Черное колесо Меррит Абрахам
Старинное ирландское «dessel», шотландское «deas soil», древнеримское «dextratio» — все это благословение, совершаемое путем тройного обхода вслед за солнцем вокруг того, что нужно благословить. Такие обходы совершались вокруг церквей при бракосочетаниях, крещении и погребении. В Ирландии существует поверье, что упавший должен вскочить и трижды повернуться по часовой стрелке, произнося: «Deas Soil», чтобы отвратить несчастье…
Я подумал: если бы это услышал Мактиг, он мог бы сказать, что дизели «Сьюзан Энн», по созвучию с «deas soil», должны были принести удачу.
Сватлов продолжал:
— В городах Шотландии есть обычай: жители трижды обходят свои дома с зажженными свечами в конце года, отгоняя злые силы. Тот же обычай, в несколько видоизмененной форме — носят бочонок с горящей смолой на носилках, — был распространен повсеместно на Британских островах и назывался «сожжение Клеви». Это было средство против колдовства.
Кстати, этот обычай не только связан с аналогичной процедурой накануне дня святого Иоанна в Англии, Франции, Пруссии и России, но даже упоминается в «Электре» Еврипида. Во всех случаях тележное колесо обвязывают соломой, поджигают и скатывают с холма — это заклинание против злых сил.
От гэльского «tuath», или «налево и к северу» мы унаследовали «cartua-sul», или «tuathail» — так называется тройной оборот налево, против движения солнца. Повсеместно считается, что это дурная примета. Предположительно это проклятие. Человек, подвергнутый процедуре tuath, теряет разум, а в гэльском языке слова «правильный» и «неправильный» звучали как «dessel» и «tuathail» соответственно.
У многих европейских народов есть поверье, что феи передвигаются в колесах. И в зависимости от направления движения колеса эти феи добрые или злые. А американские индейцы считают, что великий Маниту передвигается во вращающемся торнадо.
В Древнем Египте поклонение солнечному диску началось при восемнадцатой династии. Солнце было провозглашено всеобщим божеством, благословляющим все создания. Хнум, бог с головой барана, который вылепил человека на гончарном круге, изображался в лотосе. Во всех древних цивилизациях: Вавилоне, Финикии, Карфагене, Риме и Греции — преступников приковывали к мельничным колесам. Они не только долгие годы вынуждены были ходить по часовой стрелке, но и приносили при этом практическую пользу — мололи зерно для своих надзирателей.
В греческих религиозных мистериях существует орфическое колесо реинкарнации. Есть миф о царе лапифов Иксионе, который домогался любви богини Геры и хвастал после своими достижениями, за что и был прикован к черному колесу в Тартаре. Гомер рассказывает в «Илиаде», что после смерти Патрокла Гектор приказал трижды обвести колесницу вокруг тела, прежде чем его сжечь. Когда был убит сам Гектор, Ахилл протащил его тело за колесницей вокруг стен Трои. В одной из пифийских од Пиндар рассказывает о жрице, превращавшейся в птицу, способную поворачивать кругом голову на плечах.
И сегодня в католической церкви можно отметить круговое движение колеса, когда священник поднимает потир на восток, юг, запад и север, символизируя тем самым, что весь мир принадлежит Господу. Круговое движение совершают церковные процессии в праздниках тела Христова, вознесения Господня, Святого четверга, Святой субботы и Доброй пятницы.
В соборах есть круглые окна — «розы», это по существу колеса. В Амьенском соборе на таком окне изображены человеческие фигуры: молодые, когда начинается подъем, и старые, когда идет спуск. Это самое настоящее колесо жизни. В церквях Британии к потолочным балкам подвешивали колеса, увешанные колокольчиками и покрытые надписями; если потянуть за веревку, колеса поворачивались и предсказывали будущее.
В Библии Иегова передвигается в сопровождении огненных кругов — херувимов. Илия возносится на небо в огненной колеснице — mercabah древних иудеев, в сопровождении огненных ангелов в форме колес, символизирующих небесные светила. Падение Иерихона связано с круговым маршем Иисуса Навина вокруг его стен.
Эфиопские жрецы обходят вокруг алтаря, имитируя танец царя Давида перед Иеговой. В Эфиопии существует поверье, что если человек одержим дьяволами и все другие средства не помогли, его нужно в день святого Иоанна отвести на перекресток. Там вокруг него нужно трижды провести овцу, а потом принести ее в жертву во имя святой Троицы, кровью овцы нанести на кожу больного знак креста, тем самым излечив его.
Танец царя Давида, прыжки жрецов Ваала и танцы амазонок в греческих мистериях — все это одно и то же. Кружащиеся дервиши совершают свой оборот справа налево, чтобы достичь состояния экстаза, как и брахманы на своем колесе.
Существует легенда о Байт-аль-Маамуре — это четыре яшмовых столба, поддерживающих рубиновый купол. Он был создан Аллахом в раю. Вокруг него кружились в своих сверкающих одеждах ангелы, и это так понравилось создателю, что он велел устроить на Земле нечто похожее. Это Кааба, священный черный камень в Мекке, вокруг которого мусульмане совершают ритуальное обхождение. Но этот ритуал совершается слева направо, и полагается сделать не три обхода, а семь; и при каждом обходе притрагиваться к камню, как тибетцы касаются своих колес.
Древние галлы носили амулеты в виде колес; некоторые из них найдены в остатках домов озерных жителей Швейцарии. Они поклонялись бородатому богу по имени Сетар или Ситиврат. От него происходит наше слово суббота[11]. Изображения этого бога, найденные в основном на территории Франции, показывают его стоящим на большой рыбе, в правой руке он держит цветы, а в левой, высоко поднятой, — колесо. Это отождествляет его с индийским Сатьявратой, которого Вишну в облике рыбы спас от наводнения, а Вишну обычно изображается с цветами на шее и с чакрой в своей четвертой руке.
Сетар был богом грома. На одном из изображений он окружен большим колесом, на спицах которого висят меньшие колеса, напоминающие перекатывающиеся по небу колеса грома у японцев.
Лю Шин, китайский бог грома — получеловек, полуорел. У него птичий клюв, когти на ногах, и кроме рук — еще крылья. В когтях он несет колесо грома, ударяя по нему своим скипетром.
Тор, бог грома скандинавов, также своим молотом идентифицирован с колесом. Его молот Мьолльнир изображается также в виде свастики.
Антропологи проследили верования ирландских друидов до их первоисточника — древнеегипетского культа Озириса, культа мертвых. В старинном ирландском сказании герой его Кухулин, предводимый огненным колесом, попадает к женщине-воительнице Скатах. А колесо это ему дает призрак Нуады Финнфала, бога солнца и света.
Что же касается ирландской легенды о Рот Рамах, или Гребном Колесе, то это вариант очень древней легенды о Рот Фэйл — Колесе Падения. Рот Фэйл — это колесо света того самого бога Нуады Финнфала. И связано с кораблем душ культа Озириса.
Солнце, восходя, приносит свет и новую жизнь миру. Нисходя на западе во тьму и смерть, оно перевозит умерших в загробный мир. Менгиры Стоунхенджа по форме напоминают колесо; алтари древних ирландцев представляли собой груды камней в форме корабля. Доисторические изображения в Ирландии показывают корабли, над которыми висит солнечный диск, напоминающий ладью Озириса. Загадочные упоминания уэльских друидов о стеклянном корабле Мерлина и хрустальной лодке короля Артура есть лишь пересказ легенды об Озирисе, и таковы же корабль смерти бретонцев, немецкий корабль проклятых и призрачная колесница шведов.
Я спросил:
— А что это за легенда о Рот Рамах?
Сватлов ответил:
— Ирландский друид Мог Руит, узнав на родине все, что можно, отправился на учение к Симону Волхву, самаритянину, знаменитому колдуну и известному врагу апостолов.
Симон поклялся разоблачить чудеса Петра и Павла. С помощью Мога Руита он построил колесо Рот Рамах. Оно могло летать, как колесница Илии. Но в полете произошла катастрофа, и летающее колесо разбилось. Дочь Мога Руита вернулась в Ирландию с двумя обломками этого колеса, которые были установлены на вершинах каменных столбов. Рассказывали, что они ослепляли тех, кто на них смотрел, и убивали дотронувшихся. Передавая эту легенду, средневековые монахи перевели имя Мог Руит на латинский как «Раб Колеса».
Позднейшие версии исказили эту легенду. В легенде о святой Колумбии, например, Рот Рамах не колесо, а корабль. Подобно саням Тора, он движется и по воде, и по суше. Он не погиб, но из-за того, что им завладели злые люди, он должен двигаться вечно. В тот день, когда он остановится, свернет паруса и его злой экипаж спустится на землю, наступит конец света.
Я подумал: не отсюда ли заимствовал Бенсон все сведения об Ирсули?
Сватлов продолжал:
— Есть также легенда о колесе Будды. Когда он родился, в нем узнали всезнающего по изображению колес с тысячами лучей у него на ступнях.
Он вложил свои законы добродетельной жизни в колесо. Его спицы — это правила поведения; одинаковая их длина — символ справедливости; в ободе заключена мудрость, а в ступице — задумчивость и скромность. Сама же ступица насажена на вечную ось истины.
Когда Будда умер и должен был быть сожжен, его ученик Маха Кассапа и пятьсот братий трижды обошли вокруг погребального костра, кланяясь изображению колес на ступнях своего покойного учителя, и после этого костер вспыхнул сам по себе. И до сих пор в Индии принято трижды обходить вокруг погребального костра, и лишь потом зажигать его.
Но есть и еще одна версия смерти Будды, связанная с черным колесом.
Будда был рожден человеком, как вы и я. Он был богатым принцем. Но так велика была его жалость к несчастным, что когда они взывали к нему, он раздавал им все свое земное имущество.
И по мере того, как он отказывался от земных богатств, возрастало его духовное богатство. Он становился все легче и легче, так что в конце концов ступни его еле касались земли: мало что в этом мире удерживало его, но многое возвышенное тянуло вверх. Он был так чист и свободен, что легкий ветерок мог поднять его и унести, как паутинку.
Достигнув такого эфирного состояния, он понял, что его тянет вниз только сердце, отягощенное бедами собратьев. Понял он также, что, раздав свое земное добро, лишь усугубил участь людей, вместо того чтобы облегчить ее.
И поэтому он взял свое золотое сердце и вложил его в золотое колесо, воплотив в нем свой закон самоотречения. И пустил это колесо катиться по миру. И ничто не могло остановить его, пока оно не прокатилось по каждому дюйму земной поверхности, так что все люди могли его увидеть и постичь тропу к Истине.
И тогда, совсем утратив земную тяжесть, Будда вознесся на небо. Поднимаясь вверх в потоке света, он довольно улыбался: он видел, как, уменьшаясь с расстоянием, катится на восток его золотое колесо, разгоняя перед собой черные тени зла. И подумал, что отныне все будет хорошо в мире, который он покидает; что все души живущих соединятся с ним в раю.
И, думая так, ушел из земных пределов.
Удивительное золотое колесо докатилось до моря, погрузилось в океанские глубины, пересекло океан по дну, распугивая рыб, и выкатилось с противоположной стороны. Оно покорило восток, повернуло на юг и одержало победу там; потом двинулось на запад и на север. И мир был обогащен мудростью Будды. Это был век добродетели, утраченный Золотой Век.
Но, увы! Без черного не может быть белого, без зла нет добра, без греха нет добродетели. Ничто не существует без своей противоположности.
Очень долго темные тучи зла отступали перед золотым колесом; но когда золотое колесо, казалось, завоевало весь мир, зло сжалось в плотную массу упругой тьмы, и у него больше не оставалось убежища.
Если бы золотое колесо столкнуло эту тьму с земли, зло ушло бы из жизни, но с ним ушло бы и добро, потому что одно не существует без другого. И человечество, лишившись того и другого, стало бы бессмертным.
Но упрямое зло нашло убежище в тени золотого колеса.
И вот, когда золотое колесо Будды покатилось в святилище, созданное для него последователями Великого, за ним катилось черное колесо и уничтожало все добро, сотворенное золотым! А когда золотое колесо остановилось, черное продолжало катиться по миру…
Вы слышали легенду о дочерях царя зимы, которые сидят на небе и ткут на вертящемся колесе зори и северные сияния? Подобно этому колесу, черное порождало повсюду отвратительные иллюзии и греховные сны. И вот, как и во времена до Будды, мир погрузился в грех…
Я спросил:
— Значит, вы считаете, что колесо капитана Бенсона — это отображение все того же символического колеса?
— Я заключаю, что это колесо судьбы, аналогичное колесам в бретонских церквях. Но, как я вам показал, все изображения колеса сводятся к одному и тому же — чередованию черного и белого, жизни и смерти, добра и зла. А это — как будто африканский вариант того же цикла. И в любом случае оно интересно как произведение искусства, каково бы ни было его символическое значение.
— А что символизируют эти руки?
Преподобный ответил:
— Их девять пар. Не стану углубляться в символику магических чисел — каждая цифра связана с мифом. Упомяну только девять служанок уэльской богини Керидвен, которые своим дыханием поддерживают огонь под ее котлом, а этот котел не что иное, как еще один символ солнца, связанный с культом Озириса. А что касается самих рук, то как глаз означает духовное начало, руки представляют собой средство, с помощью которого духовное овладевает материальным.
Левая рука — это наша судьба, правая — наша свободная воля. Вы заметили, что в нашем черном колесе во всех случаях левая рука держит запястье правой, а не наоборот?
Этого я не заметил. Он сказал:
— Возможно, каждая пара рук представляет того, кто умер, держа колесо, как делаются зарубки на прикладах ружей или рукоятях сабель.
— От ваших колес на колесах, доктор Сватлов, у меня голова закружилась.
— Но я лишь коснулся самой верхушки! — неодобрительно заметил он.
— Похоже, что ночью мне приснятся все эти колеса. А вам они не снились?
Но он не вступил на развернутый мной красный ковер. По-птичьи склонив голову, как курица прислушивается к незнакомому звуку, посмотрел на часы и вскочил.
— Я и забыл уже, который час. Мне нужно идти. Так приятно было… — Он выскочил, не договорив, и его торопливость подсказала, что тема снов для него запретна. Возможно, он опасался, что я посмеюсь над ними.
Вечером я стоял на палубе, глядя на матросов, работавших при свете подвесных ламп. Меня удивила Дебора.
— Я вас искала, доктор Фенимор. Ее милость сейчас расплачивается за свое распутство. В нее вселился дьявол, дьявол из колеса, о котором она так много говорит! Я видела его в ее рыжих волосах. Рыжий — цвет дьявола. Доктор, а может, этот парень Мактиг тоже красит волосы хной? Ее милость сама пригласила дьявола, скрыв подлинный цвет своих волос. И я чувствую, как дьявол грызет и мою душу. Но я не поддамся! Я не из числа проклятых, он может грызть сколько угодно, но ничего не добьется. Мне не предначертано поддаться его злобе!..
Я отвел ее в тень, где нас никто не мог увидеть, и сказал:
— Мисс Бенсон считает, что колесо не действует на нее, потому что она девственница. Вероятно, вы опровергнете это, Дебора?
Она уселась на груде бревен.
— Ну, что ж, я благочестива, хотя, конечно, не девственница. Вы помните, как увидели меня в сугробе? Тогда приступ у ее милости не дал мне договорить. Сейчас я объясню.
В Глазго я вышла замуж за своего Алека. Он был беден, но оказался для меня хорошим мужем, только не хватало ему религиозности. Мы прожили пять лет и были очень счастливы. И до сих пор, наверное, были бы вместе, если бы не первый, кто вошел на Новый год.
— Первый, кто вошел? — переспросил я.
— Это не христианский обычай. На Новый год, как говорит старая вера, первым вошедшим в дом должен быть мужчина — с темными волосами и не с пустыми руками. А то, что он приносит, отвращает несчастья и предсказывает, каким будет грядущий год. И очень плохо, если первой войдет женщина или мужчина с пустыми руками, да еще светловолосый. Если так случится, можете быть уверены: Новый год не принесет вам добра. Разное бывает. Помню, как Джейн Коэн, старая дева, у которой не было знакомых мужчин, позвала своего пса Джока, сунула ему в пасть ведро с подарками и накануне Нового года выпустила за дверь. А потом он вошел и был первым, кто к ней зашел: самец, и не с пустыми руками.
Прошло четыре года. У нас заболел старый Доминик, и я присматривала за ним. Незадолго до Нового года я пошла домой, но снег шел такой густой, что не видно было даже окон соседних домов. Было предначертано, чтобы я заблудилась и не нашла вовремя дороги домой, так я позже и сказала моему Алеку. Дорогу замело, и вот когда я подошла к дому, колокол уже пробил двенадцать. И Алек не впустил меня.
Я напрасно звала его, говорила, что в такую ночь нам не дождаться первого входящего. Но Алек не впускал меня: ведь я была женщина, да еще с пустыми руками. И мне было очень холодно. Я сидела на снегу и чуть не замерзла. Там вы меня и видели своим вторым зрением, доктор Фенимор.
Я спросил:
— А почему Алек не мог выйти и тут же вернуться? Он сам стал бы первым вошедшим.
— Да, я ему это говорила, — ответила она. — Но он не обратил внимания. Он боялся простудиться, заболеть, и никто бы не выполнил его работу. Скуповат он был, мой Алек.
А холод становился все сильнее, — вздохнула она. — Сначала у меня онемели пальцы, потом ноги и нос. И я замерзла бы. А мертвая жена — большее несчастье для Алека, чем болезнь. Но Бог определил мне не такую смерть! Я снова позвала Алека, но он не слушал. Тогда я обошла дом и залезла через окно. Алек забыл его запереть.
Я вошла с пустыми руками, и, конечно, Новый год не принес нам добра. Алек простудился и слег, все наши сбережения ушли на докторов. И как же он обвинял меня! И тогда я дала клятву, что уйду и не вернусь, пока не заработаю столько денег, сколько мы потеряли.
И я стала служить ее милости. И предначертано, чтобы я не возвращалась к моему Алеку, пока не заработаю достаточно денег. Я докажу ему, что этот языческий обычай злой, принесу ему то, что даст мне Господь, но не ее милость, — добавила она. — Мне платят меньше, чем я заслуживаю. А на корабле властвует дьявол, и вы сами скоро это увидите.
19. СТАТУЭТКА ИЗ СЛОНОВОЙ КОСТИ
Джонсон закончил ремонт наружных повреждений «Сьюзан Энн» на день раньше им самим намеченного срока. Вряд ли его можно было обвинить в торопливости. Неприязнь между экипажем и Бенсоном грозила перерасти в открытую войну, и Джонсон решил, что работу внутри, под палубами, можно будет провести в море.
В самую последнюю минуту, то ли из прихоти, то ли ради драматического эффекта, Бенсон и Мактиг вынесли черное колесо и установили его на место. Потом Бенсон созвал экипаж и приказал всем пройти мимо колеса.
Воздействие колеса на тех, кто его раньше не видел, представляло большой клинический интерес. Я пожалел, что не могу разорваться, чтобы пронаблюдать все индивидуальные реакции на это зрелище. Я шел вместе с матросами, чтобы лучше видеть их лица.
«Дьявольская штука», — говорили они, и именно так оно и выглядело — очевидно, к этому времени все о нем уже слышали и гадали, почему Бенсон так тщательно его охраняет.
Насколько я знал Бенсона, он по-прежнему будет охранять колесо, чтобы никто не догадался о его гипнотическом воздействии и не попытался бы его использовать.
Матросы вполголоса обсуждали, из какого дерева оно вырезано и почему Бенсон тронулся из-за него. Короче говоря, безумное колесо для безумного капитана.
Как и в предыдущих случаях, колесо вызвало у меня шок. При виде его хотелось отшатнуться. Динамизм его очертаний бил по сознанию чуть ли не физически.
Я назвал его безупречным с точки зрения мастерства, но было в нем нечто большее. Работа была такой совершенной, что колесо казалось самородным. Нельзя было поверить, что его создали человеческие руки.
Нетрудно было вообразить, что в нем кто-то живет — Раб Колеса, и нужны самые поверхностные знания о гипнозе, чтобы этим воспользоваться.
Теперь я понимал, какое сильное воздействие может оказать на умы простых людей хорошо сработанный страшный идол. Задача высокого искусства — вызвать отклик в душе зрителя, а колесо это — высокое искусство. То, что его воздействие опасно, само по себе было плохо, но эта невероятная красота делала его совершенно невыносимым.
Лучше всего было его уничтожить, — и если старый капитан действительно когда-то его потопил, то лишь потому, что чувствовал то же самое, что и я сейчас. Но если бы передо мной встала задача лично уничтожить этот шедевр, я бы постарался избежать этого. Мне было бы легче голыми руками загасить костер, чем повредить черному колесу. Оно было как Медуза Горгона, взгляд на которую превращал смотрящего в камень. И мои впечатления, хотя и в более грубой форме, разделяло большинство людей на корабле.
Бенсон хотел, чтобы каждый коснулся колеса. Он провозгласил: — Я объявляю соревнование, громилы! Тот, кто первым установит, из какого дерева сделано колесо, получит сто долларов.
Выглядел он сейчас старше, чем обычно. Что касается Мактига, то одежда на нем проста висела: в последнее время он ужасно похудел. Кожа стала сухой и желтоватой, и я не мог не вспоминать с ужасам о мумии в запечатанной каюте. Было ли это сходство случайным или намеренным? Добился он этого сам или то была заслуга Бенсона с его искусными внушениями?
Самозаточение благоприятно отразилось лишь на леди Фитц. Она казалась менее угловатой, но не потому, что поправилась, просто у нее изменилась осанка. Она больше не выглядела самодовольно-величественной, в ее скользящей походке появилось что-то привлекательное, впечатление чего-то легкого, воздушного.
Флора, и до того прекрасная, стала просто ослепительной, и многие о чем-то переговаривались, глядя на нее. Красота ее не была такой спокойной и классической, как у Пен; ее тело походило на сосуд из прозрачного хрусталя, в котором кипели силы циклона и вулкана. Она была как взрыв алого пламени в густых, насыщенных запахами джунглях, где пляшут черные, коричневые и пурпурные тени, где шепчется листва и танцуют под удары барабанов из змеиных шкур.
Глядя на Пен, я думал о Снегурочке: так хрупка и холодна, словно действительно была вырезана из тонко раскрашенного льда. Как будто я вижу только отдаленное воспоминание о ней.
Она бросила на меня холодный, вызывающий взгляд и, повинуясь воле Бенсона, подошла и притронулась к колесу, хотя пальцы у нее дрожали. Они дрогнули, когда она ласково коснулась черных рук, так напоминающих руки Бенсона, потом — двойников рук Мактига.
И, как будто она погладила руки их самих, эти двое одобрительно кивнули. Изменением внешности Мактига дело не ограничилось — в обычном состоянии он бы прежде всего постарался уберечь Пен от колеса.
Хладнокровие покинуло его, когда к черному штурвалу подошел Чедвик, но Бенсон сжал его руку и удержал. Чедвик на мгновение остановился, глаза его, черные, как само колесо, и такие же тревожные, вызывающе взглянули на ирландца. Он коснулся не рук, а спиц, отдернул руку и сжал ее в кулак. И, сардонически подмигнув, отступил.
Преподобному Сватлову очень не хотелось подчиняться, но после умоляющего взгляда на Бенсона и красноречивого — на Флору, он неохотно последовал примеру Чедвика. Когда он отходил, уступая место другим, его круглое розовое лицо напоминало лицо ребенка, готового заплакать.
Бурилов галантно предложил руку леди Фитц и подвел ее к колесу. Я услышал удивленные возгласы англичанки — она была сама благопристойность. Она нагнулась и коснулась женских рук на колесе, взглянула на Бенсона с непостижимой улыбкой, как у знаменитой Джоконды. Если Бенсона и Мактига подчинили себе личности старого капитана и Рафферти, то леди Фитц попала под власть Ирсули.
Бурилов был нечеловечески точен в своих движениях и галантен, как византийский принц. Неужели, подумал я, он действует, как тот человек, которого называли глазами жрицы?
Флора оставалась прежней. Она потрогала резьбу на колесе неохотно, словно ребенок, чтобы угодить товарищу, гладит его ручную крысу. Посмотрела в поисках поддержки на Мактига и явно поразилась его худобе. При виде его мрачного равнодушия поджала губы. Один из стоявших со мной рядом прошептал, что она, должно быть, влюбилась в ирландца. Чедвик ободряюще улыбнулся ей из толпы. Потом она снова взглянула на Мактига, сузив глаза. Она размышляла, планировала… что?
Джонсон и Хендерсон небрежно осмотрели колесо, обменялись несколькими короткими замечаниями и подозвали Маккензи. Дебора оттолкнула их и спокойно взялась за колесо, уверенная, что судьба ее предначертана. Сто долларов! Больше двадцати фунтов!
Я удивился, увидев, что следующим к колесу направился Слим Бэнг. Мне казалось, что он слишком боится даппи, чтобы добровольно дотронуться до колеса. Его напряженное лицо застыло, превратившись в маску, когда он склонился к черному кругу. И только когда он отошел, торжествующе улыбаясь, я заметил, что палуба под колесом усеяна крошками табака, и понял, что он успел проделать свои ритуалы.
Я подошел к колесу. Бенсон провел по губам кончиком языка и придвинулся ближе. Пен улыбнулась — сладко, но холодно. Чедвик понимающе ухмылялся, словно разыгрывалась какая-то сценка, а я — объект насмешек. Он несколько раз взглянул на матросов, будто они тоже участвовали в розыгрыше.
Никаких волокон древесины в колесе я не увидел, оно словно было выточено из куска полированного угля. Холодное, как сухой лед, оно леденило мышцы и нервы. Руки у меня онемели, как обмороженные. Появилось ощущение, знакомое интровертам, когда те чувствуют, если на них смотрят со злобой.
Никаких сомнений: колесо обладало гипнотическим воздействием. Неожиданная прохлада его поверхности привлекала внимание — первая ступень любого месмерического сеанса.
Кто-то из экипажа занял мое место. Я отошел к Джонсону. Маккензи говорил ему, что, должно быть, древесина колеса накапливает статическое электричество, подобно диэлектрику. Он считал, что этим же можно объяснить удивительную сохранность колеса, если оно действительно так старо, как считает капитан Бенсон.
Джонсону рассказали, что Бенсон нашел колесо торчащим из песка рухнувшей дюны; никаких упоминаний об остове корабля не было.
Наступил прилив. Тросы сняли с кнехтов, Бенсон встал за штурвал, и «Сьюзан Энн» вывели из маленькой бухточки, где производился ремонт. Один из ее дизелей вышел из строя окончательно, но второй Маккензи удалось восстановить.
Бенсон очень торопился покинуть остров, и мы не стали задерживаться в лагуне. «Сьюзан Энн» благополучно миновала пролив, искусно избежав угрозы коралловых клыков.
Глядя на уменьшающийся остров, я чувствовал, как слабеет напряжение, сменяясь ожиданием: такое чувство испытывает осужденный, идя из своей камеры на эшафот. На фоне голубой отмели остров казался серо-зеленым и лимонно-желтым. Особенно я обрадовался, когда опавшая дюна слилась с другими и ее заслонила от взгляда растительность.
Солнце плыло янтарным шаром по западному краю желтого, как вино, моря.
Другие, очевидно, испытывали те же чувства, что и я. Не я один следил за исчезающим островом. Все остальные тоже стояли на корме и у борта: преподобный доктор Сватлов, леди Фитц и Бурилов обсуждали что-то незначительное; Флора стояла невдалеке от них с Чедвиком и время от времени завистливо поглядывала на Пен, что находилась рядом с Мактигом и отцом. Чедвик что-то шептал, почти касаясь губами лица Флоры. Она негромко, но очень отчетливо рассмеялась и поглядела украдкой, заметил ли это Мактиг. Он не заметил, и она прошептала что-то Чедвику в ответ.
Ветра не было; паруса были свернуты, но я видел на мачтах нескольких человек, смотревших в сторону острова; матросы, которые находились на палубе, все время отрывались от работы и поглядывали туда же. Смитсон отдавал команды, но тоже был явно заинтересован.
Я видел, как вяжет Дебора, не глядя на вязку; и ее глаза были прикованы к исчезающему острову. Она вздрогнула, как будто мой взгляд был осязаем, мрачно покачала головой и пошла вниз.
Оранжевая полоса, отделявшая пурпурное море от темнеющего неба стала яркого малахитово-зеленого цвета, исказив естественную окраску наших лиц и сделав их мертвенно-бледными. Загорелись бледно-желтые огни «Сьюзан Энн» — не ярче блеска вечерней звезды.
Бенсон оставался у руля с Мактигом, его сменял Джонсон. Они так разделили свои вахты, что мы не видели Бенсона за завтраком, а Мактига за обедом, но оба приходили на ленч. Хотя в этом случае Бенсон немного запаздывал.
Казалось, он, ирландец и леди Фитц похоронили на острове свои разногласия, и теперь все снова собирались в столовой. Я все еще не привык к подчеркнутому равнодушию Пен, но так как я страдал и когда видел ее, и когда не видел, то предпочитал быть поближе. Так у меня, в моем жалком положении, появлялась хоть какая-то конкретная цель.
Флора сидела рядом с Мактигом, и люди, которыми они были одержимы, и их нормальные личности постоянно вступали в конфликт. Как Рафферти, Мактиг не замечал появившейся у Флоры привычки, позаимствованной ею у Ирсули: ощупывать предметы пальцами и обнюхивать их, чтобы потом узнавать по запаху.
И еще она постоянно прикасалась пальцами к своим губам и щекам, словно массируя их или с помощью осязания убеждаясь, что у нее нормальная внешность.
Я не раз видел, как такую же процедуру проделывала и леди Фитц, но та не была после такой удовлетворенной, как Флора. Если согласиться с доводами Пен о потусторонних гостях, Ирсули еще не выбрала себе постоянного местопребывания.
Обеденные манеры Рафферти оказались очень грубыми. Он орудовал ножом, игнорируя все прочие столовые приборы, и то и дело утирал рот рукавом. И Сватлов, и Бурилов с отвращением поглядывали на Мактига. Женщины молча удивлялись. Чедвика, казалось, все это забавляло.
Флора в своем нормальном состоянии пыталась банально флиртовать с Мактигом, а он — тоже будучи в нормальном облике — относился к этому с раздражением. Она так стремилась завладеть его вниманием, что говорила все, что придет в голову, и даже я устал от ее болтовни.
Мактигу это надоело, и он решил избавиться от нее с помощью бестактности. Обращаясь ко всем нам, он сказал, подражая леди Фитц голосом и лексиконом:
— Вчера вечером Флора постояла со мной у руля, и у нее было необыкновенное ощущение. Расскажите всем, дорогая Флора.
Она покраснела и застыла. Мактиг продолжал:
— Не стыдитесь, дорогая Флора. У нас нет враждебных чувств, которые могли бы вас расстроить.
Леди Фитц с сомнением посмотрела на него, словно почувствовала насмешку; но, с другой стороны, он мог подражать ей, чтобы улучшить свою дикцию, и она промолчала.
Флора с легкой досадой ответила:
— Ну, хорошо, я вам расскажу. Наверное, как всегда, я слишком много болтаю, но… помните старую волшебную сказку? В ней алчный король заставляет крестьянскую девушку ткать из соломы золото. Я вспомнила о ней, когда Майк стоял у руля. Только вместо золота он ткал… тени.
Конечно, все это из-за тусклого освещения. Глаза у меня устали, нервы напряглись, и потому я видела то, чего на самом деле нет. Но мне показалось, что колесо… ткало тени. Большие рваные тени, которые расходились от колеса, шли прочь, спотыкаясь, как слепой пьяница, нащупывающий дорогу к винной лавке. И бродили по палубе, словно искали что-то потерянное.
Они колыхались, словно ветер трепал клочья их одежды, но никакого ветра не было. Некоторые из них не находили то, что искали, и возвращались к колесу, как пьяницы в бар за новой порцией выпивки.
Мактиг безжалостно заметил:
— Вы забыли сказать, как вы при этом испугались и в поисках защиты вцепились в меня.
На лице ее выразилось возмущение его предательством:
— На моем месте всякий поступил бы так же.
— Да, — согласился Мактиг. — Особенно Чед, он так любит обнимать меня. Правда, Чед?
В этот момент вошел Бенсон. В руках у него была статуэтка слоновой кости со старого корабля, и он поставил ее перед собой, как будто ей тут самое место. Он дружелюбно поздоровался со всеми — такое доброжелательство демонстрирует разоряющийся бизнесмен по отношению к богатеющим конкурентам. Леди Фитц отложила вилку и изящно прижала платочек к носу, вероятно, опасаясь болезни, о которой я сообщил.
Бенсон объявил, что мы направляемся в Ки Уэст, наш курс пройдет по краю Багамской отмели, но по пути мы заглянем на еще один небольшой остров, чуть в стороне от нашего курса. Там всех нас ожидает замечательный сюрприз.
Говоря это, он поглаживал статуэтку.
Казалось, все ожидали этого заявления; единственный помимо меня, кого обеспокоила задержка, был Чедвик. Он взглянул сначала на Бенсона, потом на Сватловых и на леди Фитц.
Бенсон заметил это, но прежде чем он успел открыть рот, чтобы упрекнуть Чедвика, Флора сказала:
— Какая оригинальная статуэтка! Можно взглянуть?
Бенсон, прежде чем передать ей статуэтку, высоко поднял ее, чтобы все могли увидеть. У Сватлова, вероятно, была причина быть шокированным ее подчеркнутой женственностью, но, зная о широком разнообразном опыте леди Фитц, я не мог понять ее ужаса.
— Мой добрый капитан, неужели вы считаете приличным показывать такой непристойный предмет в смешанном обществе? — воскликнула она.
Бурилов, который разглядывал статуэтку с восторгом повесы, скорчил неодобрительную гримасу. Пен небрежно заметила:
— Полно, леди Фитц, она слишком нелепа, чтобы быть непристойной.
— Не вижу ничего смешного в сознательном искажении божественного образа, — не очень уверенно ответила леди Фитц и принялась смотреть на кончик своего носа, а Флора взяла статуэтку и стала рассматривать ее.
— Странно, — сказала она.
— Что — странно? — спросила Пен. Как и Бенсон и Мактиг, она теперь пристально смотрела на Флору; они напоминали троих психиатров, наблюдающих за пациентом, выполняющим какой-то тест. Чедвик более интересовался ими, чем Флорой — наблюдатель за наблюдателями.
— Все-таки я слишком много говорю, — сказала Флора. — Но я никогда не видела эту статуэтку. Она не кажется мне знакомой. Однако, держа ее в руках, я уверена, что… ощущала это… раньше.
Сватлов нервно откашлялся.
Флора со стуком поставила статуэтку на стол и быстро встала.
— Снова приступ мигрени, — сказала она, покраснев. — Прошу прощения. Вероятно, вы проводите меня к моей каюте, Майк? — Было что-то угрожающее в ее осанке, когда она ждала ответа. Мактиг не торопился отвечать, и Флора отвернулась от него. — Тогда, может быть, вы, Чед?
Она вышла, держа его под руку. Пен, ее отец и Мактиг обменялись характерными понимающими взглядами. Потом Бенсон протянул статуэтку леди Фитц, которая поднесла платок к носу.
Статуэтку принял Бурилов, а леди Фитц отшатнулась от нее. Бурилов сказал:
— Мне она тоже кажется знакомой. — И быстро добавил, обращаясь к леди Фитц: — Она принадлежала Колубо.
— Прошу прощения, — быстро вмешался Мактиг. — Что вы сказали?
— Да ничего… русское слово, — солгал Бурилов, и поняли это не только я, но и Бенсон и Мактиг. Сватлов со стуком уронил свой стакан и неловко попытался вытереть разлившуюся жидкость, но никто не обратил на это внимания. Круглое лицо Сватлова стало изжелта-бледным, как тусклая луна, и я подумал, что он тоже знаком с Ирсули, но впервые обнаружил, что не он один.
Тем временем леди Фитц уронила свой платок, выхватила статуэтку у Бурилова и сжала ее, словно она была мягкой. Глаза ее были плотно закрыты. Она кивнула Бурилову, словно отвечая на какой-то вопрос.
Она поставила статуэтку на стол, подтолкнула ее, и та закачалась в гротескном танце. Леди Фитц резко сказала:
— Вы говорили, что нашли черное колесо в песке, капитан Бенсон. Не пытайтесь меня убедить, что этот фетиш сторожил его. Слишком большое было бы совпадение.
Она продолжала:
— Я видела беспокойные сны об этом колесе, и наш добрый доктор заверил меня, что они исходят от моего подсознания. Но во сне я видела и эту статуэтку, хотя до этого момента я вовсе не знала о ней. Мне кажется это… очень странным. Можно сказать — заранее подготовленным.
Пен попыталась ее успокоить:
— Может, вы просто перенервничали.
— Может быть, — согласилась леди Фитц, не глядя на нее. — Мой добрый доктор, я прекрасно знаю, что мигрень не заразна. Тем не менее, я тоже испытываю приступ мигрени. Я думаю, капитан Бенсон, вы понимаете, на что я намекаю. Прошу простить меня. Алексей!
Бурилов помог ей встать. Не успела она выйти, как из-за стола выскочил Сватлов, схватил статуэтку и швырнул ее на пол. Она раскололась на кусочки. Ни слова не говоря, Сватлов вышел.
Пен подошла к обломкам и начала собирать их. Мактиг присоединился было к ней, но Бенсон равнодушно сказал:
— Оставьте эти куски. Коллинз… или Перри выметет их и выбросит.
Он холодным, расчетливым взглядом посмотрел на меня.
— Больше они не нужны, — сказал он. В его голосе звучал вызов. Пен за его спиной лихорадочно махала руками, чтобы привлечь мое внимание; она выразительно поднесла палец к губам, потом указала на дверь.
— Мне, пожалуй, следует заглянуть к Флоре, и особенно — к леди Фитц, — сказал я, вставая. — Мигрень может побудить ее принять слишком большую дозу успокоительного.
Но я не зашел к ним. Вместо этого я отправился к себе в кабинет и задумался.
Для практикующих гипнотизеров обычное дело, когда пациенты по окончании сеанса выполняют какие-то приказы, данные во время его. Если Бенсон гипнотизер, каковым я его считаю, он принес статуэтку как тайный сигнал для своих жертв. То, что они считали эту статуэтку чем-то для себя новым, означало только, что он им это внушил. С другой стороны, будь он действительно призрачным старым капитаном, никому из одержимых Ирсули не требовалось видеть статуэтку и показал он ее просто чтобы проследить за их реакцией, проверяя воздействие колеса. Это устраивало его больше, чем прямые расспросы или опора на слова Пен и Мактига.
В любом случае он сильно встревожил Сватловых, леди Фитц и Бурилова. Они, несомненно, явятся ко мне за объяснениями, и я должен придумать что-нибудь достаточно правдоподобное и сходное с первым моим анализом, если хочу поддержать его. И я подумал, долго ли мне удастся удерживать их в нынешнем состоянии.
20. СТРАННОЕ ПОВЕДЕНИЕ ЛЕДИ ФИТЦ
Она ничего не сказала, просто протянула ко мне руки, и это было гораздо лучше любых слов. Я обнял ее, и завершилось это весьма безумным — с обеих сторон — поцелуем. Мы оба были удивлены, когда поцелуй кончился, и только продолжали сжимать друг друга в объятиях.
— Пен! — прошептал я и повторил: — Пен!
Она вздохнула. Потом отодвинулась от меня и прозаично сказала:
— Я боюсь того, что приближается, Росс. Мне это не нравится. Посмотри, что случилось со старым капитаном! Я хочу быть сильной, и в любви к тебе моя сила. А отец знает все, так что насчет Чеда нам можно не волноваться. Но…
Она беспомощно развела руками.
— Я чувствую себя… как Джульетта. Так, словно люблю того, кого не должна любить. Ты враг моего отца, Росс, и, следовательно, мой враг. Я люблю его, но тебя я тоже люблю. Ты знаешь старое высказывание: «Дом разделенный…»
Ее руки скользнули мне на плечи, и мы снова слились в поцелуе — несомненно, более совершенном по сравнению с первым, если совершенство можно еще совершенствовать.
— Я полна цитат, — тихо сказала она. — «О, сладкая загадка жизни», например. Странно, как эти глупые любовные песни неожиданно становятся правдивыми, когда влюбляешься. Или просто мы тоже становимся такими же глупыми, как они?
Есть еще одна, цитата о любви к врагам, которой я следую буквально!
Она высвободилась.
— Довольно, — решила она, поджав губы, что вовсе не делало их более привлекательными. — Я пришла не для того, чтобы подкупить тебя и заставить признать то, во что ты не веришь. Пришла из чистого эгоизма — побыть с тобой хоть минуту. Когда ваш спор с Джимом — отцом — будет решен, у вас обоих достаточно мужества, чтобы проигравший пожал руку победителю, И тогда я не буду чувствовать, что разрываюсь между вами. «Когда любовь и долг…» Нет, эту цитату не буду заканчивать.
И она опустила ресницы, но вовсе не стыдливо.
— Но к тому времени ты можешь не захотеть меня.
— Не захотеть тебя?
Она оттолкнула меня.
— Нет, Росс, не сейчас. Когда будет доказано, что ты прав… или он. Я веду себя как ребенок. Нет, ты должен верить в то, во что веришь относительно отца, пока сам не убедишься, что ошибаешься. Я не хотела бы, чтобы ты мне лгал, делал бы вид, что веришь мне, не веря на деле. Если солжешь в одном, солжешь и в другом, а ложь убивает любовь, которая основана на правде и доверии. О, я люблю тебя и верю тебе, но все равно боюсь…
Каким бы глубоким ни было мое чувство к ней, она недооценила мое стремление к истине. И я бы сказал ей об этом, если бы нам не помешал Слим Бэнг, явившийся для ежедневного осмотра глаз.
Я шепотом попросил ее остаться, но она прощально улыбнулась — совершенно обычная улыбка, насколько мог видеть негр, но для меня она была как алмаз среди горного хрусталя для ювелира. Пен ушла.
Глаза Слима Бэнга почти излечились. Он приписывал это тому, что с помощью табака изгнал-таки даппи из черного колеса. Он не знал, что Бенсон вскоре обнаружил табак и приказал его вымести. Я промыл ему глаза и отпустил его, а потом поднялся на палубу, надеясь снова встретиться с Пен или по крайней мере порадовать себя этой надеждой.
У руля стоял Мактиг, его оранжевые волосы спадали на лицо — пожелтевшую маску Рафферти. Он с отсутствующим видом кивнул мне. Я помахал рукой, но не подошел к нему. У меня было слишком радужное настроение, чтобы сталкиваться с реальностью — с его внешностью, не говоря уже о разговорах.
Я чуть не наткнулся на Джонсона и Хендерсона. Они меня не видели, когда вышли из капитанской рубки и направились на фордек; при этом они подталкивали друг друга и жестикулировали, обходясь без слов. У них был вид заговорщиков…
И тут я увидел тех, за кем они шпионили, и застыл.
Читать бесплатно другие книги:
