Полуночный прилив Эриксон Стивен

– Когда их хоронили. Мы по-разному чтим память о родителях. Ну что такое семейный склеп? – Техол передернул плечами. – Унылое помещение с каменными стенами. Как будто только там можно отдать дань уважения отцу и матери!

– Тогда скажи, каким образом ты чтишь их память?

– А ты не догадываешься?

– Нет.

Техол потер глаза и только сейчас почувствовал, насколько устал. В основном от размышлений. Да уж, утратил он прежнюю сноровку. Техола утомлял не только мыслительный процесс. Куда сильнее его мозг изнуряла память о родственных узах, давным-давно разорванных. Вспоминать обо всем этом – все равно что вновь облачаться в помятые доспехи, доставать из пыльных ножен меч и принимать забытую боевую позу. Самое ужасное: оказывается, что все это никуда не исчезало, только затаилось, и ты снова погружаешься в мир, в который тебе вовсе не хочется возвращаться.

– Я не понимаю, Брис, с чего ты вдруг затеял этот разговор? Может, сейчас канун Дня поминовения родителей? Или у нас имеются многочисленная родня и дом, где ее можно собрать? Все бы чинно расселись за столом, оставив два пустых стула незримо присутствующим отцу и матери. Свой мир, где многое понятно с полуслова и полувзгляда… Мертвые и так говорят с живыми. Без слов, никогда не оставляя нас в покое.

Брат все так же неподвижно стоял возле его постели и молчал.

– Ты ведь явно не за этим пришел ко мне, Брис.

– Мне нужна твоя помощь.

Техол поднял голову. Лицо гостя тонуло в сумраке.

– Я пришел из-за Халла, – сказал Брис. – Похоже, нашему брату не терпится быть убитым.

– А ты никогда не задумывался, почему никто из нас троих так и не женился?

– По-моему, я говорил о…

– Не торопись, брат. Доберемся мы и до Халла. А винить в своей холостой жизни мы должны нашу мать. Она была слишком сметливой. Покарай меня Скиталец, если я преувеличиваю, но отнюдь не отец, а матушка заправляла всем имуществом и деньгами.

– А ты, Техол, весь в нее. Нам с Халлом перепало куда меньше. Каждый раз, когда я смотрю на тебя, слушаю твои слова, пытаюсь следовать за ходом твоих рассуждений, я узнаю покойную маму. Но я не понимаю, при чем тут…

– Говорят, наши надежды обитают на небесах. А ведь мы пытались, Брис, найти себе жен. Все трое. Помнишь?

– Да куда ты клонишь? – не выдержал младший брат.

– Как это – куда? Сейчас перейду к Халлу. Ты ведь пришел поговорить о нем, вот мы и говорим. Слушай внимательно… Однажды Халл встретил женщину, умом очень похожую на нашу мать, но со своими особенностями. Правильнее сказать, это Халл встретился ей на жизненном пути. Небеса сделали ему величайший подарок, а он ничего не понял. Так и не догадался за все то время, пока этот дар находился в его руках.

Брис придвинулся поближе, и Техолу показалось, что брат испытывает сильное желание схватить его за горло.

– Как ты не понимаешь? – воскликнул Брис. – Принц ищет повода убить Халла. А если не принц, то первый евнух. Он боится, что на Великой встрече наш братец может высказаться против короля. Но и это еще не все! – Брис вымученно рассмеялся. – Герун Эберикт тоже не прочь свести с Халлом счеты. Думаю, до тебя дошли слухи, что Эберикта отправляют туда в составе посольства… Вроде всех врагов назвал? Остальные не в счет: это уже так, по мелочи. Халл обязательно будет присутствовать на переговорах с тисте эдур. Он единственный человек, чьи замыслы никому не известны. Попробуй вести игру, если в последний момент в нее вступает игрок, который себе на уме!

– Успокойся, Брис, – сказал Техол. – Я, вообще-то, говорил о том же самом.

– Что-то не припоминаю.

– Если ты несколько минут послушаешь меня, не перебивая, мы быстрее доберемся до сути… Итак, нашему брату встретилась женщина. Потом они расстались. Но эта женщина не исчезла в никуда. Сейчас она там, Брис. Ее зовут Серена Педак. Она защитит Халла.

– Как мать защитила отца? – язвительно бросил Брис и отвернулся.

Техол вздрогнул, затем вздохнул:

– Есть смягчающие обстоятельства.

– А Халл – вылитый отец!

– Ты спрашивал, каким образом я чту память наших родителей. Теперь я отвечу. Вот я смотрю на тебя: на то, как ты стоишь, на твою выправку и смертоносную грацию – и вижу перед собой живое воплощение нашего покойного отца. Халл еще сильнее напоминает его; куда больше, чем ты. Ну а я действительно весь в мать. Ты пришел просить о помощи, но не желаешь услышать мои слова. Разве нам нужны еще какие-то напоминания о судьбе наших родителей? Их роли перешли к нам, и сейчас мы терзаем друг друга, повторяя их мучения.

– Ты хочешь сказать, мы повторим их судьбу? До самого конца?

– Повторить чью-то судьбу невозможно. Я сейчас толкую не об этом. Если бы не мы, мать смогла бы спасти отца. Но ей мешал страх за детей. Его очень ловко заманили в ловушку несуществующих долгов. Мама понимала это. И разорвала бы все путы, но… как и я, она не видела мира, восстающего из пепла. И потому мама боялась.

– Значит, не будь нас, она спасла бы отца? Удержала бы от коварного малодушия, которое и стало причиной его гибели? – У Бриса сверкали глаза. Чувствовалось, что он не ожидал такого поворота.

– Думаю, да, – с запозданием ответил Техол. – Мы учились жизни на примере родителей, и случившееся преподнесло нам самый жестокий урок. Ты выбрал службу в королевской гвардии, а теперь еще и стал королевским защитником. Никакой долг над тобой не властен. Халл ушел и от золота, и от опасных ловушек. Он пытался спасти свою честь, спасая жизни других людей. Но когда даже в этом потерпел неудачу… Можешь ли ты себе представить, чтобы Халл вознамерился покончить с собой? Трусость нашего отца, Брис, вылилась в предательство. А это самый скверный вид трусости.

– А что ты скажешь про себя, Техол? Какой жизненный урок усвоил ты?

– В отличие от нашей мамы, на мне не висит ноша. У меня нет детей. Я могу решать только за себя. И потому, брат, я сумею достичь того, чего не удалось матери при всей ее любви к отцу.

– Сумеешь достичь, щеголяя в лохмотьях и устраивая себе спальню на крыше?

– Иногда намного удобнее выглядеть опустившимся неудачником, Брис. Таким не завидуют и козней против них не строят.

– И тем не менее Герут Эберикт догадывается, что все это – лишь видимость. Он оказался прозорливее меня. Я-то принимал твой балаган за чистую монету.

– До сегодняшнего визита ко мне?

– Да, пожалуй.

– Иди домой, Брис, и не волнуйся. Серена Педак убережет Халла. Эта женщина может ненавидеть его взгляды, спорить с ним, но не отступит. Она сделает это вопреки всем логическим доводам. Даже у самых умных людей есть свои изъяны.

– И к тебе, Техол, это тоже относится?

– Я обобщаю, чтобы тебе было легче понять. Но при этом всегда остаюсь вне собственных обобщений. Я исключение из правил.

– И как же это тебе удается?

– Я сам устанавливаю правила. Это моя любимая игра.

– Клянусь Скитальцем, временами я тебя просто ненавижу. Но послушай меня, Техол. Ты недооцениваешь Геруна Эберикта.

– Хорошо, я послежу за Геруном. Не удивлюсь, если за тобой увязался хвост. Тебе так не показалось?

– Я как-то об этом и не подумал. Не исключено, что и увязался. Думаешь, нас подслушивали?

– Это невозможно. Прежде чем улечься спать, Багг окружает дом магической защитой.

– Багг? Твой слуга?

Техол слегка похлопал брата по плечу и подвел его к люку.

– Почти во всем остальном от него нет никакого проку. Мы вечно ищем в себе скрытые таланты, и это упражнение забавляет нас. По крайней мере, меня.

– Багг? Знакомое имя, – не унимался Брис. – Не он ли готовил тела наших родителей к погребению?

– Он. Тогда-то я впервые встретил Багга и сразу же распознал в нем полное отсутствие устремлений… Есть только одно место, откуда можно увидеть вход, не привлекая ничьего внимания. Только одно, Брис. Во всех остальных случаях подойти незамеченным невозможно. А дальше… кто знает. Может, начнется погоня, возникнет неразбериха. Все оборачивается против тебя. Тебе придется убить этого человека, который, вполне вероятно, подослан Геруном. И не на поединке, а просто убить. Ты готов?

– Естественно. Но ты говорил, что все подходы к дому хорошо просматриваются.

– Да. Но я совсем забыл про подземный ход.

Брис взялся за ручку люка:

– Здесь есть подземный ход?

– Надо же занимать Багга работой, а то он совсем обленится.

Часть складской стены отбрасывала достаточную тень. Вот оно, единственное место, где можно затаиться и наблюдать за входной дверью в жилище Техола. Брис Беддикт остановился. Его глаза хорошо видели в темноте. Там было пусто. Однако ноздри Бриса чувствовали вязкий, отдающий железом запах крови.

Выхватив меч, он подошел поближе.

Громадная лужа крови так и застыла среди булыжников, словно земля не желала ее принимать. Скорее всего, убитого полоснули по горлу и перевернули на живот, дав вытечь всей крови, а потом куда-то поволокли. Двойной след окровавленных подошв тянулся вдоль стены, заворачивал за угол и исчезал.

Королевский защитник двинулся по следу. Пройдя несколько шагов, он увидел в пыльной ямке отпечаток босой детской ноги. Ребенок, утащивший труп взрослого? Ну и ну! И скорее всего, эти же детские руки…

Беддикт переменил решение. Летерас, как и любой город, имел свою изнанку. Откуда, из каких нор появлялись его ночные обитатели, Брис не знал и не желал знать. Это был чужой мир, со своими охотниками и жертвами, куда ему незачем соваться. Ночные часы принадлежали Белой Вороне, и только отчаянные глупцы без надобности становились на ее пути.

Брис повернул в другую сторону и зашагал к дворцу. Его мысли были заняты средним братом. Нищета Техола и его равнодушие к жизни оказались всего лишь прикрытием. На самом деле могучий ум продолжал работать. Все это делало Техола весьма опасным человеком.

«Хвала Скитальцу, брат на моей стороне, – думал Брис. – По крайней мере, очень хочется верить, что он на моей стороне».

Старый дворец постепенно сдавал свои позиции. Еще немного – и весь королевский двор с многочисленными службами переберется во Дворец Вечности. Само здание старой резиденции стояло на просевшем холме, в ста шагах от речного берега. В зависимости от времени года река то приближалась к нему, то отступала. Остатки высокой стены говорили о том, что когда-то пространство между дворцом и рекой было отгорожено от остальной части города и что внутри находились какие-то постройки.

Вряд ли стену воздвигли, чтобы закрепить свое владение землей. Все постройки появились здесь еще до основания Первой империи. Наверное, стену сложили совсем по другой причине. Например, это место считалось у аборигенов священным. Однако переселенцы вряд ли питали к нему такие же чувства. Возможно также, что первые летерийцы были более сведущими в тайных знаниях (ныне безвозвратно утраченных) и потому уважительно отнеслись к приземистым яггутским строениям, посреди которых торчала диковинного вида башня.

История тех далеких времен превратилась в прах вместе с камнями стены, и бесполезно было искать ответы, просеивая пыль и роясь в чешуйках сланца. Горожанам появляться в этих местах не запрещалось, однако люди сами привычно обходили их стороной. Шестьсот лет тому назад тогдашний король издал указ, запрещавший снос древних строений и возведение на их месте новых домов. Время от времени предпринимались попытки отменить этот указ и подавались соответствующие прошения. Доводы были весьма убедительными, но королевская канцелярия всегда отвечала отказом.

Люди, далекие от магии, недоуменно чесали в затылке: и это в Летерасе, где все можно продать и купить?! Зато опытные гадатели на черепках отлично знали, каково назначение накренившейся квадратной башни, стоявшей в обрамлении узловатых корней. Яггутские строения имели самое прямое отношение к Обители Льда. Чародеи верили, что эта башня была самой первой из всех Башен Азатов.

При жизни Шарука Элаль не особо прислушивалась к рассказам местных жителей и даже посмеивалась над ними, считая досужими вымыслами. Однако, когда женщина оказалась между жизнью и смертью, недоверчивости у нее сразу поубавилось. Теперь окрестности серых щербатых стен таили для Шаруки немалую опасность. Она чувствовала родню, но не по крови. Здесь обитало целое семейство неупокоенных; тех, кто не мог или же не хотел перейти в небытие. В глинистой земле находились не могилы, а темницы. Азаты не отпускали своих детей.

Шарука ощущала: под землей есть также и живые. Точнее, заживо погребенные. За века заточения несчастные успели лишиться рассудка. Некоторые буйствовали, силясь вырваться из цепких объятий корней. Другие зловеще молчали, будто ждали конца вечности.

Воровка приближалась к яггутским развалинам. Над их кривыми стенами был виден третий, последний этаж квадратной башни. Ни одно строение здесь не стояло прямо. Своим чудовищным весом они словно бы выдавливали из-под себя пласты глины и песка. Стены густо поросли плющом. Его побеги тянулись также и к Башне Азатов, но, не достигнув ее, засыхали. Вокруг камней фундамента росла лишь желтоватая трава.

Шаруке не требовалось видеть кровавый след. Ее вели потоки запахов, разливавшиеся в душном ночном воздухе. Ориентируясь на них, женщина достигла развалин стены, окружавшей Башню Азатов.

С другой стороны, возле ствола скрюченного дерева, сидела девочка со странным именем Плошка. На вид ей было лет девять или десять: точный возраст ребенка никто не знал. Проклятие обрекло несчастную на вечное детство. Одежды на малышке не было. Ее бледную кожу покрывала корка грязи, а длинные волосы слиплись от засохшей крови. Труп, что лежал перед нею, наполовину погрузился в землю, увлекаемый туда тьмой.

Кому он достанется на прокорм? Азатам или их подземным узникам? Неизвестно. Впрочем, судьба трупов не волновала Шаруку. Земля поглощает их, и то хорошо.

Плошка подняла голову. Ее черные глаза тускло отражали звездный свет. Мешал густой слой плесени. Если его не счистить, мертвая девочка перестанет видеть.

– Почему ты отказываешься стать моей мамой? – спросила Плошка.

– Я уже говорила тебе: я не хочу быть ничьей матерью.

– А я сегодня шла за тобой, – сказала девочка.

– Ты всегда ходишь за мной, – вздохнула Шарука.

– Как только ты слезла с крыши, в тот дом пришел какой-то военный. За ним следили.

– И кого из двоих ты убила?

– Само собой, того, который следил. Я же хорошая девочка, забочусь о тебе. И ты обо мне заботишься.

– Ни о ком я не забочусь, Плошка. Ты ходишь в неупокоенных гораздо дольше моего. Ты давно живешь здесь, в подвале. Я приношу тебе тела.

– И всегда мало.

– Я не люблю убивать и делаю это, только когда у меня не остается выбора. И потом, не я ведь одна тебе помогаю.

– Нет, только ты одна.

– Ты правду говоришь, Плошка?

– Да. Остальные бегали от меня, как теперь бегают от тебя. Все, кроме того человека с крыши. Он что, тоже не похож на других?

– Не знаю, Плошка. Теперь я буду на него работать.

– Я рада. Взрослые должны трудиться. Тогда у них ум занят работой. А если думать не о чем, это плохо. И опасно. В голову сразу дурные мысли налетают. И от них всем становится плохо.

– Кому это «всем»? – удивилась Шарука.

Грязная рука девочки обвела двор.

– Им. Беспокойные они. Все беспокойные. Почему – не знаю. От этого башня теперь вся потная бывает.

– Я принесу тебе соленой воды для глаз, – пообещала воровка. – Их надо промывать, иначе ослепнешь.

– Я и так хорошо вижу. Но не только глазами. У меня кожа видит. И язык. И мечты света.

– Какие еще мечты света?

Плошка откинула с лица окровавленные пряди волос.

– А те пятеро все стараются выбраться. Ох и не люблю я их. Я там почти всех не люблю, но этих особенно. Корни умирают. Не знаю, что делать. А эти шепчут, как разорвут меня на кусочки. Совсем скоро. Я не хочу, чтобы меня рвали на кусочки. Шарука, как мне быть?

Воровка некоторое время помолчала, а потом уточнила:

– Ты их всех чувствуешь? Всех… погребенных?

– Многие не хотят со мной говорить. Они давно уже ума лишились. Есть такие, кто ненавидит меня за то, что я им не помогаю. Некоторые просят и умоляют. Они говорят через корни.

– А есть такие, кто ничего от тебя не хочет?

– Некоторые всегда молчат.

– Поговори с ними, Плошка. Или найди кого-то, кто умеет с ними общаться, кто сможет тебе помочь.

«Кто согласится быть тебе матерью… или отцом», – мысленно добавила Шарука.

– И что потом? – спросила девочка.

– Узнай, что они думают про… разные вещи. Если найдется хоть один, кто не будет тебя задабривать, путать тебе мысли… и не состоит в сговоре с остальными, – расскажешь мне о нем. Все, что знаешь. А я постараюсь дать тебе хороший совет. Не как мать. Как подруга. Согласна?

– Ага.

– Значит, договорились. А сейчас у меня к тебе другой вопрос, Плошка. Как именно ты убила того человека, который следил за военным?

– Горло ему прокусила. Так быстрее всего. И кровь я люблю.

– Чем же тебе она нравится?

– Я кровью волосы мажу, чтобы на лицо не лезли. У нее запах живой. Я люблю, когда так пахнет.

– Сколько всего человек ты убила?

– Очень много. Они нужны земле.

– А почему они нужны земле?

– Потому что она умирает.

– Умирает? А что случится, если земля умрет?

– Тогда все, кто внизу, вылезут.

– Ого! – присвистнула воровка.

– Мне здесь нравится. Не хочу, чтобы земля умирала.

– Плошка, давай сделаем так. Теперь я буду говорить тебе, кого надо убивать. Не волнуйся, их будет много.

– Хорошо. Ты заботливая.

Из сотен узников подземных темниц Азатов только один слышал этот разговор двух неупокоенных, который они вели на поверхности. Азаты ослабили свою хватку не из жалости к нему, а в силу необходимости. Страж был не готов к такому повороту событий. Совсем не готов. Да и сам выбор был небезупречным – еще одно свидетельство угасающей силы Азатов и неумолимости времени, угрожающего одолеть самое древнее каменное строение на континенте.

Башня Азатов умирала. Безысходность заставляла ее искать самые неожиданные пути спасения.

Выбор был сделан. Приготовления, хотя и медленные, шли постоянно. Времени оставалось совсем мало. Положение было таким отчаянным, что это буквально обескровливало Башню Азатов. Пятеро соплеменников, что находились в плену еще со времен к’чейн че’маллей, почти прорвались к поверхности.

Они были тоблакаями, что не сулило ничего хорошего.