Тишина в Хановер-клоуз Перри Энн

Глава 1

— Полицейский участок, сэр! — громко объявил кэбмен, не дожидаясь, пока остановится лошадь. В его хриплом голосе звучало презрение. Он не любил подобные места, и тот факт, что участок находился в красивом, аристократическом квартале Мейфэр, нисколько не менял дела.

Томас Питт выбрался из кэба, поднялся по каменным ступеням и вошел в дверь.

— Да, сэр? — без особого интереса спросил сидевший за столом сержант.

— Я инспектор Питт с Боу-стрит[1], — кратко представился Томас. — Мне нужно видеть старшего дежурного офицера.

Сержант тяжело вздохнул, критически рассматривая Питта. Инспектор никак не соответствовал представлениям сержанта о начальстве — он был какой-то несерьезный. На самом деле вошедший выглядел просто неряшливо: одежда разномастная, карманы набиты всяким хламом… Парень совсем за собой не следит. Такое впечатление, что его волос никогда не касались ножницы цирюльника — разве что садовые ножницы. Тем не менее сержант слышал о Питте и поэтому разговаривал уважительно.

— Конечно, сэр. Инспектор Моубрей. Я доложу ему о вашем приходе. Могу я узнать, по какому делу, сэр?

Питт сдержанно улыбнулся.

— Нет, простите. Это строго конфиденциально.

— Как скажете, сэр. — Сержант лениво повернулся и вышел. Несколько минут спустя он вернулся, двигаясь с той же неторопливостью. — В эту дверь, сэр. Потом вторая дверь налево. Инспектор Моубрей вас ждет.

Моубрей был смуглым, лысеющим мужчиной с умным лицом; он с явным любопытством разглядывал Питта, который вошел к нему в кабинет и закрыл дверь.

— Питт, — представился гость и протянул руку.

— Я слышал о вас. — Моубрей крепко сжал ладонь Томаса. — Чем могу помочь?

— Мне нужно увидеть отчет о расследовании ограбления на Хановер-клоуз около трех лет назад — а если точнее, семнадцатого октября 1884 года.

Лицо Моубрея вытянулось от удивления, потом помрачнело.

— Печальная история. Ограбление дома нечасто сопровождается убийством — по крайней мере, в этом районе… Ужасно, ужасно. Ничего так и не нашли. — Его брови приподнялись, и он с надеждой посмотрел на Питта. — У вас что-то есть? Всплыла наконец одна из украденных вещей?

— Нет, ничего. Мне очень жаль, — извинился Томас. Он чувствовал себя виноватым, вмешиваясь в чужую работу, и сердился, потому что был вынужден хитрить, скрывая истинную цель своего визита, который, скорее всего, окажется бесполезным.

Питту не нравилось, что он оказался втянутым в это дело. Им должен был заниматься Моубрей, но поскольку речь шла о такой деликатной материи, как честь женщины — жертва была из благородной и влиятельной семьи, — а главное, появились слухи о возможном предательстве, Министерство иностранных дел использовало свое влияние и добилось того, чтобы расследованием руководил Балларат; так они получали возможность следить за ходом расследования и направлять его. Суперинтендант Балларат очень хорошо умел предугадывать желания начальства и был честолюбив, намереваясь достичь в своей профессии таких высот, чтобы проложить дорогу в высшее общество и, возможно, даже стать джентльменом. Суперинтендант не понимал, что те, на которых он хотел произвести впечатление, всегда способны определить происхождение человека по его манерам и речи.

Питт был сыном егеря и вырос в большом деревенском поместье. Он воспитывался вместе с хозяйским сыном и обладал манерами мелкопоместного дворянина. Кроме того, он женился на девушке, которая была гораздо выше его по социальному положению, что приблизило его к тем слоям общества, которые недоступны для обычного полицейского. Балларат не любил Питта и считал его манеру держаться высокомерной. Тем не менее суперинтендант был вынужден признать, что лучшего человека, чем Питт, для этого расследования не найти.

На лице Моубрея промелькнуло разочарование, но всего лишь на мгновение — вероятно, он ни на что и не надеялся.

— Ага. Тогда вам лучше сначала поговорить с констеблем Лоутером; это он нашел тело. И конечно, вы можете прочесть все отчеты того времени. Но там почти ничего нет. — Он покачал головой. — Мы очень старались, но свидетелей не нашлось, а ни одна из украденных вещей так и не всплыла. Возможно, замешан кто-то из своих, и поэтому мы опросили всю прислугу в доме. Безрезультатно.

— Думаю, я тоже ничего не найду. — Это звучало как скрытое извинение.

— Выпьете чашку чаю, пока я пошлю за Лоутером? — предложил Моубрей. — Жуткая погода. Не удивлюсь, если снег выпадет еще до Рождества.

— Спасибо. — Питт с радостью согласился.

Десять минут спустя он сидел в другой комнате, маленькой и холодной, с шипящей газовой лампой на стене, освещавшей обшарпанный деревянный стол. На столе лежала тонкая папка с документами, а напротив Питта по стойке смирно стоял напряженный и смущенный констебль; пуговицы на его мундире сверкали.

Томас предложил констеблю сесть и рассказать все, что ему известно.

— Да, сэр, — нервно произнес Лоутер. — Я очень хорошо помню то убийство на Хановер-клоуз. Что вы хотите знать?

— Всё. — Питт взял чайник, не спрашивая наполнил белую эмалированную кружку и подвинул констеблю, который от удивления вытаращил глаза.

— Спасибо, сэр. — Он с удовольствием отхлебнул, собрался с мыслями и тихим голосом стал рассказывать: — Это было семнадцатого октября, в пять минут четвертого утра, больше трех лет назад. Я тогда был на ночном дежурстве и проходил мимо Хановер-клоуз…

— Как часто? — перебил его инспектор.

— Каждые двадцать минут, сэр. Регулярно.

Губы Питта тронула улыбка.

— Я знаю, как это бывает. Вы уверены, что вас нигде ничто не задержало в ту ночь? — Он намеренно оставил Лоутеру лазейку, дав возможность избежать обвинений и в то же время не лгать. — Может, были какие-нибудь происшествия?

— Нет, сэр. — Взгляд синих глаз констебля был честен. — Иногда меня и вправду задерживают, но не в ту ночь. Я был точен, как часы — ну, минута туда, минута сюда. Вот почему я заметил разбитое окно в номере втором — двадцать минут назад оно было целым. Причем на фасаде, что очень странно. Обычно грабители заходят со двора и запускают худого парнишку, чтобы тот пролез между прутьями решетки и открыл им дверь.

Питт кивнул.

— Ну, я подошел к двери дома номер два и постучал, — продолжал Лоутер. — Мне пришлось устроить адский шум… — Он покраснел. — Прошу прощения, сэр. Долго стучать, пока кто-нибудь не спустился. Минут через пять дверь открыл лакей. Полусонный. Ливрея поверх ночной рубашки. Я сказал ему о разбитом окне, и он вроде как испугался и повел меня прямо в комнату с окнами на улицу. В библиотеку. — Констебль тяжело вздохнул, но не отвел взгляда. — Я сразу увидел, что дело плохо — два стула опрокинуты и лежат на боку, по полу валяются книги, вино из графина пролито на стол у окна, а само окно разбито и на полу блестят осколки.

— Блестят? — переспросил Пит.

— Лакей зажег газовые лампы, — объяснил Лоутер. — Он был здорово напуган, могу поклясться.

— И что дальше?

— Я прошел в комнату. — Лицо констебля сморщилось, словно он вдруг вспомнил, что человек смертен. — На полу я увидел тело мужчины, сэр. Лицом вниз, вот только ноги его были немного согнуты, будто на него напали сзади, врасплох. Голова вся в крови… — Он коснулся своего правого виска, у линии волос. — На полу в десяти дюймах от него лежала бронзовая лошадь на подставке, дюймов восемнадцать в длину. На мужчине был халат поверх ночной рубашки, на ногах домашние туфли. Я подошел поближе, чтобы посмотреть, можно ли ему помочь, хотя сразу понял, что он мертв. — На лице констебля появилось выражение, словно у взрослого, жалеющего ребенка. — Лакею — парню было не больше двадцати лет, точно — стало дурно, и он сел на пол. «О, боже… — сказал он. — Это мистер Роберт. Бедная миссис Йорк!»

— Мужчина был мертв? — спросил Питт.

— Да, сэр, мертвее не бывает. Но еще теплый. И я точно знал, что окно было целым, когда я проходил мимо двадцать минут назад.

— Что вы делали дальше?

— Ну, понятно было, что его убили. И, похоже, кто-то забрался в дом с улицы — все стекло внутри, шпингалет отодвинут. — Его лицо помрачнело. — Но это был явно какой-то новичок ни стекольных работ, ничего — и такой беспорядок!

Питту не было нужды спрашивать, что такое «стекольные работы». Многие опытные воры пользовались этим приемом: на стекло наклеивалась бумага, которая будет удерживать осколки, а затем аккуратно и беззвучно вырезался круг, чтобы в отверстие можно было просунуть руку и открыть шпингалет. Искусный взломщик способен проделать эту операцию за пятнадцать секунд.

— Я спросил у лакея, есть ли в доме один из этих телефонных аппаратов, — продолжал Лоутер. — Он сказал — есть, и я вышел из библиотеки, оставив лакея у двери. Нашел аппарат, позвонил в участок и сообщил о преступлении. Потом спустился дворецкий — должно быть, услышал шум и, когда лакей не вернулся наверх, решил сам посмотреть, что случилось. Он официально опознал мертвого мужчину как мистера Роберта Йорка, сына достопочтенного Пирса Йорка, хозяина дома. Но того не было, он уехал по делам, и поэтому ничего не оставалось делать, как сообщить старой миссис Йорк, матери жертвы. Дворецкий послал за камеристкой — на случай, если леди станет дурно от такой новости. Но когда миссис Йорк спустилась, и мы ей сказали, то она вела себя очень спокойно и достойно. — Констебль восхищенно вздохнул. — В такие моменты понимаешь, что значит настоящая порода. Она стала бледной, как привидение, будто сама умерла, но не плакала при нас, а только попросила камеристку немного поддержать ее.

Питт видел много замечательных женщин, которых воспитывали переносить физическую боль, одиночество или тяжелую утрату, сохраняя внешнюю невозмутимость; их слез не видел никто. Эти женщины провожали своих мужей и сыновей на битвы при Ватерлоо или под Балаклавой, в экспедицию на Гиндукуш, на поиски истоков Голубого Нила, а затем для того, чтобы создавать империю и управлять ею. Многие сами отправились в незнакомые земли, стойко перенося нужду, лишения и разлуку со всем, что им дорого и близко. В представлении Питта миссис Йорк была именно такой женщиной.

Лоутер продолжал говорить тихим голосом, вспоминая печальный дом и горе его обитателей.

— Я спросил, не пропало ли чего. Было неудобно расспрашивать хозяйку в такой момент, но нам нужно было знать. Миссис Йорк была очень спокойна, но двигалась по комнате вроде как с опаской. Она сказала, что, как ей кажется, отсутствуют два маленьких портрета в серебряных рамах, датированных 1773 годом, хрустальное пресс-папье с гравировкой в виде цветов и свитков, маленький серебряный кувшин, в который ставили цветы, — об этом легко было догадаться, потому что сами цветы валялись на полу, а вода была вылита на ковер; непонятно, как мы не заметили этого раньше, — и первое издание книги Джонатана Свифта. Больше ничего она не заметила.

— Где хранили книгу?

— На полке, вместе с другими, мистер Питт… Это значит, она знала, где стоит книга. Я спросил, и она ответила, как будто в этом не было ничего особенного.

— Ага. — Питт медленно выдохнул. И сменил тему: — Убитый был женат?

— О, да. Но я не стал беспокоить его жену, бедняжку. Она спала, и я не видел смысла будить ее посреди ночи. Решил, пусть уж это сделают родственники.

Питт не стал его винить. Сообщать печальные новости близким жертв — одна из самых тяжелых обязанностей в делах об убийстве; тяжелее только видеть лица родственников виновных, когда они наконец узнают правду.

— Вещественные доказательства? — спросил он.

— Ничего, сэр, — покачал головой Лоутер. — По крайней мере, ничего существенного. В доме не нашли чужих вещей, и ничто не указывало на то, что грабитель был где-нибудь, кроме библиотеки. Ни следов обуви, ни обрывков ткани — ничего. На следующий день мы опросили всех слуг в доме, но они ничего не слышали. Никто не слышал, как разбилось окно. Но слуги спят на самом верху, на чердаке — наверное, они и не могли слышать.

— А снаружи? — настаивал Питт.

— Тоже ничего, сэр. Никаких следов под окном, но в ту ночь был ужасный мороз, и земля стала как железо. Я сам не оставил следов, хотя вешу около четырнадцати стоунов.[2]

— И достаточно сухо, так что на ковре ваших следов тоже не осталось? — спросил Томас.

— Ни одного, сэр. Я тоже об этом подумал.

— Свидетели?

— Нет, мистер Питт. Я сам никого не видел и не нашел людей, которые видели. Понимаете, Хановер-клоуз — это и вправду тупик; через него нет сквозной дороги, и чужие там не ходят, только местные жители, особенно зимой, посреди ночи. И шлюх там тоже не бывает.

Примерно это Томас и ожидал услышать. Но ведь шанс всегда есть. Остался один очевидный вопрос.

— А что насчет украденных вещей?

Лоутер поморщился.

— Ничего. Хотя мы очень старались — убийство как-никак.

— Что-нибудь еще?

— Нет, мистер Питт. С семьей говорил мистер Моубрей. Может, он расскажет вам больше.

— Я его спрошу. Спасибо.

Лоутер был удивлен, но особого облегчения, похоже, не испытывал.

— Спасибо, сэр.

Моубрея Питт нашел в его кабинете.

— Узнали, что хотели? — спросил тот; на его смуглом лице появилось выражение любопытства и смирения. — Лоутер опытный работник. Будь там что-нибудь, он бы этого не упустил.

Томас сел, стараясь расположиться ближе к камину. Моубрей подвинулся, освобождая ему место, и взял чайник, движением бровей предлагая еще чаю. Питт кивнул. Напиток был темно-коричневым, перестоявшимся, но горячим.

— Вы пришли на следующий день? — приступил к делу Томас.

Моубрей нахмурился.

— Пораньше, насколько позволяли приличия. Терпеть это не могу — разговаривать с теми, кто потерял близкого человека и еще не оправился от шока. Но ничего не поделаешь. Очень жаль. Самого Йорка дома не было, только мать и вдова.

— Расскажите мне о них, — перебил его Питт. — Не только факты. Какое они произвели на вас впечатление?

Моубрей набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул.

— Старшая миссис Йорк — удивительная женщина. В свое время, думаю, была красавицей, да и теперь еще привлекательная, очень…

Питт не торопил его; пусть Моубрей расскажет все своими словами.

— Очень женственная. — Инспектор был недоволен найденным определением. Он нахмурился и несколько раз моргнул. — Нежная, как… как те цветы в ботаническом саду… — Его лицо расслабилось от приятных воспоминаний. — Камелии. Приглушенные цвета и изящная форма. И сдержанные — не чета полевым цветам или розам, что распускаются поздней осенью.

Питт любил розы — роскошные, буйные. Хотя это дело вкуса. Наверное, Моубрей считал их вульгарными.

— А вдова? — Томас старался говорить ровно, чтобы не выдать своего интереса.

Но Моубрея, похоже, не проведешь. Губы его тронула легкая улыбка, и он пристально посмотрел в лицо Питту.

— Она была потрясена случившимся, готов в этом поклясться — бледная как смерть. Я видел много женщин, охваченных горем; это худшее в нашей работе. Обычно они плачут, падают в обморок и все время говорят о своих чувствах. Миссис Йорк же не произнесла ни слова, как будто онемела. И отводила взгляд, как обычно делают лжецы. На самом деле, мне кажется, ей было безразлично, что мы думаем.

Томас не смог сдержать улыбки.

— Не камелия?

Во взгляде Моубрея вспыхнули искорки.

— Совсем другой тип женщины, гораздо более…

Питт терпеливо ждал.

— Более деликатная, более ранимая. Полагаю, отчасти из-за своей молодости, но у меня сложилось впечатление, что в ней нет внутренней силы. Но даже в таком состоянии она оставалась одной из самых красивых женщин, которых мне приходилось видеть, — высокая и очень стройная, как весенний цветок, только смуглая. Я бы сказал, хрупкая. Ее лицо, не похожее ни на какое другое, забыть невозможно. Высокие, изящные скулы. — Он покачал головой. — Очень чувственное лицо.

Питт помолчал, пытаясь представить эту женщину. Чего на самом деле боится Министерство иностранных дел — убийства, предательства или просто скандала? Какова истинная причина того, что Балларата заставили снова открыть это дело? Или нужно просто убедиться, что там не было никакой грязи, которая может всплыть и разрушить карьеру посла? За время короткого разговора Томас проникся уважением к Моубрею. Хороший полицейский, настоящий профессионал. Если Моубрей убежден, что Вероника Йорк была в шоке, значит, у Питта не должно быть причин в этом сомневаться.

— Что сообщили родственники?

— Обе дамы обедали у друзей. Вернулись около одиннадцати и сразу пошли спать, — ответил Моубрей. — Слуги это подтвердили. Роберт Йорк куда-то уехал по делам. Он служил в Министерстве иностранных дел и вечерами часто бывал занят. Вернулся домой после матери и жены. Они не знают, когда. Слуги тоже. Йорк сам предупредил их, чтобы его не ждали. Похоже, он еще не спал, когда в дом проник грабитель. Наверно, спустился вниз, наткнулся на непрошеного гостя в библиотеке и был убит. — Моубрей скривился. — Не понимаю, почему. То есть почему грабитель просто не спрятался или, того лучше, не выскочил в окно? Шпингалет был открыт. Убивать не было никакой необходимости. Очень непрофессионально.

— И к каким же выводам вы пришли?

Брови Моубрея поползли вверх.

— «Глухарь», — ответил он и умолк в нерешительности, словно задумавшись, стоит ли откровенничать дальше.

Питт допил чай и поставил пустую кружку на камин.

— Странный случай, — небрежно произнес он. — Злоумышленник точно знает, когда проникнуть в дом, чтобы его не увидел Лоутер, хотя констебль проходит мимо каждые двадцать минут, но вместо того, чтобы пробраться во двор, подальше от улицы, и запустить «ужа», который протиснется между прутьев в буфетную, или ломиком разогнуть эти прутья, он разбивает окно на фасаде, причем даже не заклеивает его бумагой, чтобы избежать лишнего шума и скрыть отверстие. Вор хорошо информирован и знает, где искать первое издание Свифта — Лоутер сказал, что томик стоял на полке среди других книг, — но, с другой стороны, он так неуклюж, что поднимает шум и будит Роберта Йорка, который спускается и застает его на месте преступления. А когда появляется Йорк, грабитель не прячется и не скрывается бегством, а набрасывается на него, причем с такой яростью, что убивает.

— И не продает ничего из добычи, — закончил Моубрей. — Знаю. Странно, очень странно. Может, это какой-то знакомый мистера Йорка, джентльмен, оказавшийся в затруднительном положении и решивший ограбить друзей… Мы начали разрабатывать эту версию, очень осторожно. Даже стали приглядываться к его знакомым — но начальство очень вежливо и холодно объяснило, что мне следует знать свое место и больше не беспокоить благородных людей, которые понесли ужасную утрату. Никто прямо не говорил, чтобы я закрыл дело, — ничего такого. Просто выражение сочувствия семье и суровый взгляд. Но я понимаю все и без слов.

Именно это Томас ожидал услышать; он сам сталкивался с подобными намеками, не произнесенными, но очевидными. Речь не шла о подозрении или вине — просто о разнице в происхождении и материальном положении, а также огромной, не поддающейся определению власти, которую они давали.

— Похоже, теперь моя очередь. — Питт заставил себя встать. На улице шел дождь; струи воды хлестали в окно, мешая рассмотреть фронтоны и крыши. — Спасибо за помощь и за чай.

— Я вам не завидую, — сухо сказал Моубрей.

Питт улыбнулся. Ему нравился этот инспектор, и ему очень не хотелось повторно проделывать всю работу, словно обвиняя Моубрея в некомпетентности. Черт бы побрал этого Балларата и Министерство иностранных дел!

На улице Питт поднял воротник пальто, плотнее завернул шарф и склонил голову навстречу струям дождя. Некоторое время он шел пешком, шлепая по лужам, с прилипшими ко лбу волосами, обдумывая полученные от полицейских сведения. Что нужно Министерству иностранных дел? Достойное завершение дела, в котором замешан один из сотрудников, чтобы, как выразился Балларат, в будущем не возникло никаких неприятностей? Вдова Роберта Йорка была неофициально помолвлена с неким Джулианом Данвером. Если Данвер метит на должность посла или даже выше, все члены его семьи, и особенно жена, должны иметь незапятнанную репутацию.

Или какие-то новые сведения, касающиеся убийства Роберта Йорка, указывают на государственную измену и для ее раскрытия они используют Питта? На него свалят вину за неизбежные трагедию, скандал, погубленные карьеры и репутации…

Неприятная работа, а рассказ Моубрея сделал ее еще неприятнее. Кто был тот человек в библиотеке и зачем он туда забрался?

От Пиккадилли Питт свернул к площади Сент-Джеймс, затем пошел по Мэлл, через плац-парад конной гвардии мимо голых деревьев и растрепанной ветром травы парка, потом по Даунинг-стрит к Уайтхоллу и Министерству иностранных дел. Ему потребовалось полчаса, чтобы найти нужных чиновников и наконец добраться до департамента, в котором служил до самой своей смерти Роберт Йорк.

Его встретил представительный мужчина лет сорока с черными волосами и глазами, которые поначалу выглядели такими же темными, но, когда он повернулся к свету, оказались ярко-серыми. Мужчина назвался Феликсом Эшерсоном и пообещал помочь — сделать все, что в его власти. Питт сразу понял, что особой помощи ждать не стоит.

— Благодарю вас, сэр. У нас есть причина снова вернуться к трагической смерти мистера Роберта Йорка, случившейся три года назад.

На лице Эшерсона мгновенно появилось выражение сочувствия — иного и быть не могло, поскольку в Министерстве иностранных дел безупречные манеры являлись частью профессии.

— Вы кого-то поймали?

Питт ответил уклончиво.

— Нет. Боюсь, что нет. Но тогда были украдены несколько предметов. Представляется вполне вероятным, что грабитель был не обычным преступником, а человеком образованным, искал что-то конкретное.

Эшерсон терпеливо ждал.

— Неужели? А тогда вы этого не знали?

— Знали, сэр. Но лица, облеченные властью… — Питт надеялся, что выработанной в коридорах Уайтхолла привычки к скрытности будет достаточно, чтобы Эшерсон не стал уточнять, кто именно, — попросили меня снова заняться этим делом.

— О. — Лицо Эшерсона напряглось — почти незаметно, лишь слегка шевельнулись мышцы под челюстью и белый стоячий воротничок глубже врезался в кожу. — Чем мы можем вам помочь?

Любопытно, как он использовал множественное число, указывая, что он представитель министерства и лично никак не связан с этим делом.

Питт тщательно выбирал слова.

— Поскольку грабитель выбрал библиотеку, а не другие, более привлекательные с точки зрения наживы комнаты, в частности столовую, где хранятся серебряные приборы, мы предположили, что он мог искать документы, например, те, над которыми в то время работал мистер Йорк.

— Неужели? — Эшерсон уклонился от ответа.

Питт ждал.

Эшерсон тяжело вздохнул.

— Полагаю, такое возможно — я хочу сказать, что грабитель мог рассчитывать что-то найти. Это вам поможет? Как-никак прошло три года.

— Мы никогда не бросаем дел об убийстве, — мягко ответил Питт. Хотя это было закрыто после шести месяцев бесплодных поисков. Зачем же его снова открыли?

— Нет… конечно, — согласился Эшерсон. — И чем же Министерство иностранных дел может вам помочь?

Питт решил идти напрямик. Он слегка улыбнулся, не спуская глаз с Эшерсона.

— Скажите, не было ли утечки информации из министерства после того, как сюда пришел мистер Йорк? Я понимаю, что вы можете не знать, когда именно случилась утечка — только когда ее обнаружили.

Эшерсон колебался.

— Вы как будто сомневаетесь в нашей компетентности, инспектор. Мы не теряем документов; они слишком важны.

— Значит, если документ попал в неподобающее место, то его отдали намеренно? — невинно спросил Питт.

Эшерсон медленно выдохнул, пытаясь выиграть время и собраться с мыслями. На его лице проступила растерянность. Он не понимал, куда клонит инспектор и что ему нужно.

— Эти документы… — осторожно произнес Питт, прощупывая почву. Он постарался, чтобы вышло нечто среднее между вопросом и утверждением.

Эшерсон мгновенно изобразил неведение.

— Документы? Тогда, возможно, именно поэтому убили беднягу Роберта. Если он взял бумаги с собой и об этом стало известно, то вор мог… — Эшерсон умолк на полуслове.

— То есть это мог быть не единичный случай? — гнул свое Питт. — Или вы предполагаете, что такое произошло лишь однажды, и по какой-то случайности вор выбрал именно эту ночь?

Предположение было абсурдным, и они оба это понимали.

— Нет, конечно, нет. — Эшерсон слабо улыбнулся. Его загнали в угол, и если он и обиделся, то не показывал виду. — Я не знаю, что произошло, но если Роберт и был неосторожен или имел друзей, не оправдавших его доверия, теперь это уже не важно. Бедняга мертв, а документы не могли попасть к нашим врагам — в противном случае мы бы уже понесли ущерб. Но ничего такого не случилось. Это я могу вам точно сказать. Если подобная попытка и имела место, она окончилась неудачей. Может, не стоит тревожить его память — не говоря уже о семье?

— Спасибо, мистер Эшерсон. — Питт встал. — Благодарю за откровенность. Хорошего вам дня.

Он ушел, оставив растерянного Эшерсона посреди яркого турецкого ковра в алых и синих узорах.

Добравшись по темноте и холоду до Боу-стрит, Томас поднялся по лестнице к кабинету Балларата, постучал в дверь и, услышав приглашение, вошел.

Балларат стоял перед камином, загораживая пламя. Его кабинет разительно отличался от скромных помещений внизу, предназначенных для полицейских рангом пониже. Широкий письменный стол был инкрустирован зеленой кожей, а мягкое сиденье стула позади него вращалось на специальном шарнире. В каменной пепельнице лежал окурок сигары. Сам Балларат был осанистым мужчиной среднего роста с чуть коротковатыми ногами. Но его густые бакенбарды были безукоризненной формы, и от него пахло одеколоном. Одежда — от красно-коричневых башмаков до коричневого, в тон, галстука вокруг жесткого белого воротничка — тщательно отутюжена. Он представлял собой полную противоположность растрепанному Питту, с его разномастной одеждой и карманами, отвисшими от бесчисленного количества предметов. Даже теперь из одного кармана у него свисал шнурок, а мягкий воротник рубашки был наполовину скрыт шарфом ручной вязки.

— Ну? — раздраженно спросил Балларат. — Закройте дверь, черт возьми! Не хватало еще, чтобы нас услышала половина участка. Дело конфиденциальное, я же вас предупреждал. Ну, что раскопали?

— Почти ничего, — ответил Питт. — Расследование было проведено со всей возможной тщательностью.

— Знаю, черт возьми! Я читал отчеты по этому делу. — Балларат еще засунул в карманы свои короткие пальцы и сжал кулаки. Он слегка раскачивался на пятках. — Это была случайность? Какого-то дилетанта застали на месте преступления, и он запаниковал и убил молодого Йорка, а не убежал, как профессиональный грабитель? Я уверен, что любые связи с Министерством иностранных дел — просто совпадение. Высокое начальство… — он повторил эти слова, словно перекатывая во рту, — высокое начальство заверило меня, что наши враги не имеют сведений о том, над чем работал Йорк.

— Скорее, кто-то из друзей Йорка залез в долги и решился на ограбление, чтобы поправить дела. — Питт увидел, что его честный ответ вызвал неудовольствие Балларата. — Грабитель знал, где стоит первое издание Свифта.

— Наводчик из своих, — тут же парировал Балларат. — Подкупленный слуга.

— Возможно. Если предположить, что кто-то из слуг способен распознать первое издание Свифта. Вряд ли достопочтенный Пирс Йорк обсуждал такие вещи со служанкой.

Балларат открыл рот, намереваясь сказать Питту, что сарказм тут неуместен, но затем передумал и сменил тему.

— Ладно, но если это кто-то из знакомых, вам следует быть чертовски аккуратным со своими расспросами, Питт! Нам доверили очень деликатное расследование. Одно неосторожное слово может погубить репутацию человека — не говоря уже о вашей карьере. — Он совсем разволновался, и его лицо приобрело пурпурный оттенок. — Единственное, чего хочет Министерство иностранных дел, — это удостовериться, что там не было ничего… неподобающего в поведении миссис Йорк. Нам не позволено чернить имя умершего человека, благородного человека, который достойно служил своей королеве и своей стране.

— Да, но из Министерства иностранных дел исчезали документы, — в голосе Томаса слышалось отчаяние, — и ограбление в доме Йорка ставит вопросы, которые требуют объяснения.

— Вот и займитесь этим, черт возьми! — рявкнул Балларат. — Выясните, кто этот друг Йорка, а еще лучше, докажите, что это был вовсе не друг! Очистите миссис Веронику Йорк от малейшего намека на пятно на ее репутации, и нас всех отблагодарят.

Питт собрался было возразить, но по выражению черных глаз Балларата понял, что это бесполезно, и сдержал свой гнев.

— Да, сэр.

Он выскочил на улицу, кипя от возмущения. Холодный воздух ударил в лицо, струи дождя впились в кожу, а прохожие толкали его со всех сторон. Питт слышал грохот проезжающих мимо экипажей, видел освещенные витрины лавок, горящие газовые фонари на улице, чувствовал запах жареных каштанов. Кто-то пел рождественский гимн. Мысли Томаса потекли в другом направлении. Он представил, какие будут лица у его детей в утро Рождества. Они уже достаточно взрослые и с нетерпением ждут праздника. Дэниел каждый вечер спрашивает, не наступит ли завтра Рождество, и шестилетняя Джемайма с превосходством старшей сестры объясняет, что нужно немного подождать. Питт улыбнулся. Он смастерил для Дэниела деревянный поезд с паровозом и шестью вагонами, а Джемайме купил куклу. Шарлотта шила для куклы платья, юбочки и милую шляпку. В последнее время Питт замечал, что при его неожиданном появлении жена прячет шитье под подушку для кружев и вид у нее подозрительно невинный.

Улыбка его стала шире. Томас догадывался, что Шарлотта шьет что-то и для него. Он особенно гордился подарком, который купил жене, — розовой алебастровой вазой девяти дюймов высотой, простой и изящной. Потребовалось девять недель, чтобы накопить нужную сумму. Оставалась одна проблема — Эмили, овдовевшая сестра Шарлотты. Она вышла замуж по любви, но ее муж Джордж был знатен и богат. После потрясения, вызванного тяжелой утратой — это случилось минувшим летом, — было совершенно естественно, что она вместе со своим пятилетним сыном Эдвардом проведет рождественский сочельник у сестры. Но хватит ли у него денег, чтобы порадовать Эмили?

Так и не решив эту задачу, Питт подошел к парадной двери своего дома. Он снял мокрое пальто и повесил на крючок, стянул отсыревшие сапоги и в одних носках пошел на кухню.

Джемайма встретила его посреди коридора; щеки ее разрумянились, глаза сияли.

— Папа, еще не наступило Рождество? Сегодня еще не сочельник?

— Еще нет. — Томас взял ее на руки и крепко обнял.

— Точно?

— Да, радость моя, точно. — Он отнес дочь на кухню и опустил на пол. Горничная Грейси была наверху, с Дэниелом. Шарлотта суетилась на кухне одна, добавляя последние штрихи к рождественскому пирогу. Выбившаяся из прически прядь волос спускалась ей на лоб.

— Есть что-нибудь интересное? — с улыбкой спросила она.

— Нет. Одно старое дело, которое никуда не приведет. — Питт поцеловал жену, потом еще раз.

— Ты уверен? — не унималась Шарлотта.

— Уверен. Это всего лишь формальность.

Глава 2

Поначалу Шарлотта удовлетворилась кратким объяснением Питта, не желавшего обсуждать свое новое дело, потому что была занята предстоящим Рождеством. На кухне еще столько работы: спрятать тщательно завернутые трехпенсовые ломтики сливового пудинга, приготовить конфеты, джем для пирожных, нарезать фрукты для сладких пирожков. А еще закончить подарки и завернуть в цветную бумагу. А главное — держать все в секрете, чтобы получился настоящий сюрприз.

В любое другое время Шарлотта проявила бы больше любопытства и уж точно больше настойчивости. В прошлом она помогала Томасу в расследовании нескольких самых сложных и трагических дел, когда любопытство или гнев привлекали ее внимание к тому или иному случаю. Минувшим летом убили мужа ее сестры Эмили, и то дело казалось бесконечным. Сама Эмили считалась главной подозреваемой. У Джорджа завязался короткий, но бурный роман с Сибиллой Марч, и Эмили была единственной, кто знал, что любовники расстались за день до его смерти. Но кто ей поверит, если все улики указывают на нее? А сама Эмили так старалась вновь вернуть внимание Джорджа, что вела себя вызывающе в своих отношениях с Джеком Рэдли, намеренно создавая у всех впечатление, что у нее тоже роман.

Шарлотта никогда в жизни так не боялась, как в тот период, и не подходила так близко к истинной трагедии. Когда погибла ее сестра Сара, это стало для нее потерей, внезапной и горькой, но тогда виной были внешние обстоятельства, случайность, от которой не застрахован никто. Другое дело — смерть Джорджа. Тут причина, похоже, крылась внутри; все их предположения о безопасности и любви были разбиты одним простым, но сокрушительным ударом, затронув буквально всё и всё окрасив сомнением. Какие недостатки Эмили и какие провалы в доверии, которое она считала таким незыблемым, заставили Джорджа воспылать страстью к другой женщине? Их примирение и воссоединение было таким кратким, таким хрупким и сокровенным, что не успело расцвести, и никто не знал о нем. А следующим утром Джорджа убили.

Не было ни жалости, ни внимания опечаленных друзей, как после смерти Сары. Скорее подозрения и даже ненависть, словно все старые ссоры и ошибки прибавились к страху, что вина падет на всех — обожжет, выставив напоказ тайны и слабости других людей. Именно так и произошло.

Это случилось полгода назад, и Эмили уже оправилась от потрясения. В обществе ее перестали чураться; люди изо всех сил старались загладить вину за проявленную в свое время подозрительность и трусость. Однако приличия требовали, чтобы вдов все видели скорбящими, особенно если они принадлежат к таким древним и титулованным фамилиям, как Эшворды. Тот факт, что Эмили еще не исполнилось тридцати, никак не отменял обязанности сидеть дома, принимать только родственников и все время носить траур. Ей не пристало появляться на общественных мероприятиях, которые могли считаться фривольными или развлекательными, и она была обязана все время сохранять серьезный вид.

Для Эмили все это было почти невыносимо. Первым делом, как только убийца Джорджа был найден, а дело — закрыто, она уехала в деревню вместе с Эдвардом, желая побыть в одиночестве и помочь сыну привыкнуть к смерти отца и своему новому положению. С наступлением осени Эмили вернулась в город, но приемы, оперные спектакли, балы и суаре, к которым она привыкла, теперь стали недоступными. Друзья, приходившие к ней, были до смешного серьезными; никто не сплетничал, не обсуждал моду, новую пьесу или чей-то флирт, полагая эти темы слишком незначительными по сравнению с ее скорбью. Время, проведенное Эмили дома, когда она писала письма, играла на пианино или занималась бесконечным шитьем, было неиссякаемым источником раздражения и недовольства.

Естественно, Шарлотта пригласила Эмили на Рождество — с Эдвардом, для которого детское общество будет самым лучшим подарком.

Но что будет после Рождества? Эмили придется вернуться в городской дом Эшвордов, в одиночество и невыносимую скуку.

По правде говоря, как бы сильно ни любила Шарлотта свой дом и детей, но шесть месяцев безвылазного сидения дома подействовали бы даже на нее. Она спросила Томаса о его новом деле не просто из супружеского участия — в ее интересе присутствовала и жажда приключений.

На следующий вечер она подготовилась тщательнее. После ужина они уселись у камина в гостиной; дети давно спали, а Шарлотта шила украшения в виде бабочек для рождественской елки.

— Томас, — небрежно заметила она. — Если твое новое дело несерьезное — просто формальность, как ты выразился, — ты, наверное, сможешь отложить его, пока не пройдет Рождество? — Она не поднимала головы, внимательно следя за нитью и тонкой тканью, которую шила.

— Я… — Питт помялся. — Думаю, дело серьезнее, чем казалось вначале.

Шарлота с огромным трудом сдерживала любопытство.

— Интересно. Как это?

— Ограбление, которое трудно понять.

— О. — На этот раз не было нужды притворяться безразличной. В ограблениях нет ничего личного, а потеря имущества Шарлотту не интересовала. — И что же украли?

— Две миниатюры, вазу, пресс-папье и первое издание книги, — ответил он.

— И что же тут непонятного? — Подняв голову, она увидела, что муж улыбается. — Томас? — Шарлотта сразу же поняла, что в деле присутствует какая-то тайна или страсть.

— Сын хозяев дома застал грабителя на месте преступления и был убит. — Питт не отрывал от жены задумчивого взгляда. Его забавляло любопытство Шарлотты и ее попытки скрыть его, хотя он отдавал должное ее проницательности. — И ничего из украденного не всплыло, — закончил он.

— Да? — Шарлотта не заметила, как шитье выскользнуло из ее рук и упало на пол. — Томас!

Он уселся в кресло, устроился поудобнее, скрестив ноги, и рассказал все, что знает, не забыв о предостережении Балларата, что надо быть осторожным, об угрозе репутациям и о потере документов в Министерстве иностранных дел.

— Потере? — скептически повторила Шарлотта. — Ты хотел сказать, краже?

— Не знаю. И вряд ли когда-нибудь узнаю. Если документы действительно крали, то с них снимали копии, а не уносили с собой. Если Роберт Йорк хранил документы дома, вполне возможно, что грабитель охотился именно за ними, а остальные вещи взял для того, чтобы скрыть этот факт. Но, скорее всего, дело в другом.

Шарлотта подняла шитье и положила на столик у окна, чтобы не потерять иголку.

— Но что, ради всего святого, хочет от тебя Министерство иностранных дел? — настаивала она. — Если там есть шпион, разве его не следует поймать, независимо от того, убивал ли он Роберта Йорка?

— Рискну предположить, что его и поймали, — уныло заметил Томас. — И Министерство иностранных дел не желает, чтобы об этом стало известно. На самом деле они хотят, чтобы мы проверили их ловкость, убедились, что утерянная информация надежно спрятана. Нашей репутации в мире будет нанесен серьезный урон, если такие вещи станут известны широкой публике. А может, ничего и не пропадало.

— Ты в это веришь?

— Нет. Но это могла быть неосторожность, а не предательство.

— Что ты собираешься делать с убийством Роберта Йорка? Ведь кто-то же его убил.

— Расследовать ограбление, насколько это возможно, — пожав плечами, ответил Питт.

— А как выглядит вдова? — Шарлотта не хотела оставлять эту тему. Здесь должно быть нечто интересное, чем можно увлечь Эмили.