Рудольф Нуриев Баганова Мария

Пролог

Жизнь Рудольфа Нуриева была соткана из противоречий. «Неумытый татарчонок» — так его называла первая учительница — из бедной семьи стал мировой знаменитостью. Будучи миллионером, он скупился платить за себя в ресторанах. На сцене он выглядел галантным романтическим принцем, а жизни хамил был омерзительными хамом и скандалистом. Объявленный в СССР «изменником Родины», он ни разу не позволил себе отрицательно высказаться о советском строе. Проявляя недюжинную смелость, он танцевал, невзирая на травмы, превозмогая боль, выходил на сцену в бинтах с воспаленными суставами, но при этом страдал множеством нелепых фобий и параноидальных страхов. В течение двадцати лет Рудольф Нуриев был объектом поклонения миллионов, а сам страдал от одиночества и недостатка внимания. В него были без памяти влюблены тысячи женщин, но сам предпочитал в постели мужчин. Оставил нам множество балетных постановок и кинозаписей своих выступлений, но сам, не решившись вовремя уйти со цены, пережил свою славу и стал объектом насмешек бесцеремонных журналистов.

О нем написана масса книг, биографы разобрали по деталям все шокирующие подробности его жизни, все бесчисленные скандалы, с ним связанные, все его романы и интриги. Пожалуй, сейчас уже невозможно сказать ничего нового на тему «Нуриев в личной жизни», поэтому главным объектом внимания данной книги стала другая сторона его биографии — балеты, в которых он участвовал в самых разных качествах. Судьба сводила Рудольфа Нуриева с величайшими хореографами XX века, с выдающимися балетными танцовщиками. Он выступал в балетах, которые становились знаковыми событиями в истории современного искусства, и сам создавал подобные постановки. Его «Щелкунчик», «Золушка», «Баядерка» — признанные шедевры. В этом — неоценимый вклад Рудольфа Нуриева в мировую культуру!

Глава 1. Семья

Село Кушнаренково — районный центр Республики Башкортостан — было основано в начале XVIII века году героем Полтавской битвы Топорниным. Оно сменило несколько названий: Покровское, Степановка, Топорнино… а свое нынешнее, в честь политрука Кушнаренко, получило менее чем за год до того, как из него уехала семья Нуриевых. Глава семьи — Хамет Фазлиевич Нуриев — был родом из деревни Асаново Шариповской волости Уфимского уезда Уфимской губернии; мать Фарида Аглиулловна Нуриева (Идрисова) родилась в деревне Татарское Тюгульбаево Кузнечихинской волости Казанской губернии, а после смерти родителей от тифа переехала в Казань к старшему брату.

Хамет Нуриев был пятым ребенком в семье. Его родители всю жизнь трудились, выбиваясь из сил, чтобы прокормить детей. К слову сказать, тогда фамилия их была не Нуриевы, а Фазлиевы. Но отца Хамета звали Нурахмет, сокращенно — Нури, и какой-то чиновник записал ребенка то ли Нуриевым, то ли Нуриевым — сам Нурахмет был неграмотным и не мог прочесть запись. Впоследствии он писал свою фамилию то так, то иначе: в те годы каким «мелочам» не придавали значения.

Несмотря на нищету, Фазлиевы-Нуриевы были людьми гордыми и род свой возводили, ни много ни мало — к самому Чингисхану. Поэтому не безразлично относились они и к образованию своих детей: в детстве Хамет посещал медресе — мусульманскую церковную школу, где его научили считать и писать — по-арабски, по-татарски и по-русски.

И Фарида, и Хамет происходили из очень бедных крестьянских семей. Если бы не революция, оставаться бы им обоим в батраках до конца жизни. Советская власть дала Хамету возможность покинуть глухую деревню: благодаря приобретенным в медресе знаниям он вступил в партию, сумел стать политруком и по роду службы постоянно переезжал из одного гарнизона в другой. В 1930-м в Казани он познакомился с двадцатитрехлетней Фариде, существовавшей на положении бедной родственницы в семье своего брата, где ею помыкали как батрачкой.

Судя по старым фотографиям, они были красивой парой, к тому же Фарида отлично пела и танцевала — и это очень нравилось Хамету.

Женившись, Хамет продолжил учебу. Он договорился с женой так: сначала она работает, пока он учится, а потом он будет содержать семью, пока она выучится на педагога — именно от этом мечтала Фарида. Но ее мечта не сбылась: здоровая молодая женщина родила сначала одну девочку, потом другую, потом третью… И об образовании пришлось забыть. Ну а примерно через год после свадьбы Нуриевы уехали из Казани в село Кушнаренково, где и учиться-то было негде. Там им выделили комнату в доме, ранее принадлежавшем местному кулаку, сосланному новыми властями в Сибирь.

Хамету было неудобно возить за собой семью, поэтому Фарида с маленькими дочерьми Лилей и Розой часто и надолго оставалась одна. Рождения одной за другой трех девочек не порадовало Хамета: он мечтал о сыне. К тому же средняя дочка стала инвалидом: после тяжелейшей простуды, перешедшей в менингит, она потеряла слух.

Однако Фарида любила мужа, а, может быть, она просто затосковала в Кушнаренково, и когда Хамет получил длительное назначение во Владивосток, она отправилась вслед за ним — несмотря на то, что находилась на последнем месяце беременности. Это был март 1938 года.

Дорога занимала чуть менее двух недель, и когда поезд огибал озеро Байкал, 17 марта у Фариды начались схватки. К счастью, в поезде ехали два военных врача, да и чистые простыни Фарида припасла — так что ее сын благополучно появился на свет. Старшая сестра телеграфировала об этом отцу на ближайшей станции. Но Хамет не поверил! Ранее Фарида один раз обманула его: при рождении третьей дочери написала, что родила мальчика, не желая расстраивать мужа. И вот теперь он ожидал прибытия семьи с недоверием, а заполучив младенца в руки, первым делом распеленал его, чтобы удостовериться, что точно — мальчик. И лишь потом предался радости. Вдвоем они выбрали сыну звучное красивое имя — Рудольф.

Во Владивостоке семья прожила недолго: Хамет получил новое назначение — в Москву. Рудольфу только-только исполнилось 16 месяцев. Семейство погрузилось в Транссибирский экспресс.

В Москве Хамет получил комнату в двухэтажном деревянном доме у железной дороги. Семья продолжала жить бедно, но все же в столице их быт несколько наладился: дети пошли в детский сад, а глухая Лиля — в специализированную группу, где ее учили читать по губам.

Война безжалостно разрушила их относительное благополучие.

22 июня гитлеровские войска перешли границу. В первые же недели пали города Брест, Львов, за ними Киев, Минск, Харьков. Была объявлена мобилизация, и Хамет ушел на фронт в числе первых. Несмотря на героическую оборону советских войск, немцы продвигались к Москве, в городе начались бомбежки. Во время одной из них дом, где жили Нуриевы, был разрушен, а Фарида вместе с семьями других военных эвакуировалась на Урал — сначала в Челябинск, потом — в какую-то крохотную деревушку, затем в Уфу, а вернее, в ее пригород — Щучье. Поселились они в крошечной лачуге с земляным полом, сложенной из кизяка и крытой липовой корой. Там не было никаких удобств. За водой приходилось ходить к колодцу, в уборную — на двор. Отапливалась каморка буржуйкой — маленькой печуркой, которая больше дымила, чем грела. Еще были лавки вдоль стен и какие-то старые матрасы.

В их единственную комнату то и дело подселяли каких-то незнакомых людей. Порой в их двенадцатиметровой комнатке жили сразу три семьи. А с фронта шли страшные вести: сдавались врагу советские города, гибли солдаты.

«Ледяной холод, тьма и прежде всего голод» — такой запомнилась Рудольфу Нуриеву жизнь в Уфе. Единственной пищей служила мерзлая картошка, безумно долго варившаяся на их убогой плите, которая так и норовила погаснуть. Под гнетом страшной беды Фарида замкнулась в себе, перестала улыбаться, петь — хотя раньше любила музыку — и никогда не выказывала детям своей любви, а ведь она была готова жизнь за них отдать. Когда становилось совсем голодно, Фарида выбирала из сохранившихся вещей нечто мало-мальски ценное и шла на базар — менять вещи на продукты. «Папин костюм был очень вкусным», — шутили у них дома: Фарида отнесла на рынок почти все носильные вещи мужа: она не знала, увидит ли его когда-нибудь.

Путь к базару был долгим, и идти надо было через поле. Однажды перед самым концом войны возвращалась она уже после наступления темноты, и на нее напали волки: в тот раз Фарида несла гусятину, и возможно, запах свежего мяса привлек хищников. Храбрая женщина не растерялась: с собой у нее были спички, а на плечах вместо шали — старое одеяло. Она подожгла его и так — огнем — отпугнула стаю. Вернувшись домой, она ничего не рассказала малышам, не желая их пугать. Отговорилась, что продала одеяло, а про волков они узнали намного позже. «Отважная была дама!» — восхищался своей матерью Рудольф.

Дети в семье Нуриевых тоже не сидели без дела: они собирали бутылки, отмывали их и сдавали, выручая кой-какую мелочь. Уже взрослым Рудольф вспоминал, что он торговал старыми газетами, продавая их за копейки, а летом в жару продавал свежую питьевую воду.

Он рос нервным плаксивым мальчиком. Потом, давая интервью журналистам, его старшая сестра Роза вспоминала, что с самого младенчества он все время плакал: от голода, от холода, от шума.

Только шум поездов его не пугал, ведь он привык к нему с рождения, даив Москве они жили окнами на железную дорогу. Теперь вУфе Рудик часто убегал на гору Салават и просиживал там часами, глядя вслед уходящим поездам и мечтая о том, как однажды покинет этот город и отправится путешествовать.

Другой отдушиной в той страшной, тоскливой жизни для маленького Рудика было радио. Даже в самые тяжелые годы войны по радио постоянно передавали музыку — классическую, народную, и дети Фариды Нуриевой ее с упоением слушали. Даже глухая Лиля присоединялась к сестрам и брату, тоже притворяясь, будто что-то слышит, и даже пыталась петь. Так они развлекали себя, пока мать была на работе: сначала это была пекарня, потом — конвейер на заводе.

Вечерами она читала детям вслух, а иногда ее сменяли старшие девочки. Особенно им нравились романы Жюля Верна, но Рудольф часто засыпал, так и не дослушав.

Он рос под влиянием сестер, общался с их подругами, а с мальчишками-сверстниками чувствовал себя неуютно. Он совершенно не умел драться, что в те годы было непростительным недостатком для мальчика. Чужая грубость, насилие вызывали у Рудика припадки, близкие к истерике.

К тому же чувствительный и обидчивый Рудольф сильно переживал из-за их весьма скудного даже по военным меркам достатка. Так, мать носила его в детский сад на руках: не было обуви, одевала — в девчачье пальто старшей сестры. Поэтому ему все время казалось, что над ним смеются: из-за их бедности, из-за неподходящей одежды… Хотя, возможно, это было его болезненной фантазией.

Глава 2. Начало обучения

Когда Рудику исполнилось пять лет, Фарида разжилась билетом в Уфимский оперный театр. Одним-единственным! И по этому единственному билету она провела на спектакль всех своих четверых детей. Увиденное и услышанное стало для Рудольфа потрясением. Его восхитило буквально все — начиная с золотистого занавеса, так красиво блестевшего при свете хрустальных люстр. Потом занавес поднялся, и взору завороженного мальчика предстали какие-то очень красивые люди в ярких блестящих костюмах, так непохожих на серую поношенную залатанную одежду, к которой он привык.

Это была премьера первого башкирского балета «Журавлиная песнь», поставленного Ниной Анисимовой, артисткой Кировского театра, эвакуированной в Уфу. Музыка к балету была написана перед самой войной Львом Степановым и Загиром Исмагиловым — знатоком башкирского фольклора. Главные партии танцевали теперь уже легендарные Зайтуна Насретдинова и Халяф Сафиуллин. Сюжетную основу балета «Журавлиная песнь» составили башкирские народные легенды о любви, но тогда Рудик мало что понял из сюжета, его захватило само зрелище невиданной красоты. Вернувшись домой, он твердо заявил, что хочет учиться танцевать.

К счастью, ничего нереального в его мечте не было: в детском садике был танцевальный кружок, и Фарида тут же записала туда сына: ведь она и сама когда-то считалась певуньей и плясуньей.

Рудольф стал учиться танцевать, он делал это охотно и с удовольствием. А вскоре последовали первые концерты — в госпиталях. Раненые принимали малышей «на ура»: аплодировали, подбадривали. А потом и вовсе случилось невиданное: их кружок засняли на кинопленку для выпуска новостей. Рудольф увидел себя на экране — и сам себе ужасно не понравился. А вот соседи были другого мнения: все наперебой принялись уверять Фариду в несомненном таланте ее сына и уговаривать отдать мальчика в серьезную студию, может быть, даже в Ленинград отправить. Фарида очень бы хотела последовать их советам, да только денег на поездку в столичный город в их семье не было. Пришлось пока ограничиваться детскими любительскими кружками.

А потом с фронта вернулся отец. Шел уже август 1945-го! Хамету пришлось дольше других задержаться в Берлине. Его возвращение поразило детей: ведь отца они совсем забыли. В дом вошел неизвестный мужчина, а мать вдруг зарыдала и бросилась ему на шею. Потом они обнялись все, но с тех пор Хамет всегда оставался для своих детей немного чужаком: они даже обращались к нему на «вы», а не на «ты», как к матери.

С его возвращением семье Нуриевых наконец-то дали обещанную — не квартиру — комнату!

Это была четырнадцатиметровая комната в коммунальной квартире на улице Свердлова — в центре города. Там они и жили вшестером — но теперь уже одни, без подселений. И там в отличие от жуткой развалюхи из кизяка было тепло, в доме была нормальная печь и общая кухня. А самое главное — там был водопровод, а вот канализации не было. В туалет, как и раньше, надо было в любое время года идти «на двор».

В отличие от Фариды Хамет не воспринял всерьез увлечение сына танцами, по его мнению, это было немужским занятием. Он старался приобщить мальчика к «настоящему делу» и учил его лить пули для охотничьего ружья, сердясь и досадуя, что юный Рудик скучает во время этого занятия. Хамет хотел видеть в мальчике будущего солдата — ине мог найти в сыне ни одной черты, которая соответствовала бы его собственным мечтам. Он взялся за воспитание мальчика сам, но это привело лишь к еще большему взаимному отчуждению. Взаимоотношения Хамета с сыном приняли характер непрекращающейся борьбы. Однажды он повел сына в лес на охоту. Довольно быстро он сообразил, что сын создает излишний шум, распугивая дичь. Тогда он оставил его на полене рядом с рюкзаком, а сам ушел. Отлучка затянулась. Спустя сорок лет Рудольф вспоминал это гнетущее беспомощное ожидание, как он увидел дятла — и он его напугал. Когда Хамет, наконец, спустя час вернулся, Рудольф уже горько рыдал от испуга и одиночества. Хамет не выносил слез и лишь посмеялся над происшествием, а потом так же, со смехом, пересказал все жене. Обычно сдержанная Фарида в тот раз не на шутку рассердилась и долго не могла простить мужу его жестокости. А в глазах отца Рудольф окончательно стал слабаком и маменькиным сынком.

Больше он на охоту не ходил.

Рудольф Нуриев в кружке народного танца считался одним из самых талантливых учеников. В школе знали про его увлечение итои дело отправляли мальчика на всевозможные мероприятия — танцевать. Ему аплодировали, но мальчики потом все равно подсмеивались, подшучивали, возможно, завидуя. Но болезненно обидчивого Рудика их шутки больно ранили.

Таисия Халтурина, школьная учительница, вспоминала, что Рудик был очень неконтактным мальчиком. Он был немного задиристый, и ребятам не нравилось, что у него были способности. какими другие не обладали. Ей не единожды приходилось мирить Рудика и весь класс. К тому же отметки по школьным предметам оставляли желать лучшего.

В школьных характеристиках его появляются записи: «Нуриев очень нервный, подвержен приступам гнева, часто дерется с одноклассниками». На уроках он часто не слушал учителя, а мечтал, думая о чем-то о своем. Если учитель или одноклассники замечали его состояние, то Нуриева больно щипали или толкали, стараясь пробудить от грез.

Отец, наблюдая за сыном, хмурился и даже частенько бил его за танцы дома. А вот мать всегда становилась на сторону сына! Однажды Хамет даже обратился к учительнице, попросив повлиять на Рудольфа, отвратить его от танцев. Но Халтурина не стала этого делать, не желая губить юный талант. К тому же ее восхищало, как настойчиво и упорно Рудольф Нуриев идет к своей цели. «Он был очень упорный, очень настойчивый».

Хамет же мечтал, чтобы его сын получил техническое образование и стал инженером. По мнению отца, тогда он смог бы твердо стоять на ногах. Танцы же к почтенным занятиям не относились: всех артистов Хамет считал пьяницами и разгильдяями. Он наотрез отказался купить сыну пианино, мотивируя это тем, что в крошечной комнате его негде поставить. К тому же пианино было бы невозможно носить с собой, чтобы развлекать музыкой друзей. Взамен Хаммет предложил купить сыну баян, чтобы музыкой и песнями развлекать компанию. Необщительного, замкнутого Рудольфа такая перспектива совсем не прельстила.

Когда Рудику исполнилось десять лет, он поднялся на новый уровень — его приняли в танцевальный кружок при Дворце пионеров. Дом пионеров и школьников в Уфе был открыт в 1936 году. До Великой Отечественной войны он располагался в доме № 61 по ул. Зенцова, переименованной в 1937 году в ул. Ленина. В его многочисленных кружках занимались более тысячи воспитанников. Огромный вклад в развитие танцевального искусства в Уфе внес балетный кружок. Кружок танца вела Анна Ивановна Удальцова, профессиональная танцовщица, выступавшая некогда в кордебалете у Дягилева. А надо сказать, что Дягилев даже в кордебалет плохих танцовщиков не брал. Потом она вышла замуж за белого офицера, он попал в тюрьму, а после его освобождения их обоих сослали в Уфу. В свою студию Удальцова принимала далеко не всех. Прежде всего она потребовала, чтобы Рудик продемонстрировал ей, что уже умеет. Он станцевал гопак и лезгинку — Удальцова была поражена и очарована.

Тогда ей было чуть более шестидесяти лет, это далеко еще не старость, но выглядела она на все семьдесят: сказывались жизненные невзгоды. К счастью, жизнь забрала у Анны Ивановны лишь красоту, пощадив ее здоровье: первая учительница Рудольфа Нуриева дожила до ста трех лет и умерла в один год со своим прославленным учеником. В 1989-м, когда Нуриеву разрешили вернуться в СССР и посетить Уфу, они встретились. Глаза Анны Удальцовой светились искренней радостью. Она обнимала и целовала своего ученика, живо интересуясь его выступлениями. По воспоминаниям друзей, Удальцова всегда была очень добрым человеком, но в то же время ей был свойственен определенный снобизм: она относилась к маленькому Рудику хоть и ласково, но все же с пренебрежением, порой называя его «неумытым татарчонком».

Нельзя утверждать, что Нуриеву все давалось легко. Напротив! Он был слабым мальчиком: сказалась его нелюбовь к играм на свежем воздухе и порой диковатым забавам мальчишек. Так, когда преподаватель велел развести в стороны прямые руки и так делать упражнения, то Рудик долго не выдерживал такой позы, сгибая руки в локтях и поджимая пальцы. Впоследствии у него уйдут долгие часы упражнений на то, чтобы наработать мышечную массу и закалить свое тело.

Прозанимавшись с Рудиком некоторое время, Удальцова заключила: ему необходимо ехать в Ленинград, или как она привыкла называть этот город — в Санкт-Петербург. Только там он получит желаемое образование, только там его научат мастерству классического танца. Удальцова знала, о чем говорит: в Ленинграде жила ее дочь, и старая балерина каждый год ездила ее навестить и обязательно посещала Мариинку — Кировский театр.

Удальцова дала Рудольфу первые уроки классического танца, а в 1953-м при театре открылась уже настоящая балетная студия, где преподавали вышедшие на пенсию солисты Уфимского театра оперы и балета. Нуриев перешел в класс бывшей балерины Мариинского театра Елены Константиновны Войтович. Уважение к ней он сохранил на всю жизнь.

Другим его преподавателем стала Загида Нуриевна Бахтиярова — ранее блиставшая на сцене Уфимского театра. Занималась с ним и Зайтуна Насреддинова, некогда поразившая его грацией и красотой в «Журавлиной песне». Брал он уроки и у ее мужа — Халяфа Гатеевича Сафиуллина, блестящего танцовщика, прославившего башкирский балет. Учителя понимали его, разделяли его идеалы, поощряли его усилия, а дома продолжалось противоборство с отцом. Рудольф уже окончил среднюю школу. Его ровесники работали или учились, приобретая нужную профессию, а он упорно не хотел этого делать, продолжая выступать с танцевальными коллективами Уфы. Бестолковость сына злила и раздражала Хамета. Он постоянно бранил сына и жену — за то, что потакала оболтусу. До конца жизни этот человек так и не понял, что артист балета — это завидная и почетная профессия, продолжая считать сына неудачником. Он не мог оценить адский труд, благодаря которому дается легкость балетных движений, называя Рудольфа лодырем и лентяем.

Обстановка в семье стала более мирной, когда Рудольф получил место статиста в труппе Уфимского театра оперы и балета и принес домой первую зарплату.

Он постоянно посещал занятия балетных артистов, и в конце концов ему предложили в театре контракт. Но Нуриев отказался, так как хотел учиться в Ленинграде в хореографическом училище.

Трудно сказать, как бы сложилась его судьба, останься он дома. Во многом благодаря именно усилиям Бахтияровой, Насретдиновой и Сафиуллина сейчас в Уфе существует башкирская балетная школа, признанная во всем мире. Но тогда она только зарождалась, и многого молодой Рудольф Нуриев еще не мог получить на родине.

Глава 3. Переезд в Ленинград

Летом 1955 года в Москве проходил фестиваль башкирского искусства, но солист балета «Журавлиная песня» (того самого, который Рудольф увидел впервые в жизни) по какой-то причине не смог участвовать в поездке. Нуриев, не колеблясь, предложил свою кандидатуру, хотя партии этой совершенно не знал. Его взяли на гастроли, и он принялся усердно разучивать роль, однако к моменту приезда в Москву перезанимался и получил травму, на лечение которой, как правило, требуется не меньше месяца. Но Нуриев уже через несколько дней вышел на сцену.

Его волновал, конечно, отнюдь не успех балета «Журавлиная песня», а то впечатление, которое он произвел, выступая перед артистами Большого театра. Видимо, впечатление это было благоприятным, поскольку Нуриев сумел добиться разрешения на поступление в Московское хореографическое училище. Однако у Московского училища в то время не было общежития. И тогда Нуриев отправляется в Ленинград.

Он явился в училище на знаменитой улице зодчего Росси прямо к директору Шелкову и заявил: «Я — Рудольф Нуриев. Я хочу здесь учиться». Как ни странно, Шелков ответил положительно на столь странное заявление и разрешил Нуриеву экзаменоваться (о чем, кстати, он впоследствии не раз жалел).

Мариинский театр считает годом своего рождения 1783-й, когда был издан Указ об утверждении театрального комитета «для управления зрелищами и музыкой» и торжественно открыт Большой Каменный театр на Карусельной площади. Театр дал новое имя площади — она дошла до наших дней как Театральная.

Театр несколько раз горел, перестраивался, расширялся. Русская труппа выступала здесь попеременно с итальянской и французской, шли драматические спектакли, устраивались также вокально-инструментальные концерты, шли балеты великого Шарля Дидло, Жюля Перро и Артюра Сен-Леона.

Со временем спектакли русской труппы были перенесены на сцену так называемого Театра-цирка, располагавшегося напротив. Этот Театр-цирк сгорел в 1859 году, и на его месте архитектором Альберто Кавосом был построен новый театр. Он- и получил имя Мариинского в честь царствующей императрицы Марии Александровны, супруги Александра II.

Возглавивший балетную труппу театра в 1869 году Мариус Петипа продолжил традиции своих предшественников. Он сохранил старинные спектакли — «Жизель», «Эсмеральду», «Корсара», редактируя их и осовременивая. Создавал свои — например «Баядерку» и «Дочь фараона». Сотрудничал с именитыми композиторами. На сцене Мариинки блистали Полина Карпакова, Ольга Преображенская, Матильда Кшесинская, Николай Легат, Михаил Фокин.

В 1886 году все балетные спектакли были перенесены именно Мариинский театр, а на месте обветшавшего Большого возвели здание Санкт-Петербургской консерватории.

В ноябре 1917 года Мариинский театр был объявлен Государственным и передан в ведение Наркомпроса. В 1935 году ему было присвоено имя С. М. Кирова, не имевшего опере и балету никакого отношения. Но одно дело имя, а другое — традиции! Несмотря на массовую эмиграцию артистов балета, Мариинка-Кировский сохранила свою хореографическую школу и ее училище по праву считалось лучшим в стране во многом благодаря одной женщине — Агриппине Яковлевне Вагановой, в отличие от своих коллег не покинувшей Россию. Сама Ваганова не была эталоном балерины — небольшой рост, тяжеловатые крепкие ноги, жесткая пластика рук. Но она поняла, на что способно человеческое тело, какими средствами добиться от него грации и точности движений, и выработала на основе этих знаний методику. Ее ученицы позже скажут: «Про тело она знала все». Сегодня ее прыжок — уже история балета. Ваганова получила от критиков неофициальный титул «царицы вариаций».

Когда «великий исход» артистов балета из России опустошил театральные сцены Петрограда и Москвы, Ваганова стала во главе хореографического училища. Ею были воспитаны Марина Семенова, Галина Уланова, Татьяна Вечеслова, Ольга Иордан, Наталья Дудинская, Алла Шелест, Алла Осипенко, Ирина Колпакова, Фея Балабина, Елена Тангиева…

Увы, к тому времени, когда Нуриев приехал в Ленинград, Ваганова уже ушла из жизни. Но созданная ею методика работала! Ее ученики выступали на сцене и преподавали. Нуриев пробовался в класс народного танца. Когда он показал свой сольный классический номер, комиссия приняла решение зачислить его. Нуриев тогда очень мало что умел, однако в этом странном юноше можно было разглядеть задатки талантливого танцовщика и незаурядные природные способности. В состав комиссии входила Вера Сергеевна Костровицкая — ученица Вагановой, заслуженная артистка РСФСР, бывшая балерина, выдающийся балетный педагог и автор собственной методики преподавания танца, популярной и востребованной до сих пор. Определила потенциал приехавшего поступать в училище Рудольфа Нуриева и приняла его на свой страх и риск.

Вера Костровицкая сказала ему: «Вы можете стать блестящим танцовщиком, а можете и никем не стать. Второе вероятно». Нуриева это ничуть не обидело, а лишь подстегнуло его рвение к танцу, а Костровицкую он впоследствии вспоминал как одного из талантливейших российских педагогов.

Рудольф Нуриев поступил в училище в семнадцать лет. Конечно, это было очень поздно — но по тем временам не критично. Образ жизни людей был совсем иным, и порой талантливые танцовщики слишком поздно определялись с выбором профессии. Поэтому в тридцатые годы Ленинградское училище практиковало прием «великовозрастных» учеников на вечерние курсы, а в сороковые возобновило эту практику — по понятным причинам: слишком у многих «правильный» возраст для поступления пришелся на годы войны. Помогло Нуриеву и то, что он уже имел некоторую подготовку и знал основы хореографии. Его зачислили в шестой класс, который вел сам директор училища Валентин Иванович Шелков. Проучился Нуриев у него недолго: не сошлись характерами. Как педагог Шелков был неплох, недаров ему дали звание заслуженного деятеля искусств, но был он родом из Одессы, а одесситы не привыкли терпеть дерзости.

В молодости Шелков учился у совсем тогда еще молодого преподавателя Александра Ивановича Пушкина, поэтому, даже став директором училища, прислушивался к его мнению. Именно Пушкин и «спас» Нуриева, когда из-за постоянных нарушений дисциплины встал вопрос о том, продолжать ли ему обучение или нет.

Причин для его исключения действительно хватало: Нуриев игнорировал дисциплину и распорядок, принятые в училище, — он делал то, что хотел. Никогда не пропуская занятий танцами, он частенько прогуливал общеобразовательные предметы, исчезал из училища по вечерам, что запрещалось правилами. Его тяжелый строптивый характер проявлялся в общении со сверстниками, с учителями. Если Нуриев уважал кого-то, то он относился к этому человеку с пиететом, но если он считал кого-то недостаточно талантливым, то не считал нужным скрывать это. Неудивительно, что большинство однокурсников и преподавателей относились к нему с настороженной неприязнью.

Однажды вернувшись в общежитие после запрещенной отлучки — в позднейших интервью Нуриев утверждал, что был в театре, — он обнаружил, что его постель и талоны на питание пропали. Это было формой наказания, коллективного осуждения, принятого в те времена. Сейчас бы подобные действия попали под определение «травли», авте годы было вполне естественным, что при полном одобрении преподавателей соученики подстраивали пакости тем, кто, как тогда выражались, выбивался из коллектива.

Нуриев не побежал жаловаться и выяснять, что случилось, он просто лег спать на голом полу, а утром, не позавтракав, отправился в класс. Вечером из-за отлучки от пропустил и ужин тоже, а нагрузка была серьезной, и Нуриев упал в голодный обморок. Последовало разбирательство, и, естественно, виноватым объявили его самого. Но из училища Нуриева так и не выгнали, а перевели к другому преподавателю — Александру Ивановичу Пушкину, которой в полной мере сумел разглядеть самобытный, яркий талант юноши. Он нашел тот единственный аргумент, который перевесил все упреки в заносчивости, упрямстве, недисциплинированности: незаурядный талант Нуриева. Да, заявил он, исключив его, училище может решить многие вопросы, связанные с дисциплиной, но, возможно, мир потеряет великого танцовщика. Что важнее? Аргумент возымел силу — и Нуриева оставили в училище.

Александр Иванович обладал уникальным даром сочинения учебных комбинаций — логичных, последовательных, танцевальных ивто же время чрезвычайно полезных для развития координации, «воспитывающих» тело танцовщика. Эта система, призванная сделать тело дисциплинированным, подвижным и прекрасным, превращала его в чуткий инструмент, послушный воле балетмейстера и самого исполнителя. «Звездный класс» — так называли уроки Пушкина. К нему стремились попасть не только премьеры балета Ленинграда, но и всего мира. У него обучались Михаил Барышников, Юрий Соловьев, Сергей Викулов, Олег Виноградов. Зал, где проводились уроки мастерства, всегда был переполнен.

Даже строптивый Нуриев впоследствии с благодарностью вспоминал своего преподавателя: «Он наполнял душу волнением, тягой к танцу». И это несмотря на то, что его самолюбие нередко страдало при занятиях с Пушкиным — он далеко не всегда поощрял своего ученика. В 1956 году он отказался включить Рудольфа Нуриева в ученический спектакль, считая, что он к этому еще не готов. Однако строптивый Рудольф продемонстрировал Пушкину блестяще исполненную мужскую вариацию из балета «Эсмеральда». Педагогу ничего не оставалось делать, и Нуриев выступил в концерте.

Александр Иванович был его единственным по-настоящему близким человеком в училище, которого он любил и уважал как никого другого. Когда Нуриев должен был закончить девятый класс и покинуть училище, А.И. Пушкин, несмотря на стремление Рудольфа начать самостоятельную карьеру, убедил его еще на год остаться в училище.

На какое-то время Пушкин заменил Рудольфу отца, одно время Нуриев даже жил в квартире у Пушкина. Недоброжелатели, давно обратившие внимание на холодность, которую проявлял в целом темпераментный Нуриев по отношению к женскому полу, сплетничали, что у них роман — и это несмотря на то, что

Пушкин был женат. Но никогда ни Пушкин, ни Нуриев этого не подтверждали. Нуриев всегда, даже после смерти своего учителя, утверждал, что их отношения были отношениями именно между учителем и учеником — и ничем большим. Нуриев вообще уверял, что до своего знаменитого «прыжка свободы» оставался девственником.

Однако этот прыжок принес Александру Ивановичу много неприятностей: ему пришлось неоднократно давать объяснительные показания о своем бывшем ученике в КГБ СССР. Именно тогда у него стало барахлить сердце, что привело к его безвременной кончине: 20 марта 1970 года у Александра Ивановича на улице случился сердечный приступ. И когда упав, он просил прохожих о помощи, слышал упреки в том, что он пьян. Ведь на вопрос «Как вас зовут?» Отвечал «Александр Пушкин.»

Глава 4. Восходящая звезда

В 1958 году двадцатилетний Нуриев участвовал в конкурсе артистов балета в Москве. С партнершей Аллой Сизовой он показал па-де-де из балета «Корсар», автором которого обычно называют композитора Адольфа Адана, но порой — Риккардо Дриго; также в балете использована музыка Цезаря Пуни, Лео Делиба и Петра Ольденбургского. Затем уже один Нуриев продемонстрировал комиссии мужскую вариацию из этого балета. К счастью для нас, это выступление было запечатлено на кинопленке. До сих пор та старая запись производит потрясающее впечатление: Нуриев взмывает в воздух в необычных варварских прыжках с поджатыми ногами и, кажется, на мгновение зависает в нескольких метрах от пола.

Хорошо знавший Нуриева Никита Долгушин — великолепный балетный танцовщик, народный артист СССР, в одном из интервью вспоминал, что все выпускники Александра Пушкина танцевали очень хорошо. Безукоризненно. Но только Нуриев танцевал необыкновенно — и очень плохо с точки зрения техники. Сказывалось его очень позднее поступление в училище. Эта смесь необыкновенного темперамента, дикой природной грации, желание танцевать и довольно плохой техники производила впечатление дикое — но удивительно прекрасное, незабываемое.

Его партнершей была легкая и грациозная Алла Сизова, прозванная «летающей». Тогда в 19 лет она очень старалась все сделать правильно, и академизм ее танца ярко контрастировал с буйством Нуриева. Их отношения вне сцены складывались крайне тяжело, и причиной опять же был злой характер Нуриева: «Не забывай, твой народ триста лет жил под татарским игом», — говорил он, утверждая, что именно он главный в их танце.

Напрасно администрация театра пыталась их поженить: им даже выделили по комнате в двухкомнатной коммунальной квартире, надеясь на развитие отношений.

Но Рудольфу Алла не нравилась. И он ей тоже. К тому времени у Рудольфа был роман с красавицей-кубинкой Менией Мартинес. Они прекрасно общались, проводили вместе много времени — но дальше этого дело не заходило. Платонические отношения устраивали обоих.

Чтобы меньше общаться с партнершей, Рудольф поселил у себя в комнате приехавшую из Уфы сестру Розу, а сам перебрался к Пушкину. Поводом стала серьезная травма — разрыв связки, которую получил Нуриев после первого представления «Лауренсии». По правилам она требовала долгого лечения, а это могло оборвать карьеру Нуриева. Пушкин помог ему начать репетиции уже через месяц, хоть нога и сильно болела.

У Нуриева образовалась многочисленная группа поклонников еще со времен ученических спектаклей. Его театральный дебют в «Лауренсии» вызвал восторг, какой редко выпадает на долю начинающего артиста. Нуриев исполнял героическую партию Фрондосо, которую до него танцевал великий Вахтанг Чебукиани. Переиграть или хотя бы станцевать не хуже этого прославленного артиста было делом нелегким, но Нуриев справился.

«Лауренсия» — балет советского композитора Александра Крейна по драме Лопе де Вега «Овечий источник» («Фуэнте Овехуна»), речь в которой идет о борьбе кастильских крестьян против бесчеловечной власти помещиков. Для балета пьесу пришлось подсократить, выкинув некоторые сюжетные линии и подробности. Итак: селением Фуэнте Овехуна владеет жестокий и похотливый командор, злоупотребляющий правом первой ночи. Ему приглянулась крестьянская девушка Лауренсия, но она любит молодого крестьянина Фрондосо и не собирается отвечать на чувства командора. Тот настаивает и однажды, повстречав Лауренсию в лесу, пытается ее изнасиловать. Спасает возлюбленную Фрондосо, угрожая командору отнятым у него же арбалетом. Подобное не может быть прощено: Лауренсию и Фрондосо бросают в тюрьму. Затем избитую крестьянку отпускают, а вот Фрондосо грозит смерть. Но Лауресия поднимает крестьян, и они идут на приступ и захватывают замок. Командор погибает. О восстании доходят вести до короля. Следует строгое судебное разбирательство, но в итоге крестьян признают невиновными.

Балет создавался в соответствии с идеологическими требованиями тридцатых годов. Это был новый тип героико-драматического балета с более выраженной ролью кордебалета, изображавшего народные массы. Первый постановщик «Лауренсии» Вахтанг Чебукиани постарался выделить мужской танец, сделав его самостоятельным художественным элементом.

«Лауренсию» Кировский возил на VII Международный фестиваль молодежи и студентов в Вене в 1959 году. Камера запечатлена их дуэт с Нинель Кургапкиной — очаровательную Лауренсию и юного страстного Фрондосо. Крутясь волчком, Нуриев облетал сцену, подхватывал партнершу, а после короткого любовного па-де-де снова возобновлял свое невероятное фантастическое стремительное вращение. Эта прекрасная пара произвела впечатление на публику. К тому же в паре с Аллой Сизовой Нуриев снова показал па-де-де из «Корсара», получив за это золотые медали.

Другими награжденными парами стали Соловьев с Колпаковой из Кировского и Максимова с Васильевым из Большого театра. То есть все советские артисты. Иначе в то время и быть не могло: идеология подразумевала, что советские люди все делают лучше всех. Это разозлило Нуриева, и он отказался идти получать медали, Сизова отправилась за ними одна.

Сам юный Нуриев был потрясен, увидев хореографию Ролана Пети — непохожую на все, что он видел до сих пор. Он даже пробрался к нему за кулисы, что было категорически запрещено советским артистам, и через переводчика сумел поговорить и выразить свое восхищение.

К счастью, об этом никто не узнал, а то были бы неприятности. Ну а так по возвращении начинающему танцовщику Нуриеву дали новую роль.

После «Лауренсии» была «Гаянэ» Арама Хачатуряна об армянских колхозниках, геологах и их борьбе с вражеским шпионом, пытающимся выкрасть сведения о месторождении полезных ископаемых.

Партнерша Нуриева по этому и другим балетам Нинель Кургапкина, написавшая о нем воспоминания, называла этот спектакль трудным, стилизованным, специфичным и далеким от классики, подчеркивая, что «Рудику это было ничуть не сложно, прекрасно он танцевал этот балет.». Она считала его настоящим сформировавшимся танцовщиком и хорошим партнером, в то же время признавая, что характер у Рудольфа был ужасным.

«“Гаянэ” был вообще удачный спектакль, и работать с Рудиком оказалось приятно, несмотря на то, что характером он отличался ужасно трудным. И в театре его не любили. В общем-то, если с ним не работать, то любить его, по большому счету, было не за что. У нас принято уважение, граничащее с подобострастием. Это в Рудике напрочь отсутствовало. Он любил оставаться независимым, и проявлялось это часто в поступках резких, всю нашу театральную общественность шокирующих. Например, по окончании школы Рудик первый раз приходит на урок. Заходит в зал и становится у палки. А была такая традиция, что самый молодой берет лейку и поливает у палки и на середине. Все стоят и ждут, когда он будет поливать. Рудик тоже встает, избоченясь, и стоит перед всеми, смотрит. Тогда кто-то ему говорит: «Рудик, ты самый молодой, давай поливай». Нуриев показал всем длинную фигу, взял свои шмотки и ушел из зала. То есть он до этого унизиться не мог. Я потом спросила его, почему он не полил. «А почему я должен поливать?!» — «Ну, так принято, — сказала я, — самый молодой поливает пол». — «Я, во-первых, не такой молодой, — говорит он мне, — а потом, там есть такие бездари, которые только поливать и должны!» В подобных вещах ему, конечно, сильно недоставало воспитанности».

Действительно, конфликтность, заносчивость, неумение ладить с людьми — эти качества всю жизнь создавали Нуриеву проблемы, даже когда он был уже мировой знаменитостью, ну а тем более — в ранней молодости. Так, однажды поссорившись с Юрием Григоровичем, он лишился роли Фархада в балете «Легенда о любви». А ведь ссора вышла по глупейшей причине: Нуриеву не подходило предложенное время репетиций, они накладывались на другие, уже назначенные. Немного такта, терпения — и все бы разрешилось. Но увы, этих качеств Нуриеву не хватало никогда. Но весь его гонор, все самомнение пропадали, если речь шла о танце!

«У нас получился хороший дуэт, несмотря на то, что я была очень требовательной и нрав у меня покладистостью тоже не отличался, — вспоминала Нинель Кургапкина. — Особенно это касалось поддержек. Поддержки были разные, очень сложные, такие, как подбросы, когда он меня поднимал и нес через всю сцену на одной руке. Рудик прекрасно все это выполнял, и если на репетиции я требовала сделать подъем десять раз — делал десять раз, двадцать — пожалуйста, двадцать, не то что, мол, ах, я устал, а мне еще танцевать. Такого не было никогда. Этим он выгодно отличался от многих «гениев» последующих поколений, которые считали, что они танцовщики и зачем им, дескать, обращать внимание на балерину».

Хотя такая внимательность к партнерше была у Нуриева далеко не врожденной: рассказывают, что в период ученичества он однажды даже уронил какую-то девушку, потому что во время высокой поддержки она вдруг испугалась и сбила равновесие. Своей вины он, конечно, не признал. заявив: «Она сама виновата!»

Потом Кургапкина и Нуриев танцевали вместе «Спящую красавицу» и совсем незадолго до его бегства — «Лебединое озеро». На тех гастролях в Париже Нинель Александровна не была: ее не пустили, потому что на предыдущих гастролях в Дрездене они при посещении Дрезденской галереи была одета в брюки, что по мнению советских властей было для женщины неприлично.

Она тоже надолго пережила Нуриева, хоть и была лет на десять его старше. В восемьдесят лет она погибла страшно и несправедливо: неподалеку от дачи ее сбила машина, а водитель скрылся с места происшествия, оставив приму Мариинки умирать в придорожной канаве.

Но тогда, в конце пятидесятых, ни Кургапкина, ни Нуриев еще и понятия не имели о том, что ждет их в будущем, и наслаждались успехом. А успех этот был велик!

Сохранились кадры 1959 года с некоторыми сценами из «Лауренсии», и по ним можно оценить, насколько прекрасна была их пара. Изящная, легкая, словно невесомая Кургапкина и выразительный и очень «испанский» Нуриев завоевали сердца многих. Балетоманы и критики оценили молодого танцовщика. У него сразу появились поклонники и завистники. Проявилась и его «звездная болезнь»: молодой танцовщик едва ли не требовал ролей и дерзил ветеранам. Те обижались, отвечали ему презрением. Находились и такие, кто не поленился обратить внимание администрации театра на то, что принято называть «нетрадиционной сексуальной ориентацией». Еще одним «минусом» для карьеры Нуриева в СССР было то, что он так и не вступил в комсомол. Почему? А просто — не захотел. Увы, даже друзья признавали: характер у Рудика был отвратительный. В результате за Нуриевым, как в те годы за всяким «инакомыслящим», тем более находящимся на виду, было установлено постоянное наблюдение органов госбезопасности. Ему никогда не разрешали выступать в тех спектаклях, которые посещали члены правительства, и Рудольф Нуриев всегда оказывался на гастролях именно тогда, когда в Ленинград приезжали иностранные артисты. Правда, трижды его включали в состав гастрольных групп, однако наблюдение за ним усиливалось до предела.

К тому же некоторые считали его выскочкой, однодневкой. Основания у такого к нему отношения были достаточно веские: в те годы, несмотря на усилия учителей и собственную работу над своим телом, техника Нуриева была далека от совершенства. Риск получить травму, быстро «сработаться» был очень велик.

К тому же у него были коротковаты ноги. Да, видя его более поздние выступления и фотографии, трудно в это поверить, но в годы ученичества фигура Нуриева действительно считалась далекой от балетного совершенства. Но именно эти якобы коротковатые ноги и стали фактором прогресса для молодого Нуриева! В то время мужскому балетному танцу была свойственна солидность, приземленность, нарочитая мужественность. А Нуриев упрямо поднимался на высокие полупальцы, почти как балерина на пуанты. Мало того: он почти единственный из танцовщиков-мужчин изучал приемы женского танца и практиковал растяжку, подчас устраивая соревнования с одноклассницами.

Другим его новшеством было то, что во время репетиций он использовал грузы, как легкоатлет, чтобы лучше натренировать мышцы. Однако зрители об этих деталях не знали.

Поклонники приходили в Кировский специально «на Нуриева» и восхищались его танцем. Ему не приходилось ждать партий, и в его репертуар входило практически все, о чем мог мечтать артист балета: «Раймонда», «Спящая красавица», «Жизель», «Баядерка», «Лебединое озеро», «Щелкунчик», «ДонКихот».

«Раймонда» — балет композитора Александра Глазунова, на либретто романистки Лидии Пашковой, урожденной княжны Глинской. Сюжет она позаимствовала из легенд о рыцарях и Крестовых походах. Первое представление состоялось в Петербурге в Мариинке в 1898 году. Новый балет так понравился публике, что Глазунову преподнесли лавровый венок.

Рыцарь Жан де Бриен прощается со своей невестой Раймондой, проживающей в замке своей тетки, — он должен отправиться в Крестовый поход. Ночью Раймонде видится призрак Белой дамы — покровительницы замка, которая, словно предостерегая, показывает девице образ незнакомого арабского рыцаря. Вскоре в замке разворачивается большой праздник — именины Раймонды. Среди множества гостей девушка узнает страшного рыцаря из своего ночного кошмара, это Абдерахман. Он хочет любви прекрасной Раймонды, но та отвергает его. Тогда хитрый и коварный Абдерахман решает похитить прекрасную Раймонду. Однако его злостным планам не суждено сбыться: из Крестового похода возвращаются благородные рыцари во главе с королем Андреем, а среди них — Жан де Бриен, который побеждает Абдерахмана и женится на Раймонде. В замке снова праздник.

Молодой танцовщик тогда исполнил роль одного из рыцарей, публику восхитил его па-де-катр. Впоследствии он сам ставил этот балет и обычно исполнял роль Жана де Бриена, но несколько раз вышел в партии Абдерахмана.

Особу роль в жизни Рудольфа Нуриева сыграл балет «Жизель, или Вилисы» — французского композитора Адольфа Адана по рассказу Генриха Гейне, основанному на легенде о погибших от несчастной любви девушках, которые, превратившись в волшебных существ, танцуют над своими могилами. И если забредет на такое кладбище мужчина, то они увлекут его на танец и затанцуют до смерти. Легенда эта славянская, но разработчик либретто литератор Теофиль Готье перенес действие в Тюрингию.

Знатный граф Альберт — Рудольф Нуриев любит простую деревенскую девушку Жизель — ее партию исполняла Алла Шелест, балерина великого таланта, но не слишком удачливая.

Понимая, что селянка не поверит в чувства аристократа, он переодевается в крестьянского парня и объясняется Жизели в любви. Ни о чем не подозревающая скромница отвечает ему взаимностью. Но красавица Жизель привлекла внимание и другого ухажера — лесничего Ганса. Он догадывается, что его счастливый соперник не так прост, и намеревается объяснить это простушке Жизель. Ганс находит хижину, где Альберт прячет свою обычную одежду, и крадет оттуда его шпагу — оружие аристократа. А когда Альберт и Жизель встречаются вновь, ревнивый Ганс демонстрирует им свой трофей. Жизель в смущении, она не знает, кому верить. Но тут обвинения лесника подтверждаются: Альберта узнают заехавшие в деревню охотники, среди который и его официальная невеста. Потрясенная коварством возлюбленного, Жизель сходит с ума и умирает на глазах у всех присутствующих.

И вот во втором акте она кружится в танце вместе с вилисами на деревенском кладбище. К ее могиле приходит Ганс, вилисы заманивают его в свой хоровод и доводят до смерти.

Но потом сюда же приходит и полный горя Альберт. Он тоже становится жертвой вилис, однако Жизель, по-прежнему любящая его, не позволяет тронуть обманщика и спасает его от мести подруг. Они танцуют вместе последний раз — и Жизель навсегда исчезает, а безутешный Альберт остается в мире людей.

Роль Альберта впоследствии будет считаться одной из коронных у Нуриева. Особенно будут хвалить не прыжки и пируэты, а жесты — почти неуловимые. Так, в финале у кладбищенского креста Нуриев будет сжимать в ладони плющ, думая, что прижимает к груди руку возлюбленной.

При постановке «Жизели» Нуриев обидел Константина Сергеева, прославленного исполнителя роли Альберта, отказавшись изучить его приемы. Он хотел создать своего собственного оригинального Альберта, ни на кого не похожего, но в театре такая вольность не в чести. Кроме того, в Жизели Нуриев позволил себе внести изменения в костюм, чтобы подчеркнуть достоинства своей фигуры. скрыв ее недостатки. Такое редко позволялось — нов данном случае вызвало одобрение.

Объективно говоря, трактовка Сергеева к тому времени уже несколько устарела. Великолепный танцовщик Константин Сергеев создал образ холодного эгоиста, заносчивого аристократа, который расчетливо соблазнял простушку-крестьянку. Таков был социальный заказ тридцатых годов. В интерпретации Нуриева Альберт был совсем иным! Он действительно любил Жизель и легкомысленно действовал под влиянием чувств, не задумываясь о последствиях. В последнем акте, увлекаемый вилисами, Нуриев, еще не умевший рассчитывать свои силы, танцевал так, что ему действительно стало плохо. Понимая, что он изнемогает, Шелест шептала ему на ухо: «Уже недолго! Еще чуть-чуть.»

На премьере зал долго аплодировал — аза кулисами не умолкали споры. Сергеев и Дудинская обиделись: они много лет трудились над «Жизелью» и считали свою трактовку идеальной, абсолютной, а тут юнец, выскочка позволил себе оспорить ее. Рудольфа в роли Альберта они не признали категорически. А вот голоса театральных критиков разделились, и большая их часть оказалась на стороне молодого поколения. Ведь то были уже не суровые сталинские времена, а хрущевская «оттепель», и влюбленный, пылкий Альберт больше отвечал чаяниям публики.

Было в его репертуаре и прославленное «Лебединое озеро» — балет Петра Ильича Чайковского, как и «Жизель», основанный на старинной легенде. Главную партию в этом балете Нуриеву дали уже в 1961-м, перед самым его «невозвращением».

Принц Зигфрид со своими друзьями отмечает своё совершеннолетие. Вдали летит стая лебедей, и молодые люди решают на них поохотиться. Вскоре Зигфрид и Бенно действительно обнаруживают озеро с лебедями, но как только они начинают прицеливаться, лебеди исчезают, а из развалин старой часовни на берегу появляется девушка с короной на голове — она и есть лебедь-девица Одетта, в которую целились друзья. Принц влюбляется в прекрасную девушку — лебедь, и Одетта обещает, что сумеет избавиться от злых чар, если принц сдержит данное ей слово любви.

А на другой день в замке Зигфрида собираются гости. Среди них фон Ротбарт с дочерью Одиллией, очень похожей на Одетту. Сходство их так велико, что Зигфрид путает девушек: ему кажется, что перед ним Одетта. Он танцует с ней и признаётся ей в любви — он выбрал невесту, это Одиллия. И тут же её отец фон Ротбарт меняет своё обличье и с хохотом превращается в злого демона; злобно смеётся и Одиллия, оборачиваясь черным лебедем. И в этот же миг в открытое окно влетает белый лебедь, преображаясь в прекрасную Одетту. Зигфрид, осознав свою ошибку, устремляется за ней, умоляя простить его. Он в отчаянии срывает с её головы венец и бросает в бурное озеро, которое уже выступило из берегов. Бушует гроза, волны становятся все больше и, наконец, совсем поглощают Зигфрида и Одетту. Но в СССР грустных концовок не любили, и воды озера обычно поглощали демона-злодея.

Молодой Нуриев танцевал и в «Щелкунчике» — знаменитом балете Петра Чайковского на либретто Мариуса Петипа по мотивам сказки Гофмана «Щелкунчик и Мышиный король». Его действие происходит под Рождество в доме немецких бюргеров. Собираются гости, детям дарят подарки, девочке Мари (Маше) достается кукла Щелкунчик. Но брат девочки ломает куклу, чем очень расстраивает Мари.

Наступает ночь. Комната наполняется лунным светом, стены раздвигаются, ёлка начинает расти, игрушки оживают и становятся солдатиками. Мыши под предводительством Мышиного короля сражаются с войском Щелкунчика. Мари снимает с себя туфельку и со всей силой бросает её в Мышиного короля. Он убегает вместе со своей армией. Щелкунчик перестаёт быть уродливой куклой и превращается в прекрасного Принца. Все танцуют и веселятся, празднуют победу над мышиным войском, готовятся к королевской свадьбе Мари и Принца, но. Мари просыпается: увы, это был всего лишь сон. Много лет спустя он сам поставит этот балет, придав действию оригинальность и по-своему истолковав многие эпизоды.

Глава 5. Наталья Дудинская

Конец пятидесятых годов для Нуриева был очень удачным — основная труппа Кировского балета уехала на гастроли, и он смог станцевать ведущие партии в девяти спектаклях. А его выступление на конкурсе в Москве летом 1958 года, а затем на выпускном спектакле заставили публику и специалистов в области балета заговорить о необычной новой звезде мужского танца. Его приглашали в свои труппы и Кировский, и Большой театры, и Музыкальный театр имени Станиславского. Но тут выяснилось, что Нуриев обязан вернуться в Уфимский театр, который платил половину суммы за его обучение, но Кировский театр его не отдал. Директор театра использовал все свои связи и добился, что талантливый танцовщик остался в Ленинграде.

Но самым главным было то, что Нуриев получил предложение стать партнером самой прославленной балерины Кировского театра — Наталии Дудинской. Конечно же, Нуриев его принял!

Наталья Дудинская была дочерью другой блестящей танцовщицы, выступавшей под псевдонимом Тальери. Выйдя замуж за генерала Михаила Дудинского, Наталья Тальери переехала из Санкт-Петербурга в Харьков, к месту службы супруга. Там у нее в 1912 году родилась дочь, которую тоже назвали Натальей.

С самого раннего детства она стала заниматься в балетной студии своей матери. Вскоре ни у кого уже не оставалось сомнений в том, что девочка талантлива, что ей необходимо танцевать и совершенствовать свое дарование. Понимая, что в Ленинградском хореографическом училище работают мастера, способные дать ее ребенку намного больше, нежели она сама, ее мать повезла девочку в Северную столицу. Впрочем, оказалось, что Тальери была слишком скромна: подготовка юной Наташи привела в восторг саму Агриппину Ваганову, и девочку зачислили сразу во второй класс.

Наташа относилась к занятиям очень серьезно, подолгу отрабатывая танцевальные движения. Ее даже прозвали «техничкой», что, конечно, было продиктовано исключительно завистью: на сцене Дудинская демонстрировала не только виртуозную технику, но также бешеный темперамент и незаурядный драматический талант. Она была похожа не на звезду сцены, а на спортивную девушку своего времени: ныряла с десятиметровой вышки, пела под гитару, любила бутерброды с колбасой. А когда Дудинская вылетала на сцену — то по залу словно проносился порыв ветра. Ее даже именовали «королевой быстрых темпов». Ее блестящие фуэте в «Лебедином озере» лучше всяких слов объясняли, почему принц увлекся таким Черным лебедем.

Наталья Дудинская в течение 33 лет выступала на сцене Кировского (ныне Мариинского) театра, считаясь балериной-долгожительницей: в этом ей помогала великолепная техника. Постоянным партнером Дудинской на сцене был Константин Сергеев, потом они стали мужем и женой. Танцевала она также и с другими балетными танцовщиками, уже легендарными: Вахтангом Чабукиани, Борисом Брегвадзе. Ей исполнилось уже сорок шесть, когда она выбрала себе нового партнера — юного Нуриева. «Дон Кихот» Людвига Минкуса стал первым их совместным балетом.

Сюжет балета не идентичен роману Сервантеса. Это лишь иллюстрация к одному из приключений благородного рыцаря. В небольшом испанском городке трактирщик Лоренцо хочет выдать свою дочь Китри за дворянина Гамаша. А девушке нравится цирюльник Базиль! Это его партию исполнял Нуриев.

Док Кихот сочувствует влюбленным. Простая горожанка Китри видится ему прекрасной дамой, похожей на его Дульсинею, он обещает ей защиту. Плут Базиль разыгрывает самоубийство, а Китри умоляет отца благословить их любовь: почему бы нет: ведь Базиль все равно скоро умрет! Но Лоренцо колеблется и соглашается лишь под нажимом Дон Кихота. Базиль быстро поднимается цел и невредим. Теперь ничто не препятствует его счастью с Китри. Балет завершается всеобщим праздником, ну, а Дон Кихот отправляется за новыми подвигами.

Танцевать с балериной такого уровня и такой славы в «Дон Кихоте» было для молодого танцовщика и поддержкой, и солидным авансом. Правда, когда он эмигрировал, расхлебывать неприятности пришлось именно Дудинской и Сергееву. Дудинская, находившаяся уже в пенсионном для балерины возрасте, даже ушла со сцены, продолжив, однако, заниматься преподаванием. Жизнь ее была долгой, и она, как и Нинель Кургапкина, тоже пережила своего молодого партнера, скончавшись в 2003 году в Санкт-Петербурге на 91-м году жизни.

Примерно за год до бегства Нуриев исполнил две роли в балете «Спящая красавица», где его партнершами были обе примы — и Кургапкина, и Дудинская. Но самым любимым балетом Нуриева стала «Баядерка» Людвига Минкуса! Именно в «Баядерке» его талант проявился в полной мере в Ленинграде, исполнением роли Солора она покорил Париж, и именно этот балет стал его последней предсмертной постановкой. Тогда, в конце пятидесятых Кировский театр восстановил классическую постановку балетмейстера Мариуса Петипа, поставившего «Баядерку» еще в 1877 году.

Баядерами назывались индийские храмовые танцовщицы. Обычно ими становились не слишком счастливые девушки — родители приводили в храмы нежеланных дочерей, лишние рты. Отношение к таким женщинам было двояким: с одной стороны, они считались служительницами бога, а с другой — в их обязанности порой входило и услаждать паломников в сексуальном плане, а вырученные деньги отдавать храму. Баядерки изучали и хранили древнее искусство танца, запретное для «приличных женщин», и многие из них славились своей красотой и грацией. Именно такой была Никия — главная героиня балета. Ее полюбил воин Солор — эту партию исполнял Нуриев. Однако Никией увлечён и Великий брамин, готовый на всё, чтобы не отдавать свою любимую другому. А тем временем раджа хочет выдать за Солора свою дочь Гамзатти.

Брамин предупреждает раджу о любви Солора и Никии, но реакция раджи его ужасает: тот приказывает убить Никию. Брамин возражает и предлагает убить Солора — тут не соглашается раджа. Свидетельницей спора случайно становится принцесса Гамзатти и решает разлучить влюбленных мирным путем: она приказывает привести к ней Никию и уговаривает ее добровольно отказаться от возлюбленного. Но к ее изумлению, гордячка Никия отказывается! Гнев Гамзатти не знает предела.

Конечно, упрямство Никии не приводит ни к чему: свадьба все равно состоится. И вот она должна танцевать на празднике в честь помолвки Солора и Гамзатти. Ей приносят корзину с цветами, она радостно берет ее в руки, уверенная, что это подарок Солора, но в цветах скрывается змея: букет прислан злодейкой Гамзатти. Никия последний раз танцует — и умирает. Солор вынужден жениться на Гамзатти. Но тень его любимой преследует его, Никия снится ему каждую ночь.

Балет этот очень яркий, колоритный. Замечательны там декорации и псевдо-индийские костюмы. Партия Солора была любимой у Рудольфа Нуриева. Тогда в Ленинграде его исполнение удивило публику. Все ждали брутального мужественного воина, а Нуриев изобразил утонченного, изнеженного восточного воителя, с кошачьей пластикой и даже немного женственного.

Также вопреки правилам он пересмотрел и костюм и танцевал последний акт в трико, анев привычных шароварах.

Его партнершей обычно была Наталья Дудинская. Но несколько раз он танцевал и с Ольгой Моисеевой — необычайно грациозной и пластичной танцовщицей, ученицей Агриппины Вагановой. Первое их совместное выступление оказалось весьма драматичным — и это была как раз премьера «Баядерки». Нуриев с Дудинской долго готовились, репетировали. Из Уфы в Ленинград приехала его семья — смотреть спектакль. И вдруг Дудинская сообщила, что танцевать не может. Причину она назвала несколько странную: рассадила палец на ноге. Впрочем, она была признанной примой и могла позволить себе покапризничать.

Нуриев был в шоке: никто, даже великая балерина не смеет так поступать с ним! Он долго спорил с Дудинской по телефону, что-то доказывал — ив итоге она согласилась уступить премьеру дублерше. Это был невиданный случай! Но тут возмутилась Ольга Моисеева, которая в тот день уехала на дачу, планировала кушать клубнику и вообще в театре появляться не собиралась. К тому же она никогда до этого с Нуриевым не танцевала и как партнера его совсем не знала. Ну а репутация у него была не из лучших: уроненную на репетиции балерину ему не забыли. Но Нуриев был настойчив — и Моисеева согласилась. В итоге спектакль прошел великолепно, без единой помарки. Все были в восторге — кроме Нуриева. «Вариации не совсем получились, — брюзжал он, — так же как и поддержки.»

В зале сидела его мать, Фарида проплакала весь спектакль — от избытка чувств. Она и мечтать не могла, что на долю ее сына выпадет такой успех.

Глава 6. «Прыжок свободы»

Начало шестидесятых — это сложное и опасное время, разгар холодной войны. Революция на Кубе. Начало изменений в политике Китая, распад старинных колониальных империй, получившие независимость Того, Верхняя Вольта, Дагомея, Конго, Центральноафриканская республика, Чад и Камерун приняты в ООН. В сентябре 1960-го Никита Хрущев стучит ботинком по трибуне, обещая показать американцам «Кузькину мать». В ноябре президентом США становится Джон Кеннеди. Во Вьетнаме начинается многолетняя война, унесшая тысячи жизней. Полным ходом идет освоение космоса. СССР лидирует: запущено несколько спутников, вернулись на Землю живыми собаки Белка и Стрелка. Совершил первый полет Юрий Гагарин. Все это требует колоссальных вложений, которых не выдерживает экономика страны, и в СССР проводится десятикратная деноминация денег. Западные страны, демонстрируя силу, проводят испытания атомного оружия. СССР отвечает тем же… Налицо явное агрессивное противостояние двух систем. Ни о каком взаимопонимании не было и речи.

Пропаганда работала на полную катушку: советским людям внушалось, что все население Европы и Америки сплошь состоит из жестоких корыстолюбцев, готовых ради денег на любую подлость. На Западе же русских выставляли грубыми варварами, хладнокровными убийцами или тупыми идиотами. В те годы лишь люди искусства были способны разрушить эти уродливые стереотипы. Россию стали посещать западные кинозвезды — Жерар Филипп, Джина Лолобриджида, Элизабет Тейлор. Гастролировал в Ленинграде Королевский Английский балет. Но Нуриев тех выступлений не видел.

К 1960 году он был более чем знаменит. Сам Хрущев приглашал его и Нинель Кургапкину к себе на дачу для выступления. Восходящей звезде Кировского театра прощалось то, за что любого другого «простого человека» давно бы уже вызвали для беседы в КГБ. Нуриев открыто интересовался Западом и западным искусством, встречался с зарубежными артистами, приезжавшими на гастроли в СССР. Начал изучать английский язык.

Желая пресечь такие вольности, администрация Кировского взяла за правило отправлять Нуриева на гастроли каждый раз, как в в Ленинград приезжала западная труппа. Так, он пропустил гастроли Американского театра балета и выступления Эрика Брюна и Марии Толчиф. Эрик Брюн особенно интересовал Нуриева, и ему было до смерти обидно не увидеть столь прославленного танцовщика, поэтому он попросил кого-то из друзей заснять выступление на пленку. Потом, просматривая ее, Нуриев залюбовался танцем Брюна. Кто-то заметил, что датчанин «слишком холодный». «Да, такой холодный, что обжигает», — заметил Рудольф.

В то время уже широко муссировались слухи о его гомосексуальных наклонностях. В любовники ему приписывали то одного, то другого его знакомого. В те годы это грозило реальным тюремным сроком. Желая оградить его от беды, верная подруга Нинель Кургапкина даже нарочно пустила слух, что они с Нуриевым любовники.

В 1961 году стало известно о том, что труппа Кировского театра поедет на гастроли в Париж. Нуриев был уверен, что во Францию его не отпустят. Однако от принимающей стороны пришло письмо, в котором говорилось, что они желают видеть именно молодых танцовщиков, а не стареющих корифеев сцены вроде Дудинской и Сергеева. Пришлось включить в труппу Нуриева — несмотря на его ужасную репутацию. Дудинская и Сергеев поехали в качестве консультантов, а вот невезучую Аллу Шелест выкинули совсем. Она горько плакала, и Нуриев оказался чуть ли не единственным, кто ей искренне сочувствовал.

Не поехала в те гастроли и его верная подруга и партнерша Кургапкина. Балерину, позволившую себе появиться на публике в брюках, необходимо было проучить.

Нуриева впоследствии часто расспрашивали, планировал ли он свое бегство заранее и что именно послужило толчком к побегу. Находились люди, рассказывавшие, будто он делился с ними своими намерениями остаться за рубежом. В качестве доказательства даже использовалось то, что он учил английский язык. Но правды в этих рассказах мало.

Нуриев политикой никогда не интересовался. За все годы, проведенные им на Западе, он ни разу не позволил себе публично критиковать советскую страну и образ жизни. Рудольфа Нуриева мало интересовало то, при каком строе он живет, ему нужно было танцевать, сколько он хотел, что хотел и как хотел, а также иметь достойный уровень жизни — это соображение всегда было для него немаловажным. И практически все, с кем общался Нуриев в тот период, утверждают, что никакого заранее обдуманного намерения у него не было. Это доказывает даже то, что все свои деньги в Париже Рудольф потратил на балетные костюмы и принадлежности для них. Все решилось в течение получаса в парижском аэропорту. Просто он не умел притворяться и жить в клетке. А советские артисты, даже выехав за рубеж, оставались под неусыпным наблюдением компетентных органов. Они не имели права самостоятельно гулять по городу, а только лишь с группой. Существовал «комендантский час»: после девяти часов вечера все должны были находиться в своих номерах — сопровождающие чекисты проверяли и записывали нарушения.

Очутившись в Париже, Нуриев, с разрешения руководителя труппы Константина Сергеева познакомился с французскими балетными танцовщиками. Восхищенные его способностями, темпераментом и грацией, они пригласили Рудольфа в ресторан. Но в тот первый день, словно маленькому мальчику, ему велели вернуться в гостиницу ровно к девяти часам вечера. На второй день он снова встретился с французскими знакомыми — уже без разрешения. Ломаный английский позволял Нуриеву общаться с французами более-менее свободно. Они говорили о Нижинском, о балетах Фокина, потом отправились смотреть мюзикл «Вестсайдская история», поставленный Джеромом Роббинсом, который потом станет большим другом Нуриева.

По современным меркам, в его действиях не было никакого криминала — но не по меркам 1961 года! «Преклонение перед загнивающим Западом» — эта формулировка могла стать серьезным обвинением.

Нуриеву сделали замечание. Но артист вкусил свободы и не смог от нее отказаться. Его пригласили в театр — он пошел. В мюзик-холл — с удовольствием!

А агенты КГБ строчили доносы: молодой артист встречается с подозрительными людьми, с женщинами «сомнительного поведения» и, — какой ужас! — среди его знакомых даже есть гомосексуалисты.

Женщиной сомнительного поведения КГБ окрестило Клару Сент — дочь богатого промышленника и большую поклонницу балета. Незадолго до гастролей Кировского в Париже она пережила трагедию — ее жених погиб в автокатастрофе, и теперь Клара восстанавливала душевное равновесие, слушая музыку и любуясь танцами. Искусство Нуриева восхитило ее, она пробралась за кулисы, чтобы пообщаться с танцовщиком, и они быстро стали друзьями.

«Гомосексуалистом» был назван Раймундо де Ларрен — директор театра уже покойного маркиза де Куэваса. Средненького театра. Его постановки Рудольфу не понравились, он счел их безвкусными и компилятивными, о чем тут же со свойственной ему прямотой сообщил де Ларрену. Тот фыркнул, обиделся, но несколько дней спустя именно он дал Нуриеву работу. Нет, не из сочувствия, а исключительно из желания на нем заработать.

Среди знакомых Рудольфа был и Пьер Лакотт — талантливейший балетный танцовщик и хореограф, впоследствии прославившийся тем, что восстановил многие забытые балеты, в том числе «Сильфиду» Марии Тальони, «Дочь фараона», «Видение розы» и «Жар-птицу» Фокина.

На премьере Кировский театр давал «Спящую красавицу» — балет Петра Ильича Чайковского по сюжету одноимённой сказки Шарля Перро. Впервые он был поставлен в Мариинском театре в 1890 году Мариусом Петипа. Сам Чайковский признавался, что писал музыку для этой сказки с большим удовольствием и считал балет своей удачей.

Начинается спектакль с праздника по случаю рождения дочери короля Флорестана. На крестины принцессы съезжаются феи с подарками. Но вдруг веселье обрывается: на праздник не пригласили злую фею Карабос, и вот теперь она явилась незваная со своими ужасными дарами. Ведьма предвещает принцессе, что та умрет от укола вязальной спицей в 16 лет. Да, именно так — а не веретеном, как в сказке: процесс вязания легче изобразить в танце, нежели прядение. Гости выгоняют ведьму и успокаивают встревоженных родителей: они, добрые волшебницы, спасут Аврору.

И вот Авроре исполняется 16 лет. Во дворец съезжаются гости, среди них старая дама, дарящая Авроре букет цветов. Это замаскированная Карабос, авее букете спрятана спица — принцесса колет ею руку и засыпает. Вместе с ней засыпает и весь королевский замок, и весь окружающий парк зарастает кустами сирени. Лишь через сто лет принцессу найдёт и поцелует прекрасный принц, тогда злые чары рассеются.

Так и случается: спустя столетие возле старого заброшенного замка со своей свитой охотится принц, которого в России принято называть Дезире, а в западных странах Флорестаном. Добрая фея показывает ему призрак Авроры, и влюбленный юноша устремляется к замершему замку. Он целует принцессу, и колдовство уходит.

Завершается балет большим праздником, на котором присутствуют герои сказок Шарля Перро: принцесса Флорина и Голубая птица, Кот в сапогах и Белая кошечка, Волк и Красная шапочка.

Знатоки считают «Спящую красавицу» чуть ли не идеальным образцом классического балета, участие в котором требует от артистов виртуозного мастерства и безукоризненного владения своим телом. В 1960 году Нуриев танцевал в этом балете Голубую птицу, а год спустя, уже перед самым бегством, — принца.

Но Сергеев — муж Дудинской — уже несколько ревновал славу Мариинки и свою супругу к молодому и наглому Нуриеву. Он понимал, что восходящая звезда его затмевает. На гастролях в Париже это стало причиной конфликта: в премьерный вечер Сергеев выпустил на сцену не Нуриева, а Семенова.

Рудольф был очень обижен и разозлен. Сергеев в тот раз действительно был неправ: и Колпакова, и Семенов — оба были прекрасными танцовщиками — но не гениальными. В их безупречном академичном дуэте не было того, что заставляет публику плакать и кричать от восторга. Пресса удостоила их хвалебными, но сдержанными отзывами, а зал — вежливыми аплодисментами. А вот на четвертый день, когда на сцену все же вышел Рудольф в роли Солора, зал взорвался овациями, а газеты принялись писать о молодом даровании по фамилии Нуриев.

«Баядерка» — это русский балет, в те годы малоизвестный на Западе. Сейчас он очень популярен во многом благодаря именно Нуриеву.

В 1961 году парижанам очень понравились красивые псевдовосточные декорации и костюмы, а прыжки и пируэты Нуриева привели зал в состояние, близкое к экстазу. Старики-балетоманы вспоминали Нижинского — многие еще помнили этого великого танцовщика — и утверждали, что танец Рудольфа воскресил старые времена. Его награждали разнообразными лестными эпитетами: экзотический, сексуальный, ловкий, как пантера, Газеты писали, что его танец заставляет волноваться, словно наблюдаешь за канатоходцем, идущим по проволоке без страховки.

Агенты КГБ тоже писали о нем: поведение Нуриева Рудольфа Хаметовича становится нетерпимым, необходимо срочно вернуть его в Москву. Руководитель труппы Константин Сергеев получил распоряжение отослать Нуриева в Москву. Он был в замешательстве: при всей своей ревности к молодому танцовщику Сергеев понимал, что Нуриев стал звездой гастролей, что публика приходит в театр посмотреть именно на его выступления. Его фото появилось на первой полосе не только коммунистической газеты «Юманите», но и некоторых других изданий, его наградили престижной премией Нижинского. Сергеев не сомневался: внезапное исчезновение Нуриева станет скандалом. Поэтому он изо всех сил тянул время.

Гастроли в Париже заканчивались, и труппа должна была лететь в Лондон. Неожиданно прямо в аэропорту у Рудольфа Нуриева отобрали уже выданный ему билет и объявили, что он отправится не в Лондон, а домой, в Москву. Были названы сразу две причины: во-первых, Хрущев внезапно возжелал полюбоваться его выступлением, а во-вторых, якобы тяжело заболела его мать. И то, и другое было враньем, это понимали все. Нуриев бросился к Сергееву, но тот холодно заявил, что сделать ничего не может. Это было правдой: он действительно уже сделал все что мог.

Существует несколько версий того, что произошло следом. Самая романтическая сочинена журналистами: будто бы к Нуриеву подошли два агента КГБ в штатском, и, спасаясь от них, он продемонстрировал свой знаменитый прыжок, перескочив через ограждение, к французским полицейским и попросил политического убежища.

Вторая версия озвучена самим Нуриевым: якобы он спокойно сделал шесть шагов по направлению к полиции и произнес: «Я хочу остаться в вашей стране».

А вот свидетели этой сцены вспоминают иначе: ни о каком спокойствии и речи не было. Советские артисты были потрясены. Партнерши Нуриева плакали. Узнав, что Лондона ему не видать и его отправляют в Москву, Нуриев бился в истерике. Он рыдал и угрожал покончить с собой, умоляя Пьера Лакотта помочь ему. Но французы не торопились с помощью: принимавший советских артистов импресарио шептал Лакотту, что сделать ничего нельзя. Если он вмешается, то ни Кировский, ни Большой театры больше во Францию не приедут, а он как принимающая сторона лишится больших денег.

Портить отношения с коллегой по бизнесу Лакотт не хотел, но он вспомнил, что среди их знакомых есть человек, совершенно независимый от балетных дельцов. Он вспомнил о Кларе Сент.

Лакотт с большим трудом объяснил Нуриеву, что не сможет помочь, находясь тут, поэтому ему нужно отлучиться. До вылета самолета в Москву оставалось еще два часа, и их нужно было использовать. Ситуацию осложняло то, что в аэропорту рядом с Нуриевым находилось несколько агентов КГБ и они не собирались выпускать танцовщика из поля зрения.

Оставив Нуриева одного, Лакотт позвонил Кларе Сент и объяснил ситуацию. Та немедленно приехала в аэропорт и под видом «невесты» Нуриева попросила разрешения с ним попрощаться. «Ты хочешь остаться? — спросила она, целуя его. — Если ты хочешь, то можешь». «Да, хочу» — шепотом ответил он. «Ты решил?» — «Да». Клара кивнула и пошла искать полицейских. Нашла она их быстро, но те, конечно, на выступлениях Нуриева не были и понятия не имели о том, кто он. Но Клара сумела их убедить. «Он точно не какой-нибудь ученый?» — допытывались стражи порядка. «Нет, — отвечала им Клара. — Но он гений! Он великий танцовщик!» В конце концов они ей поверили.

Полицейские подошли и встали неподалеку от Нуриева, ждавшего самолета в сопровождении двух конвоиров. Клара снова подошла, и опять притворилась, что хочет поцеловать его. Она шепнула: «Иди. Тебе помогут». И тогда Нуриев сделал те самые шесть шагов, которые журналисты назовут «прыжком к свободе». Спокойными они не были: ведь ему пришлось отбиваться от «сопровождающих». Те попытались заломить ему руки — но французская полиция остановила гэбистов, напомнив, что они не на своей территории. Затем Нуриева отвели в кабинет, куда на встречу с ним приехал советский атташе, который долго убеждал его, а потом совершил большую ошибку, ударив танцовщика по лицу. Этот акт насилия произвел на французов сильное впечатление — и Нуриеву предоставили политическое убежище. Проблемой стало то, что в кармане у Нуриева оставалось всего тридцать шесть франков, и жить ему было негде — поэтому Кларе пришлось поручиться, что она обеспечит его на первое время жильем и деньгами. «Он найдет работу очень быстро», — заверила она чиновников. Эти свои обещания Клара выполнила полностью. Так Нуриев остался в Париже — страшно напуганный, растерянный, без багажа (чемодан улетел в Лондон), без денег и с визой беженца в паспорте. Он был уверен, что его выслеживают агенты КГБ, и первые несколько дней вообще не выходил из крошечной квартирки, которую предоставила ему Клара. Кроме чекистов за ним охотились журналисты, навязчивые и бесцеремонные — с ними ему вскоре пришлось столкнуться лицом к лицу. Докучливые папарацци приставали к нему с расспросами, причем балет волновал их меньше всего. С тех пор Нуриев возненавидел прессу и всю жизнь старался поменьше с ней общаться.

Он в одночасье стал политическим символом, героем дня, человеком-скандалом. Ко всему этому он никогда не стремился. Он хотел просто танцевать и быть свободным.

В апреле 1962 года в Ленинграде состоялся заочный суд на Рудольфом Нуриевым. Его объявили предателем Родины, но назначили самое легкое наказание по этой статье — семь лет лишения свободы в колонии строгого режима.

Бегство Нуриева доставило его коллегам массу неприятностей: Дудинская на десять лет стала невыездной, Алла Осипенко — партнерша Нуриева в парижских гастролях — на шесть лет. Во время пребывания в Лондоне ее и других артистов вообще не выпускали в город, а держали взаперти в номерах. Пока партнерша Нуриева Алла Сизова находилась на гастролях в Лондоне, КГБ допрашивал ее мать, проживавшую в одной квартире с дочерью; бедная женщина так переволновалась, что попала в больницу. А вот саму Сизову спасли ее отвратительные отношения с Нуриевым. Она искренне и эмоционально объяснила чекистам, какого мнения была о своем партнере все эти годы — иее оставили в покое.

Пушкину пришлось давать массу объяснений в КГБ. Чекистам хотелось знать, планировал ли Рудольф свое бегство заранее. Тогда у Пушкина случился сильнейший сердечный приступ, обернувшийся хронической болезнью, от которой он и умер спустя девять лет. Именно ему отдали чемодан с вещами его любимого Рудика: ткани для балетных костюмов, балетные туфли, блестки, мишура. и игрушечный паровозик — трогательная попытка восполнить отсутствие каких-либо игрушек в детстве. Спустя несколько лет судьба послала Пушкину другого талантливейшего ученика — Михаила Барышникова. Он тоже жил на квартире у своего учителя, видел все сохраненные им вещи Нуриева и даже шил себе костюмы из тех самых тканей. Спустя четыре года после смерти Пушкина Барышников уехал на гастроли в США и не вернулся в СССР.

Репрессиям подверглись и другие друзья Нуриева. Одну его близкую подругу исключили из института за «политическую близорукость», и лишь с огромным трудом ей удалось добиться восстановления. Танцовщик Никита Долгушин вообще распрощался с Кировский театром и отправился в Новосибирск, где, однако, стал ведущим исполнителем. Юрий Соловьев — прекрасный многообещающий танцовщик, славившийся своими «космическими» прыжками, живший в Париже в одном номере с Нуриевым, стал предметом особо пристального внимания КГБ. Его обвинили в «недоносительстве» и принудили стать стукачом. Для порядочного, хоть и не очень сильного характером Соловьева это было невыносимо, и годы спустя он покончил с собой.

Первая учительница Нуриева Анна Удальцова выбросила все многочисленные газетные вырезки о своем любимце. Она публично обзывала своего бывшего ученика «ублюдком». Впрочем, неизвестно, насколько это было искренне: ведь однажды эта женщина уже пострадала от советской власти и не хотела повторения.

Семья Рудольфа тоже восприняла его бегство крайне болезненно. Хамет словно постарел лет на десять, вынужденный стыдиться сына, которым только что начал гордиться. А Фариду волновал лишь один вопрос: а на что там на Западе ее любимый Рудик будет жить? Есть ли у него деньги?

Желая склонить Нуриева к возвращению, Фариде разрешили позвонить ему. Она долго упрашивала сына вернуться — и услышала в ответ:

— Мама, ты забыла задать мне один вопрос.

— Какой вопрос, сынок?

— Ты не спросила, счастлив ли я.

— Ты счастлив, Рудик?

— Да. мама.

«Я здесь совершенно счастлив!» — так он всегда отвечал и на вопросы репортеров.

Глава 7. Первые годы на Западе

Работу Нуриев действительно нашел очень быстро. Так случилось, что именно «Спящая красавица» стала первым балетом, в котором он станцевал после своего «невозвращения». Всего лишь через восемь дней после окончания Парижского сезона Кировского театра Рудольф появился в роли принца Флоримунда в «Спящей красавице», поставленной балетом де Куэваса в парижском театре Шанз-Элизе. Нужно признать, что это была далеко не самая лучшая труппа, сильно уступающая по своему уровню Кировскому театру. Но тогда Нуриеву очень нужны были деньги и он не мог позволить себе капризничать.

Он панически боялся, что его похитят и увезут в СССР. Он никуда не выходил без охраны — директору театра пришлось нанять для этого двух детективов. Нанимая такси, садился не на сиденье, а на пол, чтобы его не было видно. Эта опасность. реальная или мнимая, лишь подогревала интерес публики к «беглецу из страны Советов», и на первом его выступлении в зале яблоку было негде упасть.

Публика стоя приветствовала его овациями, его выступление четыре раза прерывали аплодисментами. После того как занавес опустился, Нуриева вызывали двадцать восемь раз.

Зато следующий спектакль стараниями французских коммунистов едва не провалился. В тот день Рудольф танцевал па-де-де Голубой птицы. За несколько часов до начала спектакля к нему за кулисы пришла журналистка и задала, по воспоминаниям самого Нуриева, «кучу дурацких вопросов, не имеющих никакого отношения к балету». Еще более огорчительными оказались письма, переданные из советского посольства: одно от матери, другое от отца, третье от Пушкина. Рудольф понимал, что перед спектаклем читать их не следует, но это были первые весточки из дома, и он не смог удержаться. Как легко понять, все эти письма были написаны под диктовку чиновников из КГБ и содержание их Рудольфа не порадовало.

Едва он, уже расстроенный, начал вариацию, как группа французских коммунистов принялась выкрикивать «Предатель!», «Возвращайся в Москву!» и забрасывать сцену помидорами, банановой кожурой и бумажными «бомбами», начиненными перцем.

От неожиданности оркестр перестал играть. Нуриев тоже замер, потрясенный. Но затем, овладев собой, возобновил танец — уже без музыки, но с удвоенным блеском и темпераментом. Оркестр подхватил мелодию — и действие продолжилось, а партер принялся неистово аплодировать. Шум в зале стоял адский. Позже в интервью журналистам Нуриев заявил, что испытывал «удовольствие, спокойно танцуя перед этими дураками, устроившими такую вульгарную демонстрацию». Хотя, конечно, на самом деле до спокойствия в тот день ему было далеко. Заметка о том, что выступление Нуриева освистали, появилась в коммунистической газете «Юманите», издававшейся и на русском языке. Номер этой газеты был вывешен у французского посольства, и друзья Рудольфа, читая заметку, радовались: он жив и выступает, значит, все в порядке.

На следующий день его выступление опять оказалось под угрозой срыва, на этот раз из-за поклонников, забросавших сцену цветами. Конечно, все эти происшествия отнюдь не способствовали его душевному комфорту.

В том же месяце в театр де Шанз-Элизе приехала балетмейстер Бронислава Нижинская, сестра великого танцовщика Вацлава Нижинского. Она пришла на спектакль специально, чтобы посмотреть, как Нуриев танцует Голубую птицу — одну из самых удачных ролей своего брата, исполненную им в 1909 году. После спектакля она вышла взволнованная, сказав журналистам о танце Нуриева: «Это новое воплощение моего брата».

Понимая, что заполучил в свою менее чем среднюю труппу выдающегося танцовщика, директор театра хотел заключить с Нуриевым контракт на два года, но умный юноша согласился лишь на полгода. Все время работы в театре маркиза де Куэваса он танцевал по шестнадцать раз в месяц, а в прошлом в Кировском — по два-три раза.

Учитывая, сколько на него обрушилось новых впечатлений, что пришлось ему вынести и какая опасность ему грозила — очень скоро он оказался на грани нервного истощения.