Тишина в Хановер-клоуз Перри Энн

— Да, тетя Веспасия. — Сердце Эмилии упало. — Спасибо.

Ближе к вечеру Эмили — ненадушенная и даже без румян, скрывавших ее бледность, в некрасивом коричневом платье и коричневой шляпке — вышла из омнибуса с чужим, довольно потрепанным сундучком и направилась к дому номер два в Хановер-клоуз, к двери, которой пользовались слуги. В сумочке, тоже чужой, у нее лежали два рекомендательных письма — одно написанное ею самой, а другое тетей Веспасией. Ее появлению предшествовал звонок по недавно установленному телефону, который доставлял огромное удовольствие Веспасии. В конце концов, не было никакого смысла претендовать на место, если оно уже занято. Тетя Веспасия выяснила, что место камеристки еще свободно, хотя претендентки есть. Старшая миссис Йорк была очень разборчива, несмотря на то что камеристка нужна невестке. Тем не менее хозяйкой дома была она, и именно она решала, какую прислугу нанимать, а какую нет.

Тетя Веспасия осведомилась о здоровье миссис Йорк и выразила сочувствие — потеря камеристки в таких обстоятельствах вызывала массу неудобств. Потом она заметила, что ее собственная камеристка, Амелия Гибсон, верно служившая ей не один год, теперь — когда Веспасия достигла преклонного возраста и редко выходит в свет — стала лишней и ищет себе новое место. Девушка из заслуживающей доверия семьи, она также служила у ее внучатой племянницы, леди Эшворд, чья рекомендация тоже прилагается. Веспасия надеялась, что миссис Йорк сочтет Амелию достойной. Веспасия готова за нее поручиться.

Миссис Йорк поблагодарила ее за любезность и согласилась принять Амелию, если та явится немедленно.

Пальцы Эмили судорожно сжимали сумочку, в которой лежали рекомендательные письма и три фунта и пятнадцать шиллингов серебром и медью (у слуг не бывает золотых соверенов или гиней), а также непривычно тяжелый сундучок с запасным платьем, фартуками, чепчиками, бельем, Библией, несколькими листами писчей бумаги, ручкой и чернилами. Когда она поднималась на ступеньки крыльца, сердце ее бешено колотилось, во рту пересохло. Эмили пыталась вспомнить, что нужно говорить. Еще есть время передумать. Она может просто повернуться и уйти, а потом написать письмо с извинениями, приведя правдоподобную причину. Она заболела, у нее умерла мать — что угодно!

Эмили не уходила, собираясь в последний раз обдумать свое решение, но тут дверь перед ней внезапно открылась. На пороге появилась прислуга из буфетной — на вид ей было лет четырнадцать — с миской очисток, которые она собиралась выбросить в мусорный бак.

— Вы на место бедняжки Далси? — бодрым голосом спросила она, разглядывая поношенное пальто Эмили и сундучок в ее руке. — Входите, а то замерзнете здесь, на дворе. Я дам вам чашку чаю, чтобы вы выглядели малость получше, перед тем как пойдете к хозяйке. А то вид у вас какой-то замерзший и полуголодный. Эй, и отдайте сундучок Альберту — он отнесет его в комнату, если вас возьмут.

Эмили испытывала смешанное чувство — благодарность и одновременно страх. Пути назад уже нет. Она хотела сказать девушке спасибо, но язык не слушался. Эмили молча поднялась по ступенькам вслед за девушкой и прошла через буфетную, мимо овощей, двух подвешенных тушек цыплят и связки дичи, еще не ощипанной, а затем на главную кухню. Руки в хлопковых перчатках онемели, и когда Эмили окунулась в тепло, на глаза навернулись слезы, и она зашмыгала носом, приходя в себя после прогулки по холоду от остановки омнибуса.

— Миссис Мелроуз, тут девушка пришла устраиваться на место камеристки. Совсем озябла, бедняжка.

Кухарка — женщина с узкими плечами, широкими бедрами и лицом, похожим на деревенский каравай, — подняла голову от теста, которое она раскатывала, и окинула Эмили взглядом, в котором читалось сочувствие.

— Проходи, девочка, поставь сундучок в угол. Не на проходе! Не хватало, чтобы кто-нибудь споткнулся. Если останешься, тебе помогут отнести его наверх. Как тебя зовут? Да не стой ты столбом! Язык у тебя есть? — Она отряхнула руки от муки, перевернула тесто на разделочной доске и снова принялась раскатывать его скалкой — и все это не отрывая взгляда от Эмили.

— Амелия Гибсон, мэм, — промямлила Эмили, не зная, какую степень почтения должна выказывать кухарке камеристка хозяйки.

— Некоторые обращаются к горничным по фамилии, — заметила кухарка, — но в этом доме так не принято. Да и молода ты еще для этого. Я миссис Мелроуз, кухарка. А это Прим, прислуга из буфетной, что тебя впустила, и Мэри, моя помощница. — Она ткнула испачканным в муке пальцем в сторону девушки в форменном платье и домашнем чепце, взбивавшей яйца в миске. — С остальными познакомишься потом, когда захочешь. Садись сюда, за стол, и Мэри нальет тебе чаю, а мы передадим хозяйке, что ты пришла. За работу, Прим. Нечего тут прохлаждаться! Альберт! — громко позвала она. — Где этот мальчишка? Альберт!

Через секунду в кухне появился большеглазый подросток лет пятнадцати; непослушный вихор у него на лбу загибался назад, придавая мальчику сходство с попугаем какаду.

— Да, миссис Мелроуз? — поспешно сглотнув, спросил он. Мальчишка явно что-то ел тайком.

Кухарка презрительно фыркнула.

— Иди наверх и скажи мистеру Реддичу, что на место Далси пришла новая девушка. Поторапливайся. И если я еще раз увижу, что ты ешь пирожные, то возьму метлу, можешь не сомневаться!

— Да, миссис Мелроуз, — ответил он и мгновенно исчез.

Эмили взяла чашку чая и отхлебнула, но тут на нее напала икота. Мэри смеялась над ней, не обращая внимания на осуждающий взгляд кухарки. Эмили пробовала задерживать дыхание, и в конце концов ей удалось побороть икоту — как раз вовремя, потому что в кухне появилась аккуратно одетая хорошенькая горничная с сообщением, что миссис Йорк ждет ее в будуаре. Эмили пошла за ней — по коридору, мимо кладовой дворецкого, через обитую зеленым сукном дверь в хозяйскую часть дома, — мысленно повторяя, что она должна говорить и как себя вести. Смотреть открыто, но скромно, говорить только если к тебе обращаются, не перебивать, не противоречить, не высказывать своего мнения. Никто не желает знать, что думает камеристка, — это сочтут дерзостью. Никогда не просить сделать что-то вместо себя; со всем нужно справляться самой. Называть дворецкого «сэр» или по фамилии. К экономке и кухарке обращаться по фамилии. И не забывать об акценте! Всегда быть в распоряжении хозяйки, днем и ночью. Никаких головных болей и расстройств желудка — ты здесь на работе, и уважительной может быть только серьезная болезнь. Плохое настроение — это для леди, а не для слуг.

Горничная, которую звали Нора, постучала в дверь, распахнула ее и объявила:

— К вам девушка, мэм, насчет места камеристки мисс Вероники.

В будуаре преобладали два цвета, слоновой кости и розовый с вкраплениями красного — очень женственная комната. Впрочем, времени, чтобы оценить стиль и качество, у Эмили не было.

Миссис Лоретта Йорк сидела в кресле. Это была маленькая женщина со слегка располневшими плечами и талией на дюйм или два толще, чем ей хотелось бы, но в целом сохранившая красоту, которой, несомненно, отличалась в молодости. Эмили сразу поняла, что за нежной белой кожей женщины скрывается стальной характер; аромат духов, кружевные платки и густые мягкие волосы не могли скрыть твердого взгляда.

— Мэм. — Эмили присела в неглубоком реверансе.

— Откуда вы родом, Амелия? — спросила Лоретта.

Эмили уже решила, что безопаснее всего взять биографию собственной камеристки — это позволит избежать противоречий.

— Из Кингз-Лэнгли, мэм, в Хартфордшире.

— Понятно. А чем занимается ваш отец?

— Он бондарь, мэм. Делает бочки и все такое. Моя мать работала дояркой у лорда Эшворда, старого джентльмена, до того как он ушел из жизни. — Эмили знала, что не следует употреблять слово «умер», слишком грубое, чтобы слуги использовали его для таких деликатных обстоятельств. О смерти говорить не принято.

— И вы служили у леди Эшворд и леди Камминг-Гульд. Рекомендации принесли?

— Да, мэм.

Негнущимися от волнения пальцами Эмили достала их из сумочки и передала хозяйке. Лоретта прочла их, снова сложила и вернула соискательнице. Оба письма были написаны на гербовой бумаге — Эмили за этим проследила.

— Вполне приемлемо, — заключила Лоретта. — А почему вы оставили службу у леди Эшворд?

Ответ Эмили обдумала заранее.

— Моя мама ушла из жизни, — сказала она и с усилием сглотнула, переводя дыхание. Не хватало еще, чтобы снова началась икота! Если Лоретта решит, что она прикладывается к хересу, который используют на кухне, это будет катастрофой. — Мне пришлось вернуться домой, чтобы присматривать за младшими сестрами, пока мы не нашли им работу. Конечно, леди Эшворд, будучи благородной дамой, должна была найти кого-то на мое место, но она обещала замолвить за меня словечко. А потом меня взяла леди Камминг-Гульд.

— Понятно. — Глаза Лоретты продолжали бесстрастно изучать ее.

Странное ощущение, когда на тебя смотрят как на собственность, которую покупают или передают, не обращая внимания на манеры или чувства. И дело не в Лоретте Йорк; на ее месте так вели бы себя все. Тем не менее ее нанимают на работу, предполагающую очень близкие отношения с хозяйкой: причесывать волосы, стирать, гладить и чинить одежду, даже нижнее белье, будить по утрам, одевать для ужинов и балов, ухаживать во время болезни. Никто так хорошо не знает женщину, как ее камеристка. Даже муж.

— Ну, Амелия, я полагаю, вы умеете шить, гладить и должным образом ухаживать за одеждой — в противном случае леди Эшворд не дала бы вам рекомендацию. Говорят, она внимательно следит за модой, не опускаясь до вульгарности, хотя я не помню, чтобы мы с ней встречались.

Эмили почувствовала, как горят щеки, а затем ее охватил страх. Опасность быть узнанной появилась раньше, чем она предполагала. Но угроза миновала так же быстро, как и возникла, а когда Эмили открыла рот, чтобы поблагодарить Лоретту за комплимент, то вдруг поняла, что такой ответ толкнет ее в ту самую яму, которой она только что счастливо избежала. В ее положении какие-либо комментарии неуместны.

— Можете приступать немедленно, — продолжала Лоретта, — и если за месяц вы должным образом себя покажете, мы примем вас на постоянную работу. Вам надлежит прислуживать моей невестке. Платить вам будут восемнадцать фунтов в год, и раз в две недели вам положен выходной, если это будет удобно, но вы должны быть дома до девяти часов. Наши девушки не гуляют допоздна. Каждые три месяца вы можете брать один день отпуска, чтобы поехать домой и навестить родных.

Эмили во все глаза смотрела на нее.

— Спасибо, мэм, — поспешно поблагодарила она. Ее приняли. Дело сделано. Она испытывала противоречивые чувства: торжество и одновременно страх.

— Спасибо, мэм, — повторила Эмили и позволила облегчению отразиться на ее лице. В конце концов, ей нужно это место!

Присев в реверансе, она повернулась к двери. Когда она вышла из комнаты, на нее нахлынуло ощущение свободы — первое препятствие позади.

— Ну? — спросила кухарка, оторвавшись от яблочного пирога, который она накрывала аккуратно нарезанными полосками теста.

Эмили улыбнулась — немного шире, чем следовало.

— Меня приняли!

— Тогда отправляйся разбирать свои вещи, — доброжелательно сказала кухарка. — И не стой здесь, девочка. Ты мне без надобности! Комната экономки вторая слева. В это время дня миссис Кроуфорд обычно там. Иди к ней, и она покажет, где ты будешь спать — думаю, в комнате Далси, — и скажет Джоан, прачке, чтобы она показала тебе, где твой утюг и все такое. Должно быть, кто-нибудь познакомит тебя с Эдит — это камеристка миссис Пирс Йорк. Ты будешь прислуживать мисс Веронике.

— Да, миссис Мелроуз. — Эмили направилась в угол за сундучком.

— Не суетись! Альберт отнесет. Таскать тяжести — не твоя работа, разве что тебя попросят. Давай!

— Да, миссис Мелроуз.

Эмили подошла к комнате экономки и постучала в дверь. Резкий голос пригласил ее войти.

Маленькая комната была заставлена темной мебелью и пропитана запахом мастики, к которому примешивался сырой аромат теплицы, исходивший от горшка с лилией на жардиньерке в углу. Спинки стульев и приставной столик закрывали вышитые салфетки, а на столике стояли фотографии. На стенах образцы ручной вышивки в деревянных рамах. Еще не переступив порога, Эмили почувствовала, что ей не хватает воздуха.

Экономка миссис Кроуфорд была маленькой и худой женщиной с лицом раздражительного воробья. Седые волосы выбивались из давно вышедшей из моды прически, увенчанной белым, похожим на пену кружевом.

— Да? — недовольно спросила она. — Ты кто?

Эмили выпрямилась.

— Новая камеристка, миссис Кроуфорд. Миссис Мелроуз сказала, вы покажете, где мне спать.

— Спать! В четыре часа пополудни, девочка? Я покажу, куда поставить вещи! Я отведу тебя в прачечную, где Джоан даст тебе утюг и доску. Думаю, Эдит сейчас внизу; последнее время ей нездоровится. Познакомишься с Норой, горничной, а также с прислугой второго этажа Либби, прислугой первого этажа Бертой и помощницей горничной Фанни, совершенно бесполезной девчонкой! И конечно, с мистером Реддичем, дворецким, но с ним у тебя не будет особых дел, как, впрочем, и с лакеем Джоном, который прислуживает мистеру Йорку, и с посыльным Альбертом.

— Да, миссис Кроуфорд.

— И еще ты должна познакомиться с помощницей кухарки Мэри и Прим, прислугой из буфетной. В общем, это всё. Другие слуги — грумы и все остальные — тебя не касаются. И ты не должна иметь никаких дел вне дома, если только миссис Йорк не отправит тебя с поручением. В воскресенье утром можешь ходить в церковь. Питаться будешь в столовой для слуг вместе со всеми. — Она скептически посмотрела на платье Эмили. — Чепцы и фартуки у тебя, конечно, есть? Должны быть. Если мисс Вероника захочет, чтобы их сменили, она тебе скажет. Надеюсь, мне нет нужды напоминать тебе, что у тебя не должно быть ухажеров и к тебе не должны приходить мужчины, за исключением отца или брата, но и в этом случае требуется испросить разрешение, чтобы им позволили увидеться с тобой в удобное время.

— Спасибо, мэм. — Эмили казалось, что стены смыкаются вокруг нее, словно тюрьма. Ни визитеров, ни поклонников и всего полдня выходных за две недели! Как же она будет поддерживать связь с Шарлоттой и Джеком?

— У нас не принято бездельничать, девочка! — Миссис Кроуфорд встала и резким движением разгладила фартук, так что зазвенела связка ключей у нее на поясе; затем вышла из комнаты мелкими суетливыми шажками, похожая на маленького грызуна.

В прачечной экономка прикасалась к разным предметам, показывая Эмили котлы для кипячения постельного белья, корзины с мылом, крахмал, гладильные доски, утюги и рейки для сушки, все время неодобрительно прищелкивая языком из-за отсутствия Джоан.

Наверху Эмили показали спальню Вероники Йорк. Комната была декорирована в холодных зеленых тонах с вкраплениями белого и желтого, словно весенний луг, а в гардеробной стояли шкафы с одеждой, модной и превосходного качества — ничего розового там не обнаружилось, не говоря уже о пурпурном.

На этаже для слуг ее отвели в маленькую комнату, раз в пять меньше, чем спальня у нее дома. Здесь стояла железная кровать с обтянутым тиком матрасом, одеялами серого цвета и подушкой, маленький буфет, столик с тазиком для умывания, но без кувшина. Под кроватью простой ночной горшок из белого фарфора. Потолок скошенный, так что выпрямиться во весь рост можно только в одной половине комнаты, а на слуховом окне коричневые занавески, тонкие и неподшитые. Линолеум на полу на ощупь напоминал лед, но рядом с кроватью лежал маленький коврик. Сердце Эмили упало. Тут было чисто, холодно и очень мрачно по сравнению с домом. Сколько девушек точно так же стояли в этих дверях, сдерживая слезы и понимая, что бежать некуда и это лучшее, на что они могут надеяться?

— Спасибо, миссис Кроуфорд, — хрипло проговорила она.

— Альберт принесет сюда твой сундучок. Распакуешь вещи, а когда позвонит мисс Вероника, — экономка указала на звонок, который Эмили не заметила, — спустишься вниз и поможешь ей одеться к ужину. Теперь ее нет дома, а то я бы привела тебя к ней.

— Да, миссис Кроуфорд.

Через минуту Эмили осталась одна. Ее охватил ужас. Все, что у нее есть, — это сундучок с одеждой, кровать, узкая и жесткая, как доска, и три одеяла, чтобы согреться. У нее нет воды, кроме той, что она принесет сама и нальет в тазик; у нее нет света, если не считать одной свечи в подсвечнике с отколотой эмалью. И она должна быть на побегушках у женщины, которую даже не видела. Джек был прав: наверное, она сошла с ума. Почему он не запретил ей, почему тетя Веспасия не упросила ее не делать этого?

Но Джека беспокоило вовсе не ее одиночество, голый пол, холодная постель, ночной горшок, тазик для умывания или необходимость повиноваться звонку. Он боялся потому, что в этом доме кто-то совершил убийство — дважды, — а Эмили была незваным гостем, который пришел для того, чтобы попытаться поймать убийцу.

Почувствовав, что у нее дрожат колени, Эмили села на кровать. Пружины скрипнули. Ей было холодно, а в горле першило от сдерживаемых слез. «Я здесь для того, чтобы найти убийцу, — убеждала она себя. — Роберта Йорка убили, а Далси вытолкнули из окна, потому что она видела женщину в пурпурном платье и рассказала об этом Томасу. В этом доме есть что-то нехорошее, и я выясню, что это. Тысячи девушек, десятки тысяч по всей стране живут точно так же. Если они могут, значит, и я смогу. Я не трусиха. Я не сбегу, потому что мне страшно, и уж точно не потому, что эти люди мне неприятны. Они не одержат надо мной верх еще до того, как я приступила к делу!»

В половине шестого зазвонил звонок, и Эмили, поправив чепец перед маленьким зеркальцем на каминной полке и потуже завязав фартук, взяла в руки свечу и спустилась вниз, чтобы предстать перед Вероникой Йорк.

На лестничной площадке она постучала в дверь спальни и, получив разрешение, вошла. Эмили не стала разглядывать комнату: во-первых, она ее уже видела, а во-вторых, любопытство выглядело бы неуместным. На самом деле ее интересовала сама Вероника.

— Да, мэм?

Вероника сидела на изящной табуретке; на ней был белый халат с поясом, а черные волосы свободно спускались на спину, подобно шелковым лентам. Лицо бледное, но изящное, глаза большие и темные, как вода в торфяном озере. Тонкая кожа вокруг изящного носа и под глазами слегка отдавала синевой, и по теперешней моде она была слишком худа. Ей требуется турнюр[9], чтобы сделать узкие бедра пышнее, и подкладки, увеличивающие бюст. Но Эмили не могла не признать, что Вероника красивая женщина, обладающая индивидуальностью и утонченностью, которые производят более сильное впечатление, чем просто правильные черты. Ее лицо светилось страстью и умом.

— Я Амелия, мэм. Миссис Йорк наняла меня сегодня днем.

Вероника вдруг улыбнулась, и на ее лицо вернулись краски, словно в серой комнате зажглась лампа.

— Да, знаю. Надеюсь, вам здесь понравится, Амелия. Вам тут удобно?

— Да, мадам, спасибо, — мужественно солгала Эмили. Ей предоставили все, на что могла рассчитывать горничная. — Вы будете одеваться к ужину, мэм?

— Да, пожалуйста. Синее платье; думаю, Эдит повесила его в первый шкаф.

— Да, мэм. — Эмили прошла в гардеробную и вернулась с синим платьем из вельвета и тафты с глубоким вырезом и пышными рукавами. Ей потребовалось несколько минут, чтобы найти подходящие нижние юбки и достать их.

— Да, все правильно. Спасибо, — согласилась Вероника.

— Хотите уложить волосы до того, как надевать платье, мэм? — Именно так одевалась сама Эмили, чтобы не уронить на платье булавку, волосы или кусочки пудры, не посадить пятно от духов.

— Да.

Вероника сидела неподвижно, пока Эмили причесывала ее и полировала шелковым шарфом длинные блестящие пряди. Волосы были красивыми: густыми и темными, как море в безлунную ночь. Интересно, Джек смотрел на них с таким же восхищением? Она заставила себя отбросить эту мысль. Не самое подходящее время для ревности.

— Мы все немного расстроены, — сказала Вероника, прерывая ее мысли. Эмили увидела, как напряглись ее плечи и проступили мышцы на шее. — Боюсь, с моей предыдущей камеристкой случилось… ужасное несчастье.

Рука Эмили, державшая расческу, замерла в воздухе.

— О. — Она решила делать вид, что ничего не знает. Слуги ей не рассказывали, а та девушка, которую она изображает, не могла прочесть о «несчастье» в газете. — Мне очень жаль, мэм. Должно быть, вы очень расстроились. Она сильно пострадала?

— Она погибла. — Голос Вероники был еле слышен. — Выпала из окна. Но не волнуйтесь, это произошло не в той комнате, куда вас поселили.

Эмили видела, что Вероника наблюдает за ней в зеркало, и придала своему лицу удивленное и сочувственное выражение, понимая, что нужно следить за собой и не переусердствовать.

— Как ужасно, мэм. Бедняжка! Я буду очень осторожна. И вообще я никогда не любила высоты. — Эмили принялась укладывать волосы Вероники и скреплять булавками, так чтобы виски оставались открытыми. В другое время она делала бы прическу с удовольствием, но теперь слишком нервничала. Нужно проявить сноровку, чтобы не дать повода для сомнений в ее профессионализме. — Как это случилось, мэм? — Подобное любопытство было естественным.

Вероника вздрогнула.

— Не знаю. Никто не знает. Никто не видел, как это случилось.

— Значит, это было ночью?

— Нет, вечером. Мы ужинали.

— Как ужасно, — сказала Эмили, надеясь, что в ее тоне больше сочувствия, чем любопытства. — Надеюсь, у вас не было гостей, мэм.

— Были. Но, к счастью, это обнаружилось уже после их ухода.

Эмили больше ни о чем не спрашивала. Слуги расскажут, кто приходил в тот вечер, хотя она могла побиться об заклад, что среди гостей был Джулиан Данвер.

— Какой ужас вам пришлось пережить, мэм. — Она уложила последний локон и закрепила его булавкой. — Вам нравится, мэм?

Вероника покрутила головой перед зеркалом.

— Вы прекрасно справились, Амелия. Обычно я причесываюсь иначе, но так даже лучше.

— Спасибо, мэм, — с облегчением ответила Эмили.

Вероника встала, и новая камеристка помогла ей надеть нижнюю юбку и платье, потом тщательно застегнула. Вероника выглядела великолепно, но Эмили подозревала, что комплимент будет воспринят как фамильярность. И решила промолчать. В конце концов, мнение горничной никому не интересно.

В дверь громко постучали, и прежде чем Вероника успела ответить, в комнату вошла Лоретта Йорк, шелестя шелковым платьем цвета лаванды с серебристой и черной вышивкой. Она окинула Веронику критическим взглядом, не обращая внимания на Эмили.

— Ты выглядишь бледной. Ради всего святого, возьми себя в руки, моя дорогая. У нас есть обязанности. Семья заслуживает нашего уважения — и гости тоже. Твой свекор ждет нас. Мы же не хотим, чтобы он считал, что мы расклеились из-за домашней трагедии. У него достаточно других забот. То, что происходит в доме, — это наше дело, и мы должны защищать мужчин от волнений. Мужчина имеет право на спокойный и обустроенный дом. — Она внимательно посмотрела на прическу Вероники. — Люди умирают. Смерть — это неизбежный финал жизни, и ты не глупая мещанка, чтобы падать в обморок при первой же встрече с ней. А теперь накрась лицо и спускайся.

Тело Вероники напряглось, так что натянулся синий шелк платья, скулы проступили резче.

— Мое лицо точно такое же, как всегда, мама. Я не хочу выглядеть так, словно у меня жар.

Лицо Лоретты застыло.

— Я забочусь о твоем благополучии, Вероника, — ледяным тоном произнесла она. — И всегда желаю тебе только добра — ты это поймешь, если задумаешься. — Слова были разумными и даже доброжелательными, но голос был острым, как нож.

Вероника побледнела еще больше; слова будто застревали у нее в горле.

— Знаю, мама.

Эмили завороженно наблюдала за ними. Эмоции были настолько сильны, что она ощущала их кожей. Из-за такого пустяка!

— Иногда мне кажется, что ты забываешь. — Лоретта продолжала сверлить невестку взглядом. — Я забочусь о твоем будущем счастье и безопасности, моя дорогая. Не забывай об этом.

Вероника покачнулась и с усилием сглотнула.

— Я никогда, никогда не забуду, что вы для меня сделали, — прошептала она.

— Я всегда буду рядом, моя дорогая, — пообещала Лоретта. В напряженной атмосфере комнаты ее слова больше напоминали угрозу. — Всегда. — Затем она заметила застывшую неподвижно Эмили. — Что вы смотрите, девушка? — Ее голос был резким, как пощечина. — Займитесь своим делом!

Эмили вздрогнула, и халат выскользнул из ее рук на пол. Она склонилась и неловко подняла его негнущимися пальцами.

— Да, мэм.

Она почти выбежала из комнаты. Лицо ее пылало от растерянности и отчаяния оттого, что ее застали подслушивающей. Произнесенные слова были обыкновенными, какими вполне могли обмениваться невестка со свекровью, но в воздухе чувствовалось напряжение, придавая сказанному двойной смысл. И Эмили буквально кожей чувствовала, что за внешним спокойствием скрывается ненависть.

Первый раз в Хановер-клоуз Эмили поела в столовой для слуг, за большим столом, во главе которого сидел мистер Реддич, дворецкий. Это был мужчина лет сорока пяти, немного высокопарный, но на его лице словно навсегда застыло мягкое, слегка удивленное выражение, вызывавшее невольную симпатию; Эмили он понравился.

Было уже поздно — сначала подали ужин хозяевам, потом убрали со стола. Буфетная заполнилась грязной посудой. В дальнем конце стола сидела кухарка, по-прежнему опекавшая новую камеристку, однако у Эмили не было сомнений, что материнская забота немедленно сменится материнской строгостью, если она будет лезть в разговор или пренебрегать своими обязанностями. Экономка, миссис Кроуфорд, была одета в черное бомбазиновое платье и белоснежный чепец с кружевами, искуснее прежних. Держалась она с большим достоинством. Совершенно очевидно, что экономка считала себя хозяйкой дома и терпела первенство кухарки только в столовой, поскольку именно миссис Мелроуз отвечала за приготовление пищи. Во время застольной беседы миссис Кроуфорд отпускала короткие резкие замечания, напоминавшие о субординации.

Эдит, вторая камеристка, по всей видимости, уже чувствовала себя лучше и смогла присоединиться к остальным. Это была женщина за тридцать, дородная и мрачная; ее черные волосы еще не утратили своего блеска, но здоровая кожа деревенской девушки потускнела — сказались два десятилетия лондонских туманов и сажи, а также отсутствие свежего воздуха. Несмотря на недомогание и явное отсутствие аппетита, она быстро все съела и пошла за второй порцией хлеба, сыра и солений — другого на ужин не предлагали, потому что главной едой для слуг был обед. У Эмили возникло подозрение, что Эдит скорее ленится, чем болеет, и решила выяснить, почему такая поборница дисциплины, как миссис Йорк, терпит ее.

Остаток вечера она провела в гостиной для слуг, прислушиваясь к обрывкам разговоров и запоминая все любопытное — то есть почти ничего, поскольку слуги обсуждали в основном личные дела, хозяйство, торговцев и общее падение нравов, которое проявлялось в поведении прислуги других домов и правилах ведения домашнего хозяйства в целом.

Эдит сидела у камина и вышивала женскую сорочку. Загадка ее пребывания в доме разрешилась — она была искусной швеей. Возможно, она ленива и груба, но пальцы у нее просто волшебные. Иголка протыкала ткань, оставляя за собой сверкающий шелк, и под пальцами Эдит возникали цветы, тонкие, как паутинка, и необыкновенно похожие. Взглянув на вышивку, Эмили увидела, что изнанка практически не видна. Стало понятно, что на нее, скорее всего, взвалят часть обязанностей Эдит, требующих физической силы, а если она будет жаловаться, то просто уволят. Девушек на посылках пруд пруди — появление машин в промышленности привело к исчезновению кустарных промыслов; традиционные женские занятия отмирали. Десятки тысяч женщин уезжали из сельской местности в города, чтобы наняться прислугой, и большинство ничего не могло предложить, кроме желания и усердия. Девушки, умеющие шить, как Эдит, ценились на вес золота. Этот урок следует запомнить.

Помощницу горничной Фанни, которой было всего двенадцать, отправили спать в половине десятого — ей нужно встать в пять утра, чтобы очистить камины и надраить решетки. Она удалилась, жалуясь скорее по привычке, чем в надежде на послабление, а через пятнадцать минут за ней последовала Прим, прислуга из буфетной, — по той же причине и с таким же недовольством.

— Хватит! — резко оборвала ее экономка. — Без разговоров! Быстро наверх, девушка, иначе проспишь утром.

— Да, миссис Кроуфорд. Спокойной ночи. Спокойной ночи, мистер Реддич.

— Спокойной ночи, — последовал автоматический ответ.

— Я слышала, завтра будет званый ужин… а гостей много придет? — спросила Эмили, стараясь держаться непринужденно.

— Двадцать, — ответила Нора. — У нас не бывает больших приемов, но приходят важные люди. — Она словно оправдывалась и холодно посмотрела на Эмили, готовая дать отпор любой критике, если потребуется.

— Раньше у нас бывало больше гостей, — сказала Мэри, подняв голову от штопки. — До того, как убили мистера Роберта.

— Перестань, Мэри! — тут же оборвала ее кухарка. — Не будем об этом говорить. А то у девушек опять начнутся кошмары по ночам!

Эмили сделала вид, что не понимает.

— Я люблю балы. Мне нравится смотреть на разодетых дам.

— Не о балах! — сердито поправила экономка. — О смерти. Ты этого знать не можешь, Амелия, но мистер Роберт умер ужасной смертью. Предупреждаю: не смей об этом говорить. Сплетничаешь тут и расстраиваешь людей, хотя ты еще не работаешь в этом доме! А теперь отправляйся наверх, приготовь вещи мисс Вероники на ночь и проследи, чтобы тебе приготовили поднос на утро. В половине десятого можешь спуститься и выпить какао.

Эмили замерла на стуле, едва сдерживая гнев. Она встретилась взглядом с экономкой и увидела удивление в ее глазах. Горничные должны покорно исполнять приказы, особенно новые горничные. Это ее первая ошибка.

— Да, миссис Кроуфорд, — с притворным смирением ответила она. Голос ее охрип от злости — на себя и на необходимость подчиняться.

— Наглая девчонка, — сказала миссис Кроуфорд, когда Эмили была уже в дверях. — Помяните мое слово, миссис Мелроуз, — наглая! Видно по глазам и по походке. Больно важничает. Она плохо кончит — вот что я вам скажу.

Первая ночь в Хановер-клоуз была ужасной. Кровать жесткая, одеяла тонкие. Эмили привыкла к теплу, пуховому одеялу и плотным шторам на окнах. Тут занавески были из тонкой ткани, и Эмили слышала стук дождя в стекло, пока посреди ледяной ночи дождь не превратился в снег. Потом наступила тишина, плотная, непривычная и пронизывающая холодом. Эмили свернулась калачиком, но никак не могла согреться, чтобы заснуть. Наконец она встала; воздух был таким холодным, что прикосновение ночной рубашки к коже вызывало дрожь. Взмахи рук тоже не помогли — места в комнате не хватало, чтобы согреться энергичными движениями. Тогда Эмили расстелила на кровати полотенце, поверх него коврик с пола и снова забралась в постель.

На этот раз она заснула, но ей казалось, что прошло лишь несколько секунд, прежде чем в дверь громко постучали и в проеме появилось маленькое лицо помощницы горничной.

— Пора вставать, мисс Амелия.

В первую секунду Эмили не могла понять, где находится. Холодно, и комната такая убогая. Железные стойки кровати. Гора серых одеял и коврик. Занавески по-прежнему задернуты. Затем Эмили все вспомнила — эту нелепую ситуацию, в которую она сама себя поставила.

Фанни во все глаза смотрела на нее.

— Вы замерзли, мисс?

— Ужасно, — призналась Эмили.

— Я скажу Джоан, чтобы она нашла для вас другое одеяло. Вам пора вставать. Уже почти семь часов, и вам нужно привести себя в порядок, потом сделать мисс Веронике чай, отнести его и налить ванну. Обычно она встает около восьми. А если никто не разбудит Эдит, она проспит и вам придется готовить чай миссис Йорк, а может, и набирать ванну.

Эмили откинула одеяла и, дрожа всем телом, соскочила с кровати. Голый пол был холодным, как лед.

— Эдит часто отлынивает? — спросила она, стуча зубами. Потом раздвинула занавески, чтобы впустить в комнату свет.

— Да, — буднично подтвердила девочка. — Далси всегда делала за нее половину работы, и вам тоже придется, если вас оставят. Но вы уж потерпите. Если вы понравитесь мисс Веронике, то она, наверное, возьмет вас с собой, когда выйдет замуж за мистера Данвера, и тогда у вас все будет хорошо. — Девочка улыбнулась, и ее взгляд переместился на серое небо за окном. — Может, вы встретите там кого-нибудь — красивого и доброго, у которого, например, собственная лавка, и влюбитесь… — Она умолкла, и эта мысль повисла в воздухе, сверкающая и яркая, как мыльный пузырь, слишком хрупкая и драгоценная, чтобы к ней прикоснуться.

Эмили почувствовала, как у нее защипало глаза. Она отвернулась, но одеваться не перестала — слишком холодно, да и времени оставалось в обрез.

— Мисс Вероника собирается замуж? Как чудесно. А какой он, этот мистер Данвер? Наверное, богатый?

Фанни отпустила мечту и вернулась к действительности.

— Откуда мне знать? Нора говорит — да; но что с нее возьмешь! Как будто она разбирается в джентльменах. Моя мама говорит, все горничные такие. Воображают почем зря.

— А мистер Роберт какой был? — Эмили надела фартук и потянулась за расческой, чтобы привести в порядок спутанные пряди.

— Не знаю, мисс. Он умер до того, как меня сюда взяли.

Ну конечно — ведь ей только двенадцать, а в момент смерти Роберта Йорка было девять. Глупый вопрос.

Но Фанни это нисколько не смутило.

— Мэри говорит, он был таким красивым, и настоящим джентльменом. Никогда не приставал, как некоторые. И всегда был вежливым. Он любил красивые кольца и одевался красиво, но не ярко. И вообще, она говорит, что он лучший джентльмен, какого она видела. Мэри его сильно уважала. Конечно, я думаю, что она все это слышала от других слуг, потому что тогда работала в буфетной. Мистер Роберт любил мисс Веронику, а она его. — Фанни вздохнула и опустила взгляд на свое серое форменное платье. — Ужасно жаль, что его вот так убили. Это разбило ее сердце. Она так плакала, бедняжка. Я думаю, что того, кто это сделал, нужно повесить, но его никто не поймал. — Девочка громко шмыгнула носом. — Хорошо бы встретить того, кто будет меня любить точно так же, — сказала она и снова шмыгнула. Фанни была реалисткой и понимала, что мечта так и останется мечтой, но не хотела расставаться со своей драгоценностью. В течение дня, заполненного практическими делами, ей нужно было на минуту отвлечься и дать волю фантазии. И девочка лелеяла даже самый ничтожный шанс.

Эмили подумала о Джордже — подобного рода яркие воспоминания она уже несколько месяцев гнала от себя. Год назад ее жизнь выглядела такой надежной — и вот она здесь, на чердаке, дрожит от холода в семь часов утра, одетая в грубую синюю униформу, и слушает фантазии двенадцатилетней служанки.

