Творческое саморазвитие, или Как написать роман Басов Николай
И существует нечто в самом человеке, как в его разуме, так и в его внесознании, что можно почувствовать, испытать разными средствами, и с чем «нормальный» диалог весьма ограничен. Есть борьба человеческого духа со злом, с возможностью падения во мрак бесовщины, есть непременные задачи, которые он сам должен решить, чтобы, условно говоря, более «подготовленным» перейти в другой, более тонкий план бытия…
Есть, наконец, бессмертная душа, и куча «проблем», связанных с её пестованием и правильным развитием, которое по мере подъёма к рангу боголюдей, или по восточной терминологии – ботхисатв, делает все человеческое тягостным бременем, мешающим почувствовать новые силы своего уже внечеловеческого состояния, что не даёт возможность подойти к более возвышенным задачам, не позволяет войти в «высокие ворота»… И за все это в ответе мы сами, каждый из нас.
И вот в этой мешанине сил, поистине внечеловеческих реальностей стоит в общем-то слабый человечек, литератор, который очень ограниченным средством – зафиксированным, письменным словом – пытается во всем этом разобраться.
Он даже не очень высоко ещё взлетел по кармической лестнице, поднялся, по индуистской иерархии, лишь до четвёртой чакры, «на которой» по мнению йогов и «работают» писатели. Вспомним, что всего девять основных чакр, а про то, что есть ещё неосновные мы и вовсе попробуем забыть… Итак, литератор ещё даже не набрал настоящую силу, не приобрёл подлинного влияния на этот мир, но он уже искушаем, он уже может, поддавшись тёмным силам, «рухнуть» в духовном плане и стать учителем зла, ненависти, разрушения. Причём, если сдаётся и становится таким вот «взятым», сила его чисто внешне возрастает, воля становится несгибаемой, его человеческая слава делается неизбежной, а влияние на слабых – подчёркиваю, слабых! – людей вообще теряет границы…
И все это происходит с нами, потому что мы с этим неизбежно работаем по условиям нашей профессии. И выход ко всему этому обращён через крохотную, малозаметную особенность нашей работы – через «случай», который правит иногда нашим пером, выводя странные слова, складывая их в необычные идеи, приводя в мир коллосальные энергии и необъяснимую информацию.
Может быть, моё объяснение получилось чересчур путаным, но если бы я не попытался объяснить, что мне видится даже за ближайшим «краем» писательства, я бы чувствовал, что поступаю не очень хорошо. Что лукаво заманиваю тебя в мир, где все обстоит совсем по-другому, чем кажется.
Помнишь, я предлагал тебе поберечь свои страхи? Вот когда ты дойдёшь до этой границы словесного творчества, бояться уже можно. Потому что это в самом деле такое, от чего дрожат поджилки. И лишь тому литератору по-настоящему следует отдавать должное, который преодолел этот страх и всё-таки пошёл дальше, дальше… Куда? Ну, этим вопросом чуть не весь корпус литературных гениев задавался (особенно – Гоголь, Данте, Шекспир), а ответить почти и не сумели. Так что я пока и пытаться не стану.
А впрочем, может, я просто фантазёр, может этого и нет вовсе. Ведь пишут же другие без сверхзадач и сверхпланов? Только их идеи обращаются в хлам, а имена быстро забывают. И стоило ли тогда литераторствовать, уродоваться так, как мало кому приходится, стоило ли получать самую совершенную «трибуну», когда-либо изобретённую человечеством – печать, чтобы в итоге ничего не сказать?
Глава 23. Кое-что о писателях
Итак, мы дошли до момента, когда эта странная порода людей, что живут написанием художественных слов, явится последней крупной «деталью» нашего разговора. Чтобы ты лучше представлял, что ждёт и тебя, если ты вовремя не остановишься.
Вообще-то некоторую часть литераторского силуэта я обрисовал, когда говорил о мифах, распространённых о писательстве. И думаю, по той главе уже можно было почувствовать, что и как я собираюсь поведать. Теперь и в самом деле пора.
А раньше было – рано. Потому что, во-первых, кто же из литераторов выложит свою идею раньше времени. А во-вторых, потому что тогда была бы нарушена последовательность изложения. По моему скромному мнению, лишь после главы о ремесле текста, включая его подспудный, эзотерический смысл, ты можешь понять, что в большинстве своём литераторы – люди, которые не выдерживают взятой нагрузки, которые ломаются под тяжестью своих задач. И хотя они, в большинстве, страдают от этого, им тем не менее уже ничем не помочь, так как на другую работу они вряд ли способны.
Это ещё одна из причин, почему я против литературного ремесла в чистом, слишком профессионализированном виде – у людей пропадает способность переиграть своё решение, переделать кое-какие неудачные «повороты» судьбы, более полно соотнести этот труд со своими силами и возможностями. А впрочем, надеюсь, ты сейчас сам все увидишь.
На одном из первых по трудности мест, применительно к твоей ситуации, стоит так называемая проблема второго романа. Один мой знакомый, профессиональный библиограф, утверждает, что более половины всех молодых дарований ломаются на этом барьере. То есть первый роман они, как правило, делают, и даже неплохо. По мнению Яна Парандовского, им в этом помогает творческая сила юности и незнания, способность очень легко, почти безболезненно восстановить растраченную на роман энергию. Но уже во время написания второго романа, когда предполагается, что всё «должно» пойти легче, вдруг обнаруживается что идей нет, образы померкли, персонажи скисли или вообще не оживают, а сам роман кажется такой махиной, которую не осилить не то что до конца жизни, но и вообще не нужно в ту сторону слишком пристально поглядывать.
И это правильно. Именно поэтому я так легко и весело и, в общем, разумно как мне кажется, «навалял» эту свою книжицу. Я знаю, что пописывание романов в ограниченных дозах – полезно. Это производит дельную, очень эффективную коррекцию психологического профиля человека, реализует некую меру его творческого азарта, раздвигает границы его представления о жизненных неурядицах настолько, что он конкретнее и правильнее оценивает любые свои трудности.
Но вот на второй круг он вряд ли пойдёт. А значит, очень большого вреда я не нанесу, даже если роман у тебя вдруг да и получится. Даже если издатели и прочий окололитературный люд начнёт подталкивать тебя к продолжению. Да ты, написавший лишь первый текст, и сам это понимаешь, наверное, лучше меня. Я-то уже забыл, каково это – думать о втором романе. А перед тобой это стоит в полный рост…
Вот и хорошо. Вот и бросай тут, остановись. Не делай того, к чему душа не лежит. Ты уже доказал всему миру, что можешь писать, зачем тебе больше? В самом деле, зачем тебе больше, если ты не хочешь стать одним из этих полуроботов, которые даже не вполне живут, а скорее доживают, которые бредут по судьбе, мучаясь сами, мучая родных… Если, разумеется, ты не имеешь сообщить что-то очень важное, ради чего стоит жертвовать всеми остальными возможностями, и в первую голову – счастливой жизнью.
Подумай и остановись на этой отметке – второй роман. Поверь, это не капитуляция, это просто мудрое решение. Причём эпитет я употребляю без всякой иронии.
Я очень хорошо помню шок, который испытал, когда впервые увидел профессионального литератора. Как ни странно, это был мой учитель литературы в старших классах, когда я уже, к несчастью, принял решение попробовать стать таким же. Не буду сообщать его фамилию, ибо хочу вспомнить его не для изъявления благодарности, а с куда более гнусными целями.
Когда он вошёл, это был рано постаревший, одутловатый человек. Явно ещё не старый, но уже какой-то напряжённый, словно бы больной, без огня в глазах, с выражением почти постоянной муки, с синяками в пол-лица, подрагивающими руками и очень тяжёлой, словно бы замедленной речью.
На одном из родительских собраний мой отчим увидел его и решил, что это спивающийся алкаш, добивающий последние здоровые клетки своей печени. И стал расспрашивать – кто да что? И выяснил: это был совсем неплохой литератор, кстати, один из спецов кафедры русской словесности в университете Лумумбы, который из-за постоянных в контактов со студентами чувствовал, что должен продолжать свою карьеру, должен выдавать «на гора» текст. А сил и уже не было. И тогда он решил спасаться… ближайшую к дому школу и устроился, чтобы «передохнуть». Я убеждён, он не думал, что нужно бросать ремесло, он хотел только восстановиться, только отойти на время от слишком требовательного, толкающего на литературные «подвиги» окружения.
К чести этого человека следует сказать, он из школы так никуда и не ушёл. Он сумел с этим справиться, сумел одолеть «инстинкт письма», который был ему уже не по силам. На каком-то из вечеров выпускников я видел его, почти через десять лет после того, как он переступил порог нашей школы. Весёлый, помолодевший, без той тени, которая словно нависала над ним, с хорошим цветом лица, пользующийся самой чистой любовью учеников и коллег. Я понял, что с ним произошло. Он прекратил растрачиваться, и мгновенно выяснилось, что он – умница и эрудит, великолепный собеседник и добрый товарищ. И он стал счастливым.
В моей дальнейшей жизни он послужил мне, к сожалению, всего лишь иллюстрацией. Я не внял предупреждению – и поплатился. Со временем я обнаружил все эти признаки у себя. А, рассмотрев те же симптомы у своих приятелей «по несчастью», понял всю ситуацию в целом.
Вот только осознать, где оканчиваются наши силы, где следует остановиться, пока не сумел. А может быть, я послабее, чем мой старый учитель, может, я так этого и не пойму или от испуга вообще примусь говорить, что не понимаю, что происходит, и по-прежнему буду толкать воз, для которого уже недостанет ни сил, ни огня. В таком случае, будущее – печально. Как оно печально у большинства тех, кто сумел написать второй роман, третий, четвёртый…
Может быть, литераторы – вообще самые печальные люди на свете. Даже более, чем юмористы и клоуны.
И всё-таки они зачем-то это делают. Зачем-то пишут книги, хотя это тяжело и ужасно – видеть, как реальная жизнь утекает без следа, в угоду каким-то выдумкам, словно песок между пальцами. Что же заставляет их хранить верность своей профессии, что движет ими?
Это не простои вопрос. Должно быть, потому, что и тут имеется немало легенд и мифов. Вернее, есть масса догадок, которые почему-то люди, не написавшие ни одного рассказа, прикладывают к нашему ремеслу.
Это даже забавно. Почему-то обычные люди не очень разгадывают, что движет врачами, считается, что желание оказать помощь страждущим вполне достаточное объяснение, что шофёра манит лента шоссе, уходящая вдаль, за горизонт, что лётчика делает свобода полёта, а актёра – умение лепить из себя других людей и тем создавать образы для всех тех, кто пришёл в театр…
Про писателя такой определённой, расхожей гипотезы нет. Вернее, их несколько. Некоторых манит имя, поставленное на обложке, иных привлекает высокий гонорар (мы-то теперь знаем, каков он на самом деле, не так ли?), кто-то борется таким образом со смертью, не веря, что он и так бессмертен, а кто-то первым делом помянет относительно высокий статус, которым якобы пользуются литераторы. Я вот что думаю – все это чушь. Те, кто так думает, вряд ли заслуживают иного, чем обидное слово – «дурак». Причём в данном случае это не оскорбление, а лишь наиболее общее обозначение всех тех, кто плохо подумал и высказался преждевременно. Такими дураками бывают и очень умные люди – к сожалению.
На самом деле, как мне кажется, литературой люди занимаются, потому что очень любят её. Она, как ни одна другая область человеческой деятельности, способна будить сильнейшие эмоции и привлекает едва ли не всех, если будет правильно предложена.
В этом плане литератор – просто влюблённый человек, жизнь которого, в противовес общепринятому, слишком коротка, чтобы он сумел изжить свою любовь. Он постоянно получает эти токи любви, даже когда сама литература его отвергла как творца. И в этом трагедия многих и многих литераторов. Но от этого они ничуть не меньше продолжают её любить.
А теперь, если мы смешаем необходимость человека быть нужным, профессионально значимым с почти маниакальной устремлённостью людей совершенствоваться в выбранном деле, если мы прибавим к этому любовь, которую литераторы постоянно испытывают, словно им вливают её из капельницы прямо в вены, если мы вспомним о той эзотерике творчества, которая позволяет иному самому бездарному писаке ощутить себя Гераклом, сражающимся с великими чудовищами, – становится ясно, что в профессиональном отношении мало есть людей, которые бы получали такую свободу и заряд восторга от того, что они делают.
При том, что литераторы – самые несчастные из людей, они – самые счастливые из профессионалов. И в этой, почти наркотической зависимости таится объяснение их странным, небрежным, смятым, неудавшимся, нелепым судьбам.
Я бы всего этого не говорил, если бы теперь эта ловушка не подстерегала и тебя тоже. Конечно, тебе решать, продолжать ли творить, мучаясь бессонницами, создавать ли словами, своими мыслями какие-то «фантомы» и «химеры», которые, может быть, даже и не нужны никому. В конце концов, кто-то должен это делать. Не может художественно самостоятельная нация (а Россия в этом отношении весьма самостоятельна) существовать лишь за счёт литератур иных народов, иноязычных (в наше время в первую очередь – англо-американских) романов.
Но если вспомнить, с чего мы начинали – что наш роман имеет лишь прикладное значение, – мне бы хотелось, чтобы ты сделал свой выбор взвешенно, без чрезмерной восторженности, без флёра, разглядывая эту профессию деловито и подробно, как препарированную лягушку на лекторском столе. Иначе все будет не так, как задумано, и все то хорошее, что я хотел тебе присоветовать этой книжонкой, будет сломано и перевешено тем вредом, который я могу тебе причинить, если ты выберешь слишком поспешно.
Надеюсь, теперь ты сделаешь этот выбор со знанием дела. Теперь, когда написал свой первый роман, выстроил своих героев, сложил свой сюжет и провёл по всем его перипетиям какого ни на есть читателя, ты научился обращаться со своими мыслями, эмоциями, порывами и проблемами. Надеюсь, что научился, добросовестный роман – он ведь кого угодно научит. Не так ли?
Читать бесплатно другие книги:
