Место преступления – Москва Хруцкий Эдуард

© Э. Хруцкий (наследники)

© ИП Воробьёв В. А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

I. Последняя осень

Ленинград. Январь. 1943 год

Трунов словно выплыл из крутящейся снежной серости подворотни. Прямо на Егорова. Как в сказке.

Егоров даже растерялся. Месяц они бегали по городу, и на тебе – на Лиговке спокойно выходит из дома сам Степа Трунов.

Трунов увидел Егорова и начал сбавлять шаг, но обшитые кожей белоснежные фетровые бурки сами ехали по наледи, и он не подошел, а скользнул к оперу.

– Стой, Трунов, – устало сказал Егоров и потянул пистолет из кармана.

Трунов поднял руки. Черт его знает, этого опера. Худой, кожа аж к костям приросла, мало ли какое у него нервное расстройство от голода. Пальнет – и конец.

– Опусти руки и давай к трамваю!

– На Дворцовую повезешь, начальник?

– Нет, в Летний сад на прогулку.

Они подошли к трамваю, и Трунов заметил, как натужно и хрипло дышит опер, с каким усилием идет он против ветра.

А Егорову действительно было плохо. Видимо, доконал его голод и недосып. Да работа милицейская. В уголовном розыске в мирное-то время жизнь не сахар, а в блокаду…

Слава богу, что трамвай пришел сразу, хоть от ветра укрыться можно.

Они вошли в пустой вагон. Кондуктора не было и вообще никого не было. Окна трамвая были забиты щелистой фанерой. Спинки скамеек, ручки, стены покрыла серебристая изморозь. Вагон нещадно трясло, ветер задувал с площадки, и Егорову было необыкновенно холодно. Он сжался на лавке, подняв воротник кургузого пальто и глубоко натянув кепку.

Задержанный сидел напротив. Не по-блокадному румяный, в богатом пыжике, в темно-коричневом кожане с каракулевым воротником, он с любопытством, беззлобно рассматривал Егорова.

Опер сдавал на глазах. Его лицо становилось все белее и белее. Егоров хотел что-то сказать, попытался приподняться и покачнулся на скамейке, потеряв сознание.

– Эй, – тихо позвал его Трунов и потряс за плечо. – Эй!

Опер не отвечал.

Тогда он осторожно вынул у него из кармана пистолет, переложил в свой.

Трамвай заскрежетал на повороте. Остановился. Канал Грибоедова.

Трунов спрыгнул с подножки, свернул в первый же двор и растаял в ленинградской зиме…

Москва. 4 сентября. 1982 год. 14.00

Ах, какая осень висела над кладбищем! Солнце в церковных куполах переливалось. В безветрии тихо планировали на землю желтые листья.

Медь оркестра, приглушенная расстоянием, сливалась с голосами, доносившимися из дверей церкви.

На площадке перед церковью стоял автобус. Рядом – люди в темных костюмах и платьях.

Трое держат в руках алые подушечки, на которых ордена, медали, какие-то знаки.

Наград не очень много, но они все-таки есть. Провожающие подходят и рассматривают оценивающе, словно точно зная, что стоит за каждым орденом, каждой медалью, каждым почетным знаком.

Борис Павлович Громов посмотрел на часы и протиснулся сквозь толпу к Желтухину.

Тот стоял неподвижно, внимательно рассматривая резьбу на дверях церкви.

– Степан Федорович, а где же Михаил Кириллович? Надо начинать похороны.

– Ничего, – Желтухин усмехнулся, – покойник подождет. Ему торопиться некуда.

Желтухин отвернулся и подставил лицо солнцу. Был он в темном костюме, над карманом пиджака нашивки за ранения. И все.

Никаких колодок. Никаких знаков. Только ранения, два тяжелых и одно легкое.

Осеннее солнце окрасило седину, сгладило морщины на лице Желтухина. И стало молодым, снисходительным и ироничным.

У ворот кладбища остановились ухоженные «жигули» и броские иномарки. Вылезали из них люди, совсем не похожие на чиновничью братию. Модно одетые, с громадными охапками цветов.

Они почтительно кланялись Желтухину. Тот кивал снисходительно. Как хозяин, начальник большой. Это деловая Москва приехала на похороны.

К воротам подъехала «Чайка», шофер засомневался на секунду, притормаживая, а потом направил машину прямо к толпе у автобуса.

И она расступилась почтительно, эта толпа. Кто-то раньше всех успел открыть дверь.

Михаил Кириллович, в светлом костюме, высокий, чуть грузноватый, вылез из машины. Кивнул всем. Направился к автобусу.

Печальная процессия прошла по центральной аллее, свернула на боковую.

– А почему оркестра нет? – спросил один из провожающих.

– Михаил Кириллович не любит…

Вот уже на могиле холмик возник, обложенный венками. Увели вдову, народ начал расходиться.

А Михаил Кириллович, Желтухин и Громов все стояли.

– Вот, Борис, – сказал Михаил Кириллович, – день этот надолго надо запомнить. Какой день-то сегодня?

– Вторник, – усмехнулся Желтухин.

– Число какое, остряк?

– 4 сентября.

– Значит, похоронили мы Пашу Сергачева 4 сентября 1982 года. – Михаил Кириллович произнес это со значением. Начальственно.

– Кажется… кем он был-то, Пашка? В приемной у меня сидел, без него как без рук.

Желтухин опять усмехнулся иронически и зло.

Громов слушал почтительно, корпусом подавшись к говорящему.

– Ну что же, ему спать вечным сном, а нам дела вершить. Пошли.

– Миша, – сказал Желтухин, – на поминки зовут.

– Назвал, наверное, кого ни попадя? Народ-то нынче нахальный, этики не понимает.

– Нет, – продолжал Желтухин, – там только свои.

– Ну если что? А где стол-то накрыли?

– Да в «Архангельском». Музыкантов позвали.

– Это днем-то?

– Все как ты любишь.

– Пожалуй, Громов, поедешь с нами, – распорядился Михаил Кириллович. – Пойди к себе в машину, позвони, чтобы дорогу нам расчистили.

По пути к машине Михаил Кириллович несколько раз останавливался, разглядывал памятники.

– А кладбище ничего, – сказал он, – конечно, не такое престижное, но ничего.

– Миша, – Желтухин взял его за руку, – мне кажется, ты меня за дурака держишь.

– Ты о чем?

– Об этом деле с машинами.

– А тебе денег мало? Как паук насосался – ну и сиди. У тебя ни расходов, ни трат.

– Миша, не считай чужие деньги. Лучше будет, если ты мне мои отдашь.

Последнюю фразу Желтухин произнес жестко.

– Ты, Степа, меня никак пугаешь?

– А что мне тебя пугать, Миша. Ты же знаешь, у меня про твою жизнь все бумаги собраны. Хоть роман пиши из серии «Жизнь замечательных людей».

Михаил Кириллович посмотрел на Желтухина. Недобро. Нехорошо посмотрел.

– Получишь, скорпион старый. Получишь.

4 сентября. 8.35

Врач медленно ввел иголку в вену, надавил на головку шприца.

Игорь Корнеев увидел, как лицо женщины, синюшно-болезненное, начало постепенно розоветь, молодеть просто на глазах. Исчезли синие тени, губы словно налились кровью, в глазах появился живой блеск.

– Вы можете говорить, Лариса Петровна? – Корнеев подошел, сел рядом.

– Да.

– Как было дело?

– В час ночи мне позвонил человек, сказал, что он говорит из Шереметьева, что он привез посылку от Николая.

– От вашего мужа?

– Да.

– Где ваш муж?

– В Лиссабоне, в командировке.

– Вы сами попросили его завезти вам посылку?

– Нет, он сказал, что переезжает во Внуково и утром улетает домой.

– Куда?

– Я не спросила.

Женщина откинулась на спинку дивана и закрыла глаза.

– Воды, – обронил Корнеев.

– Не надо, спасибо.

– Вы можете говорить?

– Конечно. Их было двое. В масках и синих халатах. У них были пистолеты. Они потребовали деньги и чеки.

– Вы отдали?

– Да. Семьсот рублей и полторы тысячи чеков.

– Что они еще забрали?

– Магнитофон и мою дубленку.

– Они угрожали вам?

– Да. Кричали, страшно матерились.

– Голоса их вы запомнили?

– Один был грузин.

– Почему вы так думаете?

– Во-первых, акцент, а во-вторых, когда я потеряла сознание и потом пришла в себя, то один другого называл Нугзаром.

– А дальше?

– Грузин сказал: «А бабенка ничего, только вроде концы отдала она». Второй подошел ко мне, пощупал пульс, засмеялся: «Нет, сомлела немного, и все». Грузин увидел у меня на шее цепочку, наклонился, маска упала.

– Вы запомнили его лицо?

– Да.

Корнеев встал, быстро вышел в другую комнату, где работали эксперты. Прищурился на секунду от вспышки фотоаппаратов, огляделся.

– Логунов, – позвал он оперативника, – поезжай в управление, привези альбом.

Логунов уехал, и время остановилось. Оно стало плотным и липким. Так всегда бывало, когда машина слегка начинала останавливаться, словно у нее полетело колесо на трассе во время многодневной гонки. Рядом с Ларисой Петровной сидел врач, в соседней комнате тихо переговаривались эксперты-криминалисты, тяжело вздохнула в коридоре собака. Игорю захотелось пить, и он пошел на кухню. Зита, огромная серо-черная овчарка, лежала в коридоре у дверей, положив на лапы лобастую голову.

– Ну что, подруга, устала? – спросил Игорь.

Собака помела хвостом по полу, провожая Корнеева добрыми карими глазами.

Игорь заглянул к экспертам:

– Ребята, я пить хочу.

– За газировкой сбегать? – хитро прищурился эксперт Витя Шеин.

– Хорошо бы, конечно, но от тебя разве чего хорошего дождешься. Кран на кухне вы обработали?

Шеин молча посмотрел на Корнеева. Ему даже отвечать не хотелось на подобную глупость.

– Понял, – усмехнулся Игорь.

На кухне он напился прямо из-под крана пахнущей хлоркой воды. В животе от нее сразу стало муторно.

Игорь сел у окна и закурил.

На соседнем карнизе о чем-то добро переговаривались голуби. Их курлыкающие голоса создавали некую обстановку покоя, размагничивали, уводили от этой квартиры в нежную московскую осень.

А Игорь любил ее. Видимо, в каждом человеке заложен свой генетический код. Одним лучше зимой, другие внутренне распрямляются летом, кто-то весной себя хорошо чувствует. А он, Игорь Корнеев, ощущает прилив сил именно осенью. Но вместе с тем в осени этой скрыта для него ловушка. Как только начинается бабье лето, совсем Игорю работать не хочется. Хочется гулять по улочкам Замоскворечья, или по Басманной, или по Чистым прудам, бесконечно повторяя стихи, вычитанные в повести Паустовского «Время больших ожиданий»:

Осенью Игорю становилось грустно. И он становился особенно эмоционально восприимчив. А это в его службе было лишнее. Совсем ненужное ему. Игорь посмотрел на часы. Логунова пока не было.

Конечно, надежда на то, что хозяйка опознает нападавшего по фотографии, была весьма эфемерной. Да и что можно было требовать от женщины, попавшей в такую немыслимую ситуацию.

Но все-таки это был шанс. Да и сам Корнеев родился не сегодня и в розыске вкалывал который год. Были у него сведения. Были. Но тоже весьма приблизительные.

Ограбление этой квартиры третье. Группа работала четко по твердой наводке. Грабители навещали только людей, многократно выезжавших за рубеж.

Причем дверь хозяйка открывала, находясь в полной уверенности, что ей привезли посылку от мужа. Значит, наводчик не просто знал, что муж Ларисы Петровны уехал, но и мог предположить, что он обязательно передаст нечто с оказией.

Методика ограбления разительно схожа. Всегда двое, маски, синие халаты. Правда, в тех двух случаях грабили ночью, после двенадцати, а здесь работали в семь утра.

Пятнадцать лет назад он, Корнеев, после школы милиции пришел работать в Свердловский райотдел. Все считали, что ему крупно повезло: он миновал самую сложную инстанцию – отделение.

Тогда он работал в группе, занимающейся раскрытием квартирных краж.

Кажется, сколько времени прошло? Всего пятнадцать лет. А как все изменилось! Он помнит старых квартирных воров. Небритых, опухших мужиков в мятых мосшвеевских костюмах. Брали они в основном носильные вещи и хрусталь. Сбывали все это стремительно, здесь же. Знакомым буфетчицам и продавщицам.

Сейчас грабитель стал иным. Его больше не интересует громоздкий тяжелый хрусталь. Золото, чеки, импортная радиотехника, меха. Ну и, конечно, наличные.

Вообще за эти пятнадцать лет многое изменилось.

Работать стало невыносимо трудно. По чьим-то командам прекращались оперативные разработки, возникали дутые уголовные дела.

Ворье ходило в обнимку с ответственными работниками. Пришедшие откуда-то шустрые руководители принесли в милицию дух делячества.

Обидно и горько было видеть деляг, гуляющих в ресторанах, раскатывающих в «мерседесах», как к себе домой заходящих на Петровку и в МВД.

Как-то Игорь поинтересовался, почему их пускают контролеры на входе.

– А как не пустишь, – ответил старшина, простоявший на этом посту тридцать лет, – у них министерские удостоверения за подписью Щелокова.

– А что же за должность у них?

– Консультант.

Целая толпа «консультантов» развелась в столице с благословения либерального министра. Да и у них в МУРе все шло как-то не так.

Хлопнула входная дверь, приехал Логунов.

– Привез?

– А то.

– Ну начнем, помолясь.

Игорь вошел в комнату, положил перед хозяйкой альбом. Лариса Петровна начала медленно его листать.

– Вот. Это он. – Женщина ткнула пальцем в фотографию.

– Вы не ошиблись?

– Нет.

Корнеев вынул фото из альбома, прочитал вслух. Нугзар Борисович Тохадзе.

Корнеев с Логуновым вышли на кухню. Игорь устало сел на стул, достал пачку сигарет.

– Будешь?

– Нет, – Борис Логунов отрицательно качнул головой, – я свои.

Игорь посмотрел на часы. Десять. Утро только начинается, а кажется, весь день прошел.

– Что у нас есть на Тохадзе, Боря?

– Ничего.

– Связи?

– Практически никаких.

– Тогда давай отрабатывать связи потерпевшей и ее мужа. Нам нужен наводчик.

– Слушай, Игорь! Слушай. – Логунов хлопнул себя по лбу. – Витя Слон…

– Катала. Конюков Виктор Сергеевич.

– Он. Игорь, он жаловался Кольке Бесу, что Тохадзе отнял у него и у Леньки Седого выигрыш.

– Вот это тепло, даже жарко, Боря. Где клиент?

– Обычно он в одиннадцать ходит в Дом кино.

– Куда? – изумился Корнеев.

– В Дом кино. Там завтракает в кафе, потом играет в бильярд.

– Красиво живут жулики в наше время.

– Он же катала.

– Тем более.

Игорь посмотрел на часы.

– Как я понимаю, скоро Конюков придет в Дом кино. Кстати, откуда сведения?

– От того же Беса.

– Поехали.

Корнеев заглянул в соседнюю комнату. За столом следователь майор Евтеев допрашивал Ларису Петровну.

– Евтеев, мы тут по делам сгоняем.

– Погоди-ка, Корнеев, я план опермероприятий набросал.

– Слава, ты его отдай ребятам, я его в оперативно-разыскное подошью.

– Запомни, Корнеев, руководство сказало, что разработку по этому делу ведешь ты.

– Так я и не отказываюсь.

– Тогда езжай.

– Ну спасибо, начальник.

– Ты, Леша, поезжай помедленнее, – сказал Корнеев шоферу, – погодка видишь какая.

– Погода как погода, – недовольно ответил Леша.

Он, как большинство водителей оперативных машин, обожал стремительный бросок по узким улочкам, кваканье спецсигнала, прерывистое мерцание фар.

– Хорошо бы сейчас поехать в Сокольники, в «Сирень». Попить пива, – мечтательно сказал Логунов.

– Знаешь, что такое счастье, Боря?

– Ну?

– Не видеть несбыточных снов.

– Очень остроумно.

– Нехорошо говоришь с начальником.

Логунов хотел ответить что-то веселое, но машина остановилась.

– Вот и Дом кино.

Они прошли мимо вахтерши, симпатичной дамы, читающей «Новый мир», поднялись по лесенке у гардероба и вышли в узкий длинный коридор. Потом спустились вниз.

Игорь раньше никогда не бывал здесь. Он шел через тишину закрытого престижного дома, и странное чувство покоя охватывало его.

На стеклянных дверях кафе висела бумажка, сообщающая, что оно откроется в 11.30.

Игорь огляделся, в противоположной стороне за стеклянными дверями горел свет.

– А там что? – спросил Корнеев.