Невероятные происшествия в женской камере № 3 Ярмыш Кира

Аня перевела взгляд с сокамерниц на дежурного и обратно.

– А ты еще спрашивала, почему я тут не ем! – с укоризной заметила Майя.

На обед был гороховый суп. Отягощенная новыми знаниями, Аня зачерпнула его не без любопытства. Он оказался даже вкусным, только снова очень соленым. На дне миски плавал одинокий кусок соевого мяса.

– А ты так и не ешь? – спросил у Майи белобрысый Леха-баландер. Она покачала головой. – Фигуру, что ли, бережешь?

– Да мне не нужно фигуру беречь, – сразу заулыбавшись, жеманно ответила Майя. – У меня хорошая генетика. Просто я к другой еде привыкла.

– Не сомневаюсь, – хмыкнул Леха.

Стоило им зайти в камеру, как Диана, весь обед с подозрением косившаяся на Майю, требовательно спросила:

– Это же неправда?

Майя хлопнула глазами:

– Что?

– Что у тебя такая фигура из-за генетики?

– А-а, это!.. Нет, конечно. Я грудь увеличивала и задницу. Да я много чего делала! Но мужчина не должен об этом знать, даже такой.

– Я так сразу и поняла, – удовлетворенно сказала Диана. – Как только увидела тебя, сразу подумала – уж задницу она себе по-любому накачала, своя такой не бывает.

Подойдя к окну, она заглянула в пачку сигарет, а потом раздраженно скомкала ее и швырнула на подоконник.

– Да, конечно, но не буду же я всем мужикам рассказывать, что у меня ненатуральное, – резонно заметила Майя. – Я однажды встречалась с типом, так он правда думал, что у меня голубые глаза.

– А у тебя что, не голубые? – недоуменно спросила Катя, садясь на Дианину кровать.

– Да нет, это линзы! Я очень старалась, чтобы он ничего не заподозрил. Когда мы ночевали вместе, я ждала, когда он уснет, и только потом их снимала. А утром просыпалась раньше, умывалась, чистила зубы, волосы в порядок приводила, надевала линзы и ложилась обратно в красивую позу. Он просыпался и говорил: Майя, ты даже спишь как ангел!

– Офигеть! – поразилась Диана. – Зачем ты это делала?!

– Ну потому что мужчина должен видеть меня всегда при параде и думать, что я такая и есть!

– Блин, да я по утрам голову от п-подушки оторвать не могу, а она целый м-марафет наводит! – неодобрительно сказала Наташа. Она тоже не стала забираться к себе на верхнюю койку, примостившись на Ириной. Наташа сидела ссутулившись, и Ане опять показалось, что она похожа на угрюмую ворону.

– А я вообще никогда не понимала, зачем украшаться для кого-то, – высокомерно бросила Катя и поправила хвост. – Говорю же: я волосы соберу и пойду, больно надо мне для кого-то стараться!

– Ну разве тебе не хочется иногда накраситься, платье там надеть? – мечтательно спросила Майя.

– Мне? Платье? Еще чего! А краситься – ну, я крашусь иногда, но это для себя.

Майя смутилась:

– Ну я тоже как бы для себя. Но я хочу, чтобы и все остальные меня только красивой видели.

– Ну ладно, а еще что ты сделала? – с любопытством спросила Диана. Она села по-турецки рядом с Катей и обняла подушку, как ребенок.

– В смысле?

– Ты говоришь, не только грудь и задницу. А что еще?

– А, ну, сначала я сделала нос. Нос – это самое важное в лице. Я и сестре своей говорю. У нее такой шнобель! У меня такой же был. Я почти год копила на ринопластику.

– На что? – перебила с презрением Наташа.

– Это чтобы форму носа исправить. Я, кстати, сейчас вторую собираюсь делать. Потом – скулы. Я из щек удалила комочки Биша.

– Фу-у! – завопила Катя, брезгливо скривившись. – Не знаю, что это такое, но если из щек, то звучит отвратительно!

Зато у Дианы заблестели глаза.

– Я слышала про такое, да! – возбужденно проговорила она. – Ну, скулы у тебя сейчас как у Анджелины Джоли, конечно.

– Я знаю, – снисходительно ответила Майя. – Дальше всякое по мелочи: ресницы, губки. Волосы нарастила.

– У тебя нарощенные волосы? – глупо спросила Аня.

Она сидела на своей кровати и как раз рассматривала Майю со спины. Волосы у той были очень красивые, и сама Майя то и дело трогала их, перекидывала с плеча на плечо и накручивала на пальцы, отчего они блестели, как глянец.

Майя рассмеялась:

– Ну конечно. А ты думала, у меня свои такие? Я каждые два месяца наращиваю. Что там дальше? А, ну вот я ботокс в подмышки вколола.

– Что-о-о? – вытаращила глаза Катя.

– Это чтобы не потеть. Да что вы на меня все так смотрите? Обычная процедура. Там мышца перестает сокращаться, и пот не выделяется. В общем, не знаю, как это работает.

– Но зачем?!

– Ну, это удобно. И дезодоранты покупать не надо. Я, может, уже сэкономила на них даже. Хотя вряд ли, конечно… Ну и все, еще только грудь и задница. Грудь я сначала просто подтянуть хотела. У меня у самой и так четвертый размер. Но потом мы с хирургом решили, что будет красиво, если еще импланты небольшие вставим. Правда, теперь они мне надоели, и я хочу их удалить, но у меня, оказывается, кожа склонна к рубцеванию. Шрамы остались. Не хочется резать лишний раз.

– Так как же ты мужикам говоришь, что у тебя все свое, если у тебя шрамы остались от операций? – хитро спросила Диана.

– Да я шрамы поначалу тоналкой замазывала, чтобы незаметно было, но она стирается быстро. Теперь говорю, что просто подтяжку делала. Если не увеличение, то считается нормально.

– Где считается? – спросила Аня. Ей постоянно казалось, что Майя обитает в каком-то другом, параллельном мире, но все время забывает об этом упомянуть.

Майя обернулась к ней и выдержала паузу.

– Ну, у типов, – со значением произнесла она, как будто это магическое слово проливало свет на всю ее жизнь.

– А что у тебя за типы? – равнодушно спросила Катя.

– Да разные. Чаще всякие бизнесмены. Политик один был.

– А как ты с ними знакомишься?

Майя, улыбаясь, вздохнула. Ее явно забавляли дремучие сокамерницы, которым нужно было все объяснять, но при этом очень нравилось чувствовать себя самой опытной.

– Просто так я не знакомлюсь – в ресторане там или тем более на улице. В инстаграме тоже. У меня весь директ завален сообщениями вроде “Майечка, поехали со мной отдыхать в Таиланд, все оплачу”, но я такое даже не читаю. Обычно тип меня видит на фоточке или где-то вживую. Тогда он пробивает меня по знакомым и просит, чтобы они его мне порекомендовали. Без рекомендаций не вариант. Ну и мне какая-нибудь подруга пишет: вот такой-то хочет с тобой познакомиться, хороший мужик, занимается тем-то.

– А просто так ты совсем-совсем никогда не знакомишься? – с интересом спросила Диана. В отличие от остальных, ее явно по-настоящему занимал разговор.

– Было один раз, в Дубае, – призналась Майя и вздохнула. – Там есть огромный шопинг-молл, и вот я в нем выбирала себе сумочку. Стояла в магазине “Гуччи”, и тут меня увидел этот тип. Ну и предложил сумку оплатить. Я согласилась, а он говорит: но к этой сумочке вам, наверное, нужны туфли. Короче, он накупил мне кучу всего, а потом предложил поужинать. Вот тогда я согласилась. Он, правда, тем же вечером улетал, так что мы сразу расстались. Жаль вообще-то, он мне понравился.

Катя иронично приподняла одну бровь.

– И часто тебе мужики в магазинах что-нибудь оплачивают?

– Да нет, чтобы посторонний тип – это один раз было, – замахала руками Майя. – В ресторанах часто что-нибудь заказывают, и официанты нам приносят, когда я с подругой, например, сижу. Но я же говорю, я так не знакомлюсь. Мало ли кто попадется. Я предпочитаю проверенных.

– Это все звучит немного… меркантильно, – осторожно заметила Аня.

Майя пожала плечами:

– Ну я же их не заставляю себе что-нибудь покупать. Мне просто часто дарят подарки. Я люблю, чтобы мужик был не жадный. Да и вообще, как им еще ухаживать и показывать симпатию, если без подарков-то?

– А сейчас у тебя кто-нибудь есть?

– Постоянного парня нет. Так, по мелочи – ничего серьезного, просто на свидания хожу иногда. Таких, наверное, четверо. Ну, с тремя более или менее регулярно вижусь, а еще с одним пока только раз встречалась.

– А они знают, что их у тебя несколько? – спросила Катя.

Майя хихикнула.

– Ну я, конечно, об этом с порога не говорю, но все понимают, что пока мы не договорились ни о чем конкретном, я свободна. Я поначалу этого не понимала, думала, если меня пригласили на свидание – я сразу чем-то обязана. Когда я только в Москву перебралась, познакомилась с типом, и он меня позвал на ужин. Он был очень взрослым, я его ужасно боялась. Думала, он меня заставит что-нибудь делать. Но он оказался милашкой, довез меня после ресторана до дома, попрощался и ушел. А я уже в квартире открываю сумку – и вижу в ней пачку денег. Он мне незаметно, когда я отходила, пятьдесят тысяч рублей положил! Я чуть не расплакалась!

– От с-стыда? – холодно спросила Наташа.

– Да нет, от счастья! Мне тогда казалось, что это несметные деньжищи, а я ведь просто сходила с ним поужинать!

Катя сощурила глаза и посмотрела на Майю презрительно.

– А у вас там это нормально считается – деньги подкинуть? – спросила она. – Меня бы такое оскорбило вообще-то.

