Азъ есмь Софья. Царевна Гончарова Галина

– Да, совсем чуть осталось – и батюшка невесту назовет. Ты ей быть точно не желаешь?

– Алешенька! Да противный он! Старый, толстый, вонючий!

Софья под столом расплылась в довольной улыбке. Если мужик такое прощает женщине… это уже не мужик!

– Это отец мой!

– Прости, Алешенька! Только видеть я его не могу больше! Вроде и смотрит ласково, и говорит приятно, а только не могу я больше! Как представлю, что поцеловать его придется – дурно становится! Давай сбежим! Мне без тебя жизнь не в радость!

– Наташа, мы ведь отцу рану нанесем, да какую.

– Коли любит тебя – так простит. А коли нет – неуж ты меня старику отдать хочешь? Так сразу скажи, я уж лучше в воду головой!

– Не стоит.

Алексей Михайлович был великолепен. Спокоен, серьезен, сдержан – и горделив в своем страдании. Станиславский руку бы отдал за такого актера!

– Что ж ты, Наташа, сразу мне все не сказала? Не стал бы я тебя неволить.

Наталья еще могла выкрутиться одна, но думая, что Алексей теперь будет с ней, что царь просто случайно – у нее не было времени сообразить, что все было подстроено. И потому…

– Не вели казнить, государь! – Наталья кинулась царю в ноги, Алексей Михайлович едва отстраниться успел. – Любим мы друг друга!

Царь дал ей поваляться пару минут с криками. Больше и не понадобилось, Наталья поняла, что голосит в одиночестве и стихла. Оглянулась.

– Мы – это кто?

Вот тут Наталья и осознала, что царевич подозрительно спокоен, бросила на него взгляд – неужто… и прочитав там ответ на свой вопрос, едва в голос не завыла. Остолбенела…

Не ждала она предательства. Алексей же Алексеевич был спокоен.

– Не люба она мне и не была никогда.

– А она иначе думала?

– Ничего я ей не обещал, батюшка. Ни любви до гроба, ни руки, ни сердца. Сама решила, что люб я ей, сама на шею кинулась, сама с тобой в любовь играла, а мне глазки строила. Есть тут и моя вина – что не покаялся я вовремя перед тобой, да страшно было мне – и сердце тебе разбивать не хотелось. И любое наказание от тебя за то приму.

С точки зрения Софьи, звучало подловато, но – какая разница? Им надо было довести Наталью, чтобы из нее полезла вся мерзость – Алексей этим и занимался.

– А тут еще кое-что. Человек мой поговорил с царевичем Кахети.

– Ираклий…

– И тот утверждает, что Наталья и ему в любви клялась. И это только те, о ком мы знаем. А сколько их всего было – Бог весть.

– Не было такого!

Наталья вскочила с колен. Она была бойцом, она была умна и отважна, но это ее сейчас и подвело. Романов мог пощадить сломленную отчаянием и обманутую, растоптанную и униженную. Но не крикливую девку, вовсе нет.

– Поклеп это! Наветы гнусные!

– Неправда. Ираклия спросить можно, он лгать не станет. Просто не желал он жениться на бесприданнице, вот ты его и приваживала, чтобы созрел.

Софья усмехнулась, глядя на гнев на лице Натальи. Гнев, ярость, ненависть, глаза выпучились, с губ слюна ошметками, пальцы когтями скрючены – того и гляди кинется. Вот и пусть кидается!

Лучше – на государя.

– Лжу возводите!!! – заверещала Наталья. – Ты сам мне в любви клялся! И записки твои у меня есть!

Ага, как же!

Размечталась!

Софья была уверена в себе на сто процентов. И в своих девочках тоже. Вошли две служанки, да и вышли вон. Подушки там взбить, горшок унести… а записочки? А может, это туалетная бумага такая!

– Не писал я ничего, батюшка. И не привечал бы ее, да знать хотелось, насколько глубоко бесстыдство ее зайти может.

Наталья выкрикнула несколько грязных ругательств – и медленно осела на пол. Глаза ее дико вращались, на губах показалась пена.

Мужчины явно растерялись, иметь дело с бабами в истерическом припадке никому не доводилось. Первым опомнился царь.

– Слуги!

Передал Наталью с рук на руки слугам и кивнул сыну.

– Пойдем, посмотрим, что там за записки.

Стоит ли удивляться, что никаких записочек нигде не нашли, хотя в покоях Натальи даже и стены простучали. Зато записочки, которые Наталья Алеше писала, нашлись, хотя и не все. Софья их тщательно отобрала, одну к одной, а уж руку Натальину Алексей Михайлович знал. И то сказать – хоть Наталья имя и не упоминала, но кое-что выцепить оттуда можно было и узнать адресата.

Мужчины молчали. Алексей Михайлович был подавлен. Алеша же просто молчал – ему было неприятно все это. И никогда бы он так не поступил, если бы не Софьины уговоры. Да и…

Политика – дело грязное. Уж сколько сестра ни говорила, а каждый раз убеждаешься. Или это так мерзко, потому что он подставил девушку? Да, какая ни есть, но она его любила. А он…

А все равно!

Теперь лишь бы не напрасно!

После обыска царь кивнул на свои покои – и медленно пошел к себе. Алексей следовал за ним.

Там Алексей Михайлович опустился в кресло – и сломленно закрыл лицо руками. Не было царя – лишь несчастный преданный человек, которому от того плохо и больно.

– За что она так, Алеша? Неужто не понял бы? Не простил бы?

Алексей огляделся, нашел взглядом кувшин со сбитнем, который стоял на столике у стены. Плеснул в кубок.

– Испей, батюшка.

Царь глубокими глотками пил сбитень. Дыхание его постепенно выравнивалось.

– Несчастный я человек. Все меня предают, воры одни кругом, верить никому нельзя… За что? В чем я провинился?!

– Не говори так, батюшка. Матушка тебя любила. Да и мы у тебя есть, мы не предадим. Просто иногда так бывает…

– Разогнать всех этих невест по домам…

– Не стоит, батюшка. Бояре обидятся. Ты лучше погляди на них – авось и выберешь себе любушку по сердцу?

– Я думал, она меня любит… Старый, вонючий…

Кубок с силой врезался в стену.

– Отправлю ее завтра к Матвееву! И чтобы духу его в Москве не было!

Алексей покачал головой.

– На смерть девку обрекаешь, батюшка. Что с ней Матвеев сделает?

Алексей Михайлович вздохнул.

– Думать о ней – и то больно.

– Прости меня, батюшка. Виноват я перед тобой.

– В чем? В том, что молод да красив? Или что не люба тебе Наташа? Так насильно мил и не будешь…

Алексей искренне зауважал своего отца. Многие бы на его месте так поступили? Да почти никто… и гонцу, принесшему дурные вести, досталось бы, и Наталью бы на плаху поволокли, и все же…

– Сегодня решить надо, батюшка. И сделать тоже. Иначе Матвеев ее не помилует. Ты же не хочешь ей смерти?

– Нет. Пусть счастлива будет… но подальше от меня.

– В Кахети? С Ираклием?

Алексей Михайлович задумался.

– Ираклий давно у меня денег просит, но ежели так – помогу я ему. Людей не дам, а денег пусть возьмет. Обвенчать их сегодня же ночью – и пусть едут.

– Ежели согласится он?

– А коли нет – так я и Арчилу помочь могу! – Синие глаза сверкнули гневом. – Он бесприданницу не хотел? Так нынче радость у него! Сам царь за девкой безродной приданое дает! Прикажи, чтобы нашли да привели!

Алексей так и сделал. И вернулся к отцу. Оставлять мужчину одного ему не хотелось.

Софья смотрела на лежащую без сил Наталью. Глаза ее были спокойны и холодны. С таким же выражением она разглядывала бы какое-нибудь животное редкой породы. Пока еще Нарышкина не пришла в себя, но Софья хотела поплотнее забить крышку ее гроба. Слишком Наталья умна, чтобы пускать все на самотек.

А жаль.

Сложись все иначе – подругами стали бы.

Но такая мачеха ей не нужна, такая жена Алексею – тоже. Тем более что и в памяти всплывало нехорошее. Когда-то давно… Петр Первый… книга Толстого… Она уже почти ничего и не помнила, но в начале романа, там точно были Наталья Кирилловна и Матвеев. Алексею она об этом не сказала, но приглядывать за братом собиралась. Ведь если…

Хоть убивай – не могла Софья вспомнить подробнее. Как корова языком слизнула.

Наталья зашевелилась, глаза приоткрыла.

– Ты!

– Я, – подтвердила Софья. Чуть улыбнулась. – Я, Наташенька. Или ты думала, что я позволю безродной девке в постель к моему брату да в сердце к отцу влезть?

Черные глаза медленно загорались яростью. Софья чуть склонила голову к плечу.

– Не нужна нам такая, как ты. Злая да глупая.

– Тебе ли судить?

– Мне. Не надобен нам Матвеев у трона. И родня твоя также не надобна.

– А твоя многим лучше?

Софья головой качнула.

– Моя родня уже ничего не решает. А вот ты…

Наталья скрежетнула зубами. И вдруг спросила:

– Что со мной будет?

– Монастырь, – Софья не знала, но лгала без зазрения совести. – Ежели батюшка смилуется. А то могут и голову срубить.

А пусть помучается, дрянь черноглазая! Сколько из-за нее Софья переживала… от школы отвлекаться, потому что у батюшки весна в причинном месте заиграла, проекты приостанавливать – легко ли? Хоть так отомстить.

– Лжешь!

Девочка пожала плечами.

– За дверью стража. Вздумаешь бежать – пеняй на себя.

Развернулась и вышла. Наталья долго не пролежала, заметалась по комнате.

Как?!

Как могло так получиться?!

Почему?!

За что?!

Вопросов было много, а вот ответов не было. Оставалось только скрипеть зубами в бессильном отчаянии.

Ираклия долго искать не пришлось. И нашелся, и пред царские очи предстал, и на вопросы ответил честно.

Да, было такое. Знает он матвеевскую воспитанницу. Только вот как царь в тот дом пожаловал – тут же ему от ворот поворот дали. Матвеев и развернул, сказал, чтобы не морочил он девушке голову. Наталья?

Да, говорила, что люб он ей.

Жениться?

Так ведь… э-э-э… бесприданница она, государь… а у меня еще трон не отвоеван…

Алексей Михайлович пожал плечами.

– Войска не дам, но где найти их – ты знаешь. Ежели на Наталье женишься и с собой ее заберешь – дам я тебе денег. А нанять кого – дело несложное.

Ираклий задумался, но не надолго. Наталья ему была по душе, а уж приданое – и вовсе медом растекалось.

– Готов служить тебе, государь.

– Тогда к свадьбе готовься.

– Когда, государь?

– Сейчас.

Ираклий бросил взгляд на царевича и увидел его выразительный взгляд. Такие любой придворный читает на раз. Молчи, я все тебе расскажу.

И согласился. Единственное, что попросил, – это во что другое переодеться, а то ведь из постели вытащили…

Алексей Михайлович не отказал.

Странная это была свадьба.

Ночная торопливая исповедь, мертвенно-бледная невеста с ненавистью в глазах, довольный жених, государь, выглядящий откровенно убитым горем, внешне спокойный царевич, в глазах которого плещется удовлетворение хорошо проделанной работой…

Царский духовник, который венчал эту пару, даже и не пытался что-либо сказать. Себе дороже. А царевич успел перекинуться парой слов с Ираклием. Быстро, пока Наталью исповедали.

– Что случилось, государь царевич?

– Наталья отцу призналась, что не люб он ей. Другой ей по сердцу.

– Вот как? А что ж я…

– За того человека она замуж выйти никак не может. Но и здесь оставаться…

– Матвеев?

– Да.

Ираклий кивнул. На Матвеева и у него был зуб, Наташа ему нравилась – почему бы и не совместить приятное с еще более приятным?

Так вот и получилось. Вскоре после полуночи все было закончено – и все разошлись по своим покоям. Сына Алексей Михайлович тоже отослал. Хотелось побыть одному. Хотелось…

Сердце болело.

Алексей Алексеевич же не успел войти к себе, как у него на шее повисла Софья, хлопнул по плечу Ваня Морозов.

– Алеша, какой ты молодец!

– Ты это сделал!

– Грязно это…

Софья тут же поняла, что на сердце у брата. Усадила его в кресло, опустилась рядом на пол, заглянула в лицо.

– Очень грязно, Алешенька. И мерзко. Только я так тебе скажу – мы сейчас большего зла избегли. Женился бы батюшка на Наталье – думаешь, успокоилась бы она? Никогда. Начала бы его против тебя настраивать, для своих детей интриговать. Матвеев помог бы, ему то не в тягость. Бояре бы разделились, а начни ты с ворьем бороться, как желаешь, – все бы на его сторону встали. Смута бы началась, брат на брата войной пошел – ничего нет страшнее. Не кори себя, не ты это начал. Ежели б Наталья отца любила, разве мы бы хоть слово супротив сказали?

– Она меня любила…

– Любила ли? Или говорила, что любит?

Ответа Алексей не знал. Смотрел в окно, вспоминая, как красивая девушка превращалась в раненое животное – и осознавал, что это всегда будет с ним.

Предавать, интриговать… да будь он проклят – этот путь государя! Страшно это…

Так они втроем рассвет и встретили. Спящими вповалку на широкой кровати, как есть, в одежде. Алексей и Иван переплели руки, Софья маленьким зверьком приткнулась между ними…

Дети, всего лишь дети, которые впервые поняли, как это – играть человеческими судьбами. И им было больно. Что-то такое умерло в них в эту ночь… Иллюзии?

Возможно.

И даже Софья, хоть и рассталась с ними еще давным-давно, все равно переживала.

Переживал и Артамон Матвеев. На следующий день он узнал и примчался в Кремль, но к царю его даже не допустили. Он бы кинулся в ноги, он бы все исправил, но – увы!

Никто толком ничего не знал. Только что одну из девиц срочно замуж выдали и отослали, а как, за что…

Увидеться с Натальей у него тоже не получилось. Ираклий, хоть и влюблен был в Наталью, но управлять ей не позволил. Молчи, женщина. Твое дело мужу улыбаться, а не в дела его лезть!

Алексей Алексеевич не отходил от отца, стараясь утешить его в горе. Софья же…

Софья о чем-то активно шепталась с Иваном Морозовым. А что Иван разговаривал после этого со Степаном Разиным, которому ходу в Кремль не было… Так что же? Не разговаривать с ним теперь?

Алексей Михайлович тоже переговорил с дочерью. Софья не отрицала ничего и не запиралась.

Наталья?

Было, было…

Алексей, когда записочку от нее получил, пришел к сестре, посоветоваться. Почему с ней? А с кем еще? С ней да с тетушками – иного выбора и не было. Не к отцу же с таким пойдешь, сердце разбивать…

Почему потом пошел?

Так тетушки и уговорили. Лучше один раз все прояснить, чем такие интриги за отцовской спиной плести. Мерзко это…

С этим Алексей Михайлович был полностью согласен. Мерзко и гадко. Идти на смотрины ему совершенно не хотелось, но надо было.

Так что в назначенный день девушек вывели в залу – и Алексей Михайлович пошел вдоль строя.

Лица, лица, лица…

Круглые и вытянутые, серьезные и встревоженные, карие, голубые, черные, серые, зеленые глаза, светлые и темные косы бегут по роскошным платьям… Пройти бы, не поднимая глаз, а лучше выгнать всех… И в груди тяжко, и вспоминаются черные очи, и голос грудной слышится, и улыбка нежная… Наташенька, что ж ты так со мной, любовь моя поздняя, нечаянная? Неужто чем виноват перед тобой?

Софья бы намекнула батюшке, что не там он вину ищет, да не стоило его добивать.

Раз прошел Алексей Михайлович, словно во сне дурном. И два прошел. А на третий раз вдруг выхватил из толпы знакомые синие глаза.

Ясные-ясные, словно небо летнее.

Только раз он такие глаза видел, только у одной женщины.

И коса снопом золотым по платью бежит. А лицо…

– Фимушка?

И не царь стоял в тот миг перед девушкой, нет. Мальчик шестнадцати лет, которого мечтой поманили, да отобрали ее. Чудо ли это?

Или время вдруг назад поплыло?

Царь пошатнулся – и если б девушка его под руку не подхватила – на колени упал бы.

Перед этой?

Перед той, которую предал в юности? Допустил, чтобы обвинили облыжно да с глаз долой услали?

Прощения просить, умолять, все бы отдал в этот миг – лишь бы поняла. Лишь бы простила, поверила, что не хотел он зла, просто отстоять ее не сумел! Глуп был, молод, в себе неуверен… И вдруг увидел в синих глазах нечто такое, что разжались когти в груди…

Тепло там сияло. Понимание и прощение.

А Любава просто пожалела Алексея Михайловича.

Как любого обычного, немолодого, усталого мужчину. Как человека. Раненная жизнью сама, она понимала, когда другим больно – и ему тоже так было. Шел, тосковал…

Такое у него было в глазах, что страшно становилось.

– Меня Любовью крестили, государь…

Тихо-тихо, так, что, кроме соседок, и не слышал никто. Да и те отшатнулись, словно испугались чего.

– Любушка…

Два человека рядом. Понимание?

Да, наверное. И это намного больше того, что они надеялись обрести.

Алексей Алексеевич смотрит чуть удивленно. Неужели получилось?

Сонюшка! Ну и умна ж у него сестрица!

В тот же день Любовь Алексеевна Пронская стала официальной царской невестой – и уж к ее охране отнеслись вовсе не так халатно, как когда-то к защите касимовской невесты. Служанки у нее были все свои, от Софьи. Охрана?

Алексей Михайлович поставил своих доверенных людей, да и Милославские тоже постарались. Иван Милославский примчался к Софье, падать в ноги и благодарить – царь, узнав, кому именно обязан своим счастьем, поблагодарил мужчину и пожаловал его золотой чашей с червонцами. Да и к царю Иван стал вхож намного чаще.

Любавушка по секрету призналась Софье, что ей царя уж-жасно жалко, он ведь такой одинокий – и никто его не понимает. Софья покивала, соглашаясь, что быть одиноким, имея аж десяток детей, троих сестер и всяких около-родственников – это у нас запросто, и посоветовала жалеть его почаще. Сошлись два одиночества!

Одному в радость слезы пролить, второй в радость их вытереть… идеальное совпадение!

Алексей Михайлович вообще ничего вокруг не видел, пребывая в розовом тумане. Софья даже удивлялась – как так можно? Но потом поняла. Царь любил жалеть себя и любил, когда его жалели. Любава же была наделена этим даром в таком количестве, что хоть сцеживай и в чай подливай. Даже Матвеева, который таки прорвался к царю и упал в ноги, не велел гнать со двора. Просто посмотрел с улыбкой и высказался в духе: «Неисповедимы пути Господни, никогда не угадаешь, где найдешь, где потеряешь». Понятное дело, Матвеева этот расклад не устроил, но тут грянуло еще более страшное.

Наталью Нарышкину нашли мертвой.

Царь был в шоке, хоть и недолгом. Но злорадство в нем перевесило. Вот, не крутила б хвостом, сидела бы сейчас в Кремле. А так – простите…

Что привело к такому печальному концу?

А вот что. Ираклий, получив деньги на необходимое – целыми днями мотался по Москве. Ведь нанять людей мало, надо их еще вооружить, одеть, обоз снарядить… Царь тоже чуть сжалился и обещал помочь стрельцами – с легкой руки сына. Лучше – матвеевским полком. Самое то для него…

Одним словом – Ираклий был очень занят. А жена оставалась одна. И не в Кремле, нет. Царь не намекал, что хорошо бы кахетинцу оттуда съехать, но мужчина и сам был понятливым. Снял подворье да съехал – временно.

Сам царевич, получив деньги, да и поддержку, целыми днями то в полку пропадал, то еще где, а Наталья одна оставалась. Вот и упросила молодого мужа ее хотя бы в церковь отпускать.

Ираклий, конечно, согласился. Со служанками, с охраной… только кого это спасло?

Никто даже и не понял, как дело случилось.

Просто шла молодая женщина, улыбалась солнышку летнему, а потом в единый миг за сердце схватилась да и на снег осела. Служанка кинулась, захлопотала, помстилось ей, что Нарышкиной плохо стало – ан нет.

Не плохо…

Между ключиц женщины, брошенный с нечеловеческой точностью, торчал короткий арбалетный болт.

Вот тут-то толпа и взволновалась – убили! УБИЛИ!!!

Охрана искать душегуба бросилась, да только следы на снегу и разыскала, обильно перцем пересыпанные. Собака не прошла чтоб.

Ираклий, как узнал, помертвел весь, царю в ноги бросился, на коленях о милости просил. Было что-то такое в Наталье, притягивала она к себе мужчин. Хоть и был на нее Алексей Михайлович обижен, а все ж приказал искать татя.

Искать начали по всей Москве – и очень скоро нашли душегуба. Сенька Жало, прозванный так за пристрастие к тонким узким клинкам, сказал, что нанял его какой-то высокий худой тип, вроде как старик, но точнее он не скажет. Вот перстень запомнился, да. Перстень приметный. И сапоги на старике были дорогие – тисненной золотом кожи. Словно и не нашенские…

И тут кто-то вспомнил, что Артамон Сергеевич эту моду любит…