маленько, да пора дело делать. Это сказка скоро сказывается, а дело… Они неуязвимый доспех раздобыли – уже полдела. Идут теперь добывать шлем-зерцало. И скучно им, пожалуй, не будет. В любом случае теперь, когда они уже здесь, другого выхода у них нет.
Добрыня поднялся и потряс спавшего под шкурами Саву.
– Давай, святоша, помолись, и будем в путь трогаться. С Божьей помощью придем куда надо.
А идти им надо к сейду-камню, под которым дух-призрак хранит шлем-зерцало. Идти пришлось долго, все время в гору. Еще дважды останавливались передохнуть, не ведая, день сейчас или ночь. В сером мире этих мест подобное не поймешь, все однотонно, все тихо. Лишь порой то глухарь вспорхнет с места, то олень мелькнет в чаще, то медведь где-то рыкнет, но близко к ним не подходит.
– Наблюдают ли за нами? – иногда спрашивал Добрыня.
– За мной уж точно, – отзывалась Малфрида.
Время от времени моросил мелкий дождик. Они шли по еле заметной тропе, которая вскоре стала и вовсе неразличимой. Даже Даа растерялся, озирался озадаченно. Но потом забрался на высокую каменистую груду и начал… нет, даже не приглядываться, а принюхиваться. И, спускаясь, уверенно сказал: «Туда!»
Вскоре и спутники шамана стали улавливать в воздухе некую вонь – словно бы дохлятиной пахло, а может, и тухлыми яйцами. Окружавшая их глухая чаща постепенно превратилась в березовое криволесье. Все отчетливее слышался шум реки, все сильнее становился неприятный запах.
– Серой воняет, – догадался Добрыня.
Но при этом наклонился и как ни в чем не бывало сорвал с куста голубики пригоршню ягод. Да, темный лес, пусть и пугал, был щедрым на дары: язык и губы путников были сине-лиловыми от черники и голубики.
Еще больше ягод стало, когда зашли в березовое криволесье. Тут тоже ягодные россыпи виднелись, но от густой вони даже не возникало желания пробовать их. И вдруг перед ними открылась пастью темная расселина в земной тверди. Из нее доносился рокот воды, поднимался пар, исходило зловоние.
– Это река Смрадная, – сказала Малфрида, невольно зажимая пальцами нос. Ух и воняло же!
Добрыня догадался первым:
– Смрадная? Или река Смородина из наших сказов. Чего только не повидаешь, когда по свету шастаешь. Я-то думал, что она лишь в песнях боянов и существует. Но если это она, то, значит, тут должен быть и Калинов мост.
И не ошибся. Вскоре путники увидели толстые брусы, уложенные через расселину. Черные они были, будто сажей измазанные или закопченные от пламени. Добрыня первым подошел, коснулся – и на пальцах осталась темная отметина.
Рядом стоял Даа, указывал на ту сторону.
– Сег-сег! – негромко повторял шаман и внимательно озирался.
На местном наречии это означало, что следовало идти, но тихо. И чтобы удостоверились, первым пошел над расселиной.
Добрыня судорожно сглотнул. По поверьям, река Смородина была границей между миром живых и мертвых. Значит, сейчас они уж точно выйдут из обычного мира. Так чего же он медлит? Он и в навьей роще побывал, и с печенегами сражался – а последнее ничуть не легче, чем противостоять нежити.
Уже и шагнуть хотел, но Малфрида удержала:
– Давай помогу в кольчугу облачиться. Теперь нас всякое может ожидать на той стороне.
– Ну, допустим, я буду в кольчуге, а вы как же?
Малфрида чуть скривила губы.
– Чего ты о других думаешь? У всех что-то да есть. У Савы – его молитва, у Жишиги – живая и мертвая вода, у Даа – знание этих мест. Именно его родовые духи тут на подступах все охраняют.
И она посмотрела в ту сторону, где на каменистом плато возвышались ряды высоких камней.
– А у тебя что? – спросил Добрыня, когда уже проскользнул в кольчугу: она была удивительно легкая, будто шелк, поначалу даже показалась посаднику мелковатой для него, а вот стал надевать ее – и как раз впору пришлась, облекла тело удобно, как своя, закрыла до колен.
