Горец. Кровь и почва Старицкий Дмитрий

На его лице нарисовалась неподдельная заинтересованность.

– В империи продолжится гражданская реформа покойного императора Отония, – ответил я. – Она прогрессивна. Нет у империи иного пути, как переходить на индустриальный уклад хозяйствования. Феодализм – это родимое пятно прошлого, тянущего нас вниз. Сохраним феодализм – проиграем экономическое соревнование другим великим державам. Тогда нас раздавят и растащат по мелким лимитрофам. Мы и эту войну против всего мира, если можно так выразиться, еле-еле вытянули благодаря индустриальному рывку и превосходству в технике. Но этого мало. Сегодняшний мятеж гвардии по большому счету это попытка возврата к феодализму. Потому как доходы от традиционного сельского хозяйства если и не упали, то стали бледно выглядеть по сравнению с доходами фабрикантов и купцов. А это обидно тем, кто еще крепостное право помнит если не сам, то по рассказам родителей. И даже не в доходах основная обида, а в том, что шапки перед ними перестали ломать и спины гнуть. И в глаза смотрят дерзко.

– Вам проще, господин командор. У вас в Реции крепостного права не было никогда, – вздохнул граф Гримфорт. – А у нас в великом герцогстве все так запутано…

– Кстати, граф, вы же местный… – Я дождался его кивка и продолжил: – Не подскажете особнячок средней просторности, который можно временно реквизировать под мой штаб? Чтоб дворик был, флигеля и конюшни. И особо не бросался в глаза роскошеством. И чтобы мой бронеход нормально разместился бы во дворе, ничего не ломая.

Штурмовики зачищали квартал за кварталом, вытаскивая зашхерившихся[4] гвардейцев из, казалось бы, невозможных для укрытия человека шхер, щелей и дырок. Передавали их идущим следом трофейным командам. Пленные не сопротивлялись. Большинство в пылу бегства и оружие-то растеряли.

Всего пару раз нам в городе оказали сопротивление.

Один раз мушкетерский лейтенант, которого застали отчаянно стучащимся в дверь неказистого двухэтажного дома в глубине квартала. Когда он понял, что туда его не пустят, а штурмовики уже за спиной, развернулся, выхватил саблю и бросился на штурмовую группу с диким криком.

– Ненавижу! – отразилось эхом от стен узкого переулка.

Согласно инструкции, никто с ним в единоборство вступать не стал. Полоснули из автомата очередью поперек груди, и всё. Револьвер у него был, но из пустых камор барабана только воняло тухлыми яйцами. Вот так вот «с голой пяткой да на красного командира»…

Второй раз пришлось вести бой с опомнившимися мушкетерами, которые забаррикадировались с пулеметом в тесном тупиковом переулке и решили, видимо, как можно дороже продать свою шкуру.

Первыми на них напоролись наши трофейщики с летальным для себя исходом. Мушкетеры сразу скосили из пулемета семь человек. Двое оставшиеся в живых саперов побежали за подмогой.

Затем пришлось гвардейцев осторожно выкуривать, потому как основу баррикады составляли две пулеметные двуколки, на которых перевозилось кроме самого пулемета системы «Лозе» четыре тысячи патронов к нему. В лентах уже.

Отбивались они грамотно – экономя патроны, но когда было необходимо, то и длинными очередями угощали, не подпуская к себе никого на гранатный бросок.

Пытались подогнать «артштурм» и смести их баррикаду, но он по ширине еле пролезал в этот кривоколенный переулок, да и то – только до первого поворота. По этой же причине не было возможности ни гаубицу применить, ни миномет.

И снайперу же просто негде было себе устроить позицию в этом каменном мешке.

Переговоры ничего не дали, разве что позволили приблизительно определить численность сопротивляющихся. Впрочем, в парламентеров никто из гвардейцев не стрелял. Но и переговоров они с нами долгих не вели. Нет… и всё.

Добежали до меня бойцы с вечным вопросом: «Что делать?» Пыл схватки уже угас. Никто из штурмовиков не хотел лишней крови. Ни своей, ни чужой.

Послал еще одного парламентера. Тот выкрикнул в рупор, что я, Кровавый Кобчик, даю им полчаса на размышление, а потом сотворю с ними «кровавую тризну». В ответ услышали только мат и хвастовство, что они не царцы, чтобы дать себя резать ножиками тупым диким горцам-овцедрюкам.

Зря они это сказали. Горцы обиделись.

Среди рецких штурмовиков нашлось четверо хороших скалолазов. Они, отобрав на соседней улице у связистов костыли для прокладки телефонного кабеля по фасадам домов, поднялись на крышу. По крышам же и прошли до этого тупика с упертыми мушкетерами. Просто и непритязательно забросали их сверху ручными гранатами. Каждый из этих альпинистов взял с собой по десятку «колотушек». Этого хватило с избытком. Двадцати мушкетеров с тремя офицерами больше не стало среди дышащих.

Как и стекол в переулке.

И целого кожуха на пулемете.

Больше никаких очагов сопротивления до самого проспекта не было. Но я приказал встать в оборону, заняв три улицы от ворот до центрального проспекта, и провести зачистку. Улов оказался небольшой. Всего несколько десятков человек, практически все раненые. Тащить их в чистое поле в импровизированный концлагерь не стали. Отобрали оружие, у кого было, взяли подписку с них и с хозяев домов, что они прекращают сопротивление. В случае нарушения данного слова поручителями выступала приютившая их семья, на которую горцы навели страху, что всех, кто есть в доме, они зарежут в случае обмана.

Я понимал, что каждый час работает против меня, но захваченный кусок города оказался больше нашего горла. Тем более что небо прояснилось наполовину, что позволило все-таки прилететь дирижаблю из Тортуса и раскидать над городом листовки с императорским манифестом.

Когда расчистили от ворот всю Ловчую улицу, я выдвинул к проспекту три пулеметные танкетки. И расставил блокпосты. Четыре поста вооружили трофейными пушками. Больше для устрашения противника, нежели действительно собрались разрушать столицу.

Отправил боевое донесение людям Моласа в кордегардию охотничьего замка и сел на пустой патронный ящик ждать нового приказа от императорского генерал-адъютанта, пока саперы вывозят трофеи и оформляют пленных.

Стоило только отправить вестового с пакетом, как гвардейские инженеры протянули к месту моей засидки полевой телефон. Однако сервис.

Покрутил ручку. Дунул в трубку.

– Сувалки? Кобчик на проводе. Доложи обстановку вокруг города. И где тут ваши люди? Я еще ни одного из них не увидел.

Люди Моласа начали активные действия только в полдень. Все разом. Это мне стоило, наверное, клока седых волос. Сидеть практически без дела на вздёрге нервического ожидания все утро в неустойчивой конфигурации противостояния в городе – это… Ситуация напоминала древнюю русскую сказку о том, как мужик медведя поймал, а тот его не пускает… Мне бы еще пару батальонов под руку. Простой пехоты. Пусть даже слабо обученной. На посты и блоки поставить. Пометить место.

А тут еще Бисер настойчиво попросил не занимать императорский дворец в Старом городе, дабы не попортить при его штурме дорогой декор. По мнению императора, инсургенты уже проиграли. Время работает против них. Фельдмаршал наступает и уже взял пару полустанков на столичной ветке железной дороги. В конце концов приказано было ждать выступления людей Моласа и поддержать их всеми силами.

Без дела, конечно, я не сидел. Укрепил и усилил периметр занятого района. Убрал из столицы всех пленных и ненужные в текущем противостоянии трофеи.

Расширились еще на две улицы. Штурмовые группы прочесали все домовладения в подконтрольном районе на предмет укрывательства мятежников. Несколько домов пришлось брать штурмом, после чего их хозяев расстреливать на их же дворах у ближайшей стенки. По какой причине они оказали вооруженное сопротивление – я не заморачивался. Не моя епархия. Достаточно было самого факта.

Расстрельные команды набирались из штрафников. Ничего, даже устных возражений не услыхал от них, что аристократам работать палачами невместно. Может, и морщились внутри себя, но вида не показывали.

Бронетехника в городе была только та, которая имела бронированные крыши. И к каждой машине была прикреплена штурмовая группа, усиленная отделением гранатометчиков с большим запасом «колотушек» внутри брони.

Подо мной к полудню была всего одна восьмая часть города и не самые стратегические кварталы. Вокзал с телеграфом, телефонная станция и оба моста через реку были если не в руках, то на территории, формально занятой мятежной гвардией.

Зато Имперский банк оказался на моей территории, вместе с хранилищем денег и драгметаллов. Бисер после моего сообщения об этом прислал группу невесть откуда им взятых аудиторов с именным рескриптом на руках. Сейчас они разбились на две группы. Одна считает деньги и прочие ценности в хранилище. Вторая проверяет бухгалтерию. Полная инвентаризация имперских финансов.

Директорат банка под конвоем пьет кофе в ближайшем гаштете, открытом по такому случаю по нашей настоятельной просьбе. (Все точки общепита и магазины в столице в этот день не работали. Стрёмно же…) Время от времени кого-то из директоров дергали на допрос в здание банка. Из всего до меня доведенного я выудил только одну существенную информацию: все банкиры – люди покойного канцлера Лоефорта, а вот аудиторы явно работают на Моласа.

А вот особняк имперского Казначейства мы не взяли, сил не хватило, но все подходы к нему оказались у нас под прицелом. Главная задача – не дать графу Тортфорту вывезти оттуда деньги – решалась положительно. Две попытки проникновения в Казначейство пресекли перекрестным пулеметным огнем. Третья большая группа гвардейцев пополам с какими-то мутными личностями в штатском сама отказалась от экса[5], лишь узрев на площади с лязгом разворачивающийся «артштурм». Даже стрелять не понадобилось. Рассосались они по окрестным переулкам в течение минуты.

Удачей стало нахождение в наших кварталах склада праздничной бутафории для украшения города. Там оказалось много имперских флагов, которые мы не преминули вывесить по своему периметру, означая таким образом территорию законного императора. Получилось даже торжественно и красиво.

К этому времени и особняк под штаб штрафники мне подогнали. Часам к десяти. На второй линии от главного проспекта. Даже не особняк, а полноценную городскую усадьбу с приличным двором и городским телефоном. Находилось здание в некотором отдалении от места избиения гвардии. Крыша его совсем не пострадала от шрапнели. Но для такой большой площади внутри было все же несколько пустовато. Обычно, ну как мне кажется, тут слуг должно быть не менее сорока человек, а то и больше.

Бывший гвардейский подполковник отправил за мной посыльного и встретил меня во дворе, с интересом наблюдая, как Ягр, размахивая руками, командует мехводом, а вместе они пытаются протащить БРЭМ через ворота достаточной ширины, чтобы в них вписалась большая карета, запряженная шестеркой лошадей цугом. Наконец бронированную машину втащили и уже во дворе «на пяточке» развернули носом к воротам, чтобы башенный пулемет контролировал их.

– Дорогой барон, здесь три этажа и мансарда, – пояснил мне командир штрафников. – Хозяев со всей вежливостью мы уже потеснили на третий этаж, прислугу удалили на мансарду. На первом этаже будет ваша охрана, приемная и кабинет с телефоном. На втором ваши личные покои. Я уже обговорил с хозяйкой, что ее служанки будут у вас убирать там. А в кабинете, наверное, справится и ваш денщик.

– Резонно, – отметил я и спросил: – Что-то домик уж больно узенький.

– Тут все дома такие, господин командор, – ответил он. – Земля в столице всегда была дорогая, особенно когда еще внешние стены стояли. А за внутренней стеной цены вообще бешеные. Вот и росли дома не вширь, а ввысь. Здесь еще двор есть нормальный и флигеля. У большинства и этого нет. Чаще всего крошечный задний дворик: каретный сарай, дровяной сарай, конюшня, сеновал, и все. А на парадном дворе лишь бы карета развернулась.

– М-да… И никакой зелени, – посетовал я. – Пошли, фельдъюнкер, посмотрим на мой кабинет.

Уже на парадной лестнице, обернувшись, приказал Ягру:

– Организуй мне помывку, даже не помывку, а так… обтереться мокрой тряпкой. Вторые сутки без гигиены. Противно уже себя ощущать такого.

Парадная лестница – это парадная лестница. Понты корявые с двумя вырезанными из черного камня пантерами, катающими лапой шары, у самих дверей стоят медные мортирки вековой давности, а над дверью потемневший герб с графским знаком, выточенный из когда-то белого мрамора. Двери мощные, толстые дубовые плахи, медными полосами окованные. Полосы эти фигурные и все в резьбе по металлу. Богато жили… Именно что жили. Печать легкого запустения неуловимо лежала на всем. Как на пятый год в московской квартире после крутого евроремонта, когда рассыхается ламинат и начинают обтираться обои на углах.

У дверей без напоминания унтер моей охраны уже поставил часового.

За мной в холл проскочил фельдфебель рецких штурмовиков и встал в сторонке, ожидая указаний.

Каменные плиты холла за прошедшие со дня строительства времена в некоторых местах существенно поистерлись.

– Тут ковры лежали, господин командор, но я посоветовал хозяйке их убрать, а то ведь угваздаем их сапогами-то.

– Это правильно, – одобрил я. – Мы же не оккупанты какие, а освободители. Хозяевам особняка просто создаем временные неудобства лишь на то время, пока не кончатся в городе беспорядки. Не более.

Налево от холла находилась большая комната, парадная, наверное, предназначенная для приемов, потому как богато была обставлена резными диванами по периметру, с шелковыми обоями и картинами на стенах. С большой позолоченной люстрой с подвесками из розового рецкого хрусталя. А середина вся пустая. Паркет наборный. Красивый. Ничего, потом отциклюют заново. Не обеднеют.

Направо две смежные комнаты такой же площади. Малая гостиная и кабинет.

В малой гостиной, наверное, была курилка для гостей и место для игры в карты. Иначе зачем там целых четыре ломберных стола?

В кабинете на роскошном резном столе, сработанном по моде позапрошлого царствования – с глубокими прорезанными финтифлюшками, около лазуритового с золотом письменного прибора стоял палисандровый деревянный ящик телефона. Полированный. Старая модель с двумя раздельными трубками – рожками. Посмотрел – действительно из рогов сделано, позолоченной медью оправленных. Ладно, думаю, хоть такой аппарат есть, и то за первый сорт. Гвардейские инженеры сюда еще воздушку[6] протянут от кордегардии Охотничьего дворца. Совсем будет хорошо.

Связь с высшим начальством, от которого можно получать четкие инструкции, в моем положении благо. Как-то не климатит меня брать на себя ответственность за разрушения в городе, особенно после окрика Бисера насчет столичного императорского дворца.

Окна на первом этаже, если смотреть со двора, выше человеческого роста начинаются, а в самих комнатах – от пояса где-то, вытянутые под самый потолок. А потолок тут дай боже – метра четыре в высоту. В кабинете окон два на одной стене и одно на другой. Светло. На полу лежит красивый ковер мидетерранской работы. Дорогой ковер, я уже слегка начал в них разбираться. В дальнем от окон углу два кожаных дивана углом и курительный столик с положенными причиндалами в самом углу. Дорогие цацки. Золото. Серебро. Полудрагоценные камни типа яшмы и малахита, еще нефрит опознал… Шкатулки драгоценных пород дерева. Новенькая причудливая горка для самогарных спичек. На стенах ковры с многочисленным старинным, богато украшенным холодным оружием. Музей просто.

Три удобных кресла у письменного стола со слегка уже потертой обивкой из дорогой гобеленовой ткани. Да-а, тлен подобрался незаметно в этот когда-то очень богатый дом. И ведь что удивительно: скатывание в бедность, на которую не обращаешь никакого внимания в крестьянском доме, здесь, в аристократическом дворце, лезет в глаза и раздражает.

Фельдфебель постучал в дверь и, получив разрешение войти, нагнал полдюжины слуг, притащивших из «приемной» все четыре ломберных стола. Составили их в один длинный Т-образно к письменному столу и накрыли темно-вишневым сукном. Поклонились мне и вышли, походя вынеся в приемную кресла. Взамен принесли стулья от ломберных столов. Кабинет принял несколько привычный канцелярский вид.

Сел за стол, глядя, как ротный штрафников набивает себе папиросу из хозяйского набора, попросил:

– Извините меня, граф, но я не курю и терпеть не могу табачного дыма. При мне даже Молас не курит, – добавил я для солидности.

Граф смутился.

– Простите, дорогой барон, я этого не знал. Выйду покурить на крыльцо. Разрешите отлучиться?

– Идите. Не смею вас задерживать, граф, – и взялся за трубку телефона, когда остался в помещении один.

Как же это неудобно двумя рожками оперировать-то… Покрутил ручку, дождался соединения с телефонной станцией.

– Центральная, – ответил мне приятный женский голос.

Кто-то давно, еще в Будвице, мне насплетничал, что в телефонистки специально отбирают крокодилок с приятными голосами. Все равно их клиент не видит. А управляющим и техникам меньше соблазна на рабочем месте в ночные смены отвлекаться от дела.

– Барышня, соедините меня с номером К-108, – попросил я, сверившись со шпаргалкой.

– Соединяю.

Трубку подняли практически сразу.

– На проводе, – ответил мне молодой мужской голос.

– Это я, Коба, – проговорил я в рожок, держа второй у уха. – Я беспокоюсь за тетю Молю. Тут у нас такое творится, такое творится… До самой внутренней стены на проспекте от Ловчей улицы. Тетя Моля обещала нас сегодня посетить с визитом. Старая баронесса сидит вся на нервах, беспокоится, как бы с ней чего не случилось.

– Тетя Моля еще вчера выехала за город, в имение. Так что, дядя Коба, не переживайте и успокойте баронессу, тетушка в безопасности. А так сейчас весь город сидит по домам и носа на улицу не высовывает. Я уже целый час в окно не наблюдаю: никаких прохожих.

– Даже слугу в лавку не пошлете? – «удивился» я голосом.

– Если не будет никаких эксцессов, то к полудню придется послать. У меня табак кончается. Спасибо за звонок, дядя Коба, вы сейчас на каком номере?

– А-202, – ответил я, посмотрев на коробку телефона, где этот номер был выгравирован на позолоченной пластинке.

– Как только мне станет что-либо известно про тетю Молю, я вам телефонирую. Желаю пережить вам эти беспорядки в городе без последствий.

«Ну вот, – подумал я, вешая рожки на специальные крючки на коробке. – Время «Ч» для людей Моласа – полдень. Хоть какая-то определенность появилась. Что же они там так тормозят-то? Не ждали, что я так быстро мятежную бригаду «победю», – самодовольно усмехнулся я.

– Ягр! – крикнул в пространство.

– Я здесь, командир, – тут же открылась дверь кабинета.

– Что там с ванной? А то потом будет некогда.

– Все готово, командир.

Не знаю большего наслаждения, чем отмыть зудящее тело от грязи и застарелого пота. Особенно после боя. Не каждая баба может доставить аналогичное чувственное удовольствие.

Ванное помещение – сложно назвать этот зал комнатой, – рассчитанное на групповую помывку шести тел одновременно, отапливалось только самой горячей водой, что натаскали слуги. А на дворе хоть и сиротская, но все же, как ни крути, зима.

Весь намылившийся, с зажмуренными глазами я отослал Ягра за новой порцией кипятка, стараясь как можно быстрее закончить гигиенические процедуры.

– Ой! – неожиданно отразился от высокого потолка мыльни звонкий женский голос. – Я не знала, что вы уже здесь.

Я плеснул из ковшика на лицо, смывая мыльную пену с глаз, чтобы полюбопытствовать на ту, которая сейчас любопытствует мною.

В дверном проеме стояла стройная женщина в длинной коричневой юбке, закрыв себе лицо тонкой стопкой полотенец и простыней.

– Милочка, я надеюсь, вы не увидели у меня что-то настолько принципиально новое, чтобы так пугаться? – усмехнулся я и пожаловался: – Закройте, пожалуйста, дверь, а то холодом тянет.

Дверь послушно хлопнула о косяк. Но с этим хлопком исчезла и незнакомка. Лишь стопка белья осталась на табурете как свидетельство того, что она здесь все же была. И голос мне вроде как знаком. Мистика какая-то…

В следующую секунду в дверях появился мой денщик с ведром кипятка, притараненным им из кухни.

– Ягр, кто это был? – спросил я его.

– Где? – переспросил он. – Я никого не видел по дороге.

Не… Точно мистика… Но ведь полотенца на табурете не из воздуха же образовались.

Больше никаких приключений не состоялось. До полудня у меня шла обычная штабная работа. Пил чай с домашними медовыми коржиками, принимал сообщения, отправлял сообщения, втыкал сделанные Ягром из булавок бумажные флажки в план города. Распределял пополнение, взятое императором неизвестно где и выделенное моей группировке. Заменял пехотинцами штурмовиков на блокпостах.

И мучительно пытался планировать будущие операции малых групп штурмовиков, даже не представляя себе ясно городскую застройку. На плане много не увидишь. А города как такового я не знал. Но то, что уже увидел, не внушало мне оптимизма. Путаная средневековая застройка с обилием мест для засад. Да и чисто тактической грамотейки мне все же не хватало. Максимум, на что я сподобился, так это на то только, чтобы отжать у мятежников еще одну улицу. Впрочем, ее особо никто и не собирался оборонять насмерть. Так – постреляли в нас инсургенты для проформы и организованно отошли. Преследовать их мы не стали.

Ровно в полдень зазвонил телефон, и приятный баритон пророкотал в трубку:

– Это Центральная. Я могу переговорить с командором Кобчиком?

– Кобчик у аппарата.

– Прекрасно. Я лейтенант Форш. Вам привет от тети Моли. Она просила вам передать, что телефонная станция теперь наша. Так что можете по аппарату говорить свободно. Телефонных барышень заменили мои ребята. Но нам требуется пехотное прикрытие, чтобы удержать станцию. Ее явно собираются отбить.

– Сколько у вас пулеметов? – спросил я о главном.

– Один ручной «гочкиз». Требуется хотя бы еще одна машинка, чтобы надежно удержать городскую связь в наших руках.

– Все понял, – кинул я взгляд на план города. – Один вопрос к вам.

– Хоть два, командор, – усмехнулись в трубке.

– Это действительно так, что все телефонные барышни на морду жуткие крокодилки?

– Видал я баб и пострашнее, вообще без звезды, но работящих, – хохотнули в трубку и отключили связь.

Началось.

Второй акт Марлезонского балета.

Фраза про крокодилок и ответ на нее были заранее согласованным мною с генералом Моласом паролем. Во избежание всякой неожиданности. Все же мятежных гвардейцев за дураков мы не держали. Опасно это – держать врага за дурака. Премия Дарвина всегда готова к вручнию.

Скажете, на воду дули? Может, и так, но всяко лучше перебдеть, чем недобдеть.

БРЭМ смела баррикаду, как кучу мусора. Даже не притормозив. Защитников за баррикадой не наблюдалось.

Башенный пулемет, поднятый на максимальный угол возвышения, легко сбил с крыш несколько подозрительный силуэтов. Может, враги, а может, просто любопытствующие… Нам по фигу, ибо не фига.

Возглавил деблокаду телефонной станции я сам лично. Честно говоря, ожидал большего сопротивления от мятежников, обложивших захваченную людьми второго квартирмейстера генштаба телефонную станцию с целью ее отбить обратно. И, может быть, это им бы и удалось, так как весь первый этаж, на котором телефонная компания общалась с абонентами и принимала оплату за услуги, был раздолбан в мелкую крошку и, судя по виду, уже был захвачен. Ни одного целого стекла там не осталось. Нападавших инсургентов также не оказалось в наличии. Сбежали, оставив три мертвых тела у лестницы на второй этаж, лишь заслышался лязг гусениц БРЭМ.

С пулеметчиком на лестнице мы опознались, еще не видя друг друга. А то как же? Не хватало еще друг друга пострелять в горячке. Он там весь на измене сидит, в каждый шорох палить готов. И так пришлось его водкой отпаивать, адреналин дожигать – первый бой у человека по жизни.

Захватывали и обороняли телефонную станцию вообще какие-то странные люди, совсем не похожие на волкодавов Моласа. По виду так вообще гражданские лица, по ошибке ряженные в военную форму без знаков различий. Разве что белая лента на левом бицепсе наличествовала. Как оказалось, все они – недоучившиеся курсанты школы внешней разведки. Им больше языки преподавали да тайнопись разную, нежели войсковой бой в городской застройке. Тяжело, видно, у Моласа с кадрами, раз такой ценный ресурс в бой кидает. Если бы не пистолеты-пулеметы Гоча у них в руках, то исход такой баталии мог бы быть совсем другим. Повезло им и в том, что мятежные гвардейцы также не были обучены воевать в условиях города.

Бегущих от нас по мосту через реку инсургентов расстреливать в спины мы не стали. Лишнее это. Только мотивирует врага на ожесточенное сопротивление. Просто поставили танкетку на сквозной прострел мостового пролета, чтобы больше на нашу сторону не совались. Зато расчистили весь квартал около Центральной вплоть до набережной. Подо мной уже пятая часть города. Если считать с внутренним замком, в который мы не входили по просьбе императора, то четверть. Практически без потерь с нашей стороны, что особо радует.

Запарковал БРЭМ у черного входа телефонной станции и, хрустя битым стеклом, просто переступил через низкий подоконник выбитого окна. Ягр прыгнул за мной с ручным пулеметом наперевес.

Оставив на пустом первом этаже пулеметный пост для усиления людей Моласа – станковый «гочкиз» на треноге, поднялся по лестнице на второй этаж в аппаратную.

За пультами телефонного соединения сидели и втыкали штекеры в гнезда молоденькие парни уже описанной мною наружности.

Телефонные барышни оказались вполне себе обыкновенными, даже симпатичными, скромно, но со вкусом одетыми, только запуганными насмерть, падающими в обморок при близких звуках выстрелов. Причем «пробки» из них вышибало натурально, не для кокетства. Привыкли они тут к спокойной жизни, приличному окружению и хорошо оплачиваемой работе. Но теперь они толпились мелкими кучками у свободной стены, не понимая того, что случилось. Мятежники их с рабочих мест не сгоняли, а просто оставили техника-унтера с двумя гвардейцами для надзора (эти перцы у другой стены сидели связанными). А вот люди Моласа произвели на станции форменную революцию.

Девушки дернулись было ко мне, наверное, с жалобами, увидев в распахнутом вороте кожаной куртки Рыцарский крест, но, наткнувшись на мой твердый взгляд, смирили свои порывы и разочарованно вернулись к стене.

Лейтенант Форш сидел в кабинете начальника станции, огороженном от операционного зала стеклянной стеной, в обычном полевом мундире с белой ленточкой, повязанной на левый бицепс. Никаких наград и отличий на его форме не было.

– …Да, да… вы меня правильно поняли, – рокотал он в телефонную трубку. – Если не освободите от себя вокзал в течение часа, то туда подойдет Кровавый Кобчик со своими горцами-головорезами, и тогда я уже не смогу вам дать никаких гарантий. Так что думайте быстрее. Я вам перезвоню через полчаса. Что? Бронеходы? А то как же… – Повесил трубку на рычаг и вытер рукавом покрывшийся испариной лоб.

– Это кого ты, лейтенант, моим именем пугаешь? – спросил я, нервно хохотнув при этом.

Тот, не меняя позы, просто показал мне на кресло, предлагая садиться, и из тумбы письменного стола вынул бутылку пятилетней старки и два стакана.

– Ничего, командор, что я так с вами фамильярно? – вроде как извинился он. – Не привык я как-то носить мундир. Служба моя больше предполагает ношение партикулярного платья. Но… известные вам обстоятельства привели к тому, что в эту мясорубку бросили всех. В том числе и тех, кого готовили к внешней разведке. Как меня, к примеру. Чую, не работать мне в будущем по специальности. Засветился уже.

Лейтенант разлил по трети стакана и извинился:

– А вот закуски нет, не додумались. А барышни свой обед съели прямо перед нашим приходом.

Выпили.

– Ты зачем девчат тут мучаешь? Распустил бы их по домам. Всё тут свободнее было бы, – наехал я на него.

Лейтенант посмотрел на меня вопросительно, не увидел в моих глазах жажды продолжения банкета и убрал бутылку обратно в тумбу стола.

– Да поначалу оставили их тут для соблюдения секретности. Потом бой начался, и не до них совсем стало, – пожал он плечами. – Мальчишки первый раз в такой передряге. Да и сам я, если откровенно…

– Доложите обстановку, лейтенант, – приказал я, не заостряя внимания на его провокативном поведении, которое пора было прекращать. – Сверим наши карты. Кстати, у вас связь с тетей Молей есть?

– Есть, все у нас есть, – ответил он мне вдруг по-рецки. – Тут все-таки телефонная станция, а не водокачка.