Стрелок: Путь на Балканы. Путь в террор. Путь в Туркестан Оченков Иван

На турецкой стороне сразу же вспухли несколько дымков от выстрелов, но Будищев уже сидел внизу и смеялся.

– Мне казалось, вы более осмотрительны в бою, – укоризненно заметил Гаршин, – право, глупо так рисковать своей жизнью!

– Виноват, вашсковородь, – скороговоркой ответил ему Дмитрий, – молодой ишо, вот подрасту, так сразу исправлюсь!

– Шут!

– Ладно, не бухти, Сева, больше не буду.

Убедившись в невозможности обойти русских с фланга, османы предприняли еще несколько фронтальных атак, но всякий раз бывали с уроном отбиты и откатывались на прежние позиции. И весьма немалая заслуга в этом была у расчета так кстати захваченной у турок митральезы. Обоймы с патронами опустошались одна за другой, так что специально выделенные для их перезарядки солдаты едва справлялись со своей работой. Будищев осунулся, до одури надышался пороховым дымом, полуоглох от бесконечной трескотни, но продолжал, стиснув зубы, поливать свинцовым дождем наседающего противника.

Ситуация усугублялась погодой. Страшная жара, обычная для этого времени года в Болгарии, жестоко изнуряла русских солдат. Взятые с собой запасы воды давно кончились, а пополнить их возможности не было. Страдая от жажды, они тем не менее проявляли большую стойкость и каждый раз, когда турки подходили слишком близко, переходили в контратаку, отгоняя противника штыками.

Наконец посланный за патронами Штерн вернулся ни с чем и, тяжело опустившись на землю, хрипло выдохнул:

– Все!

– Что все? – повернул на него воспаленный взгляд Будищев.

– Нет больше патронов!

– Совсем?

– Совсем!

– Сволочи!

– Кто?

– Турки, конечно, могли бы и больше оставить.

– Кажется, у вас скоро будет возможность высказать им эту претензию, – невозмутимо заметил Гаршин.

– В смысле?

– Они снова собираются атаковать. Кажется, нам нужно снова браться за винтовки.

– Твоя правда, Сева, – устало вздохнул Дмитрий и направился к своей «турчанке», лежащей неподалеку.

Любовно взявшись за ложе, он ласково провел рукой по стволу и скривил потрескавшиеся губы в подобии улыбки.

– Привет, Маруся, неужели ты думала, что я тебя брошу?

– Интересно, питаете ли вы подобную привязанность хоть к одному живому существу? – не смог удержаться от шпильки Всеволод.

– А как же, – и не подумал обидеться Будищев, – к Федьке Шматову, например. Он мне для нее патроны искал, и потому я любил его ничуть не меньше.

Отбить этот последний штурм оказалось труднее всего. Обескровленные в бесконечных контратаках, а также потерявшие множество людей при обстреле, русские роты все же вышли вперед и ударили в штыки. Даже Дмитрий, у которого после целого дня стрельбы из митральезы дрожали руки, плюнул на все и сразу же прицепил к своей винтовке штык.

– Давно хочу спросить, – поинтересовался идущий радом Лиховцев, – отчего у одних турок штыки, как у нас, игольчатые, а у других тесаки?

– Леха, меня от твоей любознательности кондратий хватит, – пробурчал в ответ Будищев. – Все просто, тот, у кого я этот штык приватизировал, был унтером, им положены ятаганы, а у остальных игольчатые. Понятно?

– Как ты сказал, приватизировал?

– Ну, это как украл, только еще бесстыднее.

Турецкие ряды были все ближе. Уже можно было в подробностях различить черты их лиц или детали обмундирования, если бы кому-то оставалось до них дело. Ни те, ни другие не стреляли, видимо экономя боеприпасы, а может быть, дойдя уже до крайней меры ожесточения, когда хочется лично кромсать ненавистного врага штыком или ломать прикладом, так чтобы был слышен треск костей.

Наконец, не выдержав напряжения, противники бросились друг к другу. Сил кричать уже не было, и из пересохших глоток вырывалось что-то вроде надсадного хрипа. Еще секунда, и две волны – синяя и темно-зеленая – сшиблись между собой, и закипела кровавая схватка. Дмитрий бил, колол, отбивал вражеские удары и уворачивался от штыков противника, с тем, чтобы тут же ответить ударом на удар и, сбив врага с ног, идти дальше.

Кажется, османы тоже растратили в сегодняшних бесплодных атаках все свои силы, потому что вскоре их аскеры совершенно утратили свой боевой дух и начали пятиться, а затем просто побежали. Гаршин, все это время дравшийся вместе со всеми, выскочил вперед и, заорав «ура», двинулся дальше.

«Куда тебя хрен несет?» – успел подумать Будищев, но видя, что за ним рванули остальные, тоже прибавил шаг.

Догнав нескольких отставших турок, они перекололи их штыками и готовы были двигаться дальше, как вдруг только что панически бежавшие аскеры остановились и, обернувшись к преследователям, начали стрелять. Первым свалился получивший пулю в ногу Лиховцев, Штерна Дмитрий сбил с ног сам и, тут же упав на землю, крикнул Гаршину: «Ложись!» А увидев, что тот не понимает, подсек его своей ногой и заставил-таки опуститься.

Затем он одним движением отстегнул штык и вложил его в ножны. Дальше он действовал как автомат. Не успев опуститься на землю, Дмитрий резко перекатился в сторону и, устроившись на спине, перезарядил винтовку. Затем на секунду приподняв голову, прицеливался и, тут же выстрелив, опускался обратно. Рычажный затвор позволял ему проделывать это очень быстро, и потому скоро рядом с ними не осталось ни одного живого турка.

– Леха, ты как? – крикнул он раненому товарищу.

– Нога! – простонал тот сквозь зубы.

– Сева, Коля, – окликнул он остальных, – ну-ка хватайте Лиховцева и тащите его к нашим, а я вас прикрою.

– Давайте вместе, – не согласился с ним Гаршин, но Будищев не стал его слушать.

– Отставить разговорчики! Кто здесь ефрейтор, я или тараканы? Приказываю тащить рядового Лиховцева на перевязочный пункт, причем по-пластунски и по возможности не поднимая задниц.

– Вольноопределяющегося Лиховцева, – машинально поправил его Штерн.

– Коля, после боя будешь умничать! Как доползете, можете обжаловать мой приказ у вышестоящего начальства, а теперь – исполнять!

– Есть, – нехотя отозвались приятели и попытались подхватить Алексея под руки и потащить так, – Вы чего, охренели? – злобно ощерился на них Дмитрий. – Разверните шинельную скатку да тащите его на ней, а то угробите, нафиг. И ногу перетянуть не забудьте, не то кровью истечет.

– Может, все-таки все вместе? – попробовал переубедить товарища Штерн.

– Коля… – выругался тот в ответ, – да тащите уже, а я вас прикрою! А будете чухаться, Лиховцев точно дуба врежет. Не бойся, я следом за вами потихонечку.

От турок не укрылось, что на поле остался один-единственный русский солдат, однако добраться до него никак не получалось. Как они ни старались окружить и захватить его, хитрый гяур ловко прятался в складках местности, ни на секунду не оставаясь на одном месте. Каждый его выстрел находил цель, а сам он тут же перекатывался в сторону, оставаясь невредимым от ответного огня.

– Эй, шакал! – закричал, потеряв терпение, один из преследователей, одетый в отличие от аскеров в богатую черкеску. – Хватит бегать. Сдавайся, а не то я из твоей шкуры ремней нарежу!

– Где-то я твой голос уже слышал, – прошептал про себя Будищев, но отвечать не стал и лишь навел винтовку в сторону кричавшего.

– Что молчишь, собака? – осведомился башибузук и несколько раз выстрелил из своего винчестера.

Одна из пуль взбила пыль совсем недалеко от притаившегося Дмитрия, и тот жалобно закричал, как будто его ранили. Сардонически рассмеявшись, черкес вскочил на ноги и бросился вперед, рассчитывая захватить раненого солдата. Тут же щелкнул выстрел, и джигит опрокинулся на спину. Правда, пуля не убила его, а по какой-то невероятной траектории, ударив по замку винтовки, срикошетировала ему прямо в рот и выбила несколько зубов. Зажав рану рукой и невероятным усилием воли удержавшись от крика, башибузук услышал слова, во сто крат усилившие его боль.

– Передавай привет Мурату! – крикнул ему Будищев и снова откатился в сторону.

Не имея возможности говорить, черкес кинулся к остальным аскерам и, развязав висевший на поясе кошелек, высыпал из него горсть серебра, знаками показывая, что ничего не пожалеет, если ему принесут голову гяура. Вид денег так возбудил нескольких турок, что они решились. Пятеро турецких солдат, одновременно вскочив, бросились вперед. Немедленно прогремевший выстрел тут же уложил одного из них, но остальные уже бежали вперед, рассчитывая, что русский солдат не успеет перезарядиться. Однако Дмитрий сразу понял грозящую ему опасность и, отложив в сторону винтовку, взялся за револьвер. Быстро взводя и спуская курок, он опустошил барабан, уложив подбегающих врагов одного за другим, и снова откатился. Впрочем, больше желающих заработать не было, и он наконец смог отползти от места схватки, после чего, дождавшись сумерек, отправился к своим.

Два дня непрерывных боев дорого обошлись русскому отряду, причем более половины потерь пришлись на Болховский полк, вступивший в бой позже других. Единственным резервом русских оставался третий батальон Софийского полка, лишь недавно выведенный из боя и потому не успевший получить отдыха. Турки же, напротив, сумели подтянуть подкрепления и, перегруппировавшись, готовились продолжить бой. В этих условиях вступивший в командование полковник Буссе был вынужден отдать приказ об отступлении.

Дело шло к вечеру, когда болховцы, софийцы и невцы оставили позиции на Аярслярских высотах и двинулись вниз. Османы совершенно не ожидали, что их противник после такого упорного сражения отступит без боя. Полагая, очевидно, что речь идет о военной хитрости, или еще по какой-то причине, они не преследовали русский отряд. Не подвергали его обстрелу и вообще не проявили никакой активности. Действуй они хоть немного решительнее, это отступление могло закончиться полным разгромом.

Тем не менее отход проходил в крайне тяжелых условиях. Утомленные солдаты, не получавшие почти двое суток ни воды, ни продовольствия, могли только с трудом брести, из последних сил удерживая оружие. Хуже всего было тем, кто тащил раненых, но, к чести болховцев, они никого не бросили.

Штерн и Гаршин, соорудив из подручных материалов некое подобие носилок, несли в них раненого Лиховцева. Тот уже впал в беспамятство, и лишь издаваемые им иногда тихие стоны свидетельствовали, что жизнь еще теплится в нем. Надо сказать, что Николай и Всеволод выглядели не слишком подходящей парой для переноски раненого. Первый был высок и крепок, а второй низкоросл и тщедушен, и в другое время они вызвали бы немало насмешек по этому поводу, но сейчас всем было не до того. Кое-как спустившись с горы, они немного не дошли до протекавшей здесь речки с чудным названием Лом и в изнеможении опустили носилки. Сил идти дальше не было, и приятели упали рядом со своим товарищем.

Гаршин, несмотря на свое не слишком богатырское телосложение, оказался крепче и после недолгого отдыха, собрав волю в кулак, побрел к речке. То тут, то там лежали лишившиеся сил солдаты. Другие хоть и с трудом продолжали путь и, дойдя наконец до берега, буквально падали в воду и припадали к живительной влаге.

Утолив жажду и почувствовав себя намного лучше, Всеволод набрал флягу и двинулся обратно. Впрочем, подобная идея пришла в голову не только ему. Кому-то из начальства достало ума и распорядительности отправить на помощь отступающим казаков. Станичники прямо с седел черпали ведрами, котелками и всем, что им удалось сыскать, воду и развозили ее обессилившим солдатам. Несколько глотков и капель на грудь и голову возвращали их к жизни, после чего те могли продолжать путь самостоятельно.

Добравшись до носилок, Гаршин напоил Штерна, затем смочил губы Лиховцеву. На их счастье, через некоторое время появились санитары и взяли на себя заботы об их раненом приятеле.

Тем временем опомнившиеся турки заняли высоту и возобновили стрельбу. Кругом уже скакали ординарцы и адъютанты, трубили горнисты и выбивали дробь барабанщики. Принявший командование от полковника Буссе генерал Прохоров приказал собирать солдат, чтобы они не стали легкой добычей противника.

Кое-как приведя батальоны в порядок, русские двинулись к своим бивуакам у села Папикой. Тут случилось новое несчастье: командир третьего батальона майор Смирнский, только что собравший и приведший в относительный порядок свое подразделение, проходя мимо генерала Прохорова, скомандовал: «На плечо!» – и тут же выпал из седла, сраженный внезапным ударом. Его, разумеется, тут же подняли и положили на носилки, но на перевязочный пункт принесли уже мертвым. Эта нелепая смерть, уже после окончания тяжелого и кровопролитного сражения, произвела на многих удручающее впечатление.

С учетом того, что командир второго батальона майор Флоренский[57] еще днем вышел из строя после тяжелого ранения, в полку, если не считать самого Буссе, оставался только один штаб-офицер – подполковник Теслев. Все это привело к тому, что штабс-капитан Гаупт был назначен временно исправляющим обязанности командира второго батальона, а его роту принял поручик Венегер.

До Папикоя болховцы добрались уже глубокой ночью. Ставшие в последнее время неразлучными, Штерн и Гаршин чувствовали себя настолько разбитыми, что ни есть, ни пить, ни просто снять сапоги сил уже не было, и потому молодые люди, с трудом добравшись до своей палатки, провалились в тревожный сон. Увы, выспаться этой ночью им не пришлось. Нервы у многих участников недавнего сражения оказались настолько напряжены, что под утро кто-то из них подскочил и выкрикнул спросонья: «Турки!» Тут же поднялся шум и стрельба. Из палаток выбегали заспанные люди. Немногие из них успели одеться, но зато все подхватили оружие и были готовы защищать лагерь до последнего вздоха. Некоторые беспорядочно палили в темноту, другие кричали: «ура», а третьи тщетно пытались разобраться, в чем дело. Одним из таких был старший унтер-офицер Галеев, выбежавший с обнаженным тесаком вперед и обследовавший местность. Никого не обнаружив, он вернулся назад и попытался успокоить товарищей, но на свою беду его едва не приняли за турка. Находящиеся в крайнем возбуждении солдаты бросились на него со штыками наперевес и наверняка закололи бы, если бы выскочивший из темноты Будищев не раскидал их в разные стороны.

– Вы что, охренели?! – кричал он им, отбивая удары и нанося их сам.

Вид его был страшен: голова не покрыта, лицо черное от пороховой копоти, на котором выделялись только бешено вращающиеся зрачки. Мундир в нескольких местах разодран, а один из рукавов держался просто на честном слове. Но при этом он щедро раздавал удары и так отчаянно матерился, что лишь по этому признаку в нем смогли опознать русского человека.

Наконец все выяснилось, и возбужденные после такой экстремальной побудки солдаты разошлись прочь, а чудом вернувшийся в расположение полка ефрейтор предстал перед командованием.

– Разрешите доложить, ваше высокоблагородие? – голосом смертельно уставшего человека обратился он к Буссе.

– Изволь, братец, – разрешил тот.

– Во время крайней контратаки был ранен вольноопределяющийся Лиховцев. Как старший по званию, я приказал Штерну и Гаршину доставить его на перевязочный пункт, а сам остался прикрывать их отход.

– Вот как? – удивился полковник и обернулся к стоящему тут же Гаупту.

Тот утвердительно кивнул, так, мол, все и было, после чего Дмитрий продолжил:

– Поскольку из-за превосходства турок вернуться назад не представлялось возможным, я укрылся в складках местности, где и дождался темноты. После чего вернулся на позиции и обнаружил, что их заняли турки.

– Как же ты выбрался? – недоверчиво покачал головой полковник.

– Феску османскую надел, ваше высокоблагородие, – пожал плечами Будищев, – а мундир в темноте не больно-то различишь. Винтовка же у меня и так турецкая, вот они и не разглядели.

– Дальше что было?

– Дальше стал к своим пробираться. Всю ночь шел.

– Как же тебя секреты не заметили?

– Да я после того, как на редуте туркам едва тепленьким не попал, таиться стал, а то мало ли. Тем более что казаки многие в черкесках и их с башибузуками и среди бела дня не различить. Почти дошел уже до лагеря, а тут пальба. Пули над головой так и свистят, но кричат по-нашему. Так обидно стало, что могут свои подстрелить, что я осерчал маленько…

– Так осерчал, что двоих солдат едва до смерти не прибил?

– Троих, господин полковник, – машинально поправил Гаупт.

– Тем более!

– А что делать? – криво усмехнулся Дмитрий. – Они старшего унтер-офицера Галеева едва на штыки не подняли. Пришлось вмешаться.

– Ну ладно, – задумчиво щипнул за бакенбард Буссе, – ступай покуда.

– Есть, – вытянулся Будищев и, повернувшись через левое плечо, шагнул прочь из штабной палатки.

– Что скажете, господа?

– Если позволите, господин полковник, – выступил вперед подпоручик Линдфорс, – первым выскажусь я.

– Извольте.

– Ефрейтор Будищев, служа в охотниках, коими я имею честь командовать, проявил себя с самой лучшей стороны! Судите сами, отличный стрелок, смел до дерзости и вместе с тем расчетлив, как десять ростовщиков. Незаменим в поисках. Умеет неслышно подкрасться к любому неприятелю, чему я сам неоднократно был свидетелем. Так что в том, что он миновал казачьи патрули незамеченным, нет ничего удивительного. Я бы даже сказал, было бы странно, если бы его вообще кто-то заметил. С его способностями он легко мог пробраться в лагерь и обнаружить свое присутствие только на следующий день за завтраком.

– Кто еще?

– Присоединяясь к мнению господина подпоручика, – отозвался Михай. – Добавлю лишь, что он разбирается практически в любом виде огнестрельного оружия. Одна его стрельба из трофейной митральезы чего стоит. И весьма результативная, доложу я вам, стрельба!

– А вы что скажете? – повернулся к Гаупту полковник.

– Полностью согласен с господами офицерами. Будищев – хороший солдат и при этом недурной человек. Помните историю с заблудившейся в лесу девочкой, когда мы стояли в Бердичеве?

– Что-то припоминаю…

– Так это он ее тогда нашел.

– Хм, наш пострел везде поспел! Но все же я хотел обратить ваше внимание, господа, на одно крайне любопытное обстоятельство. Не знаю, заметили ли вы, но этот нижний чин, докладывая о произошедших с ним приключениях, перед которыми, прямо скажем, меркнут сочинения господина Дюма, ухитрился их сформулировать так четко и ясно, что, по совести говоря, не каждый из присутствующих здесь офицеров эдак сумеет. Не слишком ли это для солдата-новобранца, к тому же из крестьян?

– Так в этом нет ничего удивительного! – воскликнул Линдфорс.

– Да что вы говорите? – не без сарказма в голосе удивился полковник.

– Конечно! Он ведь бастард![58]

– В каком смысле?

– Ну, он же незаконнорождённый сын графа Блудова!

– Вот так пердюмонокль![59] В таком случае это многое объясняет… Хотя постойте, как это графа Блудова? Это что, он и есть Блудов, откомандирования которого у меня требуют моряки?

– А моряки-то тут при чем? – удивился Гаупт.

– Да был один случай, – замялся Линдфорс.

– Так-с, любезнейший Иван Иванович, – нахмурился Буссе. – Ну-ка извольте все сию же минуту рассказать!

На третий день после сражения на Аярслярских высотах в русский лагерь у Папикоя прибыл командующий Рущукским отрядом цесаревич Александр Александрович. Встречать наследника российского престола полагалось с помпой и при полном параде, однако побывавшие в боях полки вид имели хотя и лихой, но не слишком презентабельный. Мундиры на солдатах и офицерах носили следы многочисленных схваток, кепи измялись, да и сапоги у многих требовали ремонта. При таком состоянии амуниции недолго было опростоволоситься в глазах будущего царя, но по счастью, одному из штабных офицеров пришла в голову спасительная мысль. Припомнив, что великий князь Александр необычайно прост в обращении и не любит пышных церемоний, он подал генералу Прохорову мысль представить подчиненные ему войска одетыми в гимнастические рубахи, а на кепи надеть белые чехлы с назатыльниками, подобно тому, как это делается в Туркестане. Таким образом, достигалось как требуемое единообразие, так и простота, столь любимая наследником.

Ожидания эти целиком и полностью оправдались. Цесаревич с удовлетворением отметил бравый вид военных, поблагодарил их за службу и, с хитринкой улыбнувшись, сказал Прохорову:

– Я хотел было на другой день после Аяслярского дела к вам заглянуть, да услышал, что из главного штаба идут списки награжденных за бой у Езерджи, так решил повременить. Дай, думаю, порадую солдат. И списки, и кресты я привез, так что стройте новоиспеченных кавалеров. Награждать буду!

– Нижние чины будут счастливы получить монаршую награду из рук вашего императорского высочества, – с поклоном отвечал ему генерал и тут же отдал необходимые распоряжения.

Адъютанты и ординарцы командиров полков немедля побежали со списками к своим частям, и через четверть часа цесаревич уже шел вдоль строя и вручал награды отличившимся. Шедший рядом с ним офицер штаба зачитывал приказ с кратким описанием подвига, затем Александр вкладывал герою в руку награду и, пробасив: «Благодарю за службу!» – шел дальше.

Получив крест, награждаемые вытягивались и почти кричали своему будущему царю вслед:

– Покорнейше благодарю, ваше императорское высочество!

Дошла очередь и до вызванного вместе со всеми Будищева.

Пока шло награждение, Дмитрий с удивлением разглядывал богатырское сложение великого князя. Ростом цесаревич превосходил даже его, а уж вширь – и подавно. Причем это вовсе не была излишняя полнота, а именно мощь настоящего русского богатыря. Отлично пошитый мундир сидел на теле как влитой, но даже под ним было видно, как перекатываются мускулы его обладателя. Наконец процессия поравнялась с ним, и глаза Дмитрия встретились с взглядом Александра Александровича.

– Перед делом у Езерджи, – начал скороговоркой штабной, – рядовой Будищев в числе прочих охотников захватил «языка» и доставил его в штаб начальника бригады. В самом же бою метким выстрелом ранил турецкого генерала Азиза-пашу, чем спас от верной гибели полковника Тихменева.

– Ишь каков, уже и ефрейтором с той поры стал, – удивленно приподнял бровь цесаревич. – Да ты, братец, герой! Как же ты все успел?

– Дурак потому что! – четко отрапортовал в ответ Дмитрий, так и не научившийся в некоторых случаях держать язык за зубами.

Вокруг мгновенно наступила такая тишина, что казалось, будто слышно жужжание мух, кружившихся над вспотевшими под жарким солнцем военными.

– Это как же понимать? – почти взревел от неожиданности великий князь.

– Ваше императорское высочество, – невозмутимо отвечал ему Будищев, – кабы я это все хоть с недельным промежутком сделал, было бы два креста! А так только один.

Наследник российского престола сначала некоторое время озадаченно молчал, потом, видимо, сообразив, что ему только что сказали, улыбнулся и тут же так заразительно рассмеялся, что к нему немедля присоединилась вся свита.

– Видал наглецов, но таких… – покачал головой великий князь и спросил, обернувшись к местному командованию: – А под Аярсляром этот молодец отличился?

– Так точно, ваше императорское высочество, – почтительно доложил Буссе, – захватил в бою вражескую митральезу и открыл из нее огонь по наступающим туркам, чем способствовал отражению атаки!

– Не забудьте представить к кресту, – хмыкнул Александр Александрович и, насмешливо усмехнувшись, добавил: – А то выйдет в фельдмаршалы да припомнит нам, как его с наградами обходили!

Все присутствующие опять рассмеялись, оценив шутку своего командующего. Тот же, хлопнув Будищева по плечу, пошел к следующему награжденному, увлекая за собой всю свиту. И только когда они все удалились достаточно далеко, немного задержавшийся командир Болховского полка сказал вполголоса адъютанту:

– Поручик, напомните мне, чтобы я этого сукина сына застрелил, если с этим, конечно, раньше турки не справятся. Ведь чуть удар не хватил, а ему, подлецу, хоть бы хны!

– Слушаюсь, – сделал многозначительное лицо старший Линдфорс и щелкнул каблуками.

Больше на церемонии награждения ничего экстраординарного не случилось, и после ее окончания цесаревич благополучно отбыл. Отцы-командиры облегченно выдохнули, выразительно посмотрели на одного из награжденных, но поскольку все закончилось как нельзя более хорошо, то этими взглядами дело и ограничилось.

Что касается самого виновника переполоха, то он как ни в чем не бывало принимал поздравления, подшучивал над товарищами и вообще вел себя как именинник.

– Мой друг, вы бесподобны! – смеясь, заявил ему Штерн. – Если бы мне кто-нибудь рассказал это, я ни за что бы не поверил.

– Да ладно тебе, Коля, – добродушно отмахнулся от него Будищев, – что тут такого?

– Похоже, вы действительно не представляете себе, что натворили, – покачал головой Гаршин. – Ведь это же наследник престола!

– Ну не царь же?

– Бедовый ты парень, – покачал головой подошедший к ним унтер Галеев, – всего ничего служишь, а уже ефрейтор и георгиевский кавалер! Того и гляди в унтера вый дешь. Проставляться-то будешь?

– Обижаешь, Северьян Карпович. Награду не обмыть все равно, что удачу сглазить. Не побрезгуете со мной выпить?

– Скажешь тоже, Митрий, ты же мне той ночью, можно сказать, жизнь спас. А у меня толком и поблагодарить времени не было.

– Ничего, господин старший унтер-офицер, даст бог, рассчитаемся… на том свете угольками!

– Э нет, – засмеялся унтер, – не бывало еще такого, чтобы Северьян Галеев в должниках ходил! Пойдем к маркитантам, и мое спасение и твой крест обмоем.

– Не вижу повода не выпить, – засмеялся Будищев и обернулся к вольноперам. – Коля, Сева, вы с нами?

– А давай, – тряхнул головой Штерн. – С хорошими людьми да отчего же не выпить!

Гаршин сначала хотел было отказаться, но отдаляться от приятелей после всего совместно с ними пережитого показалось ему не по-товарищески, и потому он махнул рукой и пошел вместе со всеми. Галеев со своей стороны позвал еще двух унтеров из своей роты, а Будищев, помимо вольноопределяющихся, позвал с собой Анохина.

Лавка маркитанта представляла собой большую палатку, стоящую чуть на отшибе от остального лагеря. Продавалось в ней все, что только могло понадобиться солдатам и офицерам в походе. Но если же, паче чаяния, какого-нибудь товара не нашлось, маркитант Константин Теодоризис, неопределенного возраста грек с густыми усами, брался доставить в самое короткое время по «справедливой цене». Будищев с Галеевым решительно направились внутрь, а остальные остались ждать снаружи.

– Проходите, господа, прошу, – радушно приветствовал грек посетителей, – старый Константин рад вас видеть! Чего изволите?

– Выпить и закусить! – решительно заявил унтер.

– Как прикажет уважаемый господин. У меня есть русское хлебное вино, есть местная ракия, есть недурные вина, только что привезенные из Валахии.

– Чего ты нам вино предлагаешь, – сморщился Северьян. – Я хочу друга угостить, к тому же его сегодня сам цесаревич крестом наградил. Понимать надо!

– Как вам будет угодно. Водки?

– Ага, ее родимую.

– Не подумайте ничего дурного, господа военные, но русское хлебное вино дорого стоит. Уж больно далеко его приходится везти. Возьмите лучше ракии, она вполовину дешевле, а право же, ничуть не хуже!

– А ты чего наши деньги считаешь? Хотя дай сначала попробовать, небось дрянь какая?

– Ну что вы, господин унтер, разве старый Константин выжил из ума, чтобы обманывать русских солдат? – покачал головой маркитант и крикнул сыну, помогавшему ему в лавке: – Эй, Димитрос, принеси ракии господам военным!

Чернявый парнишка, лет двенадцати от роду, тут же принес штоф из мутного стекла и разлил ее по деревянным чашкам. Сам же маркитант достал откуда-то круг брынзы и, отделив от него ножом небольшой кусок, нарезал его ломтями.

– Закусывайте, господа!

– Ну, вздрогнем? – подмигнул унтер Будищеву, взявшись за чашку.

– Твое здоровье, Северьян!

Ракия была вонючей и теплой, но ничего не скажешь – крепкой. Галеев, вылив содержимое чашки себе в глотку, крякнул, вытер усы и, подцепив двумя пальцами кусочек сыра, отправил его себе в рот.

– Годится! – заключил он. – Давай, значит, полведра[60] этой самой ракии, да хлеба фунта четыре, да колбасы не забудь пару колец. И вот этого сыра, пожалуй.

– Простите, господа, но хлеба нет. Только сухари.

– Хрен с тобой, – поморщился унтер, – хотя досадно, кругом поля несжатые, урожай, сразу видать, добрый, а мы кой день свежего хлеба не видели!

– Пожалуйста, господа, с вас шесть с полтиной рублей.

– Ишь ты, – озадачился Северьян и полез в карман, пересчитывать деньги.

– Погоди мошной трясти, – остановил его Дмитрий и, вытащив непонятно откуда кисет, высыпал из него на ладонь горсть серебра. – Инвалюту принимаешь?

Грек внимательно посмотрел на монеты и пренебрежительно скривил губы.

– Турецкие пиастры?

– Нет, блин, монгольские тугрики!

– Господа, а нет ли у вас франков?

– А эти что тебе, не серебряные?

– О, вы себе не представляете, из какого дерьма султан Абдул-Гамид чеканит свои деньги! Хорошо если там хотя бы половина доброго серебра.

– Сколько добавить?

– Понимаете…

– Понимаю, – покивал Дмитрий головой и вытащил из кармана серебряную папиросочницу. – Сдача будет?

– Это хорошая вещь, – уважительно поцокал языком маркитант, – в другое время я дал бы вам за нее лучшую цену, однако сейчас все так дорожает…

– Где-то у меня еще динамитная шашка завалялась, – задумчиво заметил Будищев, и это последнее предложение решило исход дела.

– Ну что вы, господа военные, – залебезил Теодоризис, – принимать вас – большая честь для бедного грека, так что этого хватит. Хоть и себе в убыток, да только ведь вы воюете за свободу для балканских христиан, так могу ли я вам в чем отказать!

Нагруженные свертками, они вышли вон, где их шумно приветствовали заждавшиеся товарищи.

– Пойдемте-ка за тот бугор, – деловито сказал Галеев, – и недалеко, и от чужих глаз подальше!

Расположившись за невысоким холмиком, друзья немедля воздали должное угощению. Выпили за новоиспеченного георгиевского кавалера, за здоровье спасенного им от верной гибели унтера, не забыли, конечно, и про государя-императора с наследником-цесаревичем, тем более что последний совсем недавно удостоил их своим посещением.

– Эх, бедовый ты парень, Митька, – захмелевшим голосом повторил Северьян, обняв Будищева. – Я бы вот ни в жисть не решился бы эдак с великим князем разговаривать, а тебе хоть бы хны!

– Да чего ты, – помотал головой Дмитрий, – он нормальный мужик и все правильно воспринял!

– Ты чего, паря, – изумился унтер, – кого мужиком обозвал?

– А что, не мужик, что ли?

– Мужики это мы с тобой – крестьяне! – назидательно заявил Галеев. – Вольноперы наши и те барчуки. А он – цельный наследник престола, понимать надо! Не дай бог, какая паскуда услыхала, как ты его назвал, греха бы не обобрались!

– Ладно тебе, завелся, давай лучше выпьем!

– Давай, – взялся за чарку Северьян, а затем снова наклонился к Дмитрию. – А у тебя правда динамит есть?

– Да откуда, – засмеялся тот, – так припугнул, а то борзеть начал, ханыга!

– Это правильно!

С другой стороны от Будищева сидел Штерн и тоже донимал разговорами.

– Друг мой, – с пьяной улыбкой говорил он, – нет никакого сомнения, что вы действительно ниспосланы нам грядущим или может быть провидением, не знаю! Но то, что без вас нам пришлось бы намного хуже в последнем бою, это совершенно очевидно!

– В крайнем, – машинально поправил его Дмитрий.

– Что, простите?

– Не говори «в последнем» – примета фиговая!

– Вздор! Предрассудки! – замотал головой Николаша. – Человек сам кузнец своей судьбы, и то, что предначертано свыше, ему не дано изменить!

– Кажется, вы несете ерунду, – заметил Гаршин, выпивший меньше других и потому сохранивший способность соображать.

– Когда кажется, надо креститься, – хмыкнул Будищев, – а Колька совершенно точно гонит. Походу, ему уже хватит!

– Да и нам, пожалуй, – вздохнул Галеев и приподнял штоф. – Сейчас разольем на посошок да и пойдем к своим. Война еще не кончилась.

– Ничего подобного, – замотал головой Штерн, – я сейчас пойду к маркитанту и возьму еще. У меня есть кредит, так что он не откажет!

– Семен, – подозвал Анохина Дмитрий, – слушай боевую задачу! Хватай вольнопера и никуда не пускай, а, самое главное, не слушай, а то он тебя плохому научит! Усек?

– Слушаю, господин ефрейтор, – закивал головой здоровяк, – не извольте сомневаться, доставлю барчука до палатки в лучшем виде!

– Ну, вот и ладушки, а теперь давайте хряпнем и будем расходиться, а то поздно уже!

Покончив с выпивкой и закуской, приятели собрались и, подхватив винтовки, потопали к лагерю, где простившись, разошлись по своим ротам. Увы, Дмитрий совершенно напрасно понадеялся на Анохина. Пока они возвращались, беседуя с Гаршиным, перебравший Штерн вырвался из рук провожатого и пошел-таки за добавкой.

Как это часто бывает с перебравшими людьми, ему казалось, что надо выпить еще чуть-чуть – и станет совсем хорошо. Теодоризис его действительно знал и охотно кредитовал вольноопределяющегося бутылкой водки. Сообразив, что приятели уже ушли, Николаша страшно огорчился, однако делать было нечего, и он, отхлебнув прямо из горлышка изрядный глоток, побрел к лагерю, на свою беду совершенно перепутав направление в темноте. Дальнейшее он помнил смутно. Долго брел, спотыкался, падал, затем снова вставал и, наконец, выбившись из сил, пристроился спать в каких-то кустах.