— Да, — искренне согласилась она. — Это лучшее, что можно представить. Но не думай, что такое происходит только с леди. Многие из них тоже плачут по ночам, но только никто этого не видит. А бывает, что и простой человек находит свое счастье. Не сдавайся, Фанни. Ты не должна сдаваться.

Фанни извлекла из кармана фартука лоскут ткани и вытерла нос.

— Будьте осторожны, мисс. Не говорите такое при миссис Кроуфорд. Она не одобряет девушек со всякими такими мыслями. Говорит, что это не принесет им пользы, что это их сбивает с толку. Говорит, счастье приходит к тем, кто знает свое место и никуда не лезет.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказала Эмили. Она плеснула холодной водой из тазика себе в лицо, сдернула с кровати полотенце и насухо вытерлась. Грубая ткань едва не оцарапала кожу, но зато вызвала прилив крови к щекам.

— Мне надо идти, — сказала Фанни, поворачиваясь к двери. — Я почистила только половину решеток, а Берта будет искать меня, чтобы помочь ей с чайными листьями.

— С чайными листьями? — растерялась Эмили.

— На ковре. — Фанни смотрела на нее во все глаза. — Чайные листья на ковре — их нужно почистить до того, как хозяин с хозяйкой сойдут вниз. Мне попадет от миссис Кроуфорд, если я не помогу! — В ее голосе проступил неподдельный страх. Она выскочила из комнаты, и Эмили услышала ее быстрые шаги сначала на голых досках коридора, затем на ступеньках лестницы.

День был заполнен бесконечной чередой дел, сменявших друг друга. Для начала Эмили приготовила хлеб и масло и отнесла поднос с чаем Веронике, раздвинула занавески и спросила указания насчет ванны и одежды. Потом сделала то же самое для Лоретты и вдруг почувствовала, что нервничает, хотя понимала, что это глупо. Пальцы дрожали, так что чай едва не пролился, а чашка дребезжала на блюдце, и Эмили боялась уронить ее. Занавески застряли, и пришлось их с силой дернуть, со страхом представляя, как падает весь карниз. Она чувствовала, что взгляд Лоретты буквально сверлит ее спину.

Но когда Эмили повернулась, Лоретта уже занялась хлебом с маслом и утратила к ней интерес.

— Хотите, чтобы я набрала вам ванну, мэм?

— Естественно. — Лоретта не удостоила ее взглядом. — Эдит уже приготовила мне утреннее платье. Можешь вернуться через двадцать минут.

— Да, мэм, — сказала Эмили и поспешно удалилась.

Эдит соизволила появиться, когда обе дамы уже приняли ванну и оделись, и Эмили пришлось причесывать только Веронику, после чего ей позволили спуститься на кухню и наскоро позавтракать. Затем она должна была вернуться и помочь Либби, прислуге второго этажа, прибраться в спальнях. Каждую комнату следовало тщательно проветрить, а перед этим уложить на пол зеркала в рамах, чтобы они не опрокинулись от сквозняка и не разбились. Затем, на ледяном ветру из открытых окон, они перевернули матрасы, расправили перины, тщательно взбили пуховые одеяла, пока те не стали легкими, как суфле. И в довершение всего перестелили постельное белье. Раз в две недели ковры сворачивали и относили вниз, чтобы потом выбить — слава богу, не сегодня. В этот раз они лишь подмели ковры, вытерли пыль со всех поверхностей, опорожнили и вымыли все тазики и ночные горшки, тщательно почистили ванны и повесили свежие полотенца.

К тому времени, как они закончили, Эмили была грязной, и сил у нее почти не осталось. Волосы растрепались, и миссис Кроуфорд остановила ее на лестнице и сказала, чтобы она привела себя в порядок, если хочет остаться в доме. Эмили уже хотела возразить, что если бы миссис Кроуфорд сама выполняла обязанности служанки, то у нее тоже был бы не самый аккуратный вид, но вдруг заметила Веронику. Бледная, с напряженным лицом, она возвращалась от Лоретты, а через холл в гостиную шел дворецкий с утренними газетами, только что разглаженными.[10]

— Да, миссис Кроуфорд, — покорно согласилась Эмили, напоминая себе, зачем она здесь. Во рту у нее пересохло, и ей казалось, что она чувствует вкус перьев, а спина болела от бесконечных наклонов и поднятия тяжестей. Но перед экономкой она не отступит! Это единственное место, где можно узнать, кто и почему убил Роберта Йорка. И кто вытолкнул бедняжку Далси из окна навстречу смерти.

Эмили уже узнала о характерах двух женщин больше, чем смогла бы узнать за месяц регулярных визитов. Именно Лоретта, а не Вероника спала на бледно-розовых атласных простынях, а наволочки на ее подушках были расшиты однотонным шелком. Либо Вероника не имела ничего против льна, либо ей не предлагали другого. Именно Лоретта пользовалась дорогими духами с мускусом во флакончиках из хрусталя и художественного стекла с серебряными пробками. Вероника была красивее — природа одарила ее высокой и стройной фигурой, — но Лоретта элегантнее и женственнее. Она уделяла много внимания мелочам — надушенные носовые платки и нижние юбки, которые обдавали ароматом духов, когда она проходила мимо; шелестящая и шуршащая тафта, многочисленные туфельки и домашние тапочки, которые менялись в зависимости от платьев и мельком показывались из-под юбки. Интересно, Вероника просто не задумывается об этом или не чувствует? А может, для таких различий есть причина, о которой Эмили еще не знает?

Между двумя женщинами явно существовала сильная эмоциональная связь, но Эмили не понимала ее природы. На первый взгляд Лоретта опекала и оберегала более молодую и, по всей видимости, более слабую женщину, тяжело переживавшую вдовство, но в то же время она была нетерпелива и в высшей степени критична к невестке. А Вероника обижалась на свекровь, но в то же время сильно от нее зависела.

Когда после утренних визитов дамы переоделись к ленчу, Эмили занялась мокрыми пальто и грязными юбками — сушила, чистила, протирала губкой и гладила, причем обслуживала обеих женщин, потому что Эдит опять исчезла. Она слышала жаркий спор, во время которого голос Вероники повышался, а голос Лоретты оставался спокойным, но в нем чувствовалась угроза. Эмили пыталась разобрать, что они говорят, но когда она уже собралась склониться к замочной скважине, в коридоре появилась прислуга второго этажа, и пришлось вернуться к своим обязанностям.

Ленч в столовой для слуг здесь именовался обедом, и Эмили, назвавшая его ленчем, поймала на себе удивленный взгляд кухарки.

— Воображаешь себя наверху, моя прекрасная леди? — язвительно поинтересовалась экономка. — Здесь, внизу, не место для гонора, запомни это! Ты точно такая же, как остальные девушки; на самом деле даже хуже, пока не показала себя.

— А может, какой-нибудь джентльмен из знакомых мисс Вероники влюбится в нее и она станет герцогиней! — Нора состроила гримасу. — Но для того чтобы впускать в дом герцогов, нужно быть горничной, а ты для этого не подходишь. Начать с того, что ростом не вышла. Лицом тоже. И вообще, кожа да кости!

— Не думаю, что в округе найдется достаточно герцогов, — огрызнулась Эмили. — Так что даже горничным придется подождать, пока не закончатся знатные дамы.

— Все равно у меня больше шансов, чем у тебя, — возразила Нора. — По крайней мере, я знаю свою работу и мне не нужна помощница, которая указывает, что делать.

— Герцогиня! — захихикала Эдит. — Самое подходящее имя для нее. Ходит, задрав голову, будто у нее на голове корона и она боится, что свалится ей на нос. — Она сделала вид, что приседает в реверансе. — Не крутите головой, ваша светлость!

— Хватит! — Дворецкий неодобрительно покачал головой. — Сегодня утром Амелия сделала большую часть твоей работы. Ты должна быть ей благодарна. Может, это с тобой что-то не так.

— Эдит занята штопкой, и ей нездоровится. — Миссис Кроуфорд бросила на Реддича раздраженный взгляд, который мог бы смутить кого угодно, но только не дворецкого. — У вас нет причин к ней придираться.

— Эдит лентяйка, и ее не держали бы в доме, не будь она лучшей швеей в городе, — тут же парировал Реддич, но его слова были несколько смягчены примирительным жестом.

— Я буду вам благодарна, если вы ограничитесь собственными обязанностями, мистер Реддич. Горничные — моя забота, и я слежу за ними так, как считаю нужным, что вполне устраивает миссис Йорк.

— А меня не устраивает, миссис Кроуфорд, когда девушки опускаются до того, чтобы смеяться друг над другом; и если я услышу такое еще раз, то кое-кто получит расчет.

— Посмотрим, кто еще получит расчет, мистер Реддич, — мрачно проговорила экономка. — Попомните мое слово: это ей придется искать новое место.

Похоже, на этом спор завершился, но Эмили, глядя на их лица, поняла, что война объявлена и об этом инциденте не забудут. Она нажила себе врагов в лице Эдит и Норы, а экономка теперь станет внимательно следить за каждым ее промахом. Для того чтобы выжить, ей нужно завоевывать уважение дворецкого, пока она не сделается предметом его гордости.

Вторая половина дня была ужасной. Эмили довольно часто наблюдала за своей горничной, но одно дело смотреть, как кто-то гладит тяжелым утюгом кружева, а совсем другое — работать самой; это оказалось гораздо труднее, чем она думала. Хорошо еще, она ничего не сожгла, и Джоан смогла выручить ее; конечный результат был в значительной степени заслугой Джоан. После полудня Эмили ни на минуту не присела и даже пропустила чай, а в половине пятого побежала наверх — силы заканчиваются, голова раскалывается, спина болит, ноги стиснуты неудобными башмаками — и едва успела помочь Веронике переодеться к званому ужину.

Вероника, принявшая нескольких посетителей, которые явились с визитом на чай, тоже выглядела усталой и явно нервничала. Причину Эмили не понимала — ведь она не хозяйка дома. И ответственность за успех званого ужина лежит на свекрови, а от Вероники требуется лишь быть милой с гостями. Однако она никак не могла выбрать платье, три раза меняя свое решение, была недовольна прической, а когда Эмили распустила ей волосы и уложила заново, все равно чувствовала себя неуверенно. Вероника стояла перед старинным зеркалом в раме и, нахмурившись, разглядывала свое отражение.

Эмили очень устала и злилась на эту женщину за эгоизм. Она весь день ничего не делала, только ела, ездила с визитами и болтала, а Эмили в это время вкалывала как ломовая лошадь, осталась без чая, терпела упреки и колкости, — и теперь Вероника не придумала ничего лучшего, чем попросить Эмили в третий раз переделать ей прическу.

— Вам очень идет как в первый раз, мэм. — Эмили с трудом справлялась со своим голосом.

Вероника взяла флакон с духами, но он выскользнул из ее пальцев и ароматная жидкость выплеснулась на подол юбки.

Эмили хотелось заплакать. Нужно полностью переодеваться — другого выхода не было. В довершение всего она не знала, как вывести пятно; придется спрашивать Эдит, которая, вне всякого сомнения, будет злорадствовать по поводу ее невежества и расскажет об этом миссис Кроуфорд, а может, и остальным слугам. Эмили молчала, боясь выдать себя. И только в гардеробной, выбирая четвертое платье, она осознала, что сама обращала на чувства камеристки не больше внимания, чем теперь Вероника.

Вернувшись в спальню с новым платьем, Эмили увидела, что Вероника сидит на кровати в сорочке и нижней юбке, сгорбившись и опустив голову. Она выглядела очень хрупкой — худенькие, почти детские плечи — и уязвимой. Это был в высшей степени интимный момент. Кто еще видел ее такой, без обычного очарования и уверенности в себе? Эмили хотелось обнять Веронику, казавшуюся такой одинокой; она прекрасно понимала, что такое вдовство, омраченное убийством. Но конечно, это невозможно. Между ними пропасть — по крайней мере, с точки зрения Вероники.

— Вам нехорошо, мэм? — участливо спросила она. — Хотите, принесу вам травяной чай? Вы так очаровательны, что никто не заметит, если вы опоздаете на минуту или две. Появитесь после других дам и вызовете восхищение!

Вероника подняла голову, и Эмили с удивлением увидела благодарность в ее взгляде.

— Спасибо, Амелия. — Она слабо улыбнулась. — Да, я не отказалась бы от травяного чая. Выпью, пока вы будете меня причесывать.