Рыцарь-разбойник Конофальский Борис

– Господи, послал Бог мужа! – злилась жена. – Неуж так болит ваша нога, чтобы вы ни к чему не годны были!

– Так страдаю, – говорил Волков, – что даже чары ваши женские бессильны те страдания унять.

– Те страдания унять? – Элеонора Августа с презрением смотрела на него и вздыхала: – Святая Дева, Матерь Господня, за что мне такое?!

– Может, есть за что? – невинно спросил кавалер. – Может, вам помолиться?

– Молилась я! – Жена отвернулась от него и забралась под перину.

А Волков только улыбался и ждал, когда же она заснет.

Как случилось это, кликнул он Сыча. Схватить, придушить, притащить, запугать – все это Фриц Ламме умел.

Бригитт Ланге спала на сдвинутых лавках рядом со столом, подле лежали сестра и племянники кавалера, а она оказалась на самом краю. Спала без чепца, в доме жарко, волосы по подушке разметались, словно лучи от солнца, в разные стороны. Красивая. Волков стоял, держал лампу и любовался ею.

Брать ее было удобно. Сыч подошел к ней совсем неслышно и пятерней своею зажал ей рот так крепко, что она только лишь и могла что мычать. А он одним движением выдернул перепуганную девушку из-под перины. Она ручками махала, пыталась от его лапы освободиться, да тщетно. Он поволок ее к двери так легко, словно она совсем невесома. Волков удивился опять тому, как Сыч все ладно делает. Под той же периной дети спали, так ни один даже не зашевелился. Когда кавалер выходил из дома, он обернулся. Только Мария, что спала на полу у печи, подняла голову.

– Спи, – строго сказал он и вышел на улицу вслед за Сычом.

На небе звезды, тепло, тихо, сверчки звенят в ночи. А Фриц Ламме тем временем тащит полумертвую от страха женщину к колодцу. Ее нижняя рубаха белеет в ночи. Она даже не кричит, хотя теперь может, Сыч рот ей не затыкает, только причитает, молится негромко и всхлипывает.

Сыч ее до колодца доволок и животом положил на край, чтобы голова вниз, в черноту бездонную свисала, и говорит:

– Ну, хватит уже причитать, хватит.

– Господи, да что же вам нужно? – Из колодца голос госпожи Ланге словно издалека прилетал.

Волков подошел, поставил лампу на сруб и сказал, к ней в колодец заглядывая:

– Нужно, чтобы вы ответили нам на пару вопросов.

– Я скажу вам все, отпустите только, живот больно! – всхлипнула Бригитт.

Волков сделал знак, и Сыч вытащил ее из колодца.

– С кем вы были тогда, когда я застал вас в бальной зале? – сразу спросил кавалер, это был первый вопрос, который его интересовал.

– Я… Я была с младшим из Маленом, Гюнтером Дирком фон Гебенбургом, – лепетала женщина.

– А жена моя? – холодно спрашивал он. – С кем она была?

Тут госпожа Ланге стала рыдать:

– Господи, Господи! Святые угодники и заступники! – Она вытирала слезы и, кажется, не собиралась говорить.

– Сыч! – коротко позвал кавалер.

Фриц Ламме все понял, он опять схватил девушку и снова перегнул через стенку колодца, только теперь он опустил ее еще ниже, так что приходилось ему держать ее за бедра и рубаху. Волков заволновался даже, удержит ли. Но Сыч держал крепко. Бригитт кричала в голос, да разве из колодца докричишься до кого? Нет, только Волков и Сыч слышали ее крик.

– Ну, – спрашивал женщину Фриц Ламме. – Скажешь, кто еще был с вами, кто был с госпожой Эшбахт?

– Скажу, скажу, вытащите меня Христа ради! – молила Бригитт.

Сыч выволок девушку, пока вытаскивал, чуть не стянул с нее ее рубаху. Хоть и темно было, лампа и звезды немного света давали, но кавалеру понравилось то, что он увидел. Красивое плечо, красивая небольшая грудь. А Бригитт, как ее из колодца вытащили, вместо того чтобы сказать то, что от нее хотели узнать, стала вдруг причитать:

– Господи, не могу я сказать! Она ко мне добра всегда была. С юных лет мы вместе. Она и подруга, и госпожа моя.

– Ах, вот как ты запела, шкура рыжая! – Сыч рывком схватил ее за волосы на затылке так, что она вскрикнула, поставил на колени, сам присел рядом и зашипел ей в ухо страшным голосом: – Играть со мной надумала? Так знай, господин здесь только один. И это рыцарь Фолькоф, и если он велит тебя повесить, так я повешу. Будь ты хоть трижды подруга дочери графа. Но перед тем как повесить тебя, я тебя истязать буду, шкуру твою веснушчатую спущу на сапоги себе, хочу, чтобы веснушки со спины твоей на голенищах моих видны были. А уж потом повешу тебя ошкуренную.

Он по-прежнему крепко держал ее за волосы. Женщина косилась на мучителя с ужасом, Волков видел, как ей страшно, и даже появлялось у кавалера желание отвести руку Сыча от ее волос и успокоить ее. Но он не лез в работу Сыча, чего-чего, а нагнать страху и получить нужное лучше Сыча вряд ли кто смог бы. Разве что другой какой-нибудь… палач.

– Говори, шкуренка, с кем была госпожа в замке? – шипел Фриц Ламме, встряхивая Бригитт немилосердно. – Говори, ты кого защищаешь? Госпожу свою? Так про нее мы уже знаем, а может, ты хахаля ее защищаешь? Так зачем? Скажи, кто он, и все закончится.

– Вы не упрямьтесь. – Волков присел рядом с ней, посветил фонарем в лицо. – Я знаю, это благородно – защищать свою госпожу и подругу, только вот подруга ваша не благородна. И то, что вы сейчас секрет ее раскроете, она от нас не узнает, обещаю вам.

Но женщина только подвывала в ответ. Молчала, ни слова не говорила.

– Запираешься! – обозлился Сыч и снова потянул ее за волосы к колодцу, а у колодца остановился и, выхватив из-за пояса нож, приставил его к щеке женщины и сказал: – Экселенц, дозвольте мне кожу ее взять. Больно мне нравятся ее веснушки.

– Режь, – сразу согласился Волков, понимая, что Сыч пугает женщину. – Только в колодец ее не бросай, не нужна мне падаль в колодце, потом новый копать придется.

– Я ее за амбарами закопаю, под навозной кучей, – пообещал Фриц Ламме. – Освежую, а к утру закопаю. Скажем, что вышла до ветра, да, видно, волк ее уволок.

– Хорошо, – бросил кавалер и вроде как собрался уходить.

– Вы мне только фонарь оставьте, – окликнул его Сыч. – В темноте кромсать ее несподручно будет.

Тут уже женщина не выдержала, закричала от страха в голос так громко, что Сычу пришлось рот ей опять затыкать.

– Тихо, тихо ты, шалава рыжая, – шипел он. – Людей перебудишь.

Но она мычала и мычала из-под его руки.

– Что? Хочешь сказать что-то? – спросил Фриц Ламме. Она закивала. – Ну! – Он убрал лапищу свою с женского лица. – Говори.

– Так с кем была жена моя в ту ночь? – тоже подступил к ней Волков. Она тяжело дышала. – Ну, так вы скажете?

– Это… был…

– Ну?

– Это был фон… Шауберг.

– Шут графа? – Волков улыбнулся.

– Не говорите ему про это, не то он вызовет вас на дуэль, – сказала женщина.

– Да, я уже слышал, что он обидчив.

– Так вы что, знали про него? – удивилась она.

– Конечно, Сыч за полталера разговорил лакея и прачку, они все ему рассказали.

– Так зачем же вы меня о том спрашивали? – удивлялась девушка.

– А затем, госпожа Ланге, чтобы вы поняли, что дому Маленов вы больше не служите. – Она так и осталась стоять на коленях, а он смотрел на нее сверху вниз и продолжал: – Служите вы теперь только мне. И если вздумаете играть со мной, так я скажу своей жене, что о ее любовнике мне сообщили именно вы. Зная ее мерзкий нрав, уж не думаю, что вам это сойдет с рук. Вам ясно?

– Да, – глухо ответила она.

– Надо говорить «да, господин»! – толкнул ее в спину Сыч.

– Да, господин, – послушно повторила она.

– Целуй руку господина! – опять толкнул ее в спину Фриц Ламме.

Бригитт Ланге без всякого раздумья взяла руку Волкова и поцеловала ее.

– Вот и хорошо, – проговорил он и, склонившись к ней, добавил: – Теперь вы моя и душой, и телом.

И поцеловал ее в губы. Совсем легко, едва прикоснувшись к ним.

– Ступайте спать, – велел он. – Сыч, а ты впредь обращайся к госпоже Ланге вежливо. На «вы».

– Конечно, экселенц.

Женщина быстро встала и пошла от колодца к дому. Когда ее белая рубаха исчезла за дверью, Сыч сказал кавалеру чуть не с упреком:

– А монах говорил, что ее нужно еще и взять. Чего вы ее так отпустили? Почему не взяли ее?

– Позже, – ответил Волков, не хотел он говорить Сычу, что стало ему эту бабенку жалко.

– Вот и зря! – покачал головой Фриц Ламме. – Вот взяли бы ее, так она спать счастливой пошла бы.

– Никуда она теперь не денется, – заверил кавалер.

– Это точно, – согласился Сыч.

А землишка скудная оживала прямо на глазах. Волков еще не завтракал, еще коровы мычали недоенные, а к нему уже пришел купец. Пришел говорить об овсе. Спрашивал, не отдаст ли ему кавалер овес уродившийся. Хитрый мерзавец думал, что с Волковым ему будет легче договориться, чем с Ёганом. Полагал купчишка, что господин вояка дурак, ему серебра посулить – так он сразу все отдаст, цену не спросив. Да не на того напал. «Полтора крейцера за пуд?»

Волков все цены знал. Все и на всё. В Малене в трактирах останавливался, всегда у трактирщиков цену овса, что лошадям его засыпают, спрашивал. Трактирщики говорили, что по четыре крейцера за пуд платят. Врали. Но даже если и врали, то все равно в городе овес был по три монеты. А этот хитрый полторы предлагал. «Ступай ищи другого дурака».

Кавалер с купцом говорил, дожидаясь завтрака, а сам на госпожу Ланге поглядывал: как она? А она и виду не подавала, что с нею вчера что-то случилось. Мила и спокойна, как обычно, с женой его разговаривает. Кавалер решил, что нужно ее от Элеоноры отрывать помаленьку. И тогда он ей говорит:

– Госпожа Ланге, после завтрака съездили бы вы к госпоже Брюнхвальд, выбрали бы у нее сыров.

Бригитт и ответить не успела.

Лицо его жены вытянулось от такого, глазенки она свои вылупила, видно, что злоба ее охватила, и она заговорила быстро:

– Не холопка она вам, холопов в доме хватает, чего госпожу Ланге тревожите просьбами своими глупыми?

А госпожа Ланге положила свою руку на руку его жены и сказала примирительно:

– Элеонора, для меня в том труда нет. С удовольствием съезжу посмотрю сыры.

– Пусть холопы ездят! – не сдавалась Элеонора Августа.

– Холопы в сырах не сильно разбираются, – заметил Волков, доставая и протягивая Бригитт талер. – Выберите у нее сыров самых старых.

– Съезжу, конечно, – сказала та, забирая деньги. – Выберу.

– Не дозволю я! – воскликнула госпожа Эшбахт.

– А вашего дозволения мне и не нужно, я тут хозяин, – насмешливо сообщил Волков. И крикнул: – Увалень, вели запрягать карету госпожи Эшбахт, после завтрака на ней с госпожой Ланге поедете за сыром для меня.

– Да, господин, – откликнулся Гроссшвулле, привычно сидевший на лавке у стены.

Элеонора Августа поджала губы, от негодования ее лицо покрылось пятнами. Но ничего она не сказала.

– Заодно, госпожа Ланге, справьтесь о здравии ротмистра, – продолжал Волков с улыбкой, специально не замечая негодования жены. – Хочу знать, идет ли он на поправку?

– Конечно, господин Эшбахт, – отвечала Бригитт.

– С ней я поеду, – вдруг вмешалась жена его.

Такого Волков не ожидал. Пришлось ему думать быстро, и ничего лучшего не придумал, как это:

– Сидите дома! – Произнес он это едко. – Волнуюсь я, когда не дома вы.

– Нет, я поеду! – воскликнула она.

– Увалень, поедете с госпожой Ланге вдвоем, – твердо повторил Волков.

– Да, господин, – отвечал Увалень.

Госпожа Эшбахт сидела напротив и смотрела на мужа. И по ее лицу покатились слезы. И, кажется, всем стало ее жалко, и госпоже Ланге, и даже Увальню, а вот Волкову ее совсем жалко не было.

Тут как раз Мария и Тереза стали подавать на стол, а Тереза позвала детей своих со двора завтракать. И всем стало не до слез госпожи Эшбахт.

После завтрака новый проситель пожаловал. Тоже купчишка. Пришел просить разрешения поставить в Эшбахте трактир. Предложил десятину с прибылей. Трактир? Трактир – дело хорошее. А что, народа теперь тут много, солдат по окрестностям живет немало, дома ставятся, люди женятся, да и девки гулящие появились после рейда на ярмарку. Купчишки, подрядчики, строители из города, всех стало много. Кому-то кров надобен, кому-то стол, а кому и выпивка с девицами. В общем, трактир – дело хорошее. Только вот не мог понять кавалер, отчего купчишка не боится, что его трактир спалят горцы, когда наведаются сюда с ответным визитом. Неужто он думает, что кавалер такого не допустит? Ладно, бог с ними, с горцами. Придут они или нет, еще не ясно.

– Ставь, за полторы десятины с прибыли, – ответил Волков купцу. – Место с управляющим согласуй. Только не думай, что дурачить меня сможешь, я как-то имел дело с одним трактирщиком и знаю, сколько трактир приносить может.

Не успел купчишка уйти, как новый человек к нему. Век бы человека этого не видеть. Гонец от графа. Письмо привез. Волков даже открывать его не хотел. Распечатал и скривился. Как знал. Граф немедля требовал кавалера к себе. И судя по тону письма, не очень он был ласков. Туда-обратно – день пути в седле. Нога к вечеру будет болеть, а делать нечего. Одна радость: может, Брунхильду удастся повидать.

– Максимилиан, седлайте коней, – невесело велел он.

У графа аж ручки тряслись, когда он говорил с Волковым, – так волновался. А еще хуже то, что старый граф и молодого позвал.

Правда, Теодор Иоганн, девятый граф фон Мален, поначалу больше молчал.

– Друг мой, говорили мне вы, что деяние ваше являлось ответом на грубость, что горцев вы карали за бесчестье.

– Так и было, граф, так и было, – отвечал Волков.

– Отчего же вы грабили других людей? – воскликнул граф. – Вы грабили еще и подданных нашего герцога, например купцов из Хоккенхайма! Из Вильбурга! Из Брокенау! Вам все равно кого грабить! Вы разбойник! Вы просто раубриттер!

Кавалер поморщился:

– Господин граф, да как же мне их разбирать было? Солдаты, люди не шибко грамотные, хватали что придется.

– И нахватали немало, немало! – горячился фон Мален. – Мне пишет голова городского совета Милликона, что вы награбили на тридцать тысяч талеров.

Волков опять поморщился, как от кислого:

– Врет вдесятеро. Я бы и увезти столько не смог бы. Тридцать тысяч! – Он засмеялся. – Надо же, какие лжецы! Взяли только деньги у менял, да меха, да немного хороших тканей. Мед, вино, масло, пару лошадей. Ну, шубы еще забирали. Откуда там тридцать тысяч?!

– Вот именно! Вот именно! – воскликнул граф в негодовании. – Отнимали шубы у достойных людей кантона! Многих били беспощадно. Одного ранили!

– Били тех, кто в избиении моего ротмистра участвовал, а также тех, кто в жадности упорствовал. А ранили одного, так тот на человека моего с железом кинулся. И получил по заслугам.

– А бабы! – продолжал граф. Он даже усидеть не смог, вскочил и подбежал к Волкову, которому стула не предложили сразу. – Вы же забрали два десятка баб!

– Господин граф, да как же мужчинам без баб? Невозможно это, – отвечал тот. – Вы ж сами понимаете.

– Понимаю, понимаю, – с жаром говорил фон Мален. – Но брали бы баб там. Зачем же вы их с собой забрали? Теперь семьи этих баб ярятся, возмездия требуют. Хотят покарать вас, на войско деньги готовы давать.

– Чего ж они ярятся, дураки, – усмехался кавалер. – Замужних баб солдаты не брали, а их девок мои люди уже замуж берут.

– Верните их, верните немедля! – требовал граф, даже кулак сжимал.

– Обязательно верну, – пообещал Волков, зная, что никого не вернет, – верну всех, что не повенчаны.

– И деньги верните, – настаивал граф. – Меха, шубы верните. А я напишу купцам и в консулат кантона напишу, что вы раскаиваетесь и готовы все вернуть.

– Хорошо, – опять соглашался кавалер, – все, что солдаты не поделили, верну.

– Так заберите у солдат то, что они уже поделили.

– Так то по купцам и девкам уже разошлось, этого не собрать, господин граф. Что к солдатам попало, то сгинуло.

– Хорошо, соберите и верните все, что сможете, особенно баб! – Граф фон Мален вдруг остановился. – Что-то в затылке у меня заломило, опять шум в ушах. Ни к чему мне все эти волнения.

– Присядьте, отец! – Молодой граф встал, взял отца под руку и провел его к стулу. И заговорил, обращаясь к Волкову: – Досаду большую вы, брат мой, – он сказал «брат», и кавалер это отметил, – доставили и нам, и герцогу. Понимаем мы, что вы человек войны и привыкли делать так, как диктует честь, но теперь вы господин, о людях ваших, что проживают в Эшбахте, думать должны. Горцев злить – все равно что собак свирепых дразнить. А еще и о сеньоре своем помнить обязаны. И о семье своей.

Все бы ничего, да говорил он это с привычным для себя высокомерием, такого высокомерия в его отце и близко не было.

Теодор Иоганн, девятый граф фон Мален, выговаривал это Волкову словно мальчишке, словно подчиненному. А подчиненным кавалер ему не был. Он являлся вассалом самого курфюрста, а не графов Мален. Да и по возрасту этот молодой граф Волкову и в сыновья мог годиться. Сколько ему? На вид двадцать – двадцать четыре. Он был младше своей сестры Элеоноры Августы. Но с ним, с Волковым, молодой граф говорил свысока, и даже то, что он обращался к кавалеру словом «брат», от его спесивого высокомерия совсем не спасало.

– Ступайте, брат мой, – все с той же спесью закончил молодой граф. Так сказал, словно слугу отправил прочь.

– Прощайте, граф. – Волков поклонился старому графу.

– Вы рано прощаетесь, – остановил кавалера граф молодой. – Вам отведены ваши покои. Оставайтесь.

– Извините, граф, но у меня есть дела.

– Вы уже наделали дел, – заявил Теодор Иоганн, – довольно с вас. Отцу требуется отдых, а вы к ужину будьте, может, отец разговор захочет продолжить.

Как Волков ни злился от такого выговора, но злиться ему приходилось про себя. Он только поклонился и вышел из залы. Да еще Максимилиану сказал с раздражением:

– Коней все еще не расседлали?

– Нет, кавалер. Думал, сразу домой поедем.

– Так расседлайте. Остаемся здесь ночевать.

Он пошел в покои, в которых всегда останавливался. Стянул с себя сапоги. Отвязал меч. Завалился на кровать, не раздеваясь и не укрываясь. Лежал, думал о разговоре с фон Маленами. Злился на молодого графа и думал, что со старым графом, даст Бог ему здоровья, дела иметь сподручнее. И, кажется, задремал даже.

Он проснулся от настойчивого, но негромкого стука в дверь. Странно то было. Время ужина еще не наступило. Кавалер встал, меч по привычке взял и, не обуваясь, прошел к двери и отпер засов.

Сбылось то, о чем мечтал он, когда ехал сюда, и о чем позабыл, когда с графом поговорил. Пред ним стояла она. Сразу вошла, заперла дверь и кинулась ему на шею. Сильная, горячая, запах от нее дурманящий. В губы его целует сразу. Брунхильда! Графиня! Отстранилась от него наконец, смотрит, улыбается – а сама такая красивая, что взгляда не отвести.

– Что же вы меня бросили? – говорит она с укором. – Забыли меня уже с молодой женой? – И по щеке его гладит.

– Да разве тебя забудешь? – отвечает он совсем невесело. Она стала смеяться. – Что смешного? – спрашивает кавалер и хмурится.

– Вижу, что грустите по мне, по голосу вашему слышу, – говорит графиня и идет от двери к кровати. – Вот и радостно мне.

Она подошла и повалилась на его кровать, как раньше это делала. А он так и остался стоять и глядеть на нее.

– Что смотрите? – спросила Брунхильда и согнула ногу в колене. Юбки задрались так, что подвязку под коленом видно стало.

Вид красивой ее ноги в черном шелковом чулке порадовал бы Волкова раньше, но теперь… Теперь она дама замужняя. Ему видеть ее ноги не пристало. Но, видно, ее это замужество волновало мало.

– Ну, – проговорила Брунхильда с удивлением, – что ждете? Ко мне идите.

– Ни к чему это, – спокойно отвечал он.

– Что? – Она, удивленная безмерно, села на кровати. И даже кажется обиженной. – Не желаете меня?

– Желаю. Только я желаю девицу Брунхильду, а ты теперь графиня фон Мален.

– Ах, позабыла я, – язвительно сказала красавица, – вы же рыцарь Божий, человек благородный.

– Именно так.

– Конечно! Легко вам быть благородным, не то что мне, бабе распутной.

– А тебе что тяжелого?

– А ничего, легко все. Живу, радуюсь, да только ненавидят меня все тут. Все. И сынок его, граф молодой, самый первый ненавистник, да и остальные родственнички тоже, чтоб они передохли. Сидят за столом, так они все смотрят, как я ем, как пью, ухмыляются. Шушукаются. Лакеи – и те мне презрение свое выказывают, даже служанка моя – и та, подлая, зубоскалила, пришлось по морде ей надавать. Теперь присмирела. Если бы не граф, так уже убили бы меня.

– Терпи, – велел кавалер, а сам взгляда оторвать от длинной ноги красавицы не смел, особенно ему то место нравилось, где чулок кончался. – Не все дается легко, тем более поместья.

– А может, вы боитесь, что граф хватится меня? Так не волнуйтесь. Он, конечно, меня ни на шаг от себя не отпускает, смешно сказать, даже в нужник за мной иной раз ходит, стоит и ждет у дверей, как дите малое мамку, но сейчас он лежит в болезни, опять слег от избытка крови. Доктор ему руку резал, он так до ужина пролежит, точно не встанет. Идите ко мне, тосковала я по вам! – Она протянула руку, поманила его. – Ждала вас, молила Бога, чтобы вы приехали. И вы как раз вовремя.

– Нет, не хочу в доме графа брать то, что принадлежит ему.

– Не от желания своего бабьего прошу, а по делу, – сказала она вдруг серьезно.

– Что ж это за дело? – заинтересовался Волков.

– Дело такое: сказано во Вдовьем цензе, что имение мне полагаться будет, если я принесу младенца мужского пола, – заговорила графиня, и в голосе ее уже не было ни игривости, ни ласки особой, а лишь деловитость и серьезность. Взгляд стал строг. – А муж мой слаб. В делах любовных от него проку не много. Он все больше слюнявит меня и лапает. Елозит по мне, елозит, – она даже скривилась, – а как до дела, так семени от него мало совсем. С таким семенем мне беременной не стать. Плохое семя, да и случается оно у него редко.

Говорила она это все с неприязнью, на лице отвращение. Видно, что нелегко давалось ей замужество.

Волков не выдержал, подошел, сел рядом, взял за руку, поцеловал:

– Что, нелегко тебе быть графской женой?

– Ох, нелегко, – вздохнула она, целуя его в ответ. – Иногда он мне грудь сжимает, шею мне облизывает, а я глаза закрою, чтобы не видеть его, а уши-то, чтобы не слышать сопение, не прикрыть. И нос не заткнуть, чтобы запаха стариковского не нюхать. Так и лежу. Дышу через раз. Иногда думаю: в петлю не лучше ли будет.

– Рехнулась, что ли?! – зло воскликнул Волков. – Терпи, стар он, видишь, хвор уже.

– Терплю, – согласилась графиня. – Только беременеть мне нужно. Чтобы поместье после его смерти мне досталось и…

– И?

– И как беременна стану, так его к себе не буду подпускать, причина найдется. Беременность мне нужна очень. Раньше Господа просила, чтобы не забеременеть, а теперь буду молиться наоборот. Ну… Давайте… От вас чадо хочу. Больше ни от кого. – И пока говорила все это, встала красавица на колени на край постели, юбки подобрала так, что все ноги ее в дорогих чулках и зад ее великолепный видны стали. – Ну… Не сидите, господин мой, берите меня, у меня как раз самые дни для этого лучшие.

Все это было убедительно весьма! Особенно роскошное тело красавицы. Но даже в этом случае Волков не стал бы брать жену человека, в доме которого являлся гостем. Не стал бы до того случая, пока фамилия Мален не подсунула ему непутевую жену. Теперь оставаться с ними честным было бы глупо.

Он положил руку на роскошный зад красавицы. Лучше женского зада Волков не видал.

После, когда он лежал на кровати, она, задрав юбки, стояла и вытирала промеж ног у себя большим шелковым платком и приговаривала тихо:

– Господи, Матерь Божья, Заступница наша, благослови чрево мое. Святая Терезия, покровительница всех матерей, способствуй чреву моему, благости пошли ему, пошли мне чадо здоровое и мужеского пола.

Брунхильда вытерлась, оправила юбки, спрятала грязный платок в рукав платья. Все, готова, красива. Подошла к кровати, поцеловала кавалера быстро и пошла.

– Да, чуть не забыла сказать вам, господин, – перед дверью вспомнила она, – граф меня с собой везде таскает, даже на советы, только лишь бы с ним была. Сижу там рукоделием занимаюсь или Писание читаю. Так вот, вчера решили они с молодым графом и с канцлером, что дождутся гонца от герцога. Гонца они к нему посылали, и гонец тот должен не сегодня-завтра вернуться. И вот пока он не вернется, решено вас не отпускать. Так и договорились. Пусть, мол, тут побудет, пока ответ от герцога не придет, а там станет ясно, что с ним делать.

– Чего ж ты сразу этого не сказала? – Волков вскочил, схватился за сапоги. И добавил беззлобно: – Вот дура!

– Дурой я раньше была, – с вызовом заявила красавица. – Теперь я графиня фон Мален.

Она открыла дверь, выглянула в коридор и потом, глянув на кавалера и помахав ему рукой на прощание, вышла из покоев.

А он спешно натягивал сапоги и ругал про себя эту красивую женщину.

Волков все боялся, пока седлали они коней с Максимилианом, что остановит их стража на выходе из замка. Нет, не глянули даже стражники.

Когда немного отъехали от замка, так Волков приостановился. Подумал немного. До поместья, до дома, неблизко, засветло точно не доехать. Вечерело уже. До города намного ближе. А еще очень ему захотелось поговорить с епископом. Они поехали в Мален. Но до темноты в город не успели. Стража ворота заперла.

Пришлось спать в таверне у восточных ворот.

Утром, позавтракав, кавалер направился к епископу, и тот принял его сразу после утренней службы, которую вел сам.

– Рад, рад, сын мой, видеть вас. Все мои прихожане только и говорят о деянии вашем, – говорил отец Теодор, старый епископ города Малена, протягивая рыцарю руку для поцелуя. – Всю неделю только и разговоров, что о вас. – Волков поклонился и поцеловал руку старика. – Садитесь, – предложил епископ, – вы завтракали?

– Да, – сказал кавалер серьезно, усаживаясь в кресло напротив епископа.

– Вижу, что вы встревожены, – участливо заметил тот.

– А разве мне не нужно быть таким?

– Говорите, что вас тревожит, сын мой.

– Я только что от графа. И он был в бешенстве. Велел мне не покидать его замок, а сам ждал вестей от герцога. Я ослушался и уехал.

– Ничего другого и быть не могло, – кивнул епископ. – Вы же знали, что так случится.

– Догадывался, но не знал, что начнется так сразу.

– Вы правильно сделали, что уехали. И правильно, что приехали ко мне, – говорил старик, не без труда поднимаясь из кресла. – Я написал о вашем славном деянии его высокопреосвященству. Думаю, он тоже, как и я, будет доволен вами. А значит, Святая Матерь Церковь с вами, и даже если вас схватят и отправят в Вильбург к герцогу и тот упрячет вас в тюрьму, мы станем ходатайствовать за вас. Церковь не оставит вас.

Это, конечно, успокаивало кавалера, но не так чтобы очень. Хорошо иметь таких заступников, но один из них в далеком Ланне, а второй, честно говоря, стар. И никто не поручится, что уже завтра Бог не призовет его.

– Но это не значит, что вы в безопасности, – продолжал святой отец, прохаживаясь за креслом Волкова. – Малены не стали бы ни герцогами, ни курфюрстами, если бы они были просты, добры и незлобивы. Они всегда шли к своей цели, используя все возможности: и браки, и войны, и подкуп, и кинжал, и яд.

– И что это значит? – Волков повернулся к старику, который находился у него за спиной.

– Это значит, что вы должны быть настороже, все время настороже. Часто Малены вершат суд не по закону. И добиваются своей цели не в рыцарском противостоянии. Скажу вам больше: сейчас в глазах всех людей графства вы герой. И горожане помнят приход горцев, и земельные сеньоры. Вы знаете, что кантоны дважды за десять лет осаждали Мален?

– Я слышал об этом.

– И один раз они ворвались в город: резали и грабили. И герцог ни первый раз, ни второй не приходил горожанам на помощь. А тут вы. Приходите и даете горцам звонкую пощечину. Для всех вокруг вы герой. Но Малены не любят, когда кто-то мешает их планам. Пусть он даже трижды герой. – Епископ помолчал и добавил спокойно: – Вас могут отравить. Будьте внимательны, принимая пищу в доме графа.

– У меня теперь и в моем доме, с вашего благословения, живет одна госпожа из рода Маленов, – едко заметил Волков.

– Поэтому я и предупреждаю вас, – как ни в чем не бывало продолжал старик. – Будьте внимательны даже в своем доме.

– Я благодарен вам за вашу заботу, – продолжал язвить кавалер. – Жаль, что перед свадьбой вы мне этого не сказали.

И опять епископ не услышал его дурного тона:

– От яда я вас спасти не могу, тут вам самому придется стараться. А вот с другим я вам помогу. Кое-что вам даст мой хороший знакомый, его зовут Стефано Гандольфини, и живет он на улице Пекарей. Езжайте к нему, возьмите у него все, что вам будет по нраву. У него для меня открыт кредит, так что все для вас окажется бесплатно.