– А я тут гостья долгожданная. Мне ничего не грозит, – почти задорно засмеялась Малфрида.
Но, несмотря на это, выглядела встревоженной.
Сава услышал ее смех, оглянулся. Все же он неплохо знал Малфриду и за весельем чародейки угадывал ее состояние – она была насторожена, напряжена и готова ко всему. Он и сам ощущал нечто подобное, потому и положил ладонь на рукоять дубины, ранее подготовленной для этого похода. Ах, вот бы сейчас булаву шипастую или секиру с кованым лезвием! Но в этом мире булатов не водилось, так что пришлось обойтись обычной дубиной, пусть и утыканной острыми осколками кремня. А еще у них были копья с заостренными костяными и каменными наконечниками. Смех, а не оружие. Вот луки, что были у него и Даа, совсем не плохи: крепкого дерева, с тетивой из прочных оленьих жил и стрелами с тяжелыми каменными наконечниками. Стрелок Сава был неплохой, и с Божьей помощью…
Он хотел перекреститься, но ведьма удержала его руку:
– Не смей! Не развеивай чародейство.
Чародейство тут было почти осязаемо. И в серном зловонии из расселины, и в стылом горном воздухе, и даже в ягеле под ногами, по которому они ступали тихо и осторожно и который, будучи колдовским, обвивал ступни, удерживал. Иногда казалось, что чьи-то маленькие лапки хватают за ноги, всасываются внутрь. Недаром их обувка сразу промокла. Путники двигались в полном безмолвии, озирались на застывшие выветренные камни.
Саву при взгляде на них пробирала дрожь, мерещилось присутствие недоброй скрытой силы. Священнику было не по себе, он то и дело оглядывался. Вздрогнул, когда послышался легкий шорох, посыпалась каменная крошка, зашелестев по мхам, где они только что прошли. Сава присмотрелся, и ему вдруг показалось, что верхняя часть столба-великана повернулась и провожает их взглядом. У парня волосы на голове встали дыбом: несмотря на запрет ведьмы, зашептал: «Во имя Отца и Сына и Святого духа!..» Перекрестился. И сразу успокоился. И отчего ему почудилось, что эта каменная глыба смотрит им вслед? Но крошку каменную у основания глыбы он все же заметил. Неужели и впрямь камень следил?
Тут Малфрида сильно ударила его кулаком промеж лопаток, а когда он повернулся к ней, приложила палец к губам. И на Даа указала: дескать, иди за шаманом, он найдет в этом скопище тот камень, что нужен. Сава покорился. Да кто он тут? Его священнослужителем сделали где-то в невероятно далекой земле. А здесь он… Вон даже людей-оленей не смог научить новой вере. Тут все чужое. Но пока с ним его вера, он не один. И это поддерживало.
А что было у его спутников? Жишига смотрит по сторонам округлившимися от страха глазами, жмется к Малфриде. Сама ведьма выглядит мрачной, хотя лицо решительное. Такое же лицо и у Даа. А вот Добрыня оживлен, поглядывает вокруг с интересом, но в то же время чувствуется, насколько он собран.
Даа в какой-то миг отделился от них, ходил среди камней, прикасался к ним, приглядывался. Наконец сказал:
– Вот он. Чую своего предка.
– Чуешь? – переспросила Малфрида, помня, насколько неспособен к чародейству этот паренек.
Он кивнул. Стоял, положив руки на камень, смотрел на его вершину.
– Да. Я узнаю. Сюда мы приходили, тут жертвы приносили. – И добавил через миг: – И чувствую.
Ну, если и бездарный шаман что-то ощущает, то и впрямь тут означенное место, их племенной сейд-камень, в котором живет дух предков.
– Начинай! – приказала Малфрида. А сама притянула к себе Жишигу, нож у горла его держала, но на ухо говорила что-то спокойное, проникновенное.
Жишига опустился на колени, закрыл глаза. В лице сплошная покорность. Лишь вздрогнул, когда Даа начал напевать.
Это была даже не песня, а долгий протяжный звук. Порой голос паренька звучал дребезжаще, потом опять становился прежним. Вроде так же напевали люди-олени во время обрядов в стане. Тогда тоже первым начинал их юный шаман, они поддерживали, и это, казалось, было даже красиво. Сейчас голос Даа звучал как-то жалко и беспомощно.
Это длилось долго, все даже подустали, а у самого Даа начало сбиваться дыхание. И вдруг из-за камня вышел человек. Появился неслышно, выглядел обычно – такая же, как у Даа, меховая куртка, остроухий олений колпак, башмаки с загнутыми носами. Да и ликом был в чем-то схож с ним – скулы мягкими бугорочками, узкие льдистые глаза, широкий нос. Но был он значительно старше шамана, сетка морщин шла от уголков глаз к вискам, а во взгляде было что-то безжизненное, слепое. И все же он видел, точнее, чувствовал. Ибо стал медленно поворачивать лик то к одному из спутников шамана, то к другому. Наконец что-то сказал – негромко, будто сухая трава прошелестела.
Дух просил обещанную при его появлении жертву. Говорил, что голоден, хотел крови. А как откажешь предку?
Кажется, Даа был напуган, смотрел на старика расширившимися глазами, и в его долгом пении теперь слышалось почти истерическое повизгивание. Старик пялился на него, его глаза вдруг совсем побелели, взгляд стал тяжелым, а Даа клонился, словно к его шее привязали груз. И тут Малфрида крикнула Добрыне:
– Будь наготове!
Сама же окликнула духа:
– Вот тебе кровь, старец!
И стремительно, единым взмахом перерезала Жишиге горло.
Саву едва не замутило, когда он увидел, как дух проворным прыжком оказался возле повалившегося ничком волхва, стал слизывать капли крови на камнях. А Малфрида склонилась над ним, зашипела по-змеиному, что-то стала наговаривать; ее волосы взвились темным облаком, заполоскались на невидимом ветру. Лицо ведьмы было напряженным, пожелтевшие глаза пылали, она поводила перед собой руками, как будто плела некий узор, накидывала сеть. И такой реальный, но на деле бесплотный старик-дух замер над кровавой лужицей, как если бы попал под эту сеть, застыл, казалось, окаменел, как окаменело и неподвижное тело Жишиги, – они с духом как будто были в своем отдельном кусочке мира, накрытые невидимыми чарами.
– Давай, Добрыня! – взвизгнула Малфрида. – Скорее!
Сава, только что и сам словно окаменевший от увиденного, вдруг заметил, как сейд-камень начал тяжело, со скрипом и грохотом вращаться, вкруг него вздыбилась земля, потом он вздрогнул и стал заваливаться, словно падающее в грозу дерево. А под ним открылся темный лаз, ведущий куда-то под землю. В него и прыгнул Добрыня, исчез в узкой трещине.
Даа продолжал тянуть свое пение, Малфрида стояла над замершим духом и Жишигой, все так же раскинув над ними руки, шипела, порыкивала, свистела порывами ветра, и лишь изредка можно было уловить резко срывавшиеся с ее уст слова: держать, терпеть, покориться.
И вдруг дрогнула земля. Сава едва не упал, оглянулся – и на несколько мгновений застыл изваянием.
От склона горы к ним приближалось нечто – огромное, сутулое, серое, как камень, с мощными конечностями и вросшей в плечи маленькой головой, голой, как скала. А еще можно было рассмотреть лицо – грубое, безумное, с вытаращенными глазами и открытой темной пастью.
Даа перестал петь и пронзительно закричал:
– Тале! Это сам тале идет!
Вспомнилось: тале – это горный великан-людоед, дикий и жестокий. И сейчас он приближался, от его поступи содрогалась земля, валились каменные столбы, грохотали камнепады.
Тале двигался прямо на них! Малфрида, оставшись на месте, стремительно выбросила в него руку – сверкнула молния, врезалась в грудь великана и разлетелась искрами. Тале лишь на миг замер, пощупал себя и взревел.
У Савы заложило в ушах, а потом он, уже ни о чем не думая, кинулся в сторону, пытаясь скрыться среди каменных валунов. Но в какой-то миг понял, что Малфрида осталась стоять на пути великана, опять бросила в него молнию, какая лишь чиркнула по каменной коже тале, не причинив ему вреда. Сейчас он наскочит на нее, сейчас раздавит…
Сава сам не заметил, когда выхватил лук и стал стрелять, пуская стрелу за стрелой. Каменный, говоришь, а вот глаза у тебя, чудище, вращаются! И если попасть в глаз…
Он попал. Тале замер, закрыл громадной трехпалой лапой глазницу, потер недоуменно. А потом повернулся к Саве. И такой древней мощью повеяло от его тяжелого взгляда, что от страха Сава перестал соображать. Только бормотал еле слышно:
– Во имя Отца и Сына… Спаси и защити!..
Ослабевшая рука сама выронила лук, колени подкосились, а сам он склонился, закрывшись руками и ощутив, как подрагивает земля под ногами приближающегося чудища. Значит, все…
Но за этим ничего не последовало. Приоткрыв через миг глаза, Сава увидел, как великан отступает, кажется, даже убегает с диким ревом… Силы небесные! И всплыло воспоминание: некогда тале точно так же убегал через чащу, когда Сава читал молитву на дереве! Оказывается… эту нечисть можно отогнать святым словом!
Сава выпрямился, собрался с духом, как вдруг заметил, что тале замер, словно наткнувшись на невидимую стену, взревел, замахал руками, пытаясь пробить что-то невидимое. Но не вышло, и он, глухо подвывая, вновь повернулся к ним: оскаленная пасть, круглые, вращающиеся от ужаса, безумные глаза. Один из которых истекал темной грязью… или такая кровь у этого дикого тале?
Великан возвращался. Сава слышал, как Малфрида кричит:
– Сава, скорее твори свое христианское заклятие! Оно его пугает!
Но Сава в кои-то веки не мог сосредоточиться. Его швыряло, земля ходуном ходила под ногами, а обезумевший великан несся прямо на него. И, прежде чем подумать о чем-то, священник кинулся прочь, побежал, сам не ведая куда.
Миг – и он оказался у обрыва плато. Все, бежать дальше некуда. Сава замер, затравленно озираясь. Внизу – крутой каменистый обрыв, вдали – зеленое озеро. А где-то сзади отчаянно кричала Малфрида… кажется, звала Добрыню. Ее пронзительный голос на миг отвлек тале от Савы, он повернулся к ведьме и ловко, как для такой огромной туши, отмахнулся, когда в него с ее руки полетела очередная яркая молния. Как и ранее, молния не причинила ему вреда. Сава видел, как великан поднял стопу, – кажется, сейчас он раздавит Малфриду.
– Беги! – закричал парень.
Огромная стопа уже опускалась, когда Малфрида неожиданно вылетела из-под нее черной вороной, а великан грузно, но проворно кинулся за ней, пытаясь сбить. В запале он повалил выветренные камни-столбы, все покрылось пылью. А еще из-под стопы великана как ни в чем не бывало показался старец-дух. Легко забрался по огромному тале, устроился у него на голове, огляделся. Тале ревел, но явно не имел ничего против примостившегося на себе духа. А дух вдруг указал на Саву – его первого из пришлых заметил.
Сава стоял на самой кромке обрыва. Тале смотрел на чужака, как и раньше, – тупо и злобно. Он был огромный, от него веяло такой мощью иного мира…
Перед смертью надо молиться. И Сава упал на колени, сцепил руки и стал читать отходную. И даже не сразу понял, что случилось. Оказалось, тале не заметил его, пронесся мимо и на мгновение застыл на самой кромке обрыва, потом оступился, начал падать вниз. Словно не веря случившемуся, Сава смотрел, как огромное тело валится по круче, сбивая камни, ударяясь об отроги горы.
Неужели все?..
Сава громко расхохотался. И тут же смех в нем замер, когда словно ледяной удавкой стянуло горло, дыхание перехватило…
Старец-дух камня! Он стоял совсем рядом, его руки удлинились, вцепились в священника, душили его, вытягивали жизнь. Сава задыхался, понимая, что это конец. Еще успел заметить, как лицо старца стало приближаться, рот невероятно широко раскрылся, показались длинные острые зубы…
Мир Савы почти померк, когда он внезапно понял, что свободен. Кашлял и задыхался, упав на колени. Еще ничего не понимая, увидел стоявшего рядом Даа, который говорил своему духу предка, что это его, ослушавшегося заветов племени, надо убить прародителю. Ведь это Даа виноват, что привел сюда чужаков, нарушив покой духа, и не принес ему ничего, что того порадовало бы. И Даа стал опускаться на колени, с ужасом и покорностью глядя, как поворачивается к нему разгневанный дух, как, оставив Саву, протягивает длинные руки к шаману, чтобы забрать у ослушника жизнь.
– Оставь-ка парня, – прозвучал рядом спокойный, но властный голос Добрыни. – Это я велел ему привести нас за шлемом.
Сава, еще не совсем придя в себя, смотрел на Добрыню как на некоего сказочного витязя, ибо он сиял, от него исходил свет. И лишь через мгновение священник понял, что на голове посадника и впрямь сверкает высокий островерхий шлем. А дух, увидев его, вдруг запричитал, завыл, застонал.
– Да не сокрушайся ты так! – почти миролюбиво заметил ему Добрыня. – Ну не сохранил ты чудо это, как было велено. Но ведь и на сильного найдется сильнейший, а тебя к тому же отвлекли. А теперь, если желаешь, иди на меня. Поборемся.
Однако дух, похоже, больше не желал сражаться. Он успокоился, истончился и исчез… Добрыня был готов поклясться, что дух даже с охотой убрался от этой суеты в свой камень, где его снова ждет вечный покой.
Добрыня что-то говорил плачущему Даа, утешал. Потом приблизился к Саве, спрашивал, мол, как он, сможет ли идти? Сава просипел передавленным горлом, дескать, хорошо посаднику такие вопросы задавать, когда он сам вон как облачился и в какой-то норе отсиживался, пока они с этим тале…
– Поверь, святоша, не так-то сладко мне было в той норе, – со вздохом ответил Добрыня. – У вас тут веселуха была, а уж как мне из-под земли было выбираться, когда все содрогалось… В какой-то миг показалось, что навеки меня засосет в себя мать Сыра Земля. Еле выкарабкался. Эй, а Малфрида где?
Ведьма сидела пригорюнившись над тем, что осталось от Жишиги.
– И по кусочку не соберешь ведь… – тихо молвила.
Да, смотреть на то, что осталось от волхва после того, как его раздавила ступня великана тале, было страшно – сплошное размазанное месиво. И теперь Малфрида лишилась не только верного спутника, но и того, кто мог бы стать для нее жертвой в очередной раз. Ну не христиан же ей резать, каких потом никакая живая вода не поднимет. И ведьма даже заплакала… но вдруг замерла, вздрогнула, будто ее стегнули кнутом, и стала озираться по сторонам, прислушиваться.
– За нами кто-то следит.
– Конечно следит, – согласился Добрыня. – Сама же говорила, что, когда ты колдуешь, Кощей тебя может видеть.
– Нет, это там, снизу, от озера. Совсем близко.
Она хотела подойти, но оступилась, потому что земля вновь содрогнулась. Вновь послышались глухие удары и рев.
Великан тале взбирался из долины наверх по горному отрогу. Миг – и над обрывом показалась его голова с оскаленным ртом, мощные плечи.
– А вот и посмотрим, на что этот шлем-зерцало годится! – почти весело воскликнул Добрыня и, перехватив свое копье с острым камнем на конце, шагнул навстречу показавшемуся великану.
Посадник тоже понял, что если что-то и уязвимо у каменного великана, так это только глаза. Потому и целил, и попал мастерски. Однако столь меткое попадание посадника будто и не заинтересовало тале. Ну зачернел немного каменный дикий глаз великана, ну заревел он громогласно, так что уши заложило. Добрыня стоял перед ним в своем сверкающем шлеме, смотрел и, казалось, чего-то выжидал. И дождался: тале, уже почти взобравшись на край утеса, замахнулся на него огромным сжатым кулаком.
Почудилось, что сейчас кулак размозжит в пыль неподвижного Добрыню… Но отсвет сверкающего шлема будто послал навстречу луч, а по сути отбил удар отражением. И сила удара, вместо того чтобы поразить посадника, обрушилась на голову самого великана. Того словно откинуло, и он вновь стал валиться в бездну. Но не свалился, удержался за край. Добрыня же только хохотал, ругался да еще обзывал тупого каменного тале такими словами, что и на торгу в Новгороде постыдились бы такое произносить. Тале ничего не понимал, но дерзость в голосе противника услышал, опять замахнулся – и вновь покатился вниз, получив свой же ответный удар, отраженный от зерцала на шлеме.
