Гринтаун. Мишурный город Брэдбери Рэй

На старом месте. В полдень

Кинотеатр разрушили.

Снесли, оставив лишь каркас.

И супермаркет возвели на старом месте.

Когда нам было лет по девять-десять,

Мы бегали сюда смотреть,

Как растворяется Машина времени

И снова возникает.

Мы уносились за ракетами

Иль возвращались за зверьем.

Встречались нам и динозавры, и

Несусветные чудовища, нагрянувшие

                             с Марса,

Чтоб отобедать мальчишками,

А еще лучше – девчонками,

Ручками, ножками, локотками

И, неизбежно, косичками.

Мы видели и знали это всё.

И вот здесь появился гастроном.

На старый костяк напялили маску.

                             И что же?

Я игру придумал. Пришел под вечер, на

                             закате

На поиски консервов, пакетиков,

                             мороженой тушенки

И варева из бронтозавра,

И с аллозавровой начинкой… блинчиков.

А может, есть игрушки?

Складной воздушный

Змей-птеродактиль,

Приманка для мальчишек.

Чем поживиться в отделе

свежезамороженной еды?

Вырезкой холодной, белесой после

                             воскрешения

Из мамонта мохнатого, российского.

Итак, с приходом сумерек

Нашел я в супермаркете любимое зверье.

То тут, то там я мог узреть личину, что

                             вызывала

Неподдельный, чистый ужас и восторг!

Потом принес домой консервы

Из исполинского тираннозавра рекса,

Чтоб вечерком отведать.

Проснулся в три утра, почуяв

Под пышущими пламенем ноздрями

Ухмылку монстра-рекса —

Самодовольный древний частокол зубов.

Сладости! Пакости! Спасайся кто может![24]

Я всегда считал, что Хэллоуин безудержнее, насыщеннее и значительнее, чем даже сочельник. Изумительные жутковатые воспоминания набрасываются на меня, когда я снова вижу свою призрачную родню, и нечто, крадучись, заставляет ступеньки поскрипывать, а дверные петли – им подпевать.

Мне, видите ли, очень повезло с подбором тетушек, дядюшек и кузенов, вынашивающих полуночные замыслы. Когда мне было восемь лет, бабушка пожертвовала мне свою оперную мантию, чтобы выкроить из ткани крылья летучей мыши и заворачиваться в нее. Тетушка одарила меня белыми леденцовыми клыками, чтобы вставить их в рот и корчить смачные и ужасные оскалы. Двоюродная бабушка вдохновила меня на колдовство, малюя на моем лице череп и запихивая меня в шкафы, чтобы доводить до инфаркта проходящих мимо кузенов или постояльцев с верхнего этажа. Окончательно меня развратила матушка, когда мне было года три, познакомив с Лоном Чейни в фильме «Горбун собора Парижской Богоматери».

В итоге Хэллоуин навсегда стал моим празднеством, созданным для меня. И Хэллоуины конца 1920-х – начала 1930-х годов тотчас возвращаются ко мне при легчайшем благоухании свечного воска и аромате тыквенных пирогов.

Осень сочетала в себе леденящие душу моменты, когда ты видел витрины мелочных лавок, целиком заполоненные пятицентовыми тетрадками и желтыми карандашами, возвещавшими нашествие Школы, и жизнеутверждающие посулы октября, которые будоражили то, что дремлет в крови до поры и бросает восторженных мальчишек в жар, побуждая строить планы на будущее.

Ибо в обиталищах клана Брэдбери мы действительно планировали праздники загодя. В Уокигане, штат Иллинойс, наши три семейства занимали целый квартал. Бабушка и дедушка (до его кончины в 1926 году) проживали в угловом доме; мама и папа с моим братом Скипом и мною занимали дом рядом, южнее, а мой дядя Бион жил неподалеку; его библиотека была умудрена Эдгаром Райсом Берроузом и подстарена Генри Райдером Хаггардом.

1928 год пришелся на пору расцвета Хэллоуина. В ту осень все лучшее достигло своей вершины.

Моя тетушка Нева (Невада) только что окончила школу; ей минуло 17 лет, и она владела «фордом» модели А.

Числа 20 октября она сказала:

– Малыш, время неумолимо. Начинаем планировать. Как будем использовать чердаки? Куда пристроим ведьмаков? Сколько снопов кукурузы нужно доставить с фермы? Кого замуруем в подвале с бочонком амонтильядо?

– Стой, стой, стой! – кричал я… и мы составляли список.

Нева рисовала картинки и расписывала наброски костюмов для всех нас, чтобы праздник стал поистине захватывающим и ужасающим. Это называлось «вечером раскраски костюмов». Когда Нева заканчивала, из-под ее кисти выходили эскизы для Бабушки в роли доброй матушки из «Обезьяньей лапки»[25], изображения моего папы в роли Эдгара Аллана По, устрашающие образины для моего брата в роли горбуна Квазимодо и меня – в роли Доктора Смерти, играющего на ксилофоне своего собственного скелета.

Затем вереницей следовали «вечер выкройки костюмов», «вечер раскраски масок», «вечер приготовления сидра», «вечер маканых свечей и конфет-тянучек» и «вечер фонографа», когда мы слушали самую потустороннюю музычку. Как видите, Хэллоуин не просто заявлялся к нам на двор. Его нужно было схватить, изваять и заставить состояться!

Ну и дом дедушки-бабушки служил общим котлом, в который мы складывали пеканные палочки, похожие на переломанные ведьмины руки, и листья с семейного кладбища, мимо которого ночами проносились поезда, оглашая окрестности леденящими душу завываниями духов-банши. К ним в дом, наверх и вниз, надлежало нести кукурузные стебли с полей близ кладбища и тыквы. А из универмага Вулворта – оранжево-черный креповый серпантин, мешочки черного конфетти, которые полагалось разбрасывать с криками «ведьма чихнула!», и маски из папье-маше, вонявшие псиной, после того как в них побегаешь и надышишься. Все это добро следовало тащить, носить, осязать, запасать, нюхать и хрумкать.

29 и 30 октября мы резвились почти так же, как 31 числа, ибо вечерами, в прохладных пряных сумерках Нева, Скип и я выходили на Поножовщину и прощальный Сбор урожая.

– Берегитесь, тыквы!

Я стоял возле «форда», а исчезающее солнце тем временем раскаляло небо на западе, оставляя после себя следы пролитой крови оттенка горелой тыквы.

– Если бы у тыкв были мозги, они бы этой ночью все попрятались бы кто куда! – сказал я.

– Да, – сказал Скип. – Вот идет Улыбчивый с Ножом.

Я весь сиял, нащупывая в кармане нож Бой-Скаута.

Мы добирались до ферм, принадлежавших нашим дядюшкам, и устраивали пляски вокруг кукурузных стеблей, сгребая их в охапку, и устраивали с ними борьбу, как с иссохшими индейскими призраками, усаживая на откидное сиденье. Потом мы возвращались за полнолунными тыквами. Они зарывались в траву, но куда им было деться от Улыбчивого и его приятелей. Потом – домой. На ветру кукурузные стебли буйно размахивали руками у нас за спиной, а тыквы перекатывались с глухим перестуком по полу, пытаясь сбежать. Домой – в город, такой ранимый под полыхающими облаками. Домой – мимо настоящих кладбищ, на которых покоились настоящие хладные люди – брат и сестра, и, думая о них, ты внезапно начинал осознавать истинный глубинный смысл Хэллоуина.

Весь дом предстояло изуродовать за несколько коротких часов дикого хохота. Все лестничные пролеты следовало привести в негодность посредством листвы, взятой со столов в гостиной и рассыпанной по ступенькам. Теперь подняться по ним возможно было лишь карабкаясь и срываясь. А затем надлежало скатываться с истошными воплями вниз-вниз-вниз в ночную тьму! Погреб полагалось насытить таинственностью с помощью привидений из простынь, развешанных на веревках, и лабиринта, по которому бродят и носятся орущие и хихикающие банши, а также детки, которые ищут маму, а находят пауков. Ледник должен кишеть куриными потрохами, говяжьими сердцами, бычьими языками, требухой, цыплячьими ножками и желудочками, для того чтобы в разгар веселья участники, замурованные в угольной яме, обменивались друг с другом «внутренностями» мертвой ведьмы:

– Вот ее сердце!.. Вот ее палец!.. Вот ее глазное яблоко!

Затем, когда все готово, налажено и расставлено по местам, ты бегаешь поздним вечером от дома к дому, чтобы каждый мальчишка-призрак все запомнил и каждая девчонка-ведьмочка была на месте завтра ночью. С клыками гориллы, в крылатой мантии ты возвращаешься и стоишь перед дедовским домом, любуясь тем, каким неотразимо зловещим он стал благодаря чудачке-тетушке, полоумному братцу и мне. Это они поколдовали над домом – притушили освещение, запалили все выпотрошенные тыквы и приготовили его, словно черное чудовище к поглощению детишек, которые завтра вечером пожалуют сюда через разинутую дверную пасть. Ты крадучись поднимаешься на крыльцо, проникаешь на цыпочках в коридор, всматриваешься в затемненную гостиную, освещенную тыквами, и шепчешь:

– Буууу.

Вот, собственно, и всё.

Хэллоуин, конечно, наступил. Следующая ночка была буйной, живописной и великолепной. Кто бы сомневался. В дверях раскачивались яблоки, предназначенные для обгрызания двумя дюжинами деток-мышат. Яблоки и нахлебавшиеся воды дети, ныряющие в лоханку с водой, чтобы надкусить яблоко.

Но ведь вечеринка почти лишалась смысла? Прелесть безумной игры на семьдесят процентов заключалась в приготовлениях. Как и в случае большинства праздников, подготовка, накапливание серы для взрыва было радостнее, печальнее, милее самого столпотворения.

Хэллоуин 1928 года возник, как заржавленная луна в небе, проплыл и закатился, как и та самая луна. И все было кончено. Я стоял посреди бабушкиной гостиной, весь зареванный.

Возвращаясь домой по лужайке, я увидел ворох листьев, собранных мной днем. Я разбежался, нырнул в него и исчез. Лежа под листьями, я размышлял. Вот что значит умереть – оказаться под травой, под землей, под листьями. Дул ветер и ворошил большую гору. В полях раздавался протяжный свист поезда, от которого щемило сердце. Снова стали наворачиваться слезы. Я знал, что если останусь, то никогда не вылезу из травы и листвы. И стану по-настоящему мертвым. Я вскочил и с криком побежал домой.

Позже я лег спать.

– Вот черт, – сказал я посреди ночи.

– Чего чертыхаешься? – спросил брат, который лежал рядом в кровати и не спал.

– До Хэллоуина 365 дней, будь они неладны. А что, если я умру, не дождавшись?

– Тогда ты сам превратишься в Хэллоуин, – сказал брат после долгого молчания. – Мертвецы и есть Хэллоуин.

– А я об этом не задумывался, – сказал я.

– Подумай, – посоветовал брат.

Я подумал: через 365 дней…

Дайте мне тетрадь, бумагу. Нева, раскочегарь свой «форд». Скип, сгорби спину! Огороды, выращивайте тыквы! Кладбища, содрогнитесь своими надгробиями! Луна, восстань! Вдарь по деревьям, ветер, листья взвей! Приди веселье! Гадости! Пакости! Спасайся кто может!

И маленький мальчик в полуночном Иллинойсе, нежданно обрадованный тем, что он живет, почуял на лице нечто. Между улиточьими следами слез… улыбку!

А потом уснул.

Мистер Электрико[26]

Чем дольше я живу, тем отчетливее вижу, как Господь соприкасается с нашей жизнью посредством других людей. Я никогда не забуду тот волшебный осенний день, когда Он коснулся меня через мистера Электрико. Это случилось, когда мне минуло двенадцать лет, в моем родном городе Уокигане, штат Иллинойс, на берегу озера Мичиган.

В золотой сентябрьский денек, когда прощальный привет лета дошел до земли, а осенний ветер посулил зиму, в городе появился странствующий цирк братьев Дилл.

С таким же успехом цирк братьев Дилл мог прибыть из Катманду, с обратной стороны Луны или внешних колец Сатурна. Как только их бензиновые генераторы прокашлялись и пробудились, как только аккорды каллиопы разнеслись над выжженными полями, я бросился очертя голову навстречу выцветшему и залатанному холщовому миру чудес.

Я мчался так усердно, что во рту у меня появился железистый привкус, и сердце готово было взорваться, когда я прибежал на представление и уставился, разинув рот, на мистера Электрико – величественное изваяние с орлиным носом и испепеляющим взглядом, слепящим зрение. Его богатый оттенками голос, как мне казалось, провозглашал Божьи истины. Взмахнув черной мантией, он взошел на диковинный электрический стул, ассистент включил рубильник и объявил:

– Итак, десять миллионов вольт чистейшего пламени, десять миллионов вольт электричества врезаются в плоть мистера Электрико!

Как только ток пронзил его тело, его белые волосы вздыбились ослепительным ореолом. Его тело, казалось, засветилось, и на кончиках пальцев заплясал раскаленный огонь. Я смотрел в благоговейном ужасе, как он берет серебряный меч, склоняется вниз и прикасается к обоим моим плечам, затем к кончику носа. Электричество прожгло меня насквозь, и волосы встали торчком. Он прокричал:

– Живи вечно!

Ошеломленный, я откинулся назад. Его слова гремели в моих ушах, как божественный наказ. Я не знал, что во время таких спектаклей применяется малоамперное и потому безвредное электричество, но я доподлинно знал, что со мной происходит нечто невероятное.

На следующий день даже на похоронах своего дяди я не мог забыть мистера Электрико. Когда наша машина направлялась на семейные поминки, к изумлению родителей, я выскочил и пустился наутек вниз по склону холма на карнавал. С собой у меня был фокус «шар в вазе», заказанный по почте у фирмы «Джонсон Смит и Компания», в качестве предлога для встречи с мистером Электрико. Мне нужно было выяснить, что значит «жить вечно». Как это соотносилось с тем, чему меня учили по воскресеньям в нашей баптистской церкви? Я догадывался, что мы можем продолжать жизнь с Богом после смерти, но воззвание мистера Электрико подразумевало нечто иное.

Я обнаружил его задумчиво слоняющимся среди шатров. Казалось, он обрадовался встрече со мной и предложил мне познакомиться с другими артистами. Прежде чем мы вошли, он хлопнул тростью по пологу выцветшего шатра и гаркнул:

– Полегче с выражениями!

Артистический народец перестал «выражаться», и он препроводил меня внутрь, познакомив с Человеком-Скелетом, Тучной Женщиной, Человеком в Картинках и Бородатой Дамой. Затем мы вышли на песчаный берег озера Мичиган и уселись на бревно. Он делился со мной своими скромными философскими соображениями и выслушивал мои – честолюбивые.

Беседа продлилась долго, пока озерный горизонт не растаял в сумерках. Какие цели я преследовал? Каков смысл моей жизни? В ходе разговора я узнал, что он, оказывается, был пресвитерианским проповедником. Поскольку мне предстояло учиться, то он проповедовал.

Он говорил о том, как важно сохранять верность тому, что нам выпало совершить в жизни. И, сидя на этом бревне, я начал понимать, что он подразумевал, говоря мне «живи вечно!». Речь шла не о спасении. Ударение делалось на слове «живи». Он утверждал, что эта жизнь тоже священна и должна быть прожита в полной мере. Каждый день, каждый час – драгоценность. Каждый из нас должен выжать все из каждого мгновения, чтобы воспользоваться дарами Господа Бога.

Слушая мистера Электрико, я осознал, что за несколько лет до этого чуть не лишился этого дара Господня. В возрасте девяти лет мое воображение взбудоражил зов далеких планет. Я аккуратно вырезал комиксы с Баком Роджерсом из местной газеты. Но когда мальчишки в школе прознали об этом, меня засмеяли. Со стыда я все порвал на мелкие кусочки. Спустя месяц я расплакался, сам не понимая, почему. Кто-то умер? Я! Ибо я пошел на поводу у недоумков, не способных оценить мой дар или мою потребность – испытывать влияние Бака Роджерса на формирование моего будущего. Я снова стал коллекционировать комиксы. Я снова обрел цельность.

Во время нашего разговора с мистером Электрико в тот теплый осенний вечер со мною что-то произошло. Его пылающий меч действительно запалил мое воображение, заставив полностью осознать свое призвание в жизни.

Хотя я и раньше что-то сочинял, после встречи с мистером Электрико я начал писать целеустремленно, каждый божий день. Я попросил и получил от родителей на Рождество игрушечную пишущую машинку «Симплекс». На составление одного-единственного абзаца на машинке уходили часы, так как приходилось набирать буквы на резиновом диске и прижимать их по одной к бумаге. Но все свои первые рассказы я напечатал на этом чудесном подарке.

После этого светлого дня с мистером Электрико я ни на день не прекращал писать. Так я чту дар, данный мне Богом. Я считаю, каждый из нас обладает таким талантом, который можно пустить в дело, чтобы обрести себя и, обретя себя, помогать другим. Некоторые пренебрегают своими талантами. Некоторые позволяют своим дружкам убедить себя в том, что их дар «непрактичен». К сожалению, слишком многие отказываются от присущих им природных способностей в безумной погоней за деньгами.

Я никогда не забуду таксиста, встреченного в Нью-Йорке, который наслаждался своим даром. Ездить с ним было одно удовольствие, потому что он до безумия обожал свое такси, которому, должно быть, было лет тридцать, но он натирал его до сияния. Когда мы прибыли на место, он выскочил, чтобы поднять капот, и с гордостью продемонстрировал мотор – полностью серебристо-хромированный. Он вручную отшлифовывал каждую деталь. Пока мотор урчал между нами, как огромный, довольный жизнью котище, я посмотрел на него и узрел восторженного состоявшегося человека.

Он знал, как ему жить. Где-то, давным-давно, он встретил своего мистера Электрико!

Дядюшка Эйнар

Я думал, у него есть крылья.

Таким его мне рисовало мое воображение.

И каждый раз, как я встречал его на улице,

В рубашке летней с короткими рукавами

Или в зимний холод,

Он виделся мне угловатым,

Несуразным, нескладным что ли.

И мне хотелось поговорить с ним про

Его фигуру, но я побаивался молвить

                             слово.

Так что откладывал беседу на потом.

Но факты вещь упрямая:

Летал мой Дядя Эйнар!

Как осенью воздушный змей, обшитый

Зеленою оберточной бумагой

С изображением древних лун.

Самозабвенно, камнем падал он в потоке

                             ветра,

Что взвинчивал любовников

и заставлял метаться и ворочаться в постели

                             по ночам,

когда погода буйная раскручивала