– Ну чтобы вот так тайком – ни разу больше не было, – с готовностью отчиталась Майя. – Но тот тип просто меня пожалел, я думаю. Я таким заморышем тогда была, ужас! – Она засмеялась, но ее никто не поддержал. Она продолжила: – Мы потом с ним еще встречались пару месяцев, он мне каждый раз какую-нибудь мелочь дарил – айфон там или сережки. Ну, то есть это для него были мелочи, я сейчас понимаю, а тогда мне казалось, что это офигеть как дорого!

– И все это просто так, за ужины? – помолчав, скептически уточнила Катя. Все выжидательно смотрели на Майю.

– Да нет, я уже на втором свидании с ним переспала, конечно, – беззаботно ответила она. – Ну а как иначе, я же была ему благодарна!

Последовало более долгое и многозначительное молчание.

– А т-ты с ними со всеми спишь? – хмуро спросила наконец Наташа.

– Да нет, с кем хочу, с тем и сплю. Если мне тип не нравится или если я планирую его на что-нибудь покруче развести, то нет. Меня же никто не заставляет, все добровольно.

– А на что ты живешь?

Майя горделиво приосанилась.

– Вот на это и живу. Но я очень экономная и всегда откладываю. Я так себе на квартиру за несколько лет насобирала, на машину. Ну и пластика тоже денег стоит.

– А сколько? – мигом оживилась Диана.

– Ой, ну я же что-то давно делала, цены изменились. Но наверное, миллиона полтора.

– Миллиона полтора? – просипела Катя. Она спустила ноги с кровати и наклонилась вперед, словно впервые видела Майю и хотела получше ее рассмотреть. – Миллиона полтора?! Это ж сколько лет надо было собирать?! Если ты еще и не работаешь нигде!

– Да, а что, если ей к-каждый ее ебарь по п-полтиннику ежедневно скидывает, недолго и собрать! – сказала Наташа. Впрочем, по ее виду тоже было ясно, что сумма ее впечатлила.

– Да подарки – это все фигня, – заверила Майя. – Основной заработок – это содержание.

Катя еще некоторое время разглядывала ее, а потом опять откинулась к стене, словно сдалась, и спросила за всех:

– Это еще что?

– Если ты какому-нибудь типу особенно понравилась и он тебе тоже, то можно договориться о содержании. Это значит, что ты встречаешься эксклюзивно с ним.

– А он?

– Ну а он тебя обеспечивает просто. Другого же источника дохода у тебя нет.

Диана нервно хихикнула, а потом спросила:

– И сколько ты просишь в месяц на содержание?

– Ой, я про себя не хочу говорить! – лукаво улыбаясь, ответила Майя.

– Ну сколько ты считаешь было бы нормально брать, чтобы не продешевить и не наглеть?

– Нормально? Миллион в месяц, я думаю, нормально.

– Сколько? – охнула Катя.

– Миллион в месяц. Да что вы опять так смотрите? Сами подумайте: нормальная сумка – сто косарей, туфли – еще сто косарей. А ведь откладывать нужно – содержание же не всегда будет, стоит и о будущем подумать.

– Миллион в месяц… Бабы, не, вы слышали?!

Теперь от изумления Катя даже встала с кровати. Глаза у нее были совершенно ошалевшие.

– Можно и меньше, – попыталась успокоить ее Майя. – Зависит от того, насколько ты хорошо выглядишь и насколько тип в тебя влюблен. Ну и от его возможностей, конечно, но я с нищебродами не мучу.

Слова Майи возымели противоположный эффект. Катя принялась нервно расхаживать по камере.

– У меня даже в голове не укладывается. Где живут все эти люди, которые готовы какой-то телке башлять миллион в месяц просто так?!

Майя обиделась:

– Это не просто так. И вообще, что вы так удивляетесь? По-моему, нормальная ситуация – ты встречаешься с типом, он за тебя платит. У вас что, не так? Вы когда в рестораны ходите, вы же там не сами за себя платите! Ну и тут то же самое. Мужик должен тебя обеспечивать. К тому же вкладываться в женщину – это выгодно.

– Почему?

– Ну это как красивая машина! – попробовала растолковать Майя. – Или там часы. Типам надо, чтобы их статус был сразу заметен, и ничто его так не подчеркивает, как роскошная женщина рядом. Поэтому настоящий мужик должен постоянно инвестировать в свою девушку, чтобы она его не позорила!

Катя от изумления даже перестала шагать и просто молча уставилась на Майю. Диана, сжимая подушку, оторопело вымолвила:

– “Инвестировать”?..

Аня не поняла, что больше поразило Диану: смысл Майиной фразы или то, что она употребила такой сложный глагол, но тут в камеру вошел молодой круглолицый полицейский, и разговор оборвался.

– Андерсен кто? – спросил он.

– Я! – встрепенулась Майя.

– К вам сестра пришла, пойдемте.

Майя взвизгнула от счастья и выскочила из камеры.

– Ну дела-а-а… – сказала Катя, пялясь на закрывшуюся дверь. – Миллион рублей в месяц! Где-то я в своей жизни свернула не туда.

– Меня больше возмутило, что она считает, что женщина – это вещь какая-то! – отозвалась Диана. – Меня прямо бесит такое!

– С-сумки, т-туфли, ринопластика… тьфу! – прорычала Наташа, перебираясь с нижней, Иркиной кровати на свою. – Ну вас с вашими разговорами, я буду спать.

– Мне надо выпить, – сказала Катя. – Жаль, что у нас только чай. Кто-нибудь еще будет?

Аня подошла и протянула свой стакан.

– Ой, а что это у тебя с руками? – изумленно спросила Катя, глядя на ее запястья.

Аня испытала хорошо знакомое желание одернуть несуществующие рукава.

– Ничего. Тоже склонность к рубцеванию, – пошутила она и скорее поставила стакан на тумбочку, чтобы убрать руки за спину. Катя продолжала буравить ее взглядом:

– Ты что, суицидница? Мало нам ебанутых в этой камере!..

– Не суицидница я, – огрызнулась Аня.

Диана высунула голову из-под кровати.

– А что у нее с руками? – с любопытством спросила она.

– Шрамы какие-то! Покажи!

– Отстань! Не на что там смотреть. Я в аварию попала и порезалась стеклом.

Катя, все еще недоверчиво поглядывая, налила ей в стакан кипяток.

– Ну и камера у нас, – сказала она, ни к кому не обращаясь. – Все такие… особенные!

Они с Дианой заржали.

– Д-дайте п-поспать! – злобно гаркнула Наташа из-под подушки.

Постепенно все успокоились и замолчали – кто-то спал, кто-то читал. Аня забралась под одеяло с головой, оставив маленькую щелочку, и тоже сделала вид, что дремлет. На самом деле, лежа в густой одеяльной полутьме, она водила пальцами по рукам от локтя к запястью и обратно – по чистой коже пальцы скользили, не встречая сопротивления, а на шрамах как будто запинались. Этим шрамам было больше десяти лет, и Аня знала их наизусть, но до сих пор испытывала оторопь: в ней смешивался страх, жалость к себе и отвращение.

Резать руки она планировала обстоятельно: размышляла об этом несколько недель и тщательно выбирала инструмент. Вроде бы казалось очевидным, что нужно лезвие, но где его взять, Аня не знала. Выломать из бритвенного станка? Из канцелярского ножа? Эти варианты казались ей несерьезными и в смысле потенциального ущерба, и в смысле торжественности предприятия. Обычный нож тоже не подходил. Аня внимательно осмотрела все кухонные ножи, что были в доме, но они казались ей недостаточно острыми, чтобы сделать на коже тонкий глубокий разрез. Один, впрочем, подходил, но был такой величины, что Аня боялась, что отрубит им руку целиком. Перебрав все доступные варианты, она испытала досаду: резать вены казалось ей такой попсой, что о механике процесса она даже не задумывалась – а в ней, оказывается, таились непредвиденные трудности.

Аня тогда приехала на свои первые университетские каникулы домой – стоял февраль, в ее родном южном городе было уныло и слякотно. Квартира, в которой она выросла, казалась невозможно маленькой, почти игрушечной. В детстве Аня считала, что живет в огромном доме с запредельными потолками, высоченными книжными полками и картинами, развешанными на недосягаемой высоте. Впервые переступив порог своей квартиры после отъезда в Москву, Ане показалось, что она вошла в кукольный дом. Бродя по комнатам, она чувствовала себя Гулливером. Дверные косяки казались такими низкими, что Аня испытывала желание наклонить голову, проходя в дверь; до любой полки можно было дотянуться рукой; картины висели на уровне глаз. В комнатах, которые раньше казались Ане просторными, теперь она чувствовала себя как слон в посудной лавке.

Впрочем, не только квартира – даже сам город стал как будто меньше. В детстве Ане казалось, что здесь повсюду огромные расстояния, а теперь – что до любого места рукой подать. Улицы были пустынными. Дома – редкими. Находиться в городе было неинтересно, к тому же друзей у нее тут не осталось, поэтому целыми днями Аня в основном сидела дома и читала, только изредка выбираясь с мамой в центр по делам. Одиночество действовало на Аню очищающе. Постепенно из ее головы исчез посторонний шум, порожденный людьми, оставшимися в Москве, и переживаниями, с ними связанными. По мере того как остальные мысли стихали, укреплялась только одна: где взять лезвие.

Ответ нашелся сам собой: как-то вечером они с мамой возвращались из магазина и в переходе остановились возле киоска, чтобы купить батарейки. Там продавалась всякая всячина, и вдруг на витрине Аня увидела крохотную коробочку с бритвенными лезвиями. Она была такая аккуратная, маленькая, черная, что Анино сердце мгновенно ушло в пятки. Это было то, что нужно.

Купить лезвия при маме Аня не могла и следующие два дня провела, постоянно мысленно к ним возвращаясь. Киоск, где они продавались, словно был подсвечен в ее воображении, пока весь остальной город тонул в темноте. Проблема заключалась в том, что Аня все каникулы демонстрировала стойкое нежелание выходить лишний раз из дому – встречаться ей было не с кем, погода была плохая, никаких дел у нее не было. Придумать теперь правдоподобную причину поехать в центр одной оказалось непросто. При этом Аня изнывала при одной только мысли об обладании этой черной коробочкой. Ясно было, что поближе существуют другие переходы с другими киосками и коробочками, но Ане мучительно хотелось только ту самую.

Наконец она решилась – буквально выпросила у мамы какое-то задание в городе и отправилась за лезвиями. Киоск работал, коробочка была на месте. Краснея до ушей и не поднимая глаз на продавца, она ткнула в нее пальцем. Когда коробочка перекочевала к ней в руку, Аня испытала такое удовлетворение, что практически бросилась наутек: казалось, что ее намерения были написаны у нее на лице. Лезвия Аня положила в карман и не притрагивалась к ним ни в автобусе, ни весь день дома. Момент, когда она впервые откроет коробочку, казался ей таким интимным, что невозможно было допустить, чтобы его кто-то увидел. Только поздно ночью, когда мама уже пошла спать, Аня достала коробочку. В ней лежало пять тоненьких серебристых лезвий, каждое завернутое в дымчатую бумагу. Одного взгляда хватало, чтобы понять, какие они острые. Аня, затаив дыхание, разворачивала их по очереди, как подарки, рассматривала и клала обратно – время для них еще не пришло. Потом она спрятала их в рюкзак и заснула, чувствуя волнующее предвкушение.

Когда именно в ее голове поселилась мысль порезать руки, Аня не помнила, но точно знала, откуда она взялась. Почти год назад, когда она еще не поступила в университет, жила дома и ходила на курсы английского, Женя в очередной раз подвозила ее домой. Она рассказывала про свою давнюю неразделенную любовь – Аня с трепетом ловила каждое слово, сравнивая с собственной, которую чувствовала к Жене. Женя о любых вещах – чудовищных, смешных или проникновенных – говорила с будничной интонацией. В тот раз она сказала: “Я поняла, что так зациклилась на другом человеке, что мне нужно, чтобы со мной произошло что-то плохое. Например, сильно заболеть. Тогда бы я снова могла начать думать о себе”.

Аню это поразило. Она никогда не испытывала зацикленности на другом человеке и не понимала, каково это – желать зла самому себе. Она вообще не могла понять, как можно настолько тяготиться чувством, чтобы мечтать прервать его любой ценой. Своим собственным она больше не тяготилась – поездка на кладбище что-то изменила в ней. Пережив концентрированный стыд, Аня выработала к нему иммунитет. Ей казалось, что она мучительно перевалила через огромную гору и теперь мчится вниз – легко, без тревог и страхов. Все отныне было правильно: она сама была нормальной, хоть и необычной, ее любовь к Жене была естественной, пусть и не взаимной. Аня чувствовала себя такой окрыленной впервые в жизни и не могла представить, как можно отказаться от этого чувства добровольно.

Женя, однако, была немыслима во всем, и Аня давно не позволяла себе относиться к ее словам критически. Она решила считать их непреложной истиной – не надо пытаться постичь, надо просто запомнить.

В Москву через несколько месяцев она уезжала счастливой и полной надежд: ее ожидала самостоятельная жизнь, которую она представляла себе нескончаемым праздником и приключением. Чувство к Жене за это время как-то сгладилось в ней – точнее, как будто вросло внутрь и лишилось опознавательных черт любви. Аня не испытывала ревности, тоски, метаний, не чувствовала обязанности быть верной. Внутри нее постоянно было разлито безмятежное тепло. Ей казалось, что эта любовь стала самым лучшим качеством ее характера, несокрушимым моральным стержнем, вокруг которого строится ее личность.

В Москве Аня моментально очутилась в новой реальности. У этой жизни не было ничего общего с той размеренностью, к которой она привыкла в родном городе. Не то чтобы все сразу пошло наперекосяк, но стремительность, с которой на Аню обрушивались новые события и переживания, буквально не оставляла возможности перевести дух.

Выяснилось, что она совсем не приспособлена к самостоятельному существованию. Дело было не в том, что Аня не знала бытовых вещей – оказалось, что взрослая жизнь – это миллион перехлестывающих друг друга противоречивых отношений, которыми она не умела управлять. Дома Аня всегда была одна – рядом мелькала мама, да пара подружек, да одноклассники, которых она видела несколько часов в день. Ни с кем близко она не общалась. В Москве ее моментально поглотили новые связи и новые впечатления.

Защищаясь от реальности, Аня стала думать, что все оставшееся в ее родном городе было правильным и ясным – в том числе и она сама. Все, что составляло ее жизнь в Москве, было болезненным, запутанным и безысходным. В довершение всего Женя написала, что скоро выходит замуж – на Аню это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Позабытая ревность вспыхнула в ней с ослепительной яркостью. Это было тем более мучительно, что Женя, она думала, осталась в прошлом – Аня влюбилась в Москве в однокурсника. Все эти противоречивые чувства словно растаскивали ее в разные стороны, и ей стало казаться, что она теряет очертания, как в расфокусе фотоаппарата. Ей требовалось срочно собраться, сконцентрироваться на себе.

Тогда на ум и пришли Женины слова. Выход нашелся: Ане нужно было несчастье, чтобы вернуть себе значение в собственных глазах. Полагаться на судьбу не хотелось – во-первых, та могла замешкаться, во-вторых – переборщить. Аня нуждалась в спланированной и контролируемой беде. Поразмыслив, она решила, что порезать вены – самый лучший вариант. Будет больно, страшно и кровь – это казалось отличным трамплином, чтобы оторваться от лишних переживаний и сосредоточиться на себе. При этом Аня нисколько не замышляла самоубийство. Она даже сверилась с интернетом и убедилась, что безопасными разрезами считаются те, что поперек руки, а не вдоль. Аня хотела нанести себе ощутимый, но поправимый вред.

Идея оформилась окончательно как раз незадолго до отъезда на каникулы, поэтому ее исполнение пришлось отложить. Показываться маме с перебинтованными руками было куда более самоубийственно, чем резать вены.

Завладев наконец лезвиями, Аня стала считать дни до отъезда. Она то и дело подходила к рюкзаку и проверяла, на месте ли драгоценная коробочка. Мысль о том, что она собирается сделать, так страшила Аню и будоражила, что благотворный эффект начал сказываться незамедлительно: вскоре ее вообще ничего больше не занимало, кроме этих переживаний.

Попрощавшись с мамой и сев в поезд, Аня поняла, что ждать больше не может. В Москву она приезжала только в полдень следующего дня, и это казалось умопомрачительно нескоро. Была и другая мысль: почему-то Ане казалось, что если она приедет в общежитие, запрется в комнате и станет кромсать руки, это будет слишком претенциозно. Как будто она специально желает, чтобы ее увидели и спасли. На самом деле Аня нисколько не чувствовала потребности в зрителях. Порезать вены казалось ей необходимой операцией, которую лучше всего совершить вдали от всех.

Поезд тронулся. В плацкарте царила обычная суматоха – люди запихивали сумки под полки, переодевались, раскладывали матрасы. Эта хлопотливость настолько контрастировала с Аниным медитативным спокойствием, что она чувствовала себя почти невидимой для остальных. По вагону прошла проводница, проверяя билеты и раздавая белье. Аня застелила его заранее, рассудив, что потом ей будет не до того. Дождавшись, когда суета уляжется, Аня сжала коробочку с лезвиями в руке и проскользнула в туалет.

Поезд скрипел и покачивался, иногда громыхая на стыках. Ане всегда казалось, что в туалете тряска ощущается сильнее, чем в остальном вагоне. Педаль унитаза была сломана, сливное отверстие не закрывалось, и из него тянуло ледяным воздухом. Аня закатала левый рукав – поезд с лязгом дернулся, и ее толкнуло к двери. Она так и осталась стоять, прижавшись к ней спиной для равновесия. Поезд грохотал, мчась в темноте. Больше не раздумывая, Аня мазнула лезвием по запястью. Ничего не произошло: лезвие прошло в миллиметре от кожи. Аня попробовала снова – снова ничего. Инстинкт не давал ей причинить себе боль – при этом предчувствие боли взлетело до небес. Аня разозлилась и со всей силы полоснула лезвием поперек запястья. Руку моментально опалило огнем. Будто в замедленной съемке Аня наблюдала, как кожа расступается, расслаивается и порез наполняется кровью. На самом деле он был совсем крохотный, но придал Ане решимости: она еще несколько раз ударила лезвием по руке, вонзая его все глубже и глубже.

Поезд снова дернулся, и Аня выронила лезвие. Ей было жарко, щеки и лоб пылали. Кровь капала на пол, рука горела от боли, и Ане вдруг стало очень жалко себя. Держа пораненную руку на весу, другой она подняла лезвие и помыла его, покачиваясь то ли от тряски, то ли от внезапно навалившейся усталости. Она оторвала клочок туалетной бумаги и промокнула кровь. Кровь не останавливалась. Аня оторвала еще бумагу и намочила ее – сжав зубы от боли, она осторожно протерла руку. Кровь моментально снова наполнила порезы и заструилась по запястью.

Аня вдруг испугалась. Она подумала: что, если она перестаралась и кровь не остановится? Одна мысль о том, что ей потребуется помощь, потребуется рассказать кому-то о произошедшем, наполнила ее ужасом. Она стала нервно отрывать бумагу и прикладывать к руке, надеясь остановить кровотечение. В этот момент в дверь постучали. Ане снова стало жарко – спешка только провоцировала панику. Изведя почти рулон туалетной бумаги, улучшений она не заметила. В дверь забарабанили настойчивее. Сдавшись, обмотав руку бумагой и натянув рукав свитера пониже, Аня, пошатываясь, открыла дверь. “Ну наконец-то!” – вскричал мужик и ринулся в туалет, чуть не сметя ее с дороги.

Держа порезанную руку перед собой, Аня добрела до своей полки и легла, завернувшись в простыню. Все от локтя до кисти по-прежнему горело. Украдкой заглянув в рукав, Аня тем не менее с облегчением увидела, что кровь пока не выступила на бумаге, а значит, наверное, начала останавливаться. Свернувшись комочком и баюкая израненную руку, Аня чувствовала себя самым несчастным и одиноким человеком на земле.

Утром она поняла, что импровизированную повязку придется снимать и оторвать ее безболезненно не выйдет. С другой стороны, это казалось незначительной проблемой по сравнению со вчерашними страхами: Аня была жива и чувствовала себя вполне нормально. Впрочем, при свете дня все ее переживания казались стыдно нелепыми.

Аня отправилась в туалет и начала разматывать бумагу. Успокоившаяся за ночь рука мгновенно снова налилась огнем. Аня покрылась испариной, отдирая последние слои, но тем не менее справилась. Оглядела руку – она выглядела не очень. Запекшиеся порезы снова начали кровоточить, кожа вокруг них покраснела и опухла. Ане снова стало жалко себя до слез, но она решила не поддаваться – одернула рукав (свитер прошелся по коже наждаком) и отправилась за чаем.

Утро было таким умытым и свежим, что Аня постепенно расслабилась. Мимо окна проносились заиндевевшие деревья и рассыпанные по склонам домики, снег блестел на солнце, на соседней полке маленький ребенок умильно игрался с машинкой, ложечка весело подрагивала в подстаканнике. Аню все больше захватывало ожидание приезда в Москву. Она постоянно сверяла свое состояние с запланированным: ну что, удалось ей уже отвлечься от ненужных проблем и сконцентрироваться на себе, работает Женин рецепт? Ответа она не находила, но у нее было такое приподнятое настроение, что оно заволакивало реальность лучезарным светом. Все впереди обещало быть чистым и прекрасным. В обычной жизни Аня сочла бы такую экзальтацию неестественной, но сейчас не сомневалась, что это проявляется терапевтический эффект.

За первые несколько часов в общежитии она успела попасться вахтеру на курении в неположенном месте, поругаться с тем самым одногруппником, в которого была влюблена, узнать, к своей досаде, что Соня приедет из дома на несколько дней позже, и напиться в малознакомой и неприятной компании старших студентов. Анино намерение разобраться со своей жизнью растворилось в мгновенном стихийном беспорядке.

Сбежав из компании, Аня сидела одна в курилке и мрачно отхлебывала вино из горла. Чистым и прекрасным впереди ничего быть не могло, потому что она сама была испорченной и никчемной. С упоительным садизмом она выдумывала себе обвинения. В очередной раз потянувшись за зажигалкой, она нащупала в кармане коробочку с лезвиями, которую так и не успела выложить. Не раздумывая, Аня торопливо достала одно и полоснула по здоровой руке, потом еще и еще. На этот раз никаких сложных построений у нее в голове не было, Ане хотелось только причинить себе боль, звездануть так, чтобы искры из глаз, танком проехаться, лишь бы пробило толщу ее ненависти к себе. Кровь капала на плиточный пол, но Аня ничего не делала – сидела на подоконнике, привалившись к оконному косяку с опущенной вниз рукой. На этот раз ей очень хотелось, чтобы кто-нибудь застал ее в таком состоянии, желательно, кто-нибудь знакомый, желательно – тот самый одногруппник.

Никто, разумеется, так и не пришел. Спина затекла. Кровь остановилась. Аня слезла с подоконника и, пошатываясь, пошла к себе в комнату.

На следующий день она проснулась с похмельем, но удивительно протрезвленной. Обе руки страшно ныли, но Ане как-то вдруг надоело жалеть себя. Она сходила в аптеку и обработала порезы перекисью. Лезвия выбросила в мусорный контейнер на улице. Навела порядок в комнате и час проветривала ее от табачного дыма, надев на себя все теплые вещи. Курить пошла на улицу, а не на лестницу, куда все бегали тайком.

Стоя на крыльце и затягиваясь сигаретой, Аня думала, что шрамы у нее неминуемо останутся – на ней и обычные синяки плохо заживали, а у таких порезов и подавно не было шансов. Впрочем, она не испытывала ни стыда, ни сентиментальности на этот счет – прошедшая ночь неожиданно обрубила всякое ощущение символизма, которым Аня старалась наделить случившееся. Порезы были просто порезами, и Аня знала, что не будет придавать им значения, как только они перестанут саднить.

Последующие годы доказали, что она переоценила свою беззаботность. Аню беспокоило то, что о ней могли подумать, заметив шрамы, поэтому она довольно быстро приучилась прятать их. Это было не так-то сложно, учитывая, что многие люди оказывались настолько одержимы собой и ненаблюдательны, что не обращали на такие мелочи внимания. Впрочем, это не спасало Аню от томительных минут, например, летом в метро – когда держишься за поручень в людном вагоне, невозможно спрятать руку, – или на приеме у врача. Пару раз случалось такое, как сегодня: иногда посторонние люди все же бывали приметливыми.

Дверь в камеру загремела и открылась, внутрь вошла Майя. Сперва на нее никто не обратил внимания, но тут она громко шмыгнула носом.

– Ты что, плачешь? – спросила Диана, опуская журнал.

Аня выбралась из-под одеяла и рассмотрела Майю получше – та была красной и зареванной. Вместо ответа она всхлипнула.

– Ты чего? – спросила теперь Катя, садясь на кровати.

– Домо-о-ой хочу-у-у! – заливаясь слезами, протянула Майя. Она так и стояла посреди камеры, сжимая в руках белый пакет.

– Куда тебя водили? Что с тобой случилось?!

– Ко мне сестра приходила-а-а! – проскулила Майя и зарыдала пуще прежнего.

Наташа издала рычащий звук, перевернулась на своей койке и снова прикрыла голову подушкой.

– Да ты ж дома будешь послезавтра, – недоуменно сказала Катя. – Что тебе такого сестра сказала? Она проведывать тебя приходила?

– Да-а… – всхлипнула Майя, вытирая глаза кулаком. – Яблок принесла…

– О, яблоки! – тут же просияла Ирка, моментально позабыв о своем рисовании.

– А еще она вам сигарет принесла… Я ее просила.

От этого известия разом оживились все, и даже Наташа выбралась из-под подушки и бросила на Майю недовольный, но все же потеплевший взгляд.

Майя дала Ане яблоко, другое помыла себе и грустно им захрустела. Остальные закурили.

– Улыбнись! – сказала Майе Ирка и показала пример. Майя посмотрела на ее беззубый рот долгим взглядом и как по команде снова разразилась рыданиями.

– Д-да что с т-тобой такое-то?! – возмутилась Наташа.

– А еще я беременна!

Аня закатила глаза.

– Что? Что? – загомонили все.

Майя в ответ только горше зарыдала.

– Ты хоть знаешь, от кого, клуша? – спросила Катя.

– Знаю…

Диана элегантно выпустила дым и заметила:

– Тебя вообще-то сюда сажать не имели права, если ты беременна.

Это известие поразило Майю. Она сразу же встрепенулась и уставилась на сокамерниц. Слезы ее высохли вмиг. Майя выглядела так, словно ее только что озарила идея.

– Что, правда?

– Для того, чтобы это доказать, справка нужна, а у тебя ее нет, – напомнила Аня.

Майя тут же поникла.

– Может, я и не беременна, конечно, – задумчиво сказала она. – Вообще-то я такие вещи хорошо чувствую. Еще когда мы в Ижевске жили, сестра все хотела забеременеть от парня. Надеялась, что они тогда поженятся. Каждый месяц думала, что на этот раз уж точно получилось. А я ей все говорила: нет, нет, еще рано. И каждый раз оказывалось, что и в самом деле нет. Она даже обиделась на меня, сказала, что я ее сглазила. Я тогда тоже обиделась, выдернула у нее волос, завязала на нем узелок и говорю: смотри, сейчас сглажу наоборот, теперь забеременеешь! И прикиньте, она правда забеременела почти сразу.

– И что, они поженились? – скептически спросила Диана и на этот раз как-то свысока выдохнула дым.

– Да нет, конечно. Разошлись, еще когда она на шестом месяце была. Он помогал какое-то время, а потом слился.

– А я вам говорила – все мужики козлы! – злорадно припечатала Катя.

На прогулку их повели через час. Снова оказавшись в унылом закупоренном дворике, Аня более тщательно проинспектировала его на предмет скрытых развлечений, но, увы, обошлось без сюрпризов. Ее сокамерницы тесно уселись на лавочку и опять дружно закурили – наличие сигарет, кажется, делало их невосприимчивыми к скуке. Аня пожалела, что давно бросила курить – мучиться без табака в спецприемнике было бы, конечно, невыносимо, но зато обрести его снова стало бы ни с чем не сравнимым счастьем.

Потоптавшись на месте, Аня подумала, что можно было бы сделать зарядку. Сидеть на одном месте три дня оказалось более утомительно, чем она себе представляла. Вообще-то душный, паркий дворик меньше всего располагал к занятиям спортом, но вроде как это была улица, и упражняться тут считалось в порядке вещей. Стоило Ане, однако, представить, сколько зрителей она соберет у окон, как ее благое желание увяло на корню.

Для восполнения активности она решила хотя бы походить из одного конца дворика в другой (длина все же была его единственным достоинством), но быстро выяснила, что даже невинное хождение вызывает у мужской части заключенных повышенный интерес. В конце концов Аня пришла к выводу, что гулять даже мучительнее, чем сидеть в камере – во дворе комфортно было только стоять под собственными окнами и по возможности не шевелиться.

От прогулки их наконец-то избавила лисья девушка. Запустив их в спецприемник, она спросила:

– Вы в душ пойдете?

Все дружно взревели, а девушка добавила: