Рогора. Пламя войны Злотников Роман

Глава 8

Король Когорд.

В последнее недели практически каждую ночь мне снится один и тот же давящий, тревожный сон. Годовалый Торог стоит в маленькой детской кроватке, быстро приседает в попытке прыгнуть и громко плачет. Пристально, с отчаянной детской грустью он смотрит на меня своими красными, заплаканными глазками — сын хочет, чтобы папа взял его на ручки…

Это все реальная картина из прошлого. Относительный достаток в дом баронов Корг пришел уже в мое правление, когда мы позволили себе нанять штат прислуги. А в то время, когда Эонтея только стала моей женой и подарила сына, мы заботились о малыше, как и любые иные родители из простолюдинов. И думается мне, что это наиболее правильно — не разрывать связь малыша с матерью, отдав его кормилицам, и не разрывать связь молодого отца с семьей, деля дом на мужскую и женскую половины.

Так вот, иногда Эонтеи просто не было рядом или она настолько уставала за ночь (малыш мог проснуться несколько раз), что просила меня подойти к сыну. Я брал малыша, крепко-крепко прижимал к себе и энергично покачивал на руках, напевая выдуманную колыбельную: «Спи, малыш мой, спи, любимый, глазки закрывай… спи, котенок, спи, ребенок, баюшки бай-бай…» Эти добрые, наполовину забытые картины молодости вдруг воплотились в кошмаре — как ни силился, я не мог сделать во сне последнего шага до кроватки и взять любимого малыша на руки.

Но что самое страшное — кошмар в полной мере воплотился в жизнь.

Мы выступили насколько смогли быстро в условиях сбора только вышедшего из боя войска. Тем не менее, никого не щадя, я навязал армии дикий темп движения, совершая полтора дневных перехода за один день. Кроме того, вперед, на соединение с Ларгом, мы бросили две тысячи легкой конницы, прошедшей боевое крещение в битве со шляхетским ополчением и ландскнехтами.

Силы наши сократились едва ли не вдвое по сравнению с тем, что было до битвы с Бергарским, зато возросло качество уже побывавших в драке бойцов. Благодаря захваченным трофеям я сумел довести численность стрельцов до полной тысячи, разжился артиллерией, а прошедших схватку с фряжскими пикинерами копьеносцев смешал, заново сформировав семь баталий по пятьсот воинов в каждой. С учетом тысячи семисот гвардейцев-кирасир сила выходит немалая — например, горный проход перекрыть сможем надежно.

Только вся проблема заключалась в том, что мне было нужно не просто перекрыть горный проход — мне было нужно деблокировать Волчьи Врата, осажденные королевской армией.

Связавшись с Ларгом посредством голубиной почты (мое нововведение, освоенное всего год назад — хотя на самом деле эта технология скорее воскрешена из славной истории древнего княжества), я приказал ему объявить новый набор в пехоту и формировать из местных призывников пикинерские и стрелецкие части, щедро разбавив их бойцами, отступившими от Волчьих Врат. И все бы хорошо, вот только уже под конец второго перехода практически одновременно прибыли гонцы от Аджея и из «Медвежьего угла»: торхи крупным войском проломили границу и, разбив бригаду Владуша, хлынули в Рогору.

Жуткая новость выбила меня из колеи — я знал, на что способны торхи, дорвавшись до незащищенных земель. Примеры их жестокости и нечеловеческих зверств все еще стоят перед глазами с прошлого вторжения в Республику. А сведения об их количестве и вооружении многочисленными огнестрелами меня просто ошеломили… И все же утром войско продолжило движение к Каменному пределу. Одни только гонцы наперегонки поскакали к высланной вперед легкой коннице с целью развернуть ее и бросить на помощь Аджею. Но пока они настигли их, пока наши кавалеристы развернулись, пока преодолели разделяющее нас расстояние… Одним словом, подкрепление проделало разве что половину пути до Лецека, как Аджей огорошил нас теперь уже счастливой вестью — орда торхов наголову разбита у Лецека, спаслась едва ли четвертая часть степняков.

Что же, прочитав сообщение зятя, я осознал, насколько верным было решение отдать дочь за этого человека, насколько верным был порыв спасти его, рискуя жизнью в битве у Каменного предела. В эти мгновения я безмерно гордился им, и к этому примешивалось какое-то новое, согревающее сердце чувство.

Моя легкая конница получила очередной приказ: вновь разворачиваться и следовать к первоначальной цели — крепости Львиные Врата. А на следующий же день мы получили черное известие — Бергарский объединился с освобожденными фрязями и взял «Медвежий угол».

Впрочем, поразмыслив и списавшись с Аджеем, я не стал уже в третий раз разворачивать легкую конницу, не особо эффективную в схватках с фряжской пехотой. Зять расписал, какую бурную деятельность организовал по формированию нового соединения, и я дал добро — в конце концов, мальчишка зарекомендовал себя и как полководец, и как редкий счастливчик с бесконечным запасом удачи, столь щедро подаренным ему судьбой. Дробить же свою и так малочисленную пехоту я не счел возможным.

Воссоединение с Ларгом было теплым — за прошлые годы я крепко привык к его постоянному присутствию, и вынужденное расставание стало соизмеримо с потерей близкого друга. Впрочем, Ларг им и является. Мое указание о срочном наборе новобранцев запоздало — верный советник приступил к формированию новых частей, как только получил известие о ночном штурме Львиных Врат. Так что к моменту прибытия моего войска нас ждала уже не толпа вчерашних крестьян, а вполне боеспособное пополнение из двух тысяч пикинеров, причем на четверть состоящее из бывалых ветеранов, надежно сплачивающих новичков, да к тому же пять сотен стрельцов, выделенных Лагром из гарнизона крепости. Практически одновременно с пехотой прибыли и двигающиеся по параллельной дороге кавалеристы, а следом голуби принесли очередные черные вести: Бергарский переиграл Аджея и чуть ли не наголову разбил. Но зять все же сохранил наиболее боеспособную часть своего отряда и готов защищать Лецек. Да вот только Бергарский выдвинулся не к Лецеку, а вслед за нами!

Прикинув оставшиеся силы герцога и приняв во внимание план Аджея — без конца клевать фрязей наскоками легкой конницы и перехватывать их фуражиров, — я решил выдвигаться к Волчьим Вратам всеми силами, сохранив Ларгу оставшуюся часть гарнизона в тысячу бойцов. Учитывая также, что на вооружении замка осталось три десятка крепостных орудий, я решил, что этих сил Ларгу будет достаточно, чтобы защититься от возможного штурма.

С пополнением, на треть усилившим мое войско, рискнуть сражаться с армией Республики было бы всего лишь глупостью, но никак не безумием — в конечном счете под мое знамя встало пять с половиной тысяч пикинеров, полторы тысячи стрельцов, более полутора тысяч тяжелой конницы и две легкой. Но также я понимал, что врагу достаточно блокировать горный проход или устроить засаду в горах, чтобы или тормознуть мое войско, или вовсе его уничтожить. Поэтому впереди основных сил пошли лучшие разведчики.

До Сердца гор мы добрались сравнительно легко — помимо беспокоящих налетов горцев, которые практически все были успешно отражены боевым охранением, серьезные препятствия нам не встречались. Несмотря на опасения, удобная для сражения долина оказалась также не занята врагом. Но, разбив в ней лагерь, дальнейшее продвижение войска я остановил: в узкой части выхода из Сердца гор разведчики обнаружили признаки засады. Пришлось ломать голову, как подняться в скалы и сорвать засаду, а ночью к лагерю вышло чуть менее трех десятков горцев — если быть точным, двадцать шесть человек. Всего двадцать шесть сохранивших верность бывшему вождю, Вагадару. Точнее, его сыну Валдару — единственному уцелевшему наследнику.

Молодой воин, успевший, однако, принять участие в боях прошлой кампании и многое переживший, когда на родственников бывшего вождя началась настоящая охота, сумел произвести на меня впечатление. Спокойный, рассудительный, серьезный — без всяких следов юношеской бесшабашности, свойственной молодым бойцам, — и в то же время способный грамотно рисковать, когда этого требует ситуация. Даже если бы я не знал, что он сын Вагадара, я невольно подумал бы про их родственную связь — Валдара с отцом объединяет фанатичное стремление к достижению поставленной цели. Но если Вагадар мечтал создать в Каменном пределе единое государство из разрозненных племен, то его сын мечтает лишь рассчитаться со всеми предателями и убийцами отца. Достойно — и столь же недостижимо.

Стоит отметить, что новоиспеченный союзник не страдает каким-то особенным благородством по отношению к «друзьям» погибшего вождя, и, сложись все иначе, он просто проигнорировал бы наличие засады на нашем пути. Война Рогоры за независимость — не война горцев. Но лехи привлекли к засаде многочисленных сторонников из их числа, не менее трех сотен воинов. А бойцов им дали те самые кланы, что участвовали и в нападении на цитадель Вагадара, и в преследовании его сторонников и родных. Поэтому Валдар и обратился к нам, имея собственную цель — отомстить предателям и убийцам отца, убрать с дороги многочисленных конкурентов.

Горец предложил вполне грамотный план. Как оказалось, в паре верст от горла долины он сумел спустить со скал веревку и замаскировать ее — в непригодном для подъема месте. Но с канатом-то оно стало вполне проходимо! И Валдар предложил использовать его для подъема трех-четырех десятков опытных рубак и стрелков из лука. С их помощью он рассчитывал уничтожить вражеские посты на удобном подъеме и с рассветом поднять в горы крупный отряд, а после ударить в тыл ожидающего в засаде противника. Для успешного воплощения плана мы с рассветом должно были изобразить энергичные приготовления к походу, а по условному сигналу выступить из лагеря к засаде, отвлекая лехов и горцев-врагов.

К слову говоря, противник подготовился знатно, устроив на нашем пути несколько земляных пушек и заложив заряды пороха под склоны. Как только войско втянулось бы в проход, сразу в нескольких местах взорвались бы пушки, а вызванные подрывами обвалы перерезали бы колонну моего войска на несколько изолированных частей, убив и покалечив при этом сотни людей. Практически один в один план нашей прошлой засады. И концовка та же: две тысячи засевших в горах лехов и горцев открыли бы по уцелевшим частый огонь из нескольких легких пушек и многочисленных огнестрелов, а после добили бы отрезанные друг от друга отряды поодиночке.

Но любая засада хороша, пока ее не обнаружили. С помощью моих лучников, прошедших суровую школу уничтожения торхских дозоров в ковылях (как-никак большинство кирасир — бывшие стражи, причем лучшие из лучших), Валдар снял посты горцев.

Они контролировали удобный подъем в собственном тылу, вообще-то нам он был неизвестен, хоть и начинался в Сердце гор — поэтому его защита была скорее перестраховкой. Но тем не менее горцы несли дозор очень внимательно — вот только атаки с тыла не ждали, противнику было просто неоткуда взяться в их тылу. Валдар перехитрил всех, сумев осуществить подъем в скалы практически в непроходимом месте.

После захвата удобного подступа мы скрытно перебросили к подъему кирасир, снявших доспехи еще в лагере. С собой бывшие стражи и лучшие рубаки в отряде взяли лишь сабли и самопалы, оставшееся войско утром принялось изготавливаться к движению. В это же время Валдар провел наших воинов скрытыми в горах галереями, известными только местным жителям, и успешно зашел в тыл засаде.

Валдар, сын вождя горцев Вагадара.

Несмотря на кажущуюся замкнутость, в чертогах карольдов {40} всегда прохладно и довольно свежо. Воздух, пройдя с поверхности сквозь множество даже нам неизвестных колодцев и окон {41}, создает в каменных галереях легкий, приятный сквознячок.

Зим десять назад меня разрубили бы на множество кусков даже собственные воины — привести чужаков в чертоги карольдов считалось одним из худших преступлений, святотатством. Первым подобный запрет нарушил отец, воспользовавшись чертогами для переброски рогорцев к месту засады в узком ущелье — на пике могущества он не боялся даже Совета старейшин. И вот теперь уже я показываю чужакам очередной неизвестный им ранее чертог — для нападения на засаду других чужаков, наших общих врагов. Старейшины приговорят меня к смерти, как только узнают о моем поступке, — меня и моих воинов. Впрочем, это всего лишь формальность: грянувшая в горах резня низвела их власть, а мы и так уже давно приговорены к смерти рвущимися к власти кланами Саалдара, Котрирга и Цуреба.

С этими невеселыми мыслями я остановился у выхода из галереи, жестом приказав остановиться следующим сзади воинам.

— Пора.

Кисть правой руки привычно взялась за потертую, шершавую рукоять цвайхандера — двуручного меча фряжских наемников с парирующими крюками и не заточенным между ними и рукоятью клинком. Это делает безопасной и более эффективной технику «полумеча» {42} — перехват в бою клинка в его середине и нанесение мощных уколов с двух рук. Отец в прошлую кампанию обратил внимание на искусство фехтования ландскнехтов-доппельсолднеров и стал внедрять его в горах — как и их оружие. Нетрудно догадаться, что я был одним из первых, кто стал обучаться бою новым клинком — чуть более легким и сбалансированным, чем наши старые и массивные двуручники.

— Ни звука! Молча за мной. Стрелять, только когда выйдем из галереи!

Рогорцы жестами показали, что поняли приказ. Что же, бойцы все опытные, усваивают быстро. В их глазах читается нетерпение, волнение и предвкушение схватки, но обуревающие чувства бойцов не прорываются наружу ни звуком.

Рядом со мной держатся лишь пятеро бойцов личной дружины — оставшиеся, разбившись на пять групп, выводят рогорцев к другим выходам из галерей. Получается практически по две с половиной сотни бойцов у каждого ростового «окна» — тут надо еще умудриться протолкнуться! А лучше вообще толкучки не создавать.

Между тем короткий коридор заканчивается, полумрак чертогов сменяется ослепительным солнечным светом. На несколько мгновений закрываю глаза, чтобы дать им привыкнуть (и не ослепнуть при выходе из пещеры), после чего начинаю быстро идти вперед, ускоряясь с каждым мгновением.

Уже бегом мы вырываемся из чертогов, оказавшись в глубоком тылу врага. С засевшими у гребня скал противниками нас разделяет не менее ста шагов — и половину дистанции мы преодолеваем в считаные секунды, не издав ни звука. Но вот бойцы из задних рядов врага оборачиваются на странный шорох за спиной, и из их рядов тут же доносятся первые тревожные окрики.

— За Вагадара!

— Вагадар!

— Гойда!

Лехи и предатели-горцы несколько опешили от оглушительного крика накатывающих на них врагов. Тем не менее многие мои сородичи бросились навстречу, воздев над головами тяжелые двуручные клинки, лехи же принялись спешно строиться для залпа.

— Стреляй!

Из-за спины ударил густой залп самопалов — расстояние уже сократилось для эффективной стрельбы, а кроме того, практически все воины Когорда имеют по два ствола. Целили рогорцы в стрелков, и многие преуспели: наш залп расстроил ряды противника и рассеял множество его воинов — зато горцы, перешедшие на сторону лехов и вырвавшиеся вперед, практически достигли моей группы.

Ближний ко мне гигант (он на голову выше меня и значительно шире в плечах) воздел над головой фламберг — тот же двуручник доппельсолднеров, только с волнистой формой клинка. Такой меч наносит страшные рублено-резаные раны, наемники с таким оружием даже не пытаются сдаться в плен — не берут!

Противник со звериной скоростью сокращает разделяющие нас шаги, приближаясь чуть ли не прыжками. Вот расстояние между нами уменьшается до «длинной» {43} фехтовальной дистанции — и тут же враг делает еще один шаг, стремительно обрушивая свой меч сверху вниз. Перекрывшись клинком и неуловимо сместившись с линии атаки противника, стремительно и мощно колю навстречу, заняв «центр». Но сильнейший удар фламберга, зацепившегося за парирующий крюк, чуть ли не вырвал клинок из рук, острие цвайхандера не дотянулось до головы врага.

Противник тут же переводит атаку, крутанув меч и обрушив рубящий удар по горизонтали справа. Принимаю его на плоскость клинка, выставив блок — но мощь врага столь велика, что его удар проваливает защиту, и клинок касается правой стороны моего лица. Он дергает фламберг на себя, разрезая щеку до зубов. Металл задевает кость, боль дикая!

Обезумев от боли и ярости, слепо колю навстречу, вложив в удар вес тела — и враг, оттянув меч на себя, не успевает встретить мою атаку. Меч входит в солнечное сплетение горца, одновременно отбросив его назад.

Противник еще не успел упасть на землю, как его место занимает настоящий фрязь-ландскнехт (несмотря на примерно близкие к габаритам горцев физические кондиции, он обряжен в кричащие красно-зеленые тряпки). Для удара он занес гроссмессер — двуручную саблю со слегка искривленным клинком. Несмотря на то что оружие не получило широкого распространения в горах, недооценивать его не стоит: благодаря смещенному центру тяжести клинок наносит страшные рубящие удары.

Рывком вправо ухожу с линии атаки — но опытный рубака лишь меняет направление удара. Все же я успеваю перекрыться мечом и, крутанув клинок, рублю по горизонтали навстречу с шагом вперед. Противник успевает отпрянуть, пропуская перед собой удар — однако фрязь не «чувствует» камня. Отшагнув и зацепившись за выступ скалы, ландскнехт теряет равновесие, оборачивается — и мой клинок вонзается в его живот.

От горящей боли в правой щеке мутится рассудок и внутри разжигается нестерпимая ярость. Справа на Яруга, бойца моей дружины, навалилось сразу два противника с горскими двуручниками. Отбив выпад одного, он пропускает атаку второго — острие вражеского клинка прорубило висок воина. По-звериному взревев, прыгаю вперед, занеся клинок для удара. Ближний противник успевает развернуться и закрыться блоком, второй рубит по горизонтали навстречу. Ухожу в сторону, нырнув под удар, и на развороте достаю бок врага острием. Противник оседает, зажимая рукой рассеченную плоть, его товарищ бросается вперед, рубанув справа. Встречаю клинок блоком и перевожу атаку, с силой ударив по вражескому мечу. И вновь перевод клинка с одновременным шагом вперед — стремительный рубящий удар отделяет голову врага от шеи.

Король Когорд.

Говорят, что Валдар, получивший в бою страшную, уродующую лицо рану — фламберг противника развалил щеку до челюсти, навсегда обезобразив молодого человека, — дрался как озверевший горный лев, внося в ряды противника панику. Его двуручник унес в схватке более двух десятков жизней. Сокрушив сородичей — горцев из вражеских кланов, он врубился в ряды лехов, вооруженных лишь легкими саблями, где его цвайхандер не знал себе равных, как и пощады.

Засада была уничтожена — удар в спину лехов был настолько неожиданным, что сломил всякую волю к сопротивлению. А во время бегства их практически поголовно изрубили — на узких спусках началась давка, враг не смог вовремя отступить. Но даже при этом потери моих бойцов составили до четырех с половиной сотен тяжелоранеными и убитыми — сохранившие мужество лехи встречали атакующих выстрелами в упор.

Сокрушив засаду, я бросил вперед легкую конницу — занять горный проход до того, как враг организует новую засаду или перегородит завалами в узкой части. Увы, на этот раз противник не пренебрег подстраховкой, и уже на половине дневного перехода от первой засады нас встретила стена вагенбурга из соединенных между собой телег. Противник располагал артиллерией, стену прикрывали многочисленные стрельцы из шляхетского ополчения. Общую численность врага я оценил примерно в тысячу пешцев.

Легкую конницу пришлось отозвать. Их сменил пехотный авангард из двух сотен стрельцов и баталии пикинеров, в узком ущелье они смогли построиться прямоугольником в сорок бойцов по фронту и двенадцать шеренг в глубину. Пехота подошла к препятствию ближе к вечеру — тогда же их догнали спешно посланные вперед артиллеристы.

Несмотря на большую численность орудий (семь единиц), большинство пушек врага были легкими (только три средних) против пяти средних у нас. Так что мои артиллеристы сумели заткнуть противника, потеряв при этом две пушки и разбив часть стены вагенбурга. После чего вперед выдвинулись стрельцы.

По фронту они построились так же, как и баталия пикинеров, добившись глубины в пять шеренг. Первая стреляет, вторая готовится к выстрелу, третья, четвертая и пятая перезаряжаются. Как только залп произведен, стрельцы первой отступают назад, уступив дорогу изготовившимся к залпу товарищам, и начинают спешно перезаряжаться. Таким образом, мои воины обрушивают на противника ливень свинца каждые двадцать секунд.

Лехи пытались отсидеться за разбитыми укреплениями, но мои стрельцы подобрались к самому вагенбургу. Противник попытался дать встречный залп, но после артобстрела он не сумел вовремя сорганизоваться — возможно, наиболее ответственные и способные офицеры погибли или были ранены. Стрельцов встретил не очень плотный залп да вразнобой — и мои воины были к этому готовы, ответив на выстрелы лехов многочисленным и дружным огнем.

Сбив стрелков противника со стены, мои воины сами попытались занять вагенбург — враг среагировал адекватно, шляхта пошла в рукопашную. Однако стрельцы ждали нечто подобное и на контратаку ответили очередным залпом в упор, отбросившим нападавших, и подались назад, чем тут же воспользовались стрелки лехов, открыв на этот раз более организованную стрельбу. Стрельцы понесли потери, но и врагу ответили адекватно, выбив не успевших укрыться противников дружным залпом.

Огневое противостояние привело к потерям с обеих сторон, стрельцы дважды приближались к вагенбургу и дважды откатывались назад, встречая контратаки врага залпами в упор. Наверняка можно сказать, что была выбита и большая часть стрелков противника — и потому стрельцы отступили, уступая дорогу пикинерам.

Рядовой пикинерской баталии Рузар Вольга.

— Держать ногу! Шаг не сбивать!

Мерный рокот, создаваемый на марше сотнями одновременных шагов, звучит неотвратимо и грозно. С мрачным удовлетворением отмечаю, что врагу сейчас ой как неспокойно — от этого самого мерного рокота, издаваемого накатывающей на них баталией.

Хотя на деле сердце в груди бьется с бешеной скоростью, это мой первый бой с врагом — тем самым, поднять руку на которого казалось немыслимым всего три года назад.

Блик солнца, отразившийся от цельнолитого доспеха, больно резанул по глазам. Пикинеры первых двух шеренг — те самые, которые принимают на себя самый мощный удар врага, — облачены в «полуторный» доспех: добротная кираса, защищающая грудь и живот и стянутая сзади кожаными ремнями, наручи и поножи, глухой шлем, целиком закрывающий голову и оставляющий лишь небольшую щелочку для глаз, и наплечники, от одного из которых, собственно, и отразился предательский солнечный луч.

«Смертники» (так жестоко мы порой называем этих воистину бесстрашных воинов) вооружены самыми короткими пиками: первый ряд держит их на уровне бедра, второй — на уровне груди. А прикрываю их всех я — боец третьего ряда, вооруженный алебардой и защищенный лишь стеганой кожаной курткой. Некоторые алебардщики каким-то образом урвали себе баклеры — маленькие, но чрезвычайно крепкие щиты, очень удобные в ближней схватке: баклер держит практически любой удар, а кроме того, им можно бить навстречу словно кулаком. Увы, мне такая роскошь не досталась, левую руку прикрывает лишь хиленький дощатый щиток, наспех сбитый деревенским плотником по просьбе отца.

Пятая и шестая шеренги, наоборот, вооружены самыми длинными пиками — длина копья бойца пятой шеренги зачастую вдвое превосходит длину пики «смертника» и втрое — человеческий рост. Их возможно удержать лишь двумя руками, да и то набирают в эти шеренги самых физически сильных бойцов. Свое оружие они держат не справа, а слева, чтобы не мешать атаке первых рядов: пятая — на уровне бедра и шестая — на уровне груди. Так что на самом деле, как бы ни страшно было двигаться в первых рядах, бойца всегда прикрывает еще три пики помимо собственной, а противника, сумевшего подобраться слишком близко, я всегда могу приголубить ударом алебарды сверху. Ну или же пырнуть его копейным наконечником через плечо товарища.

— Алебардщики! Вперед!

О нет! Я ждал этой команды, как только увидел стену вагенбурга, но как же страшно выходить вперед! Тут и там валяются тела лехов и наших стрельцов, смерть уже собрала кровавую жатву с обеих сторон и не собирается останавливаться — и от этого становится по-настоящему жутко.

— Вольга, остолоп! Вперед! — злым шепотом подгоняет меня Кремень.

Ну что же, чему быть, того не миновать…

С еще сильнее забухавшим сердцем (словно кузнечный молот бьет!) я неуклюже, как косолапый медведь, вырываюсь вперед, зацепив кого-то из товарищей. В ответ раздается брань. Ничего, «смертники», сегодня пришел наш черед погибать за вас.

Вообще-то даже самые мощные кирасы редко когда выдерживают прямой выстрел самопала, не говоря уже об огнестреле. Да и то по факту в кирасы облачена лишь первая шеренга (единственная, что целиком состоит из ветеранов), во второй используют более дешевый и менее качественный доспех. На самом деле наша смена вполне равносильна перед лицом главной и наиболее жуткой лично для меня опасности — вражеских стрельцов.

Но враг за вагенбургом молчит — в том смысле, что над уцелевшими телегами по-прежнему не показались десятки стволов, извергающих в нашу сторону свинцовую смерть… Нет, не показались. И мы медленно, но уверенно сокращаем дистанцию, разделяющую нас с вражескими укреплениями. Сто шагов… Семьдесят… Пятьдесят… Тридцать… Пятнадцать…

И в тот миг, когда мы уже практически приблизились к вагенбургу, над телегами и между ними наконец-то показались стрелки лехов.

Залп!

Наши стрельцы — две шеренги, занявшие место между шестым и седьмым рядами пикинеров — ударили из-за спины одновременно с врагом, а может, даже на мгновение раньше. И несмотря на то, что мы вплотную приблизились к лехам и залп их грянул в упор, на землю повалилось не так и много алебардщиков — по крайней мере, меньше, чем я ожидал, не более четверти от общей численности шеренги. Не верится — но на ногах устоял и я, лишь что-то горячее обожгло левое плечо да волосы сзади обдало теплым воздухом.

— Руби!

В следующий миг я, еще не отошедший от ужаса близкой гибели, в числе первых бросился к сцепленным телегам и обрушил на дерево тяжелый, размашистый удар топорищем алебарды. И еще один, и еще… Несколько секунд я рублю деревянное крепление сцепа как заправский дровосек, охваченный дикой, первобытной яростью загнанного в угол зверя.

— Вольга, сверху!!!

Тень на мгновение заслонила солнце, но, предупрежденный Кремнем, я успеваю вскинуть алебарду и парировать копейное навершие, поймав его в выемку между древком и топорищем. Редкая удача! Металл звякнул о металл, дернув наконечник вправо, рывком отклоняю вражеское оружие и встречным ударом обрушиваю топорище на грудь леха. Тяжелая отдача отзывается в руках — но секира прорубает ребра врага, с жутким воплем опрокинувшегося назад.

— Первая и вторая шеренга — вперед! Прикрывайте алебардщиков! А вы, барсучье племя, рубите проклятые телеги!

Сотник Вагир командует верно — но не так-то и просто доверить свою жизнь даже ветеранам первой шеренги. Оценив наш замысел, лехи густо полезли вперед, ударив в ответ пиками, открыли огонь уцелевшие стрелки. Но и наши стрельцы не зевали и встретили появление врага очередным залпом. Вот только били они поверх голов, и засевшие между телегами лехи отстрелялись безнаказанно.

Я не сразу понял, почему в груди так горячо и больно — будто в нее вонзили раскаленный прут. Разом стало тяжело держать в руках алебарду, а что самое страшное — дышать… И через мгновение я понял, что случилось.

Перед глазами промелькнули родительские лица, лучистые глаза младшей сестренки и нежное, будто обрамленное солнцем веснушчатое лицо Милы — возлюбленной, которой я так и не решился рассказать о своих чувствах. Думал, вернусь с войны героем, приду в ее дом, позову замуж — а уж там ветерану боев с лехами не откажут.

Какой же дурак…

Злость, обида, жалость к себе и особенно к родителям — все промелькнуло в единый миг… и погасло. Пороховое облако между телегами рассеялось, и мне открылось рябое лицо моей смерти — нисколько не выразительное, красное от пристрастия к браге лицо толстого шляхтича с выгоревшими пшеничными усами. Он так и не сошел с места, откуда стрелял, и спешно перезаряжал самопал…

Меня охватила дикая, всепоглощающая ненависть. Это все? Все?! И больше ничего не будет?!

— Умри!!!

Ярость придала сил на последний рывок. Прыгнув вперед, прямо на сцеп, я одновременно выбросил алебарду в длинном выпаде, целя копейным навершием в лицо леха. Древко дернулось от удара. И вновь по глазам ударил солнечный зайчик, отразившийся от стремительно приближающегося сабельного клинка…

Король Когорд.

Рубка у вагенбурга была яростной и предельно напряженной, большинство алебардщиков третьей шеренги пали, разрубая стенку из телег. Но наконец сцепы между телегами были прорублены, и алебардщики отступили, дав дорогу бойцам первых шеренг. Последние мощно ударили в борт разъединенных телег вагенбурга — и, поднатужившись, опрокинули их. Второй дружный удар обрушился на днища повозок, тем самым мои пикинеры расширили расстояние образовавшихся в укреплении проходов.

И вновь на моих воинов устремился рой свинцовых пуль, и вновь навстречу вражеским стрелкам ударил залп вышедших вперед стрельцов. После чего ощетинившиеся копьями «кулаки» пикинеров двинулись вперед. Но и враг встал несокрушимой стеной, осознав, что баталия единственно уязвима при сломе строя в проходах.

Какое-то время рубка шла на равных, за лехами было численное преимущество, и дрались они остервенело. Однако когда в бой пошла вторая половина баталии с полноценным прикрытием алебардщиков, сопротивление врага было сломлено, и лехи откатились от разрушенной стены вагенбурга.

Наконец после третьей, остервенело-яростной контратаки враг отступил — и тут же показал спину, как только стройные ряды пикинеров врубились в смешавшуюся толпу шляхетского ополчения. Разгром довершила своевременно брошенная в бой легкая конница, ждавшая своего часа за баталией и подчистую изрубившая пытавшихся спастись бегством.

После этого боя мы более не встретили ни одной попытки остановить нас в удобном для обороны горном проходе, не обнаружили ни одной засады. Легкая кавалерия вырвалась вперед и на третий день беспрепятственно достигла выхода из Каменного предела.

Нас там ждали — в удобных, возведенных еще моими бойцами редутах, развернув многочисленную артиллерию к выходу из прохода. За редутами расположились тысячи крылатых гусар и прочей шляхетской кавалерии, на правом фланге лехов позицию заняла многочисленная пехота. Только на левом фланге, в стороне от наполовину разрушенной крепости они не развернули крупных соединений, ограничившись малочисленной легкой конницей — словом, сюда и бей, вот где ключ к победе!

Разведчики разглядели штандарт Торога на остатках донжона — вышитого на черном полотне серебряного барса, — а немногочисленные дозорные, оставшиеся на стенах, приветствовали их радостными криками и выстрелами в воздух. И все это показалось мне настолько похожим на ловушку, что я попробовал отправить к крепости кого-либо из людей Валдара — в конце концов, лехи заключили союз с рядом горских кланов и могли принять моего разведчика за своего.

Да, если бы мы были на равнине, все получилось бы гораздо проще — но почтовые голуби через горы не летают, и никакими сведениями об обороне замка я, увы, не располагал. Пришлось довериться лазутчику нового союзника. И пока мои кавалеристы укрепляли проход, спешно готовясь к обороне, а основные силы лишь подтягивались к месту возможной схватки, Валдар самостоятельно отправил разведчика — но не в крепость, а в соседние горские деревни. Вскоре верный вождь горцев известил меня о результатах разведки — последний, решительный штурм крепости состоялся за два дня до прибытия моих всадников, и уже в сумерках под конвоем лехов ее покинула немногочисленная вереница уцелевших защитников. После чего из разрушенной крепости не раздалось уже ни единого выстрела… Зато на следующий день в ней кипели работы по уборке многочисленных трупов, активно разлагавшихся на летней жаре.

Мы не успели. Крепость Волчьи Врата пала.

Только отпустив Валдара, я дал волю чувствам, заревев, как дикий медведь. Я рубил шатер саблей и изрыгал самые мерзкие, площадные ругательства, а когда окончательно обессилел, просто сел на землю, не сумев сдержать трудного и стыдного мужского плача.

Торог, сынок…

Но слезы, как ни странно, помогли выпустить боль и справиться с отчаянием. Естественно, душевные муки никуда не ушли, но я смог перелить их в ярость к врагу. Одно то, что мы не попались в расставленную ловушку, что я удержался от первого родительского порыва бросить всех в бой и любой ценой прорваться к крепости, — уже это было пусть маленькой, но победой, пусть маленькой, но местью. А как только я развернул войско и стал спешно отступать от Волчьих Врат, враг мгновенно бросился вдогонку, развеяв последние пусть и безумные, но все же терзающие душу сомнения. Однако наступательный порыв лехов сдержал крупный обвал, устроенный подорвавшими солидный кусок скал артиллеристами.

Так что мы сумели беспрепятственно отступить, не ввязавшись в затяжные арьергардные бои. Устроив еще три подрыва, мы выиграли время, и к моменту, когда лехи сумели-таки преодолеть Каменный предел, на равнине у Львиных Врат их ждала цепь земляных укреплений, полукольцом окруживших выход из горного прохода. Одним краем они уперлись в каменную стену крепости, также держащей дорогу из гор под обстрелом, другим краем — в скалы. Четырнадцать легких и средних орудий, а также тысяча огнестрелов, захваченных в качестве трофеев в горах, пришлись нам как нельзя кстати.

И только вернувшись из похода от Волчих Врат, я нашел время лично допросить предателя Скарда. Не сказать, что общение было приятным — и все же я пожалел, что не сделал этого раньше. Сильно пожалел.

В пыточный стоит тяжелый запах крови и гниющей плоти, смрад бьет в нос так, что дышать получается только с надушенным платком.

По мере приближения к интересующему меня узнику к неповторимому смраду гниения добавляется тяжелая вонь давно немытого тела. Н-да, ароматы… Старый граф Скард, когда-то вызывавший у меня неподдельное уважение и почтение своей рассудительностью, житейской мудростью и справедливостью настоящего властителя, — сейчас он похож на дохлый кусок мяса. Но, несмотря ни на что, жизнь все еще теплится в нем и сознание Бара не помутилось после пережитого.

И все же неопытные палачи Ларга явно перестарались, выбивая (скорее, вырезая) требуемую информацию. Впрочем, граф не замыкался — по сути, он выложил все, что знал, в первый же день пребывания в застенках. Например, все договоренности о передаче информации были заключены с неким бароном (а позже графом) Золотом — фрязем из пленных, перешедших под знамя Бергарского в Лангазскую войну.

К нам в плен будущий граф попал во время засады в узком ущелье. В бою с горцами ему раздробили левое предплечье — и после того, как в ране начались необратимые процессы, руку пришлось отрезать по локоть. Жизнь Золоту спасли мои лекари в лагере для военнопленных, что в прошлую кампанию мы разбивали здесь же, у Львиных Врат. Поневоле проклянешь свое благородство… Так вот, оправившись, граф успел найти контакт с многими людьми — и в первую очередь, с дворянской элитой Рогоры. А позже этой связью воспользовался Бергарский, планируя новую кампанию.

Но если связь, контакты, способы передачи сообщений Скард выложил подробно, то с именами других заговорщиков началась путаница. Старик со смехом утверждал, что в заговоре приняли участие все бывшие владетели Рогоры, однако позже он менял показания, нередко называя абсолютно разные имена. Одним словом, Бар то ли начал бредить, то ли пытался стравить нас с уцелевшими владетелями, то ли еще что — но результат, естественно, был противоположный. Ларг отправил всем владетелям письма с заявлением о полной лояльности к ним короля и призывом поднять оружие против захватчика.

Чтобы привести Скарда в чувство, его окатили ведром ледяной воды. Но, несмотря на стрессовый способ пробуждения, граф не проявил никакой активности — лишь разлепил веки да издал глухой стон. Однако когда его мутный взгляд уперся в меня, лицо старика прояснилось и приобрело осмысленное выражение. Безусловно, Бар узнал меня.

Скривив губы в ухмылке, пленник наконец заговорил:

— Ну здравствуйте, ваше величество!

— Привет и тебе… предатель.

Разбитое, изможденное лицо Скарда исказилось от гнева — чего я никак не ожидал от человека, прошедшего все пыточные круги.

— Предатель?! Это я-то предатель?! А как назвать тебя, Когорд, человека, который единолично втравил Рогору в войну с Республикой, который вынудил равных тебе дворян признать себя королем под дулами огнестрелов?!

— И я еще тогда объяснил всем вам свой выбор.

— Объяснил?! Да неужели?! Нам ты выбора не оставил! Как и тысячам мужчин, что пали на поле битвы, заплатив жизнью за воплощение твоих королевских амбиций!

— Что?! — Я потерял над собой контроль и опустился до базарного крика. — А три тысячи воинов, лучших пешцев Рогоры, что погибли под Волчьими Вратами из-за твоего предательства, — ты их гибель также спишешь на мои амбиции? Скажешь, что они все равно нашли бы смерть на поле битвы, и в таком случае нет ничего страшного, что смерть пришла немножко раньше?! Пусть бойцов, чей преждевременный конец настал бы только в сражении, пусть их вырежут ночью как свиней — лишь бы Когорд вновь не сумел защитить Рогору от Республики! Так, что ли?!

Последние слова я выкрикнул в лицо Бару, с силой сжав его уцелевшие волосы и потянув их вверх так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Предатель смутился, попытался отвести разом потускневший взгляд.

— А кто сказал, Когорд, что независимой Рогоре живется хоть чем-то лучше, чем в составе Республики?

— Да как ты смеешь?! Ты своих кметов когда в последний раз-то видел?!

— Да какое мне дело до грязных мужиков! Я говорю о других, о…

— О баронах и графах Рогоры?! Так вот в чем дело… Ну конечно. С установлением королевской власти вы отошли на второй план, а кто и на третий. И что же, это повод для измены — потеря влияния и власти?!

— А разве этого мало, Когорд, разве этого мало? Разве ты не поднял восстание, чтобы добиться большего влияния и большей власти?!

Слова этого тупого (и как я мог раньше обманываться на его счет?) старого индюка родили желание ему врезать — да от всей души, так чтобы его рот наполнился кровью и выбитыми зубами. Но вместо этого, бросив усталый взгляд на все понимающего и потому не лезущего в разговор Ларга, я лишь подвинул к себе стоящий у стенки табурет и медленно на него опустился.

— Бар, я никогда не думал, что ты настолько поверхностен и что мои цели и моя мотивация будут чужды тебе настолько, что ты просто не сможешь понять… Власть, влияние — не буду лукавить, конечно, имеют для меня значение. Но не они делают меня счастливым — а я в этой жизни более всего люблю, желаю, мечтаю быть просто счастливым. И мое счастье — это те мгновения, что я был с семьей, не как король или властитель лена, а как муж и отец.

Простое счастье для любого из людей — не согласен? Правильно, молчи… Но когда-то очень давно я вдруг понял, что, будучи бароном, я не имею права отвернуться от жителей лена и их проблем, не имею права отказать им в защите. И если мое личное счастье заключается в благополучии семьи и тех мгновениях, что я провел в кругу любимых, то счастьем барона-владетеля стала успешная защита подданных от степняков и приумножение их достатка — под моей рукой.

— И ты думаешь, — с насмешкой спросил Скард, — что кто-то из них связал свой достаток и благоденствие с твоим именем?!

— Ну, во-первых, да, я в этом уверен. А во-вторых, в любом случае — самое важное то, что я знаю, как мое правление повлияло на жизнь моих людей.

— Так и правил бы своими счастливыми подданными в собственном баронстве! Зачем было развязывать эту бессмысленную войну?!

— Бессмысленную?! Я одержал в ней верх! И Рогора стала свободной!

— Республика никогда не смирится с этой потерей!

— Без вашего предательства лехи не прошли бы дальше Волчьих Врат!!!

Горло на мгновение перехватило от крика. Пришлось пару секунд помолчать, и я продолжил уже более спокойно:

— Тебе не кажется, Бар, что мы в нашем разговоре ходим по кругу?! Вот ты говорил о том, что Рогоре в составе Республики жилось так же, что ничего не изменилось — а ты хотя бы пробовал сравнить урожаи зерна до и после или узнать об увеличении поголовья скота? Не хотел поинтересоваться, насколько умножились поступления в казну, при условии что мы добились снижения налогов по всей стране? А ты хотя бы раз был в Лецеке с тех пор, как он стал центром ремесел?!

Молчишь, Скард, молчишь… А знаешь, тебе ведь все это было неинтересно, поскольку ты заботился лишь о собственной выгоде. Впрочем, видимо, как и остальные… Главное — что в твоем лене выше вас власти нет, что вы принадлежите к элите Республики, классу, что способен опротестовать даже решения короля! Ах да, рогорское дворянство таких привилегий не имело… Вы же не понимали, не хотели понимать, что ваше положение удельных князьков было крайне шатким, что для лехских шляхтичей в метрополии вы были никем! Пустой звук, пустое место!

Скард резко дернулся в оковах:

— А после того, как ты стал королем, мы лишились и этого! Мы не просто стали никем, мы лишились всего! И что бы ты ни говорил о счастливой жизни своих любимых кметов, уровень нашей жизни ты, видимо, хотел приравнять к ней!

— Скард, я не лишал вас права службы! Сейчас отпрыски владетелей могли бы найти свое место в армии, могли занять положение, достойное их родов, иметь жалованье достаточное, чтобы приобрести все необходимое!

— Только моего отпрыска больше нет!

О-о-о, я долго ждал, когда же он вспомнит о смерти сына.

— Так ты вспомнил о нем — любимом и единственном наследнике рода, павшем в бою с лехами?! Но ведь именно лехский клинок оборвал его жизнь, и его память ты предал, изменив мне и Рогоре!

— Нет! Он никогда бы не сошелся в бою с лехами, если бы не ты!!!

— Довольно! Я вижу, Скард, что мои доводы для тебя пусты, а во всех невзгодах ты обвиняешь только меня. Может быть, ты и прав — хотя бы отчасти. Но я действовал в интересах своего Отечества, а не кучки заправил, поставленных надзирателями над народом — и кем?! Врагом! Но, повторюсь, довольно. Лехи пообещали вам уравнять «свободы» изменивших с республиканской шляхтой?

Пленник усмехнулся, как мне показалось, горько:

— После того как ты лишил нас всякой власти в собственных ленах и снизил нашу долю от налогов в пять раз, предложение Республики взволновало многих.