Однажды в Лопушках Демина Карина

Глава 3. О новых знакомствах и неудачных стечениях обстоятельств

При встрече с медведем притворитесь мертвым. Медведь поймет, что перед ним придурок, и не захочет связываться.

Совет опытного охотника юным натуралистам

Федор Евдокимович, Тимохин папаня, был человеком рослым, вида мрачного, нелюдимого. Он глядел на меня сверху вниз и в прозрачных пустых глазах его мне чудилась насмешка.

– Ну, – сказал он, когда я закончила. – И чего?

– Чего? – переспросила я.

Во рту пересохло, а в коленях появилась распрекрасно знакомая слабость. И руки вспотели. Я вытерла ладони о джинсы, но легче не стало.

Я не боюсь.

Не его.

Не дома. Не…

– Чего от меня хочешь? – спросил он и сплюнул, хорошо хоть не на макушку.

– Чтобы вы поговорили с сыном. Объяснили… – я замялась, вот как объяснить этому человеку, что есть места, куда не след соваться, что наши с малых лет знают, и про Беськин лес, и про бочаг, и про старое кладбище, где, в общем-то, тихо и мирно, но только не на красную луну. – Может произойти несчастье. Кто-то пострадает…

Я вздохнула, вдруг поняв, что плевать вот ему на мои объяснения.

И на Васятку, который спрятался за спину.

И вообще на всех нас. Да и на собственного сына тоже плевать. Говорить он точно не станет, выдерет, может, да и то больше для порядка, ибо порядок в доме быть должен.

– Вы ведь хотите остаться здесь? – тихо спросила я и заглянула в снулые пустые глаза. – Вас терпят. Пока терпят…

– Угрожаешь? – вот теперь издевка сменилась плохо сдерживаемой яростью.

– Предупреждаю.

Я вскинула голову, пусть больше всего на свете хотелось втянуть её в плечи и сделать вид, что меня здесь вовсе нет. Нет уж…

– А теперь ты послушай, – в мою грудь ткнулся палец. Кривоватый. Твердый. С синюшным ногтем. – Вы тут привыкли… жить… а есть закон! И порядок! И вздумаете шалить, я на вас скоренько управу найду!

Да уж, разговора не получилось.

Калитка захлопнулась, отрезая подворье от прочей деревни. И Васятка вздохнул. Я же повернулась к братцу и, ухватив за оттопыренное ухо, сказала:

– Вздумаешь с Тимохой водиться, совсем откручу. Ясно?

– Ясно, – буркнул Васятка.

– Я серьезно. Он… ничего хорошего от него не будет. Может, потом образумится, а нет… надо дядьке Святу рассказать.

Васятка вздохнул и робко заметил:

– Может, не надо… ничего же ж не было.

– Пока не было. С тобой. А ну как завтра он кого другого подобьет?

– Не подобьет, – Васятка ухо свое из моих пальцев аккуратно высвободил. – Там тепериче некромант обжился. Всамделишний.

И заглянув преданнейше – вот всегда он так смотрит после очередной пакости – предложил:

– Пойдем, поглядим?

– Еще не нагляделся? – злости не было, разве что на себя, за свою-то беспомощность, которая вновь проявилась, хотя я клялась, что больше никогда в жизни.

– Ну… там еще темно было. А тут вот, по светлу… может, познакомимся?

– А тебе охота?

– Так… некромант же ж! Всамделишний…

Вот только всамделишнего некроманта нам тут для полного счастья не хватало. Нет, некромантов я не боялась, встречала их в университете. Обычные ребята, во всяком случае те, которые на первых курсах. Потом-то, конечно, менялись.

Все менялись.

И я вот изменилась.

– Ксюху кликнем, – Васятка пританцовывал. – И Линку… если захочет.

Линка захотела.

Я думаю, что смотреть на некроманта, может, и не особо интересно, но всяко лучше, чем сено кидать. Хотя с вилами она обращалась по-прежнему ловко.

– Идем, – Линка воткнула вилы в стожок и отряхнулась. Вот как у неё получается? В старом спортивном костюме с вытянутыми коленями, растрепанная, с травинками, что в волосах запутались, а все одно прекрасная до того, что глаз отвести невозможно.

И это я же ж нормальной ориентации.

Ксюху тоже не пришлось уговаривать. Она скоро выбралась через окно, притворив его снаружи.

– Папка какой-то встревоженный, – сказала доверительно. – Всю ночь кругами бегал, а теперь вот притомился, да только нервный… спит и ухом дергает. Прислушивается.

– Ксюха! – донеслось из дому.

И дядька Берендей высунул в окно тяжелую голову.

– Ты куда?

– В лес, – бодро почти не соврала Линка. – Земляники глянем. Ягодок там…

Дядька Берендей покачал головою и точно ухом дернул. А еще я заприметила, что ухи у него были не совсем, чтобы обычное формы. И голова такая… ну, недообращенная. Вправду нервничает.

И с чего бы?

– Аккуратнее будь, – прогудел он. Голос у Ксюхиного папки был низким, рычащим, но оно чего еще от медведя ждать-то?

– Буду, – сказала Ксюха. – А ты спать ложись.

– Да… – он поскреб огромной косматой лапищей за ухом. – Что-то… неспокойно мне. Еще студенты эти…

– Студенты? – спросили мы хором, а Васятка подпрыгнул от восторга. – Какие?

– Да… велено принять… научную экспедицию… будто не хватает тут, – Ксюхин папка окончательно успокоился, и черты лица его поплыли, меняясь на глазах. – Лес волнуется, а они шлют кого ни попадя…

– Кого… ну па-а-ап! – заныла Ксюха и ресницами захлопала. Дядька Берендей только вздохнул.

Хороший он.

И одно время мы с Ксюхою всерьез думали, как бы свести его с теткою. А что, стали б сестрами не названными, а всамделишними. Да только потом Ксюха сказала, что ничего-то не выйдет, что берендеи однолюбы, и мамку Ксюхину он пусть и говорить о ней не желает, а не забудет.

Так-то.

– Говорю ж… экспедиция. Собираются изучать аномальные зоны.

– Откуда?

– Из Московского университета, ведьмаки, ведьмы… некромант за старшего.

– Всамделишний? – не утерпел Васятка.

Дядька Берендей кивнул и добавил.

– Целый кандидат наук. Для докторской материалы собирает. А с ним три аспиранта.

У меня зачесался нос, что было верным предвестником грядущих неприятностей. Нет, в Москве университетов полно, и вовсе не след ждать, что нынешняя экспедиция… и некромантов тоже много где учат, и, даже если из моего, это же не значит… ничего не значит.

– И где они жить станут?

– На усадьбе и станут, – пожал плечами дядька Берендей, которого подобные вопросы волновали мало. – Палатки поставят… велено кого нанять в помощь, чтоб там кухарить. Не хотите, девчата?

Мы переглянулись и покачали головами.

Нет, работы-то ни у кого не было, но… но вот что-то подсказывало, не след нам соваться.

– И правильно, – дядька Берендей широко зевнул. – Передайте этому… некроманту, что я к вечеру наведаюсь.

Мы кивнули.

Врать? А смысл…

Старая усадьба располагалась на пригорочке, и остатки белесого некогда нарядного каменного строения виднелись издали.

– Клад они искать приехали, – Васятка шел, то и дело подпрыгивая. – А вся эта экспедиция, она чтоб другие не лезли!

– Какой клад? – Ксюха ступала неспешно, срывая по дороге цветы, из которых плела венок. И вроде бы как случайно срывала, да только ложились узором травяным полынь да бессмертник, которые от дурного глаза защитят. Вплетались незабудки синими стежками, а следом и длинные кисти донника торчали. Он гнулся туго, зато скреплял силу прочих трав щитом незримым.

И верно.

Надо бы и мне, а то мало ли, кто их этих посторонних некромантов знает.

– Вестимо, какой! Зачарованный! – Васяткины глаза заблестели, и я поняла, что ночью братца придется сторожить, ибо не усидит.

– Нет тут кладов, – возразила Линка, которая венка плести не стала, но присела, ткнула палец в землю, а после коснулась им лба. Сперва своего, потом моего и Ксюхиного.

Сила Линкина была горячей, острой, что кайенский перец.

Я уж и позабыла.

– Крепче стало, – Ксюха скривилась. – Мамка тебе ничего… не говорила?

– Пока ничего, – Линка и Васятку пометила, отчего тот замер, замолк, рот раскрывши. И только из глаз слезы градом сыпанули. – И не спрашивает, и не говорит, но… я вот думаю, а смысл бегать-то? Уже набегалась.

Мы кивнули.

И ведь каждая, готова поклясться, тоже о том думала, что… набегались. Хорошее слово. Правильное. Как раз для нас всех.

– Так что, если не заговорит, сама спрошу… оно ведь все одно не сразу… пока представит, пока… благословение получу.

– А разве его нет? – Ксюха сплела венок и для Линки, а я коснулась трав, потянулась к ним ласкою, прося защитить от неведомого, и те отозвались привычным теплом.

– Есть, но… оно ведь тоже разным бывает. И не факт, что примут… я ведь теперь… – она руками себя обняла. – И… эх, почему все так… нелепо вышло, а?

Кто бы умел ответить.

Я напялила венок на вихрастую Васяткину макушку, а он и не подумал протестовать, но лишь крепче вцепился.

– Примут, – Ксюха погладила подругу по плечу. – Кого, как не тебя-то?

До старой усадьбы мы добрались к полудню. Сперва вышли к аллее, тоже старой, ибо разбивали её еще в те незапамятные времена, когда в усадьбе жили люди.

Или не люди.

Тут уже точно не скажешь. Главное, что с той поры клены выросли, раздались, переплелись ветвями, и некогда нарядная звонкая аллея сделалась сумрачною. Под сенью из было влажно, что весьма пришлось по вкусу мошкаре.

Дорога вывела к столбам, к которым некогда крепились ворота. Ни сами они, ни ограда не уцелела, а вот столбы – вполне себе, разве что кирпич потрескался, да из двух химер, некогда украшавших их, уцелела лишь левая. И то наполовину.

За воротами начинался сад.

То есть когда-то эти дебри первозданные были вполне себе приличным садом. Теперь же где-то там упреждающе заухал филин. И Васятка присел. Шмыгнул носом и поглядел на нас.

– А… мы прятаться не станем? – тихо спросил он.

– От кого?

– От некроманта!

– Зачем? – удивилась Ксюха и бодрым шлепком размазала комара, что присел на белую Ксюхину руку.

– Ну… не знаю. Для порядку, – Васятка снова носом шмыгнул. А ведь этак и простудиться недолго, вода-то в бочаге темная, а если родники подземные питают, то вовсе ледяная.

Придется тетке говорить.

– Если только для порядку… Марусь?

Я что, мне полог сплести – дело недолгое, а вот с тропою сложнее. Старый сад был явно недоволен, что покой его потревожили. Он, пребывавший в некой непонятной полудреме – никогда-то с таким не сталкивалась, – встрепенулся, зашумел, загудел ветром в ветвях, пытаясь напугать незваных гостей. Да только мы не испугались.

– Идите по следу, – велела я, становясь на узенькую тропку, проложенную в зарослях шиповника. За прошедшие годы тот, казалось, разросся пуще прежнего, и шипы сделались длиннее. Темно-желтые, загнутые, они походили на звериные когти, и мне подумалось, что этот сад, он… неправильный.

Насквозь неправильный.

А потом подумалось, что и правильно. Это ведь аномалия. А если бы сад был правильным, то какая аномалия тогда? То-то и оно.

Тропинка легла полукругом, будто и сад не желал подбираться близко к черному озерному стеклу. При дневном свете проклятый бочаг гляделся почти обыкновенным. Разве что слишком уж правильная форма, будто кто-то циркулем окружность вычертил. И вода черная, гладкая, что стекло. Даже на воду и не похожа.

– Мертвая, – тихо сказала Ксюха и себя обняла. – Надо же…

– Нормальная, – Васятка нос рукавом вытер.

Вот точно простынет.

– Нет, – Ксюха прикрыла глаза и качнулась. – Силы… силы из неё тянет, будто… там, на дне лежит что-то, воду мучит…

Светлые волосы Ксюхи задрожали, поплыли новорожденным туманом. И я ущипнула подружку.

– Клад? – с надеждою воззарился Васятка.

Ксюха покачала головой и вцепилась в Васяткино плечо с такой силой, что он охнул.

– Лазал туда? – спросила она.

И побелевшее вытянувшееся Ксюхино лицо было страшно. Хотя Васятка не испугался. Он у нас вовсе не пугливый.

– Я только окунулся разочек, – сказал и голову задрал. – Я не трус!

– Дурак, – Линка отвесила подзатыльник, но по-сестрински, любя. Она-то всегда братца хотела, у матушки спрашивала, пока не поняла, что в иных семьях мужчины не родятся.

Судьба.

– Потом на пруд пойдем, омыть тебя надо, – сказала Ксюха, пальцы разжимая. – И чтоб больше сюда не совался. Там… очень дурное.

И плечами повела.

А я Ксюхе поверила. Кому, как не ей про воду знать. И раз уж такое дело, то…

– Это Тимоха его подбил. Взял на «слабо», а этот и рад доказать…

– Плохо, – Ксюха нахмурилась.

Теперь она смотрела на воду, и я тоже. И чернота её уже не казалась густой, дегтярною, скорее уж наоборот. В черноте этой виделась глубина.

Будто…

В зеркале.

В том старом зеркале, которое тетка убрала на чердак, потому как иные зеркала не след держать в доме, где дети есть. И еще скатертью расшитой занавесила. Только я… я ведь все одно гляделась.

Тогда.

На Зимнюю ночь, которая самая длинная в году. И не только я, мы все… гляделись и забыли. И про то, что видели, тоже забыли. А теперь вдруг вспомнила я ту густую непроглядную черноту, которая взяла да выплюнула искорки. Сперва одну, после другую, а там и третью. И искры эти закружили, заплясали, складываясь…

– Стой, – на плечо легла рука. – Не ходи, заморочит.

Ксюхина сила была ледяною, что вода родниковая. И я очнулась. Надо же… и вправду нехорошее место.

– Надо будет поговорить с Беспальным, – сказала Линка. – Пусть окоротит сыночка, а то ведь и вправду до беды недалече.

Ксюха кивнула.

– Я пыталась, – сказала я, хотя признаваться в собственной слабости и неудаче – чтоб ведьма и не смогла с человеком договориться? – было стыдно. – Но он только сказал, что на всех управу найдет.

– Тимоха тоже тут был? – спросила Ксюха, которая все еще то ли любовалась бочагом, то ли пыталась взглядом пронзить толщу этих вод.

– Ага…

– В воду лез?

– Неа, он там, в стороночке стоял, – Васятка зябко плечами повел. И указал на куст роз. – А потом вовсе ушел. Ну, когда я в воду полез.

– Кто-то еще был?

– Неа…

– Что ж, хорошо. Может, и обойдется, но… мне его тоже омыть бы. На всякий случай, – Ксюха перевела взгляд на Васятку. – Идем.

– А некромант?!

– Никуда он не денется, этот твой некромант…

Тут в доме что-то грохнуло, затрещало, а там и с уцелевшей стены, которая тяжко опиралась на колонны, посыпались камушки.

Мы замерли.

Ненадолго.

Следом раздалась ругань, такая веселая, задорная даже. И мы выдохнули. Ежели некромант матерится, то, стало быть, живой.

– Может… – Васятка не договорил, Линка прижала палец к его губам.

А некромант соизволил выглянуть.

То есть, сперва в оконном проеме, том самом, которое выходило на остатки портиков, показалась некромантова задница. К счастью, не голая, но весьма себе плотно обтянутая синей джинсовой тканью. Заканчивалась та чуть выше колен, выставляя на всеобщее обозрение мосластые волосатые ноги.

– Так себе, – заметила Линка.

– Тощеват, – Ксюха согласилась с нею.

Ноги елозили по древнему подоконнику, заставляя думать, что там, в доме, некроманта чем-то крепко приложило, ежели он решил выходить не через дверь, а через окно. Но вот, нащупав, как ему казалось, более-менее устойчивую позицию, некромант пополз дальше. И мы получили возможность полюбоваться узкою загорелой спиной.

И рисунком на ней.

Майка-то задралась по самые плечи.

– Неплохой мастер делал, – заметила Линка, прищурившись. – Видишь? Глубокая резка.

Я не видела, но Линке верила.

Некромант, наконец, выполз, так сказать, всем организмом и застыл, верно, сообразив, что здание не настолько хорошо сохранилось, чтобы тут баловаться. Под ногами его захрустело, на землю посыпался дождь из мелких камушков и песка, а дом вздохнул.

Дом был тоже насквозь неправильным, это я чувствовала издали, а еще этому дому категорически не нравился человек, вздумавший нарушить покой этого самого дома.

Человек обтянул майку и посмотрел вниз.

Поморщился.

И снова выдал пару слов.

– Не слушай, – сказала я Васятке, запоздало закрыв уши ладонями. Только, чуялось, поздно. Братец не только услышал, но и запомнил, и попрактикуется, тут и думать нечего.

Некромант соизволил перевернуться, как в сказке, к дому задом, к саду передом, встал на четвереньки. И пополз. По узкому карнизу, что окружал дом. Некогда на карнизе этом дремали химеры, но теперь от них остались едва ли растрескавшиеся хвосты.

– Он совсем больной, что ли? – поинтересовалась Ксюха. – А ничего так… если спереди.

Спереди некромант был не то чтобы более упитанным, скорее уж мог порадовать девичьи взоры некоторой широтой – до ребят из стаи дядьки Свята ему было, конечно, далеко – плеч и подкачанными руками.

Еще он был длинным.

Вихрастым.