Лунная Ведьма, Король-Паук Джеймс Марлон

– А Королеву?

– Бессмертные боги! Разумеется, и ее тоже, хотя в этом есть что-то новое.

– Не совсем так, моя почтенная. Это началось в тот месяц, когда вы были… вы покинули двор. Мудростью его превосходительства канцлера. Госпожа, нам пора двигаться. Углико с наступлением темноты совсем другое место.

– Что ж это за место? Надеюсь, не совсем уж безвестное?

Провожатый кивает и возвращается на свое место впереди. Соголон думает за ним последовать, но ее останавливает хозяйка:

– Куда? Я тебе задам!

В торговом квартале проходит два дня. Они обосновываются в особняке размером с дворец; при этом хозяйка использует любую возможность пройтись насчет того, сколь вульгарным ей кажется это место.

– Во всем здесь блеск вкусовщины, – пренебрежительно говорит она. – Блеск грубого и покупного вместо элегантной патины прежних поколений знати и изначального благословения богов.

Соголон это место кажется более представительным, чем любая комната в доме хозяйки. В каждой комнате здесь есть камин; каждая повествует какую-нибудь историю в картинах на потолках, изображающих хмурово-задумчивых людей, которые делают что-то с виду благочинное. Комната с ванной для хозяйки и еще три для тех, кто пожелает, и слуги, которые приходят по высочайшему повелению, но никто из них не работает во дворце. Это известно, потому что об этом распрашивает хозяйка. С ними здесь и Кеме, так как обременение с него не снимается до тех пор, пока он не сделает все, для чего его снарядил двор: доставить господ из дома Комвоно. Соголон ухаживает за своей госпожой, пока той не надоедает восхвалять Сестру Короля за ее безграничную милость, затем поносить ее же за мелочную мстительность. После этого хозяйку обычно берет сон, а вот Соголон так и не спится.

На вторую ночь она выходит во внутренний двор и застает там провожатого в компании льва. Раньше она, безусловно, ничего подобного не видела. Гривастый лев, в темноте почти белый, здоровенный, как стол, – настолько, что может запросто раздавить Кеме, даже если просто на него ляжет. Лев утробно рыкает, и Соголон так и подскакивает, хотя ее и не видно. Что это за место, где звери бегают на свободе? Госпожа Комвоно о такого рода опасностях никогда ничего не рассказывала. Соголон не знает, что делать, она в глубоком замешательстве, не сказать бы в ужасе, но тут она замечает, что Кеме держится как ни в чем не бывало.

– А ну-ка! – кажется, говорит он и бросается через пространство двора, а лев с рыком кидается за ним. Отбежать далеко Кеме не успевает. Лев набрасывается как раз в тот момент, когда тот оборачивается, и оба падают наземь. Соголон на грани истошного крика, но Кеме, гляди-ка, хохочет и кричит:

– Смотри, куда лижешь, герой-любовник! – На что лев снова издает рык. Кеме чешет зверю челюсть, а тот мурлычет, как кот, трется о провожатого мордой и чуть не валит с ног. Всё это заставляет Кеме смеяться еще больше. Они катаются и барахтаются по грязи.

– Комар забрался в это тело раньше тебя, – смеется Кеме и ласково его шлепает, после чего лев с урчанием убегает.

– Хорошо, что ты держалась это время в сторонке, – говорит затем Кеме, оборачиваясь к Соголон. – А то Макайе как раз сейчас нужна подруга.

– Я бы вышла замуж за льва?

– Без церемоний. Он просто бы взял тебя зубами за шкирку и утащил.

– Женщинам такое нравится?

– Благороднейшим из созданий? С тобой бы, может, он и не сладил.

– Я на вас и не смотрела.

Он стряхивает с одежды пыльные следы львиных лап.

– Ты ни на что не смотрела, а мы со львом просто попались тебе на пути?

– Я, вообще-то, иду спать.

– Только сон тебя не берет. Иначе б ты не стояла здесь и не разговаривала со мной.

– Я не…

– Перестань мне возражать сугубо ради возражений. Не каждый мужчина хочет с тобой драться.

– Верно. Мертвые ко мне уже не цепляются.

Кеме заходится смехом так, что сам затем спохватывается.

– Хозяйку разбудишь, – предупреждает Соголон.

– Язви боги, только не это. Слушай, а пошли на задний двор? Могу там тебе кое-что показать. Думаю, понравится, – предлагает он.

Соголон останавливается и смотрит на него долго, пристально. Хмурость на ее лице видна, должно быть, даже в темноте. Ее напряженный взгляд держит его там, в пространстве и в ночи.

– Ни по каким задним дворам я с тобой ходить не собираюсь.

– Как знаешь, – пожимает он плечами и уходит.

Соголон, признаться, довольно долго размышляет, не стоило ли последовать за ним, но затем возвращается к себе в комнату и углубляется в ту самую страну не-сна, не-бодрствования. Вещи здесь зыбки и движутся как под водой, но при этом она всё видит и знает. Этот дом с кроватями, приподнятыми над полом, с сине-зелеными попугаями, порхающими под потолком, и рисунками святых людей на сводах, которые иногда, на краю зрения, скрытно шевелятся. «Это обман», – успокоительно думается ей. В это время ночи, в такой момент усталости разум слишком слаб, чтобы сохранять что-либо неподвижным, включая и то, что видишь.

– О нет, эта женщина воистину теряет голову. Указ есть указ, – щебечет она.

Она, то есть дама, которая сегодня утром наносит визит госпоже Комвоно. Хозяйка за беседой зовет ее не иначе как «дражайшей сестрой», что, однако, не мешало ей перед приходом звать ее «сквернословкой» и «вислогрудой сукой». На подобные слова хозяйка не скупилась с того самого момента, как ушел глашатай, перебудив утром весь дом своим бравурным сообщением, что, дескать, сегодня после полудня предстоит визит.

– Сказал бы уж проще: после полудня готовь обед, – съязвила хозяйка.

Госпожа Комвоно тотчас загружает работой повара, и к приходу гостьи уже ждет мпотопото с макрелью и сельдь в соляной корочке, а морская рыба в горах вообще редкость; также сладкий батат, свежие фиги и клуиклуи[18] на деревянных досточках.

А потом, уже откинувшись на подушки, статс-дама госпожа Дунгуру сетует на то, что всё здесь такое сладкое, слишком уж сладкое, даже селедка, и что тот, кто стряпал, чувствуется, не утонченный повар с кухни дворца. Потому как при дворе пикантность – старое понятие, вновь входящее в моду, что раньше привело бы к росту цен на соль, но поскольку мы с Югом больше не воюем, то и цена остается неизменной, и хотя такая женщина, как она, со столь благородным происхождением, ни за что бы не стала связываться с какими-нибудь торгашами и купцами на рынке, но всё же иногда можно немного побаловаться для собственного удовольствия и поиграть с ценами на рынке, пусть даже для многих это может оказаться печально, но на самом деле не для них – то, что в мирное время цены на соль падают так низко. А потом она снова жалуется на еду, но хозяйке не оставляет ни крошки.

Соголон наблюдает за ними и замечает кое-что новое: друг-враг. Понять это сложно, поэтому она наблюдает дальше. Статс-дама госпожа Дунгуру, дражайшая сестра, вислогрудая сука – она и в самом деле носит свое платье на старый лад, с открытой грудью. Эта дама напоминает ей хозяйкину сестру, которая тоже цепко за нее держится, но хозяйка не раз говорила, что эту пиявку терпеть не может; и кажется, что такие друзья и родня – единственное окружение госпожи Комвоно. Но у Соголон такое в голове не умещается: что же их держит, если не любовь? Не то чтобы она сама знала, что такое любовь, не говоря уж о том, чтобы она удерживала людей рядом. Ее братья, например, держатся меж собой, потому что не знают, как жить иначе, а если бы сообразили, то наверняка побросали бы друг друга. Нет, это какое-то другое громкое слово, которое использовал покойный хозяин. Мысль о нем Соголон предпочитает незамедлительно отбросить. Что же сближает этих женщин? Может, так оно и бывает, когда тебя окружают люди всех мастей, но на самом деле у тебя никого и нет? Вон у Кеме есть лев, с которым он играется в грязи. Мысль о Кеме Соголон тоже предпочитает поскорее прогнать. Может быть, это представление, танец, церемония между ними, между двумя людьми?

– О да, определенно с той поры, как место в ногах у наследного принца занял сангомин, теперь каждая вторая женщина благословлена, если ее не назовут ведьмой, – продолжает щебетать статс-дама госпожа Дунгуру.

– Неужто госпожу Каабу называют ведьмой? В таком случае как же называют ее мать?

– Словом, которое в кругу приличных женщин неуместно.

– Тогда не берите в голову, дражайшая сестра.

Обе госпожи развалились на подушках, как женщины, которым совершенно не нужна мужская компания. Статс-дама госпожа Дунгуру облачена в темно-зеленое платье с грудой ожерелий из бисера, свисающих до ее темных сосков. Каждый палец статс-дамы унизан золотым кольцом, кое-где их по два. Хозяйка тоже говорит много и не только ртом, но в равной степени и руками; в совокупности это создает атмосферу нагнетаемой тревоги.

– После недели гаданий они позвали оракула Ифы, и все то время никто ничего не мог сказать наверняка.

– Но почему они сочли ее ведьмой?

– Боже, что за слова, нджайе[19]! Вы там у себя в захолустье вообще новостей не получаете? Две наложницы лорда снесли ребятишек, которые вышли вперед ножками. Один удавился материнской пуповиной, другой рождением убил свою мать. Все слуги шепчут, что Каабу исполнена черноты и злых духов после того, как родила всего одну девочку, и то ослабленную.

– И лорд Каабу позволил им забрать свою жену?

– Он сам ее и обвинил. Жрецы не смогли найти ничего, что говорило бы о том, что она ведьма, поэтому лорд призвал сангомина.

– И теперь этот мерзкий речной шаман добрался до самого трона? Да, всё действительно изменилось.

– Так ты хочешь услышать историю или нет?

– Конечно, хочу!

– Ну так вот, лорд просит Короля возместить ущерб, и вот тут-то, добрая моя сестра, вмешивается канцлер. Истинно говорю, одно имя этого человека заставляет меня содрогаться. Если по правде, то он и есть тот, из-за кого всё это и заварилось. Ты знаешь, я слухам не верю, но слышу, что силами канцлера двор сейчас являет к сангомину благосклонность и, значит, потому теперь должно состояться судилище над всем и всеми, кто подозревается в причастности к ведовству. Вот так всё происходит, сестра. Человек из белой глины, этот самый охотник за ведьмами, власы которого за всю жизнь не знают гребня, без предупреждения появляется в вельможном доме. Я слышала, выглядит он как кожаный мешок с костями, и, представь себе, пришел он не один, а еще с семерыми. Все семеро из них, сестра, вроде как дети, но дети самые странные из всех, каких кто-либо видывал. У одного красная кожа, другой ползает боком по стенам, а у третьего две головы! И вот они врываются как гром среди ясного неба и хватают даму Каабу, визжа, что она ведьма. Я слышала, на ее защиту встают двое стражников, потому как думают, что это какое-то нападение, но дети те кидаются на них, как если б кто бросил сырое мясо стае гиен. Я слышала, нджайе, что когда их оттащили, то от одного стражника остались одни кости, а у другого все части тела были разбросаны по всему двору! Демонята, чисто демонята, но сейчас-то они служат вроде как добру, значит, они хорошие? Двух других наложниц там тоже сочли ведьмами.

– Как так?

– Тот упырь из белой глины прорицал, что они питают друг к другу вожделение.

– И что здесь такого? Брошенные наложницы на это, бывает, идут, здесь ничего нового.

– Теперь это ново. Тот охотник за ведьмами велит своим демонятам распластать их и держать, пока он сам делает тем женщинам правеж.

– Я даже не понимаю, о чем вы, моя дражайшая сестра.

– Так уж и не понимаешь? Этот гадкий волосач со своими демонами-уродцами занял дом, как будто пришел в него с войной. Порой они даже хватают хозяина и слегка его поколачивают, пока кто-нибудь не разберет, кто перед ними.

– Вы ничего не упускаете, сестра? Когда это случилось, что ведьмы вдруг стали злыми?

– Как давно ты… Как давно тебя не было, сестра?

– Достаточно долго.

– Да, конечно, и бедный, бедный господин Комвоно! Я и не знала до прошлой четверти луны, сестра.

– Ведьмы, дражайшая сестра. С каких это пор любую женщину стало можно называть ведьмой?

– Но они ведьмы и есть.

– Вы не слышите, о чем я спрашиваю, сестра.

– Тебе придется расспросить моего мужа. Он так умен, что впечатлен даже наследный принц.

– Вы уже второй раз упоминаете наследного принца. А что же Король?

– Король? Ты, получается, не слышала. Дорогая сестра, я-то думала, что ты затем и прибыла. Ибо твой муж всегда был в сердце Короля. Даже после того, как ты…

– Вы говорите так, будто…

– Он нас покидает, сестра.

– Покидает, чтобы отправиться куда?

– Он отходит, сестра. Отходит.

– А я спрашиваю, куда… он… Ох! Так Король, получается, при смерти?

– Сестра! Тебя не было чересчур долго. Подобные разговоры теперь – крамола и измена. Король занимается устроением своих дел с предками, ты меня поняла? Хорошо, что ты не ведешь на этот счет дальнейших расспросов. Нынче это государственная измена. А говорить то, чего ты сейчас не произнесла, а я не слышала, значит желать гибели своей стране. Так говорит лорд-канцлер, и наследный принц это одобряет. Ну а писцы записали это на пергаменте, из чего следует, что это теперь закон. Король занят своими думами, в которых улаживает отношения с предками.

– Никто не умирает, а значит, и последних почестей воздавать не нужно?

– Теперь ты, хвала богам, рассуждаешь так, будто чему-то научилась.

– Я научилась многому, нджайе, хотя это всего лишь мой третий день здесь. Ну а не говорить о ней – это тоже новая традиция? Или я этого недостойна, пока она сама меня не примет?

– Ты о ком, сестра?

– Это, безусловно, ответ на мой вопрос.

Прежде чем уйти, статс-дама говорит госпоже Комвоно:

– Удостоверься, что ты готова к аудиенции с канцлером.

Это вызывает у хозяйки еще один вопрос:

– Я всё никак не пойму этих дел с канцлером. Король что, лишен собственного мнения?

– Меня озадачивает, почему это озадачивает тебя, сестра, – говорит статс-дама и хмурится, бровями показывая то, чего не произносят ее губы: «Ты задаешь слишком много вопросов».

– У Кваша Кагара никогда не было канцлера, – говорит госпожа. – Насколько я помню, он опирался на жрецов фетишей и Сестру Короля.

– Ты блуждаешь в темноте, сестра моя. Разумеется, канцлер был всегда. Как его могло не быть?

– Но не пять лет назад. Сестра величества была его великим советником. Откуда взялся канцлер? Кто он?

Статс-дама желчно смеется:

– Сестра, ты слишком долго промаялась в провинции. Или твою память похитил ночной демон? О, я понимаю. Ожидание – это такое горе, должно быть, оно играет коварные шутки с твоими воспоминаниями. Аеси с Королем, на месте Короля. А никакой сестры у Короля нет.

– Думаю, я бы запомнила того, кто меня изгнал.

– Не будем ворошить былое, сестра.

– Кажется, принцесса…

– Принцесса Эмини? Да нет, она тогда была еще в слишком юном возрасте. Ты ставишь меня в тупик, сестра.

– Не больше, чем вы меня, дражайшая. Йелеза, Сестра Короля. Указ об изгнании пришел с ее собственным посыльным.

– Никогда не слышала, чтобы кто-то упоминал это имя.

– Что? Какая глу… Ах да, конечно. Я все еще не достойна произносить это имя.

– Впечатление такое, что ты оставила в изгнании свой разум. Указ разве не был скреплен печатью?

– Да, на папирусе, хотя какое это имеет значение?

– Значит, печать была от королевского дома. Впрочем, какая разница. Тем более теперь, когда ты будешь восстановлена.

– Безусловно, дражайшая сестра.

– Но ухо держи востро. Нынче его величество слушает советы своей дочери, хотя при дворе все уже жалуются, что она ведет себя так, будто наследный принц – это она. Даже после того, как Кваш Кагар отдал ее замуж.

– Простите меня, дражайшая сестра. Очевидно, воздух Конгора вызвал у меня помутнение памяти.

– Это горе играет свои шутки, сестра. То, что нужно, вычищает из памяти, то, что не нужно, оставляет позади.

– Пожалуй, так оно и есть. Благослови вас боги своей щедростью, дражайшая сестрица.

– И тебе того же, сестра моя.

Едва статс-дама выходит за ворота и ее паланкин удаляется за пределы слышимости, госпожа поворачивается лицом ко внутреннему двору.

– О Йелеза, – страдальчески молвит она. – Ведь мы обе были женщинами, женщинами при дворе Короля! Соголон, выйди наконец из-за той чертовой двери!

По улицам шествуют окъеаме. Дворцовые вещатели, стать которыми – заветная мечта глашатаев, когда из вещателей кто-нибудь откинется. Все они облачены в священные тоги из кенте[20], обернутые дважды через левое плечо, потому что правое принадлежит Королю. По улицам они передвигаются с посохами в руках. На выходе с рынка, где повар делал для дома закупки, Кеме указывает на одного из них Соголон:

– Глянь. Окъеаме сегодня вещают языком Кваша Кагара. Их отличие – высокопарность слога, ибо из их уст изливается красота, даже если они описывают слякотную лужу.

Соголон видит, как старший окъеаме прирастает еще одним, по виду учеником, но ничего особо интересного в них нет; даже в золоченых посохах, которыми они постукивают при ходьбе. Между тем Кеме тянет ее за собой, подобраться к вещателям поближе; «поглядеть, что они там вещают», – говорит он, хотя не вполне ясно, что имеет в виду. Они лавируют через толпу, пока не оказываются непосредственно за спиной у старшего и его подмастерья.

На оголовьях их посохов резное изображение трех человечков – один прикрывает себе глаза, второй уши, а третий рот. Кеме собирается что-то сказать, но тут окъеаме зычно возвещает:

– Превосходнейший ясноликий Кваш Кагар изволит заниматься делами трона! Король изволит заниматься делами предков! Превосходнейший ясноликий Кваш Кагар изволит заниматься делами трона!

Соголон смотрит и не верит глазам. Весь рынок, со всеми его покупателями и продавцами, зазывалами и зеваками, враз замолкает. Молчат все – даже, кажется, скот и домашняя птица.

– Превосходнейший ясноликий Кваш Кагар изволит заниматься делами трона! – повторяет окъеаме. Рынок неподвижен. Вон застыла торговка фруктами, не успевшая подать покупательнице кокос, а та – его взять. А затем, как по щелчку, всё снова приходит в движение. Весь рынок снова мерно двигается, покупает, продает, торгуется, горячится, вздорит, плутует, ловит за руки жуликов, а окъеаме тем временем движутся дальше.

Тут навстречу Кеме и Соголон выскакивает вторая повариха – растрепанная, запыхавшаяся от волнения.

– Они в доме! – заполошно кричит она. – Не послали вперед себя ни слова, ни весточки, а хозяйка уж напугана вусмерть!

– Да кто, дурёха? Кто явился? Скажи, пока не проглотила язык.

– Аеси!

Они спешат в ограду дома, и тут на подходе к воротам Соголон обдувает порыв внезапного ветра – могильно-стылого, с пригарью пепелища. Два порыва, один за другим, а следом что-то вроде хлопка громоздких крыльев. Звук пугает, но замечает его только Соголон. Повара спешат к себе в поварню, а Кеме занимает место рядом с дворцовыми гвардейцами, стоящими навытяжку у ворот.

Соголон пробегает мимо во внутренний двор, а оттуда к коридору, что ведет в гостиную. У входа истуканами застыли два стражника с похожими на ошейники ожерельями из бисера; мускулистые торсы обнажены, а от пояса книзу струятся белые одеяния, похожие на подолы платьев. Внутри у окна стоят еще двое, а на табурете, лицом к хозяйке, восседает некто в черной накидке и с огненно-рыжей копной волос, собранных пучками по всей голове. Даже сидя он кажется заметно выше большинства стоящих; шея и руки иззелена-черные, как изнанка моха. Хозяйка собирается что-то произнести, лицо у нее окаменелое. В эту секунду Аеси оборачивается.

– Прошу подождать снаружи, – щерится он улыбкой.

Песочные часы в голове у Соголон переворачиваются трижды, пока за ней не приходит гвардеец. Он указывает ей сесть на табурет, а сам выходит из комнаты. Те двое истуканов по-прежнему стоят у окна. В комнату входит Аеси, и накидка на нем развевается, хотя ветра вроде и нет. Впечатление такое, будто рыжина волос делает его кожу темнее, а ее угольная чернота воспламеняет и волосы.

Он прочищает горло.

– Ты, девочка без имени.

– Я…

– Не заговаривай, покуда я не задал вопроса, и не заставляй меня его повторять, если он уже задан. Ты поняла?

– Да… Да, господин.

– Господин у нас лишь Кваш Кагар. Мы все ему служим. Ты поняла?

– Да, госпо… Да.

– Меня называй канцлером, или Аеси, или вообще никак. Чины и титулы – они для стервятников вокруг нас. Мне до них нет дела.

Что-то захватывает внимание Аеси, и он выглядывает в окно. Смотрит долго. Соголон неуютно ерзает.

– Ты знаешь, за что изгнана твоя госпожа?

– Нет, Аеси.

– Но ты была там, когда умер господин Комвоно?

– Что?

– В доме, малышка. Ты была в доме тем утром, когда умер господин Комвоно?

– Да, Аеси.

– Ты знаешь, как он умер?

– Рабыня застала его на стене, господин.

– А ну без чинов!

– Ой.

– И теперь ты… Нет, не рабыня – и не ребенок. Так ты что, приживалка?

– Д-да.

– Ты знаешь, что такое «приживалка»?

– Нет.

Аеси прыскает смешком, похожим на чих.

– Твоя госпожа желает быть приближенной ко двору. Повторно. Я склонен пойти на это, ибо наследному принцу подобает слыть милосердным правителем. Кто знает, может, теперь она будет лучше управляться со своим языком. А нет ли у нее в подругах каких-нибудь ведьм, а, девочка?

– Нет. Нет, господин, ведьм она на дух не переносит. От нас в Конгоре все ведьмы шарахаются.

Аеси кивает и снова прыскает. И вдруг, крутнувшись в мгновенном повороте, впивается в Соголон взглядом.

Соголон пытается выдержать этот взгляд. Не то чтобы она бросает вызов или пытается быть твердой, но ей опостылело, что мужики воздействуют на нее своей силой, даже если это просто давящий взгляд. Она упорно не отводит глаз и моргает всего единожды. Аеси, понятно, пересиливает и не моргает, кажется, вообще. Все это происходит так быстро, что со стороны едва ли заметно, но она видит, даже непонятно почему. Прямо перед тем, как снова заулыбаться, он хмурится. Эта маска занимает всё его лицо, а затем исчезает.

– Твоей госпоже надо бы напомнить, чтобы впредь держала язык за зубами. Хотя права говорить ей об этом у тебя нет, – молвит он. – Кто назвал тебя Соголон?

– Я сама.

– Ложь. Это имя дала тебе госпожа.

В этот момент один из стражников хватается за живот, и его крючит рвотный позыв. Соголон отвлекается, а когда поворачивается обратно, Аэси смотрит на нее с угрюмой пристальностью.

– Выведите его, – не повернув головы, командует он и встает, думая уходить. – Что будет, когда хозяин тебя найдет? – спрашивает он.

У Соголон отвисает челюсть. Аеси склабится.

– Ладно, это я так. Это не про тебя, – говорит он.

Хозяйка на весь остаток дня укладывается в постель и остается в ней до утра. Где-то перед рассветом она разражается криком:

– Твои слова годятся для любой женщины, чье платье ты не задираешь! – после чего просыпается.

Соголон сидит рядом у ее кровати, в спальном кресле.

– Ты зачем за мной приглядываешь, девочка? Я не больна.

– Меня просто сморил здесь сон, госпожа.

– Смотри, чтобы он тебя впредь здесь не смаривал. Я не потерплю, чтобы за мной приглядывали. Хотя чего это я… Такой чудесный день! Зачем портить его недовольством и брюзжанием? На это просто нет времени. Соголон, сейчас же ступай в поварню. Завтракать я буду яйцами, а не тем кошмаром, который повар наверняка приготовит. Ах какой славный день!

Не успевает Соголон отойти, как хозяйка зовет ее обратно.

– А когда вернешься, мы выберем, какая из этих тканей лучше подходит для платья и геле.

– Да, госпожа.

– Соголон, ты… Ладно, иди. Нет, постой! Зачем я спрашиваю об этом тебя, какую-то там девчонку из буша?

Соголон как ни в чем не бывало поворачивается, чтобы идти.

– Я просто не знаю, что мне ей сказать, – растерянно признается ей в спину госпожа Комвоно. – Не как верноподданной, а как другу. Как женщине.

– Я не знаю, госпожа, какое слово вы напоследок сказали Сестре Короля, но…

– Да не сестре, глупая ты девчонка. Я говорю о дочери короля. Сестры у Кваша Кагара нет.

Соголон кругло моргает, отгоняя безмолвное потрясение.

– У Кваша Кагара сестры нет и не было, дурёха.