Расписной Корецкий Данил

– Их даже к нам засылали, один под «большую печать» попал, – со значением сказал Коныхин.

– Если даже яйца отрезают, что стоит татуировки сделать, – согласился Вялло. Волосюк покачал головой.

– Гэбисты к себе вообще с татуировками не принимают. Мой школьный товарищ к ним поступал, а у него на ноге маленький крестик был, над коленом. Не взяли: особая примета. Он говорит: я его вытравлю. А они отвечают: тогда шрам будет – все равно особая примета. Так и не взяли. У Вольфа такая роспись, что ее десять лет колоть надо. Херня это все. Болтовня.

Наступила тишина.

– Кто еще хочет сказать? – Фогель обвел взглядом членов правления.

Желающих не нашлось. Даже Хмурый заметно поскучнел. Он чувствовал, что предъява оказалась неубедительной и теперь ожидал «оборотки».

– А ты, Вольдемар, что скажешь? – дядя Ирганн с интересом смотрел на старого знакомого.

– Одну простую вещь, – устало произнес Вольф. – Чего мне у вас высиживать? В блатных зонах на стукачах помешаны, там их действительно хватает – за щепотку чая дуют, за ложку сахара, за кусок колбасы. А о чем стучат? О всякой херне. Кто что сказал, кто заточку сделал, кто малевки на волю шлет… Ну кинут кого-то в трюм [73] , кого-то в другую хату перебросят, опера себе палки в отчет поставят. Что дальше? Разве станут из-за такой шелухи специально человека готовить да татуировать с головы до пят?

– У нас зона не блатная, а политическая, – по-прежнему с интересом разглядывал его дядя Иоганн.

– И что? Все то же самое. У каждого свое дело, у каждого свой срок. Каждый химичит что-то по мелочи, я еще во всех ваших примочках не разобрался. И наверняка есть свои «утки», они об этой мелочовке постукивают. Но мне-то что у вас выпытывать? Может, вы государственный переворот готовите и у вас в армии все схвачено? Может, у вас тут радиостанция спрятана и вы с ЦРУ связь держите? Тогда понятно – серьезный стукач нужен. А если ничего этого нет? Тогда зачем?

– Гм, да… – Коныхин потер подбородок. – Действительно так.

– Пожалуй, – кивнул Парцвания.

– Он на сто процентов прав! – рассмеялся Волосюк.

– Не знаю. Оно вроде и так правильно, и этак. Как посмотреть, – медленно произнес Эйно. Он держал свою кепочку в руках и с растрепанными соломенного цвета волосами походил на крестьянина.

– Болтать все горазды, – буркнул Азаров, непонятно что имея в виду.

Снова наступила пауза. Окончательный итог должен был подвести Фогель. Но он молчал. Напряжение нарастало.

– Заговоров у нас тут нет, это верно, – иронично улыбаясь, сказал дядя Иоганн. – И рация нигде не спрятана. Поэтому то, что сказал Вольф, вполне логично.

Обстановка разрядилась. Только сейчас Волк почувствовал, как напряжены нервы и насколько окаменели мышцы. Он незаметно перевел дух и расслабился.

– Но я часто встречался с совершенно нелогичными действиями властей, —г тем же тоном продолжил Иоганн. – Нередко их логика как раз и состоит в отсутствии всякой логики. Поэтому этот довод меня не убедил.

Атмосфера вновь стала сгущаться. По спине Волка потекли струйки холодного пота.

– Зачем наш друг скупал паспорта? – Фогель перестал улыбаться. – Объяснить это можно по-разному. Он сам дал одно, вполне правдоподобное объяснение. Но существуют и другие. Если послушать Хмурого, его объяснение, несомненно, будет другим. Не так ли?

Хмурый оживленно закивал. Он торжествовал.

– То же касается пистолета. И у татуировок есть две правды. Похоже, они наносились много лет. Но есть непохожие похожести. Если власть сильно захочет, она может сделать все очень быстро. И очень правдоподобно. Поэтому и татуировки меня не убедили.

Эйно надел и тщательно поправил черную кепку. Теперь он вновь стал похож на эсэсовца. Парцвания сжал кулаки, почернел лицом Коныхин. Хмурый с угрожающим видом подошел ближе. Волк снова напрягся и изготовился к бою. Интересно, есть ли у них оружие? Хмурый в любом случае умрет первым, затем тот, кто окажется быстрее других. Наглядные примеры такого рода очень убедительны и мгновенно охладят пыл остальных. Но ненадолго. За время замешательства надо успеть выбежать из отряда и добежать до вахты. Вряд ли получится – слишком далеко. Лучше выброситься на запретку: по существующим инструкциям часовой пропускает убегающего и стреляет по преследователям. Это более реальный вариант.

– Да, я могу предположить, что Вольфа покрыли татуировками, чтобы он вошел к нам в доверие, – продолжал сторонник немецкой автономии. – Но много лет назад, когда Вольдемар был маленьким мальчиком, а я находился в гостях у его отца, в дом пришел милиционер и изъял самодельный пистолет. При этом он сказал, что Вольдемар дружит с преступниками, настоящими бандитами. Я не могу предположить, что это была уловка властей…

«А ведь была! – отстраненно подумал Вольф. – Иезуитская уловка, о которой, если бы не случай, мы бы никогда не узнали…»

– …и это был первый шаг Вольдемара по пути, который вполне логично привел его сюда. Вот в эту логику я вполне верю.

Парцвания разжал кулаки и хрустнул пальцами, Эйно снял кепку и без особого успеха пригладил редкие волосы, Хмурый будто невзначай сделал шаг назад.

– И еще, – Иоганн снова улыбнулся. – Если бы Вольф был тем, за кого его принял Хмурый, то он всячески бы пытался войти в доверие. А он не стал выдавать себя за противника режима и дал понять, что ему вообще наплевать на политическую борьбу. Поэтому я ему полностью доверяю.

Иоганн замолчал и обвел соратников внимательным взглядом.

– У кого есть другое мнение?

Наступила тишина.

– У тебя, Шалва? – требовательно спросил Фогель. Парцвания покачал головой.

– У тебя, Виктор?

– Нет, – поколебавшись, ответил Азаров.

– Да все ты верно расписал! – восторженно улыбаясь, сказал Волосюк. – Вот голова у человека! Нам до него – как до неба!

– Убедительно, – кивнул Коныхин.

– Согласен, – не очень убежденно произнес Вялло.

– Тогда все сомнения сняты, – подвел итог Фогель. – Обвинения Хмурого не подтвердились. Он будет наказан. А теперь спать.

На следующий день в распиловочном цехе плохо закрепленная доска, соскользнув со штабеля, сломала Хмурому ключицу, руку в двух местах и расплющила ступню. Если это было обещанное наказание, то прекрасно организованное, если совпадение – то очень удачное. Как бы то ни было, вора увезли на больничку и у Вольфа отпала необходимость следить за подходящими сзади. Впрочем, в этот же день он обзавелся новыми врагами.

После вечерней проверки Парцвания и Якушев заспорили о правах и свободах.

– Нет, ты скажи, почему нельзя «Новый мир» выписывать? – с кавказским темпераментом кричал Шалва. – Я не говорю про другие журналы, про «Америку», например. Но ведь «Новый мир» – наш, советский журнал, там ни порнографии, ничего такого. На воле его свободно выписывают, продают в киосках. Почему мне запрещено?

– Потому что там Солженицына печатали, – объяснил Якушев. – Вдруг еще что-такое тиснут. А мы здесь прочтем…

– Солженицына по команде Хрущева напечатали. Ему даже хотели Ленинскую премию дать!

– Хрущеву? – еще сильнее вытаращился Якушев.

– Да нет! – Парцвания с досадой махнул рукой. – Хрущев Солженицыну хотел Ленинскую премию дать. Так почему нельзя? Журнал «Коммунист» – можно, «Политическое самообразование» – можно, «Огонек» – можно. А «Новый мир» нельзя! Это же не иностранный журнал!

– А иностранные разрешают, – сказал Якушев. – Вон Матрасов «Корею» выписал. Читает и хохочет – смешней «Крокодила»…

Со стороны умывальной послышались звуки ударов, возня, потом раздался жалобный крик. Узнав голос Шнитмана, Волк в три прыжка оказался на месте. Бледный как мел Яков Семенович сидел на полу, прислонившись к нарам, и зажимал рукой нос, из которого лилась кровь. Другой рукой он машинально отряхивал перепачканную рубаху, так что брызги летели во все стороны. Он был близок к потере сознания, но порывался подняться и, захлебываясь, бормотал:

– Меня никто никогда не бил… Ты за это ответишь, гнида… Я тебя достану…

Андрей Головко, вытирая запачканную кровью руку, пнул его ногой в бок.

– Заткнись, жидяра, насмерть забью!

Вольф схватил полицая за шиворот и оттащил в сторону:

– Ты что, дед? О душе пора думать, а не махаловки затевать!

Тот резко повернулся.

– Заткнись и не лезь! – гаркнул он с неожиданной и непривычной властной интонацией. – Стой тихо и дыши в тряпку, пока до тебя дело не дошло! Что ты про душу-то знаешь? Мне твоя немчура не только в душу наплевала, всю жисть искалечила! Паскуды! Я пацаном был, только восемнадцать стукнуло, они меня посулами сманили! Потом сами сбегли, а меня на муки бросили! И ты такой же гад!

– Долбанулся, старый? Шнитман-то тут при чем?

– Да при том! Ты с ним – два сапога пара! Жаль, не всех жидяр я передушил! Их с малолетства надо на штык сажать или в огонь… И вас, фашистов, туда же! Моя бы воля – я б вас рядом к стенке прислонил! А ну, беги, коли жить хочешь!

Вольф протянул руку, словно желая взять разбушевавшегося Головко за пуговицу.

– Ты, сука, что думаешь, – медленно и зловеще произнес он, – я твой фуфловый базар слушать буду?

Полицай смотрел на него в упор побелевшими от ненависти глазами. Сейчас он не казался стариком. Он явно ощущал на плечах черную форму и тяжесть винтовки в руках. Много лет назад беззащитные люди, встречая этот взгляд, испытывали безысходный животный ужас. И сейчас он смаковал сладость безвозвратно ушедших времен.

– В распыл пущу, фашистское семя! В ногах валяться будешь, сапоги лизать!

– Глохни, старый козел, – без выражения сказал Вольф. И ткнул его пальцем под грудь – быстрым, коротким движением, рядом с пуговицей, за которую, казалось, только что хотел ухватиться.

Будто машина времени перенесла Головко в современность, где не было ни формы, ни винтовки, ни власти, ни силы. Лицо его посинело, он согнулся, как перочинный нож, и, судорожно хватая ртом воздух, повалился на дощатый пол. В отряде наступила тишина, только всхлипывал Шнитман и сипел задыхающийся Головко.

– Ты чего к старику привязался? Никого моложе не нашел?

Плотная толпа осужденных окружила их плотным кольцом, голос раздался откуда-то сзади, и Вольф не сразу отыскал враждебное лицо Азарова.

– Ну ты-то моложе. Давай, иди сюда!

Тот не двинулся с места, только погрозил пальцем:

– Свои порядки здесь не заводи, Расписной. Жиды и немцы у нас командовать не будут.

– Это точно, мы на русской земле, – поддержал кто-то Азарова с другой стороны. Вольф перевел взгляд. Коныхин смотрел на него в упор, на лице явно читалась угроза. Рядом с тем же выражением стоял Титов.

– Да идите вы все в жопу! Я метлой трепать не привык. Кто хочет помахаться

– выходите!

Но вызов принят не был. Толпа начала молча расходиться. Головко остался лежать на полу. Он не был никому нужен. Заступались не за него – выступали против Вольфа.

Волк подошел к Шнитману. Тот уже встал на ноги и платком оттирал перепачканное лицо. Кровотечение прекратилось.

– Ну как, нос дышит?

– Дышит вроде. Спасибо, Володенька, он бы меня и вправду насмерть забил.

– А с чего вы завелись?

– Не знаю. Ни с того ни с сего. Подошел и ударил. Меня никто никогда не бил! Я его… Я… Шнитман осекся.

– Слушай, а тут Перепела знают?

– Вряд ли.

– А… А как же тогда?

Он растерялся и даже стал ниже ростом. Но через минуту снова распрямился.

– Как ты его уделал! Раз – и все! Я и не заметил – а он уже подыхает! Где это ты так научился, неужели в тюрьме?

– А то где же? – ответил Вольф. – Тюрьма – школа жизни.

– Я тебе заплачу, – лихорадочно зашептал Шнитман. – Охраняй меня, Володенька, охраняй… А этого гада кончить надо, чтоб все узнали… Соглашайся, Володя, мне теперь надеяться не на кого! Деньги везде нужны…

Вольф усмехнулся:

– Странный ты человек, Яков Семенович. Деньги, деньги… Неужели еще не понял, что в тюрьме это не главное? Здесь здоровье нужно да везение. Фарт – по-нашему. За деньги их не купишь… И потом, мы в особорежимной зоне, тут деньги не ходят. У тебя они есть?

– Сейчас и вправду нет, отобрали. Но потом-то подгонят… Или на воле, рассчитаюсь.

– Через двенадцать лет?

– Ну хочешь, скажи адрес – в Москве или где угодно, и туда каждый месяц будут бабки носить. Пока. Попомнишь мое слово – скоро на волю выйдем. Амнистия или указ какой – не знаю, но выйдем. Я тебя и там не забуду.

– Это пустой базар, Яков. Здесь расклады одни, на воле другие. Там пути-дорожки обычно расходятся.

– Нет, я коммерсант, я все рассчитал. Ты надежный и опытный человек. Скоро такие будут в большой цене.

– Когда «скоро»?

– Очень скоро. Начнется другая жизнь, у людей появятся большие деньги, им понадобятся охранники, телохранители, специалисты для всяких деликатных дел…

Вольф усмехнулся:

– Ладно, я за тебя подписку брошу [74] . Но убивать никого не буду, выбрось это из головы. И постарайся не заводить врагов. Потому что я тут долго не задержусь.

– Что?!

– Ничего. Я пошутил. А может, и не пошутил. Но меня в любой момент могут выдернуть на этап: за побег ведь положено добавить срок.

– А-а-а, вон ты о чем… Это будет плохо для меня. Очень плохо.

Шнитман расстроился.

Наступила короткая осень, стремительно холодало. Когда утреннее построение перед запуском в рабочую зону затягивалось, зэки ежились и втягивали головы в плечи. С каждым днем чувствовалось приближение зимы.

Станки в деревообрабатывающем цехе были немецкими, на станинах отчетливо читался год выпуска: 1929, 1932, 1935. Неизвестно откуда поступили в НТК-18 эти напоминающие о предвоенной дружбе с Германией реликты, но несмотря на повышенный шум и вибрацию, работали они вполне нормально. Дядя Иоганн считал это символичным.

– Прошло полвека, а изготовленное на нашей исторической родине оборудование по-прежнему безотказно. И мы, немцы, находящиеся в неволе за свои убеждения, соприкасаемся с прекрасным вечным металлом, олицетворяющим силу и мощь нации, ее неуничтожимость. Когда мы победим, я поставлю эти станки на пьедестал!

Фогель был нарядчиком, он ходил в тщательно выглаженном синем халате, из нагрудного кармана которого торчали бланки нормовыработки и шариковая ручка. Каждый, кто работал в цехе, зависел от него, потому что выполнение плана позволяло лишний раз отовариться в ларьке, получить внеочередную посылку, а то и свидание. Дядя Иоганн неоднократно приписывал Вольфу объем работы, спасая его от штрафного изолятора, но каждый раз предупреждал:

– Не лезь на рожон, здесь ты подневольный человек, винтик в машине. Надо крутиться вместе со всеми ее шестеренками и маховиками, иначе тебя раздавит, как букашку. Ты можешь не быть передовиком, но должен выполнять выработку!

Однажды он специально подошел к распиловочному станку Вольфа. Гул двигателя и визг бешено крутящихся ножей делали разговор неслышным для окружающих.

– Сегодня тебя «кум» [75] вызовет. Вроде бы на профилактическую беседу. Но будь осторожен, от них можно ждать любой провокации.

Вольф кивнул, лишний раз подивившись его осведомленности. Значит, не только оперчасть имеет агентуру среди осужденных, но и у Фогеля есть осведомители в администрации! В принципе об этом следовало рассказать Климову, но скрупулезно следовать правилам не хотелось. В конце концов, дядя Иоганн и так достаточно пострадал от их семьи, зачем делать ему еще одну подлянку…

Черт! Именно об этом предупреждал полковник Ламов в курсе оперативной психологии! Сращивание – вот как называется этот феномен. Когда сотрудник утрачивает чувство противостояния с объектом разработки, начинает симпатизировать, сочувствовать, входить в его положение. Это может стать первым шагом на путь предательства. Нет, обязательно надо сказать Климову!

«Берегись, сзади!» – крикнул рыцарь с правой лопатки, и тут же встревоженно зарычал тигр. Словно сквозь узкую щель Вольф увидел цех за своей спиной. Подвешенный на цепи тельфера тяжелый мешок летел прямо на них с Фогелем.

– Атас! – Вольф с силой толкнул дядю Иоганна, так что тот отлетел на несколько метров, с трудом удержавшись на ногах, а сам резко присел. Мешок пролетел над головой и плюхнулся на прозрачные круги циркулярных ножей, вмиг изменивших тональность своего визга. В стороны полетели ошметки дерева, опилок, какие-то тряпки, куски застывшего клея и фанеры. Вольф оцепенел. Вместо них должны были разлететься его кишки и куски разорванной на части плоти.

– Какая сука?!

Он рванулся в глубину цеха, Фогель кинулся следом.

– Кто мусор вывозит? Кто?! Убью падлу!

Но у пульта никого не было. Через несколько минут прибежал испуганный Васьков. Выпученные глаза возбужденно блестели, широкий шрам контрастно белел на покрасневшем лице.

– Я ничего… Только подвесил мешок и поднял на три метра, как положено… На выходе тачек все равно не было, выгружать некуда, ждать надо, я и пошел отлить… А кто-то его опустил и направил в другую сторону!

Дядя Иоганн зловеще скривился:

– «Кто-то»! Как у тебя все просто… Если б Вольф не оглянулся, нас бы обоих как кегли положило, аккурат на ножи! Чтобы так траекторию рассчитать, надо большой опыт иметь…

Он схватил человека-лягушку за ворот:

– Ведь за пульт ты отвечаешь. И ответишь по полной программе, не сомневайся! Если правду не скажешь…

Вольф с удивлением отметил, что корректный и рассудительный дядя Иоганн преобразился: в голосе чувствовалась смертельная угроза.

Васьков дернулся, но освободиться не сумел.

– Я ни при чем! Игорь Якушев подтвердит – мы вместе вышли. А у двери эти, религиозники, шушукались. Филиппов, Титов, Коныхин. Я еще подумал: чего этот безъяйцевый здесь делает, он ведь на складе пашет…

– Ладно, иди пока, – рука Фогеля разжалась, и Васьков мгновенно исчез.

– Скопец три года на тельфере работал! – дядя Иоганн поднял палец. – Он мешок может на кружку с чаем поставить! Его работа…

– Они и на меня наезжали, – сказал Вольф. – Вроде как за полицая вступились. Но это понты, тут что-то другое…

Дядя Иоганн покачал головой:

– Дело не в тебе. Когда я в зону пришел, тут все идейные борцы были. Баланов, Хабарский, Цыпман… Шушера всякая в спецзону не попадала. Меня хорошо приняли: и статья серьезная, и срок, и идея. Почти сразу в правление вошел, с годами зубры уходили кто куда, так постепенно и бугром оказался. А в последнее время шелухи стало больше, чем порядочных людей. И все хотят погоду делать. Я им – как бельмо в глазу. Религиозники с националистами объединились, хотят свою власть установить, а для этого надо меня скинуть. А тут как раз ты появился. И силу показал. Значит, надо нас обоих убирать. Вот они и попытались. За малым не вышло. И как это ты обернулся!

Фогель осекся.

– А ведь ты не оборачивался… Как стоял спиной, так и оставался… Так и крикнул и толкнул… Я даже не понял вначале, думал, ты на меня напал! У тебя что – глаза на затылке?

Вольф развел руками:

– А ты ничего не слышал, дядя Иоганн? Ни крика, ни рычания тигриного?

– Какого рычания?! – дядя Иоганн вытаращил глаза, почти как человек-лягушка. – Мы что, в зоопарке?!

– Не знаю, что со мной… Видно, крыша едет. Я голос услышал – крик: «Берегись, сзади!» И тигр зарычал…

– Постой, Вольдемар, какой тигр? Откуда здесь тигры? – Фогель явно был выбит из колеи.

– Вот какой! – Вольф стянул рубаху и повернулся спиной. – На левой лопатке, видишь? Он и рычал! А крикнул рыцарь, видишь рыцаря?

– Гм… Но ведь это же рисунки… Они не могут рычать и говорить!

– Не могут. А у меня говорят.

– Это плохо. Как у тебя с наркотиками? В смысле раньше?

– С наркотой?

Вольф уже оправился от шока и жалел о своей откровенности. Его действительно предупредили татуировки – тигр и рыцарь. И опасность он увидел действительно спиной – глазами рыцаря, через узкую прорезь забрала. Но говорить об этом ни с кем нельзя. Особенно в зоне.

– Было, дело прошлое… Баловался…

– Вот и объяснение! – обрадовался Фогель. – Это обычная галлюцинация на почве абстиненции. А выручила тебя интуиция. Да и меня заодно. Только что ты спас мне жизнь! Это, конечно, Коныхин, его компания…

– Вот сучье! – выругался Вольф. – Надо им разбор учинить!

– Надо бы. Только чтобы общество убедить, для этого факты нужны. А догадки…

К ним подошел озабоченный Эйно.

– Что тут у вас?

– Ничего, – ответил Фогель. Он взял себя в руки и казался совершенно спокойным. – Вон, гляди, мусор рассыпался…

Лицо эстонца тоже выглядело непроницаемым.

– Вольфа Климов вызывает. Сказали – на профилактическую беседу.

Фогель многозначительно улыбнулся. Расписной натянул рубаху.

– Ты встрял в самую гущу событий, – майор потряс пачкой исписанных корявыми почерками бумаг. – Подготовка к побегу, драки, антисоветские высказывания…

– Насчет последнего – вранье, – меланхолично сказал Вольф, стараясь не смотреть на тарелку с бутербродами. Чай он жадно выпил – три чашки подряд, а бутерброды решил не есть. Сытость, запах колбасы, жир на коже, сало под ногтями

– все это улики, которые могут стоить жизни. Потапыч рассказывал, как плохо кончали агенты, забывшие об осторожности.

– Может, и перестарались ребятки, лишнего наболтали, – Климов ласково разгладил листки, словно гладил плешивые головы тех, кто поставлял ему информацию. – Это не страшно. Хуже, когда молчат. Или недоговаривают.

– А про то, кто нас сегодня убить хотел, скажут?

– Обязательно, – кивнул Климов. – Может, не сегодня и не завтра, но дунут непременно. Я знаю запах любой каши, которая варится в зоне.

– А они нюхают вашу кашу?

Климов напрягся, личина простоватости мгновенно исчезла.

– Почему возник вопрос?

Вольф помолчал.

– Да так. Кто дует в одну сторону, тот может дунуть и в другую.

– Это верно. Но каждый такой факт – моя серьезная недоработка.

Майор испытующе рассматривал Вольфа.

– Если что-то знаешь, говори.

Вольф снова замешкался. Но ненадолго. Если информация утекает из этого кабинета, то уже сегодня ночью его могут задушить колючей проволокой.

– О том, что вы вызовете меня на профилактичекую беседу, Фогель знал заранее.

– А-а-а, – Климов облегченно вздохнул и махнул рукой. – Это ерунда, мелочь. В официальном вызове никакой секретности нет, все равно все узнают. Я утром дал в канцелярию список, а там уборщики толкутся, дневальный… Забудь. А вот то, что тебя интересует.

Майор освободил на столе место и, разложив план колонии, ткнул в него пальцем.

– Вот здесь, между котельной и складом готовой продукции, есть канализационный люк. Он, как положено, прижат двухдюймовым уголком и заперт. Но скоро мы начнем перекладку труб и замок снимем.

– Через него действительно можно выбраться за ограждение?

Майор выбрал бутерброд и смачно откусил большой кусок.

– Нет. Главный коридор с магистральной трубой тянется около сотни метров и заканчивается бетонным бассейном сброса на тысячу кубов. Сам понимаешь, какая там атмосфера. Без противогаза не продержаться и пяти минут. Но об этом никто не знает. Периодически в зоне возникают слухи, что канализация выходит за периметр, в озеро. Сейчас я их реанимирую.

– Что толку от слухов, если нет выхода? Мне надо будет залезть в люк при свидетелях и там остаться! Куда я денусь – нырну в бассейн с зэковским дерьмом?!

– Успокойся, – Климов взял второй бутерброд. – Один из боковых тоннелей проходит под складом. В прошлом году там обрушился свод. Так что вылезешь в складе, а ночью мы тебя вывезем на волю.

– Никогда не был сладкоежкой, а здесь полюбил сладкое. – Дядя Иоганн полил сгущенкой горбушку и быстро, пока не стало капать, отправил все в рот.

– Ты ешь, не стесняйся, – он протянул Вольфу ложку. – Парадокс в том, что на воле сгущенного молока в магазинах не найдешь. А у нас в ларьке – пожалуйста, потому что входит в норму положенности. Значит, осужденные имеют некоторые преимущества перед свободными гражданами.

После покушения они стали ближе друг другу. Окружающая дядю Иоганна невидимая холодная завеса растаяла. Как будто вернулось старое время и «дядя Иван» сидел в старой коммуналке и беседовал о жизни с маленьким Вольдемаром.

– А в немецкой автономии будет сгущенка? – с полным ртом спросил Вольф.

– Не знаю. Дело не в сгущенке, а в свободе. Однако материальная сторона тоже важна. Нам обещали помощь, но Все этим и ограничилось.

– Да, обещания на хлеб не намажешь, – Вольф запил сладость горячим чаем. – Короче, тебя кинули через конифас!

Фогель поморщился:

– Отвыкай от блатных выражений, Вольдемар. Раз судьба свела нас здесь, я хочу изменить твою жизнь. В дальнейшем ты должен помогать мне в политической борьбе.

– Если за нее не платят, я не согласен.

– Платят. На наше дело выделяются очень большие деньги. Просто среди тех, кто нам помогает, тоже оказались нечестные люди. Точнее, один человек. Паршивая овца.

Вольф отставил пустую банку и долго вытирал липкие руки. Кровь прилила к голове, сердце усиленно колотилось. Дядя Иоганн сам завел разговор, ради которого он вытерпел столько мучений. Собственно, разговора никакого еще и нет

– в руки попал скользкий и короткий обрывок веревки, т за который, если повезет, можно вытащить главное…

– У нас если закрысятил – разговор короткий. И опустить могут, и на нож поставить, и спину сломать.

Дядя Иоганн тяжело вздохнул и, заглянув внутрь, аккуратно закрыл почти опустошенную банку.

– Я не сторонник таких методов. Хотя думаю, они достаточно эффективны. Но в данном случае паршивая овца давно проживает за границей.

– Значит, украл бабки и сбежал? Ну ловкач! И сколько он прихватил?

– Точно не знаю. Думаю, около полумиллиона.

– Рублей?

– Долларов.

– Ни фига себе! А вы умылись и сидите как ни в чем не бывало? Даже не пробуете их вернуть? Ну, вы даете! – Вольф презрительно засмеялся. – Если какой-то гад забрал у тебя и проглотил такой куш, надо вырвать его вместе с желудком. Иначе никто уважать не будет. Больше того – каждый захочет и для себя что-то отнять. Это как у пидоров – один раз его через шконку перегнули, а потом всю жизнь дерут, и никуда не денешься!

–Да, да… Я думал об этом. —Дядя Иоганн печально кивнул. – В начальном этапе политического движения у руководителей должна быть сила. Грубая физическая сила. Но кажу тебе честно, во мне такой силы нет. Я лично не могу никого ударить ножом или, как ты выражаешься, «опустить». И Генрих никогда не сможет. И другие наши. Поэтому придется консолидироваться с людьми твоего круга. Теми, которые… Которые не носят белых перчаток.

Вольф вытянул руки и сжал могучие кулаки:

– На меня они и не налезут. Наверняка у белых перчаток маленькие размеры…

– Очень точно замечено.

Дядя Иоганн улыбнулся и, прикрыв глаза, повторил:

– Белые перчатки бывают только маленьких размеров… Белые перчатки годятся только для худых кулачков…