Светящееся пятно. Кольцо вечности Вентворт Патриция

Глава 22

Альберт Кэддл вошел в комнату с самодовольным и развязным видом. Был он невысокого роста, но хорошо сложен и мог, вне всякого сомнения, считаться красавцем. Темные курчавые волосы он отпустил чуть длиннее, чем это разрешалось в армии. Альберт равнодушно обвел нагловатыми темными глазами инспектора Лэмба и мисс Сильвер, после чего вызывающе спросил:

— Так, ну и что тут у нас?

Лэмб осадил его одним взглядом. Как человек, облеченный властью, за которым стоит тысячелетняя история английских законов, он умел ставить людей на место и знал свое дело.

Альберт Кэддл не опустил голову, но отвел взгляд в сторону. Вот только тогда Лэмб заговорил:

— Вы Альберт Кэддл?

Тот дернул плечом и ответил:

— Ну я.

— Вы служите водителем у мистера Харлоу?

— Да.

— Я хочу задать вам несколько вопросов. Можете сесть.

В глазах Альберта явственно читалось: «Я у себя дома, так? И у вас хватает наглости разрешать мне сесть в моем же доме!» С легкой усмешкой, обнажившей ровные белые зубы, он пересек гостиную и непринужденно опустился в мягкое кресло. Если раньше и существовали какие-то сомнения, то теперь стало ясно, что хозяин дома именно он, сидящий на законном месте и наслаждающийся своим положением.

Лэмбу приходилось сталкиваться с подобными субъектами. Он резким тоном заявил:

— Мне нужно знать, где вы находились с половины пятого пополудни в пятницу, восьмого января.

— Неужели? — Кэддл нахально пародировал тон и манеру говорить, присущие сержанту Эбботу.

— Таким поведением вы ничего не добьетесь, Кэддл, — сказал Лэмб.

— А если я не хочу ничего добиваться?

Лэмб выпрямился.

— Хватит! Произошли два убийства, и я их расследую. Долг каждого — оказывать содействие полиции. Я не могу заставить вас отвечать на вопросы или давать показания, но если вы ни в чем не виноваты, то с готовностью сделаете это сами. Напоминаю, что вам надлежит кое-что объяснить. Даю вам возможность сообщить о своих действиях начиная с конца дня пятницы, восьмого января. Если вы не сможете их объяснить, мне придется вас задержать.

Альберт Кэддл тоже выпрямился и поинтересовался:

— К чему вы клоните?

— Я уже говорил. Мне нужно знать, где вы находились в пятницу с половины пятого.

Альберт вздернул подбородок и легонько хлопнул себя рукой по ноге.

— А зачем?

— Объясняю. В тот вечер у вас было назначено свидание с одной молодой женщиной. Обычно вы с ней встречались в Доме лесника в Роще Мертвеца. Около пяти вечера вы отправились на свидание.

Альберт снова обнажил в улыбке ровные белые зубы.

— Да не отправился я туда.

— Вы вышли из дома…

Он презрительно рассмеялся:

— Так, так, и что с того, что вышел? Мы же в свободной стране живем. Вот в чем у вас, полицейских, проблема — слишком вы умничаете. Молодая особа могла позвать меня на свидание — не спорю, назначала она его или нет, — но это не означает, что я согласился. Похоже, это моя жена накручивает. Она ревнивая, а ревнивая женщина чего только не наговорит.

— Послушайте, Кэддл, у вас было назначено свидание с Мэри Стоукс…

— А хотя бы и было? Я не говорю, назначено или нет, но если бы и было, что с того?

— Ваша жена отправилась за вами. В Роще Мертвеца она видела свет и слышала, как кто-то оттуда уходил. Она обнаружила тело молодой женщины, Луизы Роджерс, спрятанное под кучей листьев. Ваша жена испачкала в крови пальто — вот как все это выплыло наружу. Думаю, вы должны осознавать серьезность своего положения. Вы не обязаны давать показания, которые могут быть использованы против вас.

В черных глазах Альберта сверкнула злоба. Он покраснел до корней волос и звонко ответил:

— Что значит — против меня? Я ничего не сделал! Похоже, вы много чего знаете о моих делах! Ладно, я вам еще добавлю! В этой Мэри Стоукс ничего хорошего не было, и я с ней порвал. Она меня то манила к себе, то отталкивала, потом снова ко мне липла, а я таких вещей не терплю, понятно? Вокруг девчонок полным-полно — стоит только захотеть. Ну, есть у меня подружка. В Лентоне. А Мэри Стоукс оставила мне записку, чтобы я с ней встретился в пятницу. Но к ней я не пошел, а отправился в Лентон, и если ей это не понравилось, то и поделом! В субботу утром приходит Мэри с маслом и яйцами и незаметно сует мне в карман записку. Дескать, она дает мне еще один шанс, и мы можем встретиться в старом доме между половиной шестого и без четверти шесть. А мне-то что толку от этой записки! Примерно в половине пятого я сел на велосипед и покатил к подружке в Лентон!

Лэмб не сводил с него тяжелого и бесстрастного взгляда.

— Вы поссорились с Мэри Стоукс?

— Я с ней порвал — и точка! И не пытайтесь что-то из этого высасывать — уж если я расстался с девушкой, то точно расстался! И незачем мне красться обратно, чтобы ей шею свернуть! — рассмеялся он. — Я никогда не пойду на то, чтобы из-за какой-то женщины попасть на виселицу, а уж из-за Мэри Стоукс — тем более! Жаль мне того беднягу, что ее прикончил, надеюсь, ему это сойдет с рук, но это был не я. Больно мне надо смертный приговор наживать! А если вы думаете повесить это дело на меня, то прежде подумайте хорошенько! Джозеф Тернберри провожал ее домой около восьми часов, разве нет? Они вернулись автобусом без десяти восемь. А шею я ей не сворачивал, потому что меня там не было и быть не могло, ясно? Находился я тогда в Лентоне, в «Розе и короне», и играл там в дартс. Мы с подружкой пробыли там с восьми до десяти часов, это могут подтвердить человек пятнадцать-двадцать, если их спросите. Так что какой толк меня арестовывать?

Лэмб произнес:

— Покажите мне руки, Кэддл, обе руки. Положите их на колени!

— Слушайте, к чему вы клоните?

— Руки на колени!

— Все в игрушки играете? — пробурчал Кэддл, однако положил руки на колени.

На указательном пальце левой руки не хватало верхней фаланги.

Глава 23

Миссис Бартон очень разволновалась и к тому же разозлилась. Она бы не прослужила тридцать лет экономкой в Дипсайде, если бы не научилась держать язык за зубами и владеть собой. Со старым мистером Хатауэем ужиться было непросто. Случались настоящие трагедии, когда скончалась его жена и когда мистер Роджер, его единственный сын, погиб на охоте. Бывало всякое — такое, о чем не принято говорить вслух, но о чем, как полагала миссис Бартон, многие догадывались или знали. В деревне мало что удается скрыть. Если мистер Хатауэй опорожнял графин, после чего мог еле-еле подняться к себе в спальню, то никто и никогда ни словом, ни намеком не узнал от нее об этом пристрастии несчастного старика. Потом им попалась служанка-воровка с великолепными рекомендациями и прекрасными манерами. Если мысленно оглянуться назад, то все эти ее характеристики представлялись слишком уж радужными, чтобы быть правдой, но в то время это показалось в порядке вещей. Вот только позднее она сбежала с серебряными подсвечниками из столовой и золотой шкатулкой, которой мистер Хатауэй очень дорожил. Это был подарок его прадеду от французского дворянина, которого тот спас во время одной из революций. Но такого, как теперь, в доме никогда прежде не случалось…

Миссис Бартон густо покраснела до корней седых волос. Если бы мистер Грант не уехал рано утром в воскресенье и не ночевал дома, она не зашла бы к нему в спальню, поскольку кровать была застелена, — помогла бы Агнес и больше туда не вернулась бы. Но сегодня был понедельник, кровать оставалась застланной, и миссис Бартон не было нужды подниматься в хозяйскую спальню, если бы ей не пришло в голову сказать Агнес, чтобы та положила в постель бутылку с горячей водой. Наверное, миссис Бартон стала суетливой и нервозной, так долго прожив бок о бок с пожилым джентльменом, но погода стояла холодная и промозглая, и грелка мгновенно прогонит неприятную сырость.

Миссис Бартон покраснела еще гуще, вспомнив представшую ее взору сцену. Агнес находилась в спальне, неплотно прикрыв за собой дверь. Экономка подошла и еще чуть приоткрыла ее, чтобы лучше видеть. И что же она увидела? Она и представить подобного не могла, если бы не верила своим глазам. Агнес, наклонившись над кроватью, целовала подушку, по ее лицу текли слезы и капали на наволочку! Вот ведь стыд-то какой — плакать, рыдать и целовать подушку мистера Гранта! Миссис Бартон сама не знала, как сдержалась, но ей это удалось. Она бесшумно притворила дверь и вернулась в кухню. А когда Агнес спустилась выпить чаю, миссис Бартон заявила ей, что она уволена. Причин никаких не назвала, просто сказала, что решено сменить горничную. И вот ведь странно, как девушка просто стояла, не говоря ни слова. Просто загадочно улыбалась и глядела на экономку. И ни слова между ними, пока Агнес не повернулась к двери. Взгляд девушки снова чрезвычайно разозлил миссис Бартон, и она бросила ей вслед:

— Много ты о себе возомнила!

Следовало бы ожидать, что утром в понедельник и миссис Бартон, и Агнес могли беспокоить более серьезные вещи. Совершено двойное убийство, обнаружены тела двух молодых женщин — и в то же время Агнес рыдает над подушкой Гранта Хатауэя, а миссис Бартон не может думать ни о чем ином, кроме как об этой скандальной выходке. Дело в том, что для большинства людей важнее всего происходящее именно с ними, нежели то, что творится с другими. Сучок в своем глазу беспокоит нас настолько, что мы не видим бревна в чужом. Когда воскресным утром скотник мистера Стоукса опоздал с молоком и принес известие, что Мэри убили, а тело ее нашли в конюшне, с Агнес случилась истерика, а миссис Бартон была потрясена. Когда же в воскресенье днем в подвале под Домом лесника обнаружили второй труп, от этой новости обе женщины испытали некое волнение, ужаснувшее их не более, как если бы они прочитали об этом в газете. Что же касается Мэри Стоукс, то миссис Бартон всегда придерживалась твердого мнения, что эта молодая особа слишком уж шустра и плохо кончит. А Луиза Роджерс была просто безликой чужачкой, которую каким-то образом угораздило быть убитой в Дипинге. Однако вот скандал в доме, где она прослужила тридцать лет, являя собой образец нравственности и добродетели, — дело совсем другое. Молодых вертихвосток убивают каждый день, но постыдное поведение в доме под опекой миссис Бартон являлось настолько невообразимым, что при малейшей мысли о нем экономка испытывала сильнейшее возмущение.

Именно в таком расположении духа после обеда она спустилась в кабинет и попросила разрешения переговорить с мистером Грантом. Тот поднял голову от письма, которое писал.

— Если только у вас нечто важное, миссис Бартон. Я сильно занят.

Она стояла как скала — массивная, с безукоризненно расчесанными на прямой пробор седыми волосами, в застегнутом на все пуговицы и плавно облегающем выпуклости черном платье с белоснежным воротничком. Его украшала камея в виде женской головы со змеями вместо волос. Невероятно, что миссис Бартон носила украшение с головой медузы Горгоны, но это тем не менее было так. Объяснялось это тем, что древнегреческая мифология являла собой для миссис Бартон тайну за семью печатями, а брошь досталась ей в наследство от весьма уважаемой двоюродной бабушки. Ее собственное лицо было правильной формы, глаза — выразительными, держалась она с достоинством и обладала довольно привлекательной и импозантной наружностью.

Грант отвлекся, отложил ручку и спросил:

— В чем дело?

— Я вас не задержу, сэр. Я сочла необходимым поставить вас в известность, что дала Агнес расчет.

— Вот как? — удивился он.

Грант чувствовал на себе ее взгляд. Серые глаза миссис Бартон пристально и внимательно рассматривали его. Ему было невдомек, что ее взгляду предстало именно то, что миссис Бартон хотела увидеть, — несколько растерянное лицо с выражением легкого удивления и скуки.

Миссис Бартон ни на мгновение не могла бы позволить себе признаться в подозрениях, что мистер Грант настолько забылся, что потворствует стремлениям этой Агнес. Однако он был джентльменом, расставшимся с женой, а почему — никто не знал, кроме них самих. Какая же все-таки жалость! Более приятной и обходительной молодой дамы, чем мисс Сисели Эббот, и представить нельзя, а более счастливой пары просто вообразить невозможно. После ее ухода в доме воцарилась унылая тишина. С появлением Сисели все словно озарилось светом. Пес Брамбл вечно носился повсюду, нравилось это тебе или нет, взлетал и скатывался вниз по лестницам, будто жеребенок, и стрелял на тебя влажными глазами, когда хотел выпросить косточку. После их с мисс Сисели ухода осталась зияющая пустота, а когда джентльменов мучает одиночество, просто удивительно, на что они могут решиться. Дальше этого предела миссис Бартон даже в мыслях заходить боялась.

Подобным образом она размышляла, когда Грант Хатауэй удивленно спросил: «Вот как?», а затем продолжил:

— А что с Агнес такое? Она немного мрачновата, но мне казалось, она вполне справляется.

— Я не нахожу огрехов в ее работе.

— И что же?

— Мне бы не хотелось вдаваться в подробности, мистер Грант.

— Что ж, ладно.

— Да, сэр.

Когда в половине пятого Агнес принесла в кабинет чай, Грант по-прежнему писал. Войдя, она включила свет, затем пару секунд разглядывала его, сидевшего за письменным столом. Видела Агнес лишь твидовый пиджак, его широкие плечи, затылок и руку, но она впитывала все мельчайшие детали. Агнес была худой, смуглой девушкой с желтоватой кожей и густыми прямыми черными волосами. В глазах ее застыло задумчивое выражение.

Словно почувствовав на себе пристальный взгляд Агнес, Грант внезапно перестал писать и, не оборачиваясь, произнес:

— Хорошо, поставьте поднос, пожалуйста. Мне нужно закончить письмо.

После недолгого замешательства Агнес бесшумно вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Грант добавил три-четыре строчки, расписался, повернулся в кресле и налил себе чашку чая. Пока тот остывал, он вложил письмо в конверт и написал адрес: «Джеймсу Рони, эсквайру, Пассфилд, Ледстоу, близ Ледлингтона».

Прихлебывая чай, Грант еще раз обдумал только что принятое им решение. Джеймс был готов заплатить кругленькую сумму в дополнение к уговору о своем сыне Стивене, и деньги эти придутся как нельзя кстати. Да и сам парень Гранту нравился — с головой и с желанием мыслить в нужном направлении. Теперь при ведении хозяйства нужны хорошие мозги, если хочешь получать прибыль. Без мозгов нынче никуда, но и без денег — тоже.

Грант сидел, продолжая строить планы. В конце концов, скорчив гримасу, он принялся гадать, что обо все этом скажет Сисели. В захватывающей и сложной игре, которую они вели, Стивен Рони являлся маленьким, однако полезным козырем. Гранту не терпелось увидеть лицо жены, когда он выложит этот козырь на стол.

Он по-прежнему сидел и размышлял, когда вернулась Агнес, чтобы задернуть шторы и унести поднос. Она приблизилась к столу, но к подносу не потянулась.

— Позвольте с вами поговорить, сэр…

До этого момента Грант едва ли отдавал себе отчет в том, что она находится в комнате. Ее привычное появление, легкое позвякивание колечек о карниз, когда задергивали шторы, оставляли у него смутное и самое поверхностное впечатление. Лишь когда Агнес заговорила, Грант окончательно осознал ее присутствие и убедился, что предстоит серьезная беседа.

— В чем дело? — спросил он и понял, что его голос прозвучал гораздо резче, чем следовало.

Агнес стояла, уставившись на него — иначе и не скажешь. Падавший сверху свет бросал на ее лицо тени, выступавшие надбровные дуги затемняли впалые глазницы, острые скулы подчеркивали впалость щек, а поджатая нижняя губа странным образом меняла очертания подбородка. Все это вкупе еще более подчеркивало простые черты лица. Атмосфера в комнате начала накаляться.

Ощутив себя беззащитным, Грант вскочил. Возникшее напряжение исчезло. Агнес сдавленно произнесла:

— Миссис Бартон только что уволила меня. Я хочу знать — почему.

— Полагаю, вам нужно спросить об этом саму миссис Бартон.

Она нервно сцепила руки.

— Вы позволите ей меня выгнать?

Ситуация совершенно невозможная! Грант достал портсигар, закурил, убрал портсигар на место — лишь бы хоть чем-то занять руки. Потом сказал:

— Прошу прощения, Агнес, но подобные вопросы я оставляю на усмотрение миссис Бартон.

Она как-то странно посмотрела на него, потом открыла рот, чтобы что-то сказать, но передумала. Агнес заговорила, но у Гранта создалось впечатление, будто она высказывала вовсе не то, что изначально намеревалась.

— Мистер Грант… не позвольте ей меня выгнать! У меня никого нет… — всхлипнула она. — Мне некуда идти. Я не сделала ничего такого, чтобы меня просто так выгонять. Она даже не объяснила, за что… Если я сделала что-то, что вам не понравилось, я все исправлю.

Гранту стало неловко. На поверхности — буря эмоций, а под ней? Он вдруг ощутил, что там таятся зловещие пропасти, и с жаром воскликнул:

— Послушайте, Агнес, так не пойдет! Есть много хороших мест, куда можно устроиться. Я не могу вмешиваться в компетенцию миссис Бартон. Вы лишь расстраиваетесь все больше и больше.

Она впилась в него взглядом и произнесла:

— Я могу расстроить и кое-кого еще.

Грант начал злиться. Он вообще не терпел сцен, а уж эта и подавно вызывала у него отвращение. Грант осознавал, что миссис Бартон продемонстрировала здравый смысл, избавившись от этой особы с явными истерическими наклонностями. Он шагнул к письменному столу, якобы ища пепельницу, и заявил не терпящим возражений тоном:

— Это решение никак нельзя изменить. Пожалуйста, унесите поднос.

Агнес приблизилась к нему какой-то странной скользящей походкой, отчего Грант даже вздрогнул. Подойдя к письменному столу, она вцепилась руками в края столешницы и вперилась в Гранта немигающим взглядом.

«Да она чокнутая», — подумал он и убедился в этом, когда Агнес повторила свои слова с легкой, но в то же время зловещей вариацией:

— Расстроиться придется не только мне, если я расскажу все, что знаю.

— Пожалуйста, прекратите молоть чепуху и уберите поднос.

Она наклонилась над столом и со слезами в голосе произнесла:

— Вы думаете, что я вам насолю? Я не скажу ни слова, но вы не должны меня выгонять. А если выставите меня на улицу, мне станет безразлично, что я сделаю или кому испорчу жизнь.

Грант отошел к камину и протянул руку к колокольчику. Оглянувшись, он увидел, что Агнес по-прежнему стоит у стола, но уже спиной к нему. Глаза ее сверкали на побледневшем лице.

— Если вы позвоните, то горько об этом пожалеете! Потом вы уже ничего не сможете вернуть, как бы вам этого ни хотелось! Была бы здесь Библия, я бы поклялась на ней! Если вы позвоните, я пойду в полицию!

Грант по-прежнему сжимал в руке шнур от колокольчика, застыв на месте.

— Полагаю, вы знаете, о чем говорите. А вот я — нет.

Агнес понизила голос почти до шепота:

— Ее нашли… их обеих нашли…

— Я так и не понял, о ком это вы.

— Разве вам никто ничего не сказал? Разве она вам ничего не сообщила? В газетах пока ничего нет, но завтра появится обязательно. Девушку, о которой Мэри Стоукс говорила, что ее убили в пятницу, вчера вечером нашли в подвале Дома лесника.

Грант весь напрягся, стараясь справиться с потрясением. Он промолчал, но отпустил шнур от колокольчика. До него долетели слова Агнес:

— Многие твердили, будто бедная Мэри Стоукс это насочиняла, но все оказалось не так. Жаль, что ей не верили, пока саму ее не нашли убитой.

Не веря своим ушам, Грант громко воскликнул:

— Мэри Стоукс убили?

— В субботу вечером, после того, как Джозеф Тернберри проводил ее до дома. Но нашли Мэри только в воскресенье утром, а вы уехали очень рано. Я думала, что вы, наверное, не знаете, что нашли тело Мэри Стоукс и еще одной девушки.

— Нет. Да и откуда мне знать?

Агнес пристально смотрела на него.

— Они искали Мэри. А нашли совсем другую — вот тут не повезло. Если бы не обнаружили ту, другую, то подумали бы, что это Джозеф Тернберри прикончил Мэри. Все считали, что это его рук дело, пока не нашли второй труп в Доме лесника, и вот тогда поняли, что Мэри убрали как свидетеля. В луче фонарика она видела руку убийцы. Может, заметила на руке что-нибудь такое, что узнала бы, если бы увидела руку потом. Может, видела что-то еще, отчего преступник решил с ней покончить, чтобы обезопасить себя.

— Тихо! — резко оборвал ее Грант, и она замолчала, продолжая злобно смотреть на него.

Агнес видела его озабоченное и нахмуренное лицо. Грант напряженно размышлял, не глядя на нее и, похоже, не замечая ничего вокруг. Агнес почувствовала прилив злорадства. Она заставила его не звонить и принудила задуматься. И это только начало — самое главное впереди. Никогда раньше Агнес не ощущала такого прилива жизненных сил и своей власти над кем-то.

Резкий голос Гранта резко охладил ее оптимизм:

— Хорошо, достаточно. Унесите поднос.

Он хочет от нее избавиться? Позволит этой старой дуре выгнать ее? Нет уж! Агнес изо всех сил вцепилась в столешницу и бросила ему в лицо:

— Вам просто так от меня не отделаться! Я слишком много знаю! — Увидев, как Грант снова потянулся к колокольчику, она добавила: — Не надо, не надо звонить! Зачем вы заставляете меня говорить вам подобные вещи? Я вам зла не желаю! Но мне известно, что вы с ней виделись, я знаю, что она сюда приходила, и слышала, что она говорила!

Грант медленно обернулся:

— Так, объяснитесь-ка.

Агнес дрожащим и срывающимся голосом проговорила:

— Мне нужно одно — чтобы вы меня не выгоняли.

— Не начинайте опять свои мольбы. Объясните то, что вы только что сказали.

— Я ее видела.

Грант хохотнул:

— Это называется объяснением?

— Вы меня не слушаете, а должны бы! Я не хочу вам плохого.

— Так говорите же, если вам есть что сказать!

— Вы же мне рта не даете раскрыть. Было это в прошлую пятницу. Миссис Бартон взяла выходной и меня заставила изменить выходной с субботы на пятницу. Эта старая грымза никому жизни не дает: всегда следит, что ушла я, а потом уж сама выходит. Но я хлопнула дверью, она решила, будто я ушла, и потом сама отправилась. Ну а я вернулась — с чего это ей так меня выставлять? Когда поднималась к спальне, зазвонил телефон.

Задумчивость на лице Гранта сменилась злостью. Он резко бросил:

— И вы решили подслушать!

Агнес всхлипнула.

— Совсем не это. Мне захотелось узнать, может, это она… миссис Хатауэй. Выяснить, она ли вам звонила… или кто-нибудь еще. Мне… нравилось слушать ваши разговоры.

— Значит, такое не в первый раз? И что же вы тогда услышали?

Агнес резко вскинула голову:

— Я услышала женский голос: «Мистер Хатауэй… Мне хотелось бы поговорить с мистером Хатауэем».

Глава 24

Марк Харлоу развернулся на табурете.

— Ну и как тебе?

Сисели в коричневой юбке до колен и красновато-коричневом джемпере с высоким воротником стояла у камина. Горел лишь светильник над пианино. Сисели находилась в тени, лишь изредка разрываемой всполохами пламени от камина. Кудряшки ее растрепались. У нее в ногах, почти у самого огня, растянулся Брамбл, положив голову на переднюю лапу, а задние разбросав в стороны, словно тюленьи ласты. Поужинав кроликом, он спал глубоким мирным сном юного невинного создания.

В доме царила тишина. Полковник и миссис Эббот отправились на чай к викарию, в единственный дом, куда Реджинальда Эббота можно было хоть как-то заманить. Теперь они с викарием наверняка добродушно сражались в шахматы, которые оба просто обожали. Фрэнк Эббот и главный инспектор Лэмб, заехав домой к мисс Винни, отбыли куда-то еще в компании мисс Сильвер. Сисели добралась до дома одна и увидела стоявшего на крыльце Марка. Поскольку все вокруг сочиняли таинственные версии и строили туманные догадки, не посвящая в них Сисели, она куда больше обрадовалась его появлению, нежели могла бы ему выказать в другое время. Они недавно попили чаю, и Марк рассказывал ей, что сочиняет музыку для нового ревю Лео Тэнфилда. И проиллюстрировал это одним фрагментом.

Отвлекшись от своих раздумий, Сисели рассеянно спросила:

— Что?

— Дорогая, не так резко!

— Я не слушала.

Если он и разозлился, то этого не выказал, а лишь улыбнулся и произнес:

— А ты станешь слушать, если я снова сыграю?

— Да.

Марк опять ударил по клавишам. Блистательная техника, россыпь переливчатых звуков, а затем — остроумный речитатив с четким ритмом и детализацией акцентов. Мелодия весьма заурядная, однако исполнение вполне достойное. Взяв последний аккорд, Марк поинтересовался:

— Ну и как?

— Шустро, — ответила Сисели.

— И что ты под этим подразумеваешь, дорогая?

— Не называй меня «дорогая».

— Даже с глазу на глаз?

— Особенно с глазу на глаз.

Марк рассмеялся:

— Перед сборищем досужих сплетниц можно, а с глазу на глаз — в высшей степени неприлично? Однако ты забавная.

— Мне безразлично, как ты говоришь при посторонних, но даже если и называешь меня так, это ничего не значит.

— Это действительно ничего не значит?

— Нет.

Марк поднялся с табурета и подошел к ней. В его голосе послышались ленивые и насмешливо-язвительные нотки.

— Слушай, Сисели, сколько это еще будет продолжаться?

— Что именно?

— Твое замужество. Почему бы тебе не развестись?

— Тут не так все просто!

— Ну, люди ведь каждый день разводятся.

Сисели промолчала.

— Так что же?

Она проговорила, склонив голову набок и глядя ему в лицо:

— Не желаю обсуждать свое замужество. Это мое дело, и больше оно никого не касается.

— Таким образом ты еще сильнее загоняешь переживания внутрь себя! Когда о чем-то молчишь, это тебя угнетает. Цивилиованные люди говорят о подобном, а не держат это в себе и не превращают в трагедию. Не знаю, почему вы с Грантом разошлись, но ситуация такова: ты живешь в одном доме, а он — в другом. И ты постоянно молчишь. Не надо думать, будто люди ничего не замечают. Если желаешь с ним помириться, так помирись, а я останусь другом и тебе, и ему, как прежде. Но если не собираешься мириться, то нет смысла продолжать так себя вести. Избавься от этого напускного фарса и дай еще один шанс и себе, и мне.

Сисели резко вскинула брови и ледяным тоном произнесла:

— Это предложение?

— Сис!

— Предложение или нет?

— Господи, какая же ты жестокая!

— Сам напросился.

— Я только поинтересовался, почему ты не разводишься.

— Ну хорошо, я тебе отвечу. Все очень просто — Грант не даст мне развода. Я не могу развестись с ним, если он не даст мне на то веских оснований, а он мне их не даст. Грант мог бы развестись со мной через три года из-за моего пренебрежения супружескими обязанностями, но этого он тоже не сделает. В общем, дело обстоит вот так.

— И нет никакого выхода? — удивленно воскликнул Марк.

— Нет. — Безо всякого перехода Сисели продолжила: — По-моему, в самом конце смена тональности несколько резковата. Думаю, она лучше звучала бы вот так. — Она подошла к пианино и взяла несколько аккордов. — Да, гораздо лучше.

Марк шагнул к ней. Они стояли рядом, глядя на клавиши.