Девушка из его прошлого Гарвис-Грейвс Трейси

41. Анника

14 сентября 2001 года

Я выезжаю из отеля на час позже, чем планировала, потому что была так измотана, что умудрилась каким-то образом выключить будильник и снова заснуть, хотя и не помню, как это произошло.

Трудно следовать указаниям «Мэп-квест», потому что я не хочу отрывать глаз от дороги, а в районе Дженис очень много улиц. Когда я подъезжаю, она ждет меня на подъездной дорожке, держа Натали на бедре.

– Слава богу, – говорит она, когда я выхожу из машины.

– Я сумела, – говорю я. – Никто не думал, что я смогу, но я здесь.

Дженис крепко меня обнимает и говорит:

– Да. Ты здесь.

Клей и Натали провожают нас, насколько могут, а после мы с Дженис пешком направляемся в Нижний Манхэттен. Клей заставил нас надеть марлевые маски, и когда мы подходим настолько близко к эпицентру, насколько нам позволяют (на самом деле совсем не близко), я наконец понимаю почему. Запах едкого дыма становится невыносимым, и в воздухе летает пепел, как будто мы идем рядом с каким-то тлеющим городским вулканом. Он оседает у нас на коже, на волосах, и я безудержно кашляю. На перекрестках стоят солдаты с автоматами. Кругом импровизированные алтари из венков и лампадок, плакаты с именами пропавших без вести. Мы обходим ближайшие к Всемирному торговому центру больницы, но Джонатана там нет, и я смаргиваю слезы, потому что уже слишком далеко зашла, чтобы просто сдаться.

Мы едем в отель, где компания Джонатана открыла центр экстренной помощи в большом бальном зале на втором этаже. Никто не расхаживает в смокингах или в вечерних платьях, но на буфетных столах стоят ящики с бутылками воды и содовой; официанты ходят с подносами бутербродов, которые никому не нужны. На каждом круглом столике на восемь персон таблички с номерами, и я не сразу понимаю, что это номера этажей, где пропавших видели в последний раз.

– Ты знаешь, на каком этаже он был? – спрашивает Дженис.

– Нет.

Мы выбираем столик наугад и представляемся стоящим возле него людям. Делимся тем, что знаем, а это не так уж много, и взамен получаем обрывки информации, большей частью которой мы уже обладаем. Люди пытались покинуть здание. Они спустились вниз и были вынуждены подняться обратно. Какой-то мужчина из Нью-Гэмпшира рисует нам схему на бумажной салфетке, показывая возможные маршруты, которыми они могли бы воспользоваться.

– Физически сильные люди могли выжить, если спустились достаточно низко. Нельзя терять надежду.

Люди здесь по нескольку дней не меняли одежду, и у многих под глазами залегли тени. Компания Джонатана потеряла около семисот сотрудников. Все тут подавлены и отчаянно пытаются получить хоть какие-то сведения.

На длинном столе в передней части зала лежат информационные пакеты. В них есть номера телефонов соседних больниц, и мы сверяем их со списком, который распечатала Дженис, чтобы убедиться, что мы побывали во всех. Мы стоим в очереди, чтобы заполнить заявление о пропаже человека, которое состоит из восьми страниц. К сожалению, у Джонатана очень мало уникальных примет. Никаких татуировок, пирсинга или волос на лице, которые отличали бы его от всех остальных темноволосых, голубоглазых, гладко выбритых мужчин, разделивших его участь. У него есть шрам на колене от операции на связках, которые он порвал на втором курсе колледжа, когда катался на лыжах. Это обычная травма и вряд ли стоит упоминания, но я все равно вношу в список.

На стенах люди развешивают фотографии своих близких с их именами и подробными сведениями. Дженис на своем компьютере сделала такую листовку про Джонатана, разместив на ней фотографию, которую я ей прислала, и мы прикрепляем ее кнопками, которые берем из коробки на полу. На стене много листовок и фотографий, и я чувствую себя обязанной посмотреть на каждую и прочитать информацию.

Кто-то кладет руку мне на плечо, и я вздрагиваю.

– Мне очень жаль, – говорит женский голос. У этой женщины средних лет бейджик с именем Эйлин. – Я консультант по скорби, если вы хотите поговорить.

– Мне не нужен консультант по скорби, – говорю я, ведь мне он действительно не нужен. – Это для людей, чьи близкие умерли.

Эйлин снова похлопывает меня по руке и плывет к рыдающей паре, стоящей в нескольких футах справа от меня.

На подиум в передней части зала поднимается мужчина.

– Пожалуйста, если вы еще не заполнили заявление о пропаже близкого человека, сделайте это сейчас.

Толпа согласно бормочет, но потом поднимаются гневные голоса.

– Почему компания не прилагает больше усилий, чтобы спасти выживших? – кричит женщина из середины зала. – Вызовите экспертов. Людей, обученных прочесывать завалы.

– Мы занимаемся финансовыми услугами, а не поисково-спасательными работами, – говорит мужчина.

– Но в распоряжении компании значительные финансовые активы. Почему их не используют, чтобы помочь людям, которые заработали для компании все эти деньги?

Толпа разражается криками, и мужчина покидает трибуну. После этого никто не знает, что делать, включая меня и Дженис, поэтому мы делаем то единственное, что можем: мы молимся, говорим и слушаем, и как бы это ни было полезно, я не могу не думать, что мы теряем драгоценное время.

42. Анника

15 сентября 2001 года

На следующий день рано утром мы возвращаемся в бальный зал отеля, потому что не знаем, куда еще пойти. Вскоре после десяти, когда мы с Дженис пьем теплый чай из пластиковых стаканчиков, на подиум выходит мужчина и представляется как глава компании. Он объявляет, что выживших искать перестали. Через четыре дня после обрушения надежды на то, что кто-то еще будет вытащен из-под завалов живым, стремительно тают, но, услышав, как кто-то произносит это вслух, толпа реагирует быстро и душераздирающе. Пронзительные рыдания и крики отчаяния заглушают все, что пытается говорить этот человек. Дженис обнимает меня и поддерживает, как будто боится, что у меня подогнутся колени, но это не так, потому что я не верю тому, что он говорит. Это может быть верно для некоторых сотрудников, но не для Джонатана.

– Анника… – начинает Дженис.

– Он был на лестнице, – возражаю я. – Джонатан сказал, что спустится вниз, и как раз собирался это сделать, когда связь прервалась. Судя по времени падения башен, он должен был успеть добраться до вестибюля, выйти на улицу и отойти подальше. Брэд же выбрался, а он даже не стал спускаться вместе с Джонатаном. Он остался и все-таки выбрался!

Я кричу и плачу.

Мужчина кладет руку мне на плечо, и я разворачиваюсь с такой яростью, что он быстро делает шаг назад.

– Простите, но кого, вы сказали, вы ищете?

– Моего парня, его зовут Джонатан.

– Мой сын и человек по имени Джонатан помогли коллеге моего сына, у которого на лестнице случился приступ паники.

– Вы знаете, на каком этаже это было? – спрашивает Дженис.

– На пятьдесят втором.

– Я не знаю, на каком этаже был мой парень, но я уверена, что он был ниже.

– Мой сын тоже был там, но, по словам некоторых людей, которые там находились, он и этот Джонатан вернулись наверх.

– Вам удалось найти своего сына? – спрашиваю я дрожащим от страха голосом.

Глаза мужчины наполняются слезами.

– Нет.

Вот оно. Вот причина, почему Джонатан не перезвонил и мы не можем найти его, – он погребен под тлеющими развалинами Южной башни.

– Мне очень жаль, – говорит мужчина.

Дженис сжимает его локоть, потом обнимает меня за плечи.

Мы выходим из бального зала и садимся на скамейку за дверью, поскольку там немного тише. Дженис сдалась. Я знаю это, потому что она не говорит мне, каким должен быть наш следующий шаг. Она предложила все, что, по ее мнению, мы можем сделать, и теперь, после этой ужасной новости, ничего не осталось. Она не может вечно торчать со мной в этом отеле. У нее есть ребенок, о котором нужно заботиться. Есть ее собственное горе по друзьям и знакомым, которых она потеряла во время теракта. Никогда в жизни я не чувствовала такой безнадежности.

У Дженис звонит телефон. Она нажимает на кнопку приема и произносит:

– Нет. Мы все еще в отеле. – Она еще с минуту слушает звонящего. – Я думаю, это было бы действительно здорово.

Потом подруга протягивает трубку мне.

– Алло?

– Оставайся на месте, – говорит мой брат. – Я еду к тебе.

43. Анника

Дженис идет домой, а Уилл находит меня в коридоре возле бального зала и выводит наружу. Я моргаю от солнечного света и делаю глубокий вдох. Воздух стал чище, и нам пока не нужны маски. Повсюду развешаны плакаты и листовки с фотографиями пропавших людей. Они приклеены скотчем к фонарным столбам, перилам и окнам. Те, что сорвались с мест, валяются на мостовой, и их уносят порывы ветра. Я стараюсь не наступать на фотографии, когда мы с Уиллом идем по городу пешком. Кое-кто несет свечи, пока не зажженные, но предназначенные для сегодняшней новой волны траура.

Мой брат пересматривает свою теорию: Джонатан не лежит под обломками, а был доставлен в больницу.

– Возможно, он пострадал и не в состоянии говорить, – объясняет Уилл.

– Мы обошли все больницы, – возражаю я.

– Ты ходила туда два дня назад, когда там царил сущий хаос. Кто-то уже скончался. Доставили новых пациентов. Там было много путаницы. Давай проверим еще раз.

Я соглашаюсь, потому что идея Уилла имеет определенный смысл и мы все равно ничего больше не можем сделать. Я буду в порядке, пока мы будем двигаться, пока будем искать Джонатана.

– С чего мы начнем? – уточняю я.

Уилл улыбается.

– Я всегда считал, что хорошо начинать с самого начала.

Я тоже улыбаюсь, потому что всегда хорошо начинать с нуля и потому что будто впервые в жизни мы с Уиллом были на одной волне.

На листке бумаги, который я достаю из кармана, перечислены больницы, которые мы с Дженис уже посетили, галочкой отмечены все пятнадцать. Листок стал серым от наших грязных рук и порвался от многократных складываний. Я протягиваю его Уиллу, и он его изучает. Брат переворачивает листок, рисует карту с названиями ближайших достопримечательностей и улиц, а после ставит крестик, чтобы показать, где мы находимся. Он добавляет названия больниц, расположение которых ему уже известно, и присваивает им номера – в соответствии с тем, где наиболее вероятно найти Джонатана. Он указывает на номер один.

– Вот, – говорит он. – Начнем отсюда.

Моя решимость начинает ослабевать. Мы стоим в коридоре девятой больницы. У меня болят ноги, и я больше всего на свете хочу вернуться в дом Дженис и рухнуть в постель. Но я не смогу уснуть, пока мы не закончим.

– Можно нам присесть на минутку? – спрашиваю я.

– Конечно, – отвечает Уилл.

В коридоре нет стульев, поэтому я сползаю спиной по стене, пока не сажусь на холодный кафельный пол. Уилл делает то же самое.

Меня даже не волнует, что в данный момент мы ничего не делаем. Нам столько раз сегодня отказывали, и мне нужен перерыв.

Я хочу быть сильной или казаться сильной перед Уиллом, потому что он был так добр, что вызвался мне помогать. Но я достигла своего предела, и по моим щекам текут слезы. Вскоре словно бы прорывает плотину, и я начинаю рыдать. Уилл обнимает меня за плечи.

– Мы можем проверить оставшиеся шесть больниц в списке, но если Джонатана нет ни в одной из них, это конец. Как только снимут запрет на перелеты, я полечу домой.

Из комнаты в конце коридора выглядывает медсестра, потом направляется к нам.

– Как, вы сказали, он выглядит?

Я с трудом поднимаюсь на дрожащих ногах.

Уилл тоже встает.

– У него темно-каштановые волосы. Голубые глаза. На пару дюймов выше шести футов. У него шрам на колене от порванных связок.

– Сколько ему?

– Тридцать два года.

– Подождите здесь, – приказывает она.

Я затаиваю дыхание. Я уговариваю себя не питать больших надежд, но они все равно вспыхивают с новой силой. Уилл берет меня за руку, и мы стоим так, пока медсестра не возвращается и не говорит:

– Пойдемте со мной.

Мы следуем за ней по коридору к лифту. Я боюсь открыть рот, потому что вопросы вот-вот сорвутся с языка в безумном порыве: «Куда мы идем? Что мы делаем? Как ты думаешь, это он?»

Дверь открывается двумя этажами ниже, и мы выходим вслед за медсестрой из лифта.

– Одна моя знакомая работает в отделении интенсивной терапии на этом этаже. Она упомянула о неизвестном, которого держат под наркозом из-за проблем с дыханием, и о том, что несколько человек приходили его опознать, но пока совпадений не было. Она сказала, что у него темные волосы. По росту и возрасту вроде подходит. Про цвет глаз ничего не знаю, потому что он их не открывал. Я могу впустить только одного из вас.

– Иди, Анника, – говорит Уилл, когда мы подходим к двери палаты. – Я тебя тут подожду.

Как только мы входим в палату, я начинаю колебаться, потому что, кто бы это ни был, он в тяжелом состоянии. Кровать окружают разные медицинские аппараты, слышится какофония свистков и гудков. В ноздри мне бьет запах антисептика, напоминая мне о моем собственном пребывании в больнице много лет назад. Я задыхаюсь и хватаю ртом воздух. Это только ухудшает ситуацию, потому что никакого свежего воздуха тут нет.

В тусклом свете я различаю очертания человека. Я сомневаюсь, что это Джонатан, потому что волосы выглядят неправильно – тусклые и серые, а не темно-каштановые. Медсестра жестом приглашает меня подойти к кровати. Она была такой милой, и я не хочу показаться неблагодарной или трусливой, поэтому подхожу.

Этот человек тяжело пострадал. Волосы покрыты пеплом и цементной пылью, но под ними я вижу, что цвет на самом деле темно-каштановый. А еще в них запеклась кровь. Он на аппарате искусственной вентиляции легких, трубку в горле удерживает на месте кусок белого скотча.

Я приглядываюсь, чувствуя проблеск надежды, когда мысленно перебираю плоскости и углы лица Джонатана, и пытаюсь определить их под синяками, кровью и грязью. Я не хочу прикасаться к нему, потому что это наверняка причинит ему боль, но прослеживаю эти плоскости и углы, мой палец парит в дюймах над его кожей. Лицо Джонатана похоже на поляроидный снимок, который медленно превращается в нечто узнаваемое прямо у меня на глазах. Это он. Я знаю, что это он.

Наконец я приподнимаю простыню и плачу еще сильнее, когда вижу шрам на его левом колене. Очевидно, что его ноги и, возможно, тазовые кости переломаны.

– Это тот человек, которого вы ищете? – спрашивает медсестра.

Слезы катятся по моему лицу и капают на простыню, покрывающую грудь Джонатана.

– Да. Не мог бы мой брат войти? Всего на секунду?

– Только на секунду, – эхом отзывается она.

Я бросаюсь на грудь Уиллу. Странное ощущение. Я не могу припомнить, чтобы когда-нибудь испытывала такую любовь к моему брату или хотела выразить ее таким физическим способом. Это так утешительно, что не передать словами.

– Не могу поверить, – говорит Уилл.

– Я могу.

Медсестра возвращается в палату.

– С вами хотели бы поговорить врач и администратор больницы. Это не займет много времени. Вы можете вернуться, когда закончите.

Представившись, доктор Арнетт объясняет, что у Джонатана серьезные повреждения дыхательных путей и он находится в критическом, но стабильном состоянии. Он предупреждает, что в любой момент могут возникнуть осложнения и что Джонатан еще далек от выздоровления. У него уже появились признаки пневмонии, и высок риск дополнительной инфекции.

От администратора мы узнаем, что Джонатана вынесли живым в тот самый день, когда рухнули башни. Он был найден в небольшом кармане, окруженный разбитым бетоном и смятой сталью. Его одежду срезали санитары, когда проводили первичную обработку перед тем, как погрузить в машину «Скорой помощи». Его лечили как неизвестного, ведь при нем не было ни бумажника с документами, ни бейджа сотрудника, персонал ждал, чтобы кто-то признал его своим.

– Я признаю его своим, – говорю я и с этого момента уже не отхожу от него.

44. Анника

Уилл приглашает меня пожить в его квартире, чтобы я была ближе к дому, но по большей части я сплю у кровати Джонатана, как он делал это для меня много лет назад. Я не могу по-настоящему принимать за него решения, но могу быть проводником врачей, и говорю ему, что позабочусь обо всем, о чем смогу. Не уверена, слышит ли он меня, но все равно разговариваю с ним и повторяю слова врачей. Я объясняю ему, что мы пробудем здесь некоторое время.

Мне не терпелось поделиться этой новостью с родителями, с Дженис и Клеем. Сомневаюсь, что кто-то, кроме меня, думал, что я когда-нибудь найду Джонатана, и моя мама и Дженис в основном плакали в телефон.

– Я сейчас же позвоню в чикагский офис, – обещает мама.

Я рада, что она хочет держать руку на пульсе, потому что мне это даже в голову не приходило. Когда она перезванивает мне позже, то говорит, что там тоже никто не верил, что Джонатан жив. Надеюсь, они устроили праздник.

Брэдфорд улетел обратно в Чикаго, как только сняли запрет на перелеты. Он звонит мне на следующий день по новому мобильнику, который подобрал мне Уилл. Номер ему дала моя мама.

– Мы все очень рады, что он жив. Мы потеряли бы гораздо больше сотрудников, если бы не его приказ покинуть здание, – говорит Брэд.

Может быть, он больше не злится на меня за то, что я прервала то совещание. Наверное, национальная трагедия делает такое с людьми.

– Вы сказали, что он вышел из здания. Что его имя было в списке.

– Там была ужасная неразбериха. Он ушел раньше меня. Я… я действительно думал, что он выбрался. – Его голос звучит довольно неуверенно.

– Но он этого не сделал.

– Пожалуйста, дайте мне знать, если мы можем что-нибудь сделать для Джонатана или для вас.

– Спасибо. Это очень мило с вашей стороны. Я уверена, что Джонатан сейчас не думает ни о работе, ни о том повышении.

– Нет, – говорит Брэд. – Конечно же, нет.

Прежде чем я повесила трубку, Брэд сказал, что Лиз, бывшая жена Джонатана, не вышла из здания и что она предположительно мертва.

– Я подумал, что Джонатан захочет узнать.

Обещаю Брэду, что скажу Джонатану, когда он очнется.

Я не знала Лиз, но Джонатан когда-то любил ее, поэтому, закончив разговор, все равно по ней плачу.

Джонатану понемногу уменьшают дозы седативных препаратов, и через два дня он приоткрывает глаза. Он смотрит на меня так странно, что я начинаю беспокоиться: а вдруг это не Джонатан и я все это время ошибалась. Но медсестра предупредила меня, что сознание у него будет спутанное, поэтому я мягко беру его за руку и говорю:

– Это я, Анника. Я здесь. Я люблю тебя, и с тобой все будет хорошо.

Он закрывает глаза и больше их в тот день не открывает.

На следующий день ему немного лучше, и он держит глаза открытыми почти час. Я думаю, Джонатан все понимает, потому что смотрит мне в глаза так, будто знает, что это я. Я не смею отвести взгляд. Смотрю прямо в них, выдерживаю его взгляд и говорю:

– Это я, Анника. Я здесь и никуда не уйду.

Ему становится лучше с каждым днем, и я прошу его сжать мою руку, если он понимает, что говорю я и врачи. Его хватка слаба, как у ребенка, но он делает то, что я прошу. Врачи постепенно снижают мощность работы аппарата ИВЛ и теперь хотят извлечь трубки, чтобы посмотреть, сможет ли Джонатан дышать самостоятельно. Звуки, которые он издает, когда они вынимают трубки и он пытается дышать, ужасны, и я слышу их из коридора, где меня попросили подождать. Если персонал и замечает мою физическую реакцию – мои щелчки и подпрыгивания, – никто об этом не упоминает. Когда мне позволяют вернуться в палату, Джонатан задыхается и пытается заговорить, но не издает ни звука, закрывает глаза и снова засыпает. Это пугает, но врачи успокаивают меня: все хорошо, он просто устал, потому что дышать тяжело.

В следующий раз, когда Джонатан приходит в себя, он кажется немного более внятным. Немного, но достаточно, чтобы произнести:

– Анника?

Голос такой хриплый, что я едва его слышу.

– Да, да, это я. Это Анника. Ты в порядке. То есть у тебя множественные переломы и некоторые проблемы с дыханием, но ты будешь в порядке.

Таз Джонатана не столько сломан, сколько раздроблен, и с ногами тоже проблемы. Почти в каждой кости от талии ниже есть те или иные повреждения, но врачи говорят, что со временем переломы заживут. Проблемы с дыхательной системой – все еще самое большое препятствие, которое ему придется преодолеть.

– Как ты добралась сюда так быстро? – спрашивает он, потому что это, наверное, сбивает с толку, когда пробыл без сознания столько дней, сколько Джонатан. Возможно, он думает, что все еще одиннадцатое сентября.

– Я приехала только через три дня после падения башен. Авиасообщение приостановили. Мне пришлось сесть за руль.

Он моргает, словно в замешательстве.

– На минуту мне показалось, что ты сказала, что приехала на машине.

– Я так и сделала. Ты нуждался во мне, Джонатан, и вот я здесь.

45. Анника

Джонатана выписывают из больницы в один серый декабрьский день. Он пробыл там три месяца. Мы летим домой. Но погода не кажется нам скучной. Джонатан чувствует себя как в раю, наконец-то покинув пределы больничной палаты и выйдя на улицу, чтобы вдохнуть свежий зимний воздух, в котором едва можно различить запах дыма. А может, мне это только кажется.

Закончились бесконечные, изнурительные недели физической терапии и дыхательных процедур. Были некоторые неудачи и провалы, в том числе второй, очень страшный приступ пневмонии. Антибиотики не действовали, и доктор Арнетт, которого я успела узнать очень близко, отвел меня в сторону и предупредил, что Джонатан может не выжить.

– Я знаю, что это трудно услышать, – сказал он. – Но я хочу, чтобы вы были готовы заранее. Состояние у него очень тяжелое.

Это казалось мне таким несправедливым. Выбраться из башен только для того, чтобы твои легкие через месяц поддались инфекции. Дженис и Клей приехали в больницу, Уилл уже был рядом со мной. Казалось, все смирились с тем фактом, что второй раз Джонатану счастливый шанс не выпадет. У него поднялась температура, и ничего из того, что пытались сделать врачи, не помогало. Тогда я провела большую часть дня, рыдая на чьем-то плече.

Но Джонатан – самый сильный человек, которого я знаю, и он выжил. И вот теперь мы выходим из больницы рука об руку, как я всегда обещала ему, даже в те дни, когда сама сомневалась в этом.

Уилл заказал для нас машину в аэропорт. Сам он зашел попрощаться заранее. Я плакала в объятиях брата, признательная ему за то, что он сделал для меня, а когда он отстранился, в его глазах тоже стояли слезы. Я чувствую, что Джонатан и Уилл теперь почти братья, учитывая, сколько времени они провели вместе. Уилл прекрасно присматривал за Джонатаном, пока я уходила ненадолго к нему домой, чтобы взять чистую одежду или принять душ.

Я использовала все дни отпуска, а когда они закончились, подала заявление об уходе. В ответ написали, что возьмут меня обратно, когда я буду готова вернуться к работе, и Джонатан сказал, что это показывает, насколько меня ценят как работника. Мне очень приятно слышать такие вещи, потому что я никогда не знаю, что думают обо мне люди, по крайней мере, те, кто не говорит мне грубостей в лицо. Я вернусь, потому что мне нравится моя работа в библиотеке, но я подожду, пока Джонатан полностью восстановится, потому что прямо сейчас он все еще очень нуждается во мне.

Его кости заживают, и он ходит нормально. Немного медленно, но кому какое дело? Нет, ему, конечно, дело есть. Но я знаю, что он будет ходить быстрее.

Джонатан не знает, чем хочет заниматься, но он больше не будет работать на Брэда.

– Жизнь слишком коротка, – заключил он.

Мои родители должны встретить нас в аэропорту. Мне грустно, что мамы Джонатана здесь нет и что у него действительно не осталось семьи. Мы будем жить в моей квартире. Джонатан знает, как я к ней привязана, и так как ему еще предстоит долгое выздоровление, уверяет, что ему все равно, где мы будем жить, лишь бы мы были вместе. К тому времени, когда мы приезжаем из аэро-порта домой и я веду Джонатана в спальню, он тяжело опирается на меня. Он не признается, что ему больно, но, к сожалению, я слишком хорошо знаю, как выглядит его страдальческое лицо. Я укладываю его в постель и забираюсь к нему под одеяло. Он обнимает меня и целует в макушку.

– Ты меня удивляешь, – произносит он. Джонатан, наверное, уже раз двадцать это повторил, но я всегда улыбаюсь. – Так приятно снова тебя обнять.

Мне это тоже нравится. Мы так давно не могли вытянуться рядом друг с другом.

– Это лучшее чувство в мире, – говорю я.

Какое-то время мы целуемся, чего уже давно не делали. Это такие медленные, глубокие поцелуи, которые говорят больше, чем слова, и они заставляют меня чувствовать себя любимой и желанной. Когда мы наконец останавливаемся, он уже наполовину спит. Нам предстоит целоваться всю оставшуюся жизнь, поэтому я шепчу, что ему пора вздремнуть. Джонатан согласно бормочет, не открывая глаз, и я выскальзываю из кровати и выхожу из комнаты. Некоторое время он кашляет, а потом из спальни не раздается вообще никаких звуков. Я прокрадываюсь обратно, проверяю, как он, наблюдая, как поднимается и опускается его грудь. Затем я тихо закрываю дверь.

Пока Джонатан спит, я разбираю почту, которую мама подготовила для меня, и нахожу конверт без обратного адреса. Я вскрываю его и вижу внутри две хрустящие стодолларовые купюры и слово Спасибо на листке бумаги. На обороте – детский рисунок. Женщина со светлыми волосами ведет машину. На голове у нее корона. Рядом – мужчина, а на заднем сиденье голубая утка.

Благодарности

В этой истории я позволила себе художественную вольность. Шахматный клуб «Иллийни» собирается не в фуд-корте студенческого союза Университета Иллинойса, а в собственном помещении. Вайвек Рао, который, кстати, не выдуман, появляется в книге как член шахматной команды, представлявшей Иллинойсский университет на Панамериканском межвузовском чемпионате 1991 года. Как я узнала, пока собирала материал для книги, он действительно феноменальный шахматист. Все остальные члены команды – вымышленные. Я в огромном долгу перед Эриком Розеном, который был членом шахматного клуба и команды Иллинойсского университета и чьи знания и вклад стали бесценны при написании этой книги.

Спасибо моему редактору Лесли Гелбману. Я безмерно благодарна вам за то, что вы так глубоко прочувствовали эту историю. Мне было очень приятно работать с вами.

Замечательным и талантливым людям из «Сент-Мартин-пресс» и «Макмиллан» спасибо за то, что приняли меня с распростертыми объятиями. Особая благодарность Лайзе Сенц, Брэнту Джейнвейю, Мариссе Санджакомо и Тиффани Шелтон.

Благодарю Бруку Эхенбахцу за то, что консультировал меня по всем вопросам, связанным с Иллинойсским университетом и кампусом в Урбане-Шампейне. Надеюсь, вы получили удовольствие от путешествия в страну воспоминаний.

Джейне Уэйтерреус благодарю за предоставленную информацию о роли библиотекаря и о том, какие шаги следовало предпринять, чтобы сделать академическую карьеру на этом поприще.

Таммаре Уэббер спасибо не только за то, что вы прочитали рукопись, но и за то, что поддержали мою идею.

Хиллари Фейбер поделилась опытом и знаниями относительно работы со студентами, страдающими аутизмом. Вы помогли сделать образ Анники убедительным, и я очень это ценю.

Благодарю Элизу Эбнер-Тэшвер за помощь и поддержку. Спасибо, что поверили в меня когда-то и помогаете советами до сих пор.

Стейси Эллиот Альварес, моя благодарность за то, что ты всегда уверяла меня, что писательское ремесло – это как раз то, чем я должна заниматься.

Я также глубоко признательна за вклад, помощь и поддержку следующим людям:

Дэвиду Грейвсу, потому что ему даже не понять, как много для меня значит его постоянное поощрение, а еще он отлично умеет выискивать опечатки; моим детям Мэтью и Лорен моя огромная благодарность за то, что вы всегда понимаете, что у меня есть срок сдачи рукописи и я бываю погружена в воображаемые миры; ничто из этого никогда не станет важнее вас; Джейн Дистел, Мириам Годерих и Лорен Абрамо, вы – святая троица мира литературных агентов, благодарю вас за постоянные наставления и поддержку.

Я бесконечно благодарна блогерам, пишущим о книгах, без них я не смогла бы достучаться до читателей. Вы неустанно трудитесь каждый день, чтобы распространять информацию о книгах, и писательское сообщество становится лучше благодаря вам. Я также хочу выразить особую благодарность читательским группам, которые так страстно отстаивают книги, которые они любят: Андреа Пескинд Кац из «Великих читателей великих мыслей», Сьюзан Уолтерс Питерсон из «Книжного агентства Сью» и Дженн Гаффни из «Читай в саду».

Я хочу выразить свою искреннюю благодарность и признательность продавцам в книжных магазинах, которые продают мои книги, и библиотекарям, которые ставят их на полки.

Спасибо всем вам за то, что вы помогли сделать «Девушку из его прошлого» именно такой, какой я хотела ее видеть. Невозможно выразить словами, как я счастлива, что в моей жизни есть такие замечательные и полные энтузиазма люди.

И моя последняя (но не по значимости) благодарность – читателям. Без вас ничего не случилось бы.