Фебус. Недоделанный король Старицкий Дмитрий

– А вино?

– Вино у наших соседей у всех есть свое, ваше величество, – с сожалением произнес граф. – Если его и вывозить, то только в ту же Англию выгодно. Но они за каждую бочку, снесенную с корабля на берег, требуют еще дать им бесплатно тисовую палку как заготовку для их длинных луков. Дальше на восток вином особо не поторгуешь – там Ганза блюдет свою монополию. Да и возить вина от греков им выгоднее речным путем. Греки в вина мед и смолу добавляют, чтобы оно не скисало в дороге. Вкус вина конечно же от этого портится, но, видать, там к такому притерпелись.

– А остальные ваши ремесла?

– Остальные ремесла, ваше величество, даст бог, покрывают только потребности той округи, в которой ремесленник живет. Практически всё кроме оружия нам ввозят из-за моря или поставляют мавры.

Ну, с оружием он это загнул, хотя среди мавров много хороших оружейников, которым в общем-то по барабану, кто у них это оружие покупает, лишь бы платили нормально.

– Следует ли из этого, дон Хуан, что ваша корона живет с продажи шерсти?

– Истинно так, ваше величество, – подтвердил мои догадки де Базан, – с шерсти и еще с военной добычи.

– Какие купцы сидят на этом шерстяном потоке?

– Есть такая особенность, что всеми процессами сезонного перегона скота в Кастилии руководят не купцы, а совет крупных скотопромышленников – Места.

– Мне бы пообщаться с вашей Местой. С теми, кто в ней реально принимает решения. Это возможно?

– Не вижу особых проблем, ваше величество. Я сам до плена некоторое время входил в совет Месты.

– Так там у вас гранды, а не купцы заседают?

– И гранды тоже в этом совете есть. У них много земли, много скота. Проблема свободного сезонного перегона их кровно интересует. Как и продажа шерсти за границу. Некуда ее девать дома.

Граф немного замялся, ожидая с моей стороны еще вопросов, но через минуту моего молчания просительным тоном от меня потребовал:

– Ваше величество, недалеко от Герники я вас покину. Учитывая мои чрезвычайные обстоятельства на родине, мне будет неполитично пребывать в вашей свите напоказ эмиссарам из Мадрида. Но если вы настаиваете…

– Нет, конде, я не считаю себя вправе на чем-либо настаивать в вашем сложном положении, – отпустил от себя я лукавого кастильского аристократа. – Но за вами Места, ваше сиятельство.

– Я ваш должник, ваше величество.

Граф отстал, а я опять смотрю на пыль, выбиваемую копытами передового дозора. «И ведь никому в голову не приходит, что дорогу надо чистить!» – пробежало в голове мелкое раздражение местным ЖКХ. Тысяча лет прошла. От древних римлян одни воспоминания остались, а дорога, построенная имперскими легионерами, как стояла, так и стоит. Увы… чем дольше живет человечество, тем больше теряет оно в качестве того, что творит.

Чем еще хорош иноходец, так это тем, что, не слезая с седла, можно на гитаре играть. Совсем не трясет, едешь как в кресле, только слегка из стороны в сторону покачивает. Чем я и занимаюсь после беседы со старшим Базаном. Перекинул левую ногу через переднюю луку седла, поставил на бедро гитару, которую еще в Дьюртубие мне переделали в удобную и привычную для меня шестиструнку. Щиплю ее потихоньку и думаю. У меня и в прошлой жизни такя привычка была – думать под вольный перебор струн. Стимулирует активность мозговой мышцы.

Вот блин горелый… две трети работы короля – думать. Никогда бы не догадался раньше. Считал, что главное для любого правителя – это принимать решения. Но тут, прежде чем принять решение, надо крепко обдумать все последствия такого решения, иначе возможны самые невероятные результаты.

Но внезапно нахлынуло совсем другое… Жил себе да жил… Ну ладно – доживал, если по гамбургскому счету, старый, больной, одинокий и никому не нужный музейщик. Весьма сведущий в средневековом оружии. Целый кандидат исторических наук (это для Москвы или Питера почти ничто, а в губернском городе это о-го-го!). Заведующий отделом средневековой истории в губернском музее. Получал нищенскую зарплату, которой хватало только на коммунальные услуги и аптеку. На хлеб подрабатывал киношными консультациями и экспертизой антикварного холодного оружия, благо на него последнее десятилетие ломовая мода. Да и киношники у нас считай что прописались, потому как за разворовыванием городского бюджета власти оставили центр города в практической неприкосновенности начала ХХ века. Раньше же, при коммунистах, средства на «реконструкцию» в пятилетний план Москва все откладывала на лучшие годы и дооткладывалась, пока коммунистов в стране не осталось. Вот и снимают у нас сейчас сериал за сериалом практически без остановки – живая натура.

Жил. Никого не трогал.

Из всех богатств – большая, но очень специфическая библиотека.

Ничьей зависти не вызывал.

Никаких артефактов иных цивилизаций в руках не держал.

Лампу Аладдина не то что тереть – в глаза не видел.

Как вдруг… маршрутка летит на спуске под бензовоз. А я – в маршрутке.

И что?

И все.

Вместо рая или ада, иного подобного места на «том свете» – спецпоселения какого там или подкомандировки для атеистов и агностиков, оказался я после автокатастрофы… точнее, даже не я, а только мое насквозь охренелое сознание – в теле пятнадцатилетнего парня. Красивого лицом парня с золотистыми волосами до плеч, хорошо развитого – почти качка. Бабья смерть, а не мужик. Повезло. Принца, кстати. Без булды, настоящего принца княжества Виана, наследника престола королевства Наварра. С тех пор в нем я и живу почти два месяца. А куда делось сознание самого принца – черт его знает, я этим не заморачивался.

Все по старой поговорке, что лучше быть молодым, здоровым и богатым, чем старым, бедным и больным. Мечтал я о таком? Да не то чтобы мечтал… так, вздыхал иногда про «если бы молодость знала, если бы старость могла…». Сбылось: в молодом теле – старые мозги с солидным таким послезнанием развития Европы лет на пятьсот вперед. И старость теперь может, и юность знает. Сознание и память – мои, а тело – несчастного принца, у которого сознание вышибли, но не смогли добить при дворе родного дяди – французского короля; так ведь отравят обязательно, через годик где-то. Чуть ли не родная мать. Так записано в «Хрониках Гаскони». Коротко и невнятно.

Вторая жизнь, что напрокат поднесли мне на блюдечке с голубой каемочкой. Где-то на год с небольшим. И я вместо того, чтобы предаваться давно недоступным удовольствиям, оторваться на полную… государственные думы думаю и промышленность тут пытаюсь поднимать. Прогрессор, ёпрыть…

Сам себя не понимаю. Жизнь попаданца, как сейчас про такое говорят. Даже целый раздел есть такой в фантастической литературе. Только там все больше про Сталина и сорок первый год пишут или про Русско-японскую войну. Избывают национальные пораженческие комплексы. А я тут торчу в пятнадцатом веке, за десять лет до открытия Колумбом Америки. Охудеть, дорогая редакция… Нет в жизни счастья. Любой дефицит сбалансированно обременен никому не нужным товаром: всё как в советском продуктовом наборе к празднику.

И ведь не с кем мне тут этой проблемой поделиться – враз квалифицируют как бесноватого и на костре сожгут. Кто вселяется в тела добрых католиков? Все знают. Бес! А бес на поверку – всего лишь придурковатый попаданец, считающий аборигенов глупыми только потому, что они айфона не видели. Впрочем, таких глупых попаданцев в первую очередь и жгут на кострах. Чтоб не умничали.

Не глупее нас предки. И знают не меньше нашего. Просто знания у них несколько другие. Дай мне топор и отправь в тайгу – долго я там выживу? А русский мужик во все времена с одним топором не только выжил, но и великую империю построил, пока его не коллективизировали.

Думал я по первости бросить эту немытую Европу и на Русь пробираться… Типа «к своим». Но это была скорее инерция мышления. Кто там сейчас для меня «свой», в пятнадцатом веке? Я даже языка разговорного толком не знаю. Читаю – да, и на церковнославянском, и на старорусском, который теперь в научной среде принято называть «руським» – от слова Русь. И правит там сейчас полный аналог Всемирного паука французского – великий князь Владимирский и Московский, Господарь всея Руси Иван Великий, он же Грозный, номер три. Как писал про него Костомаров: «…человек крутого нрава, холодный, рассудительный, с черствым сердцем, властолюбивый, неуклонный в преследовании избранной цели, скрытный. Чрезвычайно осторожный, во всех его действиях видна постепенность, даже медлительность; он не отличался ни отвагою, ни храбростью, зато умел превосходно пользоваться обстоятельствами; он никогда не увлекался, зато поступал решительно, когда видел, что дело созрело до того, что успех несомненен». Собиратель земель русских. Но вот именно сейчас, через год после «стояния на Угре», он даже еще Тверь к Москве не присоединил.

Ну и на фига попу баян? То есть мне такой царь? Те же яйца, только в профиль с французским Пауком Людовиком номер одиннадцать.

Да и добраться еще надо до Руси через всю Европу на четырех копытах: через Францию, кучу Германий, Венгрию, Польшу да Литву, и все для того, чтобы стать на родине «безродным иноземцем», и это в лучшем случае, несмотря на то что тут я целый принц. Да еще при таком Господаре всея Руси, около которого надо ходить сторожко, как по минному полю. Но, скорее всего, меня и там родные русские люди за бесноватого примут, кабы даже не быстрее местных европейцев, как не приняли двести лет спустя царя Дмитрия Первого только потому, что тот после обеда не спал. И если не сожгут, то посадят пожизненно в темный поруб на Соловках или еще в каком северном монастыре – холодный, каменный, ниже уровня земли и без окна. На хлеб и воду. Без свечи. Где единственным развлечением мне станут на всю оставшуюся жизнь редкие посещения отважных монасей, пытающихся попробовать на мне свой талант экзорциста.

Или в Литве Руськой, сиречь великом княжестве Литовском, русском и жмудском, как бы еще не хуже будет. Если не сожгут, то придется мне хоть с той, хоть с другой стороны собственных предков резать. Инерцию исторической ткани порвать не удалось даже царю Ивану Грозному, который номер четвертый, а уж на что по делам своим чувак попаданец попаданцем из либеральных интеллигентов.

Тут исчезнувший во мне пацанчик хоть местными языками меня бесплатно одарил. Принимают все вокруг за своего. И вроде как коронуют еще до Рождества. И люди вокруг есть готовые за мою жизнь положить свою.

Вывод?

Вывод простой: забыть, как меня звали в прошлой жизни, и впредь даже про себя именоваться только Франциском по прозвищу Фебус. Похитил чужую жизнь – ею и живи. Я даже не Штирлиц, потому как нет у меня Центра, куда нужно шифровки слать. Я тут работаю только на себя. И нет у меня другого пути, как пищать да лезть на наваррский трон. При этом не дать себя отравить. Любая альтернатива ведет к смерти. А я уже умирал. Больше как-то не хочется.

И плевать мне, каким образом кто-то все это сотворил: сугубо научно темпоро-нано-молекулярно или с помощью примитивной магии, а то и вовсе божественного промысла. Мне дали второй шанс прожить еще одну жизнь. Практически с начала. Не в хлеву, не рабом на галерах, даже не феодалом в сельской глуши, где единственные развлечения – охота да право первой ночи. Я без пяти минут король басков, пусть и не всех басков, а только их части. Но о чем мечтают баски в моем третьем тысячелетии? О своем едином национальном государстве.

Вот и появилась в моей новой жизни достойная цель.

А тем, кто меня сюда зашвырнул, просто скажем: «Спасибо». На эускара.