Табель первокурсницы Сокол Аня

– Из хозяйки дома в служанки? – Я стала разглядывать фотографию, на которой несколько человек в парадных костюмах позировали в саду.

– Теперь грубите вы, леди Астер.

– Знаю.

Черно-белый картонный прямоугольник, мужчина в центре, рядом женщина в чепце, явно прислуга, держит за руку девочку с тощими косичками. За ее спиной еще один мужчина, пузатый и немного лохматый. Все выглядят чопорно и официально.

– Не только вы устали. Что мы собираемся делать? – Я проводила взглядом молчаливую домоправительницу.

– Мы? Леди Астер, завтра вы возвращаетесь в Академикум, а делаю все я.

– Вы говорите, как Крис. – Девочка с фотографии хмуро смотрела на меня. – Словно я бесполезна.

– Это не так, – мягко сказала она. – Я знаю это чувство. – Жрица указала на фото. – Помню. Когда погиб мой отец, – она коснулась пальцами мужчины в центре, – я чувствовала себя так постоянно. – Ее палец двинулся к лицу девочки. – Ложитесь спать, Ивидель, завтра я дойду до верховного серого, даю слово, эта ситуация не останется без внимания. Не знаю, успеем ли мы помочь барону… – Я вздрогнула. – Не знаю, можно ли ему помочь, но никому не позволено заражать на улицах Льежа людей, вверенных нам князем. Мы найдем злодея, будь он хоть выходцем с Тиэры, хоть из самого Разлома, и если у него есть противоядие, я лично прослежу, чтобы Оуэн получил его первым.

– Спасибо, – прошептала я, понимая, что она дала мне обещание, не пообещав, по сути, ничего.

– Ваша спальня, наверное, уже готова, я сейчас проверю. – Жрица пошла к двери, оставив меня одну в комнате.

Странно, но легче после разговора с серой не стало, скорее наоборот, где-то внутри поселилась глухая тоска. Криса увезли, меня отправляют в Академикум, а серые будут ловить незнакомца в плаще, торгующего лекарством, исцеляющим от коросты.

Разве я не этого хотела? Каждый станет заниматься своим делом. Мне надлежит – учиться, жрице – расследовать преступления, а Оуэну… Оуэну ждать смерти и молиться, чтобы она забыла прийти.

Меня пробрал холод, хотелось банально разреветься, топнуть ногой и потребовать… Девы, давно ли я стала понимать, что не все решается одной волей, даже если ты графиня? Я прошла мимо портрета красивой женщины. На ее шее сверкали рубины. Рядом висело изображение мальчика в полный рост. У его ног лежала кудлатая собака. Я остановилась, на следующей картине художник запечатлел Мэрдока, моложе на несколько лет, но вполне узнаваемого. Он в родстве со Стентонами? Хотя чему я удивляюсь, столичные аристократы давно породнились друг с другом, и не один раз. Странно, что нет портрета герцогини.

Очередная старая фотокарточка – судя по пожелтевшим краям, одна из первых работ Фотогра, украшенная рамкой.

Он запечатлел троих. Барона Стентона, его дочь с косичками и бантами, которую держал на руках мужчина в мундире гвардейца. Сразу видно, что на снимке близкие люди. Не обязательно семья, но то, что их связывают крепкие узы, можно увидеть невооруженным взглядом. Гвардейцу доверили дочь барона, она не дичится, как все девочки при виде незнакомых мужчин, а доверчиво положила голову на плечо солдата. Тот придерживает ее рукой. Старый барон улыбается.

Однажды, когда мне было семь лет, я провалилась зимой в ручей по пояс. Казавшийся таким надежным лед треснул, заставив меня искупаться в ледяной воде. Помню испуг, помню ощущение холодной паники, которое поднималось от ног к животу, ползло по спине, касалось затылка. Тогда я закричала…

Сейчас смогла подавить крик. Затолкала его в себя вместе с холодом. Дверь открылась.

– Комната готова, леди Астер, – проговорила вернувшаяся серая. – Вам надо отдохнуть.

– Да, – смогла выдавить я.

– Ивидель, с вами все в порядке?

– Да, – повторила я, на этот раз вышло уверенней. Потом развернулась, чувствуя, как деревенеет спина.

Маменька всегда учила, что, если у тебя с головы свалилась тиара, надо вести себя так, словно она все еще там. Если рушится мир, леди должна встречать конец света с улыбкой и высоко поднятой головой. А мир рушился, разваливался на кусочки прямо здесь, в этой сумрачной гостиной маленького дома.

– Что случилось? – обеспокоенно проговорила Аннабэль, подходя к портретам.

Все-таки не получилось у меня встретить конец света с невозмутимым лицом. Жрица посмотрела на портрет, потом на фотографию. Поймет ли она? Это же ее фотография, которая висит тут с незапамятных времен и наверняка давно воспринимается как фон.

– Ничего, просто… просто… – Мысли метались, словно летучие мыши по темной пещере, и не находили выхода. – Я увидела там… Мэрдока… и подумала… – На этом фантазия иссякла, никак не получалось придумать, что такого страшного можно было увидеть в портрете сокурсника.

Но серая рассмеялась, пусть немного натянуто. Обеспокоенность ушла с ее лица. Конечно, чего еще ожидать от взбалмошной графской дочки, как не внимания к красивому сокурснику? А та фотография всего лишь одна из многих. Мужчина, держащий на руках девочку, очень молод, он еще не обзавелся сединой и жесткими складками у рта, тело еще не отяжелело, как у многих в его возрасте. Фотографировались молодой человек и девочка. Прошло двадцать лет, они изменились, и вряд ли кто-то сможет узнать их. Разве что тот, кто привык видеть черты лица, линию скул и роста волос, расстояние между глаз, форму губ и носа. А меня хорошо учили, маменька не скупилась на учителей.

– Он мой двоюродный племянник, понимаю, что ты могла подумать, но все делается только для твоего блага.

– Наверное, – промямлила я, не имея понятия, о чем она говорит, но пусть будет благо. – Пойду спать, вы правы, день выдался тяжелый.

– Если хотите, оставьте пальто и сапоги, Рина к утру вычистит.

– Спасибо, не стоит. – Я ухватилась за полы пальто, словно серая собиралась стащить с меня одежду силой.

Наверное, маменька все-таки вбила что-то в голову, потому что я позволила себе тихо опуститься на пол только после того, как закрылась дверь гостевой спальни, той самой, которую приготовила для меня бывшая хозяйка дома.

Я обхватила руками колени и уткнулась в них лицом, совсем как в детстве. Крик рвался наружу. Что я натворила?

Перед глазами снова встало казавшееся знакомым лицо Густава, оно расплывалось от слез. А потом его сменило лицо с фотографии – лицо мужчины в форме, что держал на руках маленькую девочку, которая выросла во взрослую жрицу.

«Семья Густава служит нашей уже несколько столетий», – сказала Аннабэль.

Все закономерно, династии есть не только у знати, но и у слуг, для многих служение – это честь и смысл всей жизни.

Лицо солдата с фотографии сменилось третьим. Тем, которое я видела вживую. Лицом человека, что требовал у меня инструментариум из лавки Гикара. Гвардеец с набережной постарел с момента, когда был запечатлен на снимке, но не узнать его было нельзя. А ведь я отдала набросок с его изображением серой!

И что? Поймали его?

Проклятье! Что же я натворила?

Что она сказала слуге, посылая записку? «Пусть решит вопрос о бароне Оуэне!»

Я вскинула голову. Застывший внутри холод словно бы треснул и рассыпался миллионом снежинок. Что значит – решит вопрос? Как его можно решить? Освободить? Или… сделать так, чтобы освобождать было некого?

Слезы высохли. В керосиновой лампе закачалось такое родное пламя, алые языки лизнули каминную решетку. Я аккуратно придержала их и загнала обратно. Спалить дом – не выход. Огонь, вспыхнув раз, как и все живое, умирает очень неохотно и способен уничтожить многих.

А не наплевать ли мне на этих многих?

Выходило, что нет.

Я поднялась, повернулась и прижалась ухом к двери, словно любопытная горничная. Тишина. Осторожно, открыв дверь, выглянула в коридор. Только скрип половиц и далекое бормотание. Служанка еще не спала, баронесса наверняка тоже. Надеюсь, она не стоит сейчас в гостиной и не разглядывает фотографии, потому что серая не глупа.

Я закрыла дверь, с каким-то отчаянием отметив отсутствие засова. Ну, конечно, кому и от кого тут запираться!

– Что ж, я это исправлю, – проговорила, поднимая руку.

«Зерна изменений» отправились в полет, заполняя пустоты, и деревянная створка срослась с косяком. Теперь, чтобы войти в комнату, им потребуется таран. Или маг. В любом случае это займет время.

Обогнув кровать, я подбежала к окну и дернула шпингалет. На подоконник посыпалась облупившаяся краска. Зима, створку давно не открывали, петли поворачивались со скрипом. Дернув за ручку, я все-таки открыла окно. В комнату ворвался ледяной ветер. Я поправила шпагу…

Что я делаю? Собираюсь вылезти в окно, словно воровка?

Я взобралась на подоконник. Сапожки оставили на белой краске неаккуратные следы. За окном колыхались от ветра гибкие ветки кустов, где-то вдалеке горели фонари. Дом Аннабэль, к которому она так пренебрежительно относилась, стоял недалеко от центральных улиц. Хороший район, хорошие соседи, что может случиться?

Много чего! Будто неизвестно, что делают с одинокими молодыми девушками на ночных улицах! Нянюшка столько историй рассказывала. Хотя самое страшное в ее рассказах виделось мне весьма расплывчато.

Может, остановиться? Остаться в комнате до утра, а потом побежать в управу и…

– Хватит! – рявкнула я на себя. – У Криса может не быть такой роскоши – подождать до утра. – Села, спустила ноги и стала торопливо застегивать пальто. – Я маг. Никто меня не тронет, а если тронут, то пожалеют.

Рапира задела цветочный горшок, тот побалансировал на краю подоконника, упал в комнату и со звоном разбился. Зажмурившись, я спрыгнула в заваленный снегом палисадник.

С веток на голову тут же посыпался снег, и я набросила капюшон. Прислушалась. В доме было тихо. Пока. Медленно кружились редкие снежинки, мигали далекие фонари. Увязая в снегу, я добежала до калитки, оглянулась на показавшиеся вдруг приветливо светлыми окна и, откинув щеколду, вышла на улицу.

Что теперь? Из дома я выбралась, но понятия не имела, куда бежать и что делать. В управу? Подавать жалобу? Так они наверняка отправят меня к серым, даже не выслушав! А куда можно подать жалобу на самих гончих? Разве что князю, но до затворника еще нужно добраться.

Скрип собственных шагов по заснеженной мостовой показался неожиданно громким, я остановилась и обернулась, но на темной улице никого не было. Я пошла быстрее, желая, как мотылек, оказаться как можно ближе к свету.

Так что же делать? Как помочь Крису? Для начала нужно найти портовый острог, но в этом и крылась основная сложность. Тюрьмы никогда не входили в список достопримечательностей, которые надлежит посетить юной леди. Можно было бы взять экипаж, на худой конец, спросить у уличных мальчишек или посыльных, но на ночных улицах было пусто.

Раздался отрывистый лай, и я едва не подпрыгнула на месте. Прихрамывающая собака вышла из-за угла и с интересом посмотрела мне вслед, видимо раздумывая, тявкнуть для острастки еще раз или заняться более важными делами. Торговая улица с лавками была уже близко, и я ускорила шаг.

Предположим, я найду острог, что дальше? Брать его штурмом? Вряд ли мне позволят, к строительству таких мест прикладывают свои руки и умения маги.

Не знаю, до чего бы я додумалась, но мои размышления прервали. Впереди уже был виден угол Торговой и Зимней улиц, за поворотом находилась ювелирная лавка Киши, с которой все началось, а всего в нескольких десятках шагов под козырьком пряталась кожевенная мастерская Ули, как сказал барон, все ограничилось одним кварталом…

Что-то со свистом рассекло воздух и врезалось в затылок. Все, что я услышала, – это звон, все, что увидела, – это кружение мошек перед глазами. И, кажется, упала. Кажется, потому что не сразу поняла, что влажный холод у меня под щекой – это покрытая снегом мостовая и кто-то довольно бесцеремонно ощупывает карманы и перебирает склянки на поясе. Огни фонарей то расплывались, то вспыхивали перед глазами.

Кто-то потянул за пояс, звякнули монеты.

– Удачно мы эту лебедь выпасли, – раздался картавый голос.

– Да не скажи. – Чужие пальцы до боли сжали мочку уха. – У нее даже сережек нет. И колец. Ни одной блестяшки.

Я сжала ладонь. Мир тошнотворно пульсировал в такт боли в затылке, «зерна изменений», обычно такие послушные, даже нетерпеливые, вдруг показались скользкими, словно южные маслины, и их никак не удавалось ухватить. Изо рта вырвался хрип.

– Эх, развлечься бы. Девка-то больно ладная.

– Нет времени… – оборвал гнусавый.

– Да я быстро.

– Идиот, у нее как минимум десять поколений благородных предков в родословной отметились. За такое они тебя из-под земли достанут, хозяйство отрежут и заставят сожрать.

– Брось, какая благородная, ходит без камушков, и что такой делать ночью на улице?

– Если хочешь развлечься, девку придется кончать и в Зимнее скидывать, – проговорил гнусавый.

– Надо было ее раньше брать, – с досадой потянул тот, что меня обыскивал. – Здесь в два счета на какого-нибудь глазастика наткнемся.

– Хорош слюни пускать. Всех девок не оприходуешь. Железку отстегни.

– Шааа, – зашипел тот, что меня обыскивал. – Пырялка замагичена. Уходим!

– Погодь…

Магия все еще ускользала от меня. Я снова попыталась закричать, даже заорать так, чтобы стекла в ближайших лавках вылетели. Как бы сейчас пригодился заряд Рут!

Меня рывком перевернули на спину, мир опять расплылся цветными пятнами. Я выдохнула и в очередной раз попыталась закричать, но из горла вырвался едва слышный сип.

– Она магичка! – Кто-то грубо сжал грудь, потом коснулся значка и дернул. Затрещала ткань. – Вот почему нет камушков!

– Всего лишь ученица, не дрейфь! – снова заговорил гнусавый. – Смотри, какие чоботы. Моей Марьяше в самую пору будут.

С меня стали стаскивать сапоги, ступней коснулся морозный воздух. Надо было что-то делать, что угодно, иначе плавать мне в Зимнем море без обуви. Это почему-то показалось ужасно несправедливым.

Я подняла казавшуюся тяжелой голову, застонала, стараясь ухватить магию, и сильно удивилась, когда мне это удалось. Правда, совсем не так, как надеялась. Непривычный огонь и неподатливый лед. Ухватив одну «маслину», я с трудом удержала ее, заставляя «зерно изменений» проснуться. Наверное, все оттого, что мысли крутились вокруг Рут и ее заряда, вокруг крика. Ведь звук – это всего лишь колебания воздуха, их не потрогаешь и не возьмешь в руки.

«Зерно изменений» качнуло эти колебания сначала в одну сторону, потом в другую, увеличивая амплитуду. Стон перешел в мычание, потом в крик, потом в вой… И наконец, в визг, от которого один из грабителей уронил сапог и упал, зажимая руками уши. Еще долго на этой улице будут рассказывать, что слышали в ночи крик раненого демона, но это будет потом.

Я кричала, пока могла, подпитывала звук магией. Кричала, пока оставались силы и воздух в легких. Потом голова опять опустилась на мостовую. Боль пронзила затылок, словно в темечко вогнали острую спицу. На миг мир вокруг – улица и второй грабитель, что смог удержаться на ногах, стали четкими-четкими, будто на них навели увеличительное стекло, а потом на все набросили черную тряпку, и звук исчез. Все исчезло.

Запах был просто отвратительным. Резкий, навязчивый, он, казалось, проникал под кожу, чего-то требовал, куда-то звал, не давал вернуться в ватную темноту.

Так же нестерпимо воняла нюхательная соль матушки. Пару раз, когда родительница была в обмороке, я с энтузиазмом совала пузырек из темного стекла ей под нос. Позднее графиня Астер слезно попросила меня пользоваться для этой цели духами – целительский эффект тот же, а вони в разы меньше. Я послушалась. Эффект и вправду был живительный, даже когда духи кончились, а флакон горничная вымыла с мылом.

Я безуспешно старалась отвернуться, но отвратительный запах навязчиво следовал за мной. Пришлось открывать глаза. Склонившаяся ко мне девушка выпрямилась, убрала вонючий флакон.

– Что… где я? – спросила, оглядываясь, и тут же вспомнила, что была тут раньше и видела эту кудрявую растрепанную девушку. – Мастерская Ули, – сама себе ответила я, а продавщица закивала.

Рядом топтался ее брат, судя по снегу на куртке, именно он и принес меня сюда, невзирая на увечную ногу.

– Вы так кричали… так кричали… – Девушка протянула руки и помогла мне подняться. Дощатый пол неприятно холодил ноги сквозь плотные чулки, значит, сапоги с меня все-таки сняли. – Ну что вы у нас тут забыли на ночь глядя? – попеняла она, подводя меня к стулу, на который я с облегчением опустилась. – Али не знаете: у торговых рядом давно лихие люди промышляют, шваркнут по голове тяжелым поленом…

Я коснулась затылка. С губ сорвался стон, мир тут же утратил четкость, очертания витрин и прилавка раздвоились. Не мудрено – на темечке выросла шишка размером с орех.

– Вот-вот, – словно подтверждая, продолжала девушка. – Шваркнут и последнее снимут. И хорошо, если тем закончится, а то ведь шваркнуть можно так, что с богинями раньше времени встретишься.

Парень не прерывал сестру, только смотрел и хмурился.

– На вас пальто за пять золотых. – Девушка коснулась рукава. – Да и сапожки, я вчера заметила, не меньше чем за три… эх, леди…

– Их поймали? – спросила я.

Девушка замолчала и отвела взгляд. Словно у нее кончились только что сыпавшиеся как горох слова.

– Вы даже патруль не вызвали? – тихо спросила я ее.

– Леди, вы уйдете, а нам еще здесь жить, – сказал парень.

– Мы не трогаем их, а они нас, – согласилась девушка. – А тот, кто бродит ночами по улицам, сам напрашивается на неприятности. Девы повелели спать…

– Ладно, – проговорила я, вставая со стула, тупая боль прочно обосновалась где-то в районе затылка, но пока ее можно было терпеть. Холод пола коснулся ступней. Первоочередная задача – найти обувь, босой далеко не уйти. – Могу я купить сапоги? – Я оглядела полутемную лавку, уж чего-чего, а этого добра здесь было навалом.

– Хм, леди, а оплатить покупку, – парень выделил голосом слово «покупку», – вы в состоянии?

– Войт! – воскликнула девушка, но не кинулась к прилавкам, а продолжала так же выжидающе смотреть на меня. Слова и поступки – разные вещи.

Я коснулась пояса – кошелька конечно же не было, как и пары пузырьков с компонентами. Они-то зачем понадобились грабителям? Или их прихватили просто так, заодно с кошельком? На миг меня охватила паника, потому что петля для шпаги оказалась пуста. Но спустя секунду увидела рапиру на полу, там, где еще недавно лежала я. Ни парень, ни девушка не сделали попытки поднять оружие, видимо, уже знали, что это такое. Еще к потерям, кроме сапог, кошелька и флаконов, можно было причислить эмблему Академикума, которую один из грабителей сорвал с моего пальто.

– Могу выписать чек, – предложила, нащупав в кармане книжку. Какие, однако, умные пошли разбойники: знают, что в их руках это не более чем блокнот для записей, да и то наверняка бесполезный, так как писать они не умеют. Может, поэтому и не взяли? Брат с сестрой выразительно переглянулись, а я добавила: – На двойную сумму.

Девушка улыбнулась и бросилась к прилавку выставлять сапожки – красные, белые, коричневые, на тонком каблучке…

– На сплошной подошве, пожалуйста, – попросила я, поднимая рапиру. – Кто-нибудь знает, где находится портовый острог?

– Я знаю, – неожиданно ответил хриплый голос. Стоящий у задней двери Ули обвел рассеянным взглядом лавку и, покачнувшись, ухватился за косяк. Было видно, что пил он с того самого момента, когда мы с Крисом покинули мастерскую.

– Леди, простите меня, но вас слишком сильно ударили по голове. – Девушка подала мне две пары сапог, из белой и черной кожи. – Еле ноги унесли и снова куда-то в ночь собираетесь…

– Мне нужно в портовый острог, – прервала я ее, глядя на мужчину. – Расскажите, как… Проводите меня. Я заплачу. Втрое! – Мастер продолжал смотреть так же мутно, и я обреченно добавила: – Сколько скажете. Они забрали Криса, а у него нет времени. Совсем нет! Пожалуйста…

Парень поднял брови и обменялся взглядом с сестрой. Кожевенник отмер, шатаясь, прошел мимо, открыл дверь лавки и вывалился на улицу.

– Берите белые, – коснулась рукава девушка. – Войт отвезет вас на постоялый двор.

В приоткрытую дверь залетали редкие снежинки и тут же, упав на пол, таяли. Мастер Ули постоял над сугробом, наклонился, зачерпнул пригоршню снега и вытер лицо.

– Войт, запрягай сани, – сказала девушка. – Хоть и недалече, а лучше доехать, не искушать богинь.

Я села обратно на стул, лихорадочно думая, что же делать? Есть ли шанс найти на постоялом дворе извозчика, который согласится отвести девушку ночью в тюрьму? Может быть, но я по-прежнему не могла придумать, что делать дальше. Бродить под стенами, как неприкаянная душа? Девы, дайте ответ!

– Да, запрягай, – сказал возвратившийся в лавку кожевенник. Взгляд мужчины обрел хоть какое-то подобие нормального. – Я отвезу леди в острог.

– Дядька Ули, – застонал парень.

– Молчать, – прохрипел тот и уже мне скомандовал: – Идем, пока я не передумал.

Я торопливо натянула сапоги, даже не обратив внимания на цвет. Они были чуть велики и немного болтались, но сейчас это казалось мелочью. Обулась и бросилась следом за кожевенником в подсобку, очень боясь, что мужчина передумает или упадет на ближайший тюк с обрезками и заснет, забыв, что и кому пообещал.

– Леди, – остановил меня возмущенный крик.

Войт выразительно потер большой и указательный пальцы. Я схватила с конторки карандаш, пристроила чековую книжку на угол ближайшей витрины. Девушка, показала мне три пальца, и я тут же выписала вексель на три золотых. Криво, косо, торопливо, так, что зачарованной бумаге потребовалось несколько секунд, чтобы позеленеть и признать подпись подлинной.

Ветер бил в лицо, нежно пощипывал кожу и откидывал растрепанные волосы назад. Словно боясь, что кожевенник передумает, я не задала ни одного вопроса – ни когда запрягали лошадей, ни когда выводили сани из сарая. Я сидела, спрятав озябшие руки в рукава, и молилась Девам, бестолково и сумбурно. Голова начала побаливать, то ли от холода, то ли от удара… а может, от плохих мыслей?

Под полозьями скрипел снег, освещенная фонарями улица осталась далеко позади, мохноногая лошадка свернула к району портовых складов. Тени в подворотнях, изредка выползавшие на дорогу, тут же исчезали, мужчина правил молча и практически не смотрел по сторонам.

– Спасибо, – пробормотала я, глядя на его спину. Порыв ветра унес слова в темный переулок, но кожевенник услышал.

– За что его взяли серые? – гулко спросил он, качнувшись.

– За… – Я замялась, мужчина обернулся. Сивухой от него разило просто убийственно. – За то, что сломал ювелиру Киши ногу, – решила не врать. – От него мы и узнали про вашего брата.

Широкие ладони сжались, а потом медленно разжались.

– Если бы не слово, что я дал брату, сам бы этому ювелиришке кое-что сломал и ногой не ограничился. Но! Пошла! – Ули отвернулся, хлестнул вожжами, кобыла пошла резвее. – А серые, значит, парня в острог уволокли. Отродясь пользы от этих псов не было. Сколько у него осталось? День? Два? Неделя?

– Десять дней, – ответила я и вдруг поняла, какая это ничтожно малая цифра.

Здание портового острога выстроили на берегу Зимнего моря. По форме оно походило на подкову с овальным внутренним двором и двумя одинокими деревьями с изувеченной корой. Узкие окошки скорее напоминали норы серых наек, что гнездились на одном из утесов Кленового Сада. Бурый камень стен и смотровые вышки, сейчас почему-то пустые.

Кожевенник остановил сани. Слезала я, честно говоря, неохотно. Сама затрудняюсь сказать почему. Дальнейшего плана действий как не было, так и не появилось. Девы остались глухи к молитвам. Я сделала шаг вперед. За спиной фыркнула лошадь.

Внутренний двор был пуст и засыпан снегом. Никаких следов, кроме моих. Деревья качали голыми ветками. Красноватая Иро, самая большая из лун, заливала округу алым светом. У горизонта замерла белая Эо, самая маленькая. Значит, Кэро сейчас над Тиэрой. Три луны – глаза богинь, оставленные Девами наблюдать за людьми.

Если вы меня слышите, пожалуйста, помогите!

Я поняла, что стою перед облупившимися деревянными дверьми и смотрю на небо, пряча нерешительность даже от самой себя.

Подняв руку, ухватилась за проржавевшее кольцо и ударила. Первый раз тихо, второй – громче. Заскрипел снег под полозьями саней, я не стала оборачиваться. Раз Ули решил уехать, это его право, он и так сделал больше, чем мог.

Скрипнуло железо, и на уровне глаз открылось маленькое окошко. Я увидела небритую скулу, а потом слезящийся, с красноватыми прожилками, глаз.

– Чего надоть? – спросил «глаз» надтреснутым дребезжащим голосом.

– Я… я хочу увидеть заключенного!

– Ну и хоти на здоровье.

– Но…

– Сегодня неприемный день! – рассмеялся кто-то позади «глаза». – Пусть приходит завтра, а еще лучше через недельку!

Теперь уже загоготал «глаз».

– Послушайте. – Я стиснула руки, пытаясь подобрать слова и уже зная, что все бесполезно. Таким, как эти, не объясняют, а приказывают, но, увы, не такие, как я.

– Шар, это ты там гогочешь, что ли? – раздался голос.

Я обернулась. Сани стояли под одним из деревьев рядом с засыпанной снегом поленницей, а ко мне неспешно шел кожевенник.

– Ну, я, – в окошке снова появился «глаз». – Медведь? Старый бродяга, ты, что ли? Смотри-ка, выбрался… А чего пришел? По решеткам соскучился?

– Уж не по твоей лысой голове, – рявкнул Ули. – Шрам здесь?

– Здесь-здесь, – раздался еще один голос. – Открывай, Шар, Медведь пришел.

Загрохотал замок, мастер Ули оттеснил меня в сторону, и открывший дверь «глаз» – лысый мужчина без передних зубов, обросший сизой щетиной, – окинул взглядом массивную фигуру и серьезно заметил:

– Ну, ты даешь, Медведь, я с самого начала знал, что ты на голову больной.

– За своей головой смотри, Шар, – не очень дружелюбно ответил кожевенник, заходя в узкий коридор.

Я юркнула следом.

– Не больно-то нас бывшие постояльцы визитами балуют, – буркнул стражник, запирая дверь.

– Это потому что с того света особо в гости не придешь, – снова раздался голос, что велел открывать. – Ну, где ты там?

Коридор закончился широким залом с деревянным столом в центре и двумя грубыми лавками с боков. Стены были сложены из холодного склизкого камня, в помещении пахло сыростью, старым сыром и пивом, прокисшим еще до моего рождения.

Из караулки, в свою очередь, расходились еще два коридора и почти терялись в темноте.

– Не скажу, что рад видеть твою рожу, Шрам, – прогудел Ули, рассматривая сидящего на краю лавки приземистого мужчину. Лицо тюремщика пересекал уродливый рваный рубец, вертикально деливший рот на две части так, что казалось, правая половина выше, чем левая.

– Это потому что ты завидуешь моей красоте.

– Думал, тебя рыбы в Зимнем съели, – натянуто ответил кожевенник.

– Не поверишь, я думал о тебе то же самое.

Кроме Шара и Шрама в караулке сидели еще двое. Молодой высокий стражник в кольчуге торопливо разливал по выщербленным кружкам что-то кислое и хмельное, его одежда и светлые волосы казались на удивление чистыми, особенно на фоне остальных тюремщиков. В дальнем углу крутил колесико масляного светильника сухонький старичок, очень похожий на злого гнома из сказки, что рассказывала нам с братом перед сном нянюшка. Седые волосы, торчащие пучками из-за ушей, руки с шишковатыми суставами, согнутая спина, засаленная одежда.

– Садись, выпей с нами, раз уж пришел, – хлопнул кожевенника по плечу Шрам. – Кто бы мне сказал, что я буду рад видеть бывшего заключенного, получил бы в зубы.

– Кто бы мне сказал, что я буду пить с собственными тюремщиками, лишился бы языка, – в тон ему ответил Ули, но сел на лавку рядом со светловолосым и рассеянно коснулся шрама на шее. – Девы, как давно это было.

– И не говори, – в тон ему отвел Шрам.

– А кто это с тобой? – прищурился лысый. – Она вроде повидать кого-то хотела? Здесь не дом свиданий, девочка.

– Но если хочешь, можешь повидать меня, – подмигнул светловолосый.

– Племянница моя. – Мастер понюхал содержимое кружки и скривился.

– Племянница? – протянул Шар. – Не знал, что ты в родстве с благородными! – и сплюнул на пол. Судя по всему, это было здесь обычным явлением.

– Ты много чего обо мне не знаешь, Шар, – вздохнул кожевенник. – Мы по делу пришли. Ей бы жениха повидать. Что скажешь, старик?

Он посмотрел на «гнома», все еще возившегося со светильником, и все остальные, что интересно, тоже повернули головы. Тот не ответил, сделал вид, что не слышит.

– Это которого? – уточнил светловолосый.

Я уже открыла рот, чтобы ответить, но Ули меня опередил:

– Его сегодня привезли, ближе к ночи, тоже не из простых.

– А-а-а, тот павлин. – Шар сел и пододвинул к себе кружку. – Верный кандидат в покойники, пусть твоя племяшка забудет. Короста нынче его невеста.

– Что, даже попрощаться не дадите? Брось, разве не ты, Шрам, помнится, просил меня написать письмо твоей ненаглядной Лиене?

Шрам крякнул, но отрицать не стал.

– Я заплачу, – не выдержав, пообещала, поднимая руку и касаясь шишки на голове. Внутри ворочалось что-то острое и болючее.

– И чем же, красавица? – с любопытством уставился на меня светловолосый.

– Я… я… я могу выписать чек!

Несколько секунд царила тишина, а потом они захохотали. Не только тюремщики, но и кожевенник смеялся, постукивая ладонью по столу. Старик отвлекся от светильника, уголки его тонких губ приподнялись, вокруг глаз собрались морщинки.

– Чек?! – отхохотавшись, проговорил Шрам. – Давно мне чеков не выписывали. Собственно, мне никогда их не выписывали! – Он поднял кружку, его изуродованный рот скривился, по подбородку потекло пиво.

– Значит, не стоит и начинать, – покивал Ули. – Девочка просто в отчаянии. Сам подумай, что может случиться, если она его в последний раз увидит? Куда они денутся? Улетят к богиням?

– Тут такое часто случается, – согласился Шар.

– Пожалуйста, – протянула я.

– А мы пока отметим встречу, вспомним старые и недобрые времена, когда я ненавидел вас всей душой, а вы молились Девам, чтобы те прибрали меня поскорее. – Кожевенник вытащил из кармана бутылку с мутной жидкостью.

Все опять посмотрели на старого тюремщика, словно он мог что-то решить. Поправка – словно он один здесь что-то решал.

Старик приподнял фонарь и кивнул. Ответом ему стали дружные возгласы и сдвигаемые кружки.

– Идем, девонька, провожу. – Похожий на гнома тюремщик отвернулся от стола. – А эти охальники пусть отмечают. – Он направился в правый коридор и с грустью произнес: – Все равно эту бурду давно не пью.

– Тока железку оставь, – крикнул Шар, указывая на черную укороченную рапиру. – Не хватало еще нам гостей вооружать.

Я торопливо отстегнула оружие, бросила на стол и поспешила за уже скрывшимся в коридоре стариком. Странно, но сейчас стоимость чирийского клинка меня совсем не волновала, куда больше я боялась, что охранники передумают.

Коридоры портового острога были слишком узкими или казались таковыми. Темно-серый камень стен подступал со всех сторон, потолки нависали над головой. Тени прыгали и раскачивались в такт шагам. Один раз мне показалось, что у ног что-то шмыгает, что-то живое, но я приказала себе об этом не думать. По крайней мере, не сейчас. Невыполнимый приказ, как можно не думать о том, что в любой момент ноги может коснуться что-то живое, и… Я сбилась с шага.

За спиной снова захохотали, раздался низкий голос Ули. И это необъяснимым образом меня успокоило. Девы, не будь со мной кожевенника, этого коридора не было бы, не было бы лампы и сгорбленной спины впереди. Я, наверное, так и стояла бы посреди тюремного двора и смотрела на луны.

Через два десятка шагов коридор закончился на округлом пятачке, здесь камни были темнее, а к стене крепилась еще одна лампа помимо той, что держал старик. В ее свете я смогла разглядеть три расходящихся в разные стороны коридора. Но в отличие от того, по которому мы пришли, их перегораживали железные решетчатые двери. Две – заперты на замки, третья – распахнута настежь.

– Сколько здесь заключенных? – спросила я, и собственные слова показались чересчур громкими и неуместными.

– Не знаю, милая, – тихо заговорил старик, бренча ключами. – Все, что есть, – наши. Я счету мало обучен, только до первой дюжины, да и не надобно мне.

– А разве…

– Последняя камера. – Он протянул мне лампу.

– Благодарю. – Я взялась за покрытую жирной копотью ручку.

– Каждый раз, когда подобные вам говорят «благодарю», в их словах мне слышится обещание, которое они не собираются выполнять. – Старик вставил ключ в замок той двери, что перегораживала крайний левый коридор, и повернул.

– Подобные мне? Но… – Я посмотрела в темные глаза. Сейчас старик вовсе не напоминал мне гнома, скорее, толкователя посланий Дев, что гостил год назад в Кленовом Саду. Было в их взглядах что-то общее. Что-то, похожее на знание, словно он уже видел в этом мире все. Так же иногда смотрела бабушка. – Я могу отблагодарить, только скажите, сколько…

– Сколько? – переспросил он, но в его устах слово звучало горько. – Об этом я и говорю. Вы просто не понимаете. – Старик распахнул передо мной дверь-решетку.