Башня Зеленого Ангела. Том 1 Уильямс Тэд
Тиамак заметил проход в длинной стене справа и свернул в него, надеясь, что не попадет в тупик. Его преследовали крики Огненных танцоров.
– Куда же ты, коричневый человечек? Когда Король Бурь придет, он тебя найдет, даже если ты спрячешься в самой глубокой дыре или на высокой горе! Возвращайся и поговори с нами или мы сами придем к тебе!
Проход вывел Тиамака на открытое пространство – судя по всему, раньше здесь находилась судостроительная верфь, но теперь валялся мусор, оставшийся от прежних хозяев, рангоутное дерево, треснувшие рукояти инструментов и битая посуда. Планки деревянного настила так сильно растрескались, что под ними виднелась грязная вода канала.
Тиамак осторожно прошел по неровному настилу к двери в дальней части двора и оказался в новом проходе. Крики Огненных танцоров начали слабеть, но стали еще более злобными.
Для вранна Тиамак неплохо ориентировался в городах, но даже местные жители жаловались, что в Кванитупуле легко заблудиться. Лишь немногие дома служили долго или не разваливались на части; некоторые заведения, просуществовавшие одно или два столетия, также меняли свое местонахождение дюжину раз – морской воздух и темная вода уничтожали краску и сваи. В Кванитупуле ничто не оставалось постоянным.
Тиамак продолжал идти дальше и вскоре начал узнавать места, где оказался: неустойчивый шпиль Святого Риаппа, яркую, но осыпавшуюся краску купола рынка. По мере того как страх заблудиться рассеивался, он начал снова размышлять о своей дилемме. Он оказался в ловушке враждебного города, и, если хотел зарабатывать на жизнь, ему следовало предложить свои услуги писца и переводчика. Но тогда придется жить рядом с рынком, ведь вечерний бизнес, небольшие сделки, за которые Тиамак мог получить несколько монет, никогда не совершаются при дневном свете. В противном случае ему останется довольствоваться гостеприимством отвратительной Чаристры.
Чтобы решить эту проблему, он предложил Изгримнуру перебраться поближе к рынку, где Тиамак сможет заработать, а герцог – приглядывать за идиотом сторожем. Риммер, однако, оставался неколебимым. Он был уверен, что Диниван хотел, чтобы они ждали в «Чаше Пелиппы», хотя и не мог объяснить почему. И, хотя Изгримнуру также не нравилась хозяйка, он не собирался покидать ее постоялый двор.
Кроме того, Тиамака мучили сомнения, действительно ли он стал членом Ордена Манускрипта. Складывалось впечатление, что ему предложили в него вступить, но те члены, которых он знал, умерли, и он ничего не слышал от остальных уже в течение нескольких месяцев. Что же делать?
Последней, но далеко не самой незначительной из его проблем стали дурные сны. Точнее, поправил он себя, странные. В течение нескольких недель его преследовало одно и то же видение: что бы ему ни снилось, будь то крокодил с глазом на каждом из тысячи зубов или чудесная трапеза из крабов и донной рыбы в кругу воскресшей семьи в деревне Роща, обязательно появлялся ребенок-призрак – маленькая девочка с материка, которая в полном молчании следила за происходящим. Она ни во что не вмешивалась, неважно, каким был сон – пугающим или приятным, – и казалась еще менее реальной, чем то, что ему снилось. Если бы не постоянное присутствие в самых разных снах, он бы ее забыл. Позднее она с каждым разом становилась все менее отчетливой, словно удалялась в мир теней, хотя послание так и не прозвучало…
Тиамак поднял взгляд и увидел погрузочный док для барж. Он совершенно отчетливо помнил, что недавно проходил мимо него. Хорошо. Он вернулся на знакомую территорию.
Его мучила и еще одна тайна – кто этот безмолвный ребенок? Тиамак пытался вспомнить, что говорил Моргенес о снах и Дороге Снов и о том, что может означать подобное видение, но ничего полезного ему в голову не приходило. Быть может, она призрак, посланный его умершей матерью, безмолвно упрекающий его за неудачи…
– Болотный человечек!
Тиамак резко обернулся и увидел трех Огненных танцоров, стоявших в проходе, в трех шагах у него за спиной. И теперь их уже не разделял канал.
Их вожак шагнул вперед. Его белые одежды не были идеально белыми, на них остались грязные отпечатки ладоней и пятна дегтя, но вблизи глаза производили еще более жуткое впечатление, чем на расстоянии, яркие и горевшие, словно за ними находился мощный источник света. Казалось, еще немного, и взгляд соскочит с его лица.
– Ты ходишь не слишком быстро, коричневый человечек. – Он ухмыльнулся, показав кривые зубы. – Кто-то повредил твою ногу, верно?
Тиамак отступил на несколько шагов. Трое молодых мужчин дождались, когда он остановится, затем неспешно двинулись к нему, пока не восстановили прежнюю дистанцию. Не вызывало сомнений, что они не позволят ему уйти. Тиамак положил руку на рукоять ножа. Яркие глаза раскрылись еще шире, словно худой болотный житель предложил новую интересную игру.
– Я ничего вам не сделал, – сказал Тиамак.
Вожак беззвучно рассмеялся, его губы раздвинулись, и Тиамак увидел красный, как у собаки, язык.
– Он идет, ты же знаешь. Тебе от Него не убежать.
– Неужели ваш Король Бурь посылает вас пугать невинных прохожих? – Тиамак попытался придать силу своему голосу. – Я не могу поверить, что такое существо способно столь низко пасть.
Вожак состроил веселую гримасу и посмотрел на своих приятелей.
– О, а он хорошо говорит для коричневого человечка, верно? – Он вновь обратил блестящие глаза на Тиамака. – Господин хочет видеть достойных и сильных. Он жестоко обойдется со слабыми, когда придет.
Тиамак начал отступать спиной вперед, надеясь, что доберется до места, где будут другие люди, которые ему помогут – не слишком вероятный исход в этой заброшенной части Кванитупула, – или хотя бы найдет такое место, где его спину будет защищать стена и троица врагов не сможет окружить его со всех сторон. Он молился Тем, Что Наблюдают и Творят, о том, чтобы не споткнуться. Он хотел бы пошарить у себя за спиной одной рукой, но понимал, что она может ему потребоваться, чтобы отбить первый удар и получить возможность вытащить нож.
Три Огненных танцора не отставали, и на лице у каждого было столько же сострадания, как у крокодила. Но ты сразился с крокодилом и выжил, – подумал Тиамак, призывая всю свою храбрость. Эти чудовища не слишком отличались от болотного хищника, если не считать того, что крокодил его бы съел. Злобные парни могли убить его ради развлечения, по какой-то безумной причине или желанию Короля Бурь. И, пока он отступал, исполняя диковинный смертельный танец со своими преследователями, отчаянно пытаясь найти место для решительной схватки, Тиамак не мог не думать о том, как имя малоизвестного демона Севера оказалось на губах уличных разбойников Кванитупула. Видимо, многое изменилось с тех пор, как он покинул болота.
– Будь осторожен, человечек. – Вожак посмотрел куда-то за спину Тиамака. – Ты упадешь и утонешь.
Удивленный Тиамак обернулся, ожидая увидеть за спиной неогороженные воды канала, однако оказалось, что он стоял возле входа в короткий переулок и его обманули – Тиамак резко повернулся обратно и в самый последний момент увернулся от дубинки, окованной железом, которая угодила в деревянную стену у него за спиной. Во все стороны полетели щепки.
Тиамак вытащил нож и ударил по руке с дубинкой, он промахнулся, но рассек рукав белого одеяния. Двое Огненных танцоров, один из которых издевательски тряс порванным рукавом, обошли его сбоку, а вожак остановился напротив. Тиамак отступил в переулок, размахивая ножом, не подпуская к себе врагов. Вожак рассмеялся и вытащил из-за спины собственную дубинку. В его глазах пылала жуткая радость безгрешности.
Враг, находившийся слева, издал негромкий звук и скрылся за углом переулка, в проходе, который они только что покинули. Тиамак решил, что он следит за улицей, чтобы предупредить остальных, если появится кто-то еще. Однако через мгновение его дубинка появилась снова, метнулась в сторону и нанесла удар Огненному танцору, который стоял справа от Тиамака, отбросив его на стену. Прочертив на дереве красный след, он сполз на землю и застыл в неподвижности. Вожак с бритой головой в недоумении застыл на месте, а в следующее мгновение к нему сзади шагнул кто-то высокий, схватил его за шею и отшвырнул на перила перехода, которые с треском развалились на части, как после удара камня, выпущенного катапультой. Безвольное тело рухнуло в воду и вскоре исчезло под мутной поверхностью.
Тиамак обнаружил, что его отчаянно трясет от возбуждения и страха, когда посмотрел в доброе, слегка смущенное лицо Сеаллио, сторожа.
Камарис. Герцог говорил, что это Камарис, – подумал ошеломленный Тиамак. – Рыцарь. Давший клятву… спасать невинных.
Старик положил руку на плечо Тиамака и повел его обратно по переулку.
Ночью вранну снились фигуры в белом с глазами, подобными пылающим колесам. Они приближались к нему по воде, словно хлопавшие на ветру паруса. Он барахтался в одной из речушек Вранна, отчаянно пытаясь спастись, но что-то удерживало его ногу. И чем больше он сопротивлялся, тем труднее ему становилось держаться на воде.
Темноволосая девочка наблюдала за ним с берега, серьезная и молчаливая. На этот раз ее очертания были такими размытыми, что он едва мог ее разглядеть – будто она была соткана из тумана. В конце концов, еще до того как сон закончился и Тиамак, задыхаясь, проснулся, она потускнела окончательно.
Дайавен, гадавшая по кристаллу, превратила свою пещеру в горах в нечто, очень похожее на маленький дом, в котором она когда-то жила в пригороде Эрнисдарка, на границе Сиркойла. Ее крошечное жилище отделяли от соседей шерстяные шали, развешанные в дверном проеме. Когда Мегвин осторожно отвела в сторону одну из них, наружу вырвались клубы сладкого дыма.
Сон с мерцавшими огнями был таким ярким и, очевидным образом, важным, что Мегвин никак не могла заставить себя заняться текущими делами. Хотя ее народ во многом нуждался и она делала все, что возможно, чтобы им помочь, целый день она пребывала в тумане, и ее разум и сердце блуждали где-то далеко, когда она прикасалась к дрожавшим пальцам стариков или брала детей на руки.
Много лет назад Дайавен являлась жрицей Мирчи, но нарушила свои клятвы – никто не знал причин, во всяком случае точного ответа, хотя слухи ходили самые разные, – покинула Орден и стала жить одна. Ее считали безумной, но Дайавен делала истинные прорицания, толковала сны и лечила. Многие встревоженные граждане Эрнисдарка, оставив чашу с фруктами и монетами Бриниоху или Ринну, ждали наступления темноты и шли к Дайавен, чтобы получить помощь. Мегвин помнила, как видела ее однажды на рынке возле Таига, и помнила, что ее длинные светлые волосы развевались, точно знамя. Однако няня быстро увела Мегвин, словно даже смотреть на Дайавен было опасно.
Вот почему после яркого и сбивавшего с толку сна Мегвин решила обратиться к ней за помощью, подумав, что если кто-то и способен его понять, так несомненно это Дайавен.
Несмотря на дымную завесу, густую, точно туман Иннискрича, внутри пещера прорицательницы оказалась на удивление аккуратной. Она тщательно расставила вещи, которые ей удалось унести из своего дома в Эрнисдарке: коллекцию блестящих предметов, которая могла вызвать зависть сороки. На стенах пещеры висела дюжина ожерелий из бус, и в них отражался свет огня, подобно каплям воды в паутине. Небольшие кучки безделушек, главным образом шарики из металла и полированного камня, лежали на плоской части скалы, служившей столом. В многочисленных нишах стояли инструменты прорицательницы, зеркала всех размеров – от крупного, как поднос, до ногтя большого пальца, – сделанные из полированного металла или дорогого стекла, круглые, квадратные, в форме эллипса или кошачьего глаза. Мегвин завораживало такое количество ярких предметов, собранных в одном месте. Дитя сельского королевского двора, где зеркальце леди – если не считать репутации – являлось главным сокровищем, она никогда не видела ничего подобного.
Когда-то Дайавен была красива, во всяком случае, так говорили, однако сейчас поверить в это было сложно. На худом морщинистом лице прорицательницы привлекали внимание лишь карие глаза с приподнятыми уголками и большой рот. Волосы, еще длинные и густые, заметно поседели. Мегвин подумала, что теперь Дайавен выглядит как худая, быстро стареющая женщина.
Дайавен насмешливо улыбнулась.
– О, малышка Мегвин, пришла за любовным зельем? Если ты хочешь заполучить графа, сначала тебе придется подогреть ему кровь, иначе талисман не сработает. Он очень осторожен, можешь мне поверить.
Удивление Мегвин мгновенно превратилось в потрясение и ярость. Как прорицательница узнала о ее чувствах к Эолейру? Неужели ее секрет известен всем и над ней смеются у каждого костра? На миг ответственность за судьбы подданных отца исчезла. Зачем сражаться за неблагодарных насмешников?
– Почему ты это сказала? – резко спросила Мегвин. – С чего взяла, что я кого-то люблю?
Дайавен рассмеялась, ее совершенно не волновал гнев Мегвин.
– Я та, что знает. Именно это я делаю, королевская дочь.
В течение нескольких долгих мгновений в глазах Мегвин стояли слезы от дыма и дерзких слов Дайавен. Сейчас ей хотелось только одного – повернуться и уйти. Но разум все-таки взял верх. Возможно, о дочери Ллута действительно ходили разные слухи и старый Краобан прав, что подобные вещи неизбежны. А Дайавен как раз из тех, кто охотно слушает разговоры, и полезные незначительные факты делают ее пророчества более убедительными. Но если она из тех, кто использует подобные хитрости, сможет ли она помочь Мегвин решить новую проблему?
Словно подслушав ее мысли, Дайавен жестом предложила Мегвин сесть на гладкий камень, накрытый шалью.
– Я слышу разговоры, это правда. Не требуется магического искусства, чтобы понять твои чувства к графу Эолейру, – мне достаточно было увидеть вас вместе, чтобы понять все, что требовалось. Но у Дайавен есть не только хорошие уши и проницательный взгляд. – Она засунула длинную палку в камин, во все стороны полетели искры и повалил желтоватый дым, потом бросила оценивающий взгляд на Мегвин. – Тогда чего ты хочешь?
Когда Мегвин объяснила, что нуждается в помощи прорицательницы в толковании ее снов, Дайавен сразу приняла деловой вид, но отказалась принять еду и одежду, предложенные Мегвин.
– Нет, королевская дочь, – сказала она с жесткой улыбкой. – Я помогу тебе сейчас, и ты будешь у меня в долгу. Так мне подходит больше. Ты согласна?
После того как Дайавен заверила Мегвин, что долг не будет связан с ее первенцем, тенью, душой, или голосом, или любыми другими похожими вещами, она согласилась.
– Не беспокойся, – рассмеялась Дайавен. – Забудь про истории, которые рассказывают у очага. Нет, однажды мне потребуется помощь… и тогда я к тебе обращусь. Ты дитя Дома Эрна, а я всего лишь бедная прорицательница.
Мегвин рассказала Дайавен содержание последнего сна, а также о других странных вещах, которые ей снились в предшествовавшие месяцы, и о том, что произошло, когда она, следуя за видениями, спустилась вместе с Эолейром под землю.
Дым в маленькой пещере стал таким густым, что, когда Мегвин закончила рассказывать о Мезуту’а и его обитателях, ей пришлось выйти наружу, чтобы отдышаться. У Мегвин возникло странное ощущение, словно она покинула свое тело, но в большой пещере она быстро пришла в себя и к ней вернулась ясность мысли.
– Твоя история сама по себе почти достаточная плата, королевская дочь, – сказала прорицательница, когда Мегвин закончила. – До меня доходили слухи, но я не знала, верить ли им. Дварры живут под землей, под нами! – Она сделала непонятное движение пальцами. – Впрочем, я всегда считала, что в туннелях Грианспога скрываются загадки, а не просто мертвое прошлое.
Мегвин нахмурилась.
– А что ты скажешь о моем сне? О «высоком месте» и о том, что время пришло? Какое время?
Дайавен кивнула, подползла к стене на четвереньках, провела пальцами по нескольким зеркалам, наконец выбрала одно и принесла его к камину. Оно было маленьким, в деревянной оправе, почти черной от времени.
– Моя бабушка говорила, что это «Зеркало Червя», – сказала Дайавен, протягивая его Мегвин, чтобы та посмотрела.
Зеркало выглядело как самое обычное, резьба на дереве почти полностью стерлась, и оно стало практически гладким.
– «Зеркало Червя», почему? – спросила Мегвин.
Прорицательница пожала костлявыми плечами.
– Возможно, во времена Дрочкайтер и других Великих Червей с его помощью следили за их приближением. – Она усмехнулась, словно хотела показать, что сама она, несмотря на свое занятие, не склонна к суевериям. – Скорее всего, рамку украшал выгравированный дракон. И все же это превосходный инструмент.
Дайавен поднесла зеркало к пламени и стала медленно водить им по кругу. Когда она наконец его перевернула, на поверхности появился тонкий слой сажи. Дайавен поднесла зеркало к лицу Мегвин; отражение было смутным, словно его скрывал туман.
– Подумай о своем сне, а потом дунь, – сказала Дайавен.
Мегвин постаралась представить странную процессию, красивые, но чуждые фигуры. Крошечное облачко сажи поднялось над поверхностью зеркала.
Дайавен повернула зеркало к себе и принялась его изучать, покусывая нижнюю губу. Теперь, когда отблески огня освещали ее лицо снизу, оно казалось еще более худым.
– Как странно, – наконец сказала прорицательница. – Я вижу узоры, но все они мне незнакомы. Словно кто-то громко говорит в соседнем домене на совершенно чужом языке. – Она прищурилась. – Здесь что-то не так, королевская дочь. Ты уверена, что сон твой, а не чужой, рассказанный кем-то? – Когда Мегвин гневно подтвердила, что это ее сон, Дайавен нахмурилась. – Я могу сказать совсем немного, а зеркало ничего мне не поведало.
– И что это значит?
– Можно считать, что зеркало молчит. Оно говорит, но я его не понимаю. Я освобождаю тебя от обещания, которое ты мне дала, но кое-что скажу. – Ее голос намекал, что это будет ничуть не хуже того, что могло поведать зеркало. – Если боги действительно решили дать тебе совет, следуй ему. – Она быстро вытерла зеркало белой тканью и поставила на место, в нишу в стене пещеры.
– И в чем он состоит?
Дайавен показала вверх, на потолок пещеры.
– Отправляйся в высокое место.
Мегвин чувствовала, как ее сапоги скользят по снегу, засыпавшему скалы, и схватилась рукой в перчатке за каменный выступ над тропой. Она согнула колени, чтобы восстановить равновесие, и немного постояла, глядя вниз на белый склон, который уже преодолела. Малейшая ошибка, она может не удержаться на узкой тропе, и тогда ничто не остановит ее падения, а деревья вышибут мозги еще до того, как она окажется внизу.
Она стояла, тяжело дыша, и, к собственному удивлению, обнаружила, что не испытывает особого страха. Такое падение обязательно закончится смертью по той или иной причине – либо сразу, либо она превратится в калеку, лежащую на заснеженном склоне Грианспога; но Мегвин вручила свою жизнь богам, и какая разница, когда они ее заберут – сейчас или позднее? Кроме того, она испытывала душевный подъем, снова оказавшись под открытым небом, несмотря на то что было холодно и мрачно.
Мегвин сделала несколько коротких шагов в сторону дальнего конца тропы, подняла глаза вверх и обнаружила, что до цели осталась еще половина пути. Брадах-Тор торчал из остроконечной башенки, точно нос каменного корабля, – в его нижней части не было снега, белым одеялом покрывшего склон. Она решила, что если будет идти, ориентируясь на него, то доберется до вершины до того, как бледное утреннее солнце станет полуденным.
Мегвин поправила заплечный мешок и вновь посмотрела на тропу, с удовлетворением отметив, что снег успел скрыть большую часть ее следов. У подножия горы, откуда она начала свой путь, они полностью исчезли. Если кто-то из риммеров Скали окажется рядом, он не узнает, что она там прошла. Боги выполняли свою часть работы. Она посчитала это хорошим предзнаменованием.
Крутая тропа вынуждала Мегвин большую часть времени наклоняться вперед, чтобы отыскать упоры для рук. Она гордилась своим телом, тем, как напрягались и расслаблялись мышцы, позволяя ей подниматься вверх почти так же быстро, как любой мужчина. Рост и сила Мегвин почти всегда были для нее проклятием, а не благословением. Она знала, что многие считали ее неженственной, и почти всю жизнь делала вид, что ей все равно. Однако она радовалась тому, как хорошо справлялись с работой ее руки и ноги.
К несчастью, именно тело являлось главной проблемой, мешавшей решению задачи, которую она перед собой поставила. Мегвин не сомневалась, что могла бы справиться с собой, если бы возникла необходимость, хотя ей было бы нелегко. Но еще труднее оказалось отвернуться от Эолейра и сделать вид, будто она его презирает, что полностью противоречило ее истинным чувствам. Иногда, чтобы выполнить волю богов, требуется ожесточить свое сердце.
Подъем не становился легче. Мегвин шла по заснеженной звериной тропе, которая временами исчезала, и ей приходилось неуклюже перебираться через камни, цепляясь за кустики вереска и надеясь, что они выдержат ее вес. Иногда она хваталась за ветви деревьев, клонившихся под ветром, чтобы добраться до сравнительно безопасного места.
Мегвин сделала несколько остановок, чтобы восстановить дыхание, выжать промокшие перчатки и растереть замерзшие пальцы, терявшие чувствительность. Скрытое тучами солнце успело забраться довольно высоко на западное небо, когда Мегвин преодолела последний подъем и оказалась на вершине Брадах-Тора. Она смела снег и устало опустилась на отполированную ветром скалу.
Под ней раскинулись поросшие лесом предгорья Грианспога. За подножием горы, скрытым падавшим снегом, находился Эрнисдарк, потомственный дом семьи Мегвин. Там сейчас засел Скали – узурпатор ходил по дубовым залам Таига, а члены его банды с самодовольным видом разгуливали по занесенным снегом улицам Эрнисдарка. С этим нужно было что-то делать, и, судя по всему, с такой задачей могла справиться только дочь короля.
Мегвин отдыхала не слишком долго. Тепло, накопленное во время подъема, быстро вытягивал ветер, и скоро ей стало холодно. Она взяла заплечный мешок и вывалила все, что могло ей потребоваться, на черный камень. Потом завернулась в тяжелое одеяло, стараясь по-детски не думать о том, что с наступлением ночи станет еще холоднее. Кожаный мешочек с кремнями она отложила в сторону: ей еще предстояло собрать топливо для костра.
Мегвин не взяла с собой еды, и не только чтобы показать веру в богов, но и потому, что ей надоело удовлетворять потребности своего тела. Плоть, в которой она обитала, не могла существовать без еды, без любви – на самом деле она была сделана из некачественной глины, смущавшей ее постоянной потребностью в пище, тепле и доброй воле остальных людей. Теперь пришло время забыть о земных вещах, чтобы боги смогли увидеть ее настоящую сущность.
На самом дне заплечного мешка лежало еще два предмета. Первый был подарком ее отца, резной деревянный соловей, эмблема богини Мирчи. Однажды, когда маленькая Мегвин безутешно плакала из-за какой-то детской беды, король Ллут встал и оторвал от балки Таига красивую птицу, которая находилась среди резных изображений богов, и вложил ее в руку Мегвин. Теперь только этот соловей остался напоминанием о прежних, утраченных временах. Мегвин на несколько мгновений прижала его к холодным щекам и поставила на круглый камень, где соловей тихонько раскачивался под порывами сильного ветра.
Вторым сокровищем в ее мешке был камень, который ей дал Эолейр, дар дварров. Мегвин нахмурилась и покатала странный предмет на ладонях. Она говорила себе, что взяла его с собой потому, что держала в руках, когда ее посетил посланный богами сон, но на самом деле Мегвин знала истинную причину. Граф передал ей камень, а потом уехал.
Уставшая и слегка отупевшая после долгого подъема, Мегвин смотрела на камень и свою именную руну, пока у нее не заболела голова. Совершенно бесполезная вещь – имя придавало ей фальшивое бессмертие, такой же обман, как великий каменный город под землей. Она поняла: все, что находилось под горой, теперь было под подозрением.
По велению богов она пришла в высокое место. На сей раз Мегвин решила, что позволит им делать, что они пожелают, и не станет пытаться их понять. Если они хотят, чтобы она предстала перед ними, она будет умолять их о спасении своего народа и уничтожении Скали и Верховного короля, ведь эта жуткая пара стала причиной унижения ее невинного народа; если боги не станут ей помогать, она умрет. Но каким бы ни оказался окончательный результат, она будет сидеть на вершине тора, пока они не сообщат ей свою волю.
– Бриниох Повелитель Неба! – закричала она, обращаясь к ветру. – Мирча, облаченная в дождь! Мурхаг Однорукий и дерзкий Ринн! Я слышала ваш зов! И жду решения!
Ее слова поглотило вращение серого и белого.
Мириамель ждала и боролась со сном, но Аспитис долго не мог уснуть, что-то бормотал и ворочался рядом с ней. Она обнаружила, что ей трудно собраться с мыслями, а когда кто-то постучал в дверь каюты, она уже почти заснула и сначала не поняла, откуда доносится звук.
Стук повторился, немного громче. Удивленная Мириамель перекатилась на бок.
– Кто там? – прошептала она.
Должно быть, это Ган Итаи, решила она, – но что подумает граф, если увидит, что ниски пришла в каюту Мириамель? И тут же ей в голову пришла другая мысль: ей стало стыдно, что ниски увидит Аспитиса в ее постели. У Мириамель не было иллюзий – она понимала, что Ган Итаи все знает, – но ей хотелось сохранить остатки самоуважения.
– Господин здесь? – Голос, к ее стыду и облегчению, был мужским – она узнала одного из матросов.
Аспитис сел на кровати. Его стройное тело показалось ей неприятно теплым.
– Что? – спросил он, зевая.
– Прошу прощения, милорд. Вас зовет кормчий. Он извиняется, но говорит, что вы ему необходимы. Он считает, что приближается буря. Очень странная.
Граф снова улегся на спину.
– Клянусь Благословенной Матерью! Который час?
– Омар только что поднялся над горизонтом, лорд Аспитис. Середина вахты, четыре часа до рассвета. Я сожалею, милорд.
Аспитис снова выругался, но сунул ноги в стоявшие у кровати сапоги. Хотя он понимал, что Мириамель не спит, он ничего ей не сказал. Она увидела бородатое лицо матроса в свете горевшей в коридоре лампы, когда дверь распахнулась, потом услышала удаляющиеся шаги Аспитиса и матроса.
Мириамель лежала в темноте, минуты тянулись медленно, она слушала удары собственного сердца, которые стали громче, чем шум успокоившегося океана. Не вызывало сомнений, что все матросы знали, где следовало искать Аспитиса, – они не сомневались, что найдут его в постели любовницы! Мириамель задыхалась от стыда. Она вспомнила о Кадрахе, который оставался в темном трюме, скованный железными цепями, но разве ее невидимые оковы легче?
Мириамель не могла представить, как она сможет снова гулять на палубе под взглядами ухмыляющихся матросов – как даже подумать не могла, что будет стоять перед ними обнаженной. Одно дело находиться под подозрением, и совсем другое – быть любовницей Аспитиса в глазах всей команды: когда он срочно требовался на палубе во время ночной вахты, его искали в ее постели. Унижение навалилось на Мириамель, точно тяжелый холод окоченения. Как она снова выйдет из каюты? И даже если осмелится, что ждет ее впереди, кроме свадьбы с золотоволосым чудовищем? Уж лучше смерть.
Мириамель тихо вздохнула в темноте. Медленно, словно приближаясь к опасному животному, она некоторое время обдумывала последнюю, не произнесенную вслух мысль, обладавшую ошеломляющей силой. Прежде Мириамель обещала себе, что переживет все, сумеет плыть по течению, а потом будет лежать под солнцем на каком-нибудь берегу, куда ее принесет течение, – но не врала ли она самой себе? Сможет ли она выйти замуж за Аспитиса, который участвовал в убийстве ее дяди и является добровольным подручным Прайрата? Как могла девушка – нет, теперь уже женщина, – с грустью подумала она, – как могла женщина, в жилах которой течет кровь Престера Джона, позволить такому случиться?
Но если ее будущая жизнь выглядела такой невыносимой, что даже смерть представлялась привлекательной, ей больше нечего бояться и она может делать все что угодно.
Мириамель выбралась из постели и, быстро одевшись, выскользнула в узкий коридор.
Потом она, изо всех сил стараясь не шуметь, поднялась по лестнице и осторожно выглянула из-под приподнятой крышки люка, чтобы убедиться, что Аспитис продолжает разговаривать с кормчим. Они так оживлено спорили и размахивали лампами, которые держали в руках, что пылавшие фитили, казалось, оставляли огненные сполохи на небе. Мириамель сразу спустилась в коридор. Ею вдруг овладела холодная расчетливость и новая уверенность, и она решительно направилась к каюте Аспитиса. Оказавшись внутри, Мириамель сняла колпак со своей лампы и быстро огляделась по сторонам, но не увидела ничего полезного.
Меч графа лежал поперек кровати, точно языческий свадебный символ, изящный, прекрасно выкованный клинок с рукоятью в форме летящей морской птицы. Он был любимой вещью Аспитиса – ну, за исключением самой Мириамель, с горечью подумала она; впрочем, она искала не меч. Она принялась изучать каюту более внимательно, проверяла складки одежды, шкатулки, где граф хранил драгоценности и игральные кости. Хотя Мириамель понимала, что у нее оставалось все меньше времени, она тщательно ощупывала каждый предмет одежды, а потом аккуратно укладывала его на прежнее место. Аспитис ничего не должен был заметить.
Закончив, Мириамель разочарованно оглядела каюту, не в силах поверить, что потерпела неудачу. Внезапно она вспомнила про сундук, куда Аспитис укладывал мешочки с монетами. Куда он девался? Она опустилась на колени и отодвинула в сторону свисавшее с кровати одеяло. Сундук стоял за ним, накрытый вторым плащом Аспитиса. Уверенная, что граф Эдны и Дрины может в любой момент войти в каюту, Мириамель забралась под кровать и вытащила сундук наружу, морщась от громкого скрежета металлических ребер по деревянному полу.
Как она и предполагала, сундук был набит мешочками с монетами, главным образом серебряными, но в каждом лежало несколько золотых империалов. Не слишком солидное состояние, но Мириамель знала, что Аспитис и его семья владеют огромными деньгами – и здесь лишь малая их часть. Она осторожно вытащила один из мешочков. Стараясь, чтобы монеты не звенели, Мириамель с некоторым интересом отметила, что руки, которые, как она думала, будут отчаянно дрожать, остаются твердыми как камень. Под мешочками она увидела толстую книгу в кожаном переплете.
А в ней записи, сделанные на удивление аккуратным почерком Аспитиса, – места, которые посещало «Облако Эдны», – Винитта и Гренамман, а также названия других портов, где, так решила Мириамель, побывал корабль во время своих путешествий; рядом с каждой строкой стояли какие-то таинственные значки. Мириамель не сумела в них разобраться и почти сразу отложила в сторону. Под книгой лежало грубое белое одеяние с капюшоном – но она искала не его. Больше в сундуке не оказалось ничего интересного, и Мириамель сложила все обратно, постаравшись сохранить прежний порядок, после чего засунула сундук обратно под кровать.
У нее уже почти закончилось время. Мириамель села на пол, чувствуя, как ее наполняет жуткая холодная ненависть. Она подумала, что, пожалуй, проще всего выскользнуть на палубу и броситься в океан. До рассвета осталось несколько часов; никто не узнает о ее побеге, никто не остановит. Но мысль о килпа, терпеливо дожидавшихся своих жертв, заставила Мириамель от этого отказаться.
Поднявшись на ноги, Мириамель наконец увидела то, что искала. Все это время он висел на крючке за дверью. Она сняла его, спрятала за поясом под плащом и вышла в коридор. Убедившись, что там никто нет, она прикрыла колпаком лампу и поспешила в свою каюту.
Мириамель уже накрывалась одеялом, когда поняла значение белого одеяния. В каюте Аспитиса она находилась в каком-то отстраненном состоянии, и новое откровение не только увеличило ее счет к графу, но и укрепило решимость сделать то, что она задумала. Мириамель лежала неподвижно и тихо дышала, дожидаясь возвращения Аспитиса. Она так сосредоточилась на своем плане, что старалась прогнать все посторонние мысли, заставляя себя не возвращаться к воспоминаниям о детстве и друзьях, а также не жалеть о местах, которые ей не суждено увидеть. Она отмечала малейшие звуки, что издавал корабль, каждый шлепок волны о корпус, но, по мере того как проходили часы, она так и не услышала тяжелой поступи Аспитиса в коридоре. Ее дверь не распахнулась. Аспитис не пришел.
Наконец, когда наступил рассвет, Мириамель, продолжая сжимать кинжал графа, погрузилась в тяжелый сон.
Она почувствовала, как чьи-то руки встряхнули ее, и услышала тихий голос, но ее сознание не хотело возвращаться в мир бодрствующих.
– Девочка, просыпайся!
Наконец Мириамель со стоном повернулась и открыла глаза. Ган Итаи смотрела на нее сверху вниз, на ее лице застыло озабоченное выражение, лоб избороздили морщины. Утренний свет проникал из коридора в приоткрытую дверь каюты. На Мириамель вдруг накатили мрачные воспоминания о вчерашнем дне.
– Уходи, – сказала она ниски.
Мириамель попыталась спрятать голову под одеялом, но сильные руки Ган Итаи схватили ее за плечи, и ниски заставила ее сесть.
– Знаешь, что я сейчас слышала на палубе? Матросы говорят, будто граф Аспитис намерен жениться в Спените – на тебе! Это правда?
Мириамель закрыла глаза руками, прячась от света.
– Ветер поднялся? – спросила Мириамель.
– Нет, по-прежнему штиль. – В голосе Ган Итаи слышалось удивление. – Почему такой странный вопрос?
– Потому что, если мы не сможем добраться до Спенита, он на мне не женится, – прошептала Мириамель.
Ниски покачала головой.
– Клянусь островами, не нанесенными на карту, это правда! О, девочка, ты не хочешь за него замуж, верно?
Мириамель открыла глаза.
– Лучше умереть, – сказала она.
Ган Итаи с отвращением тихо фыркнула. Она помогла Мириамель встать с кровати, потом принесла маленькое зеркальце, которое ей подарил Аспитис, когда еще строил из себя добряка.
– Ты хочешь причесать волосы? – спросила ниски. – Они выглядят так, словно все пряди спутал ветер, – тебе вряд ли такое нравится.
– Мне все равно, – ответила Мириамель, но выражение лица Ган Итаи ее тронуло: смотрящая-за-морем не знала, как ей еще помочь.
Мириамель протянула руку за зеркалом. Рукоять кинжала Аспитиса, прятавшаяся в складках одеяла, зацепилась за рукав, и оружие упало на пол. Некоторое время Мириамель и старая ниски смотрели на кинжал, и внезапно Мириамель осознала, что единственная дверь к спасению закрывается. Она бросилась на пол, чтобы схватить оружие. Но Ган Итаи ее опередила. Она поднесла кинжал к свету, и в ее глазах с золотыми пятнышками появилось удивление.
– Отдай, – сказала Мириамель.
Ган Итаи посмотрела на птицу, выгравированную на рукояти кинжала.
– Это нож графа, – сказала ниски.
– Он оставил его здесь, – солгала Мириамель. – Отдай.
Ниски повернулась к ней, и ее лицо стало серьезным.
– Он не оставлял его здесь, – сказала она. – Он носит этот кинжал только с парадным костюмом, а я его видела, когда он поднимался на палубу вчера ночью. И на поясе у него был другой.
– Он мне подарил… – Внезапно Мириамель заплакала, и все ее тело начало сотрясаться от жестоких рыданий.
Ган Итаи вскочила на ноги и плотно закрыла дверь каюты.
– Я ненавижу его! – простонала Мириамель, раскачиваясь из стороны в сторону. Ган Итаи обняла ее за плечи худой рукой. – Ненавижу!
– Зачем тебе нож? – Мириамель молчала, и ниски снова спросила: – Зачем он тебе, девочка?
– Я хочу его убить. – Мириамель нашла в себе силы произнести эти слова, слезы больше не лились из ее глаз. – Я ударю кинжалом развратного зверя, и мне все равно, что будет потом.
– Нет, нет, ты сошла с ума, – нахмурившись, сказала ниски.
– Он знает, кто я, Ган Итаи. – Мириамель задыхалась и едва могла говорить. – Ему известно, что я принцесса, и он сказал, что женится на мне… чтобы стать повелителем Наббана, когда мой отец покорит весь мир. – Эта мысль казалась невероятной, но кто мог помешать ее исполнению? – Кроме того, Аспитис участвовал в убийстве моего дяди Леобардиса. И он дает деньги Огненным танцорам.
– Что ты такое говоришь? – Взгляд Ган Итаи стал внимательным. – Ведь Огненные танцоры безумны.
– Может быть, но его сундук набит мешочками с серебром, и там есть записи платежей. А еще лежит грубый белый балахон Огненных танцоров. Аспитис никогда даже в руки не возьмет одежду из такой ткани. – Внезапно для нее все стало предельно просто и до смешного понятно: Аспитис скорее умрет, чем согласится надеть такое… если только на то не будет серьезной причины. Подумать только, на нее произвел впечатление его изысканный вид! – Я уверена, что он общается с ними. Кадрах сказал, что Аспитис выполняет приказы Прайрата.
Ган Итаи убрала руку с плеча Мириамель, села на кровать и оперлась спиной о стену. В наступившем молчании было слышно, как ходят наверху матросы.
– Огненные танцоры сожгли часть города ниски в Наббане, – медленно проговорила старая женщина. – Они забивали двери домов, внутри которых находились старики и дети, жгли и убивали во многих поселениях нашего народа. А герцог Наббана и его приспешники ничего не делали. – Она провела рукой по волосам. – Огненные танцоры утверждают, что у них есть причины на жестокость, но на самом деле их не существует, им просто нравится смотреть, как страдают люди. И ты говоришь, что хозяин моего корабля дает им деньги.
– Это не имеет значения. Он умрет до того, как корабль доберется до земли, – заявила Мириамель.
Ган Итаи удивленно покачала головой.
– Прежние хозяева заковали Руяна Навигатора в цепи. А новые сжигают наших детей, губят и убивают своих собственных молодых людей. – Она положила прохладную ладонь на руку Мириамель и долго молчала, задумчиво глядя в пустоту. – Спрячь нож, – наконец сказала она. – И не используй его до тех пор, пока я снова с тобой не поговорю.
– Но… – начала Мириамель.
Ган Итаи сильно сжала ее руку.
– Нет, – хрипло сказала ниски. – Жди! Ты должна ждать! – Она встала и вышла из каюты.
Когда дверь за Ган Итаи закрылась и Мириамель осталась одна, слезы на ее щеках высохли.
5. Пустоши снов
Небо разрисовали вращавшиеся серые полосы, на далеком северном горизонте более темные сгустки туч нависали над землей, словно поднятые кулаки, – сердитым пурпуром и черным цветом.
Снова стало очень холодно. Саймон с благодарностью подумал о новой толстой рубашке из шерсти. Ее подарила ему худенькая девушка из Гадринсетта, одна из тех двух, с которыми он познакомился во время пира по случаю получения рыцарского звания. Когда девушка и ее мать пришли с подарком, Саймон вел себя вежливо и поблагодарил их, как, по его мнению, должен делать рыцарь, но надеялся, что в их планы не входило женить его на ней. Они встречались уже полдюжины раз, но она почти ничего не говорила, только постоянно хихикала. Конечно, Саймону нравилось, что им восхищались, но хотелось, чтобы это был еще кто-то, кроме глупой девушки и ее столь же глупой подружки. И все же прекрасно сшитая рубашка отлично его согревала.
– Пойдем, сэр рыцарь, – сказал Слудиг, – ты намерен воспользоваться этой палкой или на сегодня уже хватит? Я устал и замерз не меньше, чем ты.
Саймон поднял голову.
– Извини, – ответил он. – Просто я задумался. Сегодня холодно, верно?
– Похоже, наше короткое лето закончилось, – сказал Бинабик, устроившийся на упавшей колонне.
Они находились посреди Огненного сада, где негде было спрятаться от пронизывающего ветра.
– Лето?! – фыркнул Слудиг. – Только из-за того, что две недели не шел снег? Каждое утро я вытаскиваю лед из бороды.
– Однако погода немного улучшилась по сравнению с тем, какой была до этого, – безмятежно заявил Бинабик.
Он бросил еще один камушек в Кантаку, которая свернулась в клубок в нескольких шагах от него. Она искоса на него посмотрела, но решила, что не стоит вставать и кусать хозяина из-за камешка, и снова закрыла желтые глаза. Джеремия, сидевший рядом с троллем, с опаской наблюдал за волчицей.
Саймон снова поднял деревянный меч и двинулся вперед по плиткам пола. Хотя Слудиг все еще не хотел использовать настоящие клинки, он помог Саймону прикрепить куски камня к тренировочному оружию, чтобы оно стало тяжелее. Саймон взмахнул мечом, оценивая его баланс.
– Ну, давай начнем, – сказал он.
Риммер шагнул вперед, сражаясь с сильным ветром, который надул его тяжелую тунику, и нанес неожиданно быстрый удар, воспользовавшись двуручным хватом. Саймон сдвинулся в сторону, отбил нападение Слудига и тут же контратаковал. Слудиг его блокировал, и стоны дерева эхом пронеслись над плитками.
Они тренировались почти час, пока закрытое пеленой солнце неспешно двигалось по небу. Саймон постепенно учился чувствовать себя комфортно с мечом в руках: ему начало казаться, что он стал частью его руки, о чем не раз говорил Слудиг. Он уже понимал, что это вопрос баланса – не просто размахивать тяжелым предметом, а перемещать его так, чтобы ноги и спина придавали ему дополнительную силу и позволяли инерции помочь занять оборонительную позицию, а не бессистемно атаковать противника, тут же отпрыгивая назад.
Пока они сражались, Саймон размышлял о шенте, сложной игре ситхи, где всегда присутствовали ложные выпады и неожиданные атаки; быть может, подобную стратегию можно применить и в фехтовании? Он нанес несколько ударов, постепенно теряя равновесие, Слудиг это заметил, перешел в наступление после очередного промаха Саймона и попытался достать его ребра, но Саймон ушел в сторону и ловко перекатился. Меч риммера ударил в пустоту, а Саймон мгновенно принял боевую стойку и сумел достать колено риммера. Северянин выронил меч и с проклятиями запрыгал на одной ноге.
– Аммубок! Очень хорошо, Саймон, – закричал Бинабик. – Неожиданный ход! – Рядом с ним улыбался Джеремия.
– Было больно. – Слудиг потирал ногу. – Но ты все здорово продумал. Ладно, давай заканчивать, пока у нас окончательно не онемели пальцы.
Саймон был очень собой доволен.
– Пройдет ли такой прием в настоящей схватке, Слудиг? – спросил он.
– Может быть. Особенно если на тебе не будет доспехов. В них ты можешь рухнуть на землю, как черепаха, и не успеешь вовремя подняться. Нужно быть очень уверенным в себе, когда падаешь, или ты станешь совсем мертвым, а не умным. Но ты все сделал хорошо. – Слудиг выпрямился. – Я уже совсем окоченел. Пойдем в кузницу, немного согреемся.
Фреосел, новый молодой констебль Гадринсетта, поручил нескольким колонистам построить кузницу в одной из просторных пещер. Они взялись за дело энергично и эффективно и уже начали плавить железный лом, который удавалось отыскать на Сесуад’ре, надеясь выковать новое оружие и починить старое.
– Кузня, чтобы согреться, – согласился Бинабик.
Он щелкнул языком, Кантака вскочила на ноги и потянулась.
Пока они шли в кузницу, стеснительный Джеремия отстал на несколько шагов. Пронзительный ветер продувал насквозь Огненный сад, пот на шее Саймона стал ледяным, и он обнаружил, что веселое настроение его покидает.
– Бинабик, – неожиданно спросил он, – почему мы не могли отправиться в Эрнистир вместе с графом Эолейром и Изорном?
Они выехали накануне рано утром в сопровождении небольшого отряда, состоявшего главным образом из всадников-тритингов.
– Я думаю, Джошуа честно ответил на твой вопрос, – сказал Бинабик. – Не следует раз за разом рисковать одними и теми же людьми – или позволять им постоянно покрывать себя славой. – Он состроил гримасу. – В будущем нам всем представится немало других возможностей.
– Но мы принесли ему Шип. Почему бы нам не попытаться добыть Миннеяр – точнее, Сияющий Коготь?
– То, что ты стал рыцарем, мальчик, еще не значит, что все будет так, как тебе захочется, – прорычал Слудиг. – Радуйся своей удаче и довольствуйся тем, что ты имеешь. Будь довольным и тихим.
Удивленный Саймон повернулся к риммеру.
– Ты сердишься? – спросил Саймон.
Слудиг отвернулся.
– Только не я, – ответил он. – Я простой солдат.
– И не рыцарь. – Саймону показалось, что он все понял. – Но ты же знаешь, почему так получилось. Джошуа не король. Он может посвящать в рыцари только эркинландеров. А ты служишь герцогу Изгримнуру. Я уверен, он сделает тебя рыцарем, когда вернется.
– Если вернется. – В голосе Слудига послышалась горечь. – Я устал говорить об этом.
Саймон хорошенько подумал, прежде чем ответить.
– Мы знаем, какую роль ты сыграл, Слудиг, Джошуа всем рассказал – но мы с Бинабиком там были, и мы никогда не забудем. – Он коснулся его руки. – Пожалуйста, не сердись на меня. Пусть я теперь рыцарь, но я все тот же Олух, которого ты учишь владеть мечом. И твой друг.
Слудиг некоторое время смотрел на него из-под густых соломенных бровей.
– Достаточно, – сказал он. – Ты и в самом деле Олух, а мне необходимо что-нибудь выпить.
– И погреться у огня. – Саймон постарался не улыбаться.
Бинабик, который молча слушал их разговор, торжественно кивнул.