Империя травы. Том 1 Уильямс Тэд
Эолейр махнул рукой.
– Мой оруженосец, безмозглый олух, бросивший меня, как только пришла беда. Мне без него даже лучше.
Он попытался придумать, как заставить разбойников помочь ему разыскать Моргана, но не мог представить, как это сделать, не рассказав им, что речь идет о принце. Эолейр оказался перед трудным решением: что хуже, оставить принца одного в диком лесу или помочь ему стать пленником злобных разбойников? Агвальт может пытать их, а потом убить, если перспективы выкупа станут туманными или слишком опасными.
– А остальные дети? – прервал его размышления Агвальт. – Те, которых мы видели издалека, – они ехали верхом на баранах?
Эолейр удивился и обрадовался. Должно быть, речь шла о семье Бинабика, получалось, что они пережили нападение и сумели сбежать.
– То были не дети, а тролли из высоких северо-восточных гор. Их группа возвращалась домой и часть пути собиралась проехать с нами.
Теперь Агвальт расхохотался громко и с явным удовольствием.
– Тролли? О, какой у нас сегодня день! Даже если мы решим тебя убить, Эолейр, так называемая Рука короля, мы сделаем это не сразу, чтобы послушать твои выдумки. Ночи в степях бывают скучными без интересных историй. – Но затем его лицо снова стало холодным. – Свяжи его, Хурза. Не так крепко, чтобы он пострадал, но я не хочу никаких фокусов, и пусть остается связанным до тех пор, пока мы не разобьем лагерь. Он может ехать за спиной Хотмера, который наверняка будет рад компании старого друга своего отца.
Эолейр понял, что его не будут убивать прямо сейчас, и рискнул задать еще один вопрос.
– А где остальные твои люди? Ты бы не стал атаковать столь малыми силами большой вооруженный отряд.
– Остальные мои люди, – сказал Агвальт. – Мы не глупцы. – Он повернулся к дымящимся остаткам лагеря эркингардов, от которого почти ничего не осталось. – Эта бойня не наших рук дело. На твоих людей напал клан – и их было очень много. Целый клан, который направлялся на сбор в Холмах Духа, так я думаю. Но хватит болтать. Мы уходим.
Когда его поднимали на седло за спину Хотмера, Эолейр бросил последний взгляд в сторону леса, где исчез Морган, но над степью уже спускались сумерки, и он увидел лишь темную громаду леса, погрузившуюся в тень.
«Да хранят тебя боги, Морган. Я молюсь за то, чтобы ты добрался домой без меня. Не думаю, что мне хватит сил вернуться к твоим дедушке и бабушке и рассказать им, что я не сумел защитить их наследника. Лучше уж умереть в этих пустошах».
Сначала Морган держал в руке меч, изредка делая пробные выпады по лучам солнечного света между деревьями, уверенный, что его могут в любой момент окружить разбойники и ему придется защищать свою жизнь. Но по мере того как день клонился к вечеру, а в лесу становилось теплее, рука у него начала уставать, и он убрал меч в ножны. Очень скоро они стали ему мешать, потому что колотили по бедру во время ходьбы. И, хотя солнце уже прошло существенную часть своего пути, день становился все более жарким, и ему уже казалось, будто он задыхается в своем шерстяном плаще. Морган снял его, сложил и накинул на шею, чтобы защитить затылок от хлеставших его ветвей, и тут же почувствовал неприятный зуд.
Однако не это стало его главной проблемой. Все шло не так, все раздражало, тревожило и пугало Моргана. Несмотря на жару и пот, стекавший по спине, периодически он начинал дрожать. Он постоянно думал о бренди, вине или даже пиве, сошло бы что угодно, только бы избавиться от отвратительных мыслей. Ко всему прочему, он никак не мог выбраться из этого странного и опасного места.
Моргана никогда не интересовал лес, если не считать того, что там можно охотиться или устраивать приключения с выпивкой в компании с Астрианом и Ольверисом, как в тот раз, когда они отправились пострелять в оленей в королевском лесу Кинсвуд, заблудились и нашли обратный путь только при помощи королевских лесников, которые услышали, как они спорят между собой. Но Морган уже начал понимать, что знакомый лес рядом с замком очень сильно отличается от Альдхорта. Во-первых, даже в глубинах Кинсвуда повсюду виднелись следы людей, указатели охотников, оставленные на коре деревьев, груды камней, обозначающие тропы, и даже обугленные остатки костров.
Здесь, в Альдхорте, троп не было, и он не находил никаких признаков присутствия людей, лишь изредка вспыхивали красные хвосты белок на верхушках деревьев, или он слышал шелест крыльев пролетавших птиц, которых даже не всегда успевал увидеть. Он вполне мог находиться в каких-то новых землях, где никогда не ступала нога человека, однако его преследовало ощущение, будто кто-то – часто ему казалось, что таких существ несколько, – наблюдает за ним, прячась за деревьями. Морган не мог объяснить, что именно заставляло его так думать, но его постоянно преследовало чувство, что он здесь чужак, и даже огромные деревья смотрят на него свысока и с любопытством.
Никогда Морган не чувствовал себя таким одиноким.
В Кинсвуде и в некоторых частях огромного эрнистирского леса Сиркойл, в которых ему довелось побывать, он всегда видел людей и их жилища. Лесной народ возделывал деревья, выращивал или подстригал, иногда вырубал для получения топлива, оставляя торчавшие из земли пни, напоминавшие надгробия. Подлесок собирали угольщики, упавшие плоды поедали свиньи, которых пригоняли в лес на кормежку. Все каким-то образом использовали. А здесь он шагал совершенно один сквозь жаркий, влажный и безмолвный сумрак.
К концу дня каждый новый вдох, сделанный Морганом, наполнял его грудь, но не прояснял мысли, и ему приходилось постоянно бороться с переполнявшим его чувством беспомощности и отчаяния. Несколько раз, когда он поднимался на вершину холма, он пытался отыскать границу леса или хоть какие-то следы людей, но видел лишь бесконечные пространства деревьев и кустарника, которые тянулись во все стороны, и лишь огромные усилия воли не позволяли ему опуститься на колени и разрыдаться.
«Я не могу это сделать, – снова и снова повторял он себе. – Я принц. А принцу нельзя плакать».
Ему удавалось сдерживать слезы, но по мере того, как день подходил к концу и становилось очевидно, что он не сможет выйти из леса до наступления ночи, страх начал подниматься в нем, точно паводковая вода.
Крестьянский сын схватил свой меч И к берегу Гринвейда побежал, Где ряд за рядом стояли Жестокие воины короля Падуба.
И парень поднял свой меч, У пенистого стоя потока, И вскрикнул: «Ты не войдешь в Эркинланд! Путь река наполнится кровью!
Моргану хотелось спеть что-нибудь воинственное и веселое, но собственный голос казался ему тихим и лишенным смысла, и – хуже того – у него появилось ощущение, будто он оскорбляет вечную тишину леса, поэтому он не допел песню «Крестьянский сын Долшира». Однако очень скоро он не мог бы петь, даже если бы захотел. У него остались силы лишь для того, чтобы продираться сквозь подлесок, не обращая внимания на бесчисленные кровавые царапины от терновника, который рос около редких троп, проложенных животными, и он уже с трудом переставлял одну ногу за другой.
Он провел около часа в густой роще огромных древних лип, одни были стройными и тонкими, словно вытянувшаяся в струнку стража, другие такими толстыми, что их стволы казались припавшими к земле патриархами, клюющими носами возле семейного камина. Когда Морган наконец выбрался в более редкий лес, он остановился отдохнуть. Солнце садилось на западе – во всяком случае, там должен был быть запад, или все теряло смысл – и воздух стал прохладнее. Морган уже надевал плащ, когда заметил тянувшийся к солнцу ясень с широким неровным стволом, словно выросшим в тени ныне исчезнувшего гигантского дерева. Ему вдруг показалось, что это дерево ему знакомо…
Он приблизился к нему, обошел со всех сторон, но никак не мог избавиться от странного чувства. Затем его внимание привлекло какое-то светлое пятно на земле рядом со стволом. Оказалось, что это ставший коричневым огрызок яблока, который облепили муравьи, но Морган узнал отпечаток сапога на мягкой земле рядом с остатками его утренней трапезы.
Он вернулся к тому месту, откуда начал свой путь.
Морган опустился на колени, припал лбом к земле и заплакал. Солнце оказалось лжецом и предателем, оно, как убийца с ножом, пыталось отнять у него жизнь. Лес его ненавидел, и теперь Морган ненавидел его в ответ. Он шел весь день, но вернулся туда, откуда начал.
Ночью он спал – или только пытался – на том же дереве, что приютило его накануне. В темном лесу шуршали какие-то существа, он слышал шепоты, похожие на человеческие голоса. Когда Морган сел с отчаянно бьющимся сердцем, он увидел сиявшие на высокой ветке три пары больших круглых глаз, в которых отражался лунный свет, казалось, они смотрели на него, однако, кем бы они ни были, приблизиться к нему существа не осмеливались. После этого Морган перестал обращать внимание на шелесты и шепоты.
Даже звезды, которые он видел сквозь кроны деревьев, выглядели неправильно – расстояния между ними изменились, и они были незнакомой формы. Там, где прежде сияла яркая сфера Светильника, на небесном своде появилось созвездие, подобное пауку или крабу, центральный яркий огонь окружали радиальные линии, состоявшие из более мелких звезд. Неужели даже небо обратилось против него?
Морган снова заплакал, он был не в силах остановиться, но постарался рыдать беззвучно, ему совсем не хотелось привлечь внимание хищников. Он больше не боялся преследователей-людей – более того, с радостью встретил бы их. Но тихие звуки его плача, несмотря на все усилия, разносились по лесу, и невидимые наблюдатели тихонько шептались между собой, словно обсуждали: что будет делать дальше это странное чужое существо.
Глава 2
Деревянное лицо
– Это моя мама? – спросила Лиллия, глядя широко раскрытыми глазами на фигуру, изображенную на крышке гроба.
Руки изображения были благочестиво сложены на груди, а деревянное лицо застыло в безмятежности, как у резного святого.
Саймона не удивил вопрос внучки. Его также тревожило сходство невестки Иделы с деревянной фигурой с застывшим выражением лица и накрашенными глазами, смотревшими в пустоту.
– Нет, малышка, – наконец ответил он. – Это резьба. Вроде куклы.
– А зачем они сделали из нее куклу? – спросила Лиллия.
– Чтобы показать, какой она была при жизни, – ответил Саймон.
– А теперь она выглядит иначе?
Прошло много дней после смерти принцессы Иделы, и королю не хотелось даже думать над вопросом малышки.
– Это не имеет значения. Душа твоей матери в раю. Однажды ты снова ее увидишь, и она будет выглядеть такой, какой ты ее знаешь.
– А если я не попаду в рай?
– Я уверен, что попадешь. – Саймон огляделся по сторонам.
Если не считать стоявшей вдоль стен почетной стражи, королевская часовня оставалась пустой. Длинная цепочка дворян и важных людей незнатного происхождения прошла здесь в предыдущие два дня, и сейчас складывалось впечатление, что все, кто хотел отдать дать уважения принцессе, уже это сделали. Саймон был полон мрачного удивления – как могла так долго, тихо и неподвижно лежать в закрытой коробке такая женщина, как Идела, полная самых разных идей.
– Убийца! – простонал кто-то – не слишком громко, но в почти пустой часовне это слово прозвучало как крик, и Саймон вздрогнул.
Герцог Осрик, отец Иделы, покачиваясь, стоял в дверях. Несколько его людей пытались поддерживать герцога – он был сильно пьян, – но он всех оттолкнул и, пошатываясь, вошел в часовню. Вслед за ним внутрь поспешно шагнул Пасеваллес, умоляя его выйти наружу и делая все, что было в его силах, чтобы остановить герцога, не касаясь его руками.
– Убийца! – повторил Осрик. Казалось, он даже не заметил Лиллию и короля, но прошел мимо них и упал на колени перед гробом. – Убийца разгуливает среди нас. Разгуливает на свободе! Чудовище, убившее мою единственную дочь!
На лице Пасеваллеса застыло сочувствие и одновременно отвращение. Герцог вспотел, и пятна на его одежде указывали на то, что он ее не менял несколько дней.
– Прошу прощения, ваше величество, – сказал Пасеваллес Саймону, заметил Лиллию и побледнел. – Клянусь Господом, я искренне сожалею. Его светлость расстроен. К тому же, он слишком много выпил…
– Я и сам вижу, – мягко ответил Саймон.
Он не ожидал, что Осрик, грубый человек, не склонный к проявлению чувств, будет так подавлен из-за смерти Иделы. Саймон посмотрел на Лиллию, которая не спускала испуганных глаз с трясущихся плеч деда. – Но почему он повторяет это слово? Я не хочу слышать такие вещи в присутствии… – Саймон указал на Лиллию. – Ты можешь увести его отсюда?
Пасеваллес состроил гримасу.
– Я могу попытаться, ваше величество. – Однако ему не удалось привлечь внимание герцога.
– Пойдем, Лиллия, – сказал внучке Саймон. – Дедушка Осрик очень опечален. Оставим его одного.
– Но он ведь увидит маму в раю, верно?
– Конечно. Но он грустит из-за того, что ему придется подождать. Как и всем нам.
Когда они подошли к двери часовни, Саймон оставил на пороге Лиллию и вернулся к Пасеваллесу. Осрик продолжал стоять на коленях перед гробом дочери.
– Пасеваллес, ты можешь за ним присмотреть? Я боюсь за него, пока он в таком состоянии.
– Я сделаю все, что в моих силах, ваше величество. Его стражники мне помогут, я уверен. Мы не позволим ему причинить себе вред. Я думаю, что вскоре ему станет лучше.
– Что он имеет в виду, когда говорит об убийце? – тихо заговорил Саймон, чтобы Лиллия его не услышала. – Мне представляется очевидным, что Идела упала с лестницы. Вероятно, причиной тому стал обычай придворных дам носить длинные платья. Ума не приложу, почему они не падают с лестниц каждый день…
– Я не знаю, откуда пошла эта глупая мода, сир. Как видите, милорд Осрик пьян, к тому же, он не спал несколько дней. Я послал карету за его женой, герцогиней Нелдой, но путешествие до Вентмута и обратно занимает несколько дней.
– Бог наш Спаситель, как я хочу, чтобы добрая женщина поскорее добралась до Хейхолта, – сказал Саймон. – И чтобы Мириамель была здесь, если уж вспомнить про отсутствующих жен. От нее до сих пор нет вестей?
– Вы узнаете об этом в тот момент, когда они появятся, ваше величество, – ответил Пасеваллес.
– Даже посреди ночи.
– Да, ваше величество. Конечно.
– Хорошо. Мне никогда не приходилось писать таких ужасных писем… это наводит меня на очень печальные воспоминания. – Он похлопал по руке своего лорда-канцлера. – Благословляю тебя, Пасеваллес. Ты хорошо помогаешь мне в столь мрачное время.
– Благодарю вас, мой король. – Пасеваллес низко поклонился. – Я лишь делаю то, что положено верному слуге.
– Как наша девочка? – тихо спросила графиня Рона, ближайшая подруга королевы и верный советник трона.
– Задает вопросы о смерти, – ответил Саймон, наблюдая за внучкой, которая медленно рисовала овалы, следуя за орнаментом, выложенным плитками пола в коридоре. – Я рассказал ей все, что знаю, постарался убедить, что Идела в раю и там она снова увидит мать.
– Ей нужно подумать о чем-нибудь другом, – сказала Рона. – Я соберу детей, чтобы она с ними поиграла – это позволит ей немного отвлечься от мрачных мыслей.
– Не уверен, что у тебя получится, – сказал король. – Я никогда не встречал ребенка, которого было бы так же трудно отвлечь, как Лиллию.
Рона грустно рассмеялась.
– В этом смысле она похожа на свою покойную мать, – ответила графиня.
– И еще меня тревожит герцог Осрик. Он все время повторяет, что Иделу убили.
Рона махнула рукой.
– Вам не следует обращать на это внимания. Жесткие сильные люди вроде Осрика плохо переносят подобные события. Иногда они могут выжить, только что-нибудь сломав, а потом попытаться исцелить сломанное.
Саймон кивнул.
– В твоих словах что-то есть. – Он энергично тряхнул головой, словно освобождаясь от прилипшей паутины. – Мне нужно управлять королевством, дорогая Рона. Присмотри за ребенком, ладно? Меня пугает то, что она не плачет и продолжает разумно рассуждать – ведь ее мать только что умерла.
– Не следует плохо говорить о мертвых… – Рона огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что никто ее не услышит, – …но Идела никогда не была близка с Лиллией.
Саймон сотворил Знак Дерева.
– Пожалуйста. Просто присмотри за моей внучкой, графиня, и, пожалуйста, не говори ей ничего подобного.
Рона печально улыбнулась.
– Я бы никогда не сказала такое ребенку, ваше величество.
Когда графиня Рона увела Лиллию, ей пришлось отвечать на вопросы о разложении мертвых. Саймон вернулся в свои покои, где занимался делами королевства, когда ему не хотелось погружаться в суету Тронного зала, где собиралось множество придворных и просителей. Он чувствовал себя усталым и собрался немного вздремнуть, поэтому почувствовал раздражение, когда обнаружил вранна Тиамака, друга и советника, который его ждал.
– Как твоя внучка, Саймон? – спросил Тиамак. – Как она переносит горе?
– Лучше, чем я. – Он со стоном опустился на кресло. – Смерть Иделы лишила меня самообладания. Надо же так случиться, что именно сейчас Мириамель так от нас далеко. И мы отослали прочь Моргана! Мой бедный внук даже не знает, что его мать мертва!
– Ты отправил внука на встречу с ситхи, поручив ему важную миссию, и королева согласилась – хотя, должен признать, очень неохотно. Не стоит себя ругать.
Саймон вздохнул.
– А теперь герцог Осрик шатается по Хейхолту, от него несет вином, и он бредит, будто Иделу убили. Что будет дальше? Воскреснет дракон Эльстана и спалит всех нас? Или появится Прайрат, и его башня снова начнет светиться красным по ночам?
Тиамак постарался скрыть дрожь.
– Пожалуйста, ваше величество – Саймон, – не говори такие вещи. Я не верю, что ты способен изменить наши судьбы к худшему подобными разговорами, но сомневаюсь, что твоему богу или кому-то из моих нравится, когда им бросают вызов.
Король откинулся на спинку деревянного кресла. Тиамак устроился с противоположной стороны письменного стола.
– В любом случае, – сказал Саймон, – я не хочу, чтобы Осрик кричал про убийство в залах и коридорах моего замка. Ничего хорошего из этого выйти не может, люди начнут испытывать страх. Нам это совершенно не нужно, ведь многие и без того опасаются нападения норнов.
– Мы готовимся к их вторжению, – осторожно ответил Тиамак. – Однако мы ничего определенного не знаем об их планах.
– А теперь ты говоришь, как Пасеваллес. – Саймон нахмурился. – Осторожность, и еще раз осторожность, не нужно делать поспешных выводов. Неужели я один помню, что они собой представляют?
– Я так не думаю, Саймон. Многие вместе с тобой смотрели в глаза этому ужасу. И я не сомневаюсь, что все помнят.
Король раздраженно взглянул на своего советника.
– Ты хотел меня пристыдить, Тиамак?
Тиамак покачал головой, и Саймон увидел седину в темных волосах друга, которую прежде не замечал.
– Нет, правда, у меня и в мыслях такого не было, – ответил Тиамак. – Я и сам разочарован и встревожен, и у меня имеются собственные проблемы. Но я не стану тебя ими беспокоить. Лучше поговорим о важных делах королевства.
– О чем ты?
– С одной стороны, Саймон, к тебе одновременно обратились Северный альянс и Пердруинский синдикат, чтобы ты решил вопрос о судоходных правах в водах между Эркинландом и Наббаном. Графиня Иссола из Пердруина даже требует аудиенции.
Саймон снова застонал.
– Она уже здесь? Мне не нужно такое обострение обстановки.
– Тогда не принимай ее.
– Я и не стану. Милосердная Элизия, люди говорят, что она жестокое, упрямое существо, а мне это совершенно ни к чему. Что-то еще?
Тиамак указал на большую стопку лежавших на углу стола пергаментов.
– Все это, мой старый друг. Неужели ты их не заметил? Я положил пергаменты на стол, чтобы ты занялся ими утром.
– Я проснулся от того, что моя внучка тыкала меня пальцем в грудь. Просто не понимаю, что у меня за стража – ведь это было самое настоящее нападение, от которого они должны меня защищать. Она хотела пойти в часовню и помолиться, чтобы Идела не забыла день святого своей дочери, хотя она сейчас и на небесах, потому что мать обещала Лиллии новое платье в подарок.
Тиамак улыбнулся и кивнул.
– У твоей внучки сильная воля.
– У Изгримнура был друг по имени Эйнскалдир, который любил убивать врагов, как многие из нас любят ужин. У него была не такая сильная воля, как у Лиллии.
Улыбка Тиамака дрогнула.
– Кстати, ты мне напомнил. Я отложил это до того момента, пока мы не обсудим самые важные вопросы, но сейчас мне нужно с тобой поговорить. Я имею в виду смерть Иделы.
На этот раз стон Саймона был долгим и искренним.
– Клянусь милосердным богом, что теперь? Я признаю, что не любил ее так сильно, как следовало, но, надеюсь, был для нее хорошим свекром и относился к ней с уважением. Где я совершил ошибку?
– Речь не о вас, ваше величество – Саймон, просто у меня возникло несколько вопросов относительно ее смерти.
– И ты туда же, Тиамак?
– Только не надо на меня так смотреть, – со вздохом сказал Тиамак. – Такова моя обязанность советника, или секретаря, или кем там еще я являюсь, задавать вопросы от твоего имени и не принимать ответов до тех пор, пока не почувствую всю полноту правды. Но позволь мне задать первый вопрос – разве это не входит в мои обязанности?
– Да, да, конечно, – проворчал Саймон. – Милосердный Риаппа, ты такой же вредный, как Моргенес. Постоянно обрушиваешь на меня загадки и вопросы, пытаешься получить ответ, который тебе нужен, ведешь меня за кольцо в носу, точно тупое животное.
– Ты никогда не был животным, Саймон, – но Моргенес, на самом деле, хотел для тебя самого лучшего. Его метод обучения очень древний и проверенный.
– Я знаю, знаю. Я больше не кухонный мальчишка, Тиамак.
– По большей части нет, ваше величество.
Саймон нахмурился.
– Ты можешь дразнить меня, сколько хочешь, ведь я не такой король, который рубит людям головы за то, что они его разозлили.
– Я знаю, Саймон. Я знаю, как и многие другие, и все мы благодарим звезды, судьбу и даже богов за то, что ты и Мириамель совсем не такие правители.
– Если ты будешь продолжать говорить «Боги», а не «Бог», тебе придется беспокоиться не обо мне, а о Матери церкви.
– Она может быть замечательным родителем, но не является моей матерью, ваше величество. И сильным никогда не следует заставлять слабых молчать, или они докажут, что на самом деле сами являются слабыми. А теперь, хватит ли у тебя силы духа, чтобы выслушать меня, или тебе хочется продолжать жаловаться на то, как плохо все с тобой обращаются?
Саймон не выдержал и рассмеялся.
– Боже мой, какой же у тебя острый язык. Даже Моргенес не был так со мной жесток.
– Потому что в те времена ты был кухонным мальчишкой. А я советник короля. И ставки теперь намного выше.
Саймон махнул рукой.
– Ладно, ты победил, – заявил он. – Я буду кротким и тихим, слушая, как ты описываешь мои недостатки.
– Это не входило в мои намерения. Как я уже говорил, у меня есть вопросы относительно смерти Иделы. Во-первых, я не понимаю, что она делала на лестнице, ведущей на самый верхний этаж резиденции.
– А что тут такого? Она была матерью наследника. Принцесса Идела могла ходить куда угодно.
– Ты меня неправильно понял, – сказал Тиамак. – Я спрашивал, почему она была там? На верхнем этаже нет ничего, что могло бы ее заинтересовать. Там находятся пустые спальни, их используют довольно редко – только в тех случаях, когда во дворец прибывает большая группа гостей, – чего не происходило уже довольно давно, я должен добавить.
Саймон снова застонал.
– Ты обвиняешь меня в том, что в Хейхолте редко бывают гости? А я думал, это любимая песня Мири. Ты же знаешь, что такие приемы стоят дорого, они всегда хотят охотиться и участвовать в пирах, каждый вечер слушать музыкантов…
Тиамак откашлялся.
– Я ни в чем не собираюсь тебя винить, лишь интересуюсь, что Идела делала на лестнице между третьим и четвертым этажом.
– Но кто может это знать? Может быть, она встречалась с любовником. Но тогда до меня наверняка дошли бы слухи.
Вранн бросил на него пристальный взгляд.
– Слухи о том, что у нее были любовники, или что она встречается с ними в верхних покоях резиденции?
– О любовниках. И я не стал бы ставить это ей в вину, во всяком случае, после того, как прошел первый год. Да я и сам чувствовал бы себя лучше, если бы она не оставалась вечной вдовой моего сына. – Он повернул голову к Тиамаку: – Ты снова так смотришь на меня. Что я сделал теперь?
– Ничего. Но мы постоянно уходим в сторону, и я всегда знаю, что могу полностью рассчитывать на твое внимание лишь на короткий промежуток времени, а потом остальные королевские обязанности выливаются на тебя, как воды вышедшей из берегов реки, и мое дело к тебе уносит течением.
– Тогда говори быстрее – меньше упреков и ближе к делу, – проворчал Саймон.
Тиамак кивнул.
– Справедливо сказано. Я попросил горничных проверить комнаты наверху. Почти все оставались чистыми, словно ими не пользовались. Но одна – большая спальня в центре, где старая труба занимает всю стену – оказалась чище остальных.
Саймон приподнял бровь.
– Чище остальных?..
– Ни малейших следов пыли. Словно ее убирали значительно позднее, чем другие.
Король покачал головой.
– Но это мелочь, – сказал он.
– Вполне возможно. Однако никто из горничных не помнит, чтобы они или другие слуги наводили там порядок с ранней весны, когда ты и королева отправились в путешествие на север.
– Очень хорошо, но, если Идела встречалась там с любовником, она могла и сама приводить комнату в порядок. Она всегда была брезгливой. – Саймон немного помолчал, а потом ему в голову пришла новая мысль. – Ее нашел Пасеваллес. Ты хочешь сказать, что он мог быть ее любовником? И что он направлялся на встречу с ней?
Тиамак покачал головой.
– Мне нужно узнать побольше, прежде чем вовлекать кого-то в расследование по столь незначительным подозрениям. Более того, насколько мне известно, у Пасеваллеса никогда не было любовниц среди придворных дам – но я не стану утверждать, что мне известны все сплетни.
– Я и сам задумывался об этом, – признался Саймон. – Возможно ли, что он один из… ты знаешь… – Король покраснел. – Ну, тех, другого сорта.
Тиамак снова улыбнулся.
– Я понимаю, сир. И прошу вашего разрешения провести в замке расследование – очень аккуратное и осторожное, я обещаю – о принцессе Иделе и ее возможных любовниках, в особенности в последние дни.
– Но почему? Ты ведь не веришь в пьяную чепуху, которую несет ее отец? В то, что ее кто-то убил?
– Если честно, нет, потому что не вижу никакого мотива – никто не выигрывает от ее смерти. Но в случившемся есть нечто странное, к тому же она была членом королевской семьи. А любое преступление против твоей семьи – любое возможное преступление, я должен добавить, – представляет собой угрозу для тебя и королевы. И предотвращение и расследование подобных вещей, несомненно, есть часть того доверия, которое ты возложил на мои плечи.
– Наверное, так и есть. – Саймон опустил голову на высокую спинку деревянного кресла. – Я думал, что самые разные вещи пойдут не так, пока Мириамель находится на юге, но только не такое. И я даже представить не мог, что буду уставать, пытаясь выполнять все наши обязанности без нее. Мне ее не хватает, Тиамак. Мне ее ужасно не хватает.
– Нам всем ее не хватает, ваше величество, – сказал он. – Но я уверен, что вы ощущаете ее отсутствие острее, чем любой из нас.
Пасеваллес постучал в дверь покоев герцога Осрика.
– Позови герцогиню, – сказал он слуге, открывшему дверь.
– Но она спит, милорд!
– Это не имеет значения. Приведи ее немедленно.
Слуга ушел, качая головой, а у Пасеваллеса возникло желание вонзить кинжал в спину ленивого непочтительного глупца и оставить его на полу рыдать и истекать кровью.
«Терпение, – сказал он себе. – Мне необходимо тренировать терпение».
Он вернулся в коридор, где на ступеньках лестницы сидел герцог, закрыв лицо руками.
– Ваша светлость, – сказал Пасеваллес мягко, прикоснувшись к плечу герцога. Пусть Осрик и был пьян, но он оставался крупным сильным мужчиной, и едва ли Пасеваллес мог что-то выиграть, вызвав в нем гнев. – Ваша светлость, пожалуйста, встаньте. Ваша жена сейчас придет.
– Нелда? – Осрик пошевелился, огляделся по сторонам, а потом снова опустил голову и закрыл лицо руками, словно шея не выдерживала ее вес. – Что она здесь делает?
– Она приехала сегодня утром, ваша светлость. Вы сами ее встречали.
– Нет. Не хочу… чтобы она меня видела. Таким.
Пасеваллес сдержал вздох разочарования.
– Она уже идет, милорд. Вам лучше встать.
Герцогиня Нелда появилась в коридоре. Она была в ночном колпаке и роскошной ночной рубашке, несмотря на то, что ночь еще не наступила. Долгое путешествие из Вентмута отняло у герцогини много сил, а когда она увидела тело дочери, то с рыданиями отправилась в постель. Однако она выглядела более собранной и решительной, чем муж.
– Осрик? Осрик, что ты здесь делаешь? Вставай. Пойдем в кровать.
– О, моя дорогая, – простонал герцог, – что ты здесь делаешь?
– Что за вопрос? Я приехала рано утром, и ты бы прекрасно это знал, если бы не выпил так много. Пойдем. И да будет тому свидетелем Эйдон, нам и без того тяжело… – Она разрывалась между гневом и слезами. – Пойдем со мной. Тебе нужно прилечь. А я стану гладить тебя по голове.
В конце концов, Осрик позволил слуге и Пасеваллесу поставить себя на ноги и отправился в спальню. Пасеваллесу даже пришлось помочь герцогине стащить сапоги с Осрика, что вызвало у него отвращение, которое он с трудом скрыл. Ноги герцога были холодными и грязными, от них пахло застарелым потом.
– Благодарю вас, лорд Пасеваллес. – Тестообразное лицо герцогини Нелды выглядело так, словно она в любой момент могла лишиться чувств, но она постаралась улыбнуться. – Вы очень добры.
– Ужасный удар для всех нас, ваша светлость. – И он ушел, предоставив герцогине вместе со слугой укрывать мужа одеялом, но герцог Осрик уже громко храпел, вялый и тяжелый, точно дохлая треска.
Пасеваллес вернулся в свои покои, и ему пришлось трижды вымыть руки, прежде чем он избавился от запаха герцога.
Двадцать лет назад Пасеваллесу также пришлось несколько раз мыть руки, но тогда он находился совсем не в таких роскошных покоях. В тот день он стоял на коленях возле ручья в Кинсвуде и смывал кровь мертвеца с рук и одежды. Потом он покинул лес и направился в Эрчестер, где прошел по Главному ряду и через ворота замка вместе с торговцами и ремесленниками, направлявшимися в Хейхолт.
Как только он оказался внутри, Пасеваллес остановился, чтобы окинуть взглядом огромный двор замка, где умер его отец Бриндаллес во время последнего сражения войны Короля Бурь в Эркинланде. Даже в столь ранний час во дворе между внешней и внутренней стенами замка был полно слуг, солдат, торговцев и крестьян, но никто из них не обращал ни малейшего внимания на светловолосого юношу в рваной одежде, застывшего в тени массивной воротной башни.
Пасеваллес не знал, какие чувства он будет испытывать в том месте, где его отца зарубили норны, но после нескольких лет размышлений с удивлением обнаружил, что ничего не чувствует, если не считать глухой обиды. Его давно преследовал вопрос: почему кому-то Бог дал легкую и хорошую жизнь – но только не ему.
Так или иначе, Пасеваллес пришел в Хейхолт с определенной целью, однако он понимал, что ничего не добьется, если будет просто стоять и предаваться мрачным мыслям. Ему требовалась щель, в которую он мог проникнуть внутрь системы – человек, с которым ему следовало связать свою судьбу, сделавшись для него полезным и незаменимым. И еще этот человек должен был обладать могущественными друзьями.
Очень скоро он нашел идеального кандидата – отца Стрэнгъярда, кроткого одноглазого священника, связанного с Верховным королем и Верховной королевой. Сейчас священник отвечал за больницы и раздачу королевских денег тем, кто в них особенно нуждался. Благодаря воспитанию Пасеваллес умел читать, писать и хорошо говорить и быстро получил должность писца, работающего с бухгалтерскими книгами в кабинете лорда-канцлера замка, и постарался быть максимально полезным. Отец Стрэнгъярд вскоре полюбил юношу из Наббана, частично из-за того, что он продолжал сидеть над книгами даже после того, как остальные писцы уходили домой, а от свечи оставался лишь крошечный огарок. Иногда старый священник приносил ему чашу вина и рассказывал истории о жестоких и страшных днях войны, когда норны шли через Хейхолт по ночам, а безумный король Элиас с помощью ужасного Красного священника Прайрата почти сумел вернуть к жизни мертвого демона Короля Бурь.
Пасеваллес с интересом слушал рассказы Стрэнгъярда, а в ответ делился тщательно исправленными историями из своей жизни, о трагической ранней смерти отца и о том, как жестокий родственник лишил его отцовского наследства. Пасеваллес на протяжении большей части своей жизни тренировался перед зеркалом, поэтому научился надевать маску глубокой скорби, с едва заметной надеждой на лучшую жизнь – так должен выглядеть молодой человек, стремящийся сделать что-то полезное.
Стрэнгъярд всегда получал удовольствие от «наших разговоров», как он их называл, и вежливый трудолюбивый новый писец быстро стал одним из любимцев священника. Когда прошло несколько месяцев, Пасеваллес смущенно – во всяком случае, он выбрал для этого именно такое лицо – поведал, что был племянником барона Сериддана из Метассы и сыном человека, который героически изображал принца Джошуа во время великой битвы, где и погиб.
Стрэнгъярд был ошеломлен.
«Племянник Сериддана? Но это же значит, что ты – нет, не говори, я знаю его имя, клянусь, знаю – Бриндаллес! Ты сын Бриндаллеса! Но почему ты не говорил об этом раньше, юноша? Почему все сразу не рассказал?
– Я не хотел злоупотреблять вашим доверием и своим происхождением, – ответил старому священнику Пасеваллес. – Я рассчитывал показать, на что способен сам, как благородный сэр Флуирен из легенд. Кроме того, я не рыцарь, а мой отец был лишь младшим братом барона.
– И ты показал себя достойным молодым человеком! – заверил его Стрэнгъярд. – И в наши благословенные мирные дни нам больше не нужны воины. Нам требуются образованные молодые люди, готовые много трудиться, как ты, юноша, – именно такие, как ты!
Сведения о героической семье Пасеваллеса еще больше подняли его авторитет в глазах старого священника, и он стал быстро подниматься по служебной лестнице. А когда старый лорд-канцлер умер, отец Стрэнгъярд занял его должность, и вместе с ней к нему перешел благородный титул, который старый священник никогда не использовал и едва ли о нем помнил. Конечно, он взял с собой Пасеваллеса. И, когда Красная смерть забрала самого Стрэнгъярда, для короля Саймона и королевы Мириамель было совершенно естественным сделать Пасеваллеса, главного помощника Стрэнгъярда, лордом-канцлером. Он получил собственный титул вместе с доходом от баронства в Хьюэншире, и впервые с того момента, как умерли его отец и дядя, у него появились собственные деньги.
Некоторое время он наслаждался новой свободой, более качественной едой, вином и одеждой, получал удовольствие от взглядов, которые бросали на него люди, но вскоре этих приятных моментов стало недостаточно. Устав от напряженной работы, он некоторое время размышлял о жизни богатого дворянина, но маленький замок в ветреном и дождливом Эрнистире не казался ему привлекательным. В любом случае у него появились другие интересы, часть которых было лучше всего удовлетворять в большом городе вроде Эрчестера.
Читать бесплатно другие книги:
