Расписной Корецкий Данил
– Разойдись! Назад все! Не бить! – истошно заорал с крыльца Петрович. Град прекратился. – Вы что, офанарели? Люди вы или звери?! Развязывай его, быстро!
Подбежав, лейтенант лихорадочно принялся ощупывать Вольфа, растирать затекшие руки и ноги.
– Как же это так… Откуда я мог знать… Держись, братишка… Эй, дайте под голову что-нибудь!
– Што такое, Петрович? Што стряслось?
– Да то! Это важный человек! Из самой Москвы звонили, приказали охранять и заботиться! А вы его чуть насмерть не замолотили!
– Подожди, ты же сам…
– Что я? Что я?! Я для порядка, несильно…
Перебранку перекрыл нарастающий гул – вначале показалось, что подъезжает машина, но гул был слишком сильным, будто газовала целая колонна грузовиков. Подул сильный ветер.
– Ничего себе! Вертолет из Москвы! Давай по домам от греха!
Преодолевая боль во всем теле, Вольф приподнялся.
– Оклемался? Ну и слава богу! Давай я тебе помогу, – суетился лейтенант.
Мужики со всех ног разбегались в разные стороны, только сторож топтался поблизости, но ружье на всякий случай прислонил к крыльцу.
Метрах в сорока на выгоне садился выкрашенный в защитный цвет «Ми-2» с красной звездой на фюзеляже. Вот шасси коснулось земли, рев двигателей смолк. Ставшие видимыми лопасти медленно тормозили свой бег. Сразу же распахнулся люк, несколько человек выпрыгнули наружу и побежали к правлению. Первым мчался подполковник Петрунов.
– Здорово совпало! – обаятельно улыбался Александр Иванович. – Мы с Романом целый день челночим над лесом, тебя высматриваем, а тут радиограмма: Дворы! Коля говорит: «Да это рядом!»
– Километров шестьдесят, не больше! – улыбнулся местный опер, разливая водку. Он организовал отдых по высшему разряду: горячая баня, холодная «Столичная», жареная дичь, соленые грибочки…
– Как по заказу получилось! – Лейтенант Медведев, широко улыбаясь, подложил Вольфу в тарелку грудку куропатки.
Все трое, распаренные и благодушные, сидели на веранде, лениво отмахиваясь от комаров. Вольф с наслаждением вдыхал чистый лесной воздух и ощущал непривычное чувство сытости. Водка его не брала: хотя боль в теле заглушилась, сознание оставалось ясным.
– Минут за пятнадцать и долетели! – закончил Петрунов.
– Если бы за десять, мне бы меньше досталось, – пошутил Вольф, поднимая рюмку. – Вон как разукрасили!
– Ничего, это даже к лучшему! – выскочило у Александра Ивановича. Спохватившись, он несколько стушевался, лучезарная улыбка потускнела.
– Что ж тут хорошего, если меня отмудохали до потери пульса? – раздраженно спросил Вольф.
– Не обижайся. Главное, кости целы, все цело. А для легенды действительно лучше…
При Коле о делах не говорили: конспирация не терпит лишних ушей, чьи бы они ни были – даже для соратников не делается исключений.
– Давайте за Владимира! – предложил Медведев. – Полтора месяца уже, даже мне тяжко…
– Полтора месяца? – Вольф почесал в затылке. – Мне кажется – целая вечность…
Коля деликатно потупился и встал:
– Пойду посмотрю, как там ночлег готовят…
– Да сиди, без тебя справятся, – для проформы сказал Петрунов, а когда коллега ушел, нетерпеливо повернулся к Вольфу: – Ну, как ты?
– Еле дотянул. Еле-еле…
Петрунов насторожился и перестал улыбаться.
– Как «дотянул»? Операция только начинается! Там знаешь что наверху творится? Целая буря! Рябинченко Вострецова отжарил, тот – меня! Дал неделю сроку, иначе, сказал, шкуру снимет!
– Не по-настоящему ведь! – угрюмо сказал Вольф. Слова подполковника не произвели на него ни малейшего впечатления.
– Что?
– Шкуру он не снимет. И не зарежет. И в петушатник не загонит.
– Что ты говоришь? – Петрунов вытаращил глаза.
– Под шконкой не прогонит. Не удавит ночью. Гвоздь в ухо не забьет…
– О чем ты, Володя? Тебе плохо?
– Нет, все нормально. Сейчас мне хорошо. Много пространства, чистый воздух. И вокруг нет десятков ядовитых змей, которые ползают по телу и могут укусить в любой момент…
Вольф налил сам себе и выпил, потом налил еще раз.
– Вы знаете, Александр Иванович, здесь даже бьют по-другому. Посмотри: вчетвером старались – и я отделался синяками и ушибами. А там посадили бы на копчик и в момент сделали инвалидом на всю жизнь.
– Я ничего не понимаю, Владимир. К чему ты все это говоришь?
– К тому, что Вострецов ничего не может. И Рябинченко тоже ничего. Ну, понизят в звании. Уволят из органов. Исключат из партии. И все! Чего их бояться?
Петрунов и Медведев переглянулись. Было ясно, что коллега повредился рассудком.
– Роман, пойди посмотри, где Савин, – распорядился подполковник. И когда они остались вдвоем, мягко обратился к Вольфу: – Тебе надо отдохнуть. Ты многое пережил, у тебя стресс. Это понятно. Выпей, расслабься, отдохни. У нас еще есть время. До завтра.
– Нет, Александр Иванович, нет! – Вольф отчаянно затряс головой. – В тюрьме я собрал волю в кулак, переродился, приспособился к скотским условиям и был готов идти до конца. Если бы не этот побег… Но сейчас все изменилось, я снова стал человеком, почувствовал вкус нормальной жизни и уже не могу возвращаться в зверинец. Извините. Не могу, и все!
– Но ты ведь знаешь, что стоит на карте! Речь идет о престиже страны на международной арене! Ведь ты железный парень и патриот!
– Пожалуйста, дайте мне штурмовую группу, взвод или роту – я выполню любое задание!
– Задание у тебя уже есть. И только ты можешь довести его до конца. Без тебя все дело лопнет.
– Но я не могу! Не могу физически!
– Брось, Володя! Ты можешь все. Все! Ты по-настоящему железный парень! Мы знакомы много лет, я всегда ценил и уважал тебя. Я надеюсь на тебя. Это я рекомендовал тебя генералу. И Вострецов надеется на тебя. И Рябинченко тоже.
– Пусть надеются. Кто такой Рябинченко? Я его только на фотографии видел. Да и Вострецов… Что он мне – отец родной?! Почему они должны держать меня в хлеву? Пусть сами попробуют понюхать камеру!
Это были опасные слова. За такие слова ставили на учет диссидентов и профилактировали на полную катушку: кого в психушку, кого в ссылку, кого в тюрьму… Однако Вольф и так сидел в тюрьме.
Петрунов тяжело вздохнул. Но у него был многолетний стаж оперативной работы, а это кое-что да значило.
– Дело не в них, дело в тебе! Ты ведь взялся за это задание! Ты дал слово! Тебе доверились! Ты ведь не можешь дать задний ход! Бросить все на полдороге, как никчемный трус!
Наступила тяжелая пауза. Вольф большими глотками пил водку прямо из горлышка. Этого он не делал никогда в жизни. Подполковник понял, что наступил перелом. Пустая бутылка полетела в сторону.
– Да, за слово отвечать надо. А то недолго фуфлометом оказаться. Западло это!
Находящийся в побеге осужденный Вольф поднял на подполковника глаза. От этого взгляда Александр Иванович поежился.
– Только если бы вы сразу бросили меня в вертолет и выкинули в зоне, было бы легче. А после всего этого, – Вольф обвел рукой богатый стол, – получается настоящее живодерство. Вот так шкуру и снимают!
На следующий день подполковник Петрунов доложил по ВЧ-связи генералу Вострецову, что прапорщик Вольф приступил к продолжению задания.
– Вы объяснили, какое ответственное дело мы ему доверили?
– Так точно! – отчеканил Петрунов.
– Напомнили о долге офицера и коммуниста?
– Точно так!
– Сказали, кто держит дело на контроле?
– Сказал, товарищ генерал!
– Времени у него немного, мы и так опаздываем. Самое большее – две недели. Он об этом знает?
– Знает, товарищ генерал. Вострецов удовлетворенно кашлянул:
– Что ж, хорошо. Тогда будем ждать результата.
– Результат будет, товарищ генерал. Вольф очень ответственный и самоотверженный человек.
– По-моему, вы его перехваливаете. Впрочем, увидим.
Глава 7
ОПЕРАЦИЯ «СТАРЫЙ ДРУГ»
НТК-18 находилась в густом лесу, но голубой, насыщенный озоном и хвоей воздух по какой-то мистической закономерности не пересекал границы охраняемого периметра, и на территории воняло ржавым железом, кухонными отходами, собачьей шерстью и зэками. Здесь содержались осужденные за государственные преступления диссиденты, антисоветчики, религиозники, а также доживающие свой век отрыжки войны: каратели, полицаи, пособники фашистов, разоблаченные уже в наши дни и потому избежавшие виселицы.
Несмотря на то что административно-надзорный состав носил форму МВД, она служила только прикрытием: колония находилась в ведении Комитета государственной безопасности СССР, и все работающие здесь являлись его штатными сотрудниками. Прикрытие было сродни секрету Полишинеля: и сами осужденные, и их друзья на воле, и иностранные журналисты, и западные радиоголоса знали истинное положение дел.
Вольфа привезли спецавтозаком и сразу положили в лазарет: многочисленные ссадины, ушибы, гематомы на лице и по всему телу давали к этому все основания. Он один лежал в чистой палате – много света и воздуха, вежливый персонал, нормальное питание, – по сравнению со следственными изоляторами это был настоящий санаторий.
«Буржуйская хата, даже вшей нет!» – прокомментировал обстановку кот.
«Ну их всех в очко, – зло клацнул клювом орел. – Вши мне не в лом. Лучше вши, чем под такую раздачу попасть…»
«Отдуплили по полной, чуть второй глаз не вышибли», – процедил пират.
«Паскуды, по рогам ни за что навешали. Хорошо, гитару не сломали», – поддержал товарищей черт.
«Это все наш непутевый, – квакающим голосом произнесла русалка. – Куда его хер занес? Так и насмерть затопчут!»
«Потому что на рожон прет, – рыкнул тигр. – Нарвется на перья, ему шкуру попортят и от нас клочья полетят».
После побоев татуированный мир наполнился звуками. Все обитатели обрели голос: шипела обвивающая кинжал змея, ржал конь под рыцарем, звонко пел колокол, туго гудел такелаж парусника, звенели цепи, ржаво скрипела колючая проволока, тяжело звякали рыцарские доспехи.
«Надо помогать хозяину, подсказывать, – сварливым голосом сказал кот. – Его шкура – это и наши шкуры!»
«Заткнись, котяра, с гнилыми советами! Я ни к кому в шестерки не нанимался!» – огрызнулся черт и принялся извлекать из гитары дребезжащие звуки, мало похожие на музыку.
«Тебе лишь бы водку жрать!» – обиделся кот.
В перебранку ввязался пират, потом русалка и женщина с креста. Противные голоса, мат, взаимные упреки и оскорбления наполнили комнату.
– Заткнитесь все! – рявкнул Вольф. – А то возьму бритву и срежу к чертовой матери!
Наступила тишина. Вольф не мог понять: замолчали картинки или успокоился его собственный мозг.
От руководства колонии Вольф не шифровался и на пятый день замнач по режиму и оперработе майор Климов вызвал его под предлогом обычной для вновь прибывших контрольно-установочной беседы.
Низенький, коренастый, с начинающими редеть рыжими волосами, майор принял его радушно: обнял, угостил чаем с бутербродами и ввел в курс дела.
– Этот Фогель – крепкий орешек! Идейный враг с явно выраженными национал-сепаратистскими идеями. Он здесь у них вроде как старший, хотя этого не афиширует. Старается держаться середнячком, маскируется. Конспиратор!
Климов с аппетитом ел бутерброды и прихлебывал горячий чай. На лбу у него выступили капельки пота, лицо порозовело.
– Тебя здесь ждут, как героя. Шнитман рассказал про твои подвиги, да и я запустил через своих людей кое-что… Будешь в авторитете! Хотя особо не расслабляйся – они умней, хитрей и изощренней обычных уголовников. У каждого третьего высшее образование, выписывают все журналы – литературные, философские, политические… Персоналу с ними очень трудно: знаешь, какие вопросы задают? Хрен ответишь!
– Я в угадайку играть не собираюсь. Сколько убийств за год?
Климов отвел глаза.
– Убийств не было… Несчастные случаи, самоубийства – да. Одного током шибануло, один из окна выпал, один повесился… Недавно баптисту руку циркуляркой отхватило… А что за этим стоит – кто знает!
Вольф вздохнул:
– Ясно… Что ж, давайте оговорим способы связи и кое-какие практические вопросы. Да пора идти работать.
Майор вытер вспотевший лоб небезупречным платком.
– Не спеши. Полежи в лазарете, отдохни, откормись…
– Не получится. Время подпирает… И потом – что мне вылеживать? Надо дело сделать и возвращаться.
– Ну смотри, – Климов кивнул. – Тебе видней.
– Здравствуй, Вольдемар! – дядя Иоганн мало изменился. Морщинистое лицо умной обезьянки, желчная улыбка, пронзительный взгляд застывших в напряженном прищуре глаз.
Он обнял старого знакомого, трижды прижался выбритой щекой, отстранившись, внимательно посмотрел – будто рентгеном просветил.
– Да, разделали тебя основательно. Впрочем, я и без этого тебя бы не узнал. Ни за что не узнал! Когда мы виделись, ты был мальчишкой – лет тринадцать-четырнадцать! Как отец?
– Давно не встречались.
– А мама? Она готовила замечательный форшмак, а какой айсбайн! Настоящая немецкая кухня…
– С мамой тоже давно не встречался.
– Да-да, понятно… Я всегда говорил Генриху, что остаться в стороне от политической борьбы своего народа не удается никому. Он мне не верил, а ведь так и получилось. Пусть не с ним самим, а с его сыном. Ты оказался со мной в одной упряжке.
– Насрать мне на политическую борьбу, – зло сказал Вольдемар.
– Пусть так. Но тяга настоящего немца к родине, к собственной автономии… Она привела тебя сюда.
– Да ну! Сюда меня привел кошелек! Что с того, что я немец? Я в глаза не видал никакой немецкой родины, я в Караганде родился! На хер мне эта автономия? Если бы я был негром, но дернул этот гребаный лопатник с этой гребаной пленкой, то так же получил бы срок и приехал в эту зону!
Иоганн занимал козырное место в «авторитетном углу» – у окна и вдали от двери. Он сидел на шконке, рядом стоял угрюмый и мосластый эстонский националист Эйно Вялло. Тщательно подогнанная по фигуре черная зэковская роба и ушитая кепка сидели на Эйно, как эсэсовская форма. И ему это нравилось.
– Ты уже все забыл! – презрительно сказал эстонец. – Ведь тебя наверняка дразнили в детстве? Фашистом, Гитлером. Так?
– Ну и что! Всех дразнили, евреев меньше, что ли?
– Вот именно! Но, если ты заметил, все евреи оказались здесь именно из-за того, что не, хотели выносить оскорбления.
Шнитман стоял чуть в стороне и согласно кивал, всем своим видом изображая борца за идею. В руках он держал банку тушенки. Когда Яков увидел Вольфа, то обрадовался так, будто встретил близкого родственника. И сейчас не сводил с него быстрых черных глаз.
– Я пострадал за пропаганду сионизма! А что плохого в сионизме?
Иоганн вздохнул:
– Я говорил Генриху, что его воспитание даст плохие плоды. Ты полностью перенял отцовский нигилизм. А ведь если бы кошелек украл русский карманник, его бы никогда не осудили за шпионаж. Даже если бы в нем было десять шпионских пленок! И за побег русского не разукрасили бы таким образом. Ты не задумывался об этом? А вот Эйно и Яков прекрасно все понимают…
Яков Семенович кивнул и нетерпеливо перебросил тушенку из руки в руку.
– Может, перекусим? За разговорами о желудке забыли!
Иоганн недовольно скривился, но возражать не стал.
В политической зоне оказалось легче, чем в «крытой». Нет скотской скученности, можно нормально дышать воздухом, к тому же работа отвлекала от однообразия здешней жизни. Все мордовские зоны перерабатывают лес и делают изделия из древесины. В ИТК-18 изготавливали корпусную мебель – шкафы, стеллажи, шифоньеры. По рекомендации Иоганна Вольф попал на деревообработку. Просторный светлый цех, много воздуха, приятный запах теплого дерева, завораживающе вьются тонкие стружки, и корявая доска становится гладкой, будто светящейся изнутри… Этот участок считался самым лучшим, в отличие от лакокрасочного с его ядовитой, разъедающей легкие вонью растворителей.
Вольфу нравилось работать здесь, если сосредоточиться, то время летит быстро и день проходит незаметно. Но блатной не должен вкалывать «на хозяина», поэтому приходилось отлынивать и маяться от безделья. Под разными предлогами он ходил по производственной зоне, заглядывал во все углы, часами рассматривал проволочное ограждение, интересовался люками и подземными коммуникациями. Когда приходили машины за готовой продукцией, он внимательно наблюдал, как их впускают на территорию и вы– –пускают обратно. Несколько раз пробовал спуститься в подвал или подняться на крышу, но натыкался на массивные замки. В библиотеке он тщательно перелистал многолетнюю подписку журнала «Техника—молодежи» и перерисовал чертежи дельтаплана и воздушного шара.
Хотя он ни у кого ничего не спрашивал и ни с кем не делился наблюдениями, как-то вечером Иоганн будто невзначай завел обтекаемый разговор:
– Чего ты все вынюхиваешь? Брось людей смешить! Дело дохлое, на моей памяти еще никто не ушел. Да и раньше тоже…
– Не знаю, дядя Иоганн, что вы имеете в виду.
– Да то и имею! Думаешь, самый умный? Все мотают срок и ждут «звонка», а ты хочешь убежать?
Вольф разъяренно оскалился:
– Умный, не умный, а в зоне гнить не хочу! И не буду!
– И куда ж ты денешься? – желчно улыбнулся Иоганн.
– Куда, куда! Туда! Птицей по воздуху полечу, кротом под землей проползу, буром сквозь стену выломлюсь!
Вольф осекся и настороженно огляделся по сторонам. Отряд готовился к отбою. Антисоветчики Якушев и Васьков с одинаковыми безобразными шрамами на лбах таращились друг на друга выпученными, как у лягушек, глазами и вяло играли в карты, украинский националист Волосюк читал газету, баптист Филиппов доказывал что-то адвентисту седьмого дня Титову, шпион Кацман писал письмо, полицай Головко зашивал порванную робу. Только грузинский диссидент Парцвания и сионист Кацман оторвались от своих дел, заинтересовавшись шумом. Но, встретившись взглядом с Вольфом, поспешно опустили головы: любопытство не приветствуется в любой зоне.
– Э-э-э-э, парень, – Иоганн перестал улыбаться. – Такой настрой мне известен. Только он не на ту волю приводит. Кого током на запретке убьет, кто на пулю нарвется. А потом на кладбище, вон там, в лощине за зоной. Закапывают, как собак, – ни гроба, ни креста, ни таблички с именем. Вот тебе и вся воля!
– Ладно, разберемся! – Вольф явно не был настроен на продолжение разговора. Но Иоганн не обращал внимания на такие мелочи.
– Здесь главное – уметь ждать, – спокойно продолжал он. – Мы тут газеты читаем – и по строчкам, и между ними. Обстановка меняется! Через пару-тройку лет нас выпускать начнут! Вот посмотришь! А еще через пять годков немецкую автономию разрешат вполне официально!
Вольф недобро усмехнулся:
– А тебе, дядя Иоганн, орден дадут и сделают президентом! А Яшу Шнитмана министром торговли назначат! Кстати, ты уже сколько отсидел?
– Десять лет, два месяца.
– Так на хер тебе перемены, если хоть так, хоть этак, через два года УДО [72] светит? А мне, чего ни меняй, двенадцать зим топтаться! Все, вяжем базар!
Резко вскочив, Вольф вышел на улицу. Там прохаживались, сидели на корточках, курили, собравшись в кружок, обитатели восемнадцатой зоны.
– Слышь, кореш, дай закурить. – Откуда-то сбоку приблизился сутулый мужик с грубым, будто вылепленным из папье-маше лицом, на котором застыла гримаса вечного недовольства.
– Не курю.
– Да? А раньше вроде курил…
– А мы чего, встречались раньше-то? – враждебно спросил Волк, взглядом фотографируя собеседника. Колючие глаза, раздвоенный нос, пересохшие губы. В памяти не всплывало ничего, связанного с этим типом.
– Да вроде… Ты откуда?
– А хуля ты опер?! Давай, дергай отсюда! Быстро!
Недовольно бормоча, человек отошел. По виду он был похож на обычного блатного – вора или грабителя. Да и все остальные мало походили на мучеников совести – обыкновенные зэки, с обычными для арестантов разговорами – о жратве, передачах, свиданиях, бабах. Никто не строил планов вооруженного восстания, не разрабатывал стратегии переустройства государства, не писал молоком на волю тайных писем единомышленникам. А если ссорились, то не на почве идейных разногласий, а из-за обычной бытовой чепухи.
Иногда Вольфу казалось, что здесь вообще нет политиков. Васьков, например, бросил чернильницей в инструктора райкома партии, который трахнул его жену. Отсидев пятнадцать суток, он не успокоился и вновь пошел разбираться с обидчиком, разбил витраж в вестибюле и опрокинул бюст Ленина, у которого при этом откололся гипсовый нос. Оскорбленного мужа арестовали за хулиганство, и, вместо того чтобы каяться и дожидаться приговора, скорей всего условного, Васьков вытатуировал на лбу: «Раб КПСС». Теперь он получил политическую статью и восемь лет, а надпись тюремные врачи вырезали без наркоза. Края раны грубо зашили, кожа натянулась, отчего глаза неестественно раскрылись и не закрывались даже во время сна, поэтому на ночь Васьков прикрывал лицо тряпицей. Надо сказать, что лояльности к власти у него не добавилось.
Настоящим антисоветским реликтом был Андрей Головко, который в молодости служил полицаем. Высокий угрюмый мужик, крепкий, несмотря на то, что перешагнул за шестьдесят, с безжалостными глазами, в которых отражалась кровь и огни пожаров. Сразу после войны по недолгому закону жестокой справедливости его бы вздернули на виселицу, потом, в годы, когда не остыла память о зверствах фашистских прихвостней, скорей всего, расстреляли… Но он забился в глухую деревню и просуществовал до семидесятых, пока случайно не был опознан бывшим односельчанином. К тому времени нравы смягчились, да и свидетелей не осталось, поэтому смертной казни удалось избежать. Сидел Головко уже лет пятнадцать. Угрюмый, молчаливый, он ненавидел всех вокруг. И выглядел и вел он себя, как обыкновенный бандит.
– О чем задумался? – незаметно подошел Шнитман. – Этот мужик вчера про тебя расспрашивал. Кто, да что, да откуда…
– Какой мужик?
– Да этот, который сейчас к тебе подходил. Не знаешь его?
Волк пожал плечами:
– А он-то кто такой?
Яков Семенович подмигнул:
– У него почти та же история, что у тебя. По карманам шарил, а когда арестовали, нашли несколько иностранных паспортов и валюту. Вот и загремел под фанфары…
У Вольфа в мозгу будто молния сверкнула. Хмурый! Несколько раз он покупал у него паспорта иностранцев, необходимые службе нелегальной разведки. На последней покупке Хмурый с дружком-культуристом попытались его ограбить, выбраться из передряги удалось с трудом, пришлось сломать культуристу шею… Вот она – та случайность, которую не предусмотришь!
– А… Вспомнил я эту крысу! – презрительно процедил Волк. – Своих грабит, паскуда!
В это время он лихорадочно обдумывал сложившуюся ситуацию. Хмурый знал его как вора. Больше у него не было никаких зацепок и подозрений. Разве что татуировки… Когда они встречались, кожа Расписного была чистой. И потом, могут спросить: что делал Волк в Москве и зачем ему паспорта? Значит, надо продумать эти вопросы… Ясно, что без продолжения эта история не останется.
Продолжение наступило сразу после отбоя. Вольф привычно натянул на голову одеяло, создавая свой индивидуальный ночной мир, когда кто-то тронул его за плечо. В полумраке над ним блестели вытаращенные глаза человека-лягушки. То ли Якушев, то ли Васьков – Вольф их путал.
– Тебя зовут, – человек-лягушка указал в сторону «авторитетного угла».
– Кто зовет?
– Общество. Ну, правление.
Сразу поняв, в чем дело, Вольф изобразил широкий зевок.
– Ладно, иди, я сейчас.
Это был тактический прием. Одно дело, когда тебя ведут на разборку вроде как под конвоем, другое – когда приходишь сам, честно и добровольно. Мелочь, конечно. Но вся жизнь состоит из мелочей. Особенно в тюрьме.
Иоганн Фогель сидел посередине, по левую руку от него горбился Волосюк, по правую вытянулся, будто проглотив аршин, Эйно Вялло. Рядом на табуретках устроились антисоветчик Азаров, скопец Коныхин и Шалва Парцвания. Чуть в стороне стоял готовый делать предъяву Хмурый.
Не обращая на него внимания, Вольф поздоровался:
– Приветствую почтенное общество! Оказывается, и у вас блаткомитет есть!
– Что есть? – не понял Фогель.
– Блаткомитет, – Вольф обвел рукой собравшихся.
– Не говори таких слов, Вольдемар, – Иоганн недовольно поморщился. – Никаких блатных здесь нет. Это правление, совет. У одного из наших товарищей есть к тебе претензии.
Фогель указал на Хмурого.
– У него?! Ко мне?! – У Вольфа от возмущения даже дух перехватило. – Да какой он товарищ: это же крыса! У нас с ним дела были, так заманил, гад, на чердак, привел здоровенного жлоба, как два шкафа, отобрали у меня бабки и хотели грохнуть! Не так, что ли?! И у тебя, сука, ко мне претензии?!
Хмурый немного смутился:
– Это не я, это Висюк… Он деньги отбирал. А потом вы меня отбуцкали, ребро сломали, за малым не замочили! Так что в этом мы квиты!
Вор приободрился и пошел в атаку:
– А вот скажи, зачем ты паспорта покупал, особенно забугорные? И что у тебя за пушка была шпионская?
– Глохни, крыса! С тобой западло базарить! Не знаю, как у вас, а в путевой зоне крысу под шконкой прогоняют – и в «шерсть»!
– Не командуй здесь, Вольф, у нас тут своих командиров хватает, – степенно сказал Коныхин, поглаживая подбородок. Жест напоминал о том, что на воле он носил старообрядческую бороду. Лицо у скопца было суровым, от него исходила мощная энергетическая волна, характерная для решительных и волевых людей. – Сейчас не о нем речь. Зачем тебе паспорта? Какой такой особенный пистолет при себе носил? Ответь обществу по порядку.
– Как зачем паспорта? Вы еще спросите, зачем кошельки! У меня кент по документам работал, он такие ксивы лепил, в жизни не отличишь! А из чего их делать? На газетке рисовать? Потому настоящие бланки край нужны! Особенно если забугорный попадется… Один цеховик по такому в Италию свалил. Немереные бабки отстегнул!
– А пистолет? – с интересом спросил Парцвания. – Что за пистолет такой хитрый?
Вольф пожал плечами:
– Пушка, как пушка, на катране купил у залетного из Ростова. Может, «браунинг», может, «шпалер»!
– Не «шпалер», точно. Нет такого названия, – сказал Эйно.
– Ну не знаю я, как его зовут, не знаю! Чего вы привязались с этим пистолетом! Какие предъявы мне Хмурый сделал? Фигня одна! А я ему крысятничество предъявляю! Давай теперь с этим разберемся!
– Тут не с чем разбираться, – вмешался Азаров. Это был настоящий антисоветчик, держатель подпольной типографии. – Нас личные счеты не интересуют. А вот «наседка» – другое дело. Нам это очень даже интересно!
– Фильтруй базар! Кто здесь «наседка»?!
Правление пристально разглядывало Расписного шестью парами глаз. И по их выражению Вольф вдруг понял, что между восемнадцатой зоной и «хатой» пересыльной тюрьмы большой разницы нет. В случае провала здесь его так же задушат, или приколют заточкой, или засунут в циркулярную пилу. Тот же Коныхин, или Эйно, или Волосюк – вон какие волчьи взгляды… Да и полицай Головко подпишется на «мокрое» дело без колебаний, а может, и еще специалисты найдутся…
– Что еще у тебя есть? – спросил Фогель у Хмурого. – Ты задал вопросы и получил ответы. Мы оценим и то, и другое. Есть что добавить?
Хмурый задумался.
– Есть! Когда я его видел, сдается, такой росписи на нем не было…
Вольф заставил себя рассмеяться. Он надеялся, что получилось искренне.
– Ну, клоун! Ну, дает! Ты меня что, раздевал? Гляньте все на мои картинки! Или их за год нарисуешь?
Привычным для блатных истерическим жестом он рванул рубаху на груди. Посыпались по полу пуговицы. Шесть пар глаз изучали картинную галерею на мускулистом теле.
Но эффект оказался обратным ожидаемому.
– Подумаешь! Гэбэшники что угодно за неделю нарисуют! – зло буркнул Азаров.
– А можно и с наколками на них работать! – кивнул головой Парцвания.
Читать бесплатно другие книги:
