Каждый час ранит, последний убивает Жибель Карин

49

Пусть ноги утопают в теплом песке. Пусть кожу ласкает пыль.

Тама бежит, бежит не останавливаясь.

Она летит на крыльях свободы, несется вперед.

Подхваченная обжигающим ветром пустыни, она даже не запыхалась.

Перед ней – неизвестность.

За ней – ад.

Легкость, нежность. Невесомость.

Воздух не удушливый. Просто теплый. Теплый и питательный, как амниотическая жидкость в материнском чреве.

Никаких звуков, никаких угроз. Никакой боли.

Больше никакого страха.

Горизонт безоблачен и безопасен.

Тама бежит.

И вот он появляется из небытия и летит к ней навстречу. Атэк порхает в ярком небе у нее над головой. Она слушает, как он поет, это так красиво, так чисто.

Я знала, что ты не умер!

Он – ее проводник.

Каждый шаг уносит ее прочь от несправедливости, от страдания, от унижений. От всего того, что до этого мгновения составляло ее жизнь. Она слышит, как бьется ее сердце, раньше оно никогда так не билось.

Ее сердце и сердце Атэка.

Она не слышит ничего другого. Ни ворчания, ни криков, ни воплей ярости.

Тама в раю.

Шаг, еще один, ее взор устремлен в небо.

Вдруг она падает в пропасть.

В бесконечную пропасть.

Тама открывает глаза. На несколько секунд она перестает дышать, пытается понять, где она. Ей требуется несколько долгих минут, чтобы узнать лоджию, понять, что рядом лежит ее одеяло. Она пытается пошевелиться, но тело пронзает боль. Тело кричит от страданий.

В одном месте болит еще сильнее, чем в остальных. Таме не удается точно определить, где именно. Кажется, в левом плече. Она решает не шевелиться и старается вспомнить, что с ней произошло.

Вы можете только мертвых обворовывать…

По лицу катятся обжигающие слезы.

Ее сон был так прекрасен. Солнце, небо, утопающие в теплом песке ноги. Атэк, ветер, пустота. Спокойствие.

Если смерть похожа на этот бег в пустыне, если смерть означает чувствовать себя легкой, как перышко, то Тама хочет умереть. Еще раз.

Умереть прямо сейчас.

Умереть, и ничего иного.

Она покинула рай, но ей удалось добраться до своего одеяла. Ползком, как смертельно раненное животное. Не в состоянии достать до выключателя, она сворачивается калачиком в темноте, ее трясет. Ее тело – один большой синяк, кровоподтек. Тама – одна сплошная рана. Ее ступни заледенели, голова горит.

Почему она все не умирает? Почему так цепляется за жизнь?

Занялся день. Затем снова зашло солнце. Тама открывала глаза раза два или три. Не больше.

Дверь же на лоджию не открылась ни разу.

Тама не может двигаться, поэтому вынуждена мочиться под себя, на одеяло. Среди этого хаоса она спрашивает себя, как она будет его отстирывать, потому что одеяло не влезает в стиральную машину, оно слишком большое.

Снова день. Тама этого не видит. Ее качает на волнах кровавого океана, бросает об острые скалы. Вдали плавают осколки того, что когда-то было, вероятно, ее сновидением.

Мозг горит пламенем, во рту сухо, как в пустыне.

Еще одна ночь.

Таме снится, что она пьет воду. Литры воды.

Таме снится, что ее обнимают дружеские руки.

Таме снится, что она умирает, раз и навсегда.

Откуда-то доносится мягкий голос:

– Тама? Ты меня слышишь?.. Тама?

Она уже слышала этот голос, ей всегда нравилось его слышать.

– Тама?

С первого раза открыть глаза не получается. На секунду ей кажется, что она различила лицо Изри – наверное, галлюцинация.

– Тама, очнись…

На этот раз она обнаруживает, что над ней и правда склонился Изри.

– Ты меня видишь?

Она шевелит распухшими губами, но не произносит ни звука. Изри уходит и возвращается со стаканом воды. Помогает ей пить, отчего она чуть не задыхается.

– Тихонько… Вот, молодец.

Из глаз Тамы брызнули слезы, и взгляд Изри затуманился. Он гладит ее по щеке, долго смотрит на лицо. Его почти не узнать, так оно изуродовано. Изри берет Таму на руки и несет вон из лоджии. Открывает ударом ноги дверь в свою бывшую комнату и опускает девушку на кровать. Он подкладывает ей под затылок подушку и начинает ее раздевать. Снимает блузку и футболку. Она остается только в своем розовом лифчике и белых трусиках. Когда Изри видит ее тело, он приходит в ужас. Везде кровоподтеки и шрамы. Тама снова потеряла сознание, и он переворачивает ее на бок, отчего может увидеть огромный ожог на спине. От ярости он стискивает зубы и выходит из комнаты. Появляется спустя три минуты, держа в руках еще один стакан воды. С аспирином.

– Выпей, станет полегче…

Он поддерживает ее за шею и помогает поднять голову.

– Кто это с тобой сделал? – спрашивает он.

В ответ – лишь страх в глазах.

– Кто, Тама? – жестко повторяет он. – Мать, так? Говори свободно, ее нет дома…

Тама хотела бы избежать вопросов, на которые у нее нет права отвечать. Изри накрывает ее одеялом и снова гладит по щеке. Несмотря на все полученные удары, это лицо его притягивает. А глаза… Сверкают, как тысяча огней. Изри никогда не видел ничего красивее этого скорбного взгляда.

Проходит несколько минут, и Тама может уже кое-что сказать.

– Изри? Они по… похоронили ма… мадам Мар… гариту?

Таме сложно произносить слова, но она надеется, что Изри ее поймет.

– Кого?

– Мар… гариту, ко… которая… жи… вет в… Сор… бье…

Лицо Изри сереет.

– Маргарита умерла?

– Нес… колько не… дель назад.

– Несколько недель… Значит, ее точно похоронили!

– Но… ее… кто-нибудь… видел?

Молодой человек хмурится:

– Успокойся, Тама. Расскажешь попозже, хорошо? Потому что я ничего не понимаю…

– Нет! – стонет Тама. – Нужно… уз… нать…

Тогда, собравшись с последними силами, она ему рассказывает обо всем, что произошло в тот проклятый понедельник. О праздничном торте, о жилетке, о «Реквиеме» Моцарта, о сердце Маргариты, о преступлении Межды. Ее слова и мысли путаются. Но, несмотря ни на что, молодой человек в конце концов разбирает то, что она хочет сказать.

– Не может быть! – кричит он. – Ты лжешь!

Тама всхлипывает, цепляясь за руку Изри. Вдруг слышится шум входной двери. Тама в ужасе.

– Отнеси меня… на… на лоджию! – умоляет она, пытаясь подняться.

Изри прижимает ее к постели:

– Лежи тут. Мать я беру на себя.

Он закрывает дверь комнаты. Таму трясет от страха, от холода, от боли. Она слышит, как Межда с сыном разговаривают. Они быстро переходят на крик. На визг.

– Ты не имеешь права так с ней обращаться! – взрывается Изри.

– Я ее купила, она мне принадлежит! Что хочу, то и делаю! – отвечает мать.

– Ты видела, в каком она состоянии? Ты с ума сошла? Убить ее хочешь?

– Не суй нос не в свои дела!

Дверь комнаты распахивается, и появляется гневное лицо Межды.

– Что она тут забыла?

Когда Межда срывает одеяло, Тама начинает орать. Тогда Изри вмешивается.

– Ночь она проведет здесь, – заявляет он.

– Да ни в жизни!

Он хватает мать за руку, выводит в коридор и кричит:

– Тама рассказала мне о Маргарите… Это правда, что она умерла и что ты оставила ее гнить в кресле?

– Я боялась, что полиция начнет меня расспрашивать! – оправдывается Межда, сбавив обороты. – Я подумала, что кто-нибудь ее да найдет. Она все равно померла, так что…

– Так что ты ее обворовала?

– «Обворовала»? О чем это ты?

– Тама мне все рассказала!

– Ты что, веришь этой скотине, а не собственной матери? Она меня так ненавидит, что еще и не такое скажет!

– Серьезно? Даже не знаю, за что это она тебя так ненавидит! – иронизирует сын.

– Изри, дорогой, ты правда думаешь, что я на такое способна? Она врет, уверяю тебя. Придумывает, лишь бы мне гадость сделать…

– Может быть, – соглашается Изри.

Тама сдвигает одеяло и ставит на пол ногу. Падает. Ей удается на четвереньках добраться до коридора.

– Оставайся в постели! – приказывает ей Изри.

Тама ползет в комнату напротив, в спальню Межды.

– Ты куда это? – вскрикивает мегера.

Тама снова падает на ковер, но вытаскивает из-под кровати спрятанную там коробку. Межда не успевает вмешаться, и Тама показывает:

– Я не вру! Смотри…

В коробке лежат украшения, несколько безделушек. Изри узнаёт серьги, с которыми Маргарита никогда не расставалась. Он оборачивается к матери:

– Что ты на это скажешь?

– Не знаю, откуда коробка! – защищается Межда. – Тама сама это все украла!

Изри резко бьет ее по щеке, отчего Межда отлетает к стене.

– Ах ты дрянь…

Потом берет Таму на руки и несет на кровать.

– Не бросай меня! – умоляет она. – Межда меня убьет!

Он закрывает дверь, и Тама слышит, как он снова орет на мать.

– Она останется у меня в комнате, ясно? Если ты ей еще что-нибудь сделаешь, пожалеешь!

Межда плачет, умоляет. Может быть, даже падает перед ним на колени.

– Поняла?!

– Да, да!

– Я скоро вернусь, и если ты ее хоть пальцем тронешь, удавлю!

Он уходит, Межда идет за ним в коридор:

– Сынок, подожди! Подожди… Послушай меня, да подожди же!

Но дверь грохает, и Тама закрывает глаза. Она не знает, доживет ли до вечера, но ей становится значительно легче.

Когда она открывает глаза, над ней нависает Межда.

– Слушай хорошенько, прошмандовка, ты за все заплатишь. Дорого заплатишь… Ты даже не представляешь, что тебя ждет.

Сказав это, Межда уходит, а Тама улыбается.

Изри знает, что она не врет. Изри ее защищает. И главное, Межда только что потеряла доверие своего единственного сына.

Тама улыбается. Она так давно ждала этого момента. Момента, когда правда наконец восторжествует над несправедливостью.

Остальное не важно. Даже сама смерть не важна…

Благодаря аспирину боль чуть ослабла. Но она по-прежнему не дает мне подняться с кровати. Каждый раз, когда я делаю вдох, мне кажется, что изнутри меня пожирает какое-то злобное животное.

Я часто ухожу в мир снов. Снова попадаю в эту странную пустыню, встречаю там Атэка, он как будто хочет что-то мне показать, указать путь.

Путь свободы?

В моем последнем сне я шла за ним несколько километров и совершенно не чувствовала усталости. За огромной дюной показалась деревня. Несколько бедняцких домов, которые жались друг к дружке, будто хотели укрыться от яростных лучей солнца.

У одного из них сидела моя мать. Она плакала.

Я медленно подошла и положила руку ей на плечо. Моя рука дрожала.

Когда она подняла голову, то не увидела меня. Ее дикий взгляд блуждал в пустоте.

– Мама? Мама, ты меня слышишь? Это я, мама…

Она по-прежнему меня не видела, но мой голос как будто достиг ее души, и тогда ее грусть испарилась как по мановению волшебной палочки. Я прижалась к ней и крепко обняла.

И наши сердца снова забились как единое целое.

Она смотрела вдаль и говорила, что я должна сражаться, снова и снова. И что однажды мы встретимся. Что мы опять будем вместе.

Это был всего лишь сон, лихорадка.

Но он казался таким реальным.

И таким прекрасным.

Иногда я снова погружаюсь в черное небытие. Падаю, падаю, и ничто не может меня удержать. Перед тем как открыть глаза, я наконец оказываюсь на самом дне. Как будто очень глубокого колодца. Наверху – ночь, бледный дрожащий свет. Там, далеко-далеко, есть небо. До которого не достать.

Высоко в небе – Атэк, он смотрит на меня, зовет. Он хотел бы, чтобы я набралась сил и вылезла на поверхность.

Но сил мне не хватает.

Мне их всегда не хватало. Я слабая, я это знаю.

Иначе я бы не была рабыней.

В другой раз, не знаю, когда это было, я услышала смех Батуль. Она смеялась и рассказывала дурацкие девчачьи истории. Она пела для меня своим тоненьким голоском. Она взяла меня за руку и повела на вершину горы. Там было холодно, стояла ночь. Я подняла руки и смогла достать до неба. Небо было пушистым, мягким и прохладным.

Когда мы спустились вниз, я прошла по тысяче деревень, увидела тысячи людей. И бабушку, я уверена. Хотя я ее не застала. Она походила на Маргариту, походила на маму.

Она была похожа на меня.

Потом Батуль исчезла и ее место занял Атэк.

В ту ночь, а может, и день мне показалось, что мне было сто лет, что я прожила сто жизней. Я уже не была девочкой, не была собой.

Я последовала за Атэком в чрево земли. Я почувствовала ее вкус, запах, тепло. Я видела ее яркую кровь.

Как только мы поднялись на поверхность, за спиной у меня выросли крылья и я взлетела. Я летела над лесами, над столетними деревьями, я питалась их соком и их мудростью. Я летела над их кронами и поднималась все выше и выше.

Я стала пылью, облетела Вселенную, видела звезды. Слепящие, великолепные. Я летела за Атэком и видела сверху весь мир. Видела живущих в нем людей. Видела их горести, их потерянные надежды, их усилия. Видела, как у них под ногами разверзаются угрожающие пропасти.

Я была пылью, которую нес ветер. Нес на небо.

Иногда я открываю глаза. По-настоящему открываю. Оказываюсь в этой комнате, в этой жизни. Тогда я хочу только одного – снова увидеть Изри. Его такое прекрасное лицо. Слушать его голос, слушать, как он говорит, что будет обо мне заботиться.

Когда я прихожу в себя, то слышу, как в спальне плачет Межда. Ее плач – колыбельная, благословение. Исцеляющая мазь для моих ран.

Я знаю, что она меня убьет. Но надеюсь, что успею еще раз увидеть Изри.

Я открываю глаза и чуть поворачиваю голову. Он сидит у кровати на стуле и улыбается:

– Как самочувствие?

– Получше, – говорю я.

– Пить хочешь?

– Да…

Изри протягивает мне стакан чистой воды, помогает поднять голову. Потом мягко опускает на подушку.

– Теперь с Маргаритой все хорошо, – сказал он.

Мое сердце замерло.

– Она… Она все еще?..

Он кивнул. Тогда я представила, как разлагается тело моей подруги.

– Я вернул все, что у нее взяла мать, а потом вызвал «скорую». Я не стал ее дожидаться, чтобы не было проблем… Когда это случилось?

– Полтора месяца назад, – тихо сказала я. – В каком состоянии она была?

– Лучше тебе не знать.

По выражению его лица я понимаю, что ему было больно обнаружить Маргариту. И что за полтора месяца никто из ее сыновей не забеспокоился. Понимаю, до какой степени она была одинока.

Как и я.

Нет, это не так. Потому что теперь у меня есть Изри.

50

Что будет, если он не вернется?

Она умрет от голода, прикованная к кровати.

Если он вернется, она все равно умрет.

Она находится в доме убийцы. Почему?

Заслужила ли она это? Что она совершила, раз здесь оказалась? Почему ее мозг отказывается открыть ей правду о ее жизни?

Воспоминания были где-то рядом. Они не могли всплыть на поверхность сознания, но они были. Девушка безрезультатно пыталась сконцентрироваться, напрячься – туман все не рассеивался.

Солнце заливало ее комнату, был, наверное, разгар дня, – впрочем, она не имела представления о времени.

Шум мотора, радостный лай собаки, шаги в доме.

Он вернулся.

Это было и облегчением, и ужасом. Может, даже концом.

Она услышала, что он включил душ, и забралась под одеяло. Ей хотелось исчезнуть. Провалиться в небытие, стать невидимкой.

Дверь отворилась, и на пороге показался огромный силуэт ее тюремщика. Влажные от воды волосы, из одежды только полотенце на бедрах.

– Смотри-ка, Спящая красавица проснулась! – сказал он, чуть улыбнувшись.

Он открыл шкаф, вытащил свежие вещи и оделся при ней, стоя спиной.

«Никакого стыда», – подумала она.

Он был высоким, крупным. Коротко остриженные темные волосы, воловья шея. Она заметила у него на левом плече татуировку. Циферблат с мечом посередине.

Он оделся, сел в кресло в самом темном углу комнаты, как будто тоже желал стать тенью. Долго смотрел на незнакомку, прежде чем заговорить.