– Вот так и забьешь сам себя, чучело каменное!.. – смеялся Добрыня.
И вдруг услышал рядом голос Малфриды:
– Зря надеешься, Добрынюшка. Каменный от камня не пострадает – они одна сила, потому ты до следующей зимы так развлекаться будешь. А теперь посторонись. Дай этому чудищу подобраться поближе и получить от меня гостинец.
Добрыня был озадачен, но отступил. Смотрел на стоявшую на самой кромке обрыва Малфриду, слышал, как каменный вновь карабкается по скалам – легко, будто и не весил невесть сколько. И когда сильная трехпалая лапа тале схватилась за край плато, когда оскаленная чудовищная морда показалась на уровне стоявшей перед ним темноволосой женщины, ведьма просто брызнула ему в морду розоватой живой водой.
Чудище замерло, вращая глазами, складки его каменной морды зашевелились, как ожившие, показалось даже, что в его безумных каменных глазах мелькнуло нечто похожее на удивление. Огромная пасть открылась в попытке издать некий звук.
– А теперь глотни! – выкрикнула Малфрида и бросила в открытую пасть склянку голубой мертвой воды.
Великан падал со страшным грохотом, разбивался, раскалывался на куски, раскатился валунами по берегам бирюзового озера. Один кусок даже упал в воду, послав по ней волну. Эхо от грохота долго летело под тяжелыми тучами, где-то в лесах взвились с карканьем стаи ворон. И лишь когда все стихло, Добрыня перевел дух. Подошел к по-прежнему слабому Саве, помог подняться. Увидел и Даа, который сидел в стороне, свесив голову. Свой остроухий колпак где-то потерял, и оказалось, что волосы у него светлые-светлые, почти белые.
И тут Малфрида произнесла:
– Я же говорила, там кто-то есть. – И она указала в сторону зеленого озера. – Чувствовала, что за нами наблюдают.
Добрыня посмотрел, но ничего не заметил. А Малфрида вдруг заволновалась, подскочила, перевернулась в воздухе и полетела вниз темной каркающей вороной.
Ладно, эта разберется, что там и к чему. Сам же Добрыня присел на камень, обнажил голову и впервые рассмотрел шлем-зерцало. Вот оно какое, это чудо чудное, диво дивное! А и впрямь хорош! Вроде как островерхий шишак, но заметно отличный от тех, какие ковали на Руси или привозили с востока. Малфрида уверяла, что металл в этом краю не действует, не попадает сюда. А что же это тогда, как не металл? Серебристый, матово гладкий, ни единого узора по нему, ни следов чеканки, только на наносной стрелке, спускающейся с обода, выгравированы какие-то знаки. И прямо над этим наносником поднималась на уровне лба блестящая, отражающая все пластина золотистого цвета. Сейчас Добрыня мог и себя увидеть в этом отражении не хуже, чем в отполированном зеркале из тех, что привозили из Царьграда. И такой он был растрепанный, со следами грязи на лице, что даже вспомнил с содроганием, как его засыпало комьями земли в той норе, откуда он все же вытащил сверкающий шлем-зерцало. Еле выбрался. Но ради этой цацки отражающей стоило так рискнуть!
Вдруг Добрыня замер, задержал дыхание: при повороте шлема он заметил в отражении еще кого-то, стоявшего неподалеку. Не Сава это, не Даа…
Добрыня быстро вгляделся в отраженный образ, стараясь не подать виду, что заметил. Да, некто стоял за ним, вроде молодец незнакомый, в меховой безрукавке, в рубахе, какие и на Руси носят, с вышивкой… Но и вышивка, и рубаха были обтрепаны, словно носил их незнакомец уже не один десяток лет. А так собой был даже ничего – статный, пригожий, с ниспадающими на плечи гладкими волосами. Вот только глаза у него… Добрыня ощутил, как озноб по телу прошел и, не выдержав, оглянулся. Да, таких очей он ни у кого не видел: в них не было белков и они казались темными дырами на бледном неподвижном лице. Такая бледность бывает у тех, кто давно не видел света и не грелся под лучами солнца.
– Ты упырь? – спросил негромко Добрыня. – Или нет… ты кромешник! Ну и как там у вас за Кромкой? Скучно, поди?
Читать бесплатно другие книги:
