Мой первый, мой истинный Эльденберт Марина

Дед – интересный собеседник, он много всего знает, в детстве я обожала его истории, в том числе и про спасенного вервольфа, но ему много лет, и он уже частенько забывает, что рассказывал, а что нет. Так что кузена можно понять. Но и дедушку обижать не хочется.

Обычно мы выслушиваем деда, изображая заинтересованность на лицах. Кто-то скажет, что так неправильно! А как оно – правильно? Обижать старика невниманием? В нашей семье принято уважать старших. А старшие еще и в большей заботе нуждаются. Вот мы и заботимся.

– Наверное, он был из богатеев, – хмыкнула Андреа.

– Так они все богатеи, кто в стае, – знающе заявил дед. – Стая за любого своего члена встанет горой.

– Или член встанет за стаю! – тихо хрюкнул Адриан. Недостаточно тихо, чтобы не получить очередной подзатыльник.

– Они же не все живут в стаях, – сказала мама, водружая на подставку в центре стола огромную сковороду с паэльей, а после занимая свое место рядом с отцом.

Мы как обычно ужинали в столовой, моей любимой комнате в доме. Большая и светлая, с тремя огромными окнами: на запад с одной стороны и на север с другой, поэтому закаты здесь всегда были великолепными, солнце окрашивало белые занавески то в розовый, то в золотой. Но сегодня за окном лило, и мы уже включили свет. Это еще хорошо, что гроза пока не разбушевалась, и электричество не вырубило. Иначе пришлось бы зажечь свечи. Но для нас, жителей Лысой бухты, ужинать при свечах – как жить в стае для вервольфов.

– Нет, есть одиночки, – кивнул дедушка, тряхнув седой головой. – Изгнанники. Нарушившие закон стаи. Вот за них некому постоять.

Ужинали мы как обычно, но, пожалуй, впервые настолько серьезно обсуждали вервольфов.

– А братья Рамирес? – вскинулась Мирабель. – Они одиночки или часть какой-то стаи, как думаете?

– Если они вдвоем, они уже не одиноки, детка, – мягко поправил ее папа.

– Впервые слышу, чтобы из стаи выгоняли коллективом, – добавил дед. – Но могли изгнать одного, а второй за него заступился.

– Значит, они могут оказаться преступниками?

Все разом посмотрели на меня. Кто-то удивленно, кто-то укоризненно. Ветер и дождь за окном лишь подчеркнули затянувшуюся паузу. Ну а что? Дедушка сам только что сказал, что вервольфы одни не путешествуют, а если путешествуют, то не снимают старый дом пера Леонсо. Этим домом же детей пугают! В детстве я верила, что там живут духи. Нет, когда-то дом был красивым, трехэтажный, стильный, но потом сам пер Леонсо отправился в чертоги к Владыке, а его сын переехал в Вилемию. Так как продать в Лысой бухте такой дом по нормальной цене невозможно, то в нем никто не жил. Пока эти Рамирес не явились.

Папа прокашлялся, поправил очки и заговорил первым:

– Изабель, мы не думаем о людях плохо, пока они не дали нам повод так считать, – в мягкий отцовский тон добавилась толика осуждения, а я отчего-то разозлилась.

Я не успела рассмотреть второго вервольфа, но мне хватило взгляда первого. Хищного, жадного, жестокого. Ну точно криминальный элемент. Я только в кино преступников видела, да и откуда им взяться в Лысой бухте? А у братьев Рамирес будто на лицах написано, что они опасны.

– Они не люди, – напомнила я. – Волки.

– Тем не менее они нам ничего не сделали, – поддержала папу мама.

– Пока, – пробормотала я и добавила громче: – Я так понимаю, что за мелочи не выгоняют из стаи.

– А с чего ты вообще взяла, что их выгнали из стаи? – вклинилась Мирабель, вперив в меня осуждающий взгляд.

– Дедушка же сказал.

– Нет, ты, – указала на меня вилкой сестра. – Дед не про братьев Рамирес говорил, а в принципе.

Да, немного неловко получилось. Но я не собиралась отказываться от своего мнения.

– Согласитесь, что это очень странно – встретить в Лысой бухте вервольфов? Словно они что-то скрывают. И они мне не понравились.

– Ты с ними даже не разговаривала, – рассмеялась Мира, только сильнее подчеркивая мое дурацкое положение. А вот папа отнесся к моим последним словам серьезнее:

– Просто не понравились, Изабель? Или ты что-то… почувствовала?

Если бы можно было привлечь ко мне больше внимания, то он это сделал. Потому что все перестали есть и затаили дыхание.

Дело было в том, что женщины в папином роду были что-то вроде гадалок. Только не таких, какие на ярмарках со стеклянными шарами и картами сидят и обещают рассказать твое будущее за пару монет, а взаправду. Они по-настоящему видели будущее, могли предсказать болезнь или смерть. Страшный дар, между прочим. Который чуть не передался мне по наследству. В детстве было подозрение, что я все-таки унаследовала бабушкину способность: я всегда выигрывала в прятки, угадывала, когда к нам должны заглянуть гости. Но потом оказалось, что я просто умная. И удачливая немного. Никаких видений у меня не было.

А если бы и были, ни за что бы в этом не призналась! Я и так выделяюсь среди сверстников, потому что ношу жуткие очки.

– Просто не понравились, – подтвердила я.

Мирабель подобные разговоры не любила. Наверное, считала, что я перетягиваю на себя все внимание с нее, такой исключительной. Поэтому поспешила перевести тему:

– Скажи, дедушка, а вервольфы все красавчики?

– Красавчики?

– Ну да. Братья Рамирес нереальные…

Я была ей благодарна и предпочла дальше молчать. Но на папу моя тактика не сработала, он отыскал меня на кухне, где я мыла посуду – сегодня как раз была моя очередь.

– Все в порядке, совенок?

– Конечно, пап, – ответила я, намыливая тарелки. – Есть сомнения?

– Мне показалось, что появление в Лысой бухте вервольфов тебя взбудоражило.

Взбудоражило. Это слово не передавало и сотую долю того, что я почувствовала при нашем столкновении. Да и какое столкновение? Мы их издалека видели, а меня всю уже перетрясло. Но не признаваться же в этом отцу? Я сама себе с трудом в этом признаюсь.

– Они всех взбудоражили, – беззаботно рассмеялась я.

– Ты не все, совенок.

– Знаю, папа, – обернулась и посмотрела на него с искренней благодарностью. – Спасибо тебе за заботу. Я, наверное, испугалась, – призналась нехотя. – Они просто другие.

– Это не делает их ужасными.

– Что правда, то правда. Не волнуйся, твоя дочь не вошла в ряды итибров, и, Владыка упаси, не считаю, что волкам на нашей планете не место.

– Меня это радует, – рассмеялся папа. – Ты должна дать вервольфам шанс.

– Дам, если пересекусь с ними до их отъезда. Что-то мне подсказывает… Не дар! Просто интуиция, что они очень быстро заскучают в Лысой бухте.

Я надеялась, что ничего и никому давать будет не нужно, но уже на следующей день столкнулась с одним из Рамирес вновь.

Дождь продолжал лить как из ведра, но мы к этому уже привыкли. К тому, что дела можно делать и в такую погоду. Например, надев ярко-оранжевый дождевик и резиновые сапоги по колено. Мама действительно отправила меня за цыплятами, точнее, нас с Мирой, но сестра почти сразу свернула на другую улицу – ускакала к своей подружке, чтобы вместе следить за вервольфами. Мне это не нравилось, но моего мнения она не спрашивала. Да и взрослая уже девочка! Ей зимой восемнадцать исполнилось. Как говорит тетка Марисиэла, в этом возрасте можно уже замуж. На мои двадцать тетушка лишь вздыхала и советовала не выдавать это страшное число. По мне так, во-первых, разница была небольшой, а во-вторых, все в Лысой бухте прекрасно знали друг друга, и о том, сколько кому лет. Впрочем, мне никто не нравился настолько, чтобы рассматривать его в качестве будущего мужа. На мужчин я смотрела… ну как на мужчин. Это Мирабель в каждом видела потенциального ухажера. Даже в вервольфах.

Сегодня рынок был закрыт, да и кто станет выставлять палатки в такую непогоду? Поэтому я свернула в лавку дядюшки Тонио. Мы не состояли в кровном родстве, хотя население Лысой бухты было таким крохотным, что большинство так или иначе приходились друг другу родственниками. Поэтому все по привычке называли женщин тетушками, а мужчин – дядюшками. Хлюпая прямо по огромной луже возле входа, я толкнула дверь в мясную лавку.

В нос тут же ударило смешение запахов сырого мяса и сыровяленого: колбас и огромных засоленных кусков, висящих под низким потолком. В успевшую напитаться влагой одежду вцепился холод. Свежая говядина, свинина и птица лежали на прилавке и в морозильном шкафу. Мясо в лавке занимало больше пространства, чем островок, выделенный для покупателей. Которых для такого ливня и такой крошечной лавки было непозволительно много. Энцо, управляющий единственной в городе закусочной, Артурио и тетка Марисиэла. Вот последняя как раз приходилась мне родственницей – маминой кузиной. Но от этого она более приятным в общении человеком не становилась. Марисиэла обладала особой привычкой выискивать в людях и их поступках сплошные недостатки и сообщать о них им и окружающим. Причем делала она это настолько бесцеремонно, что временами хотелось провалиться под землю.

Если бы не дождь, я бы предпочла выбежать из лавки, пока она меня не заметила. Даже всерьез раздумывала над тем, что хуже – осадки с неба или осадок на душе после такой встречи. Но Марисиэла уже меня заметила.

– Изабель, деточка, кто выгнал тебя из дома в такой дождь как бездомную собачонку? – вот вроде посочувствовала, а я теперь «собачонка».

– Голод, – буркнула я, снимая капюшон.

– У вас нечего есть? – тут же перекрутила мои слова тетка. – Бедные дети! А я говорила Глории не выбирать твоего отца.

Как она это делает? Еще и папу приплела.

– Я рада, что мама его выбрала. – Кажется, с появлением вервольфов мне отсыпали искренности, но я не смогла удержаться.

Брови тетки взметнулись вверх.

– Почему?

– Потому что в обратном случае я бы не родилась.

Энцо, забирающий свой заказ, рассмеялся. У тетки не нашлось слов, а потом подошла ее очередь, и она переключилась на выбор мяса для стейков. Артурио за ее спиной показал мне поднятый вверх большой палец.

– Привет! Как дедушка?

– Хорошо, а что?

– Мира сказала, что он потянул голеностоп, и она вынуждена за ним ухаживать. Поэтому отказалась сегодня встретиться.

Это не поход в магазин, а целая череда неловкостей. Поэтому я растянула губы в натужной улыбке.

– Да, Мира очень заботливая.

И получит дома от меня за то, что приплетает дедушку в свои интриги! А если накаркает?!

К счастью, Энцо быстро покинул лавку, ни о чем таком странном не спросив, а вот Марисиэла задержалась.

– А разве твоя сестра не шатается по городу с Люсиэль? Их очень интересуют братья Рамирес.

Артурио покраснел, затем побледнел, схватил свой заказ и выскочил из лавки.

– Зачем вы так? При нем? – раздраженно поинтересовалась у тетки.

– Ничто так не подталкивает мужчин к действию, как ревность, – припечатала она уверенно, а потом приложила руку к груди, потерев ладонью область сердца. – Ох, что-то мне нехорошо. Пойду домой. Проводишь меня?

– Мне в другую сторону, – напомнила я. – К тому же, мама ждет цыплят.

Тетка хотела возразить, но захлопнула рот и убралась из магазинчика быстрее Артурио, а я задумчиво почесала лоб. Никогда еще победа в спорах с Марисиэлой не доставалась мне так легко. Да и не заметила я в этом собственных заслуг.

– Цыплята? – переспросил дядюшка Тонио, когда мы остались в лавке одни. Он почему-то тоже поправил ворот рубашки, будто ему что-то мешало дышать. – Сейчас посмотрю в подсобке.

И скрылся за дверью раньше, чем я успела сказать:

– Да вот же они…

Я совершенно ничего не поняла. А потом тихо звякнул колокольчик, и вместе с усилившимся шумом дождя в лавку будто шагнула сама опасность. В детстве у нас была кошка, когда она пугалась, ее шерсть становилась дыбом. Так и у меня возникло именно такое чувство: словно все волоски приподнялись как маленькие антеннки.

Я резко обернулась и уперлась взглядом в мужскую грудь, обтянутую тонкой рубашкой. Так как у обладателя груди не было дождевика или зонта, то рубашка была мокрой, и под ней все просвечивалось. Крепкие, литые мышцы, сильный пресс. Я такого красивого пресса еще в жизни не видела, поэтому вскинула голову и столкнулась взглядом с младшим из вервольфов. Да, тот на которого я пялилась в прошлый раз, явно был старше, а этот – моим ровесником. Хотя сложно было в это поверить с таким ростом и комплекцией. Но лицо у него было еще более красивое и точеное, губы пухлые и мягкие даже на вид. Брови густые, нос прямой и глаза такие, что в них можно упасть и не подняться. Красивые.

В этих глазах как раз заиграли смешинки. Видимо, я слишком долго пялилась.

– Нравлюсь? – поинтересовался Рамирес с хищной улыбкой.

Голос у него тоже оказался под стать: глубокий, тягучий, с легкой хрипотцой и неузнаваемым акцентом. Но вот это самоуверенное «нравлюсь» мигом привело меня в чувство, развеяв очарование и момента, и притягательность самого вервольфа в моих глазах.

– Я, скорее, в шоке, – ответила честно. Ну а что? Мы вроде одного возраста, к тому же, остались наедине. Если он считает нормальным обращаться на «ты», то и я могу перейти на «ты».

– В шоке? – вид у вервольфа стал озадаченным.

– В наших краях не принято так ходить.

– Как – так?

– Так, – я хотела указать на идеальный пресс, потом поняла, что это совсем неприлично, в итоге обвела взглядом всего вервольфа, кажется, сделав еще хуже. Получилось что-то вроде того, что в Лысой бухте не принято ходить вервольфом.

– Когда тело видно сквозь одежду, – пояснила я и тут же прикусила губу. А надо было язык! Потому что мне уже от собственной откровенности хотелось провалиться сквозь землю.

– Ты поэтому ходишь в…

Рамирес взглядом прогулялся по моему телу: начиная от выбившихся из прически тугих колечек завившихся от дождя прядей и заканчивая носками моих ярко-синих сапог. Причем сделал это настолько откровенно, будто я не в бесформенном дождевике перед ним стояла, а полностью обнаженной. Словно он мог видеть меня через слои одежды. Чушь! Это невозможно. Тогда почему от этой «прогулки» в его взгляде появилась эта жадность, будто в этой мясной лавке я самый желанный кусочек? Точно такой же был у его брата, а теперь у него.

Я даже инстинктивно сложила руки на груди, чтобы хоть как-то прикрыться, отгородиться от него, пока его взгляд гулял по мне, а сам вервольф, кажется, подбирал нужное слово. Не подобрав, он сдался:

– В этом.

– В дождевике? – уточнила я, и он кивнул. – Он защищает от дождя.

– Под ним не видно тебя, – вервольф шагнул ко мне, так близко, что в тесном пространстве лавки мы едва не соприкоснулись. Он своей мощной грудью и я – дождевиком. Меня мгновенно окутало ароматом дождя и мужчины, а еще будто какой-то неведомой силой. Он ко мне не притронулся, а у меня по коже яростно побежали мурашки. Или яростные мурашки… Я вдохнула этот аромат, и меня от него повело. Где там прохлада морозильных шкафов дядюшки Тонио? Я словно нырнула в горячую ванну, потому что мне стало жарко. Необъяснимо жарко. И не только мне: вервольф дышал так, будто перед этим пробежал марафон и его мучила жажда. Его грудь вздымалась и опадала, натягивая и до того обнаглевшую, облепившую ее ткань.

– А надо, чтобы было видно? – спросила хрипло. Не иначе как прогулки под дождем не пошли на пользу моему здоровью. Как еще объяснить окутавший меня жар и туман в голове?

– Конечно, – улыбнулся он уголком губ. – Я хочу посмотреть, какая ты красивая без этого. – Он потянулся к моим очкам, успел коснуться дужек, но я отшатнулась, врезавшись в свисающий с потолка толстый свиной окорок. Магия даже не развеялась, она разбилась, раскололась на множество осколков. Потому что никто не имел права трогать мои очки! Потому что никто не имел права без разрешения трогать меня!

Да и вообще я его раскусила. Его приставания. Да еще такие грубые. Это могло сработать на Мирабель, но не на мне.

– Руки не распускай! – рыкнула я так, что это, наверное, было бы достойно волчицы, а улыбка вервольфа растаяла, уступив место раздражению. Он сжал зубы, мигом меняясь в лице, и вновь шагнул ко мне. Я метнулась в сторону и чуть сама не снесла очки палкой колбасы. Пришлось придержать их двумя руками. Бегаю тут как суслик от… волка! Было бы смешно, если бы я не застряла с незнакомцем в этом узком пространстве. Потенциально опасным незнакомцем.

– Я тебя не обижу, Изабель. – Из-за акцента он разбивает мое имя на два слога, будто оно для него слишком длинное. Получается Иза-Бель.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – растерялась я.

– Твоя тетя тебя так назвала.

– Ты не мог услышать, ты был на улице… Ты что, подслушивал?

Вот и слушай передачи-триллеры про преследователей! Или у меня слишком живое воображение? Пожалуйста, пусть будет последнее! Пожалуйста-пожалуйста.

– Да где же дядюшка Тонио?! – в сердцах поинтересовалась я.

Вервольф нахмурился, тяжело, как-то по-звериному вздохнул, будто действительно был волком, но, к счастью, больше не попытался меня коснуться. Может, конечно, появление Тонио напомнило ему о правилах приличия. Хотя, где он, а где приличия? Он же дикарь! Никто не предлагает девушкам в первую встречу заглянуть под дождевик и не пытается снять с них очки!

– Хуан, здравствуй! – радуется ему как родному дядюшка. Тонио вообще дружелюбный, но особенно он счастлив клиентам, которые покупают у него много мяса. – Ужасная погодка, не так ли?

– Если только вы не любите воду, Тонио, – улыбнулся… Хуан. Какой же он Хуан, если не вилемеец?

Дядюшке шутка пришлась по нраву: он расхохотался на всю лавку. Зато быстро меня обслужил, видимо, чтобы пообщаться с любимым клиентом. Я была этому рада, не оглядываясь выбежала из лавки, будто за мной гнались волки. Впопыхах забыв накинуть капюшон. Чем тут же «воспользовался» ливень, щедро полив меня водичкой. А очки на контрасте температур с магазинчиком еще и запотели. Надо было остановиться, вернуть капюшон на место и протереть их, но я понеслась по улице с желанием убраться подальше от вервольфа. Потому что жар никуда не делся, хотя он больше не маячил перед глазами в своей… недообнаженной мужской красоте.

Перед глазами снова промелькнули все эти капельки, стекающие по груди вервольфа, в мельчайших деталях, и у меня запылали щеки. И я все-таки оглянулась, замечталась… Нет, решила посмотреть, не преследует ли он меня. Поэтому не смотрела вперед и на скорости, с размаху, врезалась в кого-то.

В кого-то – это я поняла по тому, что он был горячим на ощупь и перехватил меня за запястья, не позволяя мне упасть. По ощущениям же, я врезалась во что-то. Во что-то твердое и каменное. Рассмотреть я уже не могла: хозяйственную сумку с покупками я удержала, а вот мои очки все-таки сорвались и полетели на брусчатку.

Что было просто кошмаром, потому что мое зрение было таким, что краски мира, размытые дождем, вовсе превратились в серые пятна. Светлые, где небо, и темные, как человек, с которым я столкнулась.

– Прошу прощения, – выдохнула я, запаниковав. Представив, как сейчас буду ползать по дороге в поисках очках. А вдруг они попали в лужу? Вдруг их смыло дождевой рекой?! – Помогите найти очки. Без них я почти ничего не вижу.

– Хм, – прокомментировали сверху незнакомым голосом, – как же ты живешь?

У этого незнакомца почти не было акцента, разве что похожая звериная хриплость. Но я узнала его и без очков: больше пришлых в нашем городе не было, а значит, это второй брат. Тот который в прошлый раз смотрел на меня как на букашку.

Только сейчас я поняла, что, испугавшись за очки, которые папа мне привез из столицы на тринадцатилетие, я не обратила внимание на тревожное, давящее чувство, что во мне вспыхивало при моем приближении к братьям Рамирес. Или, вернее, при их приближении ко мне.

Их сила давила на плечи, словно заставляя согнуться, преклонить колени, но, видимо, я сегодня достаточно перенервничала, чтобы убегать. Да и куда я побегу? Даже «куда глаза глядят» не получится, потому что они у меня не глядят!

– В очках, – ответила я, облизнув губы и почувствовав, что он убрал пальцы, которые до этого браслетами стискивали мои запястья. Убрал, а призрачный жаркий след остался. – Вы поможете?

Я протянула руку, не особо на что-то надеясь, но сейчас я действительно могла передвигаться разве что на ощупь. Вервольф молчал и не шевелился, и, если бы не по-прежнему не размытый силуэт передо мной, я бы решила, что давно ушел, оставив меня стоять с протянутой рукой. Хотя вру. Я его чувствовала. Не знаю как, но чувствовала. Силу. Ярость. Я почему-то была уверена, что он злится. Но не понимала, почему. Вряд ли на меня. С чего бы?

– Не поможете, – решила я и, осторожно перехватив сумку, попыталась опуститься на корточки. – Скажите хоть, в какой они стороне.

Он меня остановил, поставил ровно, будто я была упавшей с полки куклой. А затем силуэт исчез, но ненадолго. Потом он шагнул ко мне, загородив своей тенью остальную серость ненастного дня. Испугаться я не успела: и так из-за очков переживала. До меня донесся самый желанный звук в мире – так щелкали крепления на дужках, когда я раскрывала очки.

– Спасибо, – улыбнулась я, снова протягивая руку и упираясь ладонью в горячую грудь. Кажется, у братьев было такое хобби – гулять под дождем без курток или дождевиков, потому что я словно обнаженной кожи коснулась. Но нет, это вроде тоже тонкая ткань рубашки.

Рамирес дернулся, и я тоже. А потом вздрогнула повторно, когда ощутила пальцы на своем подбородке. Он меня рассматривал?! Пару мгновений, но я чувствовала его блуждающий взгляд. Даже увидела его, хорошенько прищурившись. Увы, не настолько четко, как хотелось бы, но увидела.

– Ничего особенного, – припечатал вервольф.

– Простите? – переспросила я, чувствуя, как к щекам приливает краска, а он взял и надел на меня очки. Реальность обрела резкость и яркость. Я смогла рассмотреть мужчину, возвышающегося надо мной, его темные глаза, резкие черты, более тонкие, чем у брата, губы, щетину на подбородке. За мгновение смогла. Потом он просто обошел меня и отправился своей дорогой, а я двинулась домой. Хотя, наверное, я двинулась головой, потому что весь путь до дома думала о той его фразе.

Ничего особенного.

Они явно иностранцы. Так что, наверное, он хотел сказать «не за что», просто перепутал. Но почему-то мои самооценка и проклятая интуиция подсказывали, что говорил он обо мне. Обо мне, о моей внешности.