Восток. Запад. Цивилизация Демина Карина

– Ты – хороший шаман, – произнесла Эва убежденно.

Стало совестно.

– Не особо. Когда сохранена связь с телом, тогда проще. Души цепляются за него. Или за место, в котором их настигла смерть. Таких и некромант призвать способен. А вот когда связь разрушена, то много сложнее.

– Как с ней?

– Она где-то там. – Эдди указал на туман. – Но я не могу туда пойти, потому что сам не вернусь. И меня она не слышит. Я ведь не знал ее.

– Зато я знала. – Эва повернулась к туману лицом. – Что нужно делать?

– Представь. Ее. Ту, которую помнишь. Чем яснее, тем лучше.

Дудочка зазвучала громче.

И стало очень холодно. Настолько, что Эдди с трудом удерживал эту треклятую флейту у губ. Ничего. Он справится.

Тем более что туман расступился и из него вышла женщина… нет, девочка лет двенадцати с виду.

– Ваш… родственник – личность весьма своеобразная. – Эдвину надоело стоять в тишине, тем более что почти ничего и не происходило. Так, лишь воздух задрожал.

Слегка.

И странно тоже. Эдди явно играет, Чарльз видит застывшую его фигуру, дудочку эту, само воспоминание о которой заставляет поежиться. Но на сей раз только видит.

Не слышит.

– Он – достойный человек.

– Не совсем человек.

– Разве это важно? – Чарльз нахмурился. Почему-то в этот момент Эдвин сделался весьма неприятен.

– Нисколько, пожалуй. Хотя, конечно, слухи ходят самые интересные. Лет этак тридцать… больше, чем тридцать, назад его императорское величество, еще будучи его императорским высочеством, совершили большое путешествие на Запад. На Восток, само собой, тоже…

Воздух побелел.

Странное ощущение, будто пропадают краски. Камень выцвел, а потом и покрылся изморозью. И стало ощутимо холоднее.

А еще запах появился.

И Чарльз понял, что имел в виду Эдди. Пахло и вправду смертью.

– Известно, что во время поездки его императорское высочество встречались с представителями малых народов. Подтверждали заключенный некогда мир. И встреча прошла успешно, да…

Эдвин замолчал.

Вот, стало быть, какие слухи будут распространять.

– Для Эдди все это небезопасно.

– Мне кажется, он вполне способен постоять за себя.

– Да, но… там. На Западе. В честной игре. – Чарльз почувствовал, как чешутся кулаки. И злость разбирает. Нельзя втягивать в такие игры человека, который для них категорически не годится. А мало кто еще может быть настолько неподходящим, как Эдди.

Слишком благородный.

Чересчур прямой. И… людям он верит. Несмотря ни на что – верит.

– За ним приглядывают.

– В этом я не сомневаюсь. Но… всегда есть способы.

Яд на кромке бокала.

Проклятье в крохотной монетке. Случайная встреча на балу, которая обернется легкой простудой… нет, никакой связи не может быть между юной леди, вдруг оказавшейся в неловкой ситуации, и этой простудой, даже если перейдет она в чахотку.

Чарльз ведь и сам наивен.

Он не представляет и малой части того, с чем придется столкнуться.

– Выбора у нас нет, – произнес Эдвин сухо. – Это дело государственной важности.

– Как будто дерьмо государственной важности от этой важности перестает быть дерьмом.

А воздух совсем загустел. И уже не воздух, они вдруг оказались в тумане. Тот держался за границей соляного круга, подкатываясь то вплотную к ней, то отползая, позволяя разглядеть кусочек пола. И там, в тумане, наконец стала слышна мелодия.

– Жутковато. – Эдвин поежился. – Признаться, я… сомневался.

– В чем?

– О способностях иных рас ходят легенды, но правды в них… Взять того же мальчишку-сиу. Честно говоря, я весьма рассчитывал на его помощь. – Он сложил руки на груди, заслоняясь то ли от тумана, то ли от самого Чарльза. С чего бы? – Были основания полагать, что так называемые «Слезы сиу» созданы именно им.

– А на деле?

Эдвин слегка поморщился.

– Клянется, что не представляет, о чем речь. Говорит, его хозяин брал кровь и делал с ней что-то. Хотя наши алхимики уверены, что дело вовсе не в крови. И что именно для этого зелья используются большей частью обыкновенные ингредиенты. Дурман, белена, сок морочника и весьма редкая смола африканского кустарника. Правда, есть еще что-то, но к сиу отношения не имеющее.

И поэтому Эдвин так легко отстал от мальчишки, за которого отдан весьма дорогой артефакт?

Вероятно.

Иначе не помогли бы ни документы об опеке, которых просто-напросто не позволили бы выправить, ни матушкино заступничество.

– Это все-таки ребенок.

– Довольно сообразительный ребенок. На хозяина его мы вышли. Полагаю, отчасти поэтому ему и дали отставку. Все же мальчишка – примета. И яркая.

– Как… он?

– Как и было вам обещано. Пьет. Страдает. Всем жалуется на жизненную несправедливость. Играет. И проигрывается. Нам удалось собрать приличное количество векселей, поэтому, если вдруг господин Кларенс не пожелает с вами общаться, намекните, что сговорчивость – в его интересах.

Из тумана выступила женщина. И Эдвин вздрогнул:

– Это…

Высокая. И стройная. Строгое лицо. Волосы зачесаны гладко, убраны под жемчужную сетку. Платье старинное. Взгляд…

Губы женщины шевельнулись.

– Вы ошибаетесь, бабушка. – Эдвин выпрямился. – Мой отец…

– Спокойно. – Чарльз удержал его у черты. – Не стоит. Помнишь? Ее нет.

– Но я же вижу.

Фигура распалась, вылепив другую. И этого человека Чарльз узнал.

– Зар? Ты? Что с тобой…

– Я потерялся, – ответил человек из тумана, и Чарльз услышал его. – Я… хрень какая-то случилась. Все было хорошо… я видел… аукцион видел. Безумие. Как ты и предполагал.

Чарльз вцепился в руку Эдвина. Проклятье! Если тот решит шагнуть в туман, удержать его не получится.

– А потом… меня пригласили для частной беседы. Такой… обстоятельной. Я подумал было, что раскрыт. И да, правильно. Револьвер вот… решил, что без боя не сдамся. Но мне весьма вежливо объяснили, что пусть происходящее не совсем законно, но власти давно уже смотрят на эти игры сквозь пальцы. Особого вреда они не причиняют, наоборот, позволяют удержать общественные пороки в узде.

Твою же…

Человек провел руками по лицу.

– Мне предложили деньги. Много. И еще помощь. Сказали, что я могу подняться высоко. Куда выше, чем с твоей поддержкой. Намекнули, что кое-кто из стоящих над нами давно в деле. Что братья есть везде. Или сами, или сочувствующие идеям общества.

– А ты?

– Согласился. Не сразу. Сомневался. Приводил доводы… видно, слабо. Актер из меня и вправду дерьмовый. Но мне показалось, что поверили. Колечко вот вручили.

– На тебе не было колец.

– Сняла, стало быть.

– Кто?

– Девушка… надо было приходить с девушкой… Элиза… Элиза Сюррей.

– Она же из Конторы.

– Я бы и не пошел с чужой. А она… мы вышли. Меня пообещали проводить к месту, где я должен был принести клятву. На крови. Я хотел отказаться. Говорил, что про клятву не предупреждали. Что в этом случае мне нужно подумать. Это ведь клятва.

Фигура из тумана начала рассыпаться.

– Зар!

– Она ударила в спину… укол… я почувствовал укол… и хотел обернуться… быстро… падаю… подхватили… вниз понесли…

Голос его слабел.

– Зар! Ты жив! Ты…

– На алтарь… они несли, но…

Он все-таки рассыпался, выпустив кого-то, Чарльзу незнакомого. Господин в старинном костюме подошел к черте, ткнул в нее носком и сказал:

– Какая отвратительная примитивность!

И исчез.

Похоже, оскорбленный до глубины души. А следом из тумана вышел Змееныш. Он был плотным, и казалось, что еще немного, и его фигура обретет цвета. А то и вовсе он оживет.

Почему бы и нет?

– Скучал? – Его улыбка была ослепительна.

Этого нет.

Это иллюзия на самом деле.

– Да что ты понимаешь в иллюзиях. – Змееныш остановился на границе круга. – Такой же зашоренный придурок, как и мой папенька.

Он был в той же одежде, роскошной и нелепой, мятой, украшенной пятнами крови, которые блестели ярко, как драгоценные камни.

– Смерти нет, видишь? – Змееныш развел руками. – А души и вправду бессмертны. Возрадуемся!

Его голос распугал других призраков, если и присутствовали другие.

– Чему?

Интересно, его только Чарльз видит? А нет, Эдвин тоже смотрит. Чуть прищурился. Узнал? У них должно быть описание.

– А разве нечему?

– Ты, вообще-то, умер.

– И что? Думаешь, это что-то изменило?

– Все изменило. Тело твое сожгли…

Змееныш рассмеялся. Смех у него был хриплым и даже приятным. И подумалось, что в целом он неплохой парень, которому просто слегка не повезло.

Чарльз отряхнулся.

Морок.

Даже после смерти? Или…

– Мы нашли противоядие. И твои жены теперь свободны от наведенной любви.

– Счастливы?

– У них есть выбор.

– Как замечательно! Быть несчастной по собственному выбору.

– Лучше было быть счастливыми? Как долго? Пару месяцев? Полгода? Мы нашли твое кладбище.

Змееныш пожал плечами:

– У всех случаются неудачи. Рано или поздно я сумел бы найти способ. Кстати, как поживает твоя сестра? Она была из первых… такая отзывчивая, такая благодарная. Передай, что мне ее не хватает.

– Пошел ты!

– А твоя жена? Она меня обманула. Знаешь, женщина, которая обманула одного мужчину, с легкостью обманет и другого.

Ложь.

И яд. Змееныш после смерти остается собой. И… к чему он здесь? Перед Чарльзом. А главное, почему, несмотря на этот яд, ему хочется верить? И поневоле начинаешь сомневаться, правильно ли поступил тогда. Может, стоило поговорить?

Объясниться?

Он ведь мог быть полезен, этот парень. И не так глуп, чтобы…

– Уколи меня, – тихо произнес Чарльз.

Эдвин не стал переспрашивать, но аккуратно двинул ему в челюсть:

– Извини. Булавки нет.

– Ничего. – Челюсть слегка заныла, зато в голове наступила ясность.

А Змееныш рассмеялся:

– Знаешь, а ведь в ней тоже та самая кровь – огненная. Думаешь, сможешь справиться с нею? Не боишься, что однажды этот огонь на тебя выплеснется? Сумеешь ли выдержать?

– Как-нибудь.

Не надо ему отвечать. Да и Эдвин смотрит так, с опаской.

– Если вздумаю дурить, вырубай, – сказал ему Чарльз.

И Эдвин кивнул.

Отлично. Может, он и высокомерный ублюдок, но в целом положиться можно.

– А ты не задумывался, почему влюбился? Вот в нее? Ты, избалованный мальчик с Востока. Ты привык к очаровательным барышням, нежным и хрупким, таким неприспособленным к жизни… а она? Она ведь не похожа на них. У нее грубая кожа. И манеры ужасные. Она…

– Иди на хрен!

– У вас с ней ничего общего. И тебе бы в ужас прийти, а ты влюбился. Может, дело в том же? В ее крови? А?

Не слушать.

Этот ублюдок ничего не понимает в любви.

– И ты ведь счастлив, правда? И никакой разницы нет, по собственному выбору или так. Да и нужен ли вообще этот выбор? Главное, что, попроси она умереть, ты же умрешь, так? Просто чтобы она была счастлива. Это ведь несложно, сделать счастливой свою женщину…

– Эй. – На плечо легла рука, и Чарльз понял, что почти переступил границу из соли.

Выдохнуть.

Успокоиться. Сердце стучит, колотится о ребра со страшной силой. Из прокушенной губы текла кровь, и Чарльз сглотнул.

– А ведь она даже в полную силу не вошла. Что будет, когда войдет? – Он уже совершенно не походил на призрак.

Ублюдок.

Змееныш, чтоб ему… настоящий змей.

– И удержится ли? Это ведь так безумно сложно, удержаться от любви… всем ведь хочется, чтобы их любили. Просто так. И сильно. Чем сильнее, тем лучше.

– Уходи.

– Вот так? Разве я могу?

– Эдди попросить, чтобы сыграл?

– Думаешь, его силенок хватит? Нет. – Улыбка Змееныша была безмятежна. – Это он может думать, что призвал меня…

– Про тебя и думать забыли.

– Неправда. Ты ведь думаешь. Каждый раз, глядя на свою дорогую сестру… ту, что носит моего ребенка. Кровь от крови. Сила от силы…

Он отступил на шаг от границы и разом утратил краски.

– Уже недолго осталось ждать… Недолго. Твой шаман ни на что не способен.

Туман рассыпался, а боль в прокушенной губе осталась. И не только в ней. Двинул Эдвин от всей души. Хорошо. Надо будет поблагодарить.

После.

А туман рассеивался. Медленно так. Он словно уходил сквозь камни, оставляя призраки-тени.

Людей.

Или…

Эдди по-прежнему сидел в круге. И он же стоял по другую сторону его рядом с… нет, быть того не может! Эва? Эванора Орвуд? Что она делает здесь?

– Эва? – Кажется, Орвуд-старший тоже захотел получить ответ на этот вопрос. – Эва, что ты здесь делаешь? Или… Эва, немедленно вернись!

Эваноре было страшно.

Немного.

А еще страшно любопытно, но уже много. И когда появилась Кэти, хотя узнать ее в этой девочке было сложно, Эва даже подпрыгнула. Неужели получилось?

– Ишь ты, – сказала Кэти прежним голосом, в котором, правда, теперь не слышалось раздражения. – Какая…

– Здравствуй, – Эва неловко улыбнулась.

– И тебе не хворать. Чего надо?

– Ты… как бы это сказать помягче. Понимаешь, ты…

– Померла, чего уж тут. – Кэти-девочка пошла дрожью и вытянулась, меняясь на глазах. Шрамы на лице ее исчезли.

Она и впрямь была очень красива.

– Ты… не сердишься?

– На кого? На тебя, что ль?

– Пусть бы и на меня.

Странно, но выглядела Кэти такой… такой живой.

– С чего мне на тебя сердиться? Хотя… ты живая. Обидно. Ты живая, а я вот… и за что, спрашивается? Это все Мамашка… Надо было послать его, но нет, решила, что теперича все можно…

– Расскажи, – попросила Эва.

– Об чем?

– О ней. О… тех людях, которые пришли на аукцион. Ты знаешь их?

– Я? – Кэти рассмеялась хриплым смехом, словно воронье карканье. – Думаешь, я такая важная, что предо мной представляться надобно? Мол, господин Хороший пожаловал. Я для них – очередная шлюха.

– Ты не такая.

– А какая?

– Не знаю. Но ты ведь помнишь себя раньше? – Эва ухватилась за эту мысль, чувствуя, что вот-вот разорвется нить беседы. – Я видела. Девочка. Ты… ты была…

– Была. – Кэти встряхнула головой, и светлые кудри рассыпались по плечам. И сама она вновь изменилась. – Вот такой была. И папенька у меня имелся. Важный такой. В сером костюмчике ходил. И еще часы… лица не помню, а часы помню. Большие. Серебряные. На цепочке. Цепочка тоже с узором. Часы он прятал вот тут.

Кэти похлопала себя по груди.

– А цепочка свисала. Мы с сестрой любили играть с нею. У тебя есть сестра?

– Есть.

– И у меня. Она… не помню тоже. Почти уже. Мы не особо дружили, хотя иногда… Я все потом думала, почему так вышло, что украли меня?

– Кто?

– Кто ж знает. Просто одного дня я уснула в своей кровати. У меня была своя кровать. И своя комната. Большая. Игрушки. Куклы. Фарфоровые головы и мягкие тела. Платья нарядные. Моя нянюшка их шила. И я помогала. Сестра тоже… Мы жили в большом доме. И садик имелся. И… однажды я проснулась оттого, что в мою комнату забрался человек. Бросил тряпку на лицо. Вонючую. И я уснула. Чтобы потом проснуться в другом месте. В страшном месте.

– Мне… жаль.

– Меня?

– Ее. Ту девочку.

– Она была глупой и слабой. И плакала много. Поэтому ее побили. Ее никогда раньше не били. И не запирали в чулане. Там крысы… она никогда не видела крыс. И не думала, что станет одной из них. – По фарфоровым щекам девочки покатились слезы. Крупные, прозрачные.

– Я… – Эва не знала, что сказать.

– Молчи уж.

– Это она, да? Мамашка? За это ты ее… убила? Добила?

– За это. Откудова знаешь? Хотя раз ты тут, то знаешь. Я ведь не одна у нее была… Имелись… и имеются такие вот любители. Девочек. Мальчиков. И те, кто готов за деньги забраться в нужный дом. Иногда они устраиваются на работу. Конюхами там. Или сад копать, или еще чего. Сперва, конечно, нужно найти такой дом, в котором дети есть.

Вздох.

И тоска подползает к ногам, трется о колени, выпрашивая ласку. Здесь она тоже имеет обличье, огромной старой собаки.

– Оно можно и проще. Пройтись вон по Квинсти, там бедняков много. Плодятся, что крысы… и продать готовы за гроши хоть детей, хоть родителей. Кого угодно. Так Мамашка и делала большей-то частью. А еще можно в работном доме. Или в приюте. Там-то тоже многие рады подзаработать. Бродяжек кто искать станет?

Все это было настолько ужасно, что хотелось заткнуть уши.

Не слышать.

Не знать.

– Имена. – За спиной Эвы развернулись черные крылья ворона. – Назови имена.

– И зачем мне? – хмыкнула Кэти.

– Не знаю. Ты об этом заговорила, значит, надо.